Первое свидание (сборник)

Артем Бочаров, 2010

Что такое настоящее прошлое? У каждого из читателей есть свой ответ на этот непростой вопрос. Это может быть рассказ о прошлом без вранья – так, как было на самом деле. Или же прошлое, которое состоялось – и которое не стыдно вспомнить. Или – просто жизнь – такая, какая она есть, со всеми её радостями и горестями. Глубока народная мудрость: жизнь прожить – не поле перейти! Это верно и для тех, кто «сделан в СССР», и для тех, кто увидел свет в новой России. Однако воспоминания о советском прошлом замечательны по-своему. Это та эпоха, которая завершилась на наших глазах, это наша жизнь – но она уже становится легендой… Можно вспоминать только плохое, можно – только хорошее. У каждого – свой выбор. Выбор Артёма Бочарова – хорошая, крепкая, по-настоящему мужская проза человека, многое повидавшего – и при этом не потерявшего оптимизма и чувства юмора. Что и говорить – магаданская закалка! Для самого широкого круга читателей.

© Грифон, 2010

© Бочаров А., автор, 2010

© Е. Абросимова, Б. Дзгоев, оформление, 2010

* * *

Тем, кто родился в СССР, маршировал на праздниках песни и строя, «балдел» от «Битлз» и «Дип Пёрпл», «кадрил» на «скачках» под итальянцев и «Машину»… Тем, кто в 90-е остался человеком.

Про бабу

Солнечным утром 3 июля 1969 года я приехал в Новосибирск к бабушке. Сколько мне предстояло у неё гостить, никто не знал. Мама осталась в украинском городке Каланчак — завершать бракоразводный процесс, определяться со своим, а значит, и с моим будущим. Пока же суд да дело, я потихоньку осваивался на земле сибирской, которая, надо сказать, встретила меня не очень-то и гостеприимно.

Ребятишки во дворе дома номер 3 по улице Челюскинцев буквально лопались от смеха, когда я начинал с ними говорить. Так был смешон для них мой суржик — язык, на котором говорят многие в Малороссии. Я вежливо здоровался со всеми, деловито представлялся — пацанов сгибало пополам. Держась за животы и хохоча, они продлевали себе неожиданный ништяк:

— Хохол, хохол!.. Скажи, а как там по-вашему…

Стараясь говорить правильно, я чеканил слова чуть ли не по слогам. От этого всеобщее счастье вокруг становилось безбрежным.

В слезах я прибегал домой и, уткнувшись лицом в бабушкин халат, вопрошал у неё горько:

— Бабуля, ну почему меня хлопцы хохлом дразнят?!

Бабушка гладила мою белобрысую голову, успокаивала и объясняла, что и как мне надо делать. Рецепт был прост — сейчас пока нужно меньше говорить, а больше слушать, как говорят вокруг, и запоминать это.

Через две-три недели жизнь наладилась. Я уже довольно прилично изъяснялся на русском, и ребятня во дворе стала забывать, что я — вроде бы хохол. Быстро выветривался из моей короткой тогда памяти и суржик — новая среда, другой язык.

Пролетело несколько беззаботных месяцев.

А потом наступил Новый, 1970-й год и был новогодний утренник для детей новосибирских партийных боссов, куда я попал благодаря протекции родного дядьки, крутившего тогда баранку обкомовского «членовоза».

К Деду Морозу, который — то ли от усталости, то ли от чего другого — откровенно дремал под ёлочкой, выходила карнавальная детвора. Снежинки, зайчики, лисички и медвежата читали стихи, пели песни, танцевали. Затем радостные детки бежали к родителям, прижимая к себе игрушку, выловленную Снегурочкой в мешке у Деда.

Мне тоже хотелось игрушку. Я тоже знал стихи и песен немало мог спеть. А ещё в детском саду мы танцевали летку-еньку, аппликации делали разные и из пластилина лепили много чего. Там, в украинском Каланчаке…

Я смело вышел к ёлке. На немолодом лице внучки Деда Мороза, пытаясь воспроизвести улыбку, потянулись неровно накрашенные губы:

— А ты что расскажешь нам, мальчик?

— Стих, — бойко ответил мальчик.

— Про кого стих? — старалась Снегурочка за двоих.

— Про бабу, — удовлетворил я любопытство.

По рядам партийных родителей прошелестел еле уловимый бриз: «Товарищи! Чей ребёнок?!». Сигнал «Внимание! Тревога!» незримо повис над верхушкой сибирской красавицы-ели. Почувствовав состояние родителей, смолкли и вышколенные обкомовские дети.

— Про кого?! — проснулся и закашлял Дед Мороз.

— Про бабу, — спокойно поведал я хозяину зимы.

По наступившей тишине, смущённым переглядываниям Деда, внучки и других взрослых, я понял — что-то тут не так, и даже предположил — наверное, сольные выступления закончились. Сейчас все дружно пустятся в хоровод.

Подарок уплывал из рук.

Я демонстративно набрал в лёгкие воздух. Дед Мороз тихо поинтересовался:

— А это новогодний стих-то?

Утвердительно кивнув, на выдохе я озвучил название произведения. Громко, как учили:

— «Про бабу»!

Аудитория молча смотрела на меня. Такое внимание, конечно, льстило и ещё больше воодушевляло перед исполнением.

Вновь наполнив лёгкие, на едином дыхании я лаконично выдал:

Стоит баба снегова —

Здоровенна голова!

Поглядает баба скосу:

Кто украл у нэи носу?!

Стишок этот незатейливый я выучил к прошлогоднему новогоднему утреннику в детском саду в Каланчаке. Мама нашла его в книжке-раскраске. На одной страничке там стоял грустный снеговик без носа, а в углу другой — оглядываясь на пострадавшего, трусливо бежал заяц с морковкою в зубах.

После моего выступления под ёлкой повисла непродолжительная пауза, которую прервал высокопоставленный мужской голос:

— Во даёт, хохлёнок!..

И все сразу засмеялись, вдруг стало весело вокруг, зааплодировали все. Дед Мороз тоже смеялся, больно тыкал меня одной варежкой в живот, неприятно трепал по голове другой, и почти кричал, стараясь донести сквозь оживлённый гул:

— Молодец! Ай, молодец!..

У меня же настроение было испорчено — опять хохлом обозвали! Хохлёнком… Ну какой я им хохол?!

Дед Мороз засунул руку в мешок и вытащил мне в подарок игрушку — маленькую пластмассовую гитару. Было на ней всего четыре струны, которые имитировали натянутые на миниатюрные колки резинки-венгерки.

Словно знал Дед, что когда-нибудь возьму я в руки бас-гитару, и долгие годы буду зарабатывать этим инструментом себе на жизнь.