Мечты посуточно. Истории обыкновенного безумия

Арслан Сирази, 2015

Что произойдет, если мечты можно будет выбирать по объявлению? Где работать, если ваш голос творит чудеса? И что вы сделаете, когда вам предскажут смерть от собственного ребенка?

Предсказание

Моей дорогой N.

— Не женись, сынок, прошу тебя, — в трубке шуршало, перекатывалось. Голос матери казался Артёму усталым и бесцветным. — Всё ведь сказали, куда еще…

— Мам, ну подумаешь, совпало, — разговор с матерью повторялся не первый раз, успел уже надоесть, взбесить, а теперь, перед самой свадьбой, не хватало сил, чтобы спорить, убеждать, приводить какие-то аргументы, потому что было понятно — не поможет.

— Нет, не совпало! Не совпало! Ты неужели не видишь, что всё идет ровно так, как она сказала. Ты же помнишь…

Голос в трубке продолжал говорить, перечисляя события, которые Артём отлично помнил и сам: первый брак неудачный, было холодно, темные волосы по утрам на белых склонах раковины, после развода, который прошел как по маслу (они договорились, сидя в кафе, у него был эспрессо, а она пила свой вечный капучино), через год он встретил Наташку — тоже темные волосы, только жаркая, жаркая во всем, готовая прижаться к нему на улице, на виду у всех и целоваться взасос, а у него внутри все колыхалось…

–…второй брак будет хорошим, двое детей, первый сильно заболеет, выздоровеет. Но потом, она сказала… Сказала… — голос в трубке задребезжал.

— Мам, ну хорош уже! Сколько раз уже это слышу.

— Потому что это правда!

— Да правда-правда, я и не спорю, но я пока еще даже первого ребенка не завел, не то что второго! Я живой еще, живой, ты понимаешь! — стрелка на часах переметнулась на новую метку. Надо было закруглять разговор до прихода Наташи.

— Смотри, Темочка, может, и в самом деле — пока без детей? — голос матери внезапно стал деловитым, — Она же сказала, что до тридцати лет это всё.

— Я подумаю, мам. Я знаю, ты этому веришь, и вроде всё пока совпадает, но, слушай, это — предсказание. Гадание. Не факт, что всё так и будет. Слушай, мне пора, скоро Наталья придет.

— Подумай, Тема, пожалуйста, серьезно подумай. И с детьми пока не торопитесь, очень тебя прошу…

— Хорошо, все, мне пора, мам, давай, целую тебя там, в выходные, может, заедем. Пока! — Артём дождался хоть какой-то паузы в разговоре и спешно положил трубку, успев словить последнее «могли бы все-таки и подождать».

Потёр затекшее, потное ухо. Домашний телефон он держал только из-за звонков матери, которая избегала мобильного. В последние пару лет она отказалась от всего, что, по ее мнению, могло «излучать» — сотовых, телевизора, интернета, радиовышек и даже некоторых людей. Зато не избегала своей гадалки — благостного вида тетушки, Веры Павловны, которая раскладывала карты перед матерью раз в неделю.

Три года назад, весной — Артём хорошо помнил, он только начал встречаться со Светой, первой женой, — мать приехала и, искоса глядя на Свету, уже тогда отстраненную, постороннюю, сказала, что должна поговорить с сыном. Наедине.

Они вышли в кухню, и там, озираясь на прикрытую дверь, мать рассказала, о чем услышала в шелесте карт гадалка:

— Первый брак с темной — впустую, через год разойдетесь. Еще через год вторая жена будет, тоже темная, но хорошая, хорошо им… вам… Вместе будет. Двоих детей увидела. Первый, сын, заболеет сильно, но выздоровеет. А после второго… — тут мама споткнулась в словах, переставила с места на место чашку чая и выпалила, — После дочери ты умрешь.

Заплакала, дернулась на шатком стуле. Рукавом кофты задела чашку, та катнулась, слетела со стола и осколочно зазвенела по полу.

Тогда Артём рассмеялся, взял ее руки в свои, долго сидел напротив и что-то говорил, звал Свету, и она вошла, постояла, прислонясь к косяку, полуулыбаясь, а он продолжал говорить, указывая то на себя, то на невесту — успокаивал мать. В конце концов, она приняла стаканчик с накапанной валерьянкой и ушла.

Через год они со Светой в обед встретились в покинутом посетителями кафе на Черном озере и над исцарапанным столиком порешили свой брак. Она пила капучино, он — эспрессо. Оба не допили. Артём расплатился, они вышли из кафе, попрощались и пошли в разные стороны.

В замке что-то щелкнуло, но дверь была заперта изнутри и следом затренькал звонок. Наташка, с работы. Артём распахнул дверь, схватил девушку, буквально втащив внутрь квартиры, целуя куда попало, перебирая руками по телу и припадая губами к волосам цвета вороньего крыла. Она смеялась и в шутку отбивалась, а он думал, что ждать не может, не должен даже ждать, не тот случай, и вот она — его женщина.

Антоха родился слабеньким. Наташку кесарили, а когда мальчика достали, лицо его отливало синевой, дыхание было прерывистым. Второй год мальчика Артёму запомнился белыми халатами, сизыми коридорами больниц, очередями в аптеках. Никто толком не понимал, что происходит. Антон часто кричал, жал кулаки до бордовости, на коже проявлялись красные пятна, температура прыгала к 40, чтобы через сутки-двое снова упасть.

Артём потом подсчитал — за год они побывали в пяти больницах, провели там почти 90 дней, были на приеме у семи врачей. Сколько потратили на лекарства — не считал. Он даже не знал толком, каков его сын — какой у него характер, что он любит, чего боится. К исходу года Артём глядел на выцветшее, усталое лицо Наташки, на давно некрашеные волосы, и думал, что это никогда не кончится, они обречены быть прикованными к этому кричащему ребенку, и если сын в одном из своих кризисов умрет, то легче будет, наверное, всем.

Лишь один человек не терял душевного покоя — мать Артёма. Она приезжала два-три раза в неделю, варила, стирала, убиралась, в общем, делала все, чтобы облегчить жизнь семьи. И перебирая белье внука, приговаривала, что ничего-ничего, скоро-скоро, уж она-то знает. Артём все хотел спросить, где уже ее «скоро», но в мороке забывал.

Вскоре после второго дня рождения Наташка подошла к Артёму, прижалась всем телом, обхватив за талию. Футболка под ее щекой тут же намокла.

— Я так устала, — шепнула она. — Я больше не могу.

Артём не нашелся, что сказать.

Прошла неделя, другая. Месяц. Кризисов не случалось. Сын вдруг будто бы понял, что живет, живет в полную силу и начал налегать на каши, на морковь, на молоко, просил, чтобы читали ему Бременских музыкантов, и незаметно для себя Артём осознал, что у сына темно-русые волосы, и ему нравится, когда домик из кубиков разлетается от резкого удара, но не абы какого, а именно от тычка растопыреными пальцами, и он, Артём, оказывается, любит сына.

Мама стала приходить все реже и реже. Зайдя к ней однажды вечером, Артем в кухонном тумане из чая-варенья-блинов и знакомых интонаций, услышал полузабытое:

— Вера Павловна еще когда говорила — вторая жена, тоже темная, с ней ему, тебе, то есть, будет хорошо. Первый сын у них — у вас — будет болеть сильно, но все выправится. А после второго… — за эти годы мама так и не смогла привыкнуть к слову «умрет», и Артему впервые в жизни показалось, что он тоже отвык от этого слова, точнее, никогда и не привыкал, а теперь вот услышал, услышал целиком и оно, слово это, ему не понравилось.

— Слушай, ну это ж гадалка, не факт, что так и будет…

— А вот ты посмотри, посмотри — про твоего отца Вера Павловна еще за год сказала. Соседке моей, дурочке этой, про кражу сразу, в первый раз сказала, а та не послушалась, и что? Получила! Всю пенсию вытащили! — мать потянулась к чайнику, вода заплескалась в чашке, пара капель выскочили из краёв. — А тебе? Ведь как говорила, так и есть! Жена — вторая. Сын болел тяжело, сейчас — выздоровел. Чего тебе, какие еще доказательства нужны?

— Но ведь за два, за три года могло что-то поменяться? — тепло внутри сгущалось в ком — то ли от блинов, то ли от этих предсказаний, о которых он успел уже позабыть.

— Могло, да не могло! Ни разу у нее ничего не менялось! Она и сама говорит — если что-то смутно, то и не говорю. А если уж вижу, то говорит без оглядки. Не боится, а прямо говорит — после второго ребенка умрет…

Мать осеклась, ухватилась за чашку, покрутила пальцами. Просительно посмотрела на сына:

— Сходи к ней, Артём. Сходи сам. Может, что и переменилось. Дай Бог, если так.

Попасть к гадалке удалось только через три недели. Артём дважды переносил встречу, назначенную по телефону — то Наташке нужно было помочь, то работы подвалило. За неделю договорился на вечер четверга. Девятиэтажка гадалки торчала посреди темной поляны панельных хрущевок. Артём набрал номер на домофоне. Никто не отвечал. Набрал снова. Долгие гудки далеко разносились по морозному пустырю. Снова ничего.

Артём потоптался у подъезда, а потом набрал соседский номер. Изнутри черной коробки прорезался женский старческий голос:

— Кто?

— Я к Вере Павловне пришел, она не отвечает, вы…

— Вера Павловна? А она ведь умерла.

— Как… — Артём обернулся, будто бы гадалка могла быть где-то поблизости и он мог опровергнуть слова из черных отверстий.

— Пару дней уж как умерла. Сегодня и хоронили.

— А… Где? — зачем-то спросил Артём, но понял, что ни к чему это, уже отвернулся, но голос вдогонку спросил:

— А вы не Артём случайно?

Он рванулся к домофону, почти прижался к стылому металла губами:

— Да! Да, это я! Она что-то говорила?

— Ага, говорила. Что придёте. И просила передать — всё в силе. Не знаю, о чем уж это, только так и сказала. Что придет Артём. И для него — всё в силе.

— И всё? — Артём так и стоял, прислонившись вплотную к дверям. Отверстия домофона будто всасывали пар изо рта.

— Всё, ничего больше.

Конец ознакомительного фрагмента.