Саги зала щитов. Кюна волчица. Книга первая

Арсений Михайлович Зензин, 2022

Много рукотворных полотен молчаливых скальдов истории грозных северных народов скрывает в своих чертогах овеянный славой древний зал. Но одно из них, что руками искуснейших вышивальщиц являет любому смотрящему частью сокрытое витиеватой татуировкой женское лицо, знакомо каждому, что чтит неугомонных богов Асов и помнит историю щуров. За множество зим, перекочевавших в века, стерлось из памяти потомков имя, но прозвище, равно как и слава, той, что, залив кровью, перекроила все северные острова, никогда не поддастся тлену.

1 глава

Скакуны пенных полей

Сгинет богатство, умрут твои родичи.

Сам ты умрёшь в свой черёд.

Только одно будет жить бесконечно.

Память о славных делах.

— Я те ща броду выдеру, легче чтоб трольи стыды нюхать было, не щекотать чтоб, — рвала горло Сольвейг, пытаясь догнать гнома Фиральдера, знай себе улепетывающего от рыжеволосой воительницы, огибая большой прямоугольный стол в одной из дальних клетей ярлова дома. — Стой, говорю мелкий долгобород, хуже будет.

Маленькие, но крепкие ножки цверга двигались на зависть любому зайцу, ещё бы, бороду-то свою он дюже любил, вот и, пыхтя под весом тяжелой двойного плетения кольчуги, давил на пятки, выжидая, когда схлынет пламенеющий гнев кюны.

Зайдя по привычке в одну из хозяйственных клетей, дабы в очередной раз, наверно, в тысячный, оглядеть своё творение, макет стены, что вскоре огородит городище от берега, Хортдоттир переполнилась истовой яростью, спугнув звериным рёвом немногочисленных слуг, мигом убравшихся подальше от вернувшейся со стройки хозяйки.

Сольвейг по праву гордилась этим макетом, сотни раз на все лады переделывала она его, поминая штурмы стен в набегах за океан. Что-что, а огораживаться там умели. Многой кровью платили северяне, беря на щит очередное укрепление не откупившегося ярла, по их нему лорда, решившего боем испытать свою удачу, но и затапливали кровью и криками не сдавшиеся городки да крепости, едва те поддавались яростному штурму, приумножая жестокостью и без того дикую славу своего неуёмного племени.

Не единожды доводилось кровавой кройщице, оглушенной криками боли да боевыми кличами, под ливнем стрел карабкаться по лестницам, сжав зубы в ожидании потока горячего, ровно реки Муспельхейма, масла, готового обрушиться на рыжую голову северной находчицы. Много зарубок на девичьем теле оставили защитники тех высоких усеянных бойницами стен.

А когда ярл Руагор, отец её названный, поручил её заботам новые укрепления, Хортдоттир взялась за дело со всей серьёзностью. Ставя себя на место будущих врагов, долго измасливала она их, передавая умелыми руками трэла резчика в меньшем виде, покуда не показала почившим отцам. Хорт и Руагор сказали тогда, ошарашено глянув на маленькую копию будущей стены, пытаясь сдержать до нельзя довольные улыбки, что, мол, зря она так расстаралась, старый наружный частокол теперь, мол, сам развалиться, прогнив от зависти, его ведь тоже придется менять. Чем несказанно порадовали её сердце.

А сегодня, в очередной раз, заскочив свериться с макетом, не отерев даже заляпанные оттаявшей грязью руки, что предстало её глазам? Гадкий гном! Бессердечно порушивший её творение, можно сказать, детище. Нагло разбросав по столу башни и стены цверг, развернув какую-то ленточку, растягивал её по столу, шепча что-то под здоровенный свой нос, сокрушенно качая головой. Благо низкорослый бородач цверг вовремя успел поднять голову, тряхнув длинной седой бородой, и углядеть перекошенный лик новой кюны. Маленькие, глубоко посаженные глазки пару раз моргнули, а потом словно вёльва, углядев своё не недалекое, но тёмное будущее, Фиральдер припустил бегом, чудом убрав с пути направляемого пинком сапога лучшие свои половинки. Не уберегла бы седалище длинная кольчуга до середины бедра, эва как стол подскочил.

— Зачем сломал? Ётун тебя огуляй, — поцедила тяжело дышащая Сольвейг, уперев руки о стол напротив гнома,дивясь про себя тому, что не смогла догнать низкоросло крепыша.

— Ерунда это всё, баловство, а не укрепления, плюнешь да пробьешь под хохот недругов. Строить дак строить, — ответил гном, тут же вынужденный пригнуться, сберегая голову от метко пущенного полена, имитирующего одну из башен.

— Много ты знаешь, можно подумать, штурмовал когда, сидя под горами, — уже более спокойно отозвалась Хортдоттир, явно заинтригованная словами Фиральдера, но все же взяв очередной снаряд.

— Да поболе твоего, чай три века живу, — гордо выпятил сокрытую бородой грудь цверг. — Убери деревяшку, покажу как надо, убери говорю, — опасливо поглядывая на кюну, он подошёл к ней, подбирая разбросанные части макета.

— Смотри вот, — указал Фиральдер на стол, заново выставляя миниатюрные укрепления. — Башен надобно четыре, а не две. По обе стороны фьорда, где у тебя лишь стена намечена была, сильно уязвимо будет. Пару крючьев да пятьдесят крепких хирдманов с канатами и вырвут толком не закреплённый в скалу частокол. Ещё про обе стороны врат, как и было, но на равных расстояниях от крайних к вратам, так сыпь стрелами свободно. Убоя на всей линии штурма хватит. В толк не возьму, за кой вам земляной вал за рвом. В нем и основа частокола сгниёт, морённые не морённые брёвна, без разницы, надо каменную основу делать чуть скошенную ощетинившуюся коваными кольями, и из камня башни да врата складывать, вот привязались к дереву, гниет да горит, одна морока. Ладно, в длину частокол наставить, но основные укрепления надежней камня не найти.

— Мне нужна стена не позднее лета, а не к старости, когда беззубым ртом краюхи рассасывать стану, — всё ещё негодуя, нашла себе отдушину кровавая кройщица, смерив гнома очередным пристальным взорам.

— Ну, дак и будет к началу лета, что наружная к Саркнару развернутая, что береговая стена. Такие отгрохаем, любая вражина портки обмарает, — уверенно заявил ном. — С десяток каменотёсов я обеспечу, созову братьев из-под корней гор. Сложим чуть вдали от городища пару печей, известь жечь, не провонять чтоб честной люд, дюже сильно коптят окаянные. С тебя зола да глина и с десяток крепких саней, пока снег не сошел, а основного материала, камня то бишь, вся округа усыпана, ну и, конечно, люди.

— А не брешешь, борода? Уж больно ладно кладешь, — все ещё сомневаясь, прищурила и без того сдавленный страшным шрамом левый глаз Хортдоттир. Но выражение лица новоявленной правительницы Лёствёрта краше любых слов говорило о её крайней заинтересованности. Ещё бы! Коль воплотит гном свою задумку в жизнь, то городище будет ославлено не только легендарным залом щитов, но и первым на памяти северян каменным валом с непреступными башнями на зависть прочих ярлов, да чего там ярлов, конунгов.

— Да обрушится на меня каменный свод, если лгу. Моё слово твёрдо ровно сталь твоих клинков, — указал он на отяжелявшие её пояс ножны с обеих сторон бёдер. — Поди, хоть у вестницы скорби спроси, коли моего слова недостаточно, — обидчиво засопел цверг. — Та и вовсе никогда не пачкает рта ложью, будут тебе и каменный вал — основа частокола, и каменные башни с вратами, сама не заметишь, как вырастут.

При упоминании жрицы Сольвейг чуть дёрнула головой. Уже давно, почитай две семьдницы, минувшие с похорон ярла, она собиралась поговорить с овеянной почтительным ужасом служительницей Хель, да не находила времени. Много, очень много вопросов терзали её душу, но дела ярловства накрепко прижали к высокому резному креслу правительницы. Берсерки, явившиеся из Торста, земельные пересуды бондов да вольноотпущенников. Уроки пляски клинков, что ежедневно проводила она на ристалище, вколачивая ратную науку в моложавые головы как наставница, перенявшая этот титул от отца.

Опять же стройка новой стены, будь она не ладна, съедавшая львиную долю времени. Нескончаемый вал вопросов о грядущей мести и подготовке к ней, морские кони, коих осталось всего ничего, не шутка ли, две ладьи стали поминальными, а с оставшимися двумя снекками да двумя драккарами много не навоюешь, на конунга идти вознамерились! А где их брать? Хоть голову о косяк разбей, она не знала, да и мастер кораблестроитель полёг от морового поветрия зимы с четыре назад, а большая часть его учеников была горазда только лодки-однодеревки тесать, а не боевые ладьи. Была, конечно, надежда на соседние ярловства, но позориться и слать гонцов с просьбами к их мастерам пока не дошли руки.

Пару мгновении в задумчивости, повыбивав пальцами дробь по подбородку, Сольвейг снова склонилась над столом, заново оглядывая стены. — Ещё раз сказывай, — повелела она гному, представляя чумазые и прокопченные дымом греющих землю кострищ лица нескольких сотен работников, едва она скажет о изменении плана стройки.

Ныне всё пространство чуть поодаль корабельных сараев — домов лишенных вольного простора морских коней, грозных драккаров да молниеносных снекк, превратилось в грандиозную стройку, расчертившую надвое прибрежную полосу городища. Сотнями жилистых рук северян-Фьордфьелькцев кипела котлом работа. Уже вовсю готовились бревна для будущих частокола, врат и башен. Нехотя рубились да шкурились притащенные волоком хвойные исполины, обыватели прибрежных лесов. Средь оттаянной негаснущими кострами земли вырылся солидных размеров ров, в чьё дно уже сейчас вбивали да острили колья, а высокие кучи так нехотя поддавшейся земли послужат основой высокого вала, над коим и возведут вскоре стену. На общее дело налегли, как говориться, всем миром, кюна даже выделила былое подворье Олавссанов, расположенное неподалёку, под столовую, да отрядила туда слуг, дабы готовили на бешеную прорву ртов с ярловых запасов.

— Как ров расширять и уже засыпанный вал срывать? Зачем, кюна? На завтра уже собирались коней в жертву приносить да первые венцы врат да башен класть, — ошарашено потянул с головы отороченную мехом шапку Свен Греймундссан, бегая глазами с Сольвейг, сменившей свою рабочую одежонку на привычную броню, стоящую поверх одного из бревенчатых штабелей, на цверга Фиральдера, коротенькими шажочками знай себе топающего от дальней стены фьорда, вслух считая расстояние меж стен залива.

Высокого и ладно сложенного Свена, чуть косившего левым голубым глазом, знатного мастера, рубщика да резчика, чуявшего дух дерева, из-под чьего топора вышел не один дом, ныне согревающим соседские семьи,дружно поддержали прочие работники-лёствёртцы, побросавшие лопаты, скобели, топоры да заступы, откликнувшись на зычный освист своей молодой правительницы.

« Вот ведь, борода плешивая, нет бы со мной стоял да отчитывался», мельком подумала Хортдоттир, глядя, как едва прозвучал вопрос древесных дел мастера, гном, обернувшись, затопал в обратную сторону, не иначе сбился.

— Я решила изменить стену, крепче будет да надёжней, — кровавой кройщице стало как-то не по себе от столь пристальных взоров порядком подуставших за полторы семьдницы трудов нескольких сот работников.

— Эт как это лучше и крепче? — Снова подал голос Греймундссан, нервно теребя чёрную броду.

Придется сызнова хмель выставлять, обречённо подумала Хортдоттир, подчитывая запасы зерна да медовых сот, благо минувшее лето добрым на урожай было. Много хмеля, решила она, и чуть прикрыв глаза, ответила: Вал, как и башни да врата, из камня ложить будем.

В воцарившемся молчании, охватившем нестройные ряды переглядывающихся меж собой работников, тихо, но до боли отчётливо прозвучало: Пиво в ярловских чанах, видать, забродило! Я как-то раз тоже такова хлебнул, всякое потом виделось.

— Ученики ждут на ристалище! все вопросы к почтенному Фиральдеру, все вверяю мудрости посла цвергов, отныне он за стройку главный, — бросила кюна, решив умыть поскорее руки, пока не оклемались от новости, поспешно слезая с бревенчатого штабеля. Не без радостного злорадства отметив, как вытянулось лицо посла подгорного народа, к коему обернулись сотни горячих на поспешную расправу северян.

Глубоко вздохнув, Фиральдер важно оправил свой драгоценный пояс, за который была заправлена длинная борода, едва его окружили жаждущие ответов строители. Но к истовому удивлению говорящего с духами, как ещё величали гнома соотечественники, северяне не начали гневно лаяться да бунтовать переигранному ходу стройки, а засыпали его вопросами. Вперёд остальных влез, конечно же, Свен.

— Так ведь не складывали до сель ничего подобного, разве что очаги да невысокие основы стен, а тут башни да врата, — глаза мастера словно светились жаждой обретения новых знаний, открывая душу, всегда готовую к чему-то новому.

Многими зодчими премудростями обладал Греймундссан, как и его род, ведь Асы мудростью своей одаривали каждого по-разному. Кому волею Тюра лучше выходило кромсать чужую плоть голодною сталью, кому не иначе милостью Эйр да Фрейи, добрых богинь, эту плоть лечить да заговаривать. Кому сеять поля, кому наставлением Скади охотиться, читая следы хитрого зверя. Или добродушием Ньерда славливать китов, вооружившись гарпунами да крючьями. А ему, как и щурам, выпало волею норн покровительство Тора, старшего над ремесленниками да кузнецами, и он с любовью его принимал. Род его был славен и древен, говаривали, что именно его щуры, прибывшие на Хальконир во времена исхода, заложили первые венцы зала щитов да вытесал грозные лики Асов, по сей день взирающие на своих излюбленных детей на славище. Не посрамил честь предков и сам Свен, люто любивший создавать, а не рушить, редкая черта для овеянных кровавой славой северян.

А Фиральдер, услыхав первые вопросы мастера, мол, как скреплять камни меж собой будем? На глину, как очаги и стены домов, не выйдет. Да как стёсывать? Не все ж обычным ложить, коряво выйдет? проникся к этому лёствёртцу, одному из главных на стройке, привязанностью, равно как и к кузнецу Бруни, тоже много перенявшему от цверга.

— Волею кюны! — осадил цверг окруживших лёствёртцев, поднятыми руками призвав к тишине. — Как с землёй закончим, добре бороды мёдом смочим, дожидаясь покуда не явятся мои братья. Призову я с десяток каменотёсов из-под корней гор, они всё вам покажут да разъяснят! За дело други, раньше возьмёмся, раньше закончим, а, увидав нашу работу, ещё ваши праправнуки будут щёки гордостью раздувать.

— Свеном зовут тебя? не ошибся? — подозвал гном приглянувшегося мастера, едва ватага строителей, выслушав его наказы, вновь рьяно взялась за инструмент.

— Нет, не ошибся, так батюшка нарёк, — подошёл высокий лёствёртец, с интересом оглядывая едва достигающего ростом до его пояса гнома, неведомо сколько тайн хранящего в своей голове, уже ставшего легендой средь всего ярловства, принёсшего славу и богатство мастеру кузнецу, да взять хоть те же три десятка легких, но твердых, равно клинки, кованных, за исключением самих черенков, лопат, ставших камнем преткновения средь работников. Дюже сподручно было работать оными, выданными на стройку Бруни, дело чуть до драк не доходило, а заказов опосля пробы кузнецу и вовсе сверх головы поступило.

— Скажи-ка, а не ты складывал горн плавильный на его подворье?

— Я хотел чуть иначе, но тот словно рогом уперся, как пращуры завещали, — чуть в сердцах сплюнул Свен.

— Ну, пошли до кузнеца, дело у меня к тебе есть, печи жечь известь надобно соорудить, — и, видя неподдельный интерес и уже собравшийся прозвучать вопрос, махнул мастеру рукой, пошли, мол, там всё скажу.

Сам заварил, пусть сам и расхлебывает, не без радости думала кровавая кройщица, с чьих плеч волею гнома отпала добрая часть тяготивших кюну забот, развязывая руки в других делах. И потому, сворачивая за угол ближайшего дома, чуть не столкнулась лбами с Агвидом, утайкой поглядывающим за произошедшей на стройке переменой.

— Каменные, значит? Не слабо вы замахнулись, пупы-то не надорвёте? — добродушно бросил ражий здоровяк Агвид, чьё расписанное узорами татуировок могучее тело покрывала накидка из медвежьей шкуры, с мордой бурого хозяина леса, нависшей над ширококостным лицом с небесно — голубыми глазами, переломанным носом и длинной проплетённой бородой, устилавшей обнажённую бочкообразную грудь. Помнимо накидки на берсерке были лишь подпоясанные ремнём штаны да высокие меховые сапоги на обвязках и ещё торчащий из-под путаницы бороды оберег в виде нанизанного на кожаный шнурок оттиска звериной лапы со множеством клыков да когтей. Ровно такой же только без прочих добавок был и у Сольвейг, но воительница упрямо отказывалась его одевать, предпочитая торов молот, брезгуя символом братства Скади аки проклятьем, очернившим её вольный дух,

— Не надорвем, небось, не с таким справлялись, цверг своё дело знает, — твёрдо молвила кюна, пытаясь придать голосу уверенность, коей сама не испытывала. В чем-чем, а в оценке этой задачи берсерк разделил её волнения. Слишком уж мягко со слов гнома всё выходило, но Ассы рассудят, да и случись чего, на цверга меньше осерчают, нежели на нее, но мыслями прочно владела шальная мысль, рисующая в голове величавую картину каменных укреплений. Ай да выйдет, все соседние ярловства мордами в грязь окунём.

— А у вас как дела, скоро новоселье-то справлять будем? — Соскочила она со скользкой темы, возвращаясь к одной из сотен проблем правления.

— Весь потребный инструмент почти готов. Ваш кузнец дело своё знает, дня через два отбудем. Что же до новоселья — чертог сложим за луну уж точно, ещё ведь из кровавого логова подмога явится, кто откажет-то дело священное для принявших дар Скади, — беззаботно махнул рукой Манбьёрн сиречь оборотень-медведь, вышагивая рядом с кровавой кройщицей, то и дело отвечавшей на приветствия жителей городища.

Кровавая кройщица, отвлечённо беседуя с берсерком, то и дело косилась на добродушного предводителя Манбьёрнов, в чьём лице обрела если не друга, то крепкого союзника, душою радуясь, что миновала беда, чуть не сотворённая её же горячностью. Ведь встретила он избранников Скади, мягко говоря, не совсем приветливо, с так и не воротившейся в свой человеческий облик головой Льёта, нанизанной на длинное копьё.

Именно такой, держащей в свободной руке упертый в землю жуткий трофей, стоящей на самом выходе из перевала Хородрин, Сольвейг предстала пред взорами тридцати берсерков, что явились по зову почивших от её рук ульфхендара да вождя Руагора. Пришедших, дабы закрепить союз и обжить землю, по воле вождя дарованную для расширения угодий Асиньи по эту сторону Саркнара.

Не ведомо, каким чудом или божественным прозрениям не пролилась тогда кровь, запятнав белизну предгорных снегов. Но Агвид, увидевший злую судьбу своего друга, смог найти сил, удержать себя в узде, да усмирить пришедших в ярость от такой картины ульфхендаров, составлявших добрую половину отряда, былых сподвижников Льёта как вожака волчьей братии. Многим позже, прознав об истинной причине смерти грозного волка — перевёртыша, он согласился с решением Хортдоттир, признавая его бесчестный и глупый проступок, стоивший Льёту жизни, а Сольвейг чистоты души воительницы.

Теперь же берсерки, что манбьерны, что ульфхендары, скрепив клятвой на оберегах союз с новой кюной, собирались отстраивать свой общий, посвящённый Асиньи — покровительнице охоты, чертог в глубине предгорных лесов, многократно приумножая силу Фьердфьельского Ярловства, да загодя готовя очередной славный пир, что неизбежно грянет по завершению первого дома берсерков в этих землях.

Сольвейг и Агвид едва миновали зал щитов, как, удручённо закатив глаза, воительница глубоко вздохнула при виде семенящего навстречу Вагни-хорька. Пыхтевший под тяжелой шубой торгаш, озарившись улыбкой, приветственно помахал рукой, словно невзначай по чистой случайности здесь оказался. Тощий как жердь и докучливый ровно вша Вагни не иначе богов проклятье за какой-то невиданный в своей позорности грех, павший на её и без того ломящуюся делами голову, уже как добрую семьдницу ежедневно попадался ей на глаза, пытаясь поговорить. Но покамест Хортдоттир удавалось отшивать не в меру ретивого хлюста прощелыгу.

— Здрав будь, кюна, коротких зим у жара очага, да славных лет полных свершений, — крысиные глазки знай себе бегали, а лицо с куцей бороденкой озарила хитрющая улыбка, ну ни дать ни взять долгожданный родич вернулся, сейчас лобызаться начнет. — Разговор у меня к тебе важный, есть время?

— Нет, ученики ждут, — указала она на обнесённое плетнём ристалище сразу за Руагора курганом, забитое детьми всех возрастов.

— Аааа, — ничуть не расстроившись, бормотнул Хорёк. — Дела, конечно, важные, ну, ничего, я подожду, хоть вспомню, каков он, звон стали. Готовь будущий хирд, опору лёствёртскую.

Вагни действительно двинулся к ристалищу и уселся на одну из скамей, что стояли у левой стороны плетня.

— Может, действительно, важное что, — подал голос Агвид, но, видя, как скривилась Сольвейг, решил не его дело. — Ладно, занимайся, вон, детишки заждались, поди, надобно будет чего, я в Льётовом доме, — сказал Манбьерн, направившись к подаренному почившему ульфхендару жилью на самой кромки городища у отвесной стены фьорда за пять проулков от зала щитов.

Берсерки, ожидающие начала освоения новой дареной земли, обосновались пока там, а кюна про себя решила и вовсе жаловать его им, пусть владеют. Руагор подарил его Льёту, подарил воину-берсерку, что своей кровью отстаивал городище, а кто она такая, чтобы оспаривать решения названого отца.

— Чего верещите, козявки? — наигранно злобно рявкнула кровавая кройщица, едва заступила на вычищенную учебную площадку, отвечая на приветствие самых маленьких учеников, в отличие от тех, кто постарше, вздрагивающих от одного её косого взгляда, боясь неминуемой расправы, что последует за ошибки. Мелюзга, возрастом до девяти зим, все как один схожая в теплых меховых шубках, да безрукавках на неведомых зверей, дюже любила свою наставницу, несмотря на шрамы, крапивный характер да громкую кровавую славу.

— Три боя стена на стену, затем повторение выпадов, — чуть погрустнев, как и всегда, Хортдоттир оглядела детские ручейки разбившихся на равные кривые да дырявые на завись решету стены щитов, визгливо, но смачно вдарившие друг по другу, захлёбываясь остервенело-потешным побоищем. Детишки лихо лупили друг друга тяжелыми деревянными мечами да топорами, кряхтя под весом учебных щитов, всецело отдаваясь потехе.

— Как не хватает мне их, — тихо, чтобы никто не услышал, одними губами пошептала Сольвейг. Глядя на непонятную кучу малу зародыша будущих сражения, она невольно поминала лица других своих учеников, таких же крошек, не переживших Йоль. Она помнила всех их, все пятнадцать лиц и взгляды каждого несмышлёныша, что часто виделись во сне, не давая зарасти глубокой ране, оставленной коварством Игвана.

Первые воительницы да воители, вылетевшие из свалки бушующего побоища, сверкая синяками да ссадинами, уже направились к деревянным колодам. Множество брёвен разной величины ожидали своих неутомимых тягачей за плетнём, три круга в упряжи да с приличным весом, вот она цена покинутого строя, перенятое от наставника-отца упражнение, хорошо укрепляющее начинающее расти тело, подбивающее к лучшему усвоению ратной науки. Иди, потягай! уж лучше скрепя зубами выдержать любые атаки.

— Хельми, шапку на место! — крикнула она одному пареньку, что впрягаясь в упряжь, засовывал шапочку в рукав шубы.

— Жарко очень, — попытался оправдаться взмыленный, ровно конь после скачки, ребёнок.

— А станет ещё жарче, когда выпорю, так пригреет, что и не сядешь!

Проследив за выполнением своей наказки, кровавая кройщица двинулась к более старшим ученикам, коими руководили молотобойщица Баребра, Эйольв седой мастер топорник, да справный даже по меркам Сольвейг мечник Хьярвард, лишившийся глаза в давнишнем налёте воин, неслыханно хохлившийся своей потешной тонкой косички козьей бородкой. Ныне по разумению кюны, будущих хирдманов и дев щита обучали иначе, в угоду талантам, дарованным от природы, подмеченными наставниками. Вот и разбилось на несколько разных частей в прошлом единое обучение, но азы каждого оружия все постигали одинаково большую часть учебного времени, лишь затем попадая в заботливые руки определенного наставника.

Но это было не единственным новшеством, принесённым новоявленной правительницей. Добрую треть ристалища занимали теперь врытые в землю столбики на равных друг от друга расстояниях в шаг длиной, не такие высокие, как на ярловом подворье аж в рост взрослого мужа, на коих скакали Адульв да Сольвейг, но все равно не ниже полуметра. Именно на них и проводились нынче парные поединки. Ох сколько синяков, вывихов, даже один перелом принесли они ученикам по первости. Но к изумлению самих будущих воинов и воительниц, люто возненавидевших новшество сразу же после первых падений, за неполные две семьдницы их движения стали отточены и верны, начиная приобретать звериную грацию в каждом шаге в каждой атаке.

— Щит должен встречать удар сверху чуть склонённым, иначе разрубят, что его, что руку твою не умелую, а так проскользнув, в сторону уйдёт.

— Удар на развороте наноси только после крепко поставленной ноги, иначе утянет, сбив равновесие. Да голову вперёд тела надо оборачивать, видя врага.

— Шаг, удар, щит, шаг, удар, щит, одно из второго притекает, не прижимай щит к подбородку, коли зубы дороги. На уровне глаз чуть поодаль держи. Не сжимай ты так топорище, рука, занемев, лишиться воли, плечо, плечо чуть отводи, сильнее замах будет.

Доносились до слуха кровавой кройщицы указания наставников, изредка сопряжённые со звонкими затрещинами да глухими ударами. И неспешно пройдя из конца в конец, она осталась довольна, остановившись всего единожды. Да и то указать секущему колоду парню, Ольфу Свенссану, чей отец, поди, сейчас гному, предложившему камень взамест брёвен, броду рвет, что каждый удар должен быть на выдохе, иначе лёгких не хватит.

Всё сидит, отстраненно подумала Хортдоттир, возвращаясь к своему визжащему выводку, мельком глянув в сторону Вагни, и не жалко ему детишек! Ведь гонять буду, пока не скроется.

— Разбились по ристалищу, оружие меч, щит наготове. Тормунд, меч, говорю, за мной повторять, — словно правя командой драккара, скомандовала наставница, обнажая правый меч и беря на руку один из лежащих неподалеку учебных щитов.

— А пироски будус? — спросила маленькая розовощёкая воительница, что оказалась поближе к Сольвейг, оправляя постоянно сползающую на лоб явно большую шапочку, растянувшись в широкой улыбке, сверкнув пустотами не сегодня вылетевших ли молочных зубов.

— Конечно, будут, — твердо ответила Сольвейг, чьей волей на ярловом подворье несколько служек ежедневно готовили угощения для всех без исключения детей.

Эту кроху Хортдоттир видела впервые и по неловко сидящей подлатанной одёжке сразу определила одна из семей освобождённых трэлов. Надобно будет новую одежку ребёнку справить, решила наставница, принимая боевую позицию, тут же повторённую на свой лад у кого лучше, у кого хуже, неполными четырьмя десятками детей. Тело чуть подано вперёд, ноги широко расставлены да слегка согнуты, левая впереди, правая позади, щит на уровне глаз, а клинок лежит плашмя на окованной кромке щита.

Блокируя удар сверху, кровавая кройщица чуть поднимает щит, над головой ставя его по косой, и с шагом вперёд наносит рубящий сверху-вниз справа-налево. Дождавшись, когда за ней повторят, делает шаг назад, сопровождаемый ударом слева-направо над самой кромкой щита, воротившегося в исходное положение. Толчок щитом от себя и коварный колющий сверху-вниз над воображаемым вражьим щитом. Махи сверху, снизу, блок длинный колющий, переходящий в пинок. Помешенное из десяти разнообразных выпадов, сдобренных защитой, упражнение это повторялось множество раз, но каждый новый день менялась последовательность, даб запоминали детские мышцы, а тела были готовы к любым поворотам сечи, не ведающей порядка.

А затем, когда дети худо-бедно начали справляться сами не глядя на неё, кровавая кройщица, сложив свой щит и убрав меч, принялась ходить меж неровных рядов, чуть поправляя секущих воздух учеников.

— Сеча это вам не Хольмганг или потеха! Она не прощает ошибок, увидели слабость — бейте! В строю не отступайте, как ни было бы тяжко, держитесь изо всех сил, пали вы — пал весь хирд. Не щадите, вас никто не пощадит, потеряли оружие — есть пальцы или зубы, да хоть камни под ногами! Главный дар Асов — это ваша жизнь, сберегите её любыми способами. В бою нет чести, только выжившие, — грозно разносились слова кюны над детьми, к коим не без участия внимательно прислушивались и ученики постарше, и проходящие мимо лёствёртцы.

День, что в преддверии долгожданной весны с каждым рассветом становился всё длиннее, понемногу стал угасать, уступая место сумеркам, ведущим на поводу подгоняемою Хати луну. Уже давно сбегли поклонившиеся в пояс ученики, торопясь угоститься на ярловом подворье. Лествёртские длинные дома дымно выдохнули затопленными очагами. Мимо ристалища, оставив сменщиков палить костры, прошли усталые, но шумно и к диву весело обсуждающие каменные укрепления, работники, возглавляемые дюже вдохновлённым новыми познаниями Свеном. А четверо наставников всё обсуждали успехи своих подопечных, где смеясь, а где качая головами.

«Всё сидит, чую, не обойдется в этот раз, вот ведь зараза и без него хлопот полон рот», — распрощавшись с Бареброй, Хьярвардом и Эйольвом, кровавая кройщица обречённо двинула к Вагни, всё также ожидающему её на скамье.

— Ну, купец, сказывай? Что у тебя за дело.?

Поднявшись и двинувшись рядом с кюной, Вагни, как человек прямой и бескорыстный, главные черты людей его торговой стези, начал, разумеется, издалека. Спросил о каменных башнях, слухи доползли и до него. О делах берсерков, мол, может товаром каким помочь для начала строительства, на складах у него всякое имется. Спровадился, почему Адульва не видать, отчего постоянно крутится с не к ночи будь упомянутой вестницей скорби, задев вопросом за живое Сольвейг, тоже не особо этому вдохновлённой. Ей сильно не хватало родича на ристалище, к которому тот и дорогу забыл. А услышанные от Бергдис на днях слова о звоне стали, что донеслись до ребёнка, гостившего у помощницы смерти вместе с Адульвом, и вовсе взбудоражили. Неужто бою обучает? Что может показать жрица лучше неё, не за умение штопать да прясть получившей прозвище кровавая кройщица.

А беспрерывный поток слов, извергаемый хорьком, все лился и лился и всё-то он знал, про всё ведал, пока не был остановлен громким «Хватит!».

— Если есть чего по делу сказать, то говори, а так не трави мне душу, — не выдержав, кюна остановилась.

— Так я к тому и веду, — чуть даже приобидевшись, засопел торгаш. — Ты ведь только на Ярловство вошла, а проблем то невпроворот, а я все думал, каким подарком приветить новую правительницу.

От последней его фразы Сольвейг чуть было не взвыла зверем, но, соскребя остатки воли, дабы не прибить на месте, тихо спросила.

— И как, надумал?

— Как есть надумал,. — сверкнул хитрющей, донельзя самодовольной улыбкой Вагни, видимой даже средь сгущающейся тьмы. — Мы ведь на конунга ратится вознамерились? — дождавшись легкого кивка Хортдоттир на свой вопрос, продолжил. — А ладей-то нет, мало морских коней-то у нас.

— А ты, стало быть, знаешь, где разжиться драккарами да снекками, — большая, аж кричащая «не верю» мина воцарилась на рассечённом веснушечном лице воительницы.

— Да не только драккарами, но и справным мастером судостроителем! — чуть не лопаясь от гордости заявил торгаш. — Драккар Хьярти помнишь? Увёзший твоего отца в Вальхаллу, я про того мастера.

Не врёт, ошарашено подумала Кюна, кардинально меняя своё отношение к хитрому торгашу, чьими словами освободились её плечи от груза чёрной хлопоты.

— Сказывай, — взволнованно сказала Сольвейг, готовая вот прям здесь на радостях расцеловать Вагни. — Коли обживёмся конями волн, вся добыча, отсеянная после налётов не перекуп, через тебя пойдёт, слово кюны.

— Тем летом, — чуть кашлянув от волнения, — на вольный остров Нисмир, всё не шедший под руку Игвана конунгства, мозолящий глаз на самой его границе, родом с которого сам славный мастер судостроитель Ойвинд, налетели сэконунги, всласть гульнули да потешились, никого в живых не оставив. Все думали, сгинул и мастер, а пойди, сыщи теперь морских удальцов, след то поостыл, да и кому искать, всех правых мстить со сталью обвенчали.

Хортдоттир, что слышала эту историю, чуть кинула.

— Я тоже думал, что сгинул Ойвинд, ан нет, не дольше Йольской расправы, аккурат через семьдницу прибыл ко мне дюже переживавший за меня родич Трюмонд брат двоюродный, тоже честный купец, и рассказал, что, мол, поползли шёпоты меж ярловых кресел, что кто-то хочет продать кораблестроителя Ойвинда как трэла! Не стали золото в грязь сыпать находнички захвати мол. Ту-то я и тряхнул мошной, знатно тряхнул, — Вагни чуть примолк, добавляя весу своим словам. — И вызнал, откуда ноги растут, слыхала про эгировы рёбра.

— Как не слыхать, худое место, тёмное. — Сольвейг припомнила слухи о дальней северо-восточной части побережья Хальконира, где в тени обширного плато средь множества высоких скал и рифов затерялась сеть пещер, наполовину сокрытых водой. Множество ладей, драккаров, кноров и снекк нашли там, на радость Ньерда и его корабельного двора Нотауна, свой последний приют, разбившись о неприступные скалы, прозванные в народе Эгира рёбра. Мало нашлось бы кормщиков, отважившихся выйти в те коварные воды, а людей, охочих посетить пещеры, и того меньше. И Кровавая кройщица начинала осознавать, к чему клонит Вагни.

— Так находчики беззаконные и обретаются в тех пещерах этих, как прознал, спросишь? Да торгуют втихую с ближайшими селениями, заодно и защищают их, — продолжил хорёк.

— Много ладей у них? — сведя брови, Сольвейг уже прикидывала, сколько займёт лыжный путь до той части полуострова.

— Два дракона и одна змея, — уверенно ответил торгаш, используя обыденные названия драккаров и снекк.

— А людей? Почтенный советник, посол ярлова кресла.

— Дак это… — от лица Вагни отлила кровь, едва он осознал, кем оборотился за свой дар. — Чуть более сотни, но злые до драк ветераны

— Ну, сотня, это не беда, осилим. И мастер Ойвинд там у них в порубе сидит?

— Как есть сидит, — новоявленный советник даже чуть испугался порченному шрамом лицу кюны, растянувшемуся во мраке в хищном зверином оскале, полном томительного предвкушения.

Уже подсчитывающая людей, способных отбыть с ней, Сольвейг не обратила внимания на то, как Вагни, будто во что-то всматриваясь, чуть приблизился, щуря глаза, заглядывая ей за плечо.

— А там не Адульв в потёмках крадется? — шепотом прозвучавший вопрос вывел Хортдоттир из полной расчетов задумчивости.

— Где? — воительница обернулась, пытаясь обострившимся даром Скади зрением вглядеться в угол плетня ближайшего дома, в сторону, на которую указывал Вагни. — Не ошибся? может, кто другой был? — она-то знала, что названный племянник, оставив к её удивлению Бергдис сегодня дома, отравился к вестнице скорби и воротиться ранее завтрашнего утра не собирался.

— А то я Адульва не признаю, хоть и темно, но одёжка у него приметная, да и кривой кинжал этот чудной на пояснице.

— За мной. И чтоб не звука, — крадучись, кровавая кройщица двинулась к плетню, твердо чуя в происходящем одну из тайн, что прям гнездились вокруг её родича и его белоокой подруги. И эту она твёрдо вознамерилась разгадать. Вот на кой ему красться через своё же городище? А следом за своей кюной двинулся и торговец, тоже немало заинтригованный происходящим.

Пара миновала плетень, и взор Сольвейг мельком зацепил свернувшую вправо за следующим подворьем детскую фигуру, не ошибся Вагни. Рядом в ближайшем хлеву истошно взвыли собаки, заставив кюну витиевато ругнуться, чуяли волка внутри нее, но почему блохастые бестии не реагировали на названного родича, тоже оставалось вопросом.

Увидь их кто со стороны, долго чесал бы броду. Правительница и знатного рода почтенный торговец, словно тати в ночи шныряли по справно чищенным от снега тропинкам меж плетней и дворов, следуя за ребенком, ведомым неведомой целью. Благо была ночь, и жители сидели у родовых очагов, уплетая поздние ужины.

— Во дают! Ай да Трюд, во проказница, — хмыкнул торгаш, прислушиваясь к звукам, доносящимся из ближайшего дома, у которого замерли преследователи, едва маленький ярл остановился, опасливо оглядываясь по сторонам.

— Тебе-то что, любятся, и Асы навстречу, завидно, что ль, — шикнула на него кровавая кройщица, неотрывно следящая за силуэтом Адульва.

— Да, в принципе, ничего, только вот муженек Трюд, Харальд нынче в дозоре на вратах стоит, — многозначительно заметил Вагни. А кровавой кройщице стоило немыслимых сил сдержать хлынувший наружу смех, вызванный последним его комментарием. Правда, длиться их веселью долго не довелось, Адульв вновь двинулся вперёд, и где-то в глубине души Хортдоттир уже догадывалась, куда он направляется.

Словно стерегясь неведомого глаза, мальчик, выписав по городищу несколько пустых кругов, оказался в итоге у стоящего особняком дома Олова. Того самого былого хозяина Бёргдис и её павшего на Йоль брата Эйнара.

Невидимой для мальчика тенью, Вагни и кюна прошмыгнули сквозь, не сказать, чтобы обширное, но все же немалое, хозяйство и схоронились за небольшим сараем, доверху набитым тюками шерсти, из тени которого открывался отличный вид на дверь Олова дома, в которую настойчиво постучал маленький ярл.

Заслышав шаги, Адульв чуть отступил назад, под не слышимый ему скрип зубов наблюдавшей родственницы, сжав руку обратным хватом на рукояти кривого ровно коготь кинжала. Скрипнув засовом, оттворилась дверь и пред мальчиком оказался дородный, чуть пошатывающийся от хмеля хозяин, освящённый со спины отсветами очага. Олава трудно было не узнать, вечно заляпанная рубаха, да свалявшаяся борода и чуемый аж за версту хмельной дух.

— Адульв! А ты какой Асовой волею посреди ночи здесь оказался, стряслось чего? — изумившись нежданному гостю, спросил пропойца.

— Стряслось, дядька Олав. Стряслось! Мать Бергдис и Эйнара помнишь? Помнишь, как умирала? — детская рука с кинжалом рванула вперёд, метя косым взмахом в шею.

Может Олав и был нелюбим прочими лёствёртцами за дурной нрав да свою дикую страсть к хмелю, ставшую смыслом жизни. Может, тело его давно обрюзгло да ожирело, но он всё же был воином, как и все северяне, и мог за себя постоять, равно как и торгаш Вагни, выглядывающий из-за плеча Сольвейг, не смотря на свой нынешний вид, с детства привыкший к тяжести оружия.

— Очумел, крысёныш, — взвыл Олав, пытаясь сцапать ребёнка за ворот правой рукой. Едва левая, уберёгшая жизнь, вовремя была поднята верх, брызнув кровью рассечённого до кости предплечья.

Сольвейг, увидав, что началось неравное сражение меж её названным племянником, ещё ребёнком, и здоровенной образиной, решительно стала подниматься, дабы вмешаться, но была остановлена Вагни, ошарашено прошептавшим «Смотри».

— А помнишь, как по голове бил маленькую девочку? Образина, мёдом набитая! — Адульв ловко пригнувшись, увернулся от здоровенной пятерни, вторым махом срезая несколько растопыренных пальцев.

Пара обрубков в несколько фаланг упала в снег. Взвыв, Олав попытался было двинуть своего мелкого мучителя сжатой в кулак покалеченной рукой, но маленький ярл, рывком припав на колени, проскользнув меж его широко расставленных ног, оказался у врага за спиной, и, сноровисто обернувшись, молниеносно взмахнул кованым когтём сначала влево, затем вправо,со страшным хлюпающим звуком подрезая сухожилия ног, обрушивая Олава на колени. Взревев ещё громче, пропойца двинул локтем левой руки назад, безуспешно, наградой стал лишь холод острого лезвия, черканувшего под подмышкой, заставивший руку безвольно обвиснуть.

Следом за левой, ценой пары точных взмахов последовала и правая рука. Обездвиженный и искалеченный рассечёнными сухожилиями Олав надсадно кричал, а Адульв неспешно обойдя поверженного врага, раз этак в пять превосходящего его весом, медленно отерев о штанину подарок Бруни, убрал его в ножны на пояснице.

— За что? — крикнул исходящий безвольными слезами Олав.

— За все их горести. — без тени намёка на эмоции бездушным голосом прожженного убивцы ответил мальчик. Припомнив слова, услышанные, как сейчас казалось вечность назад совсем в другой жизни, во время катания на санях от брата Бёргдис.

— Смотри, Эйнар, где бы ты ни был, в Вальхалле под взором Одина, или в Фолькванге в гостях на людском поле Фрейи, да хоть в царстве хлада владычицы Хель. Смотри и знай, твоя мать, как и ваши муки, отомщены. А тебе, Олав, пора отдать ребёнку то, что ты не в праве был забирать, — рука маленького ярла потянулась к отвороту высокого мехового сапога, извлекая на свет звёзд белёсый жертвенный кинжал помощницы смерти, как казалось, целиком вырезанный из кости. Адульв пинком опрокинул обездвиженного пропойцу на спину и, подойдя, склонился над его лицом, озарив ночь новыми неимоверными воплями.

Все происходящее пред её глазами казалось кровавой кройщице дурным сном, как и любимый мальчик, обернувшийся в неведомого человека, что казался выжженным душой ветераном, застрявшим в детском теле. Чей взгляд ныне, после того долгого беспробудного сна, она, к своему ужасу, перестала узнавать. Ответы были лишь у той, кто вручила ему этот жуткий кусок кости, но страх не за себя или его, стопорил воительницу спросить. Страх узнать правду, с коей навряд ли смириться Хортдоттир. Она не могла потерять и его, своего Адульва, что день ото дня всё более становился чуждым, все сильнее подталкивая её к истине, коию не желало знать сердце.

Произошедшее потрясло и Вагни, что читалось по его вытянутому лицу, но вёл себя торгаш тихо, только ошарашено качая время от времени головой, выжидая развязки. Сольвейг уже в серьёз стала прикидывать, а не уложить ли здесь и хорька рядышком с Оловом, не дай предки взболтнет кому об увиденном. Но отвергла этот вариант, за Адульвом стояла она, новая кюна, и ужасная вестница скорби — глас богини Хель. А тот тоже далеко не дурак, разбогатевший своим умом, не станет по доброй воле искать вражды с ними.

Вопли Олава потихоньку стали стихать, Адульв поднявшись и спрятав что-то в кошель, направился прочь, отирая костяной кинжал о кусок рубахи своей жертвы. Еще раз поразив названную родственницу холодным безразличием своего лица, будто и не он вовсе только что орудовал кинжалом над человеком, визжащим аки поросёнок на бойне.

Маленький ярл скрылся и Сольвейг точно знала, куда того понесли ноги, к одинокой избушке на самой границе гор. А она вместе с торгашом, покинув укрытие, подошли к телу былого хозяина детишек трэлов.

— Жив ещё, паскуда, — безучастно сплюнул Вагни, ни сколь не страшась окровавленного лица пропойцы с вырезанными глазами, чьё чело рассеченной кожей украшала странная руна.

И правда, Олав, постанывая, стал шевелиться, вынуждая озабоченную реакцией да словами торгаша кюну потянуть из ножен клинок, дабы завершить начатое племянником. Не довелось, сапог Вагни с хрустом опустился на гортань лежащего, ещё больше подивив кюну.

— Ну что, тело в дом, да запалим? Не думно мне, что лёствёртцы прознают, решат, с пьянки за очагом не углядел, — взглянул на неё хорёк.

— Так и сделаем, — кивнула кровавая кройщица, помогая заволакивать внутрь дома хрипящее, отчаянно борющееся за жалкие остатки жизни, тело, невольно заново в новом свете оглядев своего сообщника. Не так-то ты и прост торгаш.

Первыми свидетелями огненного зарева на дальнем конце городища стали мириады усыпавших ночной небосвод звёзд, делящие бескрайний простор с нарождающейся луной, неотрывно преследуемой голодным Хати — братом Сколля. Следом увидели и люди, уже собиравшиеся отходить ко сну. Со всех концов городища жители бросились к колодцам, таща полные кадки к пылающему подворью. Вот только заливали и засыпали снегом лёствёртцы больше сараи, полные добра, да наскоро отворённые хлева, выпустившие взбесившихся ужасом овец и коров. Мало, очень мало пролито воды было в сторону плюющегося искрами трещащего дома всем знакомого хозяина. А когда, натужно ухнув прогоревшими несущими столбами, завалилась крыша, погребая под собой тайну Адульва, наскоро забросали тухнущие остовы стен снегом, да и разбрелись по домам, кряхтя под весом тяжелых тюков шерсти, ведя в поводу спасённый из пожарища скот.

— Бесславный, но достойный Олава конец, пусть поклонится от меня госпоже Хель, — тихо сказал Вагни, вместе с Сольвейг глядя с высокого крыльца ярлова дома на затухающее вдали пожарище.

— Видать, не угодил тебе чем? Скидку на пряжу не дал? — чуть злобнее, чем следовало, спросила кюна.

— Нет, не в скидке дело, над детишками издевался, — посуровев непривычно лицом, устало сказал торговец и низко поклонившись, направился к своему очагу, бросив на последок. — Как решишь чего на счёт Эгировых рёбер, дай знать.

Позже, зайдя на обширное кузнечное подворье не знающего покоя большого горна, по одному из многих сотен ярловых дел, кюна спросит своего друга Бруни о Вагни хорьке. А тот про всё и про всех всё знающий, по долгу своего дюже востребованного людом ремесла, ответит, что со всех сторон хитрый купец особую страсть имеет к скупке детей, а когда она, обмерев лицом, сожмёт кулаки на волчьих оголовках мечей близнецов, поспешно смирит Сольвейг, поведав длинную историю.

Как оказалось, Вагни, чей род лебединой дорогой переселения оказался в фьордфьёлькском ярловстве, каким-то злым роком, сплетённым обиженной Норной, ещё в детстве и сам оказался в трэловом услужении у жестоких хозяев Сэконунгов, захвативших одну из трёх ладей переселенцев, остальные на силу отбились. Весь его род, обжившийся на новом месте, уже давно простился со сгинувшим родичем, упросив за его дух Асов. Ан нет, ошиблись, вот ведь диво, объявился потерянный сын зим через десять, да как! на собственном пузатом Кноре, да с командой и добром. Зажил, стал торговать, причем, ой как успешно, многие пытались узнать, что за путь прошел обласканный Асами паренёк, да никто не вызнал, мог только гадать.

Странно только то, что никто и никогда не видел Вагни без длинного рукава рубахи. Ходили по первости толки, что мать его, единожды не нарочно увидав следы Вьюрда, пройденного им в детстве, легшего на тело печатью шрамов, чуть дара речи не лишилась, поседев головой. Хорёк никому и ничего не рассказывал, но то, что он повидал и пережил в детстве, хватило для того, чтобы Вагни, так и не оженившись да не обзаведясь наследниками, заимел втихую большущую усадьбу поодаль, где и селил освобождённых его мошной детей, чтоб жили в достатке, не ведая ни страхов, ни поруганий.

Сон, ставший бесценной редкостью, все никак не шел и оттого кюна, даже не заглянув в свою клеть, уселась в новехонькое, едва вышедшее из-под резца, высокое вычурное кресло, расположенное на почётном возвышении, стоящем аккурат за длинным очагом ярлова зала, погруженного в полумрак глубокой ночи. Раньше здесь восседал Руагор и ему в спину вопросительно глядели две древние колоды, в коих жили духи предков. Ныне их взоры довили на Сольвейг, что стала осознавать всю их тяжесть, не порушит ли она дело, зачинаемое со времён исхода, не пустит ли прахом их труды.

Голубые глаза кюны, почти не мигая, вцепились в едва тлеющие поленья очага, а голова пухла от круживших ровно стая воронов чёрных мыслей. Благо, успокаивающе услаждал слух шорох точильного камня, что носился по кромке и без того идеального клинка. Гномьей тайны нерушимая сталь не нуждалась в правке, но само это действо, привычное с ранних зим, даровало покой.

На завтра Сольвейг предстояло много дел. Ведь поход до Эгировых ребер через весь полуостров не был лёгкой задачей даже летом, чего там говорить о зиме. Да и оставить без должного присмотра городище да ярловство, уведя четверть и без того прорежённого хирда, не выходило возможным, тем паче на полную луну. Именно столько времени придется потратить на рискованную авантюру, грозящую в случае успеха громкой славой и расширением флота. Но это мелочи, посадником, как и ранее при Руагоре, станет Аникен, а воинов, охреневших от скуки затянувшейся зимы и кипящих кровью после Йоля, сыщется в достатке, но вот подготовить и снабдить всем требуемым такую вылазку — это дело другое. Придется тряхнуть мошной да тщательно всё взвесить, созвав совет, благо ослеплённые жаждой мести главы родов пойдут на любые траты, дабы свести счета с конунгом.

Да и кому не любо, если ярловство окрепнет новыми ладьями и справным кораблестроителем. Оставалась стройка, но тут вся надежда была на цверга, Асы хоть бы не подвёл. И ещё Ярл Вивека, должная прибыть вскорости, не осерчает ли правительница Тваитфьелька, если будущая союзница, пренебрежительно махнув рукой на её посольство, умчится воевать каких-то далеких Сэконунгов на другом конце Хальконира. Нет, должна понять, сказывают, мудра тётка, не зря столько зим держит свое ярловство в ежовых рукавицах. При мыслях о Вивеки мысли скользнули к кровавому логову и берсеркам, коими славились предгорные леса Тваитфьелька. Неужто не уважит Агвид кюну правительницу земель, что даровали новый удел братству Скади. Конечно, уважит, самой себе ответила Сольвейг, если сам не примкнёт, развевая скуку, идя на поводу неуёмного звериного духа.

Вот так всегда, как и любое неодолимое, на первый взгляд, препятствие рушиться пред твёрдым натиском, так и проблемы потихоньку утратили свою тяжесть, стоило только тщательно всё взвесить. Но настроение кровавой кройщицы не стало лучше, душу, равно как и сам чертог, обложили тени прочих невесёлых дум, а память, освобожденная от прочих забот, воскресила увиденную расправу, произошедшую руками названного племянника.

Хватит! Решительно сказала самой себе Хортдоттир, стиснув ладонью лезвие меча. Кровь из распоротой ладони потекла на пол, словно печатью ложась на решимость Сольвейг. Хватит! Беззвучно повторила она, преодолевая страхи, порождённые неведеньем. Еще не рассветет, а она вперёд прочих дел возьмёт за бороду Фиральдера, крепко так возьмёт. Цверг хоть и не напрямую, но был как-то замещен в этой темной истории, да и появился он в городище аккурат вместе с Вестницей скорби.

Вызнав все, что сможет от говорящего с духами, кровавая кройщица направится к жрице Хель и там припрёт к стенке обоих, что помощницу смерти, что Адульва. Пора уже раскрыть им свои тайны, какими бы те не были страшенными. Кивнув про себя и облизав кровоточащую ладон, кюна не без удивления заметила, как в зале, словно навья, тихо и не заметно объявился старый трэл Рунольв, завозившийся с разведением вконец погасшего очага. Долгими же были её раздумья, ведь напрочь оказавшийся от предложенной свободы верный слуга начинал разводить пламя ровно за час до рассвета.

— Рунольв, сыщи где тряпицу руку обвязать да на зуб чего кинуть, чёт я засиделась, аж кости занемели, — встав с кресла и потянувшись, Сольвейг убрала меч в пустующие ножны. — Да и баню надобно стопить, — глубокомысленно заметила правительница, пару раз взмахнув руками, разминая затёкшие плечи, ухватив бьющий от стеганки под бронёй конский дух, способный не хуже меча сразить вражину.

— Всё исполню, госпожа, — поклонился трэл, у которого и вольные гости ходили смирно. А уже в следующий миг бегом устремился за своей кюной, рванувшей в сторону клетей, из которых, пробуждая всех домочадцев, донёсся пронзительный визг Бергдис.

Ещё не миновав дверей, Сольвейг, успевшая полюбить обиженного асами ребёнка, ещё ни разу не подавшей громкого голоса, не то что бы крика, столкнулась с толком не отошедшей ото сна Аникен и уже вместе они, ни дать ни взять, штурмуя ввалились в клеть, залитую предрассветным мраком. Следом показался и Рунольв с факелом в руке, освещая нехитрое убранство вотчины маленького ярла, в коем и жила вместе со своим хозяином Бергдис.

Пару лисьих да зайчих шкур на стенах, добыча самого хозяина, большой окованный ларь, несколько щитов и учебных мечей в одном из углов, вечно разбросанная по полу одёжка да большое ложе, застеленное мехами. А напротив него в своей небольшой кроватке, словно сбивая наваждение, мотала головой, вздымая длинную копну непослушных светлых волос, сидела Бергдис, заливаясь слезами.

— Что стряслось? сон дурной? — расслабленно выдохнула кровавая кройщица на ровне с матерью Адульва.

— Нет, не сон, — рассеянно посмотрела на них слепая девочка. Не обернула голову на их голос, а именно посмотрела широко распахнутыми аки блюдца пронзительными зелёными глазищами.

Кольчужно-кожаный доспех, став не в меру тесным, сдавил грудь, лишая кровавую кройщицу воздуха. Рыжеволосая воительница тяжело опёрлась рукой о ближайшую стену.

— А тебе, Олав, пора отдать ребёнку то, что ты не в праве был забирать, — повторили посечённые губы слова, услышанные ею в самом начале сегодняшней ночи.

Первым, что достигло слуха Сольвейг, так это был звон стали, где-то впереди. Ни с чем не сравнимый звук боя, вынудивший воительницу, бредущую по хорошо вычищенной тропе, прорезающий предгорный лес, ускорить шаг. Несмотря на все свои ухищрения, кровавая кройщица так и не смогла выжать из гнома Фиральдера хоть пары слов касательно Адульва и вестницы скорби. Гном, задери его ётуны да наплюй предки в бороду, упрямо держал рот на замке, оставив Хортдоттир с носом, только сильнее обозлив, сама, мол, у них и выспрашивай. Как она и поступила, спешно, пока не иссякла решимость, покинув городище. И вот кровавая кройщица приближалась к одинокой избушке ныне излюбленного места её беспутного родича.

По мере приближения звон становился отчетливее, добротно сдобренный, будто от ударов хлыста посвистом соблазняя сердце припустить бегом. Благо чем-чем, а малодушием она не славилась и смогла, сдержав порыв, хоть чуть и быстрее, но все же пройти, а не пробежать эти проклятущие сотню шагов до заветной полянки. Пройти, чтобы встать в ступор от увиденного. Ведь пред косонькой, врытой в землю избушкой, больше походящей на сугроб, предавались учебной потехе, носясь аки угорелые, её Адульв и вестница скорби.

На белоокой жрице не было привычной меховой одежды, её сменили кожаные штаны с высокими меховыми сапогами да подбитая мехом безрукавка на голое тело. Белоснежные волосы и те были убраны в высокий хвост, неизменным оставался только рунический обруч с чёрным камнем посреди чела. Помощница смерти плавно, словно и не ступая, грациозно перемещалась, вращая в жилистых бледных руках свой необычный клинок когтистой гарды, что, не зная промедлений, мелькал в череде молниеносных уколов и размашистых выпадов, едва не задевающих маленького ярла.

Вместе с ней в этом завораживающим танце слился и Адульв. Обнаженный по пояс, лоснящийся потом мальчик, чье тело начинало вперёд возраста крепнуть мышцами. Вертелся ужом, принимая удары на чудное оружие, виденное Сольвейг впервые, «ох и схватит она за бороду Бруни, когда вернется!» в виде двух кованых когтей, идущих словно продолжение руки по обе стороны ладони на рукояти как у тычкового ножа, зажатой в левой руке.

Когти, перехватив очередной выпад жрицы, отвадили сталь тонкого меча в сторону, и мальчуган едва не распорол противнице живот длинным размашистым выпадом кривым кинжалом Бруни, зажатым в правой руке. Но был отброшен даже со стороны чувствительным пинком под рёбра. Упав, Адульв без промедления вскочил обратно на ноги, да, но как! Просто сжавшись и оттолкнувшись от снега спиной. Кровавая кройщица, смотревшая на происходящее, стоя чуть поодаль, только что и смогла рот раскрыть, запоминая про себя уж больно приглянувшееся движение. Но это, как оказалась, были только цветочки.

Не раз и не два Сольвейг поминала странную насечку, виденную на клинке вестницы скорби, и вот сейчас ей довелось лицезреть, что клинок, вышедший из-под молота цвергов, ровно как и её близнецы, тайно от прочих заимевшие имена Фенрир и Гарм, был куда как смертоноснее подарка Фиральдера и Бруни.

Адульв, увидев расстояние, разделявшее теперь его и противницу, тихо, но мощно выругался. Сделав ещё один маленький шажок назад, помощница смерти расцвела полнившимся темного торжества оскалом. Пару раз, словно примеряясь, широко крутанула она пред собой клинком. Два обычных замаха, а на третий, не иначе заговорённый меч, разбившись на множество отдельных лезвий, связанных меж собой не толще детского мизинца цепью, ровно кнут стеганул по месту, где еще мгновение назад, подобравшись, стоял маленький ярл. Адульв совался влево, растянувшись в длинном кувырке, затем вправо в замысловатом пируэте. Следом, избегая ужасно свистящего кнута, он подпрыгнул, сильно поджав ноги пропустив под собой чудное лезвие. Вестница, хлеща своим мечом из стороны в сторону, гоняла мальчишку, словно потешного бельчонка, покуда меж неё и маленьким ярлом, бесцеремонно прервав неравный учебный бой, не вонзился, глубоко засев в мерзлой покрытой снегом земле, клинок, метко запущенный рукою Сольвейг.

— Охолонитесь, поединщики, разговор есть, пришло время ответов, — Хортдоттир пробуравила обоих твёрдым взором, для себя воинской привычкой запомнив все виденные странности боя, не ровен час придется скрестить клинки с помощницей смерти.

— А, созрела наконец, — глубокомысленно заметила вестница, чей меч, звякнув, в долю мгновения собрался воедино, сызнова становясь обычным клинком.

— Ага, ещё как! Покуда за тобой, родич, концы подчищала, — гневно сведённые брови превратили задетый шрамом глаз Хортдоттир в узкую щелочку, что пригвоздила Адульва к земле. — Коли взялся руки чужой кровью обагрять, то доводи дело до конца, не оставляя следов, а уж тем паче свидетелей.

— Какой такой кровью? Не слышал про такое, я весь вчерашний день, ровно как и ночь, здесь провёл, — попытался придать себе невозмутимый вид маленький ярл. Но чтобы не произошло с этим чудным ребёнком во время его странного сна, как бы сильно он не изменился, одно оставалось неизменным, не умел он лгать. Тем более под пристальным взором названной тётки.

— Значит не ты ночью, как тать, чужую курицу уволочивший, по Лёствёртским закоулкам хоронился? И уж точно не ты кинжалом подружки своей, — Сольвейг кивнула в сторону помощницы смерти, — приметным таким глазёнки Олаву выколупывал. Уж не знаю, каким сейдом вы вернули девчонке зрение, но я рада за неё! Вот только почему не добил, а? Тебя, крысёныш, спрашиваю, не озаботься этим я, доживи клятый пропойца до утра, ославил бы род наш, язык-то у него на месте был! — выпалила чуть не криком кровавая кройщица, чей суровый вид переняла и жрица Хель, тоже уставившись на мальчика, многозначительно подняв бровь.

— Хватит с меня тайн и недомолвок, все поведаете!

— Долгим рассказ выйдет, — чуть не в унисон ответила вестница скорби вместе с маленьким родичем Сольвейг, двинувшись к избушке.

Семьдесят воинов и дев щита, оружных и облаченных в брони, прибиваемые тяжестью ломящихся припасом дорожных мешков, жавших меж лопаток разношерстные плащи, довольно скалились улыбками. Одна четвертая фьордфьелькского хирда за компанию с десятком берсерков, возглавляемых манбьёрном Агвидом и восемью бывалыми охотниками, набранными лично кюной, выступили в путь, покидая родное городище третьего дня после судьбоносного разговора Сольвейг и ныне советника Вагни. Под громкие напутственные крики остальных жителей отряженный правительницей отряд проходил через врата, устремляясь навстречу славе, добычи и пению дочерей Одина дев битв., полнясь ожиданием небывалого приключения, замышленного неистовой правительницей.

Впереди легко и непринужденно, словно избавившись от невиданной ноши, возглавив длинную лыжную колонну, волочившую пару добротных груженых саней, бежала, торя новую лыжню, Сольвейг. Цепкий взор голубых глаз, взирающих из-под костяной личины клёпанного шелома, углядел Адульва и вестницу скорби, со своей зверюгой вышедших из подлеска на развилку дорог, ныне санных путей начинающуюся чуть поодаль врат городища. Названый племянник приветственно поднял руку, а помощница смерти чуть одобрительно кивнула, более меж ними не было тайн, что не могло не радовать сердце Хортдоттир, ровно отбивающее ритм под кольчужно-кожаной бранёй, покрытой плащом волчьего меха.

Переведя взгляд, кровавая кройщица оглядела высившиеся вдали заснеженные предгорья, местами поросшие лесами, вдоль которых и пройдёт большая часть пути. Давно пора опробовать в настоящем деле справные клинки-близнецы с волчьими оголовками, чья тяжесть оттягивала с обоих боков пояс. Истинное её правление зародилось именно сегодня, когда все до единого фьордфьёлькцы поддержали казавшийся сумасшествием план.

Но, как и любое храбро затеянное людскими умами дело, вершиться оно в первую очередь волею Асов, да трёх норн, что ткут свои полотнища у корней Игдрасиля, плюя на замыслы смертных. Отряд, возглавляемый Сольвейг, не прошел и половину намеченного за день пути, палаточным лагерям встав в одном из ущелий, крепкими скальными стенами хоронясь от непогоды. Зима, хоть и теряющая хватку, сумела всё же в очередной раз порадовать своим неугомонным злым нравом, и уже ближе к полудню погожий денёк обратился в сущий кошмар, навеянный сильной метелью с сырым снегом, начисто лишив отряд способности перемещаться. Но это была лишь первая спица, вставленная пряхой Верданди, второй оказалась бурая шкура шатуна, что порвал одного из разведчиков.

Охотник, умчавшийся далеко вперёд волею Сольвейг, дабы разведать дорогу, даже и не заметил из-за бьющего в глаза снега с порывистым ветром, как на его пути оказался истощавший и объятый бешенством медведь, неведомо кем пробуждённый от спячки, моментом заломавший растерявшегося охотника. Зверя подняли на копья подоспевшие на крик лествертцы, но парню это уже не помогло, бурый почти в труху переломал тому рёбра с плечами, да сорвал кожу с большей части головы и лица.

— Дальше сегодня не пойдем, ищите место для лагеря. — перекрикивая бурю, повелела своему отряду Сольвейг, вкладывая в руку охотника оброненное в самом начале неравной схватки копьё и делая остальное потребное, дабы не тянуть его мук. Позже в своей палатке, поставленной в одном из ущелий, выбранных отрядом, под тусклым светом небольшого костра вслушиваясь в бешеный рёв метели, негодовавшей снаружи, она тщательно вычистит шкуру, дабы положить вместе с воином в небольшом вырытом за ночь кургане. Мясо пополнит их запас, а бурая шуба послужит хорошей накидкой её, Сольвейг, хирдману в чертоге Одина.

Зима ярилась пораженческим гневом до самого утра, до первых лучей солнца. А насилу выбравшиеся из занесённых снегом палаток люди, щуря глаза от слепившего под лаской ока богов белоснежного покрывала, собрались у тяжким трудом вырытой полости средь скал.

Кровавая кройщица, обагрив своей же кровью оружие разведчика под одобрительные кивки лёствёртских хирдманов и дев щита, накрыла павшего шкурой медведя, поверх которой, шепча напутствие, положила первый валун. Справив свою заботу вождя, Хортдоттир, уступив место прочим, молча со стороны наблюдала, как над могилой силами фьордфьёлькцев быстро возникает камениста насыпь.

Её поход ещё толком не успел начаться, а уже первые потери, чем интересно прогневила Асов. Требы ведь знатные принесла на славище, боги охотно приняли кровь девяти бычков. Или случайность? Нет, не случайность, её промах, надобно было при первых дуновениях зарождающейся непогодицы вставать лагерем, а она, не послушав совета охотников, решила урвать ещё пару лиг. Урвала! Впредь наукой будет, как отец говаривал, не спеши ни на бабе, ни в чужом доме! Себя осрамишь да Локи потешишь.

Всю горечь правды его слов она ощутила именно сейчас. Мудр не только тот, кто умеет складно говорить да храбро действовать, но и тот, кто умеет слушать чужого совет.

— Есть разговор, кюна, — нарушил её задумчивость Агвид. — Отойдём, — кивнул сокрытой медвежьей мордой головой берсерк чуть в сторону.

— Стряслось чего? — спросила кюна, когда оказалась чуть поодаль от общей толчеи отряда, готовящего завтрак да потихоньку сворачивающего лагерь.

— И, да, и нет, — Агвид как-то неуверенно начал теребить свою длинную проплетённую бороду, предстоящий разговор явно не вдохновлял честного манбьёрна. — Тут вот ведь какое дело, тебе ведь Льёт не рассказывал про наши порядки, не вводил в таинства братства?

— Да как-то не успел, — злобно ощетинилась рыжеволосая воительница, чьё настроение опосля глупой потери было подстать вчерашней погоде.

— Сейчас, конечно, не время и не место приобщать тебя, Сольвейг, к традициям братства, но скажу главное. У избранников Скади издревле принято как? Что трофеи — это святое право, кое зиждится на победе. А Льёт, которому ты так сноровисто головёнку открутила, был вожаком ульфхендаров. Победа над ним даёт тебе право на главенство среди волчьей стаи, но главенство это может оспорить любой ульфхендар.

— Сразу тебя осажу, — подняла руку кровавая кройщица. — Мне и даром не нужны никакие права, что дают власть над берсерками, ярловских забот до края пенных полей! Меня обманом втянули в ваше братство, прокляли, почитай. Не гневись, Агвид, — чуть сбавила Сольвейг тон, видя, как хмуро сошлись брови под медвежьей мордой. — Я служу Одину, а не Скади, и если кто-то попытается бросить мне вызов или порушить планы, развалю на полы и вся недолга, — последние её слова были сказаны чуть громче, чем следовало и донеслись до остального отряда.

Услыхав краем уха про вызов, к кюне и манбьёрну подошла Баребра, могучая воительница смерила Агвида пронзительным взором, покрепче перехватив рукоять молота, закинутого на сокрытое кольчугой и меховой накидкой плечо. Следом за молотобойщицей, забросив дымящие костры, бьющие по ноздрям запахами завтраков, подошли и остальные, с шумным ворчанием беря в кольцо обоих предводителей, что лёствёртских хирдманов да дев щита, что берсерков.

— Что за разлад, брякни вам Тюр по голове для прозрения. Такое дело умыслили, а уже изначально склочничать вознамерились. Негоже было берсерков с собой брать, вот разлад и вышел, сами управились бы, валькирий потешив без всяких там звериных сейдов. Вечно от них морока, не про тебя будет сказано, кройщица, ты справная рубака и кюна, даже хоть и Скади обласканная, — влез Фридмунд, оседевший уже к сороковой зиме ветеран чуть-ли не с целым футархом рун посреди рассечённого лба.

Воина этого в длинном кожаном хоуберке со множеством проклёпанных металлических пластин, да пробующем остроту своей секиры большим пальцем, любили и уважали в хирде, а к словам прислушивались, причем даже отец Сольвейг Хорт, ещё при жизни своей не раз ходивший с ним в налёты на западные берега, не гнушался совета Фридмунда, справного воя и отличного кормщика. Поползли толки, благо поднятая рука предводительницы оборвала начинающий возрастать ком подозрений и готовящихся вырваться хульных слов.

— Чего раскудахтались, будто куры, нового петуха углядевшие. Я чай вам не девочка, сама разберусь, невместно лезть, не поняв, что стряслось, есть общий враг Игван, секонунги, к коим в гости идти вознамерились, неча грызню меж своих устраивать.

Слова ветерана камнем упали на сердце манбьёрна, опять то же самое, всюду и везде. Агвид глянул сквозь ряды на одного ульфхендара Торольва, причину нынешнего волнения. Вечно серо-шкурым неймётся, будто свербит в их пёсьем заду. Но он не собирался упускать такую возможность для братства Скади. И портить отношения с фьордфьелькцам, лишаясь новых угодий. Тем более по прихоти одного волка, жаждущего подняться среди прочих.

— Торольв, иди и скажи кюне всё, что думаешь, — на выкрик Агвида из кучки берсерков вышел хорошо сложенный парень, чье, словно плетённое канатами мышц и жил, тело, едва покрытое серого волчьего меха шкурой, пестрило витиеватыми татуировками.

— Я Торольв и по закону нашего братства и Асиньи собираюсь вызвать тебя на бой за главенство в стае, — под негодующее шипение лёствёртцев берсерк откинул назад капюшон — волчью морду, знак ульфхендара, открывая худоё посечённое лицо и длинные соломенного цвета волосы на ровно наполовину выбритой голове. — Но кто же в походе будет чинить препятствия общему делу. Вот справим налёт на Эгировы ребра, тогда и усластим взор Скади славной грызнёй, — его взор был тверд в уверенности своей победы, но и законы чести парень чтил, а это всегда достойно для человека, будь он другом или врагом,решила про себя Сольвейг.

— Я приму твой вызов хоть на когтях, хоть на клинках, едва воротимся, пусть даже и не принимая обет вашего братства.

— Ты приняла его, когда давала клятву великой Асиньи, — гневно бросил удаляющийся ульфхендар через плечо. — Будь ныне любезна уважать наши законы, традиции и обряды.

— А ты, пёс, смерь свой тон, пока не содрала шкуру.

Кровавая кройщица в очередной раз чуть поддалась зависти. Пред ней, будь она хоть трижды кюной! так толчея ни в раз не расступится,как раздался в стороны отряд, запруживающий сослужившее приютом от непогоды ущелье, пропуская вестницу скорби верхом на своём чёрном волке с белым узором на боку. На жрице Хель была чёрной дубленой кожи кираса под меховой накидкой и кожаные штаны. Посреди груди наискось бежал ремень со множеством метательных кинжалов, служивший попутно ножнами дивного клинка когтистой гарды, что выглядывал из-за правого плеча.

— Я вот тоже решила развеяться да поддержать твоё начинание, сильномогучая кюна. Пустишь в отряд свой? — все видели, как судорожно взглотнул ульфхендар Торольв под взором помощницы смерти и как выдохнул, едва она перевела белёсые свои очи на кюну.

Вот только одной ли Сольвейг показалось тем мигом, что это была не просьба, а скорее приказ, ведали одни лишь Асы. Но как не странно, присутствие вестницы скорби многократно укрепило веру кюны в успех затеваемого дела.