Саги зала щитов. Кюна волчица. Книга первая

Арсений Михайлович Зензин, 2022

Много рукотворных полотен молчаливых скальдов истории грозных северных народов скрывает в своих чертогах овеянный славой древний зал. Но одно из них, что руками искуснейших вышивальщиц являет любому смотрящему частью сокрытое витиеватой татуировкой женское лицо, знакомо каждому, что чтит неугомонных богов Асов и помнит историю щуров. За множество зим, перекочевавших в века, стерлось из памяти потомков имя, но прозвище, равно как и слава, той, что, залив кровью, перекроила все северные острова, никогда не поддастся тлену.

Арсений Зензин Саги зала щитов. Кюна волчица. Книга первая

Пролог

Славься кюна

В меру быть мудрым для смертных уместно.

Многого лучше не знать.

Знать ты не должен удел свой грядущий.

Или забудешь в заботе покой.

Могучие ветра, зарождаясь средь вотчины Вана Ньёрда, бескрайнего ярящегося зимними штормами океана, осаждали в извечном противоборстве на грани двух стихий ненавистную вольным духам сушу. Но их напор ослабевал, теряя часть своей необузданной силы средь множества глубоких заливов, укрощённый высокими коридорами древних скальных стен фьордов. А после они и вовсе разбивались о закаменевшее тело одного из извечных врагов, порождений огненных и ледяных миров Удгарда, горную цепь Саркнар, что неодолимой серой стеной с попирающими небосвод заснеженными пиками вершин, шрамом пролегал через весь Хальконир, деля полуостров напополам. Но ещё до того, как затеряться меж бессчетных ущелий, ветра проносились сквозь вечно зелёные леса Фьордфьёлька, завывая в кронах и встряхивая еловые и сосновые ветви, распрямляя их, даруя свободу от клонившей вниз тяжести снега, прочно обосновавшегося за долгую зиму.

Именно одним таким белёсым сгустком, сброшенным еловым исполином, и присыпало лисицу, что укрывалась средь корней многовекового дерева. Роскошной рыжей шубки зверёк с длинной мордочкой негодующе встряхнулся и снова залег, устремив взор умных глаз на звериную тропку, бегущую меж сугробов. Лисица уже который час выжидала свою добычу, предвкушая вкус зайчатины. Запах будущей трапезы она учуяла еще несколько дней назад и, выследив ушастого, залегла у одной из излюбленных тем тропок, ведущих в сторону лизунца, ожидая, когда русак, наконец, покажется. Слегка захрустел снег, и лисица аж вся подобралась в томительном предвкушении. Вскоре показался и сам виновник тождества, сменивший темно-серую шкурку на зиму более светлой. Рыжая охотница напряглась, готовая к прыжку, боясь упустить момент. Стоит ей промедлить или поторопиться, и вкусная трапеза так вдарит по всем своим четырем лапам, что и не углядишь куда метнулся.

Сделав пару скачков по тропе, заяц настороженно замер так близко и так далеко от её лежбища. Русак, поведя головой пару раз, обернулся туда-сюда и к великому ужасу лисицы, испугано стеганув ушами, бросился прочь, плюя на свою давно проторенную тропу. А сама лисица почти обиженно, злобно глянула на свою не иначе дальнюю родственницу, спугнувшую вожделенную добычу, промчавшись мимо на лыжах, сверкнув на прощанье длинной косой, рыжей как мех лисицы.

Сольвейг Хортдоттир мчалась вперед, следуя вдоль громады гор. Дороги пред ней, далеко забравшейся в лесную чащу, не было и в помине, что нисколь не смущало сильную и гордую честью щуров дочь северных земель. Воительница, облаченная в чёрной кожи дубленую броню, кирасу с наплечниками, усиленную кольчужными вставками по спине, животу и оплечьях, покрытую накидкой волчьего меха, лишь придерживалась нужного ей направления, остальное было сейчас неважно для Сольвейг. Рыжеволосая девушка со страшным шрамом на левой половине лица не свойственно ей тяжело и шумно дышала, сосредоточившись на беге, он давал ей краткое забытие. Нет, она не устала и не сбила дыхание, сокрытая бронёй высокая грудь так часто вздымалась из-за волнения, а руки в клёпанных чуть выше локтя кожаных наручах, не защищенные от холода рукавицами, толкающие стоящее на лыжах, чуть согнутое тело вперед, охватила предательская дрожь. От осознания того, что свершила их хозяйка.

Мимо намеренно забирающей в сторону предгорий воительницы проносились стволы высоких ёлок и сосен, скованных снежным пленом. Сольвейг могла достичь своей цели уже давно и без всяких лыж, просто пройдя по хорошо вычищенной тропе, ведущей от главного городища Фьордфьёлька Лёствёрта к одинокой избушке у самого подножия гор, по тропе, на кою мало кто ступал без крайней нужды.

Но она решала иначе, ей необходимо было побыть одной, дабы успокоить мысли и сдержать ярость, готовую вырваться наружу вместе с треском костей и пробившемся мехом. Ярость, что была новообретённым даром Асиньи Скади, ярость зверя оборотня ульфхендара. И случись это в родном городище, отдайся она зову волка в глубине своей души, много бы крови пролилось средь обычных бондов да хирдманов ярла Руагора. При воспоминании о своём названном отце, что ввёл Хортдоттир в свой славный род, под настоящим ещё совсем недавно, будто вчера отполыхал Дракар, ставший погребальным костром для великого молотобойца Хорта одноглазого, одинокая слеза скатилась по распаханному шрамом лицу

Сольвейг остановилась, облокотившись о ближайшее дерево, силясь выровнять громкое, словно набат дыхание, скрипом зубов пытаясь приглушить хлынувшие во всю слёзы. Слёзы? Спроси любого хирдмана, любую деву щита из городища Лёствёрт, да хоть Бондов с любой усадьбы, с любого конца Фьордфьелька, что были хоть мельком знакомы с дочерью хорта Сольвейг, не смотря на свои юные зимы приобретшую за мастерство пляски клинков да крапивный нрав прозвище «кровавая кройщица». Они бы, каждый из встречных с уверенность сказали, это не про неё. Сказали бы, не видели вы её в набегах за океан, когда воительница брала на щит чужие крепости. Как и в стене щитов, когда, ведя один из отрядов, отчищала она свое захваченное городище от скогармадров, коварно напавших посреди празднования Йольской ночи. Нет, говорили бы они, клянясь на Торовом молоте, у кровавой кройщицы, одолевшей на Хольмганге молотобойца Хьярти Освальдсанна и приклепавшую часть его черепа поверх своего шелома как полумаску, не бывает слёз, сказали бы все как один северяне, знавшие Хортдоттир. А доведись кому попытаться поспорить или убедить их в обратном, двинули бы в бороду как пустобреху, да так двинули, что проняло бы и щуров!

Но скупое зимнее око богов не обманешь, как и воронов Одина Хугина и Мунина мыслящего и помнящего, слёзы были. Ведь она, торя новую лыжню, бежала к одинокой избушки жрице богини мёртвых Хель, дабы найти там своего названного племянника, своего родича Адульва, что стал так часто проводить время с овеянной жуткой славой женщиной, с вестницей скорби. И сказать ему, дорогому сердцу ребенку, что не далее завтрашнего дня она убьет его деда, своего названного отца Руагора, коего давиче вызвала на смертельный поединок Хольмганг.

Полузвериный рёв, полный горя и отчаянья, разнёсся средь заснеженного леса, а уже в следующий миг, отбросив палки и соскочив с лыж, увязнув в снегу чуть ли не до середины бедра, Сольвейг, обнажив пару мечей в полтора локтя длиной, отяжелевших ножны с обоих боков широкого пояса, бросилась истово рубить ствол сосны, видя в разлетавшихся ошмётках коры кровь скогармадров и конунга Игвана в купе с тремя Норнами, что, прокляни их Асы, довели воительницу до такого решения.

Жарко пылал, треща целым бревном, длинный выложенный камнем по форме ладьи, очаг в главном зале Лёствёрта, городища, расположившегося на самой кромке воды в одном из фьордов. В зале, возведённом одним из первых в этих землях, в легендарном зале щитов, чьи стены, сложенные из неподъемного вида дубовых брёвен, в изобилии украшали оружие и щиты поверх хорошо выделанных звериных шкур. А меж двух рядов высоких опорных столбов, украшенных искусной резьбой, теряющихся концами во тьме кровли средь стропил и перекрытий, с коих свисало множество длинных полотнищ, молчаливых скальдов истории северных народов, были выставлены столы да лавки, ломящиеся от угощений, привычных на севере рыбы, мяса, сыра да хмеля, мёда и пива.

Все места были заняты, благо зал мог вместить каждого пожелавшего под громкое извечное «Сколь!» опрокинуть пару рогов, славя как и древние чертоги, чьё убранство спасло городище от разорения, так и всех павших жертвой трусливого налёта в священную ночь. Здесь, в тепле очага, средь плотно жавшихся к друг дружке людей, опрокидывающих кубки и рога, не было боле рабов трэлов. Каждый, кто взялся за оружие в ту роковую Йольскую ночь, решением ярла стали вольными. Вождь заплатил со соей мошны каждому владельцу, даруя храбрым, не убоявшимся вражьей стали слугам свободу, как и их семьям. Вот только мало кто взял предложенный откуп, а кто и вовсе сам наградил бывшего раба или рабыню, с кем вместе держали стену щитов в жуткой сече.

Мед лился рекой, не раз и не два разлетались над столами песни да драпы в честь сгинувшего молотобойца Хорта и его дочери Сольвейг. В честь могучей Баребры и берсерка-ульфхендара Льёта, кто, обернувшись полузверем, первым пустил кровь скогармадров. Славили и самого вождя ярла Руагора, чьё решение, принятое в горячке неравного боя, спасло множество людей. Лёствёртцы, приходя в себя, отводили израненные души в хмеле, время от времени сотрясая чертог громкими клятвами неминуемой мести, вот только сойдут снега и успокоится океан. Мало нашлось бы тех, кто не лишился родича али друга на, как его уже окрестили скальды, Кровавый Йоль."Знай, Конунг Игван, мы не забудем!" — разноголосо вторя друг другу гремели воззвания уцелевших.

А во главе пира за стоящим аккурат в конце длинного очага столе, на высоком почётном кресле восседал и сам ярл. В красной вышитой по вороту рубахе под медвежьей шкуры накидкой, схваченной золотыми фибулами в виде воронов, он довольно оглядывал своих воспарявших духом людей, коим посветил большую часть своих немалых зим, грея усталое сердце в свете радости, переполняющей их лица.

Рядом с Руагором сидели ближники, по левую руку невестка Аникен, мать последнего кровного продолжателя рода, внука Адульва, в прошлом своём рабыня, что приглянулась сгинувшему в очередном набеге сыну вождя, а ныне кюна. Светловолосая женщина сорока зим в длинном светлом платье. За ней через одно, отныне навечно пустующее место, принадлежавшее побратиму ярла и его правой руке форингу Хорту одноглазому, великому войну и наставнику, в своей приросшей ну ровно вторая кожа кольчужно-кожаной броне сидела его дочь Сольвейг, рыжеволосая воительница с перекинутой через плечо толстой косой и усеянным веснушками лицом, обезображенным страшным шрамом на левую сторону от подбородка до лба, что навечно придал деве угрюмо-злобное выражение задранного кверху уголка рта и чуть прищуренного глаза.

Справа, заняв место внука, пренебрегшего пиром взамест обучения у помощницы смерти, находился мастер кузнец Бруни, приходящийся роднёй дородный лысый здоровяк с вечно опаленной бородой и добродушным округлым лицом, красным от жара горна, в меховой безрукавке поверх светлой рубахи. Рядом с кузнецом сидел Фиральдер, как его прозвали лёствёртское диво. Настоящий цверг! сиречь гном, к чьей великой радости внимание, окружавшее его персону со стороны лёствёртцев с самого первого повеления в городище, начинало понемногу спадать. Низкорослый, не выше пояса взрослого мужа, посол подгорного племени с длиннющей седой, как и кустистые брови, бородой, ниспадающей поверх добротной двойного плетения кольчуги, увязанной косами и заткнутой за усеянный самоцветами пояс, ценою во всё городище.

За Фиральдером находился последний человек, удостоенный чести головного стола, ульфхендар Льёт. Высокий, казавшийся сплошной жилой мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и худощавым лицом, с убранными в тугой хвост волосами. Облаченный в штаны с широким поясом, берсерк прикрыл наготу обнаженного торса волчьей накидкой, скроенной так, что морда серого служила капюшоном, а холка покрывала спину, ниспадая передними лапами через плечи на грудь. Ульфхендар в свойственной ему манере приветливо улыбался, и ведь было чему, избранник Асиньи Скади уже отвык от такого тёплого обращения средь простых людей, обычно подвластных страху пред его братством.

И не зря, ведь берсерки, будь то оборотни Манбьёрны — медведи или же Ульфхендары — волки, незаменимые среди битв да налётов за свой дивный дар, умение оборачиваться полузверем, в дни мира не находили места средь обычных городищ. Ибо видевшие в деле любимцев хозяйки Трюмхейма Скади люди, будь то даже хирдманы, мешавшие в сечи с ними кровь, жутко боялись былых сподвижников, наделённых невиданным даром, но легко теряющих над собой контроль.

Но здесь, в Лёствёрте, чудом пережившим коварный налёт, никто не сказал бы худого слова ни Льету, ни ему подобным, уж слишком много жизней спас грозный ульфхендар, оттянувший на себя внимание множества врагов в самом начале бойни, когда безоружный люд был засыпан стрелами посреди площади.

Лёствёртцы веселились, плескался мед, черпаемый из большущих чанов, кто-то уже трепал соседа за бороду, предлгая выйти на зимний хлад почесать кулаки, а кто-то, решив передохнуть от хмеля, клюнул лицом в свое блюдо, полное дымящейся снеди. Звучал редкий за пришедшую луну, но приятный израненным сердцам, смех.

Вот только Сольвейг с каждым мигом всё больше мрачнела, предаваясь унынию. Кровавую кройщицу пытались подбодрить, ежеминутно полня рог в девичьих руках. А один и вовсе храбрый, ещё безусый паренёк, не тот ли, кого она крепко колачивала, вбивая ратную науку на ристалище, пригласил сплясать, составив компанию уже вовсю скачущим и топающим под пение рожков и бой барабанов северянам, на том конце очага., к коим присоединился Льёт, уступивший крепости хмеля, и теперь раскручивал, держа за руки, какую-то деву щита, подбадриваемый громкими хлопками.

Она была благодарна им, поднимая под громкие тосты свой рог, и ему, набравшемуся великой храбрости не иначе парой хороших ковшей, но отказалась. Рыжая воительница нет, нет, да поглядывала в середину стола на своего названного отца, силясь свершить немыслимое, силясь подарить ярлу дар, коий не потянул бы никто из всех собравшихся, не позволила бы совесть. Руагор, несмотря на вымученную улыбку, обрамленную длинной седой бородой, едва держался. Исщерблённое множеством морщин и шрамов лицо было бледно как у мертвеца, лоб выстилал пот, а под небесно-голубыми глазами залегли синяки.

Ярл умирал и это знали все, включая родичей да саму названную дочь. Хоть и не сразу, но его всё же убила молодая лучница, павшая после от руки Адульва. Стрела, пронзившая на вылет плечо, занесла заразу, с коей не справился старый воин. И теперь славный вождь да великий воин затухал подобно догорающей свече, в глубине души смирившись с бесславной смертью в своей постели, лишившись чести услышать внеземное пение и узреть лик одной из дев битв, дочерей всеотца Валькирий, что являются павшим достойной смертью в бою. Но не смирилась с таким концом его названная дочь — кровавая кройщица, еще до пира обратившаяся за прощением к Асам посреди славища на главной площади.

Десяток высоких идолов, окружающих каменный алтарь чашу, безмолвно взирали на неё пустыми деревянными ликами, но жертву — молодого бычка — приняли охотно. Кровь беспрепятственно растеклась от основной чаши по желобкам к более мелким, стоящим у идолов, насыщая водою жизни жертвы Асса или Вана, Всеотца Одина, громовержца Тора, воителя Тюра, целительницы Эйр, хозяина морей да океанов Ньёрда, великую охотницу и покровительницу берсерков Скади. И прочих-прочих, словно дружный род следившими за успехами и поучавшими избранный ими неуёмный народ. Они приняли дар, принесённый Хортдоттир, твердо вознамерившейся устроить встречу Руагора с валькирией, дабы та как пристало забрала в Вальхаллу дух вождя.

Пир продолжался, поднялся ярл, вознеся над головой правой рукой золотой витой рог дар нового конунга Скельда Аккиссана, левая безвольно обвисла вдоль тела.

— Лёствёртцы, я горд, что сижу меж вас, — голос, способный повелевать командой морского коня посреди бури, призвал к тишине, ненадолго обрывая веселье.

— Асы одарили меня неслыханной честью вести в бой фьордфьёлькский хирд, — зал грянул приветственным рёвом сотен глоток. — Друзья и родичи, мы выстояли, обагрились кровью, но выстояли, разбив планы бесчестного конунга, и не позднее весны сами нагрянем погулять в чертогах Игвана, указав ему кротчайшую дорожку в Хельхейм, — снова одобрительный гул вторил словам вождя.

— Мы окрепли не только решимостью и правом мести, но и союзами, от которых Игван портки обмарает. По пенным полям вровень нашим коням волн пойдут и драккары ярла Вивеки, а сама властительница Тваитфьелька, чьи вороны принесли вчера весть, прибудет уже этой луной. За её здравие и здравие хирда Тваитфьелька! — осушил наравне со всеми ярл свой рог. А пока подливали, продолжил.

— Также на наш зов ответили чертоги зверя, братство охотницы Скади тоже с нами и не только в этом походе мести, но и всегда! Отныне у берсерков моей волею будет собственный надел по эту сторону Саркнара, слава избранникам инистой великанши! — протянув приветственно рог, Руагор поклонился в сторону ульфхендара Льета, как и почти весь зал, а затем осушил его, чем немало смутил растерянного таким приветствием берсерка.

Едва закончив речь, Руагор подал знак хирдманам и те под оглушительные радостные многоголосые выкрики внесли в зал несколько добротного вида окованных сундуков. Как и пристало достойному вождю, ярл не отмёл традиции, перенятой от пращуров, традиции победных даров особо отличившимся войнам и девам щита. А таких опосля бойни было не мало.

Вождь выкрикивал имя и под одобрительные хлопки хирдман или воительница подходили к головному столу, где под оглашаемые Руагором деяния и громовое «Сколь!» лёствёртцев принимали из рук кюны Аникен дар. Новую кольчуги или меч, славный лук или украшенный священными рунами топор. Немало было вызвано и былых трэлов, но им ярл даровал не воинскую снасть, а небольшой надел — истинную награду для вольного, ещё не окрепшего хозяйством человека.

Лёта одарили собственным домом в Лестверте, чтобы ульфхендару всегда было место средь городища, которое он так рьяно отстаивал. Смущённой до нельзя Баребре, не привыкшей к такому вниманию., рослой широкоплечей на зависть любому хирдману женщине с чуть грубоватым лицом и светлыми цвета сухой соломы волосами, единственной женщине-молотобойцу во всём фьордфьёльке дарован был новый молот, почти такой же, как у её почившего наставника Хорта: гравированное рунами било в виде загнутого ну ровно ворона клюв получекана с одной стороны, и глухого квадратного полумолота на другой стороне, на длинной окованной рукояти. Приняв сей дар, Баребра аж прослезилась, обратив свой взгляд на Сольвейг, не оскорбит ли ненароком дух её отца такое оружие в чужих руках и, получив одобрительный кивок, отошла, прижимая новый молот к груди. Для каждого из подошедших у ярла нашлось и доброе слово, и улыбка, каждого ославил он на свой лад, а когда опустели сундуки, громко поинтересовался:

— Не упустил ли кого други? память то уже не та! — лукаво осведомился вождь.

— Кровавую кройщицу! Сольвейг забыл, старый пень! — притворно возмущённым хохотом отозвался зал щитов.

— И то верно, — приумножая веселье, несильно постучал себя по лбу Руагор. — Подойди, дочка.

Поднявшись и обойдя стол, сопровождаемая громкими подбадриваниями со стороны чертога, Хортдоттир встала напротив едва держащегося на ногах названного отца, всеми силами скрывая хоть единый намёк на жалость в своем взгляде, дабы не оскорбить чести Руагора.

— Покажи свои клинки Сольвейг, поди, подзатупились за славный Йоль, — жестом правой руки повелел ярл. — Да не мне! Им покажи, — кивнул он головой в сторону зала щитов, едва названная дочка обнажила оба меча, покоящиеся в ножнах по обе стороны широкого пояса.

Крутанув пару мельниц обоими клинками, кровавая кройщица обернулась к чертогу, сведя лезвия мечей над головой на высоту вытянутых рук, при виде которых пара хирдманов, находящихся неподалеку, ошарашено присвистнули. Да сталь и впрямь выглядело плохо, во всю длину дола от рукояти до кончика кромки лезвий покрывали добротные зарубки, едва не находящие на кровосток. Она, конечно, пыталась править это точильным камнем, но куда там, а кузнец Бруни, сидящий неподалеку, и вовсе отказался помочь, едва она оказалась на пороге его кузни, сославшись на неотложные дела, чем немало поразил Сольвейг, ведь прежде никогда и ни в чем ей не отказывал.

— Да, с такими много не навоюешь, — сокрушенно покачал головой ярл, пытаясь сдержать улыбку. — Примерь-ка эти, может, сгодятся на что, — повинуясь команде ярла, Бруни и цверг Фиральдер поднялись, и, чуть не лопаясь от гордости, протянули через стол по мечу в новехоньких ножнах.

Будто два близнеца до поры разлучённые оказались в её руках. Сердце замерло при виде отделанных серебром рукоятей с чуть загнутыми гардами и навершиями в виде волчьих голов. Сольвейг сама не заметила, как брякнули старые клинки о пол, а вслед за ними и ножны, уступая своё место новехоньким. Приладив к поясу ножны, она, повинуясь кличу лёствёртцев, обнажила дарованные мечи и чуть не ахнула в голос при виде стали клинков, баснословно дорогой стали цвергов, отливающей мутным серебром, идущим прекрасным разводом во всю длину.

— Спасибо, отец, и вам, мастера Фиральдер да Бруни, — едва найдя в себе силы поклониться в благодарность, пораженная до глубины души, Хортдоттир поплелась на своё место, дивясь негаданной мысли, а не сломает ли люд ворота кузнечного подворья Бруни, спеша вперёд соседа сделать заказ, едва поняв, что мастер кузнец перенял у гнома таинство ковки нерушимого металла.

Ярл опустился обратно на своё кресло, а Сольвейг, глубоко вздохнув, погладив волчьи оголовки дареных клинков, решила позже. И так несколько раз она оттягивала роковой момент, кляня себя за малодушие, не в силах набраться смелости, дабы произнести несколько простых, но таких страшных фраз.

Гуляния перевалили за полночь, но не было того, кто вознамерился бы уйти. Фиральдер что-то истово объяснял Бруни, упорно жестикулируя руками, не иначе какую-то кузнечную хитрость. Баребра сошлась в противоборстве на руках с очередным молотобойцем, шестым по счёту. А вокруг их стола-арены собралась приличного вида толпа хмельных лёствёртцев, бьющихся об заклад. Возглавлял их, конечно же, Вагни — хорёк, и здесь не упустивший выгоду. Благо неуёмный торгаш хоть и не надолго, но всё же оставил в покое Сольвейг, а то, ходя по тонкой кромке её самообладания, докучал словно лосиная вша, вознамерившись выкупить имущество сгинувшего рода клятвопреступников Освальдсанов, доставшееся Хортдоттир.

Десятком нестройных голосов загремела уж, наверное, сотая песнь с дальнего конца зала щитов, Льёт продолжал выплясывать, то и дело меняя партнёрш, а Сольвейг наконец набралась храбрости и поднялась. Замирая израненным сердцем, кровавая кройщица вновь оказалась пред столом Руагора, крепясь уверенностью, глядя на измождённое бледное лицо названного отца.

— Я Сольвейг Хортдоттир, — её зычный окрик погрузил чертог в тишину, замолкли даже барабаны и рожки, распаляющие пляски. — Пред ликом Асов и всем лёствёртским людом бросаю тебе, ярл Руагор, — воительница чуть сбилась, ровняя дыхание, — вызов воинской чести.

Легендарный зал щитов вздрогнул, взорвавшись шепотками и пересудами, руки ошарашенных хирдманов легли на рукояти топоров да мечей, словно ожидая команды вождя. Люди взволнованно переглядывались, гадая, не перебрала ли с мёдом шальная кройщица, такие слова в свете очага бросить, Асов помянув.

От лица Бруни, обронившего очередную чашу, отлила вся кровь, а кюна Аникен и вовсе всхлипнула. Через толпу, не скупясь на толчки, стал пробиваться ульфхендар Льёт, всё ещё не верящий своим ушам. Только цверг Фиральдер чуть прикрыв глаза, одобрительно кивнул оборвавшей веселье воительнице. Он единственный всё понял, он узрел куда далее прочих, осознав, что названая дочь в ответ за дар сама одарила отца с невиданной щедрость. Но Сольвейг было всё равно, ей было плевать на всех, кроме него — измученного старого война, пожившего полную достойных свершений жизнь. В чьих уставших померкших голубых глазах читалась ни скорбь или злость, а невиданная благодарность.

— Я принимаю твой вызов, да рассудят валькирии. — поднялся ярл Руагор. — Только не ранее второго дня нужно закончить дела. Согласна ли ты с моим условием?

Не найдя в себе сил даже разомкнуть губы, Хортдоттир лишь кивнула в ответ только что приговорённому её же словом отцу.

— Быть посему, Хольмганг, не ранее второго дня, — громогласно объявил ярл, устало опускаясь на своё кресло. А Сольвейг двинулась на выход, стараясь высоко держать голову, чувствуя на себе сотни ошалевших взоров. Кто-то с силой схватил её за руку почти у самых резных створок чертога. Это оказался Льёт.

— Ты чего творишь, кровь совсем глаза застила? — зашипел ульфхендар. Но тут же был отдёрнут Фиральдером, истово зашептавшим что-то на ухо берсерку. И чем больше говорил цверг, тем сильнее вытягивалось лицо Льёта, в итоге отпустившего руку воительнице, не иначе прозрев благодаря мудрости гнома. Но Сольвейг было всё равно, она просто ушла, оставив позади пир, как и большую часть своей души.

Кровавая кройщица, обойдя легендарный чертог, надолго замерла, глядя на высокую полосу пламени от одной скалы фьорда до другой, расчертившую берег сразу за причалами и корабельными сараями. Там, надрывно треща брёвнами и плюясь искрами, отходила земля, сбрасывая ледяные оковы, дабы, поддавшись вскоре лопатам и заступам, принять в себя основание новой стены, что убережет городище от врагов, вознамерившихся напасть со стороны моря. Более никого не надо было убеждать в её необходимости, Йоль расставил приоритеты для народа Фьордфьёлька, развязав, наконец, Хортдоттир руки, ведь именно ей и доверил будущие укрепления ярл.

Долго стояла рыжая воительница, глядя на пляску огня, обдаваемая, не смотря на холод зимней ночи и расстояние в двадцать шагов жаром высокого пламени, лижущего мерзлую землю, отчётливо ощущая, как внутри неё что-то тоже словно выгорает, оставляя сосущую пустоту. Лишь под утро Сольвейг вернулась домой, но не в ярловы чертоги, а в свой родной дом: небольшое каменное строение с непропорциональной крышей, одной стороной стропил лежащей на земле, расположенное меж зала щитов и обнесённым плетнем ристалищем.

Холодом давно не топленого очага встретили её родные стены, разделённые перегородкой на две клети. Иней покрывал развешанные тут и там полки да шкуры, резные столы и стулья вместе с двумя кроватями: её и родительской. Около получаса она, обливаясь ругательствами да поминая троллей, провозилась с давно отсыревшими дровами, ни в какую не желавшими гореть, но отлично чадящими, пока, наконец, не занялось пламя. А после забралась на отцовскую кровать, укрывшись огромной шкурой медведя-людоеда, некогда поверженного Хортом. Прикрыв глаза, кровавя кройщица вызывала в памяти образ отца, стараясь призвать его дух из чертогов Вальхаллы, дабы спросить, верны ли её решения.

Сольвейг не знала, сколько прошло времен, и сколько изрубила она древесных стволов, покуда не схлынула кровавая пелена, затмившая разум. Тяжело переведя дыхание, кровавая кройщица отстранённо взглянула на дело рук своих, кучу порубленных гномьей сталью деревьев и застилавшие снег ошмётки коры да пару белок, взирающих на неё с высоких ветвей как на умалишенную. Ей было необходимо как-то выплеснуть скопившуюся горечь и ненависть к ужасному жребию, ведь глубокая рана на душе человека, как и на теле, будет загнивать, поражая всё вокруг, не отвори её вовремя.

Уж лучше так, чем обернуться в ульфхендара, думно было Хортдоттир, оттерев выступивший лбом пот да заново встающей на лыжи. Она оборачивалась всего два раза и последствия до сих пор не покидали мыслей воительницы. Первый, едва приняв звериный дар Асиньи Скади молодая берсеркерша очухалась посреди развороченной медвежьей берлоги, лёжа меж разорванных бурых исполинов. А второй она на силу смогла подчинить дух волка себе, не порвав хозяев отдалённой усадьбы, но знатно проредив их скот, выпотрошив с десяток овец и коров.

Изменив направление, кровавая кройщица, наконец выпустившая своё бешенство, двинулась к своей первоначальной цели — небольшой избушке, укрытой в тени Саркнара, вытроенной неведомо кем и когда у самого подножья гор.

Солнце, подгоняемое Сколлем-волком, что сожрёт око богов в час Рагнарёка, потихоньку входило в зенит. Миновав стороной очередной заснеженный бурелом, лыжница оказалась вблизи хорошо вычищенной тропы, рядом с коей параллельно направлению пролегла небольшая колея, вытоптанная сапогами и примятая полозьями санок.

Адульвов след, не иначе мальчик намерено лезет в сугробы, усложняя себе задачу, довольно отметила Сольвейг, прикинув расстояние от городища до избушки вестницы скорби. В последнее время маленький ярл, куда не пойдёт, всегда брал с собой Бёргдис, слепую зеленоглазую девчурку погодку, выкупленную перед Йолём. Без устали катая ту на сонях, к коим собственноручно приделал длинные ремни на манер упряжи, перенимая опыт с брёвен ристалища. Отменная тренировка, да и девочка трэл, лишившаяся на празднество брата — последнего кровного родственника, не чувствует себя одинокой.

Как-то в суете предпогребальных дел, сразу же опосля бойни, Сольвейг увидела её, держащую за рука бесчувственного Адульва и тихо, чтоб никто не слышал, обливающуюся слезами. Она представила тогда, каково это, быть слепым одиноким ребёнком в этом огромном злом мире и, глядя на вынесенную её же руками с залитой кровью площади девочку, Хортдоттир,чьё сердце, не смотря на кровавую далеко идущую славу, всегда лежало к детям, дала себе зарок приглядеть за ней да найти подходящего Скальда, дабы обучил, ведь Бёргдис, лишенная возможности видеть, знала великое множества саг и сказаний, иной раз дивя своими рассказами даже древних мудрёных зимами стариков.

Лес расступился и Сольвейг оказалась на небольшой хорошо вычищенной поляне с косонькой избушкой по центру, сложенной из массивных бревен под укрытой толстой шапкой снега широкой крышей. Ни сараев, ни хлевов, обычных атрибутов хозяйства. Лишь большие сани Адульва и крохотный домик, у коего на небольшой лавке под редким на севере окном сидела помощница смерти и Бердис, а у их ног, слегка обернув косматую морду в сторону гостьи, лежал огромный чёрный волк с белым рукотворным узором на боку.

— А,Хортдоттир, то-то я думаю, мой друг разнервничался, а он просто псину учуял, — улыбнулась чуть синеватыми губами покойницы жрица Хель, прожигая кровавую кройщицу белёсыми, лишенными радужной оболочки, глазами с крохотными точками зрачков, так сильно контрастирующими с серебряным руническим обручем, непроглядно чёрного камня по центру, схватившим на челе длинные белые аки снег волосы, обрамляющие бледный лик чуть худоватого, но красивого лица.

Множество раз при взгляде в эти жуткие белёсые очи, кровавая кройщица поминала слова старой знахарки Сегурдры. «Невместно мёртвым глядеть на живых, как и живущим, заглядывать за грань царства Хель. Один всеотец и тот отдал глаз за это право, а что отдают простые смертные? Страшен такой дар, ведь от него мертвеют не только глаза, но и душа смотрящего», — говаривала мудрая бабка, наставляя лекарским умениям совсем ещё молодую девчурку — дочку славного Хорта. Жаль, сгинула на славный Асов день, страшной смертью сгинула.

От такого приветствия Бергдис аж ойкнула, а Сольвейг, скрежетнув зубами, насилу удержала взгляд помощницы смерти, угрожающе оглядев эту странную женщину в скроенной из волчьих шкур одежде с плетённым усеянным кошелями да мешочками поясе. Дева, на вид не разменявшая и тридцати зим, годилась дочери Хорта в прабабки, а при взгляде на неё до этого неукротимый дух зверя внутри воительницы сжимался, словно щенок пред медведем, что несколько покоробило Сольвейг, изрядно подточив уверенность.

— Где Адульв? У меня к нему разговор, — сведя хмуро брови, но пропустив издёвку мимо ушей, Сольвейг сразу перешла к делу.

— Силки проверяет, скоро вернется. А ты присаживайся, дай ногам отдыху. Бёргдис, — обратилась помощница смерти к своей маленькой собеседнице. — Не хочешь покататься на моём пушистом друге?

— А я не упаду? — нерешительно замялась девочка. Задавшись вопросом ровно, как и Сольвейг, глянувшая на здоровенную животину по грудь взрослому человеку, что, поднявшись, будто услышав слова хозяйки, подошла к ребёнку, повернувшись кудлатым боком.

— Нет, он проследит, только держись крепче за холку. Тебе понравиться, — взяв под подмышки Бёргдис, вестница скорби посадила её на могучую спину волка. А уже спустя пару мгновений под довольный визг ребёнка зверюга, не иначе дальний родич Гарма или Фенрира, умчалась в лес, разбивая грудью снежные завалы.

— А я думала, что ты любишь своего отца? — тихо молвила жрица Хель, отчуждённо глядя в направлении новой тропы, пробитой умчавшимся другом, едва Сольвейг присела на скамью чуть поодаль от неё.

От такого обвинения кровь закипела в жилах кровавой кройщицы, а руки непринужденно легли на волчьи оголовки мечей. Хортдоттир многое могла спустить с рук этой овеянной жуткой славой женщине, чья помощь и тёмный Сейд оказались решающими в ту роковую ночь, но не это. Сольвейг обратила полный ненависти взор на свою невольную собеседницу.

— Не хорохорься и не таких валькириям на закланья отправляла, — ужасно спокойно сказала вестница скорби и глазом не поведя на реакцию рыжей воительницы.

— Может, проверим, жрица? — сквозь зубы процедила Сольвейг.

— Может, когда-нибудь и проверим, но не сейчас. Адульва не хочу расстраивать, ему и так досталось, — взор белёсых глаз ожёг воительницу.

— Всё, что я делаю, всё, даже этот треклятый Хольмганг, это ради моего нового рода и для названого отца, — чуть погодя, слегка успокоившись, сказала Сольвейг. — Думаешь, легко было вызвать его? Обречь на смерть от моих клинков?

— Кого вызвать? Руагора? — удивленно подняла бровь Вестница скорби, а затем, чуть прикрыв глаза, продолжила. — Смерть воина. Достойный дар от названной дочери, право, мало кто на такое пойдет, — сказала она и кровавая кройщица, к своему изумлению, услышала в звонком голосе нотки одобрения.

— Руагор ярл достойный правитель. Один из немногих на моей памяти, он больше заботился о своём народе, нежели о своих амбициях, редкое свойство меж нынешних ярлов да конунгов, — едва видимая тень печали легла на бледный лик помощницы смерти, обратившей взор в сторону главного городища Фьордфьёлька Лёствёрта. — Я предлагала ему свою помощь, шанс отсрочить конец, но дух Руагора крепко объял зов Вальхаллы. А за реакцию Адульва не переживай, он всё поймёт, равно как и я, мальчик научился зреть куда дальше прочих.

Повисло скорбное молчание, белоокая жрица погрузилась в свои мысли, а кровавая кройщица предалась горестным раздумьям о своём названном отце и завтрашнем страшном дне. Лишь много позже она задумается над смыслом слов «один из многих ярлов на моей памяти», а сейчас разум воительницы кольнул странный вопрос.

— Если ты не имела в виду Руагора, тогда кого? Мой кровный отец уже давно восседает пред Хлидскьяльвом, а в назначенный норнами час и я воссяду рядом с ним и матерью.

— Так Льёт не сказал тебе? — снова воительницу ожег этих странных белёсых глаз.

— Чего не сказал? — непритворно изумилась Хортдоттир, чувствуя в словах жрицы какую-то подоплёку.

— Ты ведь знала, что отец твой в свою бытность отказался от этого так называемого дара, — словно не обратив внимания на вопрос рыжеволосой воительницы, продолжала помощница смерти. — И не просто так, ему было известно то, что скрыл от тебя Лёт, обманом, навязав волчью шкуру и рунический камень в форме оттиска лапы. Все, кто присягнул инистой великанше Скади, не увидят Вальгринд врата Вальхаллы и не нарекутся Эйнхериями! Их удел Трюмхейм зал волчьего воя. Ни одна валькирия не явиться за душой война, объятой зверем. Ни тебе длинных столов, ни пиров, ни сражений. Избранникам Скади не вкусить мяса вепря Сехримнира и не отведать мёда козы Хейдрун. Вечная охота — вот их удел, вот отныне и твой вьюрд. Это месть всеотцу Одину, инистые великаны, хоть даже и наречённые Асами, не прощают кровных долгов, как и великая охотница не простила Асам смерть своего отца Тьяцы. Это её месть за родную кровь и откуп в виде свадьбы, когда очередным их обманом она стала женой дряхлого Ньёрда.

— Лжешь! — вскочила со своего места Сольвейг. Деве показалось, что солнце на миг перестало светить, а весь мир поблек от тьмы отчаянья, охватившей и без того израненную душу.

— Я никогда не лгу. А коли не веришь, спроси своего новоявленного друга берсерка.

Тяжело дыша, Хортдоттир опустилась обратно на своё место, обхватив голову руками, пытаясь осознать, что все-таки она совершила. Весь мир кровавой кройщицы за последние дни стал трещать по швам. Она даже не обратила внимания на то, как будто сочувствуя, вестница положила руку на её плечо, тихо молвив: — Вот поэтому я и не мараю уст ложью, слишком велика цена. Сольвейг, утянутая омутом отчаянья, не увидела даже, как вернулся её маленький родич с целой охапкой заячьих туш, перекинутых поверх меховой безрукавки, покрывавшей свободную светлую рубаху, вышитую родовым узором.

Кровавая кройщица вернулась к действительности, лишь тогда, когда её ладонь крепко сжала рука Адульва. Небесно-голубые глаза маленького ярла сочувственно и внимательно смотрели на неё из под копны кое-как остриженных светлых волос.

— Я знаю, что завтрашний Хольмганг — это твой дар моему деду, и не держу на тебя сердца, мы один род и всегда им останемся, лишь вместе мы выдержим любые козни, сплетённые коварными норнами, — не иначе, пока она пребывала в своём отчужденном бдении, вестница скорби поведала Адульву о причине прихода названной тётки. И необычный ребёнок принял её решение, даруя израненному сердцу хоть и частичный, но всё же покой. Вот только беда, ещё час назад казавшаяся великой, начинала тускнеть пред ликом новой напасти, напасти, дарованной ульфхендаром Льетом. Но про неё Сольвейг разумно решила умолчать в присутствии своего маленького родича. Вестница скорби раскрыла ей глаза, а если сказанное жрицей окажется правдой, то воительница закроет глаза берсерку, причём навечно.

— Не пора бы нам перекусить, за обедом наговоримся, покуда Адульв зверьков свежует, — жестом пригласила их помощница смерти, теряясь во мраке распахнутой двери своей избушки, отрывистым свистом позвав волка. Чёрный зверь с невообразимо визжащей радостной Бергдис, будто только ожидая команды, тут же выскочил из ближайшего подлеска.

Уже вовсю властвовала ночь, укрывшая саваном тьмы весь подвластный взору Мидгард, когда Сольвейг и волочивший сани со слепой подругой Адульв оказались пред вратами Лёствёрта. Стражи надвратной башни, венчающей длинный выстроенный сразу за рвом частокол о четырёх рубленых крытых башнях, числом не менее двадцати хирдманов, Йольский урок не прошел даром, поспешно опустили мост и отворили врата едва до них донесся зычный окрик кровавой кройщицы, хорошо знакомый каждому. Адульв засеменил к ярловым чертогам — высокому длинному дому на рукотворном холме посреди городища с высоким многоступенчатым крыльцом и крышей, схожей на перевёрнутое днище драккара. А Сольвейг снова вернулась в свой отчий дом.

Сон никак не шел к лежащей под шкурами Хортдоттир. Мысли рыжеволосой воительницы чернее ночи клубком змей роились в её голове, против воли возвращая к завтрашнему дню. Но помимо их, рисовавших пред взором Сольвейг роковой Хольмганг, разумом овладевали ярость и скорбь. Ярость в отношении Лёта, обманом навязавшего дар Скади. И скорбь о своей душе, коей отныне закрыт был вход в чертог Одина Вальхаллу.

Но вместе с тем пред кровавой кройщицей настойчиво возникали картины в виде жилища вестницы скорби, мало походившее на пристанище жрицы.

Крохотные покои с дюже дорогим даже средь богатых родов деревянным полом, пара здоровенных ларей, кровать, резной стол с парой стульев высокой спинки, редкий на севере каменный камин взамест очага да множество шкур по стенам. И, конечно, оружие, при виде, которого у Сольвейг, как некогда и у Руагора, отвисла челюсть. Сильно изогнутый лук со сложенными из трёх металлических, одна короче другой, пластин плечиками. Металлическими плечиками! Да как его натягивать, задалась Хортдоттир вопросом при виде не иначе цвергов поделки. И дивный меч серебряной рукояти с когтистой гардой, украшенной таким же черным, как и в обруче помощницы смерти, камнем. Странно, но покоя не дава, именно тонкий длинный клинок со странным узором, каждые несколько пальцев к долу с обеих сторон лезвия шли полосы, словно деля оружие, сокрывшее в себе какую тайну, на части.

Много, очень много тайн хранила вестница скорби, хозяйка огромного волка, способная, как уже в этом убедились лёствёртцы, своим сейдом поднимать мёртвых. А сколько знаний хранилось за этими странными глазами с крохотными точками зрачков. Может, зажглась призрачная надежда в груди Хортдоттир, среди них есть и та, что сможет помочь избавиться от навязанного дара, обернувшегося проклятьем. Но это после, после того как она дарует названному отцу покой и оторвёт герою берсерку голову.

Первые лучи поднявшегося из-за пиков Саркнара ока богов застали всех как один Лёствёртцев у зала щитов. День задавался погожий, ну, Асов дар, не иначе, ни мороза, ни снегопада вот только мало кого это радовало. Недалеко от легендарного чертога, чья многоярусная десятков дымоходов крыша нижними концами стропил лежала на земле, а кверху расходилась скрещенными драконьими мордами, вычистили большой круг, по периметру которого встали оружные хирдманы, облаченные в клёпанные шеломы с полумасками, оплетённые кольчужной брамницей, и длинные до середины бедра ламеллярные-чешуйчатые брони или кольчуги, покрытые по плечам звериными шкурами да плащами.

Воины фьордфьёлькского Хирда стояли, подняв, будто для сечи, круглые чёрно-красные окованные щиты да обнажив оружие, топоры и мечи. А жители городища, напирающие на них со всех сторон, взволнованно перешептывались, качая головами, и было чему. Взорам хирдманов, дев щита и прочим бондам да городовым предстояло увидеть смертельный Хольмганг меж названным отцом и дочерью. Сегодня скрестят клинки их горячо любимый ярл и уважаемая средь воинов мастерица боя парными клинками кровавая кройщица.

Исход был предрешен, это знали все, старый воитель ярл Руагор так и не оправился от раны, а Сольвейг, что не ранее двух лун назад порубила на лоскуты Хьярти Освальдсанна — могучего молотобойца, противника куда как пострашнее старого вождя, была молода и полна сил. Шумные людские толки с каждым мгновением затянувшегося ожидания все сильнее овладевали толпой, коими, как и тогда будто целую вечность назад, безвольно усладил слух Адульв. Ярлов внук, нацепивший дорогую красного сукна рубаху, схваченную широким поясом на манер воинского, стоял у передней черты огороженной войнами арены божьего суда.

Не раз и не два рука ребёнка, ушей которого достигали слова окружающих, тянулась к рукояти чудного кинжала с загнутым, ровно звериный коготь, лезвием и кольцом в основании, отяжелявшего хитрые ножны, прикреплённые к поясу на пояснице. Подарка кузнеца Бруни, что стоял неподалёку, скорбно повесив укрытые меховой безрукавкой плечи. Благо мальчика сдерживала опущенная на плечо словно вырубленная из камня пятерня Фиральдера, сам же цверг стоял с непроницаемым выражением лица, то и дело поглаживая длиннющую заплетённую в множество кос бороду.

Их было трое, словно вал оградивших маленького ярла. Заслонив Адульва от прочих, молчаливо стояли берсерк Льёт, Бруни и гном, каменеющие лицами от услышанного, но не дающие волю гневу. А вокруг средь напирающей сзади массы Лёствёртцев чего только не мели бескостные языки, что ещё позавчера поднимали тосты во славу сегодняшних поединщиков.

— Асы свидетели, внучок то следующим будет, — беззубо прошамкала какая-то бабка.

— Да всю власть себе загребает, батюшка ее, поди, плюется в Одиновых чертогах, — вторил карге чей-то девичий возглас.

— Это она с берсерками дружбу свела, вот умом и повредилась, накрутили всякого на ум ей перевёртыши, Ярловство ухватить вознамерились, — от этих слов лицо Льёта, сокрытое капюшоном волчьей морды, посуровело, а сам ульфхендар обернулся к говорящему, посмевшему хулить избранников Скади. Но опоздал, окружающие голосившего мужика-бонда, прибывшего ради хольмганга со своей дальней усадьбы, лёствертцы, пережившие Йольскую ночь, мигом заткнули пустобреха, сопроводив из толпы пинками да затрещинами, их память была крепка подвигом ульфхендара.

"Как-же коротка ваша память," — думал маленький ярл, пытаясь пропустить мимо ушей эти скудоумные пересуды. Но, хоть не у всех, оборвал он себя, видя реакцию одного из хирдманов оцепления. К воину, чуть не вопя на сокрытое шеломом ухо, привязался средних лет мужичонка, не былой ли дружок Оловссонов. Тряся вшивенькой бородкой, выпучивая глаза на раскрасневшемся от жара дорогой шубы лице, лепетавший, мол, как же вы, вои, допустили такое непотребство, как не подняли зазнавшуюся девку на копья, едва она пасть отворила, вызвав ярла. А хирдман, один из отряда, коий вела Сольвейг супротив скогармадров, не в силах больше слушать хулы, обращенные против воительницы, в одной стене щитов с ним стоявшей, возьми да двинь назад окованной кромкой щита, изрядно проредив зубы да украсив свекольным оттенком броду назойливого нидинга.

Много было слов и плохих, и хороших, звучавших в адрес кровавой кройщицы, правда, последних всё же оказалось больше. Но все они единым мгновением стихли, едва людская масса расступилась, пропуская в центр круга кюну Аникен в длинном зелёном платье и одного из виновников предстоящего хольмганга.

За невесткой шёл Ярл, пренебрегший бронями, в одной свободного ворота светлой рубахе и кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги на обвязках. Оружием ему служил одинокий меч в полтора локтя длинной в дорогих ножнах с левого бока. Широкий, видевший несколько сотен битв клинок, немощью левой руки был лишен сегодня своего извечного спутника щита. Лик Руагора был страшно бледен, лоб покрывала испарина, а под глазами залегли синяки, краше только на погребальный костер кладут. Но, не смотря на болтающуюся вконец почерневшую левую руку, правая твёрдо лежала на рукояти меча, а утратившие блеск жизни голубые глаза смотрели твёрдо.

Чуть позже правителя с другой стороны священного круга показалась Сольвейг Хортдоттир в своей неизменной кольчужно-кожаной черной броне да парой новехоньких клинков, отяжелявших широкий пояс, украшенный золотыми бляхами. Кровавая кройщица, чья рыжая коса была перекинута через плечо, нарочито пренебрегла своим жутким шеломом с черепом полумаской и имела весьма скорбный вид.

Редко кому доводилось видеть такой подавленной жадную до чужой крови рубаку. Будто склонённые невиданной тяжестью плечи, да понуро опущенная голова, и глаза на изуродованном шрамом лице, красные от двух бессонных ночей. Глаза, горящие мрачной решимостью.

Лишь украдкой, словно винясь, взглянула она на Адульва и, получив едва видимый одобрительный кивок его головы, встала слева от Аникен. Мимолётно ожигая полыхнувшей во взоре ненавистью ульфхендара Льёта, ошарашено почесавшего аккуратную бороду, гадая о причине столь жуткой злости, обращенной к нему.

— Жители Лёствёрта, — слегка сбившись от нахлынувшего волнения кюна Аникен обратилась к собравшимся, едва поединщики заняли свои места по обе стороны от неё. — Сегодня пред ликом Асов да свидетельством честных людей Фьордфьёлька свершиться Хольмганг между бросившей вызов чести Сольвейг и ярлом Руагором. Сольвейг, желаешь ли ты этого поединка? — обратилась она к Хортдоттир и, получив утвердительный кивок, обернулась к ярлу. — А ты, Руагор, принимаешь ли её вызов?

Улыбка тронула изнеможенное лицо вождя. Медленно, очень медленно оглядел он собравшихся людей, коим посвятил свою долгую жизнь и, подмигнув последней своей отраде — продолжателю рода внуку Адульву, обернулся к невестке. — Ступай, Аникен, дай усладить слух дочерей Одина звоном стали. Валькирии ждут.

Всхлипнув, кюна отошла за оцепление хирдманов, а ярл и Сольвейг, обнажив оружие, обернулись к друг другу под дружный вздох люда, затаившего дыхание, да гимн сечей Вапнатанг грохот оружия о щиты.

Руагор ударил первым, скачком, что нельзя было ожидать от изнурённого хворью тела, сократив расстояние до воительницы. Он рубанул, справа наискось сверху-вниз и продолжив движение, тут же попытался достать живот противницы длинным колющим выпадом. Первый удар Сольвейг отразила широки взмахом левого клинка, а второй — правого, и едва натужно звякала сталь, кровавая кройщица обернулась вокруг себя, намереваясь поочерёдно обрушит оба клинка на старца, но привычный маневр не удался. В бок девушки, едва она заканчивала свой финт, занося мечи, врезалась нога ярла, опрокинув на утоптанный снег. Едва приземлившись, Хортдоттир вынуждена была откатиться в сторону, а в место, на которое она ещё мгновение назад упала, врезалось оружие старца, пробив кончиком мёрзлую землю на глубину не менее ладони.

Пару кувырков и Сольвейг снова на ногах, изумлённо смотрит на своего названного отца, чьи плечи тяжело вздымаются, а выбеленное лицо растянулось в довольной усмешке, говорящей противнице:

«Рано, дочка, рано ты сбросила меня со счетов, я напоследок ещё покажу тебе пару ухваток. Ведь меч в моих руках, на радость суровых Асов, обагрялся кровью целых три твои жизни, почитай целый век! И полотнище норн не соткало моим зимам легких да гладких путей!»

При виде такой реакции Руагора да его задорной усмешки разбился и морозный ком, что стягивал нутро рыжеволосой воительницы, чье обезображенное лицо помимо воли тоже растянулась в оскале, отбрасывая сомнения да страхи. Сегодня на звон этого Хольмганга явится не просто Валькирия, а сама Хильд — владычица битв.

Кровавая кройщица, крутанув пред собой мечи, устремилась вперёд. Несколько скачков из стороны в сторону и Хортдоттир взвивается в воздух, обрушивая на Руагора два колющих сверху, сначала левым, затем правым. Руагор небрежно отвёл оба удара вертикально стоящим мечом и метнулся влево, минуя схожий по силе с ударом молота толчок коленом, что умудрилась исполнить Хортдоттир за пару мгновений до приземления. Едва сместившись, Руагор рубанул горизонтально, целя в незащищённую шею воительницы, что едва коснулась подошвами меховых сапогов земли. Вынужденная сильно согнуться, минуя сталь ярлова клина Сольвейг, метнув кончиком рыжей косы снег, вдарила по ногам правым мечом, заставляя старца отскочить.

Видавшие не один и далеко даже не два десятка Хольмгангов лёствёртцы позабыли даже дышать, изумлённые открывшимся зрелищем. Сотни пар широко распахнутых глаз следили за исполненной смертельной грации кровавой кройщицей и скованным из опыта нерушимым, словно строй хирда, вождём Руагором. Безупречная пляска клинков не прерывалась ни на секунду, противники, звеня сталью, бросались друг на друга, заходясь в шквальных атаках, помешанных меж собой уколов и взмахов, сдобренных мастерским парированием да увёртками.

Два клинка в молодых руках против одного в старой, но не было перевеса у дочери хорта. Ярл, словно читая мысли противницы, всегда поспевал за стальным вихрем и даже умудрялся ударить сам, вклинившись между едва заметного глазу урагана мечей. Но хворь неумолимо стачивала силы и без того старого тела.

Очередной выпад Сольвейг. Кровавая кройщица ударила правым мечом, рубанув слева направо, затем левым продолжив движение оборот вокруг себя сразу двумя снизу вверх. Ярл парирует первые атаки и чуть отскакивает от третьей, зная, что с двумя одновременно летящими клинками не справиться. Хортдоттир продолжает наступать, целя то в ноги, то в голову, путая противника пляской клинков. Ярл, сиплым дыханием сопровождая каждое своё движение, выгадав момент, обрушивает меж ударов воительницы свой клинок ровно сверху. Меч Руагора пойман скрещенными клинками воительницы, что, изогнувшись всем телом ровно кошка, уходит в сторону от пинка. Полшага вправо и Сольвейг, отпустив оружие противника, попыталась достать шею старца уколом правой, попутно ловя удар по ногам кромкой левого меча.

Напрасно, старец лишь чуть отвёл в сторону корпус, заново беря размах, но был отброшен ударом колена. Воительниц скачком метнулась вперёд, чуть отведя руки назад, вложив весь свой вес в выставленное колено. Пошатнувшийся Руагор чуть оступился, а кройщица, выполнив правым мечом пред собой мельницу, срывается в очередном прыжке, выбрасывая левый клинок, длинным выпадом коля сверху вниз.

Вот-вот по ладони должна была ударить привычная каждому воину звякнувшая сталью отбитой атаки рябь легкого онемения. Но её не последовало, оружие кровавой кройщицы, не встретив препятствия, пробило грудь названного отца, обронившего меч. Ноги с немыслимой тяжестью коснулись снега, словно заново, как много зим тому назад, когда правую ступню воительницы сковал новехонький ботинок, скроенный из кожи годовалого бычка. Она помнила этот момент хорошо, в мельчайших деталях, как и радостный возглас забитого людом зала, едва Хортдоттир наступила на отпечаток ноги ярла, навечно вступая перед асами в его род.

Вот и сейчас вокруг неё ураганом, бьющим по ушам, пронеслись людские вопли, а впереди не далее вытянутой ладони оказалось, как и тогда, переполняемое гордостью лицо Руагора. Озарённое улыбкой, старое расчерченное шрамами да морщинами лицо, в чьих голубых глазах промелькнул неведомый живущим покой. Чуть подрагивая, словно от непреодолимого усилия, поднялась рука ярла, нежно вытерев одинокую слезу с рассеченной жутким шрамом женской щеки.

— Я горд, что могу называть тебя дочерью, Сольвейг! Позаботься об Адульве и моём Ярловстве, а я послежу за твоим местом меж мной и Хортом в чертогах Одина. Славных тебе свершений да долгих Драп, воительница, спасибо за всё, — рука безвольно опустилась, а ярл, соскользнув с окровавленного клинка, упал на снег, утонув взором в безоблачном небесном просторе, усладив слух внеземным пением.

Только он и внук, чей взгляд на долю мгновения подернулся ставшей такой привычной серой разрывающей границы Мидгарда рябью, увидели невообразимо прекрасную деву, в сверкающих пластинчатых бронях верхом на крылатом коне. Длинной золотой волной развивались волосы дочери Одина, а сама она, чуть склонив голову, сверкнув горящими злотым пламенем глазами из-под полумаски вычурного шелома двух крыльев по бокам, протянула кончик копья к поверженному старому воителю, коему кровавая кройщица спешно возвращала в руку оброненное оружие. Пару мгновений крылатый конь бил по воздуху копытом, а затем умчался, унося свою прекрасную всадницу и нового эйнхерия, оставившего на снегу более ненужную плоть.

Тяжелая, почти ощутимая тишина сковала небольшую вычищенную поляну пред Залом щитов. Лёствёртский люд, отдавая дань памяти своему вождю, скорбно склонил головы и только Адульв смело шагнул в очерченный нерушимой границей хольмганга круг. Маленького ярла попытался удержать один из хирдманов, преградив дорогу поднятой рукою с щитом, с тревогой посмотревший на застывшую в оцепенении над телом названного отца Сольвейг. Неужто и впрямь подумал, что следующим может стать наследник, да решил оградить, верный клятве уже почившему Ярлу. Маленький ярл, спокойно положив свою руку на сокрытое чешуёй ламелляра плечо война, уверено покачал головой, одним взглядом своих не по-детски мудрых прожженных глаз опуская преграду.

Стук сердца сродни набату глухо отдавался в её груди, воительница, вложив в руку Руагора оброненный меч, поднялась и замерла, разум все еще отказывался верить в произошедшее, а пред взором застыло не лежащее покинутое несгибаемым духом тело, а та улыбка, озарившая лицо ярла, едва её клинок оборвал полную достойных свершений жизнь.

Словно согнав наваждение, кровавая кройщица чуть встряхнула головой, почувствовав чье-то прикосновение к ладони, сжимающей обагренный кровью названного отца клинок с волчьим оголовком. Меч упал на снег, а она прижала к своему боку подошедшего Адульва, прислонившего голову к её плечу. Страхи за судьбу наследника Ярла, царившие во множестве северных голов, разбились подобно хрупкому льду первых заморозков при виде этой картины. И многих, очень многих как удар грома поразило озарение, устыдившее каждого, что возводил хулу за бесчестный бой на Хортдоттир. А ведь рыжеволосая воительница сделала для их правителя куда больше чем прочие, клявшиеся на священных браслетах да над жаром очага в верности ярлу.

Много кто любил Руагора, но только она смогла даровать ему шанс войти в чертог Одина с высоко поднятой головой.

Долго стояли они так, последние продолжатели древнего и славного рода, глядя на лежащее тело. Позже к ним подошла Аникен, тоже приобнявшая пару, а затем и кузнец Бруни с гномом Фиральдером, даже берсерк Льёт приблизился, опустив очи, не раз и не два он служил под стягом этого достойного вождя. А вокруг постепенно стали спадать оковы безмолвия, шепотками расползаясь среди окружающей арену толпы.

— Так кто теперь править будет, кто на ярлово кресло сядет? — послышался голос Вагни-хорька, уж кого-кого, а его уж сильно донимал этот вопрос.

— Я ещё слишком мал да неопытен, — Адульв чуть отстранился от плеча названной тётки, обведя решительным взором фьордфьёлькцев. — А старше меня в роду лишь Сольвейг. Славьте новую кюну, вои и бонды, готовя браслеты для клятвы пред Асами, Фьордфьелькский хирд отныне её.

— Славься кюна Сольвейг Хортдоттир, — единым гласом грянули хирдманы и девы щита, радостным сердцем принимая волю норн, даровавшим им в предводители неистовую воительницу.

— Славься, — вторили им все остальные фермеры-бонды да городовые с вольноотпущенниками.

И под эти выкрики готовый наплевать себе на язык Вагни прикинул, какие шансы есть у его дела при новой кюне, может, зря он так напористо донимал ее, пытаясь за бросовую цену скупить оставшееся от Освальдсанов имущество, дарованное Руагором кровавой кройщице. Надобно, наверно, каким даром приветить новую правительницу, подоспела обдающая надеждой мысль. Дюже дорогим даром, поправил прозванный хорьком торгаш сам себя, припомнив, как в сердцах, посреди очередного ненавязчивого торга, пятого за день, обозвал её змеюкою жадной.

Три больших щита, застеленные шкурами, стоящие на месте высокого резного кресла правителя, стали последним ложем Руагора. Ярл, облаченный в кольчугу и красный плащ с золотыми фибулами в виде голов воронов, лежал, сомкнув руки на рукояти клика. Его седые борода и волосы были хорошо расчесаны да заплетены в косы, а уставшие от тягот долгой череды зим правления глаза блаженно прикрыты. Так властитель Фьёрдфьёлька пролежал целых две ночи в своих родовых чертогах, покуда гремел прощальный пир. Хорошо так гремел, раздольно, дабы как пристало порадовать дух ушедшего, да изготовить должное погребение.

Каждый житель мог подойти к высокому ложу, сказать пару слов, принеся прощальный дар, и все подходили да не по разу. Празднество, над коим не раз и не два, видят Асы, хохотал Руагор, сидящий на застеленной кольчугами скамье под взором Одина со своим побратимом Хортом, сыном Альмондом, братьями да дюжиной предков, было поистине большим, а выставленного волею новой кюны меда и того больше.

И лишь затем, едва зародился рассвет третьего дня, да показалось око богов, скованное Асами из искр Муспельхейма, под скрепленные меж собой щиты подсунули копья, а четверо хирдманов-ветеранов, возжелавших сопровождать своего ярла до самых чертогов всеотца, подняли ложе. Великая честь предстояла воинам! Войти с ним в заготовленный курган, оставаясь навечно подле своего славного предводителя. Желавших занять это почетное место оказалось куда как больше, но выбор пал на этих четверых, как самых достойных.

Длинной змеёй, сродни Ёрмунганду, опоясывающему просторы Мидгарда, растянулась обдаваемая хмелем процессия, возглавляемая праздно да дорого одетыми Адульвом, новоявленной кюной Сольвейг, впервые на всеобщей памяти пренебрегшей своей бронёй в пользу длинного платья, и, конечно, Аникен. Ярла под громкие драпы, песни, славившие его жизненные свершения, неторопливо спустили с высокого крыльца и пронесли через городище до самого зала щитов. Пред первым домом, возведённым северянами в этих землях на том самом месте, где и пал старый воитель, была вырыта огромная яма, чьи стены, как и дно, выложили камнями да укрепили упорами, способными выдержать вес брёвен, коими навечно закроют посмертный чертог властителя Фьордфьёлька.

На дне вырытого кургана, обернувшись грациозно изогнутым высоким носом, венчаемым оскаленным ликом дракона к вотчине Ньёрда, гордо стоял самый красивый драккар. Тот, что ещё при жизни правителя тропою пенных полей нес его навстречу звону стали и зову славы. Множество злата да серебра устилало дно морского коня, как и прочей утвари, потребной владельцу в следующей жизни. А под снятой мачтой у резного кресла, повёрнутого к носу ладьи, стояла вестница скорби в длинном черного шелка плате, вышитом серебром. Кто, как не жрица Хель сможет соблюсти всё потребное для могучего ярла, дабы, упаси предки, не посрамить честь Руагора пред другими властителями в Асовых чертогах.

Почившего властителя усадили в кресло поверх медвежьей шкуры, положив на колени меч да златой витой рог, а поверх оружия и дара конунга Скёльда сложили его руки. Ладью до отказа забили принесёнными жителями дарами да бочками с мёдом и освежеванными тушами, не будут знать ни жажды, ни голода вождь со своими войнами.

Повинуясь молчаливому жесту вестницы скорби четверо хирдманов, оружные, хоть сейчас в сечу, в вычищенных до блеска бронях да шеломах встали у каждого угла резного кресла ярла. Помощница смерти, подойдя к первому, долго смотрела в голубые глаза северянина, своими белёсыми очами, а затем, чуть подавшись вперёд, поцеловала воина. Едва бледные губы жрицы Хель коснулись уст хирдмана, молниеносно, как бросок змеи взметнулась и рука вестницы скорби, пробив чешую ламеляра и плоть, остановив сердце длинным белым кинжалом, целиком вырезанным из кости.

Избранник начел оседать, но неведомыми силами не казавшаяся крупной жрица удержала-таки тяжелое тело в нелегком воинском снаряжении своими бледными руками и почтительно усадила у кресла вождя. Следом посмертный поцелуй получили и остальные трое, не один не дрогнул и не отвел взгляд. Хирдманы воссели рядом со своим ярлом, дабы, случись беда или какое бесчестное поругательство над Руагором, восстать, обнажив оружие. Отныне и до самого Рагнарека они будут подле него.

— Я благодарна тебе сильномогучий Ярл! Ты одарил меня бесценным даром, — склонившаяся над Руагором, вестница скорби мельком глянула вверх на стоящего среди прочих, на самом краю кургана, Адульва, сжимающего ладонь кровавой кройщицы. — Дар, коий я не могла ожидать от простого смертного. Никто и никогда не нарушит твой покой, как и не падёт твоё городище, силами Асиньи Хель клянусь, — жрица поцеловала старого воина в лоб и направилась к лестнице.

Вестница скорби поднялась и курган начали закрывать, общими силами скатывая массивные ошкуренные бревна на заранее выкопанные по бокам ямы неглубокие, аккурат в толщину брёвен, полости. В молчаливом почтении опустилось последнее древо и к занявшей место посреди настила жрице подвели белого коня. Животное брыкалось и вставало на дыбы, тряся длинной белоснежной гривой, словно чувствуя свой тёмный вьюрд. Но стоило лишь коснуться бледной руке мощной шеи, стоило достичь стригущих ушей шёпоту вестницы, как конь пару раз вдарив копытом по бревнам, упокоился, а хирдман что подвёл его, чуть ли не бегом рванул прочь.

Шёпот сменился громким стихом на неведомом языке, и мало было тех средь пришедших проститься с вождём, кто не отвернул свой взор, убоявшись тёмного Хельхеймского Сейда помощницы смерти, творимого над курганом. Звучали напитанные могуществом, редкие для слуха простых смертных слова, запирающие курган. Страшное проклятье хуже самой лютой смерти ожидает теперь того, кто возомнит себя достойным потревожить покой вождя. А кровь из рассечённой костяным клинком конской шеи словно печать легла поверх них.

Конь, лежащий у ног белоокой девы, в последний раз дернулся, зайдясь посмертной судорогой, а сама вестница скорби, к великой радости окружающих, во всю тискавших обереги лёствёртцев, замолчав, убрала клинок за пояс, и устало, чуть пошатываясь, дорого давался дарованный Хель сейд, отошла, её дело было исполнено.

Десятки окованных лопат вгрызлись в большущие кучи земли, и не минуло и часа, как над бревенчатым настилом да тушей принесенного в жертву коня возник невысоких холм, к коему, ворча от натуги, таща неподъемного вида каменную плиту ровных граней, поплелись с десяток ражих молотобойцев, возглавляемых Бареброй да Цвергом Фиральдером.

В дни прощального пира редко кто видел гнома и теперь стало ясно, почему. Дитя камня тоже уготовило свой дар Руагору. Великолепный рунный менгир, что украсил вершину кургана, являя взорам средь вытесанного на стенках хитрого узора длинную руническую песнь драпу о свершениях вождя, обретшего покой в тени легендарного славного на весь север чертога.

Ведь когда сгинут, обратившись тленом внуки будущих правнуков, да рассыпется ржой оружие, перешедшее по наследству от щуров, только память будет жить вечно. Память о славных делах, запечатленная на камне гордо возвышающегося менгира, вертикально стоящего поверх холма-кургана.

— Так это правда? Скажи мне, Льёт ты и впрямь солгал мне, подсунув ту шкуру и камень, намеренно умолчав о последствиях? — кровавая кройщица стоя на самой кромке скального плато невдалеке от ущелья Хородрин, единственной дороги через Саркнар, испепелила взором голубых глаз растерянного ульфхендара.

Берсерк чуть виновато глянул из-под волчьей морды капюшона на новоявленную кюну, что в кожаных штанах, заправленных в высокие меховые сапоги, да свободной рубахе короткого рукава и шнурованного ворота, схваченной широким воинским поясом, стояла пред ним, скрестив за головой обнажённые клинки.

Вот он и раскрылся, так сильно досаждавший вопрос, что все же случилось с его новоявленной сестрой в последние дни. Полные нестерпимой злобы взоры, нежелание не то что бы говорить, но даже смотреть в его сторону. «Пошел прочь!» Вспомнилась глухое рычание воительницы, когда Льёт в первый день прощального пира подошел к ней, принимающей клятвы верности от фьордфьёлькцев, обнажавших браслеты над священным пламенем очага в длинном ярловом доме, ставшим ныне обителью кровавой кройщицы.

Он-то грешил на тяготу принятого решения о Хольмганге с названным отцом да борьбу с духом зверя, очень тяжелую на первых прах после принесения клятвы Асиньи Скади. И дюже обрадовался, когда вчерашним днем Сольвейг, едва отсыпали курган над Руагором, назначила эту встречу вдали от городища в полдень сего дня.

Ан нет, прогадал в своих догадках, прознала истину не иначе с помощью клятой ведьмы — помощницы смерти. Он должен был сказать уже давно, да все откладывал, язык костенел, видя грусть кюны о своих отцах, названном и кровном, но истина не кусок злата, в мешок не спрячешь да в яму не зароешь, всплыла на свет к великому стыду берсерка.

— Я должен был упредить, моя вина, но разве сейчас это важно, волчица.

— Ты лишил меня Вальхаллы, пес, обманул, отвёл от отца и всего рода, приговорив к проклятию Трюмхейма! — диким истошным криком зашлась Хортдоттир, чуть отступив от края, неспешно идя вкруговую, оставляя берсерка меж собой и обрывом скалы, возвышающимся над каменистым горным склоном.

— Не смей называть зал воя — прекрасный чертог охотницы Скади — проклятьем. Я дал тебе силу, неблагодарная. Силу, что поможет обрушить священную месть на голову конунга Игвана! — рявкнул в ответ Льёт, что-что, а хулить избравшую его Асинью он не позволит.

— Мне не нужна такая сила лжец, — пару раз, глубоко вздохнув, кровавая кройщица взмахнула пред собой клинками, со свистом рассекая воздух. — Выбирай, на оружии или на когтях?

— Одумайся, уже поздно мстить мне, в грядущей войне я вражьей кровью смою свою вину, — сокрушенно опустил голову Льёт, придавленную грузом собственного проступка.

— На оружие или когтях? Выбирай! — прозвучал полный непреклонной решимости голос кюны.

— Я не такой дурак, чтобы выходить с тобой на пляску клинков, — сказал берсерк, отбрасывая в сторону волчью накидку и снимая пояс с ножнами. Все естество избранника Скади было полно гнева, но не на соперницу, искуснейшую рыжую воительницу, а на себя самого, вынужденного оборвать путь волчицы из-за своей же глупости и не далекого низкого поступка. — На когтях.

И словно вторя его тихому ответу, впереди раздался режущий слух треск костей да злобный звериный рёв. Обливающийся предвкушением кровавой потехи волк внутри берсерка, принимая вызов, тоже стал вырываться на свободу, и за пару мгновений до трансформации Льёт всё же поднял отяжелённый скорбью взор своих глаз, чтобы ошарашено помянуть Асинью. Пред ним стояло нечто невообразимое. Многое повидал он за свой полный приключений век, окунувшись в таинства своей богини. Многих ульфхендаров знавал, что со своей стаи, что с других ковенов. Но то, во что обратилась Сольвейг, берсерк узрел впервые.

Тоже будто свитое из жил, чуть сгорбленное поджарое тело с впалым, очерченным ребрами, животом на мускулистых сложенных аки у собаки ногах. Мощные плечи с непомерно длинными когтистыми лапами взамест рук, да широкая шея, держащая жуткую помесь одновременно людских и волчьих черт, вытянутую клыкастую морду. Вот только шкура, покрывающая звериный облик кровавой кройщицы, не была привычной, ни серой, не темной. А невиданной доселе снежно-белой, переливающей не хуже сугроба под светом ока богов. Льёт даже невольно взглотнул под взглядом не желтых, а небесно-голубых буркал противницы, а в следующий миг и его тело стало видоизменяться, покрываясь серо-тальной шкурой, стирая последний шанс договориться с невиданным среди братства дивом, не иначе обласканным самой Асиньей.

Бурый был зол, а как же иначе, кто-то потревожил покой пещеры, служившей медведю берлогой уже не одну зиму кряду. Его сон был коварно прерван задолго до ласковых объятьев весны. И оттого лесной хозяин не сосал лапу, предаваясь блаженной дреме, а, истощавший, брел вдоль подножья гор, увязая в глубоком снегу, ища на ком бы выпустить злобу. И прочая мохнатая братия мудро убиралась с его дороги, едва завидев издали мощную фигуру, покрытую свалявшейся шерстью. Могуч и свиреп был бурый, но даже этот косматый великан, мигом развернувшись, припустил прочь, подгоняемый не свойственным его роду ужасом, едва над медвежьей головой раздался неистовый рык, усиленный эхом предгорных ущелий. С кем с кем, а с этим врагом медведь встречаться уж никак не хотел.

Истошно взревев, Сольвейг, едва не сбивая снежные лавины своим рыком, не медля бросилась вперёд к ещё даже не успевшему принять облик ульфхендара Льёту. Высокий прыжок покрытого белым мехом тела застал его, до сих пор не отошедшего от потрясения увиденным, врасплох, как и удар обоих лап видоизмененных ног, пришедшийся в грудь, с треском ребер вышвырнувший берсерка за край скального уступа.

Льет обернулся уже в полёте, именно волчья ипостась уберегла его от верной смерти, тело человека не выдержало бы приземления, растянувшегося в сотни ударов о камни, покуда, сбивая скорость, ульфхендар кувыркался по горному склону.

Разъяренный болью десятков переломов дух зверя ревел, требуя кровавого возмездия, затмевая остатки разума Льёта, насилу поднявшегося на лапы и увидевшего мчащуюся белую бестию, сноровисто скачущую по валунам, торопясь закончить начатое. Две неузнаваемо искривлённых фигуры сцепились меж собой, бешено рыча, неистово орудуя когтями и клыками. Брызгала кровь, клочками летели куски серо-стального и белого меха, у Льета было больше опыта, за своей спиной полуволк оставил поболе сотни таких битв, но он, к своему изумлению, принялся сдавать позиции, поддаваясь невиданной ярости полуволчицы.

Сольвейг была везде, словно повсюду, куда ни падал взор полуволка, видел он только мелькание когтей на вытянутых ладонях-лап да голубые буркалы, полные лютой ненависти. Правая её пятерня рассекла ульфхендару плечо, а левая чуть не ослепила, благо пригнулся, выдрав за компанию с ухом добрую часть меха со лба, залив глаза кровавым потоком. Он попытался достать её бок, но вездесущая противница сильно согнувшись, сомкнула челюсти на предплечье, чуть не перекусив кинжалами клыков руку.

Льёт в ответку вгрызся в отрывшийся загривок, норовя закончить битву, в которой он явно проигрывал. Вкус крови соперницы взбудоражил дух волка, берсерк ощутил, как под давлением сжимающейся пасти стали трещать позвонки обернувшийся Сольвейг, даже едва не откусанная лапа ощутила свободу, а в следующий миг ульфхендар почувствовал, как его лапы отрываются от земли.

Загнанная своей неопытностью в угол, чувствуя, что её хребет вот-вот надломится, полуволчица собрала в кулаки остатки своих всех каких были сил, помноженных даром, и отпустив лапу соперника, разжав челюсти, выпрямилась, отрывая того от земли. Кровавая кройщица, набрав разбегом скорость, впечатала вцепившегося ровно клещ в её холку ульфхендара в ближайшую отвесную стену скалы, усладив обострённый слух жалобным визгом недруга, разжавшего тиски своих челюстей.

Все поплыло пред взором Льёта, удар спиной о неровный камень был страшен своей силой, но вдвойне ужасен тем, что и без того поломанные ребра коваными гвоздями впились в легкие. Белёсым пятном казалась нависшая над ним Хортдоттир, вспышками боли отозвался град ударов, секущих звериными когтями его плоть, оставляя на шкуре глубокие кровящие раны. Берсерк попытался было подняться, прикрыв морду поднятыми руками, но не тут то было. Видя, как супротивник начал приходить в себя, белошкурая избранница Скади, ухватив того за плечи, взвилась в прыжке назад, увлекая за собой практически безвольное искривленное тело берсерка, со всех сил шмякнув видоизменённой головой о каменистый склон по приземлению.

Недолгий полёт, вспышка, треск лобной кости и боль ушла, исчезла, растворилась прогнанная сладким для слуха пением. Будто откуда-то издалека достигали разума Льёта ощущения, как на него, лежащего на животе, булькающего кровавым кашлем кто-то взобрался и, вонзив когти под челюсти, с дикой силой начал оттягивать видоизмененную голову назад.

Как же ты прекрасна, думалось ульфхендару, чей дух покидал тело, распластанное на окровавленных камнях, спеша к внеземной красоты синекожей женщине с длинными до пят волосами цвета первой изморози и перекинутым через плечо луком., призывно манящей рукой под тенью свода великого чертога Трюмхейма. Тело боле не было нужно вольному волчьему духу, спешащему на зов инистой великаншы Асиньи Скади.

Ненавистная голова, наконец, оторвалась, обдав фонтаном крови белоснежный мех ульфхендарши Сольвейг. Поднеся полузвериный лик Льёта к своей пасти, кровавая кройщица протяжно, словно издевательски рыкнула в потухшие буркалы противника, а затем, задрав пасть к безоблачному небосводу, озарила окрестности громким воем, коему ответили десятки волчьих стай со всех концов Фьёрдфьёльских лесов.