Ражая

Арсений Михайлович Зензин (2024)

Мир, полный горести и злосчастия от непрестанной войны меж силами света и тьмы, стоит на грани! Сама земля стонет силой скверны, изливающейся из иных безумных миров! На дальнем юге порубежья с песчаными океанами сумрачных пустынь кипит нескончаемый бой с порождениями бездны. Там, последней стеною, авангардом рода людского, себя не жалеючи, насмерть стоят Ревнители. Зыбкий порядок по королевствам едва могут удержать множество благочестивых церковных орденов: Поборницы-покаянницы, Инквизиция, Стяжатели истины, Паладины, направляемые железной верой и волей Жриц-судительниц! Но куда склонятся чаши весов, когда судьба, будто высмеяв все силы небесные, адовы и земные, в дальнюю дорогу снарядит диковинный ‒ приходи смотреть ‒ отряд! Старый вождь дикого горного племени, призрак священника, взбалмошный барон, меченый скверной ребенок и, конечно, их строптивый предводитель в неунывающем лике ражей мечницы, дочери клана ястреба!

1 Глава.

Барон Руд.

— Ага, не сбегёшь! — заливистым смехом щебетала Бусинка, ловко преодолевая вспученные корни дуба в погоне за ёжиком. Ныне на крошечной девочке, ростом своим не превышавшей и двух с половиной футов, сменив старое платье, было напялено новенькое, тёмно-зелёное, с нешироким пояском под овчинной безрукавкой. На тоненьких ножках — льняные штанишки с меховыми сапожками, специально скроенными под её необычные ножки трех пальчиков с коготками, причем так, чтобы эти самые коготки торчали из носка, не стесняя неумолимую привычку Бусинки всенепременно куда-нибудь залезть.

— Да, светлая душа, другим в пример! — обмолвился Элиот, от небольшого походного костра обернувшись на потехи меченного скверной ребёнка. Уже и думать забывшего про то, как плевался им вслед люд небольшой деревеньки двух ветряных мельниц-кормильцев, двадцати рубленых домов соломенных крыш, обнесённых косенькими заборами, вдоль одной улочки с вынесенным за защитную городьбу частокола кладбищем. «Мало того, что явились дикари-варвары, безбожные еретики-язычники, так еще и адово отродье с собой приволокли!» Вот только Бусинка и уха не прикладывала к чужим словам — она, распахнув глазищи, любовалась миром, впитывала не хуже тряпицы его красоты!

Первое же поселение, на придирчивый взор ражей, и рядом не валявшееся с испепелённым Торстордом, попавшееся на второй день пути по большаку от Клыков рока, встретило их во вратах, одной, наверное, верой стоящего частокола, не скажи, что особо тепло! Толпа в усмерть перепуганных крестьян-кметов во главе с местным пастырем, похватав вилы да не окованные черенки, всем скопом вышли приветить гостей, коих углядел один из местных мальчуганов, играющихся на уже пожатых полях пшеницы. Но весь такой из себя бравый настрой и пламенные сердца поостыли, стоило только здоровенной бабе поперек себя в плечах шире и седому войну обнажить оружье! Опустела, как от чумы гнилостного поветрия, улица, едино хлопнули дверные косяки да ставни на окнах, а из храма, лязгнувшего запорами аж, судя по звуку, четырьмя, донеслась молитва, вторя блеянью и мычанию запертого по хлевам скота, перенявшего тревогу хозяев.

Что до трактира в два этажа черепичной крыши за плетнем-оградой добротного хозяйства вместительных конюшен и сарая (услада пилигрима),широкого зала круглых столов под кованными люстрами-светцами, то тут хозяин в кожаном фартуке поверх рубахи, сверкающий плешью, на красном, словно свекла, полном лице бегающих крысиных глазок, вытянутый жилистой рукою Алиры за ухо из-за стойки аккурат напротив двери, оказался любезен как никогда и даже золото не взял за эль и мясо, впрок забившего походные мешки! Также вежественным оказался седой и иссушенный ткач из портной мастерской, справивший обновку для Бусинки, хотя, как поняла дочь клана, мастерством он не обжился, ведь не единожды чуть не пристегал к материи палец трясущимися руками!

И вот они оказались далеко за полуднем на мощеном тракте большака, коий все оглядывали любопытством варвары, выбрав под отдых тень раскидистого могучего дуба, опосля полей выступившем авангардом объявшего дорогу леса, оказавшуюся по разумению Алиры куда как уютней, супротив полной вшей клопов и прочей живности комнаты трактира, запалив костер, румяня хлеб и полосы мяса на пляшущих огоньках!

— Надо было ещё лошадей сторговать! А лучше телегу! — глянула на малышку мечница. Не знамо от какой оказии, та вот уже второй день гребла то сорванный со ствола трутовик, то коренья какие, в горах наскребла камня рыжего из щелей, в общем, мешочек малютки рос на глазах. Что до Алиры, ражая на своей шкуре познала — Бусинка с лекарственными травами знакома не хуже Сирда, жреца и богов вещуна в Хоукхолле, пусть себе собирает знахарка, явно богами меченная! — Ты прав, монах, люд в ваших землях щедрый! — вгрызаясь белыми зубьями в пропечённый шмат, подмигнула призраку дочь клана под хохот Хорша.

— Эт сейчас вам потешно, а доведись местному солтысу-старосте послать гонца до барона, земель хранителя, вот тогда все обхохочемся! — скривился бесплотный спутник, с тоскою глядя на то, как трапезничали его спутники.

— Знать не знаю, я им честную монету предлагала, сами взять расхотели! — ну просто безгрешный херувим, возвела очи горе Алира! — Бусинка, ешь, пока горячо! — позвала мечница малышку, а ежик, уловив момент, шмыгнул меж корней и исчез в высокой траве.

— Так, стало быть, сколько там нам пятки мозолить до этой твоей вольной земли и до порта? — наложила дева в миску крохе самых жирных дымящихся ломтей едва ли не больше её веса.

— Если верхами, то пол луны! Если как ща, то к зиме прибудем! — без обиняков отозвался Элиот, заставив Алиру, чуть мясом не поперхнувшуюся, обернуться в сторону уже покинутой деревушки без всяческой задней мысли задумавшись: «Не воротиться ли?» Взор зелёных глаз сузился — по тракту меж полей поднималась пыль!

— Дрянной у тебя, жрец, язык! — потянулась к лежащему рядом мечу двуручному дочь клана.

Их, не жалея шенкелей, настигал конный отряд всадников в двадцать!

— Вот тебе и славный торг, говорил: не берут монеты — оставляй так! — поднялся Хорш, пробуя пальцем остриё секиры.

— Работать надо, а не с путников злато вымарщивать! — невместно кому бросила мечница, скидывая плащ, возложив клинок на плечо. — Бусинка, а ну воробушком в крону!

«Вот это его растянуло! Бедная коняка!» — вскользь посочувствовала лошади Алира, глядя на барона, объятого конными воинами-кнехтами в широкополых шлемах и в клёпаных гамбезонах до середины бедра под замысловатым гербом. То, что птица важная, — она смекнула сразу. Такую ряху, как у седока многострадальной лошади, не каждый день увидишь!

На путников потомков Ястреба злобно глядели копья и арбалеты. Тот самый священник в летах, черной бороды и коротко стриженных волос выбритой макушки, вперёд своей благочестивой паствы в храм давиче подавшийся, по пути сандалии обронив, ныне верещал, дескать: «Вот они, грабители, лиходеи, с тьмы исчадием спевшиеся, народ ограбившие!». А дочь клана, не чураясь пристальных взоров солдатни, ощетинившись оскалом вайды, двинула вперед, под упреждающую отповедь бесплотного Элиота: «Не смей кровь попусту лить! Я знаю его, Руд — достойный и честный муж, народ не гнетёт оброками и податями».

— Ты бы это, не пищал бы, отче, а то в ушах свербит! — улыбнулась хряку-барону мечница, многообещающе сплюнув в копыта под святым отцом, не удостоив того внимания, прикидывая — на кованную кирасу знатного человека ушло стали аки на пять воинов! Толстяк, в пузе под металла скорлупою латной, шире плеч косых Алиры едва ли не в два раза, чьи щёки чуть не ложились на оплечья лат, а светлые волосы выбивались из-под поднятого забрала шелома-бацинета, побагровел, хватив длинный шестопёр-булаву, — ну прям ща удар схватит! Вот только невместно у кого? У него или коняки?

— Как смеешь, еретичка, язычница поганая, так с пастырем творца разговаривать! В колодки ведьму, и ищите тварь, что порчу на селение наводила! — махнул в сторону кланников барон, скрипнув металлом. — Калёным железом вызнаем всё!

Лошади подались вперед, копья грозно придвинулись.

— Ты бы это, люд пожалел! — разведя ноги и подняв пред собой меч, левой ухватив пяту, а правой рукоять, недобро сверкнула зеленью изумрудных глаз кряжистая дочь клана, подле которой, крутанув секирой лихую мельницу, возник Хорш. — Давай-ка, пузырик, слазь, на клинках проверим, кто тут погонь? — кровожадно, аки волк, оскалилась она.

— По что с гор своих слезли и честной народ грабить пошли? Зачем скверну адову за собой ведёте посевы и колодца травить, куда невинных деток девали? — уже не так уверено хрюкнул барон, неожиданно мастерски осаживая коня, взбрыкнувшего от маха секиры, в сердцах жалеючи про то, дескать, справные его рыцари межевые сейчас на охотах или по усадьбам! Ведь его грозное воинство, в обычную пору готовое стращать только пастухов да крестьян чумазых от навоза и пред местными бабами красоваться, как-то неуверенно робко переглянулось. Варвары про меж пограничного с их горами люда за собой несли славу отменных рубак, бешеных и жадных до сечи дикарей, да и меч черный в руках ражей дикарки бычьей шеи был равно у паладина! Коли метнётся вперед, минуя арбалетные болты, на раз пополам развалит! И это ещё посчастливится, если ото лба до промежности! А вот наоборот — страшный конец!

Была ещё одна дилемма у знатного человека: «Вот сейчас он тяжбу с кланниками затеет, утыкает двоих стрелами да копьями, а про то потом с языка первого пьяного его воина вызнают, да упаси создатель, до жриц церкви святой дойдет, или до их кланов за горами обретающихся! Или с гор дикари явятся, кровной местью его свежевать да деревеньки палить, или церковь за нарушение мира колесует!» В общем, варианты не прельщали. Но тот, кем был барон до своего горя, тот воин, что потерял первенца да любимую жену, не осилившую роды, а после погряз в пьянстве да чревоугодии, свел решимостью брови: «Своего не спас так хоть деревенских огражу!»

— Ну, во-первых, злато я предлагала — сами не взяли? — заслышав про каких-то детей, обуздав уже кипящую предвкушением битвы кровь, уперла мирным жестом двуручное чудище себе в ноги Алира, решив вперед крови словом разобраться. — Про скверну — в кадку с водой на себя глянь и не мели попусту языком! Мы все при черной стали! Что до детей, то мы только вчера с гор спустились и краем уха не слышали!

— Ага, не иначе вы сначала адовых тварей в Торсторд приманили, спалив городок, развернув там врата в преисподних нижний круг, а теперь к нам пожаловали! Надо их к отцам-инквизиторам али поборницам благочестивым в колодках вести, те вызнают про все лиходейства! Может, и спасем дитяток! — снова заверещал святоша, с мольбою глядя на сюзерена.

«Она превращает это в искусство!» — не мог не приметить горестно Элиот, покачав бесплотною головой, ведь если в ущелье отец-экзекутор увернулся, то местный пастырь под «цыц кликуша!» схлопотал плевок аккурат в лоб!

— По нашим законам и землям вашего племени люди должны только по подорожной от святого престола двигаться! — нашёл выход негаданной мыслью барон. — Коли нет за вами вины, то про то в Аннисбугре решат, там и трибунал церкви пречистой есть при аббатстве поборниц благочестивых, все тяжбы по графству решает.

— А…! — потянула дикарка сладострастием негаданным! — Коли грамота нужна, то ща вам покажу! — пожав плечами, Алира двинула через раздавшихся всадников к мешкам и воротилась, раскрыв пергамент с сургучной кляксой.

Голубые — только сейчас разглядела цвет глаз барона дочь клана. Ведь уставился он на дар важной бабищи, аки его какой-то святой, сиянием объятый, с небес снизошёл! Не лучше себя чувствовали и отче, хватив бородёнку лютой тоскою, чуть не взвыв, а как иначе — печать жрицы-судительницы! Оба затравленно переглянулись.

— Простите за непотребство! — первым в душе самообладание нашёл именно пузырик. — Прошу сегодня отобедать у меня в гостях, и, если есть какая-то просьба, то постараюсь помочь в качестве извинений!

— Да спасибоньки, но дорога дальняя! — блеснув жемчугом зубовным, дочь клана махнула в величественном жесте монаршей особы рукою от себя, дескать, топайте отсель. И, развернувшись на пятках, двинула к костру! Выглядывая меж веток, средь коих хоронилась Бусинка, длинную жердь — как знамя нужно дарованную подорожную нести, по всему волшебную! Может не только злато спасет, ещё и преумножит.

— Что там за беда у вас с детьми? — по всему, не удержался Хорш, совпав со скрипом зубов Алиры, звоном монет отсчитываемых в чью-то недостойную граблю!

— Так уже как четвертую ночь пропадают, едва солнце сядет! Все несмышленыши, почитай, из колыбелек! А на кладбище местном несколько пьянчуг клянутся — видели седую ведьму! — свесил горем голову отец святой, и вроде кольнули душу златые, как способ новой росписью деяний славных спасителя украсить храм его неказистый, но тревога и страх снова возобладали! — На сегодня всех малых к барону свезем, может за высокой стеною надёжнее будет! Да и за жальником дозор поставим! Уже до аббатства святых-сестёр до поборниц послали, и к инквизиции гонца!

— Седую старуху? — на раз припомнив знакомицу, лишившую до поры отчего дома, обласкавшую тяжким проклятьем, моментом развернулась дочь клана, а ближайшие кнехты едино взглотнули — так хищно оскалилось лицо, расписанное вайдой! — Вы на неё облаву устраивать будете? Нужна пара рубак?

Неспешно ехал в обратную дорогу конный отряд, смиряя коней в такт шагам пеших дикарей.

Барон все поглядывал на восседающую на плечах Алиры странную осквернённую тьмою девочку, что посетовала ему, дескать, заднее правое копыто его лошади сбивается плохой подковой! Смотрел и не видел зла — пусть проклята, скверной измучена, но равно ребёнок. Не хуже других. От того и свесил голову, за слова свои каясь, негаданно вопросив: может потребно чего? Игрушек каких или платьицев в смену? Ответ и улыбка, хоть и страшная, но добрая, заставил подивиться: «Ступку надо и пестик, травы толочь. Еще ножик серебряный да тигелёк махонький!»

— По всему, алхимией занимаешься? — не удержался священник, представившийся Донованом, чуть подозрительно, хотя заинтересованно, ведь сам тоже как лекарем был, и проповедью души, и травами тела, страждущие от недугов, храня! — С чем белену мешают, дабы боль унять, но не затравить?

И понеслась устами Бусинки долгая отповедь про день сбора семян цветочных, сушку, смешивание с болиголовом, плющом, мандрагорой, жиром собачьим да спиртом! А священник так и расцвел на лик худоватый!

— Ты ведь знаешь, что, если это та тварь, мы всё равно её не убьем! — бредущий подле, незримый для прочих призрак священника с любопытством оглядел горящие огнём предвкушения глаза мечницы. По всей видимости, ту и просто мысль посечь отродье вдохновляя как никогда!

Далеко за полуднем, когда зенитное солнце пекло будь здоров, а к конной процессии примкнул обоз в пяток телег, чуть не ломящихся бортами крестьянками и детьми из памятной деревни, все как один разглядывающих подозрительно дикарей и чудную девочку, что с пастырем не умолкая болтали, впереди меж огороженных полей показался венчающий холм дом барона, тоже и рядом, по разумению дочери клана, не валявшийся с укреплениями Торсторда: единственная квадратная башня (донжон) в четыре этажа, ладно сложенных из камня, по верху венчаемая бойницами, несколько крыш домов за добротным частоколом нескольких башен.

Брякнув, опустился через усеянный кольями ров подъёмный мост, и они оказались на широком дворе нескольких обширных хозяйственных построек: хлевов, амбаров, складов, воинских домов, наверняка служивших обиталищем кнехтов. Властная женщина в белом переднике поверх серого платья, высушенного зимами исхудалого лика, спрятавшая волосы под платком, принялась властно расселять на постой ребятню да женщин с деревеньки, причем слушались её едва ли не лучше самого господина!

«Мать барона!» — порешила Алира, но Элиот, с теплой улыбкой глядя на небольшой храм при донжоне с левого крыла, пред коим святым знаком осенили себя все прибывшие (ну не совсем все), будто прочтя мысли, просветил: «Экономка!»

Лаская уши Алиры, слева, невдалеке от колодца-журавля в крытой навесом кузне, почитай под самым частоколом, жилистый кузнец в едином фартуке, лоснящийся потом, натягивая канат наддавал жара по мехам, алея болванки в простеньком горне — явно клинки в одну руку! Справа служки, одетые куда как приличней, нежели обычный люд, взялись за коней, кнехты поспешили скидывать лишний вес в оружейные, а борон махом руки зазвал их к своему замку, чей вход высокой лестницы помимо кованой опускной решётки затворялся еще и добротными окованными створами.

Второй этаж, в коем оказались гости, по всему был хозяйственным — несколько печей, длинных столов и множества перегородок. Сновала, кто с тыквами и репами, кто с бараньими да куриными тушами, челядь, сбиваясь с ног, ведь сегодня ртов им прибавилось, а в воздухе витал неизменный запах готовки. Добротная, но уже почтенная от годов деревянная лестница, от поступи хозяина взвывшая протяжным скрипом, вела выше, в большой просторный чертог множества факелов, покамест не горящих за ненадобностью, завешанный гобеленами, охотничьими трофеями в виде голов лосей, волков и медведей, и огромного камина в голове стола, застеленного скатертью, множества стульев.

— Располагайтесь! — барон хотел было подняться выше, наверняка в свои покои, но задержался, ведь гостья, здоровенная мечница, прошествовав к камину в её рост отличной клади, пристально разглядывала портрет над ним!

Высокий статный юноша благородных кровей в черном дублете широких плеч, твердо очерченного гладко выбритого подбородка и ясных глаз с убранными в тугой хвост светлыми волосами стоял, чуть светясь улыбкой, опустив руку на плечо красивой женщины открытого лица распущенных темных волос, восседающей на кресле в белом платье, явно отяжелевшей в пояснице радостью скорых родов. Столько счастья было в глазах обоих, лики просто светились!

— Отец твой? — Алира, признаться, приметила, как глазу был приятен мужчина, по всему воин не последний, да и собой хорош! — Вот и брал бы с него пример! А то округлился во все разы, дальше только лопнуть!

Хорш, уже сидящий за столом, смежил горестно глаза! Бусинка, всё также на плечах поверх морд медвежьих обретающаяся, цапнула коготками за ухо, а Элиот смерил дочь клана суровым взором, дескать, язык у тебя — врагу не пожелаешь!

— Нет, не отец! Я! — продолжив подъем, понурив голову, ответил Руд, заставив Алиру ошарашенно почесать затылок, в отместку щипнув Бусинку.

Тот самый местный священник, тоже с ними поднявшийся в гостевой зал, махом руки подозвал к себе. Ныне, едва приметив грамоту с печатью чистоты, лично заверенной в сургуче перстнем судьи-жрицы пресвятой, он в корне поменял отношение к варварам. Да и их желание помочь с лихом, не иначе ведьмой злобной или, упаси создатель, других тёмных миров исчадием, детей крадущим, знатно осветили добром его сердце. Не последнюю роль в благожелательности его сыграла, по-видимому, и та беседа с Бусинкой.

— Руд, наш славный барон, изменился опосля трагедии! Вот уже как три зимы создатель прибрал к себе его супругу, так и не осилившую роды! У барона доброе сердце, коим он страстно любил Аннис, но он страдает, и даже молитва не может скрасить его горе. Только вино, только забытие! — от отповеди священника Алире захотелось откусить себе язык! Нет, она, как пристало, была наслышана в том же клане о беспутстве сильных мира сего в землях чуждых, отринувших веру предков, создателем заменив. Про грязь городов, церкви изуверства и черствые души. Не раз купцы да редкие гости за Клыками рока баяли во языцех о похотливых вождях, ни одной юбки не пропускающих, про оброки невиданные, но сегодня ей попался другого сорта властитель — не глухой, судя по любви кметов к народу, все сердце отдавший, как и престало одной деве, незнамо за что творцом обездоленный!

Меж тем в зал прибыли слуги да растопили камин, часть челяди подала тарелки, несколько кувшинов, кубки, явно серебряные — по весу смекнула мечница, примеряясь, сколько можно будет в кошель натолкать. Повелением объявившейся экономки, по всему расправившейся с хозяйственными делами, внесли уже идущего паром кабанчика да закуски. Воротился барон Руд, но уже в дублете поверх белой рубахи вчетверо против того, что был на картине!

— Ну, вознесём создателю хвалу! — сложил пред собой священник руки, ему вторил бестелесный их проповедник и сам барон, смежив глаза. Бусинка, что сидела промеж Хорша и Алиры аж на трёх подушках, дабы локотки оказались над столешницей, тоже свела чудные свои ручки, но под выразительно поднятой бровью дочери клана токмо постучала виновато коготочками.

— Ты бы это, водицы бы испил, нечего кислятиной пуп надрывать, дело сегодня важное! — как бы вскользь бросила мечница, глодая свиную ногу! Руд же чуть не слёзно глянув в чашу с вином (да какую там чашу — графин!), положил его обратно на стол!

— Можно будет ли поинтересоваться? — явно не в пример барону не брезгующий вином, Донован уже слегка осоловел на глаз. — Отчего обитель гор покинули?

— Дык это, дело есть на дальнем юге! — чисто с манерой светской львицы, ковыряя ногтем мизинца в зубах, отозвалась Алира, но осеклась, ведь бесплотный их спутник на миг пошёл рябью, и исхудалый его образ аккуратной бородёнки, с тоскую взирающий на пиршество, обратился оскаленным, высушенном изгнившей кожей ликом запалых глазниц и носа, таким, что только зады слабить!. Всего на миг, но Алира чуть не откусила фалангу пальца, пару раз моргнув, гоня морок. Наваждение сгинуло — все тот-же святоша!

— Извольте узнать, какое? — в разговор вклинился Руд.

— Так надобно в грибной крепости Ревнителей вызнать про то, как их зачинатель демонавконец охолонил!

Если ответ мечницы и вызвал какие эмоции у слушателей, то они с собою справились!

— Курдагрид! Нерушимая цитадель воинов-веры ревнителей! Бытие святого Рикарда Маренского! — даже как-то возвышенно обмолвился Донован.

— Ага, его самого, мещанского!

— В молодости я мечтал податься в Ревнители, в вечной войне на границах земель обетованных простому люду щитом служить! И даже подал прошение в ближайшей цитадели сего славного ордена, просил допустить в послушники! — унёсся глазами в прошлое Руд. — Но так как я был единственным сыном и наследником древнего рода, капитул прошение то отозвал! А после встретил Аннис! — совсем поблек взор барона, и рука потянулась к кубку, замерев кашлем бесцеремонным гостьи!

— Так, а зачем вам знания си? Пограничье юга сумрачных пустынь — место опасное, там смерть и ужас обычны, как день и ночь! — явно выветрившись хмелем, наседал священник, буравя подозрительным взором.

— Я ж говорю: вызнавать, как рогатую вконец изничтожить! — отозвалась Алира, но, прозрев, дескать, ответ не достаточен, стянула латную перчатку под вздох ужаса всех присутствующих и частые веры жесты оградительные, показав разветвлённую под синими узорами рун руку черных прожилок порчи. — Мы когда клинками мерялись с нечистью в Торсторде, останки местных спасая, одна прескверная, доложу я вам, карга подарочком меня этим и приметила!Вот коли различную её мерзопакостней нет, дух, то и гадость скверны с меня сползёт!

— Создатель, даруй благость деве храброй духом на дело невиданное! Укрой, равно щитом, светом своим! — торжественно вознёс молитву священник, а дочь клана скривилась, как от прокисшего сбитня!

— Так, стало быть, вы с исчадиями адовыми скрестили клинки? — оживился барон Руд, даже подавшись вперёд, обращаясь во слух.

— Да, сеча была жуткая! — подал наконец голос Хорш. — Жаль, паладин Эльдрик не оправился от ран! Храбр был в схватке и воинскому делу лют!

— Даруй ему создатель место подле престола своего! — осенил себя знаменем барон.

— А почему вы все говорите, дескать, твари или исчадия адовы? Ведь то не просто какие-то монстры-страхолюды, а сущности из других сфер мироздания, утончившейся завесой к нам проникшие! Всего тех сфер четыре, нашу землю считая! — на Бусинку разом обернулись все!

— Откуда, позволь спросить тебя, у тебя такие познания? — поинтересовался священник, а Алира приметила, как ласково и одобряюще глядел на крошку их бестелесный спутник.

— Трактат о сущности инобытия Лириам де Бернзак! Последний из её трудов по мистицизму и основам оккультизма! Да и вы говорите, дескать, песчаные земли юга ныне сумрачными или тленными называемые, безжизненные и являются границей людских земель, но это ведь не так! Там раньше правила империя Норохартор! Средь дюн и по сей день видны руины их полисов и некрополей, а кочевые племена — не кто иные, как потомки того народа!

— Не пристало в свете спасителя землях осенённых поминать ту дьяволову империю! — мягко, но твёрдо-решительно осуждающе посмотрел на Бусинку священник. — Именно её жажда могущества и знаний разверзла врата в пучины огненные преисподней, ритуалами кровавыми да обрядами чёрными попыткой подчинить силы, невластные человеку!

— А я читала, дескать, не люд, а сам Рисгриад! Изгнанный богом первый его Ангел в том повинен был!

Ох и позеленел в капусту Донован, не хуже их незримого святоуста! А вразумив, дескать, ни языку, ни ушам её в разгорающихся дебатах делать нечего, Алира и Хорш пересели ближе к Руду, все ещё затравленно оглядывающего такую близкую чашу, коию чуть не в его слёзы одним нахрапом осушила дочь клана.

— Ну и каков план? — вернулся к главному Хорш.

— Дак опосля заката место упокоения возьмём в кольцо и будем ждать, коли кого приметим, то сразу вяжем!

— Ну если там ведьма промышляет, то может и нет нужды её раньше срока спугивать! — глаголил вождь. — Заляжем поодаль, одного человека с рогом в авангард выставим, если что приметит, то и весть подаст!

— Добро, а коли страшилище какое из адова пламени явится?

— Ну тут, я те доложу, толпа тоже не надобна, тем более видывали мы твоих вояк! Богатыри с них, извини за прямоту, никудышные! — от слов седого вождя Руд и впрямь поник правдой. Кому как не ему знать своих удальцов. — Лучники и арбалетчики пусть по крышам деревеньки залягут, а в тесноте твои неумехи нам мешать только станут! На двоих с Алирой порубим, не первый раз. Она вон такого дюжего рогатого уложила в городке, под потолок ростом был!

Руд сперва глянул оценивающе на балки перекрытий чертога, закопченные от времени, явно прикидывая помянутого демона, после — на ражую, косую в плечах мечницу, поодаль отодвинувшую с коварной улыбкой кувшин вожделенный!

— Втроём пойдем! — вот теперь в глазах толстяка сквозила твёрдость. — Это мои вассалы и мой долг!

— Но у нас только сталь чёрная! — покачал Хорш головою.

— Не только у вас! — поднялся барон да двинул наверх в свои покои, вскоре воротившись с черных шипов булавою. На что старый кланник только хлопнул его по плечу!

Негаданная мысль кольнула Элиота, вслушивающегося в ярый диспут Бусинки и местного священника, порою перекрывавшего накалом страстей даже хохот от края стола, где барон и варвары, как и пристало воинам, травили ратные байки и говорили за оружие. Вот он все гадал, дескать, сколько обиженному самим создателем ребёнку лет? По виду не больше десяти-двенадцати, а знаний в этой головенке как у старца! Десять долгих зим опосля того, как его вознесли в сан, Элиот наставлял словом спасителя люд в городке Торсторд, но ни разу не слышал о какой-либо роженице, ушедшей в изгнание или разразившейся от бремени скверной тронутым плодом. А ведь таких сплетней местные кликуши не забывают! Еще детям и внукам сказывают! Была в сём некая тайна, не дававшая призраку покоя!

— Мне вот интересно — на кой вы мертвяков в землю зарываете, а не жгёте? Дрова что ль экономите? — чисто гоня скуку и слегка теша своё любопытство, поинтересовалась ворчливо Алира у Руда, пренебрёгшего звонкими латами в угоду обшитого кольцами хоуберка поверх стёганки, нет-нет да глядящего на витые мускулами руки спутницы единственной брони дублённой кирасы без оплечий, когда они в компании Хорша лежали брюхом в грязь в небольшой канаве в футах ста от обнесенного невысокой замысловато-кованной оградой кладбища, объятого небольшой рощицей стройных берёзок и ольхи на отшибе поселения за городьбой. До рези в глазах оглядывая прореженный старыми надгробиями и парой склепов добротный пустырь еще пред осени пожухлой травы, залитый потусторонним светом полной луны, бледным оком мертвяка казавшейся из-за чернеющих небес. Где-то вдали свою серенаду пела птица ночная, промеж объятых чаще вьюном каменных плит носились светляки, из-за частокола деревеньки паскудно так, не к добру, голосила собака.

— Дабы в назначенный создателем час все почившие могли воскреснуть в свете его и за праведную жизнь начать новое бытие! — глянул толстяк скорбью в сторону одной из усыпальниц, пред коей стояла дюже дорогая статуя белого мрамора — дева в тоге, простёршая длани к небесам и сложившая крыла за спиною.

Алира же, в свой черед полнясь потаённой ненавистью, оглядывала именно светляков, золотистым свечение гонящих мрак, порхая над могилами. В детстве ей одна бабка, явно не от широкого ума, ляпнула поверье, что светляки эти, дескать, волшебные феи, а коли с ними свести дружбу, то они, осыпав пыльцой зачарованной, научат летать! Воодушевившись такой будоражащей перспективой, маленькая девочка, сломя голову рыжую, цельную седмицу носилась за ними, пытаясь наладить дипломатические переговоры. Не вышло, и, озлобившись от обиды да порешив: может, пыльца изнутри подействует, принялась Алира их есть в великом множестве! На вторую седмицу накрепко приковавшись к горшку!

— Видывала я, как воскресали кнехты ваши в Торсторде, прескверное я тебе доложу зрелище! — отрешившись от тягостных воспоминаний, припомнила дикарка как ломано поднимались мертвяки по воле демонессы-ведьмы, горя алчущим крови адовым пламенем по глазницам!

Нет, были конечно и у горцев курганы, сложенные из камня крипты, полные заговорённого добра в усладу почивших владельцев, обратившиеся сотнями зим в цветущее ромашками холмики, где покоились великие вожди да герои саг! Но их можно было по пальцам пересчитать!. Да и то из глубокой ветхой древности пришли. Ща народ хоть и чтит щуров мудрость, но как-то не пылает желанием приветить в гости древнего родича, лишённого богов волей перерождения, что от дурного нрава при жизни прошлой или так, скуку решив развеять, обратившись неупокоенным мертвяком-драугром, громыхая костями и скрипя ржой кольчуги, явится на порог!

— Тихо! — шепнул Хорш, явно вслушиваясь.

Какой-то тревогой пошёл Элиот, священник-дух, зримо только для варваров скитающийся пред оградой кладбища.

Алира вся обратилась в слух. И правда, изначально будто ветров шалость, но позже более разборчиво до неё донеслось пение девичье, красивое, как на духу!

Отчего-то чуть раздавленно всхлипнул рядом барон, заставив обернуться в полумраке, признав на одутловатых щеках слёзы. Ему та серенада была явно знакома!

— Аннис! — будто мороком объятый, он поднялся, обронив шестопёр, нетвёрдо поковыляв к жальнику. Уж не раз Руду начинало казаться, дескать, его разум блекнет ночами, когда он явственно чувствовал её присутствие, украдкой слышал голос возлюбленной, видел краем глаза её силуэт в тёмных коридорах донжона! И вот его прекрасная Аннис взаправду оказалась здесь!

Черта разъерошив во все лады шипением, за ним стремглав бросилась мечница, хватив из-за плеча клинок, чуть даже оступившись открывшейся картиной!

Обознались по всему местные бражники — не было старухи седой, попутали с пьяных очей, залитых до самых век. По кладбищу, не касаясь жухлой травы, невесомо паря, двигалась туманным белёсым облаком дева, развеваясь проказами легкого ветра очертаниями, держа в руках младенца. Чуть разбиваясь мороком, минуя надгробия, устремляясь к каменному склепу, всё также продолжая напевать, качая спящую малютку. Вот только сверток, притихший вразрез ей, не пробивался насквозь лучами серебристыми лунного света, он был материальным.

— Это моя Аннис! — полными слёз глазами Руд схватил бегущую к земельке погребальной Алиру.

— Ох, сомнительно мне, что твоя! Глаза раскрой — ща мальца утащит! — вывернулась из небывало крепкой хватки мечница, в один скачок рукою уперевшись, перемахнула чрез изгородь, наддавая к явно товарке их Элиота, затворяя путь к склепу.

Шум и крики, коими расцвело хозяйство Руда, пробудили Бусинку, вырвав из вязких объятий дрёмы. Покинув гостевую комнатку, девочка, потирая сонные глазищи, спустилась в кухонную залу, минуя гостевой чертог, приметив, как сломя голову носились слуги и немногочисленные кнехты — стражи баронского замка. Царила паника, истерично кричали женщины, через окна виделось, как по частоколу вдвое прибавилось факелов.

Поначалу сердечко малышки кольнула тревога за Алиру и Хорша — может стряслась беда на деревенском кладбище?! Но с черным от горя лицом возникший Донован развеял гнетущие неизвестностью тёмные думы вестями не краше. Пропал ребёнок! Невместно как, но пропал! Всю крепость с ног на голову поставили, но не нашли! Да и стража спасителем клянётся: не видели никого!

Следом, как и пристало беде, всегда товарку в руку ведущую, грянула вторая — за Донованом прибежала экономка с бледным ликом, дескать, роды начались ещё у одной беженки от волнений раньше меченого срока, а повитухи не могут осилить — дескать, не так что-то!

Священник поспешил из донжона в жильё деревенских сподобить роженицу молитвой. За ним поспешила и Бусинка, на коию в отдельной клети разом покосились все женщины, в особенности сама обременённая, всю кровать уже кровью залившая.

— Нет, она так умрёт! Нельзя тужиться! — крикнула порченная скверной кроха, на раз прозрев корень беды, едва начал отец святой молитву.

— Выгоните её, проклянёт дитя! — как не в себе заверещала роженица. И может в другой раз Донован бы приложил ухо, ведь девочка скверной меченная, но не сейчас! Уж больно жалостью и знанием твердым глядели огромные глаза чудного ребёнка.

— Тихо! — перекрыв бабий злобный гвалт, растущий аки ураган, рявкнул он сурово. — Её сама мать-судительница печатью чистоты пометила! — а сам склонился. — Знаешь, что за беда?

Бусинка часто закивала.

— Маленький в утробе не так лежит, повернуть надобно! И зелий дать кровь затворить, да боль ослабить!

Несколько тяжких мгновений священник терялся в сомнениях, моля спасителя безгрешного творца о совете, а затем, набравшись решимости, кивнул, дескать, действуй!

Бусинка подошла к ложу под ошалелым взором самой будущей матери, взвывшей очередным приступом боли да оградительной молитвой. Нечеловеческие ручки стали трогать огромный живот, а Бусинка, смежив глазки, сама помянула творца!

«Ну ведь лосиха та в ущелье была в разы страшнее!» — понапутствовала себя маленькая знахарка, уже столкнувшаяся с подобной бедой.

— А ну, покладь верещалку беззубую! — подняв пред собой верный двуручник, гаркнула Алира, приглядываясь, как за спину навьи заходит Хорш, примеряясь к маху секирой.

Из-за бревен частокола, развеяв ночной полусумрак, вылетели факелы — кнехты, хоть и сверкая на бледных рожах холодным потом, глянули остриями взведенных болтов и стрел из-за затёсанных верхушек частокола-тына!

Призрак девы в вычурном воздушном саване замысловатой кружевной оторочки по вороту и длинным рукавам медленно положил свёрток на земли насыпь у ближайшего надгробья и ринулся на мечницу. Но не было более той жинки-супружницы баронской! На неё летел ужас в черных лохмотьях истлевших, сгнившей чуть не в череп оскаленной личины, обтянутой серой, аки пергамент, прореженной язвами кожи, запавших глазниц-провалов в бездну чёрную. Несся, широко раскинув руки жёлтых когтей загнутых.

— Мой первенец! Никому не отдам! — столько тоски и горечи было в крике надсадном покойницы, что чуть не оледенела кровь в жилах ражей дикарки.

Но будто разом всеми предками славными направляемый меч тяжело грянул из-за головы замаха, разнеся на излёте каменную плиту, развеяв навью, будто от боли взвывшую!

«Ага, припекает тебя черная сталь!»

Упреждающий крик вождя заставил обернуться, крутанув перехватом клинок, вдарив наискось снизу-вверх с левого бока по соткавшейся из обрывков туманной мглы дамочке.

– — Не отдам! Мой! — полным мрачной тоски невыносимой, эхом погребального колокола разнеслось по кладбищу. Будто стаявшим снегом просочилась Аннис сквозь землю.

— Она здесь, не теряйте бдительности! — воскликнул Элиот, явив себя в призрачном образе. Его пронзив безвредно, в землю глубоко вошли арбалетные болты и стрелы — очнулись, прорвав вязкие нити страха, кнехты баронские!

— А чем вам наш-то не угодил? — крикнула дочь клана стрелкам, пошатнувшись от вздыбившейся в сапогах земли.

Иной раз сам диву даёшься, как быстры бывают ноги, ведь едва твердь в ногах мечницы пошатнулась, как она с Хоршем, да хватив попутно одной рукою сверток, оказались футах в двадцати от растущего как на дрожжах пузыря, выворачивающего надгробные плиты, поднимающего из глубин сгнившие гробы! Свищ из дёрна рос, гнойником раздаваясь вширь.

— Волоки его прочь, борода! — протянула сверток Хоршу Алира, моментом углядев, как соплежуй щекастый, трёх кудрявых волосин на челе, глядя из-под материи во все глазенки, пучеглазо пялится на неё! Скривив оскалом лик в узоре вайды, она решила обрисовать малявке их незавидное положение, да только грудничок вопреки ожиданию дочери клана, задрыгав ручками и ножками, зашёлся потешным таким, писклявым, даже не смехом — гуканьем!

— Я ворочусь! — уже мелькая ногами, окрикнул её вождь, унося бесстрашное сердечко прочь от жальника!

Но мечнице было сейчас не до него — пузырь, в коий уже вонзались оперённые древки, наконец разорвался, обдав тленным смрадом кладбище! Явив миру жуткое месиво костей и рёбер, неведомыми силами собранных воедино — тварь из ночных кошмаров четырёх длинных лап, удерживающих невнятное ощетинившееся гребнем тело. Больше всего громада, изнутри пронизанная свечением, напоминала поджарого охотничьего пса, футов семи в холке, вот только взамест головы в районе шеи был лютого вида зев из обломков рёбер, а холку пред шипастым гребнем венчала темное естество бароновой жены, вросшей в костяного голема в районе талии.

— Мой! Никому не отдам!

Разнося надгробные плиты, монстр, когтищами распахивая дерн, целенаправленно ломанул в сторону наддававшего прочь под стоны старых коленей Хорша. Стрелы перестали бессильно бить в потустороннее нечто, видать кнехты, раньше зим оседев, замарав штаны, залили журчащими ручьями все свои укрытия.

Всего несколько скачков отделяло обжившуюся костяной плотью Аннис от старца-вождя, когда, с разбегу толкнувшись ногою от надгробия, Алира взмыла вверх, блеснув черной сталью в свете луны, обрушив широкий клинок на хребет некротической твари, брызнувшей в стороны костяками!

Рядом запел молитву Элиот, но тщетно — видать, лишившись жизни, он не мог призвать своим пением силы создателя! А тварь, вроде как разлетевшаяся клочками, стала, суля горести, собираться воедино, да прытко так собираться, щёлкая останками, но не псиной, а длинным шершавым на обломки костяков телом, могильным червём, чью головёнку венчали с десяток черепов единой сросшейся пасти.

— Горна жаркое пламя! — изготовив двуручник направленным вперёд остриём, будто хвастая кованными шипами, дочь клана стала отступать, пока новая, не менее отвратная ипостась призрака свивалась в кольца для броска! Бросок сродни вспышке молнии, расчертившей небес твердь, грянул внезапно, и Алира на силу его приветила, рубанув с левого плеча, частью разнеся лютого вида голову, тем же мигом собравшуюся воедино!

Тяжело вбирая в себя воздух, тленным послевкусием пронизанный, заставлявший чуть не согнуться рвотой, мечница сдержанно пятясь, без устали плетёт клинком размашистые росчерки, широкие мельницы и восьмёрки, осаживая непрестанно жалящие наскоки чудовищного червя! Не желая признать своё поражение, дочь клана исступлённо вкладывает всю свою ярость в каждый сокрушительный в своей мощи удар, иной раз множимый разворотом! Руки, размывшись для глаза чуждого, будто обволакивают разными хватками рукоять и пяту за крестовиной! Не раз и не два она промеж своего громкого дыхания слышала, как их бестелесный пастырь пытался подсобить молитвенным словом, да только бестолку!

«Эх, дуболобы узколобые, жечь надо покойников! Неча им назад окромя перерождения возвращаться!» — Алира метнулась вправо, пропустив костяной распахнутый зев мимо, а сама, лихо крутанув над головой двуручник, изогнувшись в хребте, рубанула на исходе снизу, снеся дохлой гадюке в бревно доброго дуба толщиною головёнку.

Еще взмах — и кончик клинка, несмотря на два шипа, пригвоздил трепыхающееся чудище к землице! Но длинное тело обвило ражую дикарку, вгрызаясь в тело чешуёй обломков костей, стягиваясь все туже и туже под отчаянный крик Алиры, чувствующей, как, разметав дублёную кожу кирасы, острия глубоко бороздят плоть. Пред ликом мечницы, вайды узора поплывшего потом, исказившегося воплем, злобным торжеством соткалась из небытия Аннис.

— Ани, стой! Остановись, молю! — уже по всему подобравший шестопёр барон стоял подле, свесив негаданным бессилием руки со щитом и булавою, а призрак медленно обернулась. Слезла гнилью, будто смытая дождями, черная оболочка навьи, явив туманный облик красавицы, скорбью и горем взирающей на своего избранника! — Так не должно быть! — Руд был бледен, не краше призрака, но тверд во взоре! — Отпусти её!

— Но моё дитя, наше дитя, я не отдам его никому! — подёрнулась сменой личины из светлой в страшенную на миг Аннис.

— Это не наш ребёнок! Он почил вместе с тобой. Молю, оставь живых и упокойся с миром в свете творца, дождись меня там за чертою, в отмеренный создателем срок я приду к тебе, любимая!

Алира смогла наконец вобрать в себя воздуха, ведь хватка могильного змея ослабла.

Призрак женщины исказился словно от муки, глядя на своего супруга. — Нет, мой! — взвизгнула навья, вновь принимая тьмы мерзостное гниющее обличье. И вот бы конец настал храброй дикарке, да только Хорш уже был подле, заправским дровосеком несколькими взмахами облюбовав плоть, отжившую костяную, даруя вожделенную свободу дочери клана. Черная сталь, хоть и не так, как с адовыми порождениями, но дела своё делала!

Теперь уже втроём встав спиною друг к другу, Руд, Хорш и Алира, утратившая былую резкость и силу ранами, идущими кровью, булавой, секирой и двуручником осаживали наскоки мёртвой длинной гадины, что раз от раза собиралась воедино все дольше, будто теряя силы потусторонние.

Метался, не в силах помочь, бестелесный Элиот, до того мига, как негаданным наитием не сподобился хватить, вторя молитву, бесплотной хваткой меч Алиры, в точности повторив её движение. Не иначе соприкоснув воедино свой призрачный образ и её плоть.

Разводы стали по длинному клинку слабо, но блеснули златым свечением, а от размашистого удара с оттягом в горизонт тварь шарахнулась ужасом и криком Аннис замогильным, зачернела, идя гарью, костей плоть, собранная злой волей в длинное извивающееся тело!

Не медля, не иначе богов заступничеством победным мигом, Алира, чуть не кроша зубья скрипом сведённых челюстей, ринулась последними силами вперёд, оставив их невольный строй, в миг оборота вокруг себя раскрутив меч да переведя хитрым финтом его за спиною, рубанула от души сверху, завалившись после бессильно на махонький погребальный холмик в тень покосившейся плиты.

От этой ласки туманную призрачную хозяйку вышибло из скверного обиталища, оставив останки валяться обычной грудой костей, и тем мигом невместно откуда взялся силуэт темный, будто огнем блеснувший на дланях, хватив баронову жинку за бесплотную голову.

Пред неотвратимо смеживающимися глазами Алиры в туманной мутной хмари плывущего взора показалась странная фигура, по всему женская очертаниями, в накинутом на чело капюшоне, добротной черной кожи кирасе с лоскутами кольчуги вставок, перетянутой ремнями, с левым наплечником, в клёпанных наручах и штанах, заправленных в высокие сапоги с отворотами.

Незнакомка, вторя Элиоту мольбу, так и сжимала дергающуюся аки белка в силках Аннис горящими нестерпимым златым светом дланями. Но тьма беспамятства все же подобрала мечницу, последним мигом пред пропастью забвения запомнившую, как крик нестерпимый Аннис разом затих, и призрак опосля вспышки яркого света, видимого не иначе за много миль, будто воспарил в полный звезд небосвод. Воспарил свободно, легко, хоть и тянулись, стыдя тьмою ночь, к нему бессильные ныне чёрные завитки!

— О, в себя приходит! — опять, как на том утесе, до мечницы из несусветного далёка донёсся голос Бусинки. Ей вторили хвалы, и творцу, и древним богам, совпавшие в унисон разных голосов.

«Нет, не померла!» — явно определила дочь клана. Ведь не черная кузня под корнями земли глубокими предстала ей, освящённая горном, питаемым тверди кровью — лавой, да не слепой кузнец, извечный Сидрас, последний из рода великанов, сурово отложив единого кристалла молот, трогал дланью клинок её духа, по узорам да сколам судя, кинуть ли в горн, дабы душа переродилась в новом теле, или в кучу ржи металла на злую проклятую участь! Не было того чертога тёмного, только боль! Тело взвыло каждой мышцей и костью просто попытке поглубже вобрать воздух. А на силу разомкнутые веки явили поначалу смутные лики, сменившие тёмный настрой тревоги облегчением и улыбками — малышки, опять ощетинившейся своей улыбкой от уха до уха, что теперь так сильно полюбилась сердцу воительницы, Хорша в длинной рубахе, схваченной поясом широким множества блях и ремешков, и барона в том дублете поверх рубахи, равно как на приёме! Рядом бок о бок с Донованом обретался Элиот своей незыблемой бесплотной формой в тёмной сутане и странная молодая девушка в хитром сплетении чёрных дублёных пластов кирасы тиснёной письменами и лоскутами кольчуги! Грудь незнакомки была перетянута двумя ремнями, пристегнутыми к поясу, тяжелевшему парой кошелей, а лицо высоких скул, заострённого подбородка, прожженных темных непроглядных глаз было бледно на тонкие черты, что ещё пуще казались суровыми от угольно-черных волос, собранных в тугой хвост.

Алира лежала под пуховым одеялом на большой кровати под балдахином, да не в гостевой комнате, а хозяйской, самого барона опочивальне, отданной ей в благодарность под постой, ярящегося кипою горящих поленьев камина, распахнутого ставнями окна с левой руки. Собрание друзей со странной знакомицей, по всему в конец угомонившей жинку баронову, стояло у ног.

— Как малец?

— Все хорошо! — засияла Бусинка, перескочив прикрытые одеялом ноги воительницы, устремившись к столику справа у изголовья, принявшись деловито намешивать в чаше множество всяческих трав и кореньев, устилавших столешницу. — Родители пообещали до конца своих дней тебя молитвой за здравие поминать! Хочешь принесу? — под нос поданный ручонкой тонкой трёх пальчиков-коготков влез кубок, терпкий на ароматы трав.

— Нет! — попыталась подняться Алира, отпив пару глотков, да только охнула в голос, ведь все тело пронзительно взвыло мукой от единственного движения! — На беззубого лепеталку и там нагляделась! Где мои вещи? Пора в путь! — В этот раз она даже осилила подъём спины, тут же обрушившись обратно на подушки.

— Может через луну, а то и две! — покачал головой Хорш. — Досталось тебе, не каждый очнётся, наша кроха тебя всю перештопала!

— Досталось бы и пуще, коли не она! — кивнула головой дочь клана в странную особу.

— Это Лирия, она покаянница, демонолог, экзорцист и оккультист из сестринского ордена поборниц! — представил чуть склонившую голову их спасительницу Донован.

Алира меж тем пристально разглядывая странную особу, на раз смекнув, по чьему завету эта Лирия оказалась неподалёку — кто, как не жрица-судительница, приставила к ним свои глаза! Но сейчас дочь клана больше волновало другое. Средь вежественной беседы, посреди которой мечница по началу, не поверив ушам, прознала, дескать, Бусинка помогла принять тяжёлые роды, и заверений барона в том, что они вольны оставаться гостями сколько будет угодно, и как только мечница немного окрепнет, он закатит добротный пир, Алира нет-нет, но мельком разглядывала перстни на пальцах этой самой покаянницы — по четыре золотых кольца на каждой руке странными узорами гравированные. И едва её, пожелав скорейшего выздоровления, оставили в руках Бусинки да Элиота, она, очередной раз охнув, приподнялась.

— Тащи гвоздь какой да берестину, или дощечку! — скомандовала дикарка поднявшей бровь Бусинке, на расспросы бесплотного сподвижника только махнув рукою.

Ни бересты, ни дощечки в наличии не оказалась — их сменил пустой пергамент и перо с чернильницей.

Священник-дух изумленно покачал головой, на раз ухватив замысел мечницы, что, высунув усердием кончик языка, иной раз отводя на вытянутых руках лист, придирчиво оглядывая своё творение, кропя каплями пергамент, равно одеялу, стала выводить на нём пента — да гексаграммы, исщербленные по концам глифами, с приметных освященных колечек.

— Ничего не выйдет! — улыбнулся её ходу мыслей Элиот, подивившийся той точности, с которой Алира перерисовывала витиеватые росчерки ритуальных экзорцистких символов, не взирая даже на латную перчатку, вразрез всей одёжке не снимаемую из-за скверны проклятия кряжистой воительницы.

— Это ещё почему? Кольца мне и даром не нужны! А вот вдоль дола узорчиком клинок помечу — всяческую отжитую мерзопакость на вроде тебя гонять!

Конец ознакомительного фрагмента.