Последний молот

Арсений Михайлович Зензин, 2023

Его мир, равно как и служение, оборвались виною церковных фанатиков, ересиархов под обманчиво праведной личиной пастырей. Его жизнь, бессчётная череда неравных битв, завершилась на залитой кровью площади, средь криков и воплей ужаса, ценою выживания тех, кто не был этого достоин. Но даже в смерти он не смог обрести заслуженного покоя. Силы, что удерживают равновесием сами столпы мироздания, безжалостно низвергли его обратно. Лишенный памяти, не ведающий даже имени! Сможет ли он остаться прежним, сохранить непорочным светом свою душу? Узнав, что все, что было ему дорого, сгинуло! Пошло пеплом и гарью высоких костров, заслугою и волею тех, кого он, не скупясь своею крови, безропотно заслонил.

1 глава

Безымянный.

Внемлите мне о чада мои! Ибо слова мои, преемницы и рукоположенной провидением длани пророка, принесшего свет его в мир наш тварный. Пречистого Илира! Несут вашим кровоточащим тревогой сердцам и измученным душам, несказанную радость и очищенье! Вчера мы, заручившись словом пречистого и волей его, судами праведными искоренили всех повинных в мракобесии еретическом, захлебнувшем бедные земли от света отлучённые!

Проклятые навечно Молоты, сиречь Вороны бдящие, сгинули в праведном пламени очистительном. А на завтра мы воинством грозным своими чистым кроткими сердцами! Палом зачиненным от святых костров, выжжем всю погонь с проклятых ныне земель. И я как верховная мать судительница, озарённая светом им принесённым, клянусь! Не минует и года как после пала возродятся в чистоте и новой поросли земли с ужасом снедаемыми окрещённые.

Речь верховной матери судительницы Лириам.

Год 488.Храмовая площадь Нагдельбурга.

Год 537.

Снедаемые земли.

Два оборота, хрупкая на вид женская рука хватает длинный кинжал оплетённой рукояти за кончик. Еще бросок, три оборота, в ладонь ложиться рукоять. Несмотря на привычную забаву, Лелианна даже не смотрела на идеально отточенный клинок стилета.

Девушка с давно не мытыми некогда светлыми волосами, убранными в тугой хвост под затёртой треуголкой. Обряженная под видавшим на своём без малого веку и лучшие года, черным плащом, в серую рубаху шнурованного ворота. Подпоясанную широким поясом множества ремней, изнывающим от множества снастей, да суконных штанах, заправленных в заляпанные грязью сапоги ботфорты.

Всё её внимание с высот козлов длинного экипажа, восседающей рядом с извозчиком, было обращено на округу. Серые глаза на обветренном заострённом лице, тонких посеченных шрамами губ, бдительно-хищно рыскали по сторонам. Узревая так и не ставший привычным безрадостный пейзаж. Сгущённый безумством всех отвратных тонов, мертвенными красками передававший все какие есть красоты снедаемых земель, загробного царства воплоти.

Давно не паханные, переставшие родить урожаем пшеницы поля. Полуразрушенные фермы да деревеньки всё непостижимо неподвластные тлену, впавшее в некротическое оцепенение без квохтанья кур, без мычания да блеянья скота, осиротевшие лишившись криков неугомонной ребятни, снующей по дворам. Обнесённые едва стоящими изгородями да плетнями остовы глинобитных, каменных и каркасных жилищ, чаще рухнувшие кровлей, злобно зыкающие пустыми взорами кривых, покосишься дверей да окон.

Караван неторопливо проползая, миновал и леса без единого зелёного листочка, выстланный взамест шелковой травы и мягкого мха бесчисленными костяками, чьи стволы, перекрученные мукой, принимали-таки очертания что в пору было портки менять, а ветви загребущими лапищами тянулись к небесам, будто моля серо-свинцовую твердь о капле света спасительной зари. Но заря уже как с полвека не удосуживала своим вниманием этот в былую пору живородящий радостный край, только извечные проглоклые сумерки да частая морось, неспособная заставить своими слезами пробиться жизнью зелень.

Средь деревьев, как и остовов домов, часто виделись полупрозрачные жуткие с одного вида фигуры. Словно стенающие мотылялись там бестелесные призраки былых хозяев и охотников. Но Лелианна и глазом на них не вела, они в противовес прочих тех, кого она так бдительно высматривала могли лишь бессильно пугать.

Крытый экипаж настоящий дилижанс, чья длинная карета была скроена из толстой доски, обитой для пущей надёжности металлом, противно вздрагивал на каждой колдобине. Лаская будто неумелый любовник и без того замозоленный зад.

Раньше этот тракт считался одним из лучших в королевствах, ведь мостили его не кто-нибудь, а известные мастера гномы. Сотнями телег купцов и торговцев, везущих изысканные товары со всех концов мира, пульсировал он жизнью. Но за пять десятков лет, проведённых без угляда, дорога покрылась выбоинами и частично заросла жестким, как проволока сорняком, единственным, что росло в этом проклятом снедаемом краю, лишенном ласкающих обьятьев солнца.

— Просила же! — нахмурилась Лелианна, услышав, как рядом, заскрежетало кресало.

Сосед, уже немолодой мужичёнко с добротными залысинами в клёпаном хауберке и плаще неопределённого цвета. Ощетинившись щербатой улыбкой на давно небритом изъеденным оспой лице только дымно пыхнул трубкой.

— Не нравиться полезай на другой экипаж али телегу. — многозначительно заметил Альберт нахлестнув упряжь, придавая прыти четвёрке лошадей.

Действительно, Лелианна на дух не переносящая запах табака могла запросто выбрать другой транспорт. Ведь по старому тракту, окружённому мёртвыми давно непахаными полями, скрепя высокими колёсами и дымя трубами небольших печей, встроенных в грубо сколоченные домики, поставленные на колёса. Длинной вереницей подобно змее ползло множество крытых экипажей-дилижансов и телег, целый гуляй город из восемнадцати повозок, упряжённых то двумя, то четырьмя коняками низкорослой, но кряжистой породы.

— Тебе плешь отвратная гляжу думно, что я здесь от своей хотелки сижу? — скрипнула зубами Лелианна. — Вот заряжу твою дымелку гномьей радостью. — девушка, засунув кинжал за отворот высокого левого ботфорта, показательно похлопала себя по левой стороне пояса. На котором средь множества кошелей покоилась травлинка с порохом по соседству с кожаной кобурой из которой выглядывала рукоять самопала, редкого колёсцевого затвора, точной копии того же что и на правом боку. — Так пыхнешь, остатки пеньков корявых выскочат через затылок.

Альберт, не найдясь с ответом, насуплено выдохнул дымное облако в сторону, и чуть не задавился следующей затяжкой от крика Ансгара восседающего на крыше экипажа. (Вороны)

С крыши повозки показалась наголо бритая голова юноши, чей распахнувшийся проказами ветра плащ на миг показал усиленный металлическими пластинами хауберк. Голубые глаза северянина смотрели с небывалой тревогой, в одной руке Ансгар сжимал лук с наложенной стрелой, другой указывал в сторону маячивших на севере, за мёртвыми полями, высоких прорежённых круглыми башнями серых городских стен. Словно стягами, украшенных нанизанными на колы телами.

— Рехнулся щенок какие вороны. — сплюнув с козлов, нахмурил брови возница. — Их в этих краях не видели со времён падения! Почитай пол века. Ишь разыграть решил! Вот крикнул бы умертвие, рвать его в холку волкодлак али кающиеся вот тоды и поверили бы!

Но триаду Алберта прервал сильный тычок локтем под бок. Лелианна недвусмысленно повелев «заткнуться» уже сама зацепилась взором за чёрно-свинцовый небосвод над проклятым городом. Ведь там аккурат вокруг дымного столба, чье невидимое из-за стен чернея как говаривали ночи пламя, питающее злобой низкие грозовые тучи. Ловя распахнутыми крылами, потоки воздуха, низко парили едва приметные точки. Парили над городом, от которого всеми правдами и неправдами старались держаться подальше (Скарабеи). Именно так нарек простой люд и пограничные гарнизоны, алчущие добычи поисковые отряды навроде ихнего, что ватагами висельников, душегубов или наголову лишённых ветеранов — вольных рубак рыскали по безжизненному пятну на севере вольных королевств, проклятому графству, отнятому от света творца.

Пару мгновений девушка всматривалась в порхание птах — вестников смерти, а затем, решительно единым разом затрубила в небольшой рожок, что висел на стенке дилижанса под кованным светильником стеклянных стенок. Давая сигнал к остановке всего «Гуляй города».

Телеги и повозки, осадив коней упряжью, останавливались под взволнованные перекрикивания люда. Спешно, но без лишней сутолоки покидающего свои колёсные убежища. Зазвенела отворённая из плена ножен и промасленных чехлов сталь. Заскрипели кожей лёгкие кирасы да хауберки, залязгали кольчуги да латы. Разношерстно снаряжённые скарабеи порывались вперёд, сжимая гизармы, щиты, мечи и копья. У кого растянув напряжением плечи, на ложа и древки ложились стрелы и арбалетные болты, у кого дымя запалами замерев кремневыми затворами, взводились длинные ружья самопалы. Возникла сумятица, люд встав строем у головного экипажа пялился во все стороны. Но привычных врагов ходячих мертвецов, оборотней и того хуже было не видать, лишь унылая отвратная взору картина снедаемых земель.

Сквозь нарастающий недовольный гвалт послышалась упругая поступь и лязганье доспеха. Через толпу подобно носу каравеллы, разбивающему волны, прошла Элисиф. Высокая ражая своею статью женщина в чёрных вороненых доспехах с едва видимым оттиском розы на нагрудной пластине, из-за правого громоздкого наплечника которой высилась длинная рукоять двуручного меча (Клеймора). Длинные тёмные волосы были заплетены в тугую косу, а волевое чуть грубоватое лицо твердого подбородка выгоревших зелёных глаз было полно сосредоточенности. За ней привычной тенью следовал Эйк, молодой воин в точно таких же доспехах с тем-же клеймом на груди правда более низкого качества. Послушник-сквайр оставшийся верный своей присяге.

— Какого рожна, что за кипеш? — оглядела она с высока своё маленькое, но лихое воинство.

— Вороны над Эльбургом командор. — спрыгнув с козлов Лелианна подошла предводительницы каравана.

Это не было простым прозвищем, все знали, что некогда эта крепкая что кованый гвоздь женщина, до того, как пасть на самое дно присоединившись к скарабеям. Действительно высоко стояла на иерархической лестнице ордена черных сердец. Аккурат до той поры покуда их, как и множество других воинских братств не расформировали цепные церковные псы Карающая длань Илира. Углядев в действиях и уставах перечащие канонам церкви непотребства.

Командор медленно перевела взор на небезызвестный город и долго смотрела на воронов, круживших над ним.

Все замерли, обмирая сердцами. А не прикажет ли их бесстрашный предводитель глянуть, что заставило давно невиданных здесь птиц облюбовать проклятое место.

— Да хоть золотой дракон с сапфировыми яйцами! Наша цель доставить груз в ломаные хребты в оплот Церфердар, но прежде заглянуть ненароком в монастырь святого Кутберта. — под едва слышимый выдох облегчения изрекла Элисиф. — Да хоть объявись здесь сам пречистый Илир, пророк слова его и повели завернуть в Эльбург, обещая вечное блаженство, я все ровно не поведу туда людей.

Лица заискрились улыбками «Да у них есть цель, сулящая нехилые барыши, до которой ещё две недели ходу подсоби Илир не наткнуться на какое лихо. Неча отвлекаться на всяческие знамения будь они хорошие или грозные, тем паче ведущие в не к ночи будь упомянут «Эльбург»

— Командор! Командор! Сквозь толпу насилу пробился молодой парень почти ребёнок в относительно чистой рубашке и фартуке подмастерья. — Тебя маэстро кличет, вылезти норовит!

От этих слов Элисиф прищурила глаза и твёрдым шагом направилась вдоль повозок к самой большой, коптящей в середине каравана аж тремя трубами. Зайдя за дилижанс, командор поднялась в распахнутую дверь по трём спущенным ступеням и оказалась в настоящей алхимической лаборатории, вскружившей голову непередаваемым букетом запахов.

Её взору предстал здоровенный стол, заставленный великим множеством колбочек и пузырьков да склянок, там-же ворча жару горелки небольших мехов, на одном из тигелей, пыхтел обвитый медными трубками перегонный куб. Все стены, оббитые парусиной от лишней сырости, были обвешены полочками забитыми, кореньями, порошками, травами камнями, заспиртованными зверьками и органами тварей в большинстве своём добытых здесь же в снедаемых землях. А на вычурном кресле нервно ерзая, восседал по виду древний старец Исаак.

Мало кто знал, что этому изнеможенному невероятно тощему мужчине с густой седой бородкой и наголо бритой головой в длинной рубахе и обожженном фартуке таком же что и у его подмастерья. Минуло всего сорок лет, тем паче глядя на расписанное морщинами лицо с запалыми черными глазами.

— Элисиф поторопись, заклинаю тебя, поторопись! У него осталось мало времени!

— У кого Исаак? У кого мало времени? — непонимающе потянула командор. С тревогой глядя на своего хорошего друга, не раз выручавшего весь караван своими лечебными отварами и зельями. Даже лошади и те постоянно до самых холок были опоены его настоем разбавленном в воде. Ни одна животина в здравом уме не перешагнула бы границы этих земель своей волей.

Но пуще заслуг алхимика она ценила в Исааке его дар предвиденья надёжно сберегаемых в строжайшем секрете от прознадчиков карающей длани Илира. Он никогда не ошибался и все его предсказания с пугающей частотой сбывались. Нет, он не был колдуном, ворожеем или некромансером, что так рьяно выискивали церковные изуверы. Но даром обладал, страшным даром, стоившим молодости и здоровья. Вот и теперь Элисиф замирая сердцем, боялась услышать слова, что как подсказывало чутьё, направят её в Эльбург.

— Я не знаю, кто он, но мы должны его спасти, просто обязаны! Долго он посреди этого проклятого города не продержится!

Чуть склонив аки упрямый бык голову, командор сквозь стиснутые зубы промолвила «Хорошо» и вышла наружу, лихим чуть не разбойничьим посвистом созывая своих людей.

— Распрягай в седло десять коней, мне нужны добровольцы!

Боль была повсюду, она словно разрывала его изнутри, калёнными иглами пронзая каждую мышцу и кость, выкручивая спазмами конечности, взворачивая внутренности. Но самое страшное для свернувшегося на каменной крошке посреди холодной мостовой человека, длинной проплетённой косами бороды и растрёпанных русых волос. Была не всепоглощающая сардоническая агония, а беспамятство. Он не знал, кто он и как здесь очутился. Помутнённый рассудок, словно затопленный тьмой и омываемый волнами нестерпимой боли, от которой череп готов был лопнуть, отказывал даже в такой малости как имя.

Скопив все, какие ещё теплились в нём силы, крепко сложенный человек, будто обвитый тугими канатами мышц, сумел-таки с третьей попытки разомкнуть глаза. Чтобы увидеть, словно копящее ярость черное небо, низких грозовых туч.

Желудок подкатил к горлу, перевалившись набок он зашёлся рвотой, казалось всё нутро вылезало наружу, обжигая горло желчью. Закончив, как показалось безымянному спустя вечность извергать содержимое желудка, мужчина замер, оглядываясь по сторонам. Слезящимися глазами оббегая обветшалые каркасные дома на каменных цоколях, окружавших добротных размеров площадь с серой громадой Илирова храма двух рядов арочных контрфорсов, трех высоких стрельчатых окон под шпилем. Пред которой, завалившись на бок, возвышался почерневший от времени помост.

На помосте, почему-то казавшемся смутно так знакомым, ярилось огромное потустороннее пламя, лижа черными языцами выгоревшие столбы, уходящее тонкою струйкой чада в серо-свинцовую, набухлую язвами облаков небесную твердь. И там к его великой неописуемой радости, резанувшей судорожно сжимающееся сердце, оказались люди. Обложив кострище воздев руки к черным небесам замерли они, пав на колени.

«Кто я? Как меня зовут, что я делаю здесь?» — роились в тяжёлой гудящей голове бешеной стаей вопросы. И словно издеваясь над ним по ушам насилуя разум новой болью, били крики воронов круживших вокруг отвратного кострища.

— Помогите! Мне нужна помощь! — резанул наждаком горло отчаянный выкрик, обращенный к молящимся. Никакого ответа, люди продолжали будто в трансе чуть покачиваться, простерев руки к пику храма.

«Да что с ними, никак оглохли» — мужчина прищурился, вглядываясь в фигуры. — Слышите мен… — слова комом застряли в горле, едва он проморгался сводя пелену с глаз.

Это были не люди, вернее они перестали ими быть очень давно. С ужасом осознал безымянный, едва одно из существ обернулось. Сухая, серая, будто пергамент кожа обтягивала истлевшие тела, кое-как прикрытые церковными лохмотьями. На выстланных трупными пятнами личинах от глаз и носа остались одни чёрные как сама бездна дыры.

Любой другой на месте безымянного лишился бы рассудка от увиденного, но мужчина отчего-то быстро переборол свой страх, будто некогда он уже встречался с такими существами. Следуя инстинкту человек, принялся озираться в поисках какого-либо оружия и тут на глаза попался лежащий рядом длинный боевой кинжал (Корд) костяной рукояти трех рун. Безымянный ползком бросился к оружию и как раз вовремя, едва ладонь сомкнулась на шершавой рукоятке, позади приглушенно раздалось непонятное не то шипение, не то шепот.

Привстав на колени, беспамятный сноровисто обернулся, перехватив корд обратным хватом. Немощь и боль слезали с него будто смываемыми потоками решимости. За несколько шагов от него оказалось странная тварь в давно прохудившейся монашеской хламиде. Будто стелясь по земле, оно молниеносно бросилось вперёд, взвившись в высоком прыжке и в тот миг показалось сокрытое до поры капюшоном лицо. Туго обтянутый кожей череп с невероятно распахнутой пастью полной гнилых полузвериных клыков, со сросшимися глазницами и запалым носом.

Умертвие пронзительно взвизгнуло в полёте попытавшись сцапать безымянного широко разведёнными иссохшими лапами. Но мужчина умудрился поймать его за шею левой и всадил корд в голову чуть выше лба.

Он не знал, как ему это удалось, и даже не задумался об этом. Все посторонние мысли вытеснили неизвестно откуда взявшиеся инстинкты и холодное безразличное спокойствие, присущее бывалым войнам. Тварь оказалась не одна, несколько её товарок выскочили из ближайших домов кто через окна, кто через отворённые покосившиеся двери.

Чуть пошатнувшись, поднимаясь на ноги безымянный, отбросил невероятно легкое, словно невесомое тело в сторону изготовившись, как подсказывало сердце дать последний свой бой. От скачка очередной бестии он ушел влево полуоборотом, хорошим пинком за счёт инерции разворота с противным хрустом свернув шею следующей, благо противники перемещались неестественно низко как-то по-пластунски скользя над землёй.

Третий монстр вильнул вправо и попытался наскочить с боку. Схватившись за тощие запястья, безымянный повалился на спину, увлекая его за собой уперев колено в церковное одеяние в область груди. Перекувырнувшись через себя, мужчина оказался на враге сверху и всадил клинок аккурат в заросшую глазницу.

Момент победного ликования был краток, с нежити его смел очередной неупокоенный. Несколько метров они, сцепившись не хуже бойцовских псов, катались по брусчатке. Не менее пяти раз безымянный успел ударить тварь кинжалом, отчётливо ощущая, как отточенное лезвие, с трудом проходит преграду рёбер. Но раны в тело, по всей видимости, мало ту заботили. А вот хватку её челюстей он прочувствовал как должно. Тварь успела добротно так цапнуть его за плечо. От чего по левой руке стало медленно расползаться некротическое онемение.

Он почти сумел прикончить неупокоенного и занес корд, но тем мигом воспрявшие из небытия враги смяли его числом, подмяв под себя. Безымянный оказался на лопатках, правое запястье прожгло болью и до жути знакомым онемением, и не было и шанса стряхнуть слишком проворную для омертвевшей плоти, вгрызшуюся бестию. Но не это сейчас заботило человека без памяти, перед лицом разверзлась непомерно широкая пасть.

«Вот и конец!» — без тени страха решил безымянный, смежив веки, и тем мигом по слуху вдарил странный хлопок, заставивший его заново взглянуть в зево собственной смерти. Распахнутая пасть всё так же была в паре дюймов от его лица, вот только все, что было выше зловонно воняющих пеньков обратилось в разворошенную мешанину костей и увядшей плоти. Второй хлопок, запястье ощутило блаженную свободу.

Боковым зрением безымянный увидел женщину в серой рубахе да высоких сапогах с отворотами и диковинной шляпе. Сжимающую в обеих руках ещё более чудного вида оружие, деревянные рукояти с притороченными сверху трубками исходящие дымом. Одно она сноровисто засунула в кожаный чехол на боку, а во второе, поднятое вертикально стала засыпать кокой-то порошок из небольшого кожаного кошеля с узким медным горлышком.

Неупокоенные по-прежнему были рядом, но отчего-то отчаяньем загонного зверя брыкающегося и извивающегося ужом мужчину, чувствующего как его тело всё больше становиться холодным и чуждым, взволновали отнюдь не они, его до нельзя поразило оружие в руках незнакомки. Безымянный сам не ведая, откуда-то хорошо разбирался во всех видах стрелкового оружия от клееных луков до осадных арбалетов, но эти трубки он увидал впервые.

— Держись крепыш! — донёсся до него выкрик девушки что, закончив с порошком, тыкала в трубку металлическим стержнем.

Её голос вернул его к действительности правая рука, обронившая корд уже не могла сжаться в кулак и потому он проредил клыки очередному неугомонному мертвяку локтем, шумно выпустив стоном воздух, почувствовав, как в лодыжку тоже кто-то вгрызся.

— Клином! — это зычный голос принадлежал уже другой женщине, привыкшей повелевать в пламени самой лютой сечи.

Безымянный узрел как небольшой отряд, подняв из-за каплевидных щитов копья прорывается к нему, сквозь всё возрастающее число мертвецов. Чьи ряды составляли теперь не только эти стелющиеся по земле твари, но и другие отвратные неупокоенные по виду вчерашние горожане, вырывающиеся из всех давно покинутых жизнью домов. Явились и их извечные спутники, лютого вида питомцы дворовые псы, исковерканные в клыкастых поджарых чудищ, обросших язвами да нарывами.

Онемение почти захлестнуло разум, втягивая его в блаженную тьму. Снова хлопок и он видит, как женщина, служившая остриём режущего прытких покойников клина, в громоздком пластинчатом доспехе, истово орудуя двуручным мастодонтом клеймором, прорубается все ближе к нему.

Широкий горизонтальный взмах и три сухих мумий разлетаться ошмётками и потрохами. Оборот вокруг себя, косой удар разваливает в полы растянувшуюся в прыжке жуткую дворнягу. Крест на крест широкими мельницами порхает неподъёмного вида Клеймор. Но его вес не важен для воительницы, она пользует инерцию переходящих из одного в другой ударов. Снова оборот и руки, сокрытые пластинчатыми наручами, отпускают длинную рукоять хватаясь за конец клинка. Всаживая на исходе оборота тот гардой на манер чекана в мерзкую паукообразную тварь восьми лап, сросшуюся спинами из двух тел.

Пустота, безымянный не иначе из далека чувствует, как его словно мешок лука взваливают на плечи и куда-то волочат, закидываю на круп коня судя по запаху давно нечищеного, и бешенная скачка пред спасительным забытьем.

— Выживет Исаак? — опять этот грубый голос прорвал блаженство беспамятства.

— Должен, силён он! Ой как силён, некоторые и после одного укуса ноги протягивают, а этот чуть не в лоскуты погрызенный дышит на зависть горну кузнечному. — отвечает ей глухой почти шёпот, явно принадлежащий какому-то старцу.

— Кто он? Ради кого я четверых в Эльбурге оставила? — женщину переполняет горечь и судя по скрипу зубов ярость.

— А ты сама посмотри! — безымянный чувствует, как кто-то аккуратно берёт его за ладонь и поворачивает её тыльной стороной к верху. — Теперь поняла командор?

Ответом старцу сослужил лютый поток непристойных ругательств, ставших последним, что ещё донеслось до потухающего сознания.

Вокруг повозки алхимика собрались почитай все «скарабеи» гуляй города. Что встал кругом внутри местами уцелевшего частокола в нескольких лигах от проклятого города у добротных развалин трактира. Чья вывеска в виде гнола с кружкой сиротливо болталась на уцелевшей цепи у ещё держащихся на кованых петлях дубовых дверей.

Не смотря, на позднюю пору, погрузившую и без того лишенные солнечного тепла снедаемые земли в кромешную тьму, едва разгоняемую масляными светильниками и двумя кострами под уцелевшей кровлей самого постоялого двора каменных стен, до кучи пронизанную нарождающейся вязкой туманной хмарью. Едва ощутимой пеленой, что к середине ночи грозила окрепнуть настоящим сырым саваном. Не слышалось привычных перекрикиваний дозоров и сладкого запаха готовящейся еды.

Весь люд, все скарабеи, единой толчеей объяли экипаж, не пыхтящий привычно тремя трубами. Толпа шла тихими шопотами и пересудами, рьяно обсуждая сегодняшнюю вылазку в Эльбург, стоившую им четверых сподвижников и с каждым мигом разговоры приобретали повышенные тона, грозя перерасти в свару.

— Вот на кой полезла она туды? — пыхтел сварливо трубкой Альберт. — Ради какого-то доходяги, что и до утра то не доживёт?

— Еле ноги унесли! — кивал ему Раль, лет тридцати одноглазый воин в тяжёлой кольчуге под чёрным сюрко и плащом, заросший двухнедельной щетиной и длинными серыми волосами. — Бросились в самое пламя почитай со всем проклятущим городком на пиках померились. — в доказательство своих слов он постучал кулаком по упёртому в землю щиту, добротно помеченному следами когтей.

— Но! Ишь хлеборезки свои раззявили. — гаркнула на них Лелианна привычно играющаяся со своим клинком. Девушка стояла, опершись спиной о дощатую стену дилижанса ставшего центром всеобщего внимания.

— Мы люд вольный раз хотим то и ответ получим. — тихо так, но уверенно ответил ей Томас. Кривоногий здоровяк в длинном чешуйчатом ламелляре с солидным палашом в одной руке, тискающий бацинет с кованым забралом другой. Былой кавалерист ландскнехт с широким посечённым лицом гневно хмурил кустистые брови.

— Коли вольный то и топай себе в обратку, покуда потроха на клинок не намотали. — сквозь зубы бросил Эйк. Хоть левая рука юноши и висела на перевязи, вылазка тоже обошлась ему не столь дешево.

Вид былой послушник, что стоял рядом с Лелианной, опустив правую на рукоять бастарда в ножнах, имел весьма грозный. И от его слов далеко не тщедушный кавалерист замялся, прекрасно зная, что весь его раздольный и кровавый опыт конного ландскнехта и рядом не валялся с орденской выучкой паренька. Да и Дафна низкорослая но широкая в кости воительница огненно-рыжих волос, тугого хвостика и расписанного веснушками лица, кабы невзначай вставшая рядом, закинув шипастые головки двух цепов на плечи поверх клепанной дубленной кирасы не вызывала желания испытывать судьбу, всякий видел как лихо орудует дева своими игрушками!

Но вот дверца на задах передвижной лаборатории Исаака рапохнулись и по спущенным скрипнувшим весом доспеха ступеням сбежала их предводительница черная с лица, будто от траура или горя. Пару раз, оббежав суровым взором свой разномастный отряд, лихих своих душегубов она, чуть сощурившись, задавила на корню любые вопросы и протесты с волнениями.

— Забыли про обязанности мухоблуды? Где дозоры, где караульные мы не на побережье Халистана загар наводим! Не чую запаха лагеря! Неужто животы полны и сил не поубавилось! — голос командора, что раньше мог под вражьей атакой и ливнем стрел заставить держать строй не просто кнехтов вчерашних крестьян, едва обучившихся тыкать пикой, но элитную орденскую гвардию рубак. Мигом выбил из голов вольнодумства и мятежные помыслы.

«Скарабеи» едва слышимо перешептываясь и озираясь назад, забыв до поры о потерях, сноровисто разбрелись по сторонам кто в уже намеченные по периметру бывшего трактира караульные лежбища, а кто к своим крытым телегам готовить нехитрую снедь.

У большого экипажа алхимика осталось трое, сама командор, Лелианна и Эйк что в обыденном постоянстве глазами преданного пса смотрел на былого своего командира. Но даже в этом преданном взоре отчётливо читался безмолвный вопрос, что истово терзал сегодняшней тёмной ночью весь стан бродячего вертепа «Скарабеев».

— Я и сама не наведаю Эйк, Илиром клянусь! — Элисиф на силу смогла выдавить из себя скупую, но тёплую улыбку.

— А как по мне красавец! — посеченные губы Лелианны разомкнулись в томительном оскале. — Сразу видно статного мужика! Не чета нашим вшивым чахликам и задохликам. — многозначительно заметила она в скупом свете масляного фонаря, орудуя над колёсцевым затвором одного из самопалов, чистя механизм, нет-нет да поглядывая на колёсную резиденцию Исаака. — Этож надо столько сухарей одним кинжалом уложить! А сложен как! — глаза разведчицы аж сверкнули в сумраке.

Элисиф сузив зелёные очи, сурово по-матерински глянула на свою если не сказать подругу, то верную сподвижницу славную беспутным нравом. Эйк и тот уныло закатил глаза, тряхнув сокрушенно головой. «Они едва отбились от умертвий не где-нибудь, а в самом проклятущем Эльбурге. Потеряли людей, чудом сказать ушли, прихватив с собой живого! Живого из можно сказать самого проклятого места во всём обитаемой окуёме, а она все о своём слабом передке заботиться»

Лагерь, окруживший при-трактовые развалины посреди скованных тишью и ночным туманным смогом снедаемых земель, пахнул, наконец ароматами готовящейся еды. Слуха командора касались едва слышимые признаки деятельности доносившееся из экипажей гуляй города да перекрикивания дозорных.

Чуть скрипнув, отварилась дверь алхимика, и подмастерье Исаака исчез во тьме меж развалин, унося с собою полный мешок, звенящий склянками. Хоть и алхимик на зависть сиделки выхаживал сейчас их изгрызенного гостюшку неведомо чьим злым али божественным проведением оказавшегося в Эльбурге, но о обязанностях своих не забывал. Изготовив в избытке хитрое дурно пахнущее варево, то самое которым очерчивали границы лагеря каждую стоянку. Невероятно вонючая помесь, не иначе своим смрадом отпугивала всяческую неупокоенную мерзопакость что владычествовала в округе. Бестелесные призраки и те носа не казали за эту преграду.

Следом за юным подмастерьем почтительно поклонившись командору удалился и Эйк. Былой оруженосец-послушник Элисиф, привычно отправился проверять дозоры да сготовить какую-никакую еду своему командиру. Ведь для Элисиф, эта мелочь до сих пор оставалось незначительной нестоящей её высокого внимания суетой.

Повисло молчание, едва скрашиваемое вознёй из-за толстых стен обители алхимика.

— А ты чего пригорюнилась? Али тоже новичок по сердцу пришелся? — Лукаво толкнула Лелианна командора, видя, как та погрузилась в глубокую пропасть раздумий.

— Нет. — обретаясь сил не наградить сподвижницу звонкой оплеухой Элисиф опёрлась боком о высокое окованное колесо множества спиц. — Ты просто ничего не видила и не ведаешь кто он на самом деле.

В памяти Элисиф негаданно всплыло обрамленное длинной проплетённой бородой, морщинистое лицо наставника с огромным носом и маленькими глубоко посаженными глазками. Одгар это имя навсегда осталось в сердце командора. Как и то, как этот невысокий и невероятно могучий, неподвластный годам гном. Что несмотря на свой невеликий рост добро вколачивал в моложавые головы орденских рекрутов основы боя длинным оружием, от двуручных мечей до секир и молотов. Вот и сейчас прорвав пелену лет в ушах женщины зазвучали его слова, те самые которые с превеликим восхищением, он обращал в сторону падшего и преданного анафеме ордена «Воронов бдящих» сиречь «Молотов».

Много толок ходило в те годы, да чего там лукавить и по сей день ходят, когда ещё совсем юная Элисиф, незаконно рождённая дочь блудливого барона преступила подъемный мост и высокие врата одной из величественных цитаделей ордена чёрных сердец. Шестнадцатилетняя чуть нескладная девушка предпочла стезю праведной воительницы, судьбе жены какого-нибудь полунищего рыцаря.

«Молотов» поминали тогда шёпотом, в полслова, боясь дознатчиков Карающей длани Илира бешенных цепных псов Илировой церкви. Что на корню выжгли целое воинское братство и всех тех, кто имел хоть какое-то причастие к ним. Тысячи аутодафе, тысячи костров с отвратным запахом горелой людской плоти осевшей по стенам столицы. И все по одному приговору. За страшнейшее преступление передачу тьме и врагам всего сущего земель, некогда осветлённых светом слова пророка его, а ныне ставших черным пятном на всех какие есть карты.

Но наставник Одгар всегда на грудь вставал, защищая «Молотов» (Не было и не будет боле достойных воинов! Столь чести прилежных!) Вспомнились командору его слова.

В те далекие годы, как сейчас казалось целую жизнь тому назад, Элисиф с содроганием слушала вести о сих землях, кои людская молва нарекла «Снедаемыми». Чуть не каждый год святой Архиепископский престол пречистой церкви Илировой, под руководством великой матери судительницы Лириам созывал походы веры, дабы искоренить зло пятном, лёгшее на проклятое графство. И каждый раз из тысяч кнехтов да сотен рыцарей возвращались лишь единицы. Израненные, обессиленные оседевшие вперёд своих лет, былые тени некогда гордых воинов. Возвращались с застывшим неописуемым ужасом в пустых взорах и непонятными небылицами о неупокоенных воинствах из великого множества страхолюдин и мертвецов и самой тёмной владычицы. Но хуже россказней и зубодробительных баек вышли подарки, подневольно вынесенные из здешнего сумрака. Все те места в коие воротились ветераны, вскоре тонули в моровых поветриях и чумах прогнивали заживо проказой.

Святой престол щедрой мошною своей и посулами дела праведного, снарядил более двадцати таких самоубийственных походов, покуда не уразумел горестную истину. Эти сокрытые навечно сумраком грозовых облаков увядшие земли, не вернуть. А единственные кто был в силах хоть что-то противопоставить мертвецам и прочей дряни, были безжалостно выкорчеваны ихними же руками.

Вот тогда-то и возник отпорный вал. С севера снедаемые земли были ограждены Ломаными хребтами, горами вотчиной гномов. С северо-запада непроходимыми пиками Дрогдира. Соединёнными с Ломаными хребтами перевалом Худрускала. Южная граница омывалась беснующимся штормами морем Ильдифур. Оставался лишь запад славный своими лесными угодьями да злачными полями. Вот его то и затворили невероятной длинны стеною в несколько сот миль, на чьё возведение ушло более пяти лет. Высота в тридцать футов, глубокий ров, ровно тысяча башен, пятьсот гарнизонов и всего четверо врат.

Но как не, странно не смотря на весь лютый ужас и помноженную языками простого люда молву. Что вечно кружили вокруг лишенных света Снедаемых земель, бесплодной обители самой смерти. Именно сюда никогда не зарастала тропа, пробитая самыми отчаянными и свирепыми сорвиголовами со всех королевств. Что, сбиваясь в отряды подобные шайке командора Элисиф. Шарили в прогорклом сумраке навечно увядшего проклятого графства в поисках оставленных сокровищ. За звонкое серебро патентованных алхимиков, потроша не совсем мертвых местных обывателей и монстров, коих развелось здесь под пятой тёмной владычицы превеликое множество.

Впервые услыхав о скарабеях ещё будучи послушницей Элисиф только диву давалась, кто буде в твёрдом рассудке мог стремиться в эти проклятущие лихие края. Кто же мог знать, что не минует и двадцати лет как она сама, некогда поднявшаяся до самых вершин ордена, будет шнырять здесь средь сумрака и тлена командуя не элитным отрядом рыцарей, а разношерстной шайкой убивцев и душегубов.

Но как оказалось судьба, что по всем выкройкам не способная была боле удивить командора достала из рукава очередную карту. «Молота» живого «Ворона бдящего», неведомо чьей тёмной волей оказавшегося на её Элисиф пути, словно обманув само время.

— Ну, видела то я всё! Чай слепотой не страдаю. — отвлекла Лелианна командора от мрачных раздумий и горестных воспоминаний об утраченном. — И доложу тебе. Всё нужное у него на месте! Снасть на зависть каждому. — тихо так хохотнула она.

Легкий, но донельзя пронизывающий сырым холодом ночной ветер, чуть сбивая пелену крепнущего тумана, заставил Элисиф поплотнее запахнуться в плащ. Кованные латы холодили даже через подбитую мехом стёганку.

— А руки ты его видела? — спросила"атаманша"скарабеев даже бровью, не поведя на последнее замечание. Устремив задумчивый взор зелёных глаз на черный небосвод, будто загребущими лапами тварей расчерченный ветвями выродившихся скверной разложения древестнх крон, словно лелея надежду узреть сквозь свинцовую завесу звёзды, согреться их далёким светом.

Понапрасну, небесную юдоль от края и до края окуёмы ровно, как и промозглым днем, ровно, как и всегда, заполоняли собой тучи. Тучи, обрётшие свою необоримую силу от одного костра. В любых других краях вместе с тёмным саваном, укрывшим мир опосля захода светила, жизнь не прекращала свой бег. Уже вовсю щебетали бы ночные птахи, суетились мелкие, но прожорливые зверьки, парили бы светляки. Но только не здесь, здесь была лишь тишина и смерть.

— А чего у него там с руками? — неподдельно удивилась разведчица, тоже по примеру командора кутаясь в плащ.

— А вот сходи и посмотри. — не опуская головы сказала Элисиф.

Лелианна пожав плечами, тут же последовала её совету. Обойдя экипаж, девушка, бесцеремонно распахнув дверцу, поднялась по откинутым ступеням лестницы.

Слуха командора коснулись приглушенные толщиной стен крытой повозки нетвёрдые возражения Исаака и бесцеремонное «Да не съем я его, пшол прочь» сменившиеся оторопелым «Твою ж то мать! Илир пречистый!»

Вскоре Лелианна вернулась, а Исаак не иначе позабыв про удалившегося подмастерья показательно громко лязгнул затвором.

— Этого не может быть! — вид разведчица имела ни чуть не хуже, чем не многим раньше сама Элисиф. — Их перебили ну тобишь молотов. Уже как пять десятков лет тому назад, подчистую пожгли! Это просто совпадение мало ли у кого могут быть такие шрамы. — Лелианна попыталась заглянуть в глаза командора, но безуспешно.

— Не, это все просто вздор. — твёрдо ответила самой себе девушка, а уже в следующее мгновение прытко обнажив оба самопала, обернулась вокруг себя, подняв прицел в верх, реагируя на прозвучавший громом средь тиши, хлопающий звук. Вместе с ней молнией достав из-за плеча клеймор, изготовилась к бою и Элисиф.

Обе женщины замерли изумлением, медленно так растерянно опуская оружие. На крышу большого экипажа опустился чёрный как смоль ворон. Птица мудрым далеко не звериным взором оглядывала их. И под этим взором с губ командора невольно сорвалось.

— Вздор говоришь? — повисло в тишине.

Ворон будто изучая женщин склонил голову на одну сторону, блеснув в свете лампы черным клювом и сединою в перьях, затем на другую. Лелианна и Элисиф синхронно под гулкий набат сердец обменялись оторопелыми взглядами, первая даже невольно взглотнула, ощущая, как птица глазками бусинками прожигает её насквозь, до самых сокровенных глубин души. И вот многомудрый владыка небес, прервав смотрины нгеаданно глянул куда-то за их головы, глянул тревожно как недоступно простому пернатому.

У Элисиф екнуло сердце под пластиной с оттиском розы. Командор медленно-плавно тягуче-перетекающе, что присуще лишь прирождённым воинам, обернулась, боясь кабы не раздалось над её головой роковое (Кааррр..) но клятый вестник смерти не подвел её в ожиданиях.

Крик ворона гулко разнёсся над стоянкой гуляй города, нитями необъяснимого страха вползая по множеству дилижансов, по всем дозорам. Птица, взбив крыльями потоки воздуха, взмыла в высь, заложив широкий полукруг над становищем каравана.

Лелианна процеди что через зубы, ланью заскочила на козлы, гася масленые фонари. Она ровно, как и командор вперед ровняющего на бегу сиплое дыхание служки алхимика, вынырнувшего из туманной пелены. Углядела вдали средь хмари, застившей голый стволами искажённый лес, весть, что так поспешал доставить ученик Исаака. Глаза девушки намертво вцепились в голубоватые отсветы вплетающие новые краски в молочно-белую паволоку.

— Там. — выпучив глаза, силясь вздохнуть попытался сказать служка, указывая рукою в сторону откуда примчал. — Та…

— Знаю! Весь лагерь обошёл? Все окропил? — встряхнула Элисиф паренька ухватив за лямки кожаного фартука полного кармашков со склянцами. И получив более-менее внятный кивок пинком отправила в сторону дверей из которых высунул любопытством голову молодой старец.

— Сигналь! — бросила Элисиф ожидающей команды Лелианне уже приложившей рожок к губам. Алхимик, услыхав два коротких дуновения выбелившись с лица, буквально закинул подмастерье во внутрь и громко лязгнул запорами аж четырьмя.

Звук рога мором пронёсся над становищем будто объяв тьмой, единым порывом гася все фонари, захлопывая ставни окон, не оставляя и следа от недавно кипящего жизнью лагеря. Многие крытые дома синхронно заткнули засовами небольшие печурки, Илир бы с ним с дымом, пусть хоть глаза до нутра выест, не самая страшная участь, есть страшнее.

Тихо, в противовес дню беззвучно, ни тебе скрипа заново вскидываемых броней, ни тебе лязганье оружия, все скарабеи высыпались наружу. У каждого вроде всякого видавшего на своём веку отчаянного на всю голову рубаки, у каждого висельника. Лица выстилало во мраке потом, а глаза бегали безотчётным ужасом. Они ведали что грядёт!

Всего несколько минут и вся бесшабашная кодла, весь вольный ветреп, залег укрытый хмарью в несколько рубежей в просветах частокола и по развалинам, тиская до белых костяшек рукояти мечей да копья, поухватистей ровняя щиты, под единую молитву пророку слова его.

«А лошадей то опоили дурманом?» кованым гвоздём в глубины разума командора влетела мысль, но теперь было поздно. Элисиф с Лелианной да верным Эйком меся животами грязь лежали в авангарде у разрушенных временем врат частокола, обратившегося завалом в нечто сравни баррикаде. Та по разумению командора сможет хоть ненадолго, но сдержать вал неупокоиных.

«Сдержать? Уж не потешайся!» — саму себя оборвала Элисиф, зелёными даже не моргающими очами до боли вглядываясь сквозь щель нагромождённых брёвен в нарастающие свечение по укрытому завесой тумана тракту. Рядом зашебуршав пластинами доспехов, чуть ближе подполз былой сквайр, протягивая полоску вяленого мяса.

«Совсем сдурел! Будто мне ща до харчей!» — но взвывший зверем желудок с утра не видавший и маковой росинки, имел на тот счет совсем иное мнение. Всего пару раз удалось ей откусить твёрдого как подмётка сапога лакомства, чуть поморщиться казавшимся громом щелчкам со стороны Лелианны, взводившей натяжением крошечных ручек колёсцевые затворы своих самопалов. И тут окружающий мир перестал существовать, его разбило осколками невиданной ненависти, донёсшееся с тракта замогильное пение сотен голосов.

Явились кающиеся! Поспешающие в некрополь на поклон своей тёмной госпоже, взывающие о милости избавления непрестанных мук, второй уже полной смерти!

Может и посильно было сравнить его с церковными светлыми гимнами, тот-же стройный лад, громкие возвышенные голоса сотен глоток, поющие в унисон. Вот только стоило чуть вслушаться как обмирало нутро, а голову начинало садить тупою болью, что усердием зубца каменотёса волнами агонии проникала в самые глубины естества, вытесняя беспросветным мраком все то светлое, что ещё оставалось в душе. Хитросплетение слов было не разобрать, а если сказать, как на духу то и вовсе не хотелось, в обманчиво прекрасном ужасающем пении будто, сплетались исковерканными формами все языки одновременно.

Свет приближался, мертвенно голубое свечение будто проникшее из-за границ мира тёмной его изнанки и объявшее все окружающее пространство на многие мили.

На тракте показались первые силуэты процессии, ведомые призрачной фигурой. Чинно парящей над мощёнкой, раскинувшей руки девочки совсем ребёнка, растерзанного при жизни огнём. Самой темной госпожи фрейлина под защитой двух весталок, на первый взгляд женственных фигур наглухо оплетенных алыми лоскутами шёлка. Лишённые губ уста проглядывали из-под глухих капюшонов черного адаманта шипастых диадем, ухмыляясь во всю челюсть острыми зубами. Черные длани железных кривых когтей не меньше локтя длинны перстов едва не скоблили землю.

Троице поспевали ведомые тёмною волей мертвяки в истлевшей одежке былых крестьян да цеховых мастеровых, лишь местами прикрывающей высушенную плоть. Они ковыляющие вперёд, задрав отвратные личины бездонной черноты провалов глазниц к небесам, держали в когтистых дланях горящие потусторонним замогильным огнём лампады. Один, два, десять с полсотни, раззявивших невероятно пасти «сухарей» как величала их Лелианна.

Меж них вертя клыкастыми изъеденными язвами мордами мутно белых буркал, сновали псы под руку с в конец утратившими облик прежних людей вурдалаками алчно щёлкающими пастями. Следом держа поднятые пред собой мечи, громыхая шагали изъеденные ржой доспехи, меж сочленений которых клубился, чернея самой бездны мрак, а смотровые прорези шлемов рогатых топфхельмов озарялись все тем-же голубым пламенем.

Сердце командора ухнуло вниз, в пропасть леденящего отчаянья, когда призрак ребёнка поравнявшись с баррикадой рухнувших врат, замерла. Изуродованная девчурка словно, что учуяв, обернула частью выгоревшее до кости личико прямо на лагерь. За ней безвольными куклами замерли стражницы и все кающиеся. Оборвалось пение, призрак несколько секунд смотрела в сторону становища, а затем заискрившись улыбкой, уже чуть не вприпрыжку, ну в точь-в-точь живая непоседа, продолжила свой путь увлекая лишённые посмертия всамделишные полки, сызнова грянувшие отвратным своим гимном.

Великим воинством шествовали строхолюды по тракту, минуя забывающих о такой малости как дыхание живых существ, укрывшихся в развалинах Хмельного гнола. Их поступью вздрагивала сама земля, а хор то примолкал, то разверзался неописуемой мощью. Тухлый смрад стоял невыносимый, высились трепеща в унисон пению стяги с отвратным многолучевым символом. Даже средь скарабеев не все знали его суть. Командор ведала потому и отводила взор ровняясь на Лелианну.

За мертвыми рейтарами ковыляли по виду впрямь живой, вчерашние кнехты кто ещё в справных облачениях, кольчугах, хоуберках да широкополых капеллинах, а кто истлевшим костяком, числом в несколько сотен ведя на поводу очередную фалангу певцов. За коей исполинской тушей на многих десятках лап, бывших людских ног, полз безразмерный толстяк, весь окованный цепями и обломками броней с харей способно зевом сотен зубов напросто перекусить человека. В жирнеющих руках покоились рукояти цепов что пахали землю шипастыми головками не хуже плугов.

«Илир проводник воли его даруй мне сил! Укрой ровно щитом нерушимым светом своим душу мою! Огради от тьмы, словом своим и волею. Не оставь светоносный и пречистый в одиночестве верную рабу твою!» — твердила про себя заученную ещё в послушничестве орденском молитву командор. Созерцая процессию в которой показались и вовсе отвратные представители. Принявшие сросшимися перемешенными телами очертания пауков змей и прочих, прочих, прочих неописуемых страшилищ.

Снова лампады, сызнова пение что напрочь лишало рассудка, спасаемого только истовой молитвой. Элисиф чуть не искрошила свои зубы, увидав как один из скарабеев, одноглазый Раль поднявшись и обронив оружие, неестественно ломано поковылял следом неупокоиным с пустым выражением лица. Пение полностью выжгло его душу, но присоединиться к шествию кающихся ему не довелось. Рыбкою блеснул в мертвенном свете кинжал, угодивший аккурат в затылок, а рискнувшая привстать Лелианна залегла обратно.

Боль возвратилась под руку с сознанием! Агония снова пожирала его, сызнова безжалостно обгладывала каждый мускул или кость, калёными клещами надругиваясь над нутром. Безымянный застонал, то онемение, вызванное гнилыми клыками да когтями, схлынуло без остатка ввернув в глубокую пучину беспрестанной муки. Над ним едва видимые из-за заволочившей взор пелены, склонились седой старик с лысой головой да мальчишка ужасом распахнувший глаза.

По ноздрям вновь вызывая рвоту ударил непродаваемый сумбур терпких ароматов, чуть не разорвавший стенки черепа изнутри. Безымянный попытался закричать, но старец, зажав испугом его рот своей ладонью, повелел пареньку подать одну из склянок и залил в рот терпко отдающее душницей и темьяном густое варево. Тиски боли стали разжимать свою хватку, освобождая безымянного, неся покой и вскоре застеленные пеленой голубые глаза медленно так сомкнулись.

Но боле не-было тьмы, она не объяла его. Не иначе через размытую призму он видел, как его крохотную ладошку сжимает рука вся в лоскутной перевязи. Он видел, как женщина из-под чьего капюшона выбивались русые волосы, ведет его среди заснеженной дороги, извилисто бегущей средь обломанных клыков серых скал, тоже скрасивших угрюмость белёсым саваном.

Он узрел как скалы раздавшись уступили место двум каменным башням, чьи стрельчатые бойницы в верхах скрывались тенью серой черепицы крыш. Рукотворные исполины, соединённые меж собой огромными вратами, нависали над ним своей неописуемой мощью. Но громада донжона высившегося за ними серым колосом редких малых окон, главного строения цитадели и вовсе заставила ребенка благоговейно задержать вдох. Медленно бухтя цепями опустился через пропасть подъёмный мост, поднялись клыки решётки и распахнулись створы.

Женщина, припав на колени обернула его к себе. Её лик тоже был скрыт лоскутами, но красивее он не видал, ведь средь повязок и непослушных локонов были полные слез глаза. Прекрасные серо-голубые очи в сетке морщинок. Она говорила, но он не мог расслышать слов хотя так страстно этого желал.

Конец ознакомительного фрагмента.