Дырка от бублика 2. Байки о вкусной и здоровой жизни

Аркадий Лапидус, 2013

А началось с того, что то ли во сне, то ли наяву, то ли через сон в явь или через явь в сон, но я встретился со своим двойником, и уже оба мы – с удивительным Богом в виде дырки от бублика. «Дырка» и перенесла нас посредством универсальной молитвы «Отче наш» в последнюю стадию извращенного социалистического прошлого. Там мы, слившись со своими героями уже не на бумаге, а в реальности, пережили еще раз ряд удовольствий и неудовольствий, которые всегда и все благо, потому что это – жизнь!

Бирюлечки

Что ни говорите, а счастье и покой — понятия родственные. И если дрыжики, ёрзанья и беготню с выпученными глазами некоторые тоже называют счастьем, то так им и надо. Так им и надо — тем, кто сидели сейчас в беседке Наума Аркадьевича, неторопливо пили чай и, похоже, были счастливы совершенно несвойственным им счастьем покоя. Впрочем, были ли? Был месяц апрель первой половины восьмидесятых годов двадцатого столетия, и покой в природе не наблюдался. Скорее, наоборот — похоже было, что приближался очередной конец света в одной отдельно взятой стране.

Немного воды утекло и продолжало течь, но много событий произошло и продолжало происходить. Кто-то наконец-то"дал дуба", и некоторые сердца напряглись в ожидании хоть каких-то перемен; кто-то совершенно не вовремя сделал то же самое, и некоторые поняли, что надеяться не на что; кто-то опять внёс на своё имя кругленькую сумму в закордонный банк, и немалое количество тоже некоторых воспылало к нему чёрной завистью. Жизнь смеялась и вертела своё лотерейное колесо!

— Хорошо! — сказал Абрам Моисеевич.

— Ещё бы! — ответил Наум Аркадьевич. — Родина!

— При чём здесь Родина? Просто хорошо — и всё!

— Но ты же сейчас здесь счастлив?

— Предположим…

— Не предположим, а точно. А там, где ты счастлив, — там и твоя Родина.

— Вот-вот! Родина — это привычка. Вернее, комплекс привычек. А привычка свыше нам дана. Замена счастию она!

— Чай стынет, — вмешался Аполлон, разливающий по чашкам этот безобидный напиток.

Федя перелистывал «Похождения бравого солдата Швейка» и чудовищно веселился.

— Ой, не могу! Ой, держите меня! — покатывался гений. — «… Как твоя фамилия? Швейх? Ну, видишь, чего ж ты запираешься, когда у тебя такая еврейская фамилия?». Ха-ха-ха-ха…

Аполлон хмуро улыбнулся и взял гитару.

— «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет!", — зазвучало красиво и печально.

Все умолкли.

— «Пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет…» — пели гитара и герой.

Длинное арпеджио закончило мелодию, а с ней и иллюзию покоя.

— Кстати, о политике! — сказал маэстро, как бы подытоживая длинную цепь мучительных раздумий. Поистине — за что боролись, на то и напоролись!

— Ну вот и наш директор тоже свихнулся, — отозвался Абрам Моисеевич. — А всё среда. Твоя среда, Нюма.

— Моя? — удивился доктор. — Да он чудом в живых остался.

— Да-да, — подтвердил Аполлон. Какое-то дополнительное напряжение появилось. Может, диазепам попринимать, а?

— Ни в коем случае! Никаких диазепамов! Только в экстренных случаях, и никак по-другому! — возмутился Наум Аркадьевич и, вскочив, начал быстро и сильно растирать кисти рук. — Я тебе другое лекарство пропишу. Без побочных действий и верное. Проведём одно большое клубное мероприятие, и всё — как рукой!.. Будем строить будущее. Естественно, светлое. Социализм, наконец, чёрт возьми!

— Да ты что? Весна в голову ударила? — усмехнулся Абрам Моисеевич.

— Мечта!

— Дурдом! Ей-богу, дурдом! Псих! Тебе самому диазепам нужен. Причём в лошадиных дозах.

— Крыса, бегущая с корабля!

— Граждане, граждане! Вы же только чай пили! — попытался остановить гладиаторов директор. — И потом, социализм уже построен. Развитой!

— Ну конечно… Опухоль! Злокачественная! Понимаете — патология! Извращение, наконец! Всё только в песнях…

— Пусть даже так. Но что мы можем — члены профсоюза? Меня вот только на горшки хватило, — махнул рукой Аполлон.

— Всё! Всё можем! Главное — расщепить первый атом, а там такая реакция начнётся… При критической массе, конечно…

— Вот видишь — сомневаешься насчёт критической массы? Распад! Распад начнётся. Обыкновенный развал. Весь мир насилья мы разрушим, а затем опять Содом и Гоморра.

— Стерва ты, Моисеевич! Всё, что надо, само разрушится, а что надо — построится. Всё люди сами отрегулируют. Главное — не надо мешать. Маленький рычажок повернём — и покатится. Покатится, Федя?

— А как же!

— К какой-то матери!

— Вверх! — поправил Федя. — Мы — машина с зажатыми тормозными колодками. И ведь ползём! С вонью, медленно, но ползём. А если колодки отпустить?

— Ну, Марксы! Ну, Энгельсы! Поль, не слушай этих экстремистов. Используют и выбросят на помойку истории.

— А что, — встрепенулся герой. — Археологам и исследователям, в основном, помойки и достаются. Тут-то дело надёжное. Встряска! Мне тоже нужна встряска. Зигзаг! Пусть детский лепет, пусть смешно, но всё какая-то физкультура. Абрам Моисеевич, присоединяйтесь!

— А куда мне деваться? Разве я вас брошу! Я же активнейший участник самодеятельности. Но не советую. Прогорим на все сто. Весь глобус нужно к свету поворачивать, а не с карманным фонариком в тени бегать.

— Ну, если и фонариков не будет, то совсем зрение атрофируется. — Вот! — потряс кулаками неугомонный эскулап. — Физкультура, физика в конце концов — ерунда! Объём, вес, количество — тоска! Главное — химия! Вступайте в реакции! Превращайтесь и синтезируйтесь! Создавайте новые соединения и элементы! Кипите, пучьтесь, разрушайтесь, взрывайтесь! Горите синим пламенем, наконец, но не лежите! Належитесь ещё в своём персональном гробике из бракованных досок! Мы с вами такое тут наворочаем, Поль, такое нашуруем! Народ валом валить будет! А ты же, Абрам, — Спиноза! Твоей интеллектуальной мощью можно город освещать! Про Федю я уже и не говорю.

— Ну, старичок! Ну, зловредный! Ишь, как кулачками размахался! Выкладывай свой бред, выкладывай! Всё равно не успокоишься, пока не намордуешься.

— И выложу. Инициативу и творчество масс — в сторону внутризаводских проблем. Не шурупы там, а взаимоотношения. И никаких заумных выпендриваний — всё на самоуправлении. Всё на инициативе. А когда колесо сдвинется, то этим политическим импотентам ничего не останется, как или поддержать нас, или катапультироваться.

— И что в результате? Почётные похороны почётным членам и новые отряды динозавров?

— Радость! Только радость! Многое мы не можем, но пусть вокруг нас, пусть на время, но пусть будут улыбки! Горящие глаза! И вообще, пусть люди почувствуют, что свобода — не только осознанная необходимость, но и право свободного выбора и ответственность. Побузят, конечно, немного, но лишь бы проснулись. В общем, мелочи и ничего нового.

— Ну да… Почти бирюлечки… Особенно буза…

— Бездействие — хуже бессмысленного действия! — покончил с сомнениями Абрама Моисеевича Аполлон. — Стратегия утопична, но ясна. Как с тактикой?

— Да-а… Тактика… — протянул неугомонный эскулап. — Единственный плюс в главном минусе — сегодня всем всё до лампочки. Создадим иллюзию эксперимента ЦЕКАки, горкома, райкома и никто даже нюхать не станет. Где-то примерно такие же эксперименты уже проводились.

— Так об чём речь? — удивился Аполлон.

— Мы пойдём дальше. И гораздо… — встрепенулся доктор. — Никаких полумер. Всё до упора! В бесконечность! Пусть люди почувствуют, что им действительно доверяют до конца. Для этого хотя бы на месяц или два вместо призывной планово-отчетной галиматьи надо для ограждения соорудить кипу определённых бумажек с печатями и подписями и вперёд! Короче, дайте мне на месяц точку опоры, и если ничего не получится — застрелюсь!

— Ой-ой-ой! — иронически заохал Абрам Моисеевич. — Смерть-то для этого света — бессюжетна. Пусть стреляются те, кто на ответственных постах гадят. Месячишко или несколько, я думаю, можно будет обеспечить без особой натуги. Впереди лето… то да сё… А потом… Тут у меня в голове и на потом кое-что есть…

— Вот! — обрадовался доктор. — Представляете, управление и контроль — массовые. Распределение доходов — тоже.

— Куда? Откуда? С каких хлебов? С госбанковских перечислений? Уволь! Это уголовщинка!

— Сегодня уголовщинка, а завтра — норма. Распределим! И без криминала. Дом культуры превращаем в Смольный, а…

— А тебя в Свердлова! Уже распределяли, и не раз! — безнадёжно махнул рукой оппонент.

— Не сбивай! Опираться на все обезноженные и обезрученные активы. Всех в дело, и ничего экстравагантного. Переведём мотор с холостых оборотов на ход — и всё! Одно большое клубное мероприятие!..

— Бахтубеков сразу нанюхает, куда ветер дует, — вспомнил Федя и побледнел.

— Бахтубеков?.. — как на риф, наткнулся доктор.

— Да бросьте вы кошмары нагнетать! Нашли фигуру! Слава богу, он всего лишь завком, а не первый секретарь райкома! — успокоил Аполлон. — Да я ему так мозги запудрю, что ещё и помогать будет.

— Правильно! — обрадовался Абрам Моисеевич. — Организуем боевой отряд жуликов — и рылом вперед! Жулик, он, брат, такой инициативный и творческий, что только держись! Нет, правда, Нюма, это же совершенно гениально. Я их лично поведу!

— Ну-ну, давай… — успокаиваясь, буркнул доктор. — Ты хотя бы помоги мне сначала, а потом дуй в Израиль, то бишь в Швейцарию. Я слова не скажу против.

— Слава Богу! Наконец-то!

— Товарищи! — вдруг торжественно и с дрожью в голосе почти продекламировал Федя. — У меня такое ощущение, какого никогда… никогда не было…

— Жениться тебе надо! — чуть было не сказал Абрам Моисеевич, но промолчал.

— Давайте выпьем… ну хотя бы по стакану чая! За то, что свела нас судьба и нам так хорошо от этого. Я прочту. Я хочу прочесть. Я первую часть в психдоме написал. Депрессивную. А вот теперь… Нет, я прочту всё с начала:

Света! Темно! Солнца круг, как в дыму!

Где оно? Не видать…

Кто меня тянет в бездонную тьму?

Кто хочет жизнь отнять?..

Сердце схватила стальная рука

— Давит его и жмёт.

Миг растянулся в немые века…

Душно! В ушах поёт!

Синь — высока. Горизонт — далеко.

Воздуха — хоть глоток!

Боже мой, как умирать нелегко!

Как быстротечен наш срок!

Врешь! Буду жить! Я не всё вам сказал!

Главное — впереди!

Кто это там меня трупом назвал?

Ближе ко мне подойди!

Плюну в твои я слепые глаза!

Ты их протри и смотри!

Видишь — там в небе моя бирюза.

Ну-ка, попробуй — сотри!

Видишь — там солнце горит в бирюзе.

То горит сердце моё.

В сторону тьму! Тьму люблю я в грозе.

Врёт заключенье твоё!

Все молча потянулись к самовару.

Калитка хлопнула, и в беседку вбежал Бахыт — методист по спорту завода.

— Пожар! — выкрикнул он. — Ваш сарай горит! Я на машине! Живо! Живо!..