Двадцать пять лет в окопах холодной войны

Аркадий Викторович Ужанов, 2020

XX век – это эпоха знаковых событий в истории России. Великая Отечественная война, прогремевшая чуть ли не следом за гражданской, мирное, но от этого не менее упорное противостояние СССР и Запада, укрепление государственных границ, гонка вооружений и, наконец, развал великой державы. «Двадцать пять лет в окопах холодной войны» – это история большой страны глазами разведчика Аркадия Ужанова, капитана первого ранга, оперативного офицера агентурной службы разведки ВМФ. Вместе с Аркадием Ужановым читатель пройдет морскими путями по всему постсоветскому пространству и даже побывает на Кубе.

Превратности службы русского разведчика

Отношения мои с воинской дисциплиной в училище складывались по-разному. Я бы их разделил условно на два периода. Первый период — с 1945 по 1950 г. Подготовительное училище и первый курс высшего училища по «первому заходу». Особым разгильдяем я не был, но разные мелкие нарушения мог допустить. Конечно, замечания, а то и взыскания мешали нормально жить, служить и учиться; снижали самооценку. Противно было ощущать себя не в лучшей половине коллектива. Часто отбывать наряды вне очереди на помывке гальюна, строительстве бассейна. Были и более серьезные инциденты, связанные с дисциплиной, но об этом чуть позже.

Кстати говоря, в период обучения в Подготовительном училище я получил самое первое свое и самое дорогое поощрение. Дело было в Баку. Летом проходили шлюпочную практику в районе о. Нарген. Во время поворота «оверштаг» шкотом сбило за борт фуражку командира роты, бывшего командиром шлюпки. Я, недолго думая, вывалился за борт, доплыл до фуражки, водрузил ее себе на голову и вернулся к шлюпке, застопорившей ход. Командир роты Герой Советского Союза капитан-лейтенант Танский объявил мне благодарность «за морскую лихость». Я, полагаю, мало кто может похвастаться поощрением с такой формулировкой.

Второй период — с 1951 по 1955 гг., когда я вернулся в училище после отчисления на «второй заход». Тут я резко изменился. Во-первых, усвоил воспитательные уроки. Во-вторых, повзрослел. В-третьих, я пришел на курс, который был сформирован впервые из ребят с гражданки, а не из подготовительного училища. Многие из них были младше меня по возрасту и о море и воинской службе имели весьма отдаленное представление. Мне с моим 5-летним «флотским» опытом хотелось выглядеть среди них «старым морским волком», а не «салагой», тем более непутевой.

Что-то во мне «переключилось». Я стал отлично учиться, ладить с воинской дисциплиной. За четыре последних курсантских года не имел не только взысканий, но и замечаний. Командиры рот, руководство факультета, особенно заместитель начальника по строевой части капитан 2 ранга Конеев, не могли нарадоваться. Тут тебе и поощрения, и доска почета, грамоты и внеочередные отпуска, добрые и доверительные отношения. Я как мог отрабатывал свой новый, измененный в лучшую сторону статус, стремясь помогать командованию в наведении порядка как в роте, так и на факультете.

Служба моя офицерская протекала в целом успешно. Хотя на этом пути и встречались определенные трудности, шероховатости, какие-то осложнения, курьезы. Но серьезных промахов и нарушений я не допускал. В этой связи бессчетное число раз поощрялся на разных уровнях. От непосредственных начальников до министра обороны и Совета министров СССР.

За 25 лет офицерской службы я получил всего 3 взыскания, все в первые два лейтенантских года:

1) 5 суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте — за нечищеные пуговицы на кителе;

2) 5 суток домашнего ареста — за курение на огневом рубеже в тире;

3) 5 суток домашнего ареста — за самовольную езду по территории части на служебном автомобиле. При этом я разметал любимую командирскую службу и чуть не сбил бюст Ленина.

На этом в деле молодецкой лихости, в том числе и морской, была поставлена точка.

Я бы мог подметить у себя и другие качества типа уверенности, практичности, целеустремленности, осторожности и т. д., но боюсь перехвалить себя. Когда сочиняешь такой опус, невольно вспоминаешь больше положительного, а не негативного. Тем более когда идет речь о молодости. Она всегда на склоне лет кажется прекрасной и лишенной каких-то темных оттенков.

И все же о целеустремленности. Мы с женой, подводя итоги прошлого, с удовлетворением отмечаем, что выполнили все Божьи заповеди относительно детей, домов, деревьев.

Одновременно констатируем, что всегда имели планы на ближайшую и отдаленную перспективу, всегда успешно добивались их претворения. К этим планам можно отнести:

— создать большую и дружную семью;

— вывести своих детей в люди и способствовать в том же внукам;

— мне стать морским офицером;

— служить в разведке;

— повидать мир, поработать за границей;

— добросовестно служить и работать;

— перебраться в Москву;

— жене работать в ВЦСПС;

— приобрести автомобиль;

— построить дачу;

— организовать свой быт на достаточно высоком и возможном для нас уровне.

Все это решалось не спонтанно, а тщательно планировалось и настойчиво осуществлялось. Никаких случайностей здесь нет.

Если говорить о мире, то мне удалось побывать практически во всех странах Европы, ряде государств Африки, в США, Канаде, Бразилии, Турции и на Бермудских островах. Вместе с женой мы работали на Кубе, жили в Австралии, бывали в Дубае, Таиланде, Вьетнаме, Пакистане. Жена посетила Болгарию.

Конечно, я обладал честолюбием. Но соотносил его со своими возможностями и окружающими реалиями. Мне, естественно, нравилось быть на виду, иметь высокие оценки своей деятельности, своевременно получать воинские звания, успешно продвигаться по служебной лестнице. Но я четко оценивал свои силы и, например, в адмиралы не рвался. Имел в виду некоторую свою ленцу, а также ограниченность вакансий в разведке.

Правда, однажды прошел слушок, что мне могут предложить должность начальника разведки Тихоокеанского флота. Почему-то искали такую фигуру не среди громких имен, а между обычными капитанами 1 ранга. Адмиралом быть хотелось, слов нет. Но, отслужив на Камчатке три года, я считал, что свой долг перед Дальним Востоком я выполнил. А тут представил: каждый день спозаранку стоять перед командующим или начальником штаба флота и докладывать обстановку. Опять же участочек работы: от Владивостока до Чукотки и весь Тихий океан. Куча специальных кораблей и береговых частей. Во всех из них пьют водку, ходят в самоволку, ломается техника, гибнут люди. Случаются брогары, международные скандалы. Нет уж, лучше подальше от таких дел. Ехать туда ни под каким соусом не хотелось. И, видимо, не зря. Назначенный на эту должность один из моих коллег, Гена, действительно через год погиб в известной авиационной катастрофе в Ленинграде вместе со всем командованием Тихоокеанского флота. Видимо, Бог оценил мою скромность. И отвел.

Должен сказать, что за годы службы осложнений у меня с органами и представителями нашей контрразведки не было. За исключением училищного случая с фотографией деда-полковника царской армии. Наоборот, существовали хорошие и тесные служебные и товарищеские отношения. Помогали друг другу словом и делом, обменивались информацией. Это помогало спокойно и ритмично работать и быть в курсе разных деликатных подробностей.

Так, например, мне стало известно, что начальник группы советских военных специалистов на Кубе генерал-лейтенант Крутских получил от начальника ГРУ генерала армии Ивашутина телеграмму с предложением оставить меня на острове на повторный срок по просьбе кубинской стороны и советского военного атташе. Генерал Крутских не вникал в существо моей работы и не хотел понимать, что я слуга двух господ (Главного развед. управления и управления по оказанию военной помощи иностранным государствам). Он считал, что я его вассал и должен заниматься только выполнением его установок. ГРУ же было другого мнения, но в силу специфики работы не могло известить его об этом. В Москве были довольны моей двухлетней работой и уже предлагали службу в центральном аппарате, квартиру, очередную загранкомандировку. А мой генерал систематически делал мне замечания за встречи с резидентами ГРУ и КГБ, за частые посещения советского посольства, за общение с иностранными военными атташе, за предоставление информации в Москву по своим каналам связи, минуя его аппарат. Но, видимо, подспудно он понимал, что таков стиль работы разведки. Поэтому он деликатно сообщил Ивашутину, что я, дескать, отличный офицер, способный специалист, высоко ценюсь кубинцами. Получил практические навыки работы в непосредственной близости от главного вероятного противника. Хорошо знаю все его группировки, как говорится, на земле, в небесах и на море. И что мой опыт целесообразно использовать в структурах Генерального штаба. Вот так! Простенько и со вкусом. И овцы целы, и волки сыты.

С иностранными разведками и контрразведками я также неприятностей не имел. Но пара выходов на меня была. Первый — в Галифаксе, Канада. Мне подсунули пару членов Организации украинских националистов, пытавшихся прощупать, кто я такой и чем занимаюсь. Но я прикинулся таким дураком, что они даже не выразили никаких надежд на будущие встречи.

Второй случай — в Копенгагене, Дания. Отряд кораблей Балтийского флота был там с официальным визитом. На одном из фуршетов на крейсере я познакомился с двумя, как они представились, английскими офицерами ВВС, обучающимися в датской военной академии. Они быстренько вычислили, что я не являюсь офицером экипажа корабля, а вхожу в состав походного штаба. Вывели на меня «случайно» двух мужиков, говорящих по-русски. Как выяснилось впоследствии, членов антисоветской эмигрантской организации «Народный трудовой союз», систематически предпринимавших попытки вербовки наших людей. После фуршета я пригласил их на «чашечку кофе» к себе в каюту. По дороге этих «вербовщиков» сфотографировали. В каюте я включил скрытый микрофон. После пары «чашечек кофе» оба прослезились, стали клятвенно заверять, что они истинно русские люди. Что больше всего на свете любят свою родину — Россию. И хотели бы знать о ней как можно больше. При этом же не из газет, где все врут, а из первых рук, роль которых отводили мне. Обещали публиковать информацию (наверное, в газетенке «Посев»). Гонорары намеревались направлять мне. Я им сказал, что деньги меня не интересуют, чем немало их удивил. Одновременно подчеркнул, что «за так» работают только олухи. И предложил им компромисс: я им — информацию по Советскому Союзу и его флоту, они мне — об американских войсках и базах в Европе. Я шел ва-банк, потому что была на это санкция соответствующих инстанций. Мужики поняли, что к чему, и быстренько откланялись. На прощание я им сказал, что они знают, где меня найти, если надумают что путное. Но мужики не появились.

Имел я склонность к изучению иностранных языков. В школе проходил немецкий, в Подготовительном училище — французский. В высшем училище неплохо овладел английским, имел твердую пятерку. Участвовал в общеучилищных конкурсах по английскому, занимал призовые места. На Кубе, постоянно общаясь с местными офицерами и генералами, освоил испанский язык, тем более что многие из них учились у нас и прилично знали русский.

Конечно, я не знал испанский шикарно, но обсуждать любые темы, в том числе служебные, мог. Знал кубинские песни, поговорки, крылатые фразы, умел шутить с долей нашего русского окопного юмора. Через полгода пребывания на Кубе, имея личного переводчика — советского старшего лейтенанта, самостоятельно общался с местным людом. Переводчик, правда, всегда находился при мне и в случае чего помогал.

Мне при довольно широкой общей эрудиции и глубокой специальной подготовке приходилось все равно непрерывно учиться, что было обусловлено ролями, которые приходилось выполнять:

— сотрудник министерства;

— работник Академии наук;

— специалист НИИ;

— руководитель практики мореходного училища;

— дублер капитана;

— член, в том числе заместитель начальника научной экспедиции.

В свое время я участвовал в исследованиях в рамках Международного геофизического года, заседал на Международном океанографическом конгрессе в Нью-Йорке. Вникал в цели и аспекты исследований по американской десятилетней океанографической программе «Генок-61». Это потому, что руководитель этой программы адмирал Берд говаривал: «Землей будет владеть тот, кто владеет Луной. А Луной будет владеть тот, кто владеет глубинами морей и океанов». Может быть, тут он несколько перехлестывал. Но его программа была весьма обширна, глубоко научна и дорогостояща. Наряду с общими океанографическими и океаническими вопросами в программе отводилось значительное место военной составляющей. Изучались возможные маршруты выдвижения советских подводных лодок к американскому континенту, районы их действий на океанских коммуникациях. Одновременно исследовалась гидрофизика морей и океанов, определялись районы и разрабатывалась аппаратура постоянного слежения за перемещениями советских подводных лодок. Оборудовались рубежи наблюдения, перехвата и уничтожения лодок. Внедрялась система постоянного оповещения противолодочных сил США о состоянии водной среды и ее параметрах. К этой работе привлекались не только корабли, суда, авиация и учреждения военно-морского флота, береговой охраны. Использовались возможности смежных ведомств, министерства, располагающие плавучими единицами и самолетами, космические силы, научно-исследовательские лаборатории, ведущие институты и университеты США. Все это надо было знать, держать в голове и реагировать на каждый год с другой стороны Тихого и Атлантического океанов. За всем этим нужен был догляд. И мы доглядывали. Не только за состоянием и перемещением сил флотов США, их вооружением, но и за всеми научными разработками вокруг морей и океанов, вплоть до метеорологии.

В связи с упоминанием выше мысли о том, что все нужно было знать и держать в голове, я должен упомянуть еще об одном своем качестве. Я все любил раскладывать по полочкам.

На каждом новом участке работы я перелопачивал всю секретную и открытую литературу и документы и сразу же заводил специальный журнал, где в тематическом порядке группировал все вопросы с указанием документа, его номера и номера страницы. Со временем я это все запоминал. И на вопрос подчиненного, где взять тот или иной материал, я не говорил: «прояви морскую смекалку». Я называл документ, год издания и страницу.

Кроме того, у меня был журнал, куда я заносил все поступающие ко мне на исполнение или ознакомление документы. Телеграммы, даже телефонные переговоры и беседы как с начальниками, так и с подчиненными. Так что у меня под рукой всегда имелись точные аспекты текущей работы в документальном виде. Большую роль в жизни и службе играло такое качество, как находчивость. Оно помогало решать крупные и незначительные проблемы и выходить из сложных положений. Конечно, в службе их возникало бесчисленное множество. Но наиболее мне памятны эпизоды, связанные с сотрудниками ГАИ. В службе дело ясное и понятное, все знакомое и все знакомы, а тут — совсем другая сфера.

Да, вот так однажды еду в первом часу ночи с дачи домой. На пикете при въезде в Москву останавливают. Интересуются документами и скоростью, с которой я ехал. Я ответил, что давно знаю и сейчас видел знак, ограничивающий скорость движения 50 км/час. Но на спидометр ввиду спокойной обстановки не смотрел. Мне заявили, что я превысил скорость, и пригласили меня в здание поста ГАИ. На столе лежал радар. На табло радара высвечивались цифры «66». Явное нарушение. Но я сразу обратил внимание, что на индикаторе на жидких кристаллах плохо высвечивались нижние перемычки шестерок. Я тут же взял радар, развернул его и показал инспекторам. На табло четко просматривалось «44». Они на полном серьезе пытались доказать, что прибор находится «вверх ногами». Я же им ответил, что не знаю, как они меня замеряли, «вверх ногами» или вниз. Они оба расхохотались. Сказали, что любят находчивых людей и хорошую шутку. Вернули мне документы и пожелали счастливого пути.

В другом случае я припарковался на одной из московских улиц. Подошел скучающий инспектор-капитан. Потребовал документы. Для начала он выразил неудовольствие нарушением сроков прохождения техосмотра. Инспектор настаивал на том, что, пройдя осмотр в мае прошлого года, в июне текущего я уже не имею право использовать автомобиль. Тут он явно перегибал палку. Ибо, на самом деле, техосмотр проходится один раз в календарном году, в сроки, которые растягиваются самой ГАИ чуть ли не до конца года. Затем капитан придрался к тому, что я стою под знаком, запрещающим стоянку по четным дням. При этом он упирал, что сегодня четный день недели. Это был явный шантаж, поскольку четность и нечетность дня определяется порядковым числом месяца. Капитан постукивал ножкой, похлопывал моими документами по ладони и спрашивал, что будем делать. Я аккуратненько выдернул из его рук свои документы, положил их в карман и сказал, что мы сейчас поедем к начальнику ГАИ. И пускай тот рассудит: если я не прав, то плачу любой штраф; если не прав капитан, то я добьюсь самого строгого взыскания для него за вымогательство. Инспектор, подумав, сказал, что начальника он уже сегодня видел и что встречаться с ним снова в его планы не входит. Я посоветовал ему быть осторожным в его поползновениях. На этом мы и расстались.

Следует заметить, что при всеобщей образованности советские люди были катастрофически безграмотны (да и сейчас также) в правовом отношении. Мало кто знал даже Конституцию СССР. Не говоря уж о положениях других руководящих документов, определяющих нашу гражданскую жизнь и служебную деятельность (я не имею в виду военных). Мы не знаем своих прав и не умели их отстаивать. Большинство из нас.

Как-то еду по загородному шоссе. Вечереет. Включаю наружное освещение. На ближайшем посту ГАИ останавливают:

— С вас «червончик!»

— За что?

— У Вас не горит передний габарит.

— Какой?

— Правый.

— Спасибо за подсказку. Я сейчас заменю лампочку. А насчет «червончика» я вынужден Вас разочаровать. «Червончика» не будет. В Правилах дорожного движения говорится о запрещении эксплуатации автомобиля с неработающим левым габаритом.

Инспектор пробормотал что-то вроде: «Все умные стали. Работать не с кем». После чего отпустил.

В следующий раз возвращаемся всем семейством с грибов по Киевскому шоссе в Москву. Перед Внуковым нас остановил сержантик и так игриво сказал, что я пьян и что в салоне все пьяные, включая детей. Физиономии у всех были красные. Но это и понятно: полдня в лесу, на осеннем солнышке и на ветру. Сержант сказал, что сейчас поедем на освидетельствование в медпункт аэропорта Внуково. Потом попытался занять водительское место, чего я сделать не дал, заявив, что ему право определения состояния водителей не дано, что этим занимаются медики. Что, пока они не вынесли решения, ему придется довольствоваться пассажирским сиденьем. Сели мы и поехали. При этом я сразу же развернул машину в сторону, обратную от медпункта. Сержант заерзал в кресле и стал интересоваться, куда мы едем. Я ответил, что на освидетельствование, которое может провести не только врач, но и командир дивизиона ГАИ, где он служит. Парень понял, что вляпался, вжался в сиденье и замолчал до конца поездки. Подъехали мы к зданию ГАИ, я взял его за руку и привел в кабинет командира. Предъявил подполковнику свои документы и рассказал, в чем суть вопроса. Подполковник наорал на сержантика, обещал содрать с него три шкуры. Он сказал, что тысячу раз объяснял своим подчиненным, как надо вести себя на дороге, предъявлять претензии водителям, имея для этого достаточно оснований. Затем он сказал, что «такой» человек, да еще на «такой» машине, да еще с семьей ездить пьяным не может. Машина по тем временам была, действительно, «такой» — новая «Волга» ГАЗ-24 черного цвета. Потом он выгнал сержантика из кабинета и обратился ко мне. Он сказал, что работать не с кем из-за низкого престижа и зарплаты в ГАИ, что идет к ним одна шушера, безграмотная и невоспитанная. Потом он попросил меня как офицер офицера не раздувать это дело, ограничившись сообщением ему. Обещал крепко наказать парня, в чем я смогу лично убедиться, проезжая здесь в следующий раз. Одновременно он вернул мне мое водительское удостоверение для беспрепятственного движения по Киевскому шоссе. Расстались мы с подполковником, довольные друг другом.

Из числа моих негативных сторон в офицерских характеристиках отмечены две.

Первая — недостаточное овладение вверенной техникой. Конечно, я знал характеристики и возможности своей аппаратуры, мог на ней работать. Но начальству хотелось, чтобы я еще умел ее ремонтировать и настраивать. Но это было выше моих сил. Я ведь не инженер-электронщик, а оперативный офицер. Потом у разных людей различные склонности. Многие матросы, имевшие высшее образование и прошедшие годичную подготовку в специальной школе, не воспринимали «морзянку», не могли перехватывать радиотелефонию, слабо разбирались в технике. Кому что дано. Один из моих матросиков ну ничего не тянул по специальности. Зато все время участвовал в самодеятельности, выпускал стенгазету, радиогазету части, вращался вокруг замполита, командира. Пришлось его списать из моего боевого подразделения в хозяйственное. Когда по прошествии определенного количества лет я перевелся в Москву, включаю телевизор и вижу этого матросика на экране в качестве диктора центрального телевидения. Вот так! Мужик нашел свое призвание, окончил университет.

Второго «неумеху» я встретил впоследствии на Кубе в роли главного инженера Харьковского тракторного завода.

Второе отрицательное качество из характеристик — приоритет личных интересов над общественными. Утверждение спорное. Хотя в чем-то, честно говоря, резон и есть. В то же самое время справедлива мысль, что богатство общества прирастает богатством каждого человека, а не наоборот. Мне эта запись, сделанная в первой офицерской аттестации, мешала всю службу. Ибо на нее обращали внимание все начальники, цокали языками и начинали нравоучения.

А история этой несправедливой записи выглядит так. В 1955 г. я учился на офицерских классах. В это время выпустили очередной государственный займ. В газете «Правда» опубликовали обращение ЦК КПСС ко всем коммунистам с рекомендацией подписаться на облигации на сумму в один месячный оклад. Начальник же курсов полковник Магницкий, желая выслужиться, требовал от слушателей подписки на полтора оклада. Я отстоял свое право подписываться в соответствии с указаниями ЦК, а не с указаниями начальства. Взамен получил бяку в характеристику. Коротко и ясно: «Личные интересы ставит выше общественных», если внимательно разобраться, кто из нас какие интересы ставил выше каких.

К указанным моим отрицательным чертам должен по-честному добавить еще кое-что — некоторую, например, ленность души и тела.

Несмотря на активную жизненную позицию, трудолюбие, этот недостаток все-таки порой проявляется. Так, мне было лень в училище пересдать четыре предмета с четверок на отлично с тем, чтобы получить при окончании золотую медаль, а от меня этого требовали. Я себя успокаивал тем, что золотая медаль хоть и показатель каких-то способностей, но не решающий фактор дальнейшей службы. И, действительно, у многих училищных медалистов не сложилась военная карьера — например, Беседин из первого выпуска. Долго его пинали на флоте за отсутствие любви к корабельной службе и неумение работать с личным составом. Пришлось ему покинуть флот и переквалифицироваться в востоковеды, где он добился впечатляющих результатов. Медалист Барбарийский из нашего, четвертого, выпуска просто спился.

Затем я не пошел служить непосредственно на корабли, испугавшись трудностей. Не стал поступать в Военно-морскую академию в Ленинграде, чтобы не готовиться к сдаче шести весьма серьезных вступительных экзаменов. Жена настаивала, а я спустил это дело тихонечко на тормозах. Не воодушевился я и возможностью, как уже говорил, получения адмиральского звания вдали от милой и привычной Москвы. С получением офицерских погон перестал заниматься физкультурой, прекратил бегать, разучился быстро ходить. Даже одну остановку предпочитаю подъехать на чем-нибудь, лучше на своем авто. Некоторые шутят, что я и в туалет готов ездить на машине.

Отдельный разговор об алкоголе. Чего греха таить — люблю выпить. Но алкоголиком или пьяницей себя не считаю. Хотя отдельные товарищи типа бабушки утверждают обратное. Патологической тягой выпить не обладаю, похмельный синдром отсутствует напрочь, в одиночестве никогда не пил. В потреблении спиртного меня интересует не конечный результат — хмельное состояние, а сам процесс. Своего рода ритуал. Люблю хорошую компанию. Поэтому меня легко совратить. Но это касается только друзей, товарищей. Со случайными людьми никогда не выпивал. Жидкостей неизвестного происхождения, а также подозрительных не употребляю. В молодости мог выпить весьма много без особых последствий. Неприятности на этой почве имел только один раз в жизни, в училище. В ходе офицерской службы: «В пьянстве не замечен, хотя иногда, по утрам, холодную воду пил». Выпивал один-два раза в месяц, умеренно. Раз в год примерно появлялось желание выпить как следует, «размагнититься». Но благодаря бдительности моей жены — Валерии Петровны — многие мои поползновения по этой части оказывались безрезультатны.

Жизнь моя за время службы подвергалась опасности трижды.

Впервые, когда мне пришлось утихомиривать своих собственных перепивших матросов, в моем подразделении были подвижные радиопеленгаторы, развернутые вне части, в полях и лучах. На пеленгаторах неслось боевое дежурство, являвшееся важным компонентом нашей деятельности. Контроль за несением службы на этих боевых постах осуществлялся эпизодически в силу их удаленности. Поэтому я использовал любую возможность для плановых и внезапных проверок. Однажды, будучи дежурным по части, я решил проверить несение вахты на пеленгаторах и отправился туда с помощниками на грузовой машине. Картина, которую мы там застали, была удручающей. Все братцы-матросики были мертвецки пьяны. Они отмечали день Военно-морского флота. Пришлось отстранять всех от несения службы и вызывать им замену. Большинство приняло этот удар судьбы смиренно. Но один из матросов, несший вахту на силовых агрегатах, забуянил. В целом он был положительным парнем, готовился вступать в партию. Но «зеленый змий» его подвел. Ничего не соображая, он катался по земле, ползал у моих ног, целовал ботинки, просил прощения, ругался и убеждал, что я не имею права так поступать с будущим товарищем по партии. Мне надоели его словоизлияния, и я приказал помощникам связать его. Это ввергло его в дикий раж, он схватил лом и, размахивая им, двинулся на меня. Ощущение не из приятных: двухметровый лом в руках двухметрового верзилы, не соображающего ничего. Пришлось достать пистолет и выстрелить в воздух, что, впрочем, не произвело на него особого впечатления. Он продолжал наступать. К счастью, моим помощникам удалось нейтрализовать буяна, связать его руки и ноги и загрузить в машину. А мне не пришлось открывать огонь на поражение. Вот такие пироги, таковы плоды нашего просвещенного воспитания. Потом в части долго решали, что делать с этим «орлом». Командир и замполит настаивали на отдании его под суд военного трибунала. Я же проявлял человеколюбие, не желая вешать судимость на свое подразделение, а также жалея молодого парня, прослужившего четыре года без особых нареканий. Моя точка зрения возобладала. Военный дознаватель части провел внутреннее расследование без участия военной прокуратуры. Мои действия были признаны правомерными. Матросику же вменялось нахождение на боевом посту в нетрезвом состоянии и попытка неподчинения офицеру. Получил он свои двадцать суток ареста, отсидел на гарнизонной гауптвахте и последний, пятый, год службы был тише воды и ниже травы. Победило милосердие, что, может быть, и не совсем правильно. В таких случаях я вспоминаю британского премьера Черчилля, который говорил, тыкая пальцем на восток: «Пока у них правит человек, а не закон, порядка там не будет». В приведенной ситуации главную роль сыграл человек, именно я, а не закон, в соответствии с которым матросу грозило 5-6 лет заключения. Но я был доволен и гордился проявленным гуманизмом.

В другом случае ко мне и моим коллегам подбиралась стихия. Мы возвращались в Балтийск со Средиземного моря. Там вели наблюдение за американцами в ходе первого в истории 6 флота США учения оперативного авианосного ударного соединения на отработке действий в начальный период войны. Наш разведывательный корабль был небольшим судном, водоизмещением всего 300 тонн, переделанным под наши нужды из рыболовного траулера типа «юггер». Мы очень плодотворно поработали в Средиземном море, толкаясь две недели среди авианосцев, крейсеров, фрегатов и прочих. По сравнению с ними мы были просто козявкой, но в наглую крутились среди них, подняв сигналы — «Следую с страхом» или «Потерял управление». Мы так надоели своим начальством американцам, что они грозили нам кулаками с борта своих кораблей. На большее они не решались. Забегая вперед, скажу, что труд наш получил высокую оценку. Многие получили ордена, мне же это по молодости лет достались золотые часы от министра обороны.

Так вот, идем мы днем в Атлантике, вдоль берегов северной части Португалии. Впереди — Бискайский залив. Тишина, солнышко, штиль, благолепие. Слушаем береговые радиостанции, обеспечивающие мореплавание в этом районе. Неожиданно, это при такой-то погоде, слышим штормовое предупреждение о надвигающемся шторме от норд-оста силою 11 баллов. Одновременно всем судам рекомендовалось укрыться в портах, заливах, бухтах. Но куда нам укрываться в иностранных водах, коль на борту у нас масса аппаратуры, не оставляющей сомнений в ее предназначении, куча секретных документов.

Командир корабля принял решение следовать прежним курсом домой, т. е. навстречу шторму. К вечеру вошли в Бискайский залив, погода испортилась, стало прилично покачивать. Поскольку я ходовой вахты не нес, пошел спать. Ночью проснулся от того, что меня выкинуло из койки, несмотря на защитное ограждение. Очнувшись на полу, я с трудом встал. Качало неимоверно. Попытался зажечь в каюте свет. Он не включался, за бортом раздавался грохот волн. Привычного гула корабельного двигателя не прослушивалось. Кое-как я нашел и натянул одежду, сапоги, фуражку и отправился наверх для уточнения обстановки. В коридоре кают и в других помещениях света также не было. Продвигаться вперед приходилось с использованием цирковых приемов. С трудом выбрался в ходовую рубку. Там узнал, что вышел из строя дизель главной машины, а следовательно, остановился и основной электрогенератор, питающий бортовую сеть, аварийный генератор тоже не запускался. Узнал, что за бортом шторм 11 баллов. Высота волн — 12 метров (Фото 21 ниже). Нас разворачивает лагом, т.е. бортом, к волне. Слава богу, в рубке все агрегаты и приборы получали электроэнергию от аварийных аккумуляторов. Посмотрел на кренометр. Нас клало на каждый борт до 60^о, а угол «заката» судна, к нему уже не возвратиться в вертикальное положение, — 72 ^оС. Положение критическое. В таких условиях не только невозможно ремонтировать двигатель, но и жить не хочется. Это при том условии, что морской болезнью я не страдал и качку переносил нормально. Обездвиженное судно на такой волне и ветре — прямая добыча подводного царства. Сразу вспоминались пушкинские строки: «Плыви, мой челн, по воле волн». А также морские легенды о Бискайском заливе как о «кладбище кораблей». Кроме того, в море виднелись сигналы судов, терпящих бедствие. Тоска!

Фото 21. Шторм в океане. 1960

Но нам крупно повезло. Командир корабля капитан 3 ранга Антонов умел не только управлять судном и зычным голосом подавать команды. Он являлся отличным моряком, прекрасно знавшим такую дисциплину, как «морская практика», и досконально владевшим вопросами борьбы за живучесть корабля. Под его руководством и при его непосредственном участии был применен для спасения судна способ, крайне редко используемый в век железного судостроения и большого тоннажа кораблей. Из запасного паруса, аварийных брусьев и прочих досок соорудили конструкцию на длинном тросе, закрепленном в носовой части корабля. За счет разности ветрового воздействия на «плавякорь» и корпус судна и разницы их сопротивления водной среде возникают силы, уводящие корабль под ветер. Так и произошло в этом случае. Судно развернуло, оно встало носом против ветра и волн. Бортовая качка здорово уменьшилась. Килевая — ввиду большой длины волн беспокоила меньше. Можно было работать, заниматься ремонтом. К утру шторм относительно стих. Дизель отремонтировали, и мы отправились своим курсом на Английский канал.

Волна по-прежнему была очень высокой, но уже без бурунов. Что-то вроде своеобразной «мертвой зыби». Выглянуло солнце. Мы любовались природой, уже не такой страшной, как ночью. Особенно впечатлял океан, когда корабль взмывал на вершину волны. Красивейшее зрелище: как будто ты находишься на высочайшем пике, а вокруг расстилаются черные хребты, освещенные солнцем. Моря, океаны сами по себе очень красивы в разную погоду, в них есть какая-то поэзия. Но в этот раз я особенно восхищался водной стихией. Тем более что после пережитого под ногами ощущался мерный стук дизеля, вселявший спокойствие и уверенность.

В следующий раз опасность подстерегала меня в воздухе. Я служил дежурным по разведке Центрального командного пункта Главкома ВМФ и одновременно входил в состав его выносного КП. Часто сопровождал главнокомандующего ВМФ, адмирала флота Советского Союза Горшкова в его поездках по стране, на флоты. Однажды мы летели несколькими служебными бортами из Москвы во Владивосток. На Тихоокеанском флоте планировались комплексная проверка и масштабное учение. Я находился на самолете АН-12 салонного типа, где старшим был заместитель Главкома по боевой подготовке адмирал Егоров, в скором времени ставший командующим Северным флотом, а затем председателем ЦК ДОСААФ СССР. В Красноярске у нас планировалась посадка для дозаправки и короткого отдыха экипажа самолета. Подлетаем к аэропорту Красноярска. Заходим на посадку. Не выпускается левая стойка шасси. Следующий заход, третий, пятый. Результат тот же. Начинаются различные воздушные пируэты, чтобы вышибить заклинившую крышку отсека левого шасси. Ничего не получается. Командир самолета по согласованию с наземными службами и побледневшим адмиралом Егоровым принимает решение производить посадку на «брюхо». Перспективка не из заманчивых. Летаем мы над аэродромом, выжигаем горючее, чтобы не взорваться при посадке на «брюхо». Смотрим вниз, а там вовсю убирают в стороны самолеты, выстраиваются вдоль взлетно-посадочной полосы санитарные машины, пожарные, бульдозеры, краны и прочая техника. Все ждут, когда мы с грохотом приземлимся. Ну, думаем, сейчас будет дело!

Но и тут выручил высокий профессионализм и мужество экипажа. В полу салона самолета с помощью лома выломали крышку люка, которая была встрессована намертво и не подлежала постоянному открытию. Через этот люк на стропах спустили под фюзеляж техника самолета старшину. Он с помощью того же лома сбил защелку крышки отсека шасси. Крышка открылась и выпустила стойку с колесом. Под дружные крики «Ура!» на земле и внутри самолета мы произвели штатную посадку. Адмирал Егоров на радостях объявил стоянку до следующего утра. Мы разместились в гостинице летнего состава, поужинали в ресторане и отправились осматривать красноярскую гидроэлектростанцию, с которой вряд ли когда пришлось бы познакомиться. Не бывает худа без добра.

Таким образом, основные параметры моей жизни и службы изложены. Осталось заметить только одно. После увольнения в запас и до сего дня я никогда и нигде не работал ни минуты. Резонно полагая, что коль скоро государству не нужен мужик в расцвете сил с колоссальными знаниями и опытом, приобретенными за 25 лет специфической работы, и оно устанавливает такие правила игры, то нечего дергаться. Раз я ему не нужен там, где я могу приносить ощутимую пользу, то не буду я приносить вообще никакой пользы. Одним словом, в управдомы, инженеры, коменданты и прочие я не переквалифицировался. Решил наслаждаться заслуженным отдыхом при сравнительно неплохой пенсии. Сосредоточился на решении семейных, домашних дел. Приступил к строительству дачи, которое захватило меня полностью на долгие годы.

Может быть, ограничение сроков службы возрастом имеет смысл. После 50 лет, конечно, начинает сдавать здоровье. Например, я в течение службы ничем по большому счету не болел, а с уходом на пенсию начались разные язвы и прочие инфаркты, а также другая хворь. А кому нужен такой «служака», отлеживающийся по полгода в госпиталях.

Ну вот, пожалуй, и все общие рассуждения. Теперь можно перейти к более подробному изложению жизненных обстоятельств.