Королева мегаполиса

Аристарх Барвихин, 2021

Роман о самоотверженной любви юной горожанки, личности яркой, незаурядной, значительно отличающейся от окружающих как глубиной и остротой восприятия окружающего мира, так и внешностью. Встретив однажды молодого мужчину Богдана, человека такого же яркого и глубокого, как и она сама, героиня оказывается во власти обоюдного страстного чувства, которое длится весьма короткое время, так как Богдан вынужден исчезнуть не только из города, в котором они оба живут, но и из жизни главной героини. Этот удар повергает ее в депрессию, заставляет тяжело переживать разлуку с любимым, подводя к крайней черте и неудавшейся попытке самоубийства. Героиня романа пытается преодолеть душевный кризис и дает согласие на брак с богатым предпринимателем Вальдемаром, человеком нетривиальным, самобытным и сильным. Однако для читателей до самой последней страницы романа остается неясным – каково же будет окончание этой весьма драматической истории, и какое же решение примет, в конце концов, ее главная героиня.

Глава 2. Начало сказки

Так, как там все сказочные истории начинаются… Жили-были, да жила-была? Что ж, начну я и также.

Итак, жила-была на свете я. Самая обыкновенная. Нет, конечно, не обыкновенная, а необыкновенно страшненькая.

Нет, надо бы начать по-другому. Прозаично как-то, ведь у нас тут вроде бы идет речь о сказке, пусть и для взрослых.

Так что начну я лучше по-другому.

Жила-была на свете одна сказочная красавица, настоящая королева мегаполиса.

Да, вот так, именно так я эту свою историю и начну…

Итак, жила-была на свете одна сказочная красавица, королева мегаполиса. Такая уж у них, сказочных красавиц, доля — жить да быть. А проходило ее житьё-бытьё в горнице на самом верху самой высокой башни во всей округе. На шестнадцатом этаже, если точнее. Под самой крышей, зато с балконом.

Была эта сказочная красавица беловолосой (а если точнее — белобрысой), невысокой и худощавой. Первое ей было по барабану, второе — тоже не очень смущало, зато вот третье — мучило, потому как на самом деле худощавость эта была просто ужасной, то есть тощая она была как неизвестно что. Да, в жизни так часто бывает: что легко можно изменить — например, при помощи краски для волос, — менять не хочется, а то, что страстно желаешь — не получается. Впрочем, наша героиня была умненькая, а потому не только смирилась с этой несправедливостью, но даже заметила, что на самом деле все не так уж и плохо. К примеру, ткани на платья ей шло меньше, чем некоторым подругам, отличавшимся высоким ростом, плотным телосложением и, в довершении ко всему, ступнями 45 размера.

Так бы все и шло у нее, но однажды героиня нашей сказки проснулась и вдруг отчетливо поняла, что выросла. И только мягкие пупсики у ее подушки напоминал ей те совсем недалекие еще времена, когда помадки были вкуснее, а жизнь проще.

Итак, это был день как день, самый что ни на есть обыкновенный. Все шло своим чередом. Я ехала в электричке за город. И ничего, в общем-то, не предвещало крутых изменений в моей в целом никому, включая и саму меня, никчемной жизни.

Признаюсь честно: я поначалу не обратила внимания на очередного продавца какого-то барахла, каких полно ездят по пригородным поездам. Но он так громко рекламировал свой товар, что оторвал меня от размышлений о бренности бытия и заставил посмотреть в его сторону. Господи, лучше бы он этого не делал — жизнь моя тогда пошла совсем по другому пути. Но кто мог подумать, что этот очередной продавец из числа бесчисленного множества себе подобных, есть указатель резкого поворота моей странной судьбы… Во всяком случае, я тогда не восприняла его в качестве такового указателя. Теперь понимаю, что совершенно напрасно.

Итак, посмотрев несколько раздраженно на громкоголосого продавца, прервавшего ход моих глубокомысленных размышлений, я увидела, что этот тип втюхивает скучающим пассажирам электрички женское белье. Он буквально весь был обвешан лифчиками, трусиками и прочим в том же духе.

«Интересно, а есть такие дуры, которые это все покупают?» — подумала я.

В этот момент продавец во весь голос заявил:

— Девочки, девушки, женщины и дамы! Только сейчас и только у меня эксклюзивное женское белье по супернизким ценам!

Я, глядя на все это, не выдержала и рассмеялась. А продавец подошел ко мне и говорит:

— Во-первых, смех без причины признак… наркомана, а во-вторых — что, мужики ни за какие деньги не хотят смотреть на твои детские сиськи? Тогда это мой тебе подарок — как раз твой размерчик! Только ватки побольше под него подложи, — с этими словами он повесил огромного размера лифчик мне на шею и пошел себе дальше.

Признаюсь — я от этого просто оторопела и не знала куда деваться. Сидящая неподалеку компания незнакомых парней стала тыкать в мою сторону пальцами, оглашая вагон дружным громким ржанием. От всего этого мне стало совсем не по себе, я швырнула проклятый лифчик на скамейку, вскочила и пулей вылетела в тамбур. Ну и в слезы, конечно.

Вот тут-то судьба и появилась передо мной прямо в пропахшем мочой и куревом тамбуре пригородной электрички.

Появилась в виде высокого молодого мужчины, красивого как черт. Он посмотрел на меня внимательно и сказал с дружелюбной и спокойной улыбкой:

— Не переживай, детка, ты и без его подарка круто смотришься. А что касается этого… — он похлопал себя руками по груди, — не рисуй из-за ерунды помадой крест у себя на лбу. На, возьми лучше, вытри мордаху, — он протянул мне чистый носовой платок.

— Спасибо, — еле слышно проговорила я, вытерев глаза и вернув платок его хозяину.

Не знаю почему, но я почувствовала себя вдруг почему-то очень маленькой и беспомощной.

Он улыбнулся мне, из-за чего я чуть не свалилась с катушек, потому что вдруг посмотрела в его удивительные глаза. А пока я стояла как дура и чувствовала, что прямо сейчас потону в этих его потрясших меня глазах, он и спросил:

— Тебя как звать-то?

— Люба, — пропищала я каким-то чужим, противным голосом.

— Хорошее имя.

— Спасибо, — вылезло из меня.

— На здоровье, — отозвался он и представился: — А я Богдан.

Надо сказать, что к этому моменту я уже немного пришла в себя и даже стала надеяться, что скоро наконец-то начну хоть что-то соображать.

Его глаза, его голос… они оказывали на меня просто магическое действие. Я готова была сделать все, что он скажет, как заколдованная я была готова повиноваться ему во всем.

Нет, до этого момента я твердо знала, что, едва познакомившись с человеком, не стоит «прыгать с ним с крыши», и всё-таки меня где-то перемкнуло. Раньше я никогда не совершала легкомысленных поступков. Но с появлением в моей жизни Богдана внезапно образовалось нечто вроде обрыва, и я знала, что стоит только прыгнуть с него, как жизнь моя мгновенно изменится. Признаюсь, что прыгать было страшно-страшно, но и долго стоять у края было невозможно.

Я еще раз заглянула в его глаза, но в их зеленовато-серой глубине мне так и не удалось прочитать ничего определенного. А он стоял и смотрел мне в самую душу, не давая мне разгадать тайну своих глаз. Я глядела в них, плохо соображая, что со мной, и отчетливо понимала только одно — я влюблена в эти глаза!

И тут он посмотрел на меня как-то особенно внимательно, потом легонько коснулся рукой моего плеча. Я затаила дыхание: мне одновременно было и страшно и… я не знала, что это было за чувство, это было что-то совершенно для меня новое, доселе мне не известное…

— Пойдем, присядем, — сказал Богдан и открыл дверь из тамбура в вагон. — Не здесь же нам стоять всю дорогу. Да и ароматы тут не ахти. Ну, что ты со мной или останешься здесь? — спросил он меня, все еще колеблющуюся…

И тут я прыгнула с обрыва…

Как сомнамбула шла я за ним по вагону, пока он не сел у окна и, указав рукой на свободное место перед собой, не произнес:

— Садись, Любаш, в ногах правды нет.

Ну, конечно же, я приняла его приглашение. Да и как я могла еще поступить, летя с края обрыва в неизведанное, страшное и призывно зовущее к себе…

А потом…

Потом я сидела и слушала его, впитывая каждое слово Богдана словно губка влагу.

— Кончай рассматривать других баб под углом своего несовершенства, — говорил мне он. — Никто и никогда не сможет понять, почему и чем один человек цепляет другого. И какой там у тебя размер грудей не влияет на это, поверь мне, — тут он заговорил громче, наверное, для того, чтобы услышали все остальные. — Знаешь, мне искренне жаль всех этих глупых недоносков, у которых все еще сырая душа, а все желания сводятся к наращиванию количества мокрощелок, которых удалось полапать в грязном закоулке. И вообще я презираю всех тех, кто слишком строит из себя крутых и пофигистов. Обычно они становятся самыми погаными снобами, какие только есть. Хочешь, прочту одну вещь про это?

Я утвердительно кивнула.

Богдан вытащил листок бумаги и прочел уже обычным, а не нарочито громким голосом:

Ненавижу ниспровергателей и нонкомформистов,

Нынешних крутых и якобы пофигистов.

Большинство из вас, кто не сдохнет от передоза,

Скоро будет сажать безумно красивые розы

На аккуратной лужайке у собственного особняка,

Да коллекционировать дорогие сорта кубинских сигар и французского коньяка.

К тридцати обзаведетесь избалованными детишками,

К сорока нужными связями и полезными людишками,

К полтиннику устанете от ненасытных любовниц и сварливых жен,

К шестому десятку смените шампанское на полезный боржом,

К седьмому десятку будете полоскать вставные челюсти в банке от помидор.

Так что вся ваша нынешняя крутизна и спесь — просто туфта и вздор!

— Это чье? — поинтересовалась я.

— Мое, — признался Богдан. — Сочинил только что, прямо в этой электричке.

— Значит, ты не из таких, которых тут описал?

— Нет, не из таких, — ответил он, убирая бумажку со стихами в карман. — Я самодостаточный и состоявшийся человек, у меня есть ум, деньги, машина, квартира в хорошем районе, которую я собираюсь в ближайшее время поменять на очень большую и очень хорошую. И знаешь, одним из критериев выбора места моего нового проживания является наличие поблизости храма. Старого, намоленного. Потому что я не хочу ездить в храм на машине, как делают все те, у кого посещения храма только показуха, я хочу ходить в храм пешком, а по вечерам слушать мелодичный колокольный звон.

Что тут и говорить, я, понятное дело, слушала его, открыв рот: впервые рядом со мной оказался человек, который со мой об этом ТАК говорил. Слова Богдана падали прямо мне в сердце, отчего оно вдруг забилось от сладкого предчувствия чего-то еще неиспытанного, того, о чем мечталось уже давно, втайне от других и даже от себя самой.

Мы стали подъезжать к какой-то станции. Богдан протянул мне руку и сказал:

— Пойду-ка я изнасилую палочками суши с ролами и пропишу их в своем желудке. Ты как, со мной или с этим проклятым поездом?

Конечно же, я не смогла устоять, настолько надежной показалась мне рука Богдана.

Почему-то мне не было страшно идти за почти незнакомым взрослым мужиком, хотя я и знала о всяких таких историях. Но я все равно пошла за ним, как брошенный на произвол судьбы котенок идет за первым встречным, который поманил его за собой, обещая приютить и накормить.

Мы вышли из вагона и спустились с платформы. Богдан держал меня за руку, причем делал это привычно и без всякого злого умысла, а у меня кружилась голова от того, что вот, впервые в моей еще совсем недавно никчемной жизни, я иду с красивым человеком, иду и держу в руке его горячую ладонь, тепла которой хватало на нас двоих.

Так мы и шли некоторое время по улице, идущей от станции, покуда Богдан не огляделся и не сказал:

Не найдя здесь хотя бы фастфуда,

Кока-колы не выпив стакан,

За «Мак-Дональдс» продам, как Иуда,

Свой последний и ржавый наган.

И тут я засмеялась от души, потому как мне было не просто весело, мне было — радостно. Я трудно представляла себе, как по-дурацки, как по-детски выгляжу в этой ситуации, но мне было всё равно. Я чувствовала, что меня просто прёт и потому смеётся как-то само собой. Все напряжение и вся неловкость, что были внутри меня еще с минуту назад, испарились, будто бы их и не было.

И я успокоилась. Успокоилась из-за того, что рядом с Богданом я вдруг чувствовала себя так уютно, спокойно и безопасно, что напрочь перестала дергаться и тревожиться. Время вдруг внезапно останавливалось, не хотелось никуда спешить, не хотелось ничего делать, а только быть рядом с ним. Та непринужденность, с которой он разговаривал, заставляла меня безгранично ему верить.

Видя, что я перестала быть напряженной и что мне весело, он улыбнулся.

Я была прямо в нокауте.

Говорят, что у боксеров от нокаутов развивается деменция, то есть, попросту говоря, слабоумие. Я думаю, что это чистой воды правда, потому как у меня от его присутствия точно слабоумие развилось. Ни о чем не могла думать, никаких мыслительных процессов у меня не стало. Напрочь исчезли. Правильно говорят, что умные люди от любви глупеют. Хотя какая я умная… так, считала себя такой, но кто из людей таковыми себя не считает…

Я постаралась ничем себя не выдать. И только внутри всю меня лихорадочно трясло от волнения. Впрочем, я, наверное, была тогда слишком чувствительная… Да и только ли тогда…

Чуть отправившись от нокаута, я вдруг поняла, что Богдан и есть то самое полное исцеление от пустоты прежней жизни и спасительное крушение моего опостылевшего мне мира, что он — тот, о котором я молила небеса, тот, кого я вымечтала у судьбы.

Спустя некоторое время мы зашли с ним в уютное кафе и сели за свободный столик у окна.

— У меня есть деньги, я сама заплачу, — сказала я, доставая кошелек.

— В следующий раз, возможно, но только не сейчас, — произнес Богдан и позвал официанта.

Вскоре перед нами уже были мисочки с суши, палочки и напитки.

— Ты не предлагаешь даме выпить чего-нибудь покрепче? — поинтересовалась я, внимательно ожидая ответа.

— Нет, — спокойно произнес Богдан. — Я не хочу одурманивать себя алкоголем.

— Ты трезвенник?

— Сейчас — да.

— А не сейчас?

Богдан ушел от ответа, раскрыл свою бумажку с завернутыми палочками, вытащил их оттуда и спросил:

— Умеешь этим пользоваться?

— Нет, — чуть смутилась я.

— Все очень просто, — сказал Богдан и ловко подцепил кусочек из миски. — Вот так берешь и ешь. Очень просто. Раз — и готово! — он снова ловко взял палочками кусок рыбы.

Я тоже попробовала также сделать, но куски все время соскакивали и падали обратно.

— Не получается, — сказала я растерянно.

— Нет, ты не так делаешь, смотри, — Богдан снова подцепил кусочек из миски. — Нижняя палочка сидит себе спокойно, а к ней приходит в гости верхняя. Ты ею будешь двигать и все брать. Это как челюсти. Попробуй еще раз. У тебя получится. Смотри, как я делаю, и повторяй за мной.

Я снова попробовала пользоваться палочками, но у меня опять ничего не получилось. С палочек все падало, и я не могла ничего толком ими удержать. Богдан с едва уловимой улыбкой смотрел на мои мучения, а потом мягко сказал:

— Нет, не так. Давай я тебе покажу.

Он взял сначала одну палочку и показал, как ее держать, говоря:

— Вот видишь, это очень просто. Держишь ее как карандаш. Вот так. Тремя пальцами. Большим, указательным и средним. Ее можно двигать вверх-вниз, вверх-вниз. А можно и не двигать. Это верхняя палочка.

— А нижняя?

— А нижнюю надо брать вот так. Смотри. Зажимаешь ее между большим пальцем и ладонью. И вот этими пальцем поддерживаешь.

В общем, я быстро научилась.

А потом мы ели суши и разговаривали.

— Ты, наверное, счастливый, — сказала я.

— Почему?

— Потому что барышни на таких, как ты, всегда гроздьями вешаются.

— А ты распрями спину, выстави все, что у тебя там под майкой есть навстречу миру и тоже будешь счастливой.

— Ерунда все это! Вот, посмотри, это разве красиво? — я протянула перед Богданом свои худые руки.

— Знаешь, Любаша, какой у меня девиз жизни: Успокойся, Богдан, ты — супер!!!

— Да уж, чего тебе думать об этом, когда и без того все видно.

— Что, выгляжу хорошо?

Я молча закивала утвердительно головой.

— А ты посмотри, каким я был всего несколько лет назад, — Богдан вытащил фотографию какого-то юнца с прыщавой мордой и произнес: — Тогда я тоже говорил себе — я урод, я ненавижу себя, у меня прыщи, у меня большой нос, короткие ресницы, кривые ноги и из-за этого никто не хочет со мной дружить. Вот так и ты. Хочешь навек остаться дурнушкой — оставайся. А не хочешь — тогда будь уверенной в себе.

— Прикажешь мне сидеть и ждать? — усмехнулась я, возвращая фотографии Богдану. — Ты прямо как мои покойные предки: «Надо думать о будущем, надо думать о будущем». А я не хочу думать о каком-то там будущем, я хочу жить сегодня!

— Ну, и живи, кто тебе не дает. Или что, денег в обрез?

— Деньги у меня есть, — призналась я, — а вот… — я осеклась, боясь высказать самое потаенное.

— А мужика хорошего нет, — подсказал мне Богдан.

— Да сейчас те, поумнее — тех от компьютера не оттащишь, а кто поглупее — все обколотые, с гепатитом да СПИДом, — произнесла я с обидой и даже какой-то злостью.

— Ладно, не преувеличивай. Нормальных мужиков полно, просто ты так говоришь, что они внимания на тебя, несчастную, не обращают.

— Ну, если и так, то что из того? — зло ответила я, уязвленная тем, что Богдан попал в самую точку

— А надо просто уметь ждать.

— Вот я и жду у моря погоды, — вздохнула я. — Этакая противная мерзкая жаба, которая мечтает, чтобы её увидел и поцеловал прекрасный Принц. Да только вот нет никакого принца — кругом все скоты и сволочи поголовно или через одного!

Нет, принцессы не должны говорить с принцами таким тоном. Но я как с цепи сорвалась.

— Ох, ох, ох, — иронично произнес Богдан. — Не надо злиться на весь мир, что он такой, какой он есть. И еще мой тебе совет: отойди от помойки — тогда и навозных мух не будет. А что касается остальных баб, которые посмазливее, так это ты просто им завидуешь.

— Ну и пусть так! Чем я хуже их? Я тоже человек, понимаешь!?

— Да ничего ты не хуже. Просто ты должна понять, что всегда найдется та, по которой все мужики сходят с ума и готовы скушать свои носки, чтобы провести с ней вечер наедине. А вы, остальные все, только и будете делать, что завидовать ей и злиться, что мужики вас динамят.

Я молчала. А что я могла сказать ему на эти справедливые слова? Видя, что угадал, Богдан продолжал размышлять вслух:

— А чем ты лично хуже их, всех этих кукол Барби?

— Да ты знаешь, какие они… — промямлила я.

— Тоже мне зайчик-Energizer! — рассмеялся Богдан. — Ну, девки как девки. Чем ты хуже? Что у них есть такого, чего у тебя нет?

— Есть… — произнесла я и смущенно опустила глаза.

Богдан наклонился ко мне и сказал тихо, так, чтобы никто не слышал:

— А ты не стой по сто раз на день у зеркала голышом, проклиная маму с папой и с тоской спрашивая себя: «Почему у меня тут так мало, а там так много?!» Знаешь, для того, чтобы что-то получить от жизни, мало денег и сисек как у Бриджит Бардо, для этого надо еще быть личностью.

— А я и так личность! — выпалила я. — Ты что, тоже будешь читать мне мораль и нотации?! Хватит, я ими сыта по горло! Достали вы все меня! — я вскочила, намереваясь уйти, но Богдан схватил меня за руку, и произнес примирительно:

— Все, не кипятись и сядь. Сядь, я тебе говорю, никаких нотаций я тебе читать не собираюсь.

Я уселась на место, а Богдан поинтересовался:

— Вот скажи мне честно: ты хочешь выделяться из толпы или косить под массу?

— Черт его знает! — пожала я плечами. — Иногда мне весь этот моб хуже рвотного порошка, а иногда так тоскливо одной станет, что только и мечтаешь, чтоб стать как все.

— А ты не будь быдлом. Только быдлу свойственно хотеть, чтобы все были такими же.

— Да сколько можно ныть о высоком и недостижимом?

— А ты чего хочешь? Чтобы как с тобой обращались?

— Как с нормальной.

— А именно?

— По-человечески. Но только чтоб без всяких там котичка, пусичка, зайчонок и все в таком духе.

— И что в этом плохого — в ласкательных-то словах, чем они тебе не по душе?

— Меня от этого тошнит.

— А ты дай мужику со всей дури железным дрыном по кокосам. Если он тебе тут же зарядит кулаком в рожу, выходит, что он и есть самый настоящий мужик, самый что ни есть молодец! А если тебе не по нраву ласкательные слова, то пусть он тебя зовет членосоской или засранкой. Так по-настоящему круто. И вообще не теряйся! Руки в ноги и вперед! Круто жить не запретишь.

Богдан замолчал. Молчала и я, не зная, что ему ответить. Богдан проглотил кусочек суши, вытер рот салфеткой, откинулся на спинку стула и произнес:

— Вот ты тушуешься, дурехам лихим завидуешь… что ж, давай, живи, как они живут. Валяйся в туалете ночного клуба на куче бычков, шприцов и использованных презервативов, в луже блевотины, с синим фингалом под глазом. Ах, да, пустые бутылки из-под виски, джина и дешевого пива не забудь рядом разбросать для полноты картины. Вот тогда все и поймут, что ты — крутая. Все это самым благотворным образом повлияет на твой негласный рейтинг. А еще перестань мыться, заведи друзей среди панков и наркоманов. Любому первокласснику известно, что если ты пьешь, куришь и торчишь круглые сутки, то круче тебя только кулак Майка Тайсона. И еще мой тебе совет: всем, кто обзывает тебя тормознутой, давай сразу в ухо бейсбольной битой.

Тут я начала смеяться, да так, что никак не могла остановиться.

— Чего это тебе так весело? — удивился Богдан.

— Да так… ха-ха-ха…

— Может, у тебя суши были с марихуаной, что так на смех-то пробивает? Надо бы самому попробовать, может тоже порцию взять. Простите, а у вас суши случайно не с марихуаной? — поинтересовался Богдан у проходящего мимо официанта.

— Что, что?! — удивленно посмотрел на него тот.

— Да вот — девушка поела, и её вдруг на смех ее пробило, — пояснил Богдан.

— Подождите — спрошу у шеф-повара. Но если окажется что суши с марихуаной — за это отдельно надо будет доплатить, — усмехнулся официант.

— Нет, нет, тогда не надо, — сказал Богдан и, дождавшись, когда я успокоилась, заметил:

— Знаешь, Люба-голуба, мне вчера сон был. Представляешь. Зима. На снегу — грязный матрас, учебник какой-то школьный, недопитая бутылка шампанского, рядом в снегу стоит раковина, в ней — плюшевые игрушки совсем новые, веселые такие, в кучу навалены, а поверх них лежит книга Франсуазы Саган. Что-то еще там было… ах, да, пианино неподалёку. И все клавиши покрыты пеплом. Я только сейчас врубился, что сон этот был вещий.

— В смысле?

— Я до сегодняшнего дня считал, что в вечную любовь лучше не особенно верить и особенно ее не ждать, надеяться ее встретить можно, но только не очень, потому как шансов на это мало. А сейчас думаю, что не прав я был, заблуждался по молодости лет.

— Почему?

— Потому что… — Богдан замолк.

— Ну, чего ты молчишь?

— Да вот думаю… мне кажется, что самые искренние и смелые поступки происходят не в дорогих ресторанах и не на морских круизах, а поблизости с холодильником, в котором мышь от тоски повесилась… хотя, конечно, если пустой кошелек явление постоянное, то любовь… она вянет рано или поздно…

— А чего ты вдруг про деньги заговорил? У тебя что, с ними напряг? Могу дать, сколько есть, — я достала кошелек.

— Нет, нет, я не об этом, — остановил меня Богдан. — С бабками у меня все в порядке. Я просто ехал сейчас в электричке и думал о том, что хорошо быть богатым, чтобы в грязных тамбурах не париться, а катить в навороченном кабриолете… и что деньги в жизни — самое главное для человека. Но это было пару часов назад.

— А сейчас?

— А сейчас я думаю так: вот если бы мне встретилась девушка, не вообще девушка, их у меня было полно, а вот такая, настоящая, с глазами как у тебя, — тут Богдан взял мои руки в свои.

— Ну и? — произнесла я с замирающим сердцем.

— Хочешь, я скажу тебе, о чем мечтаю.

— Скажи.

— Я мечтаю о том, чтобы нашлась та, с которой можно было бы вести задушевные разговоры между дегустацией различных градусов и закусок, с боями подушками, ну не знаю, это просто первое, что в голову пришло, между танцами там всякими, прижиманцами и раздеванцами, морскими боями, игрой в разведчиков по пути домой…

— Богдан, ты о чем? — спросила я, а у самой сердце так и бьется.

— Подожди, не перебивай. У меня нет многих вредных привычек типа там пения противным голосом в душе по утрам, храпа во сне, лунатизма, долгих восстановлений лица по черепу после вчерашнего, я сейчас уверенно как никогда стою на ногах, да и в возрасте, когда уже знаешь, что хочешь… В процессе раздачи Богом интеллекта и юмора я стоял в обеих очередях сразу и получил приличную добавку к стандартной порции. А потому мне до смерти надоели все эти вопли «Не трогай мою прическу, ты знаешь, сколько я за нее отдала?!» и бесконечные походы за кофточкой «Как у Нелли», но только с оранжевым кружочком на боку… поэтому я хочу, чтобы рядом со мной была ты, вот такая, какая ты есть…

Я молчала, в страхе и смятении ожидая продолжения. Но Богдан тоже молчал. Наконец он прервал молчание и произнес:

— Ладно, нам пора. Ты сыта?

— Да, — призналась я, все еще ожидая услышать продолжение.

Но никакого продолжения не последовало.

Богдан просто встал, оставил на столе деньги и, взяв меня под локоть, пошел со мной к выходу. Выйдя на улицу, он остановился и спросил:

— Тебе куда?

— Это все, что ты хотел мне сказать?

— Пожалуй, да.

— А я уж думала… — я осеклась.

— Потом как-нибудь, — произнес Богдан и достал сигареты.

— Ага, значит, будет и потом, — горько усмехнулась я.

— Не знаю.

— А я знаю! — вдруг вспыхнула я. — Только мне может так повезти! Только мне!

— Да ладно тебе, ведь ничего же такого не случилось, — попытался успокоить меня Богдан.

— Вот именно, что ничего не случилось!

— И не случится.

— Ёксель-моксель, обожаю таких кидал, как ты, просто прусь от них! — в сердцах выкрикнула я, повернулась и пошла себе прочь.

— Люб, да подожди ты! — догнал меня Богдан. — Ну, чего ты, в самом деле?! Чего я тебе сделал-то, а?

— Ничего ты мне не сделал, — тихим злым голосом сказала я. — Так что можешь идти по своим делам со спокойной совестью.

— Да что с тобой? Ты, что обиделась? Так я же тебя и пальцем не тронул, ты что?

— Вау! Если твой принц послал тебя в известном направлении — принцесса что же, должна прыгать до неба?

— Никуда я тебя не посылал. Я просто решил, что надо вовремя остановиться.

— Кому?

— Мне.

— А как же теперь я? — спросила я, чувствуя, что на глаза навертываются слезы.

— Прости, глупо все получилось, — произнес он.

— Ах, прости… большущее тебе спасибо за вежливое обращение с барышней!

— Ты чего злишься-то?

— Я злюсь?! Я — злюсь?! Господи, да что мне злиться-то?! Все ведь так прекрасно!

Я выпалила все это и отчалила. На этот раз Богдан не догнал меня, сколько я не ждала.

Потом я ехала домой в электричке и смотрела в окно. По щекам слезы текли как у дуры.

В общем, с того самого дня завертелась, закружилась моя жизнь и понеслась как скорый поезд, но не вверх, вниз или вперед, а куда-то вбок и зигзагами…

Но все это случилось уже потом, а в тот вечер я шла по улице к себе домой и обливалась слезами.

Странно, но наша улица была в тот вечер абсолютно пуста, никто по ней не ходил, словно бы начался какой-нибудь комендантский час или стояла глубокая ночь. Но не было ещё и десяти, да и окна домов светились человеческим присутствием. Но они не могли заполнить ту пустоту, которая образовалась во мне. Я была как выжатый я лимон и больше ничего. Я была как увядшая роза, потерявшая всю свою привлекательность в тот миг, когда завял ее последний лепесток. Впрочем, я и в незавядшем состоянии далеко не была розой. Так, репейник или что-то в этом роде. Просто репейник почувствовал себя розой на какое-то мгновение, вот и всё. Не перестав быть все тем же, чем и был.

И тут ощущение пустоты лопнуло: из подземного перехода, разрушив всю картину мистически опустевшего города, вышла молодая парочка, не прекращающая целоваться.

«Глупенькие, зачем они занимаются всей этой мелочевкой, — подумала я, — им бы надо пользоваться моментом безлюдья и как следует совокупиться!»

А потом я лежала на кровати, обняв подушку, и продолжая громко плакать. Благо, что никто не мог помешать мне выреветься. Боль, насквозь пронзающая сердце, рвалась наружу, сжимая железными тисками внутренности. Голова раскалывалась пополам, глаза болели от слез, которые обжигали лицо и никак не хотели останавливаться. Эмоции душили меня, разрывали на части душу.

— Во имя чего эта моя внезапно свалившаяся на меня любовь? — шептала я. — Какая от нее польза? Она ведь на самом деле никому не нужна! Она может только мучить, не принося никому радости. Во имя чего она меня настигла?! Во имя какой надежды, во имя какой мечты?!

Потом я немного успокоилась, встала и подошла к окну. Окно по случаю невероятной духоты было открыто, и я ощутила, как дрожь у меня прошла по всему телу: так захотелось перелезть через подоконник — и вниз, вниз, вниз…

Однако испугалась, дура, не смогла решиться.

От страха все во мне занемело, даже мозги.

Стояла как кол и пялилась на небо, на этот ночной хаос звезд, совершенно ко мне равнодушных. Впрочем, и я им отвечала тем же.

И тут странный покой одолел меня. Будто меня отключили от реальности. Повернула башку в комнату, увидела компьютер, подошла к нему и включила процессор. Пока компьютер включался, я стояла и думала: почему в жизни «GAME OVER» имеется, а «RESTART» нет? Почему жизнь — не очередная компьютерная игра? А то нажала бы на кнопочку «RESTART» и попыталась все пройти заново и другим путем. Однако нельзя. Приходится писать сразу же всё в чистовик. Потому что черновиками пользоваться в игре под названием Реальная Жизнь не разрешено.

А потом потекли однообразные серые дни.

Я ждала, что он позвонит: я ведь дала ему свой телефон. А он не звонил. Я ждала. А он опять не звонил. А я ждала…

До последнего надеялась, что он все-таки позвонит…

Но он так и не позвонил.

Что такое трагедия? Это когда одинокий человек сидит в пустой комнате у молчащего телефона.

Если телефон молчит — это меня!

Если телефон не звонит — это мне.

Нет, нет на всем белом свете звука громче, чем молчание телефона.

День сменился другим днем, неделя сменилась неделей…

Я все еще любила его, я любила героя моих детских снов, который внезапно явился мне наяву. А как еще я могла поступить?

И вот теперь мой герой исчез, а я осталась одна. Одна в этом сне. И никто не может мне подсказать, где же выход из него, как мне проснуться…

Я хочу умереть.

Я хочу к нему.

Я хочу, чтобы все знали, как мне плохо и плакали вместе со мной. Но никто не знает и, конечно же, не собирается плакать.

Так думала я день напролет.

А еще мне хотелось кричать.

Но я не кричала.

Конечно, можно, конечно, кричать обо всем этом на каждом углу. Можно рыдать во весь голос на самом оживленном перекрестке этого мира, чтобы все слышали и видели КАК мне плохо. Но в глубине души я отчетливо понимала, что никакого прока от этого не будет, что никто не услышит этот мой отчаянный крик боли, ненависти и полной безнадеги. А ведь мне действительно было плохо! О, как мне было плохо! Честно-честно…

Черная дыра его отсутствия засосала все. Цветущие сады превратились в мертвую пустыню. Ухоженная клумба вмиг заросла сорняками. Источник, снабжавший водой целый мир, высох в одно мгновение.

Еще совсем недавно в моей жизни ярко светило солнце, вспыхнув на несколько дивных часов и расцветив все необыкновенными красками.

А потом солнце также внезапно погасло, как и появилось, отчего весь мир погрузился во мрак.

У меня ничего не осталось, никаких ресурсов. Я стала похожа на лопнувший шарик из мультика о Вини-пухе, который Пятачок вручил ослику Иа.

О таких чувствах только в книжках пишут, на деле такого не бывает. Но — ведь было же! И не с кем-нибудь, а — со мной!

Я, конечно же, понимаю, что все это были самые банальные сентиментальные бабские сопли. Но это правда. Было правдой. Я чувствовала, что падаю, падаю, падаю куда-то вниз. Может, я Алиса из сказки Льюиса Кэрролла? Но тогда где мой кролик, пудинг и Чеширский кот? Почему нигде не видно таблички «Съешь меня» или «Выпей меня»? Кто напишет благополучный конец моей истории? Или я так и останусь книгой, в которой кто-то выдрал все последние страницы?

Наступила поздняя осень. Я бродила по паркам, мечтая найти какой-нибудь пруд, чтобы утопиться. Хорошо, когда пруд глубокий и в нем свинцово-серая вода, и в воде такие же серые облака, как и наверху. А еще лучше найти омут. Несколько смелых шагов — и холодная вода уже никому ничего не расскажет. Эх, вот бы взять и решиться бы только на эти пять-шесть шагов, пробить отражение серого неба и исчезнуть в пустоте… Но никаких озер на сто миль вокруг. Одни пруды по колено.

Искала, искала место, дура безмозглая, где сердце могло бы бросить якорь. Умоляла судьбу подарить мне встречу с Принцем. Вот и доумолялась. И чего хорошего, спрашивается? А ничего. Только и остается, как разбежаться и со всей силой долбануться пустой своей башкой об стену. Что ж, не очень эстетичный, конечно, видок у меня после такого тарана будет, зато наконец-таки, перестану буравить выплаканными глазами мироздание и прислушиваться к вечно молчащему телефону. И поплыву себе на лодочке Харона через речку Стикс с двумя монетками на ничего уже не видящих глазах…

Все, каждая минутка нашей с Богдангом встречи, жила во мне, это жило вместе с моей Надеждой, которую он безжалостно сжег своим исчезновением. Сам создал, сам же и уничтожил. Зачем, зачем он сделал все это?.. Может, он и сам этого не знал?!

Я стала как сломанный радиоприемник: застряла на одной радиостанции, и невозможно сдвинуть ручку… И что дальше?

Однажды я заглянула в маленькую церковь. Там, перед старой потемневшей от времени иконой Христа беззвучно плакала, слегка потрескивая, одинокая тоненькая свечка. Маленькие восковые слезки скатывались по ее желто-бледному болезненному телу. Огонек еле заметно шевелился и ровно и мягко освящал божественный лик. В этом нежном сиянии икона оживала, впитывала новые краски, жизненную силу, энергию… Пока есть свечи — живы и иконы…

Говорят, что старые иконы потому так светятся в темноте и мерцают, что раньше в краску специально добавляли мелко размолотые кристаллы. А, может, потому они такие, что те, кто их писал, вкладывали в каждый мазок всю свою душу, всю свою веру?.. Не знаю… во всяком случае, факт есть факт — икона светилась и пронзала меня насквозь глазами Спасителя…

Не выдержав его взгляда, я бухнулась бессильно перед иконой на колени, молитвенно сложила перед собой руки и стала бормотать слова, похожие на молитву:

— Богданчик, милый, родной, умоляю, отпусти, отпусти меня. Я тебе за это дам горы серебра, золота и алмазов. Все, все, что только попросишь, но только не держи меня памятью о тебе… Господи, слышишь ли Ты меня?! — воскликнула я, в отчаянии воздев к лику Христа свои залитые слезами глаза.

Я не ждала и одновременно ждала какого-нибудь ответа на мой вопль. И этот ответ прозвучал, влился в мое исполосованное сердце вдруг с один миг сложившимися стихами:

Ожидаю напрасно гласа,

Чтобы голубь спустился с небес

Или слов сокровенных Спаса,

Иль каких-то иных чудес.

Избавление не приходит,

Сколько Бога о том не моли.

Словно прутиком кто-то водит

Взад-вперед по купели земли.

Верю в голос его хрустальный,

Но сомкнулись его уста.

Что же видит во мне кристальный,

Все пронзающий лик Христа?

Удивительно — как только прозвучали во мне последние звуки самых последних слов, мне друг внезапно полегчало.

Я всхлипнула в последний раз, поднялась с колен, вытерла тылом ладони покрасневшие воспаленные глаза и пошла себе к выходу из церкви…

Покинув ее, я принялась бродить по улицам, вдыхая пряный осенний аромат и думая о том, что я вдруг в одночасье превратилась из маленькой девочки в маленькую старушку, минуя возраст женщины, и что я чувствую себя так, как будто мне уже семьсот семьдесят семь тысяч лет. И столько же, видно, умерших надежд.

Но я обманывала себя — последняя, малюсенькая-прималюсенькая надежда на то, что я когда-нибудь снова повстречаю Богдана, никак не хотела во мне умирать, сколько я не пыталась ее прогнать, удавить, утопить и изничтожить каким-либо иным зверским способом.

Кто его знает, может быть, это было к лучшему….