Бразильский карнавал

Арина Каледина

Франция. Лазурный берег. Дефиле моделей на Каннском подиуме. Организатор и спонсор показа мод бизнесмен Игорь Воронов, прогуливаясь по набережной, с изумлением видит выходящую из моря молодую женщину в облегающем вечернем платье. Воронов предлагает незнакомке сменить мокрое платье, выбрав любое другое из авторской коллекции своего сына – молодого российского кутюрье. Героиня принимает предложение, а в гардеробной комнате особняка в изделиях от-кутюр узнает неповторимый стиль своего друга – знаменитого в Европе модельера Орландо Гризмана… Такова завязка авантюрно-приключенческого романа о любви «Бразильский карнавал». Закулисная жизнь модельного бизнеса. Подпольные кабаре Европы и судьбы русских девушек-танцовщиц, попадающих туда обманом. Детективная история, неожиданные повороты сюжета, любовные и человеческие драмы, разворачивающиеся на фоне благополучных европейских декораций. Смех и слезы, легкость и динамика…

Глава первая

Начало

1

…Она не верила своим глазам. Глаза в свою очередь не верили тому, что видели, а мозг и вовсе отказывался воспринимать зрительную информацию.

«Если мои собственные глаза и мозг не могут договориться между собой, я уж тут точно бессильна!» — решила Лёля и благополучно отключилась…

Снова придя в чувство, она обнаружила себя в незнакомой комнате, больше похожей на каморку. Одетая, она лежала в узенькой кровати под коротеньким одеялом, из-под которого беспомощно торчали босые ноги. В крошечное отверстие под потолком протискивался яркий солнечный луч, норовя пощекотать пятки. Лёля пошевелила пальцами, прогоняя назойливый луч. Зевнув, попыталась сфокусировать блуждающий взгляд на конкретном предмете. Получалось неважно. Перед глазами расплывалась темная громада деревянного шкафа, косым боком подпирающего облезлую стену. Через некоторое время удалось различить низенькую раковину, сиротливо притулившуюся в углу. «Детская, — подумала Лёля, протирая глаза, — слишком уж маленькая, как, впрочем, и все остальное». На раковине инородным телом синела знакомая веселенькая косметичка в белый горошек, пристроенная чьей-то заботливой рукой. «Надо умыться», — решила Лёля, сползая с кровати, и вдруг сообразила, что раковина — вовсе не раковина, а допотопный биде, непонятно по каким причинам оказавшийся в жилой спальной комнате. «Ну, и нравы! — поморщилась Лёля, брезгливо подцепляя любимую косметичку двумя пальчиками. Увесистая косметичка предательски выскользнула, тяжело брякнув об пол. Старенькая застежка не выдержала и отвалилась. Тушь, блеск для губ, карандаш для бровей наперегонки покатились под кровать. Лёля плюхнулась на колени, неуклюже поползла собирать свое богатство, больно стукнулась головой о железный каркас кровати. Мысли, ползающие в голове ленивыми сороконожками, резко подпрыгнули, мгновенно увеличив скорость движения. «Мебель из пионерского лагеря», — сердито думала Лёля, потирая ушибленное место. Отбросив косметичку, в два шага преодолела расстояние до двери, повернула ржавый ключ, торчащий в замочной скважине, выглянула в коридор.

Тишина… Только где-то внизу негромко жужжит пылесос.

Крошечная площадка, три одинаковых двери, деревянная лестница вниз.

Сунув ноги в сценические босоножки на высоченных каблуках, стараясь не шуметь, Лёля спустилась на первый этаж, и, к счастью никого не встретив, выскочила на улицу. Прочь отсюда! Прочь!

Обычный шум большого города мгновенно вернул ощущение реальности. Будничная жизнь текла мимо потоком разноцветных машин и пешеходов. Тюремное окошко и биде на миг показались всего лишь ночным недоразумением.

«Ни за что туда не вернусь! — думала Лёля, инстинктивно сжимая кулаки. — Сейчас немножко пройдусь, а потом что-нибудь придумаю! Только без паники!» — и она поковыляла в ту сторону, где в просвете между домами угадывалась многолюдная городская площадь.

На площади, удобно устроившись в плетеных креслах под веселыми пестрыми зонтиками, пили кофе беззаботные горожане, улыбаясь солнцу, летнему дню и еще чему-то своему. Трудно было поверить, что здесь, в двух шагах от каморки на чердаке люди просто живут, читают газеты, разговаривают на своем, всем понятном языке и даже не подозревают о том, что вот эта симпатичная, чем-то расстроенная девушка только что сбежала из иного, большинству обывателей незнакомого мира — царства соблазна и искушений, похоти и вседозволенности…

На готической башне, похожей на остро отточенный карандаш, устремленный острием в облака, стрелки часов сошлись в верхней точке. Башня вдруг вздохнула и запела, старательно, словно ученица по нотам, выводя диковинную, непривычную уху мелодию.

Лёля брела по улице, то и дело спотыкаясь, с трудом удерживая на ногах постоянно соскальзывающие босоножки. Взглянув на свою злополучную обувь, обнаружила, что длинные тесемки, обычно обвивающие икру до колена по принципу римских сандалий, безвольными хвостами тащатся по асфальту. Всего-то? Завязав тесемки, почувствовала себя почти счастливой. Много ли человеку для счастья нужно? Предполагалось, что у Лёли для счастья все уже есть…

Если бы только можно было выкинуть вчерашний день на свалку небытия и больше никогда о нем не вспоминать…

* * *

Лёля шла по незнакомой широкой улице, разглядывая все, что попадалось на глаза.

Вот она — заграница. Центр Европы! Никаких многоэтажных новостроек, похожих друг на друга как безликие кирпичи. Повсюду старые дома в пять-шесть этажей, у каждого свое лицо, свой характер. Этот дом — сразу видно — капризный брюзга. Насупился и подозрительно косится бликующим окном на огромный щит у подъезда с непривычно откровенной рекламой женского белья. А это длинное здание с симпатичными башенками по бокам — наверное, административное: на окнах одинаковые светлые жалюзи, за которыми просматриваются одинаковые ряды книжных полок, заставленных одинаковыми толстыми папками. Длинная стена витрин высотой в два, а то и три этажа. Манекены за стеклом — вовсе не настоящие куклы. Это подросшие дети, которые замерли по команде, играя в старую игру «Море волнуется раз…» Того и гляди «отомрут» и отправятся по своим делам — на почту, в кино, на рынок.

Возле кондитерской лавки Лёля остановилась и долго терлась носом о волшебную витрину с пирожными — точную копию картинки из старой маминой поваренной книги. Вспомнила, что забыла, когда ела в последний раз. Сунув руку в карман, обнаружила скомканную десятидолларовую купюру — все, что осталось после оформления заграничного паспорта, визы и покупки билетов. Зажав в кулаке свое состояние, на секунду зажмурилась (для храбрости), и решительно шагнула в прохладу банковского холла. Уже через пять минут ощутила себя вполне кредитоспособным туристом, беззаботно позвякивающим местной валютой.

Только подумать, всего неделю назад она сдавала последний экзамен в институте, танцевала в дипломном спектакле на одной из прославленных российских сцен и замирала от мысли, что Европа вот-вот приветливо распахнет перед ней ярко освещенное окно! Сказочно мерцающая на горизонте мечты Европа…

Ещё вчера вместе с новеньким дипломом в кармане лежал «серпастый» и «молоткастый», самый надежный в мире паспорт, вселяющий уверенность в завтрашнем дне. Ты — гражданин великой державы, а, значит, защищен и неприкосновенен. А сегодня…

Лёля старалась не думать категориями «сегодня», а, тем более, «завтра», просто шла, вдыхая незнакомый город.

Голова, обдуваемая теплым ветерком, потихоньку начинала соображать. Неожиданная мысль позвонить в советское посольство показалась спасительной.

В первой же телефонной будке к своему великому удивлению Лёля обнаружила толстый справочник, который почему-то никто не украл. Хорошо, что ума хватило перед отъездом выучить словосочетание «Ambassade de Russie». На всякий случай. Вот и пригодилось…

…Закончив короткий разговор с представителем власти, Лёля в полном изнеможении выползла из будки, плюхнулась на каменный поребрик у дороги и принялась думать…

Думала долго — минут пятнадцать (вечность для блондинки). В ушах набатом звучал бесстрастный голос: «Вам следует немедленно явиться в посольство. В двадцать четыре часа вы будете отправлены в Союз…». По возвращении надлежало возместить родному государству стоимость авиабилета в размере пятисот шестидесяти семи американских долларов. Паспорт, разумеется, будет конфискован. Нетрудно догадаться, что о дальнейших зарубежных поездках останется только мечтать. (О том, что её паспорт находится у работодателя, Лёля чиновнику не сказала).

Пятисот шестьдесят семь долларов? Какая прелесть! Да ей за всю жизнь столько не заработать! Привыкнув жить на повышенную стипендию в сорок пять рублей — два с половиной доллара, Лёле трудно было даже представить, как выглядит такая пачка денег. Предложение посольского работника показалось абсурдным. Однако другого ответа в те годы ожидать и не приходилось. Только вот Лёля надеялась получить иную помощь. Наивная!

Лобастые автобусы один за другим подплывали к остановке, и, устало вздохнув, присаживались на правое колено, услужливо опуская широкую подножку к самому тротуару. Понаблюдав, как дисциплинированные пассажиры одновременно входят в передние и выходят в задние двери, отчего казалось, что они проходят сквозь автобус, не задерживаясь, Лёля снова двинулась в путь — куда глаза глядят. Нащупав в кармане мелочь, завернула в небольшой супермаркет. С деланным равнодушием долго рассматривала яркие коробочки и пакетики, пытаясь определить их содержимое. Словно пчелиным хоботком шевелила носом, втягивая запахи копченостей и специй, аромат ванили и корицы, плывущие с разных сторон из мясного и хлебобулочного отделов. Получасовая прогулка по райскому уголку изобилия закончилась полным крахом марксистско-ленинской теории построения коммунизма в голове молодой советской гражданки. Прелести пионерского детства и комсомольской юности с романтикой костров, вкусом печеной картошки и азартом бесконечных соревнований вдруг показались странным недоразумением. Проклятый капитализм поворачивался другим, вкусно пахнущим румяным боком.

На тридцать первой минуте праздного шатания по магазину Лёля обнаружила за собой слежку.

«Начинается! — подумала она, машинально втягивая голову и серией коротких рокировок перемещаясь в сторону полки с детскими игрушками. Шеренги плюшевых медведей обещали стать надежным укрытием. — Вот вам и заграничная действительность!»

Но кто? Работодатель? Посольский шпик? Служащий супермаркета? Она ведь ничего не покупает, а, значит, непременно что-нибудь украдет.

Не успела Лёля додумать, кому вдруг оказалась небезразлична её скромная персона, как преследователь, ловко маневрируя между плотно заставленными рядами, неожиданно возник прямо перед носом.

— Cherchez-vous quelque chose de particulier, mademoiselle?

Его очаровательная улыбка не могла обмануть осторожную Лёлю. С быстротой заведенного болванчика она закивала головой, затем, подумав секунду, с той же решимостью головою замотала (на всякий случай), и, поразмыслив ещё чуть-чуть, принялась бешено вращать глазами во всех доступных человеку направлениях, не прекращая, однако, кивать и мотать головой.

Пусть понимает, как хочет! Она вот, не зная языка, должна как-то понимать, чего он к ней привязался и что ему от неё, собственно, нужно?!

Внешность молодого человека полностью соответствовала её представлениям о шпионах и агентах любых разведок всех подряд стран мира: долговязый, пучеглазый, бесцветный.

Парень удивленно смотрел на неистово трясущую головой незнакомку, её хорошенькое личико, искаженое гримасой ужаса. Опасаясь непредсказуемой реакции, осторожно спросил:

— Do you speak English?

Лёля в ответ только увеличила амплитуду движений.

— Deutsch? — не терял надежды шпик. Но девушка, по-видимому, не совсем адекватно воспринимала окружающую действительность.

Он слегка растерялся.

Воспользовавшись коротким замешательством, Лёля ринулась к кассе, схватив на ходу с полки первую попавшуюся упаковку неизвестно чего. Высыпав перед кассиршей горсть непривычных монет, метнулась к выходу. В руках оказалась запечатанная в пластик тонко нарезанная копченая колбаса. Лёля остановилась, переводя дыхание, понюхала колбасу. Герметичная упаковка ничем не пахла.

В этот момент из магазина выскочил преследователь. В правой руке он сжимал… пачку сигарет.

— Une minute, mademoiselle! Etes-vous pressé? — он смотрел с интересом, видимо, пытаясь понять, что это за чудо бегает, как ошпаренное, по магазину с колбасой в руках?

Поджав губы и вытаращив глаза, Лёля упорно молчала. Сердце прыгало в грудной клетке, как испуганная белка.

Молодой человек кажется, что-то заподозрил:

— Avez-vous des problèmes, mademoiselle?

По вопросительным интонациям и слову «проблем», звучащему на всех языках одинаково, Лёля вдруг поняла, что этот долговязый парень спрашивает о её, Лёлиных проблемах, и что впервые в этой злобной чужой стране кто-то вообще интересуется ею!

То ли неожиданно проявленное человеческое участие, то ли сдавшие, в конце концов, нервы были тому виной, но она вдруг разрыдалась, выплескивая со слезами всю горечь, обиду, страх и напряжение последних часов…

* * *

Она взбежала по узким ступенькам темного коридора, толкнула первую дверь. Пусто. Толкнула другую — заперто. Плечом налегла на третью… и с грохотом ввалилась в каморку. На пути падения весьма некстати оказалась подруга по несчастью по имени Татьяна, которую со вчерашнего вечера здесь называли исключительно «Танья» с ударением на «я». Наудачу в двух шагах от двери стояла кровать, и девушки с размаху рухнули поперек узкого ложа. Больно ударившись об угол прикроватной тумбочки (что же ей сегодня так не везет!) Лёля скатилась на пол и теперь пыталась подняться, неуклюже собирая длинные руки-ноги. Танья так и осталась лежать на кровати безвольным ватным чучелом. Третья в «связке» подруга Катерина, отныне — Катья, сидела в углу на корточках и молчала.

На единственном в «апартаментах» стуле грациозно восседала шикарная длинноволосая блондинка. С нескрываемым любопытством она взирала на всю честную компанию с общим универсальным именем «русская Наташа». Грудь гостьи как переспевшее сдобное тесто выпирала из оков блестящего, будто стального корсета. Загорелая нога невообразимой длины равномерно раскачивалась огненно-красным маятником-каблуком. Блондинка курила, зажав тонкую коричневую сигару двумя неожиданно толстыми и грубыми пальцами с алыми, в тон босоножкам, ногтями, похожими на листья алоэ, зачем-то раскрашенные масляной краской. На вторжение Лёли блондинка никак не отреагировала, продолжая мастерски пускать к потолку сизые колечки дыма.

— Здравствуйте, — кивнула ей вежливая Лёля. — Девочки, поговорить надо.

— Говори, раз надо, — неприветливо откликнулась Катья, почему-то невзлюбившая Лёлю с первого дня знакомства, однако вынужденная терпеть её присутствие в силу обстоятельств. — Говори, не стесняйся. Наша «коллега» из Бразилии, где много диких обезьян, — она гримасничала, подражая Александру Калягину, — ни слова не понимает по-русски.

Бразильская «коллега» очевидно сообразив, что речь идет о ней, улыбнулась очаровательной улыбкой в тридцать два желтоватых зуба. Протянув руку для приветствия, она сильно притянула к себе Лёлю, проволочив бедняжку по полу от кровати до стула, и смачно расцеловала. «Мягкая и нежная», как наждачная бумага кожа на её щеках неприятно царапнула. От неожиданности выразительные глаза Лёли полезли на лоб, ладони непроизвольно принялись растирать ужаленные щеки.

— Hello, baby! — чарующим басом произнесла блондинка, отвесив Лёле дружеский шлепок. — How are you?

Лёля потеряла дар речи. Однако красноречия от неё и не требовалось. Слово было предоставлено бразильянке.

Сольное выступление мирного белокурого парламентария, присланного руководством кампании — работодательницы, посвящалось правам и (в основном) обязанностям новоявленных сотрудниц.

Месяц назад в Москве девушки подписали контракт с крупной европейской артистической фирмой, где четко и ясно было прописано, что с такого-то по такое-то число госпожи такая-то и такая-то ангажируются для участия в международной шоу-программе в должности артисток балета. Оплата в сумме… Далее следовала цифра, которая и стала решающим фактором в пользу работодателей. Концертировать предполагалось на площадке отеля «Royale» — самого фешенебельного столичного отеля крошечного государства Цвергбург, едва различимого на карте Европы.

Оказалось, с адресом что-то напутали. Еще забыли предупредить, что треть указанной в контракте суммы ежемесячно будет удерживаться за проживание в каморках-конурах. Еще часть — вычитаться в форме налогов государству, любезно предоставляющему иностранным гражданам право на работу. И уж совсем небольшая сумма должна быть добровольно отдана в общую кассу заведения под названием «Chez Alex», для оплаты работы охранников и clinging ladies. Безопасность и гигиена превыше всего! Тех денег, что оставались после вычетов, как раз бы хватило на любимую с детства печеную картошку. Вот только как развести костер в центре Европы, непонятно. Разве что пригреться у очага местных бомжей…

О специфике работы артисток балета в контракте тоже ничего не говорилось, однако белокурая бразильянка вот уже битый час талдычила именно об этом. На примитивном английском с использованием французских терминов и идиоматических выражений она пыталась объяснить совершенно неподготовленным бестолковым новеньким значение слова «consommation» — консуммация, предполагающая обязательное потребление спиртных напитков с клиентами до и после выступления. Иными словами, проводилась инструкция по раскрутке клиентов-лопухов на потребление алкоголя не рюмками и фужерами, а бутылками и литрами, лучше — бочками.

Опытная коллега безвозмездно делилась профессиональными хитростями, для большей убедительности сопровождая рассказ красноречивыми жестами. Шампанское тайком от клиента предлагалось сливать прямо под стол (желательно все же не на его штаны и туфли). Иначе с непривычки девушки рисковали сами оказаться под столом после третьей-четвертой рюмки. Для отвода глаз коллега советовала демонстрировать клиенту свои женские прелести. При необходимости — «на ощупь». Главное — результат! Чем больше выпьешь (или выльешь, тут уж кто как сумеет), тем больше заработаешь. Оплата — процент от количества выпитого. Прямой «физический контакт», ярко и доходчиво изображенный раскрепощенной бразильянкой, категорически запрещается. Ни в коем случае! Ни-ни! Исключено!

Для более плотных контактов существуют «séparés»…

Именно после первого приглашения в это самое «сепаре» Лёля вчера и отключилась.

Сейчас она жестикулировала не меньше бразильянки, пытаясь дать подругам понять, что нужно срочно бежать, не теряя драгоценного времени. Но прервать вдохновенный рассказ коллеги никто не осмелился до тех пор, пока она сама, не удалилась, плавно покачивая узкими бедрами, стянутыми джинсовой тряпочкой со стразами.

— Девчонки! У нас, кажется, есть выход! — Лёля едва дождалась, когда за бразильянкой закроется дверь. — Нам помогут! Скорее! Нас ждут!

* * *

Офис агентства по продаже недвижимости располагался неподалеку от кабаре «Chez Alex». В небольшом уютном помещении за длинными столами сидели два молодых человека в летних костюмах и белоснежных рубашках с галстуками (в такую-то жару!). Один из них — тот самый долговязый шпик по имени Паскаль — вышел навстречу русским красавицам, робко протиснувшимся в приоткрытую дверь. Второй — высокий сутулый парень с маленькой головой и крупными чертами лица — приветствуя «Наташ», поднялся из-за стола, с грохотом опрокинув стул.

— Генрих Струпнердхаузен, — смущенно пробормотал он.

«Ну, и фамилия! — немедленно вылезло вперед седьмое чувство — женская интуиция — и торопливо зашептало Лёле на ухо: — Выговорить невозможно, не то, что запомнить! Мюнхгаузен какой-то! И тебе с такой фамилией придется жить?!»

«Не болтай ерунды! — отмахнулась Лёля. — Не до того!»

Выскочка-интуиция обиженно скуксилась, но больше не тревожила.

Дальнейшее действие разворачивалось по всем правилам грамотной голливудской трагикомедии: три девицы рыдали в голос, утираясь мокрыми насквозь носовыми платками. На ломанной смеси английского, французского и немецкого языков школьного разлива с помощью разговорника, прихваченного предусмотрительной Катьей, они долго и упорно пытались растолковать ребятам простую, в общем-то, ситуацию: «Наше дело — кранты: мы проданы в публичный дом, он же — кабаре. Что делать и как выкарабкиваться — понятия не имеем».

Через час, покинув душный офис, на изрядно потрепанной BMW Паскаля они ехали к некоему господину по фамилии Astafieff, любезно и совершенно даром согласившемуся поучаствовать в разговоре «глухонемых» в роли квалифицированного переводчика. Девушки терялись в догадках: неужели автор «Царь-рыбы» эмигрировал?

Оказалось — тезка-однофамилец. Месье Виктор Астафьеff — потомок эмигрантов первой волны, был в состоянии кое-как складывать очень сложные русские слова в очень простые и почти понятные предложения. С горем пополам…

Ещё через час стало ясно, что легального пути возвращения незадачливых артисток на родину нет. Оставаться в Цвергбурге было немыслимо. Мечты о том, чтобы заработать запланированные полцарства и вернуться домой «на коне», а не бежать с позором несолоно хлебавши, рушились на глазах. Месье Астафьеff горячился, утверждая, что проституции в его родной стране нет и быть не может, поэтому предпринимать, что бы то ни было, во спасение обманутых девушек категорически отказывался! Предлагал обратиться в полицию. Подобное предложение никто, однако, принять не рискнул. Поблагодарив господина переводчика за помощь, молодежь покинула его дом. Во избежание международного конфликта решено было временно вернуться к Алексу.

У дверей «родного» кабаре, их ожидал сюрприз в образе менеджера международной артистической компании. Маленький лысенький господин с остатками седых кудряшек на затылке, бегающими глазками на выкате и вздернутыми реденькими усиками над приоткрытой губой вчера встречал наших артисток в аэропорту. Сегодня он имел весьма суровый вид: бровки сдвинуты к переносице, глазки мечут гневные молнии. Заприметив провожатаев, он принялся суетно втискивать в багажник своего Мерседеса вещички «Наташ», собранные без их ведома и участия. Девочки догадались, что здесь они больше не работают. Ко двору не пришлись, аль рожей не вышли? Что же, прощайте, милые сотрудницы заведения — черненькие и желтенькие негритяночки и филиппиночки, доминиканочки и пуэрториканочки. Прощай, коллега — златовласая бразильянка. Прощайте, бордовые бархатные портьеры, надежно скрывающие уютные диванчики и крошечные столики приватных séparé. Не поминайте лихом.

Из дверей кабаре вышел месье Алекс — владелец заведения — собственной персоной. Достав «из широких штанин дубликатом бесценного груза» три синенькие книжечки — служебные паспорта «Наташ», передал их господину менеджеру, даже не взглянув на неперспективных балерин.

Молча, будто бессловесный товар, которым они, по существу, и являлись вот уже почти сутки, девушек погрузили в машину и повезли в неизвестном направлении.

Мерседес долго петлял по незнакомому городу. Вокруг магическими огнями переливались огромные экраны рекламных табло, манящей роскошью сверкали фантастические витрины. Чья-то чужая, неведомая жизнь, в которой им не оказалось места. Их везли в неизвестность…

Знакомая BMW, не отставая, двигалась следом…

* * *

Покружив по улицам минут сорок, остановились в трехстах метрах от кабаре «Chez Alex» (буквально за углом) возле неприметного здания, затерявшегося среди серых домов привокзального района «красных фонарей». Над входом розовым свечением загадочно и призывно переливались буквы:

«Chez nous»

Cabaret

Приехали.

«Русских Наташ» выгрузили из автомобиля и передали с рук на руки шкафообразному бугаю-охраннику.

Генрих и Паскаль, наблюдавшие сцену передачи «товара» из окна BMW, удивленно переглянулись. Кому нужна была эта «экскурсия»? Девчонок откровенно сбивали с толку.

Зачем?

Может быть, чтобы утратили ориентацию в пространстве и не смогли найти дорогу к их офису? Что ж, господа «работорговцы», посмотрим, кто кого!

Их план требовал предварительной подготовки…

Тем временем Лёля с подругами, едва успев втащить чемоданы в новые «апартаменты», как две капли воды похожие на предыдущие, удостоились визита хозяйки — невысокой крашеной блондинки в возрасте с ярким, почти сценическим макияжем.

«Что же они здесь все блондинки-то? — думала Лёля. — Мода, что ли, такая?»

Улыбающаяся хозяйка появилась на пороге с полной тарелкой бутербродов. Это был первый ужин, завтрак и обед за последние сорок восемь часов. Поэтому «Наташи» моментально прониклись к «кормилице» дочерней любовью, напрочь утратив бдительность и осторожность. Тут-то им и предложили продемонстрировать дирекции заведения балетную программу с целью отбора лучших номеров.

…Вчера их танцевать вовсе не просили, сразу пригласили на консуммацию. С корабля на бал, без церемоний.

Судя по интерьеру, кабаре «Chez nous» стояло на порядок выше соседей-конкурентов. Порно экран отсутствовал, зато имелся рояль и — неужели?! — самая настоящая сцена! В полумраке, сохраняемом даже днем, пустой зал показался уютным и совсем не опасным.

Дирекция состояла из хозяина — черноволосого толстячка южных кровей, его жены — вышеописанной блондинки с бутербродами и их сыночка-наследничка — молодого крепыша с пронизывающим взглядом будущего гангстера.

После просмотра первого номера программы — классического степа на музыку Фреда Астера — «Наташам» предложили снять брюки и рубашки и остаться в… трусах и белых фраках. Без штанов, но в шляпах! Точнее — в цилиндрах. Предполагалось, что белые перчатки, тросточки и галстуки-бабочки… на голых шеях прекрасно дополнят костюм!

Изящные платья на египетский танец рекомендовалось заменить импровизированными фиговыми листочками и серебреными поясками. Массивных головных уборов с длинными ушами «сфинксов» по мнению дирекции, было вполне достаточно. От подобного умопомрачительного предложения девушки наотрез отказались, сославшись на условия контракта, где о выступлении topless не было и речи.

Удивленно выслушав отказ, от просмотра остальных номеров дирекция воздержалась.

Похоже, и здесь они не сработаются. Эх! Зачем только выкинули столько денег и сил, по ночам расшивая камнями и блестками без того дорогущие костюмы? С каким трудом по знакомству доставали в пошивочных мастерских самого большого в стране театра настоящие фраки, манишки, цилиндры, роскошные русские сарафаны, кокошники?! За границу ехали, дуры! Кто оценит их труд и старания за этой границей?!

Девушек отправили приводить себя в порядок, готовиться к вечернему выступлению.

* * *

В зале негромко звучала приятная джазовая музыка. Пианист — явно не новичок — музыку не просто любил, жил в ней. Атмосфера ночного клуба с сомнительным родом деятельности его ничуть не смущала, не отвлекала от собственной вдохновенной игры. Происходящее вокруг вообще мало интересовало маэстро.

Публика собиралась солидная. В основном мужчины. Точнее, только мужчины. Среди них не было португальцев с мозолистыми руками и обветренными лицами, как в кабаре у Алекса. Деловые костюмы, крахмальные воротнички, галстуки. В воздухе витали тонкие запахи хорошей туалетной воды и… денег. С постулатом «деньги не пахнут» Лёля была решительно не согласна.

Хозяйка, туго затянутая струящимся шелком, встречала гостей у входа, рассаживала за столики, принимала первый заказ. За стойкой бара над алкогольными эликсирами колдовала высоченная девица с деревянным лицом и отсутствующим взглядом. Все тихо-мирно, с легким налетом театральной роскоши.

Шоу-программа начиналась выступлением «Русских Наташ»…

«Фред Астер» прошел на «ура». Публика была приятно удивлена участием в программе профессиональных балерин из России.

В то время любые «русские» в этой крошечной стране считались экзотикой. Чем-то вроде белых медведей, прибывших оттуда, где на карте мира расползалось огромное белое пятно, обозначенное четырьмя буквами — «СССР». Местные жители, незнакомые с кириллицей, читали их как латинские. Получалось — «ЦЦЦП». Закономерно возникал вопрос: что это значит?

Однако слава русского балета докатилась и сюда. «Кировский» на гастроли ещё не приезжал. «Наташи» оказались первыми ласточками, случайно залетевшими в эту сказочную страну гномов, где очень скоро бизнес по поставкам «живого товара» из России и бывших соцстран станет популярным, девочки из Восточной Европы войдут в моду.

Пока же наши балерины-первопроходцы оказались единственными участницами программы, действительно умеющими танцевать. Остальные танцовщицы о танце, как таковом, имели представление лишь на первичном инстинктивно-рефлекторном уровне. В России их немедленно бы уволили по профнепригодности. Но техникой обольщения они владели в совершенстве. Разноликие красавицы извивались, как змеи, соблазняя пускающих слюни клиентов стриптизом, шокируя откровенностью.

Лёля была воспитана в высоконравственном и высокоморальном советском обществе, поэтому испытывала сложные противоречивые чувства, наблюдая из-за кулис, как «античная богиня» легким движением руки срывает свободно задрапированный хитон и продолжает работать с ним, как тореадор с плащом, стараясь довести до кондиции и без того разъяренных «быков».

Кожаная женщина «Batman», видимо, пытаясь изобразить какие-то особые отношения со своей плеткой-двухвосткой, хлестко ударяла себя по голенищам, выделывая такие вещи, от которых у Лёли самопроизвольно открывался рот, а лицо искажалось гримасой брезгливого любопытства. Batman периодически поворачивалась к залу лакированной черной спиной и широко расставив ноги наклонялась вперед. Нежно-розовая дыра, призывно светящаяся между талией и верхним краем ботфортов, магически приковывала взгляд абсолютным бесстыдством.

Вдруг чугунная рука легла на плечо:

— Hello, baby! — на уровне глаз улыбался алый рот блондинки-бразильянки. Он был настолько огромен, что казалось, висел в пространстве сам по себе, отдельно всего прочего. Лёля почувствовала себя Алисой в стране чудес.

— О! Наше личное КГБ! — Катья, стоявшая рядом, не очень-то удивилась внезапному появлению «коллеги». — И она тут! С чего бы?

— It’s me! — бразильянка послала «Наташам» воздушный поцелуй и выпорхнула на сцену. Длинный хвост лазурно-голубых перьев, переливаясь в лучах прожекторов, волочился следом.

Суть её номера заключалась в обольщении стула, на который она бросала нескончаемые подъюбники, юбки, боа, постепенно освобождаясь от многослойного оперенья. Вокруг летал пух и пыль, выхваченные из темноты разноцветными софитами. Вихрь искрящихся брызг сдувал со столов картонное меню, салфетки, очки и прочие легковесные мелочи. Наконец, злостная искусительница бросила в общую кучу перьев расшитый камнями бюстгальтер, обнародовав роскошную загорелую грудь, прикрытую лишь мягкими прядями длинных волос. Клиенты нетерпеливо заерзали в предвкушении близкого финала. Кокетливо спрятавшись за спинку стула, шалунья, наконец, сдернула последний предмет женского туалета и игриво покрутила им над головой.

Публика взвыла.

Тут-то и увидела Лёля, стоявшая за кулисами, то, чего зрители в en face разглядеть не могли.

Там, где обычно у женщин ничего нет, у этой все было…

— Ой, мамочка! Это же гермммм-а-афродит! — задохнулась Лёля, в одно мгновенье пережив психологический шок, вызванный советской непросвещенностью.

— Трансвестит, — уточнила Катья, удивляя спокойствием и готовностью ко всему. — Будет тебе, Ленка, девственницу из себя строить. Привыкай! В жизни ещё не такого насмотришься!

«Голубая птица» подхватила ворох перьев-воланов, «стыдливо» прикрываясь и утопая в пене из кружев, ускользнула за кулисы.

Зал оглох от собственных рукоплесканий.

* * *

Опытные «сотрудницы» кабаре не успевали обслуживать многочисленных клиентов. «Ночные бабочки» порхали от столика к столику, стараясь никого не обойти вниманием. Особым спросом сегодня пользовались «Русские Наташи». Это была триумфальная ночь дебютанток! Их разрывали на части, постоянно приглашая за столики, угощали шампанским и засыпали вопросами о коммунистах, Горбачеве и холодной войне. Каждый политически грамотный клиент старался засвидетельствовать дружеское почтение могущественному государству и его гражданам в лице наших «Наташ». Мужчины наперебой выкрикивали все подряд знакомые русские слова: «Рашин водка! Колькоз! Кароший гёрл! Перестройка!»

Увы, девушки не могли поддержать беседу ни на одном из европейских языков.

Когда до подвыпивших мужчин, наконец, доходило, что русские барышни — «глухонемые», вся их буржуазная напыщенность исчезала. Вместо политической заинтересованности возникло непреодолимое желание убедиться, что русские женщины ничем не отличаются от остальных женщин планеты и состоят из плоти и крови, как все. Хотелось потрогать их руками. Заодно проверить, не спрятаны ли револьверы в чулках под юбками и портативные видеокамеры (обязательные служебные атрибуты сотрудников большевистских органов) в декольте.

Пионерский наряд простых советских девушек «белый верх черный низ» — блузочки с рюшечками и скромные юбочки — только раззадоривал местных любителей экзотики. Девушки едва успевали уворачиваться от потных жаждущих рук.

Из укромного уголка зала, где обычно отдыхали клиенты, желающие сохранить конфиденциальность, за девушками велось пристальное наблюдение. Хозяйка всячески пыталась вызволить пленниц из назойливых объятий нетрезвых клиентов. Наконец, ей это удалось. Натужно улыбаясь, она повела «звезд» к дальнему столику, шепотом повторяя: «Big boss, big boss»!

Чей это босс девочки так и не поняли, а слово «Big» вызвало невольную улыбку, когда им навстречу поднялся большеголовый коротышка, похожий на крота. За его спиной в полумраке угадывались два силуэта, по очертаниям напоминающие лесных великанов. Огонек свечи четырежды отразился в непроницаемых стеклах черных очков.

«Что же они видят в темноте через солнцезащитные очки?» — удивилась Лёля.

Коротышка жестом велел девушкам сесть, щелкнул пальцами в воздухе. На столе немедленно появилось шампанское в запотевшем ведерке со льдом. Хозяйский маменькин сынок лично откупорил бутылку.

Big boss неторопливо достал огромную сигару, принялся разминать пухленькими пальчиками. В темноте блеснул перстень с массивным камнем. В названиях и, тем более, в стоимости камней Лёля не разбиралась, но камень магическим образом приковывал внимание.

— Для кто ви работат? — простые русские слова прозвучали как гром среди ясного неба.

Девушки оробели. Слово взяла старшая Катя:

— Мы… сами по себе… Вернее, у нас контракт с «International show production». С господином Нико Хьюссом.

Коротышка помолчал, продолжая тискать сигару.

— Что ви умет делят?

Он смешно картавил, но «Наташам» было не до смеха.

— Мы — профессиональные балерины. Умеем только танцевать, — Катя выделила слово «только».

Биг босс усмехнулся.

— Сколько ви полючат денги? — сигара, наконец, замерла, зажатая в кулак, похожий на полосатую дыньку-колхозницу. Рядом услужливо вспыхнул огонек зажигалки. Огромный силуэт качнулся вперед, случайно попав в полосу света, и тут же вновь растворился в темноте. Лёля поежилась.

В этот момент общее внимание привлек какой-то шум. Один из клиентов кабаре, еле державшийся на ногах, требовал вернуть ему «рашин гёрлс». Он рвался к столику Босса, бесцеремонно отталкивая хозяйку, грудью преградившую дорогу.

Коротышка ухом не повел, продолжая беседу:

— Ви мне подходит. Ви ехат со мной.

— Куда? — дрогнувшим голосом спросила Катя.

С ответом Босс не спешил. Повелительным жестом велел девушкам выпить, сам едва пригубил.

Настырный клиент продолжал шуметь и хорохориться и, наконец, прорвав оборону, ринулся к столику коротышки.

Его ещё пытались удержать охранники заведения. Маменькин сынок с перепуганным лицом хватал дебошира за полы пиджака, громким шепотом стараясь урезонить и предотвратить надвигающуюся катастрофу.

Девушки так толком и не успели сообразить, что, собственно, произошло. Сначала над головой полетели стаканы. Зазвенело разбитое стекло. Кто-то закричал. Огромное зеркало на стене вдруг осыпалось мелким градом. Мимо со свистом пролетали бутылки, разбиваясь вдребезги, заливая ковры и мягкую мебель пенящейся жидкостью. Высоченная барменша перемахнула через стойку, угрожающе зажав в руке разбитую бутылку.

Лёля наблюдала за происходящим совершенно отстраненно, будто в её мозгу отключился переводчик с внешнего языка на внутренний. Кто-то сильно дернул её из-под стола, стаскивая вниз. Она не сразу узнала Таню. Перепуганная подруга что-то кричала в ухо. Сухой крепкий звук раздался совсем рядом, словно об колено переломили огромный сук. Уши мгновенно заложило. Лёля ни за что бы не догадалась, что это стреляют.

Вокруг все рушилось с угрожающим треском и грохотом. Кто-то куда-то бежал, кто-то ругался на непонятном языке. Таня с силой трясла ничего не соображающую Лёлю, пытаясь привести в чувства, тянула к выходу. На четвереньках они поползли к двери, с трудом протискиваясь между столиками. Лёля вдруг уткнулась головой в чью-то волосатую грудь. Неизвестный тип с плачущим лицом сидел на полу в неестественной позе. Белая рубашка, безвозвратно залитая вином темно-бурого цвета, была по разорвана. Взгляд выхватил и навсегда зафиксировал в памяти единственную уцелевшую пуговицу, одиноко болтающуюся на тонкой нитке…

За спиной мощными раскатами гремел гром. Таня почему-то бросилась не к спасительной входной двери, а вверх по лестнице. Через три секунды она уже катилась по перилам вниз, предварительно столкнув по ступеням три тяжелых чемодана. К счастью, девушки так и не успели их разобрать.

Из противоположного конца коридора к ним уже бежала Катя. Не мешкая ни секунды, девушки подхватили багаж и пулей вылетели на улицу.

Темная BMW стояла на противоположной стороне улицы метрах в пятидесяти от подъезда. Паскаль едва успел выскочить из машины и открыть багажник, как девчонки уже преодолели расстояние до машины и запрыгнули внутрь.

BMW рванула с места. Навстречу, озаряя предрассветный город сиреневыми всполохами и истошно завывая сиренами, неслись полицейские машины…

* * *

На следующий день в газетах, промелькнуло короткое сообщение:

«Доблестной муниципальной полиции суверенного государства вовремя удалось предотвратить угрозу криминальных разборок колумбийской мафии…»

Вот так просто…

2

Огромный невесомый глобус лежал на трех свободно вращающихся шарах как на могучих спинах китов-исполинов. Стоя посреди просторной гостиной, Игорь бездумно поворачивал голубой шар то одним боком, то другим, рассеянным взглядом цепляя названия хорошо знакомых и совсем чужих городов. Одни отзывались глухими ватными воспоминаниями, другие звенели пустотой… За окном сердито фыркала и гудела Тверская-Ямская, привычно тужась и пыхтя, стараясь вытолкнуть неподатливую пробку из слишком узкого уличного горла. Чикаго… Женева… Веллингтон… Он всегда хотел иметь такой глобус, но даже в самых дерзких мечтах не мог предположить, что когда-нибудь будет мерить его расстояния не масштабной линейкой, а перелетами, количеством аэропортов и бутылок, опустошенных на бортах комфортабельных авиалайнеров.

Уральские горы были похожи на старый, плохо зарубцевавшийся шрам. Игорь провел пальцем по гладкому глянцевому хребту. Хороший глобус, но не тот, не настоящий. В краеведческом музее, куда он первоклассником прибегал после уроков, глобус был выпуклый, рельефный. Родные горы на нем были шершавые, бугристые и колючие, как хребет доисторического динозавра. Мама Игоря — в ту пору тридцатилетняя женщина со сливочной пеной взбитых кудрей — работала в музее старушкой: сидела сбоку от чудес на шатком деревянном стуле и не разрешала никому гладить облезлых лис с приплюснутыми мордами и пыльного косоглазого медведя. Пробегая мимо экспонатов, Игорь дежурно дергал лисицу за хвост и отправлялся в маленькую комнату-подсобку, где устраивался за хромающим на одну ногу столом делать уроки, потеснив стеклянный графин с воткнутой в него скрученной поросячьим хвостиком кипятильника. Маме так было спокойнее — ребенок на глазах. Дома за мальчиком присмотреть было некому. Гулять он не любил, в компании сверстников всегда чувствовал себя изгоем.

Жили Вороновичи в одном из многочисленных спальных районов, ютящихся вокруг машиностроительного гиганта. Показушные «западные» башни новостроек, кое-как собранные из серых плит и битого стекла, нелепо торчали, устремленные в грязное небо. Окна многоэтажек зимой и летом были украшены цветными треугольниками молочных пакетов, выброшенных за борт в сетках-авоськах, тряпками, выбеленными ветром и хлоркой, и двухвостыми джинсовыми флагами с полинялыми чернильными разводами. Скуластые лица здешних обитателей напоминали о географическом соседстве с Татарской и Башкирской автономными республиками, были некрасивы, словно изъедены ржавчиной. Вдоль бесконечных серых заборов тянулись стихийные рынки: согбенные бабки с высушенными северным ветром лицами предлагали товары, мало чем отличающиеся от пестревшего тут же уличного мусора. Казалось, они распродают последнее, чтобы добрать недостающую сумму на собственные похороны.

Завод, однако, был жив. Каждый день в половине седьмого вечера два человеческих потока синхронно ползли друг навстречу другу, застревая и тормозя возле мрачного зарешеченного магазина, где продавали спиртное на разлив. Возвращаясь с работы и стараясь успеть до пересменки, Игорь с мамой покупали удивительно свежий хрустящий батон и бутылку молока. Дома мама доставала из сумки вяло-розовый кусок докторской колбасы, купленный с переплатой у завхоза Семеновны, чья золовка (производное от слова «ловкая», Игорь был уверен) работала продавщицей в том же магазине. И не было в мире ничего вкуснее толстого бутерброда с молоком!

Лето в их городке обычно выдавалось скудным, скорее похожим на разогретые на солнечной сковородке остатки прошлого года. Огромная лужа в форме Южной Америки посреди двора никогда не высыхала. Игорь ненавидел эту лужу, старался обходить стороной. Дворовые мальчишки не раз загоняли его по щиколотку в чавкающую, лоснящуюся бензиновыми разводами грязь. Сколько он себя помнил, его всегда недолюбливали. Подспудно чувствуя слабость и беззащитность, при каждом удобном случае задирали, обзывали, лупили без видимой причины. Заступиться было некому — Игорь рос без отца. Точнее, где-то он был, отец, но спрашивать о нем у мамы или бабушки не имело смысла. Обе отмалчивались, либо отвечали односложно: «Подрастешь — узнаешь». В доме не было ни одной вещи, ни одной фотографии, которые бы доказывали, что отец вообще когда-то существовал. В семье царствовало странное забвение, будто память заморозили до лучших времен.

Учился Игорь посредственно, без особых усилий. Наскоро разделавшись с бестолковыми заданиями, брался за книжку. Читал все, что попадало в руки.

— Ничего не понимаю, — расстраивалась мама, — вроде, уроки учит регулярно, а результат едва-едва удовлетворительный. Может, он у нас неспособный?

— Да ему просто скучно, — вступалась за внука бабушка. — Вот найдет свой интерес в жизни, быстро выучится всему, что сочтет для себя полезным.

Злейшим врагом семилетнего Игоря был восьмиклассник Серый — известный хулиган и бузотер. Весь двор его боялся и уважал. Игорь — ненавидел. Не за обиды свои ненавидел, не за унижения. За собственную трусость. Серый не был подрастающим классическим банбюганом с рано оформившимися бицепсами и большими лапами в темных мозолях, набитых о деревянные доски и кирпичи. Скорее — клоуном, что не менее опасно. Мелкий пацан с тонкими ручками, на которых рукава застиранной футболки полоскались черными пиратскими флагами. Злой на весь мир, агрессивный и непредсказуемый, как затравленный зверек, случайно выпущенный из клетки. Герой не для драки, скорее для провокации. Дрались за него преданные псы из стаи, науськанные и выдрессированные плюгавым вожаком. Игоря колошматили просто так, за безответность.

Все изменилось в одночасье, когда однажды прибежав после уроков в музей, он не застал на работе мамы.

— Уволилась, — недобро блеснув очками, сообщил директор растерявшемуся мальчику.

— Домой беги, Игорёк, — шепнула толстая и добрая тетя Клава-уборщица, давняя приятельница Игоря. — Тебя уж там, поди, заждались.

Еще ничего не понимая, он со всех ног припустил домой.

В кухне за столом сидел очень худой осунувшийся мужчина с глубоко посаженными колючими глазами, тонким птичьим носом и впалыми щеками. Темная рубаха, словно военная гимнастерка, была наглухо застегнута до последней пуговицы. Мама возбужденно хлопотала вокруг. Увидев Игоря, мужчина тяжело поднялся из-за стола навстречу:

— Ну, дай посмотрю на тебя, сын…

* * *

С того дня началась совсем иная, новая жизнь. Мать действительно ушла из музея и теперь целыми днями занималась хозяйством, сыном, собой. Из старушки-сиделки она вдруг превратилась в статную красивую даму на тонких высоких каблуках. Всегда сероватое, будто слегка припудренное музейной пылью лицо светилось мягким внутренним светом. В её гардеробе появились модные платья, сумочки, кокетливые цветные косынки.

О том, где был и чем занимался отец все эти годы, в семье не говорили. Закрытая тема. Устраиваться на работу он не спешил. Первую неделю вообще сидел дома, смотрел телевизор, в основном новости, перебирал огромную кипу каких-то неизвестно откуда появившихся бумаг.

Они — отец и сын — много говорили в эти дни. Точнее, говорил Игорь. Отец задавал бесконечные вопросы, и сын охотно рассказывал о школе, учителях, одноклассниках и их родителях, о маме, её знакомых, подругах и бывших коллегах, о соседях, управдоме и ворчливой дворничихе с её колченогой собакой. Отца интересовало всё и вся. Он не одобрял, что Игорь до сих пор не записан в спортивную секцию, что у него совсем нет друзей, как то настороженно радовался близости матери и сына, неторопливо объясняя, что мама — это, конечно, мама, но она, прежде всего женщина, её нужно любить, уважать, оберегать и защищать. Мужчина должен быть самостоятельным и сильным, чтобы никогда и никому не дать в обиду ни маму, ни себя самого.

К концу недели отец куда-то уехал. Его не было целых три дня. Игорь бесцельно слонялся по двору, просто так. На самом деле — ждал отца. Надеялся увидеть его первым, побежать, подпрыгнуть, на глазах у всего двора повиснуть на отцовской шее.

Слух о том, что его отец «воскрес», облетел соседние подъезды в первый же день. Отца еще никто не видел, но мальчишки уже опасались приближаться к Игорю, лишь издали выкрикивая обычные свои обидные глупости. Игорь не реагировал.

Вернулся отец ночью, долго о чем-то разговаривал на кухне с мамой. Она плакала или смеялась, Игорь спросонья не разобрал, как ни прислушивался. В конце концов, уснул под их мирный домашний шепот.

Теперь отец уезжал довольно часто. «В командировку», — говорила мама и не проявляла ни малейшего беспокойства.

К ним тоже стали приходить гости. Мама накрывала щедрый стол, потчуя друзей отца свеженьким да горяченьким, с пылу с жару. В ней неожиданно обнаружилась отменная хозяйка. Визитеры много и вкусно ели, почти совсем не пили, хотя бутылка на столе неизменно присутствовала. Наверное, потому что не пил отец. Угрюмые и немногословные, эти люди к отцу относились с явным почтением, будто был он здесь не просто хозяином, а старшим по званию. Игорю это было приятно.

Конец ознакомительного фрагмента.