Падение проклятых

Ариадна Гортинская, 2021

Дебютный роман российской писательницы Ариадны Гортинской, которая начала процесс его создания в тринадцать лет. События и персонажи прошли с ней многое и под конец, через три года, стали совсем родными. Эта история о параллельности существования случайных судеб – молодых участников рок-группы «Ендлесс». О том, как будущее может связываться с прошлым, запуская цепь событий снова. Но, в первую очередь, она о людях, которые любят, которые жаждут. Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Видение

*Jefferson Airplane — She Has Funny Cars*

— Ты знаешь Уильяма Батса Йейтса? Знакома с «Видением»?

— Частично, читала у Саги некоторые его работы, но о «Видении» ничего прежде не слышала.

— Он говорит, что жизнь — это некая окружность, которая предстает нам колесом, на котором мы бесконечно вертимся. Этому кругу нет конца, пока кто-нибудь его не разорвет. Вот я тебе сейчас это поведал, разрушив прежний ход событий, отчего мир стал…

— Шире.

— Превосходно, Франциска!

Четырнадцать и шестнадцать лет, уверяю, есть притча про сочетание этих цифр. Если нет, то ее можно сотворить.

Путь от школы на автобусе № 343, весна 1970 года, лучи солнца просачиваются под кожу, растапливая накопившийся за зиму холод. Пучок огненных языков располагался на скромном обитель Франциски. Глаза закрывают очки с тонкой золотистой оправой и диоптрией — 2,5, на хрупкие конопатые плечи кое-как надета полосатая рубашка на несколько размеров больше нужного. Старые джинсы так красиво сидят на аккуратных ногах. Офелия конца 60-х. Бок о бок с ней сидит мрачно одетый месье, чьи детские щеки беспощадно превратились в острые скулы, а зрачки стали колодцем с ледяной, бодрящей водой. На его бледные костлявые плечи нацеплен потрепанный мешковатый пиджак, что под стать свисающей копне волос, кудри которой сумасшедше торчат во все стороны. Когда Франциска смотрела на него издалека без очков, он казался ей просто черным пятном.

Бонни и Клайд — так их называли в школе не только учащиеся, но и учителя, которым приходилось вступать с ними в различные научные споры, особенно доставалось учительнице литературы, которой оставалось смириться с их отказом изучать эпоху реалистов. Невозможно было и представить, что было бы, будь они в одном классе — это же бомба замедленного действия, которая держит всех в страхе до момента своего внезапного взрыва. Но на счастье школы, этого не было, хоть 8 «A» и 10 «C» терпели все их выходки по отдельности. Сабина была вечным посетителем учителей алгебры и физики, которые молили провести с ее дочерью профилактические беседы по поводу их предметов, чего никогда не случалось. Франциска утопала в творчестве Кафки, Сартра и Шекспира, зачем ей было знать точные науки, что не уточняют в этой жизни абсолютно ничего? С этим была полностью согласна Сага, которая всегда поощряла такое бунтарство своей «второй дочери». А Александр просто разделял с ней это, и тут даже нельзя было сказать, кто решил придерживаться таких концепций, скорее всего, общая нить Ариадны, что связывала их очи, руки и уста.

В тот весенний день сей дуэт расположился на заднем дворе школы, лениво расползаясь на скамейке, находящейся в потоке палящего солнца. Портфели были отшвырнуты на землю, но самую важную вещь, которая могла бы быть в них, Александр держал в руках. Это был красный «Бабетте Аутоматик» от «Филипс» — радиоприемник, настроенный на самые интересные станции. Он часто барахлил, но, несмотря на это, дарил им прекрасную музыку. Так случилось и в этот раз. Пальцы Александра отчаянно нажимали различные кнопки на этом чудо-предмете в надежде перестать слышать шипение неработающих линий. И вот — резкое затихание: «Добрый день, дорогие жители Стокгольма. На улице +22, солнечно, неужели лето наступило в мае? Будем рады, если это так, а сейчас предлагаем вам насладиться композицией группы The Beatles — Help!»

— Ну же, Стокгольм, порадуй меня сегодня! — громко произнес Александр, улыбаясь своими недавно поставленными брекетами. Не настанет дня, когда его зубы не будут вызывать смех.

— Я слышала эту песню лишь раз, — сказала Франциска, смотря на то, как вскочил Александр со скамьи.

— Разве не удовольствие услышать ее снова? Это мой юбилейный пятый раз! — Несмотря на количество раз, Александр знал песню наизусть, поэтому начал петь с первых строк.

— Help! I need somebody-y-y-y-y! — истерично кричал он с улыбкой во все зубы. Его голос был очень похож на голос Леннона, но тут была специфическая изюминка в подростковом ломаном голосе, что было уморительно. А его танцы были отдельным зрелищем: с одной стороны, он обладал пластичностью, но из-за его телосложения создавалось ощущение того, что он ломает себе позвоночник, выгибаясь как каракатица, у которой вовсе отсутствует эта часть скелета. Франциска часто рисовала его в движении, и эти работы почему-то особо хвалила Сага.

Станцевав свой сногсшибательный танец, за которым наблюдали все ученики, стоявшие рядом, он, запыхавшись, уселся на скамью.

— У тебя есть вода? — с трясущейся рукой спросил он у своей подруги.

— Не-а.

— Черт, а-а-а, — тяжело вздохнул Александр, сползая со спинки скамьи. Через секунду он заметил десятки глаз, уставившихся на него со смехом.

— Челюсть подберите! — без агрессии сказал он, питаясь чувством величия над теми, кто не может позволить себе раскрепоститься. Все снова усмехнулись и разошлись.

Он положил руки на живот и полностью говорил своим видом, что усох. А Франциска с улыбкой смотрела на него — она так делала всегда, просто порой добавляя больше эмоций в свою мимику.

— Знаешь, я постоянно думаю об одной вещи… — заговорил Александр.

— О чем же?

— Ты когда-нибудь хотела делать свою музыку, которой бы восхищались миллионы?

— Наверное, но я не музыкант, а художник, это ты гитарист, а я-то что?

Александр и правда играл на гитаре уже на протяжении трех лет, но только еще не был профессионалом.

— Вот именно! Ты художник, а значит, априори ощущаешь прекрасное — ощущаешь искусство!

Франциска закусила щеку, смотря вниз.

— Не могу понять, к чему ты вообще всё это клонишь? — немного мотнув головой, спросила она, въедаясь в него взглядом.

— Я бы хотел создать группу, — тихо ответил он, будто стесняясь своего желания или боясь отказа.

— Хм, но как ты себе это представляешь?

Александр был рад слышать что-то, кроме «нет» или «я не знаю», да и этого бы не сказала Франциска.

— Смотри… — Он сел по-турецки, что означало зародившуюся в нем уверенность. — В первую очередь, мы определимся с ролями. К примеру, ты вокалистка, а я гитарист, ну и, может, тоже вокалист, не знаю. Затем мы найдем человека, который будет нашим проводником в мир музыки, то есть репетитор по вокалу и гитаре. В процессе мы будем писать собственные песни, найдем барабанщика, а когда наши навыки будут на высоте, мы найдем студию и запишем там песню. Хотя насчет последнего у меня есть другое предложение…

— Выкладывай, — строго приказала внимательно слушающая Франциска.

— Мы могли бы поехать в Америку, где у нас будет намного больше возможностей. Быть может, даже именно там найдем кого-нибудь на роль барабанщика, ну а затем запишем то, что будем иметь.

— Вижу, что ты многое обдумал…

После ее слов Александр опустил голову, отчаянно ковыряя слезающую подошву с кед.

— Ты не боишься этого?

«Вот бы у Франциски порой была функция с ответами исключительно «да» или «нет»», — подумал Александр.

— Боюсь лишь потерять контроль, не более.

— Знаешь, нам нелегко признаться в этом, но именно мысль об утрате контроля больше всего притягивает людей, привыкших вечно контролировать себя, людей, подобных нам с тобой. Все цивилизованные народы становились такими, целенаправленно подавляя в себе первобытность… — Александр смотрел на нее, внимательно следя за отсутствием движения ее глаз, направленных далеко в горизонт. — Задумайся, так ли уж сильно мы отличаемся от древних людей, греков, например? С их одержимостью долгов, благочестием, преданностью, самопожертвованием? Сбрось оковы страха потерять контроль, может, его вовсе нет?

Франциска часто углублялась в сознание, проходя сквозь океан гормонов гипофиза, серого вещества, черепной коробки, а затем левитируя, между пространством реальностей. Этот процесс заставлял Александра восхищаться ею.

— Кажется, здесь не нужно лишних комментариев. — Александр с улыбкой встречал долгожданный взгляд Франциски в его сторону.

Ветер подул в них, это было странно во время такого сухого жаркого дня. Он поиграл с их волосами, после чего испарился. Призрак будущего.

* * *

Последний урок протекал, словно одно десятилетие, как ни странно, это была история. Вообще, Франциске нравился этот предмет, но скорее интересное мышление о том, что будущее влияет на прошлое. Она много размышляла, зависели ли какие-либо вещи от ее собственных действий на действия прошлых столетий и тысячелетий. Или зависят ли будущие события других людей на ее нынешнюю. «Хорошо, что звонок, прозвеневший через пять минут, меняет мое настроение уже сейчас», — мысленно усмехнулась Франциска, складывая учебник, ручку и тетрадь в портфель.

Выходя из кабинета, она начала немного подтанцовывать музыке в собственной голове. Это были The doors — Break on through. В момент «криков» Джима Моррисона в конце коридора показался Александр. Он прибавил темп и, еще не дойдя до цели, начал громко вещать:

— Откладывал до конца одну хорошую новость…

— Какую?

— Ко мне приезжает Данила, и ты поедешь с ним знакомиться.

— Что? Серьезно?

Они наконец-то подошли друг к другу.

— Да, надеюсь, ты не занята?

— Нет, но даже будь я занята, я бы отменила все планы из-за такой новости.

— Пошли, — объявил Александр, метнув головой в сторону лестницы, параллельно взяв рюкзак Франциски с ее плеч. Каждый раз она заявляла о своем нетерпении к этому, ибо зачем ей помогать с тяжестями, даже с такими, как донести рюкзак? Но в душе ей всегда было приятно.

Они дошли до остановки, к которой буквально через минуту подъехал автобус, и с огромным удовольствием уселись на свои почетные задние места.

— А с чего он решил приехать? — неожиданно спросила Франциска. Образ Данилы всегда был размыт в ее глазах, и ей с интересом хотелось узнать про него.

— Просто повидаться со мной, последний раз он приезжал четыре месяца назад. Хорошо, что на этот раз мы не встретим его с мамой и папой, они вечно портят праздник.

Когда он упоминал их, Франциска боялась, что ему тотчас станет грустно. Его голос соскакивал, а вечный фейерверк в глазах сразу угасал. За годы с их знакомства произошло многое. С 9 до 13 лет он числился на занятиях психотерапии. Лилис Брайс стригла с них деньги, словно стригут садовники кусты, превращая их в различные статуи. Из них вышла статуя раздора. Поначалу Александр относился ко всему, как к шутке, как это и было, но потихоньку мальчику усердно начали внушать, что он псих. Галлюцинации ухудшались и становились более страшными, но родители не обращали на это внимание. Вскоре они константно приняли эту позицию, задумываясь о том, что их сын всё выдумал для привлечения внимания. Но повзрослев и не выдержав этих консультаций в ад, Александр решил солгать им, сказав, что всё прошло. Он был рад своему провернутому плану, ибо с ним у Александра появилось много плюсов. Но факта отсутствия профессиональной помощи никто не отменял. Родителям стало окончательно всё равно, а подростковый возраст превратил безразличие в ненависть. Сын не оправдывал их надежд в становлении серьезного человека, а напротив — раздражал своими «аморальными» выходками и любовью к музыке. Франциска удивлялась, как некоторые родители не видят в своих детях потенциал и жажду к определенному делу, пусть оно не соответствует их желаниям, но оно заставляет ваше чадо поистине жить, наслаждаться и созидать.

— Я часто думаю о нем, мне бы хотелось, чтобы мы чаще виделись, — он говорил это постоянно, и Франциска знала, что Данила единственный человек, кроме нее, кто был дорог Александру.

— Совсем скоро ты увидишься с ним, думаю, он уже приехал и ждет тебя дома.

— Да, так и есть.

Из окон автобуса, рассекающего зеленые кроны деревьев, нависающих над дорогой, стала виднеться остановка. Она располагалась прямо перед въездом в район, где жил Александр. Он представлял собой одну длинную улицу, по сторонам которой были расположены дома. Свет там всегда был преломленным из-за высочайших елей, которые, казалось, «разговаривают» с тобой. Выйдя на улицу, в нос бросился свежий воздух, он, естественно, отличался от воздуха в других точках этой местности из-за своей наполненности цветением и влаги. Из-за влаги ночью тут появлялись густые туманы, накрывающие всё живое своими объятиями.

Александр махнул охраннику, который тотчас поднял шлагбаум. Дом Александра располагался в самом центре района, поэтому до него нужно было пройти минут восемь. На этот раз с желанием как можно быстрее увидеть брата они априори пролетели в два раза быстрее. Дом был прекрасен, как и вся шведская архитектура. Большая часть была сделана из стекла, из-за чего кухня и гостиная были у прохожих как на ладони. Темный дуб покрывал оставшуюся сторону «поместья», весь дизайн был очень современен и необычен. Вместо забора была живая изгородь, которая размыкалась на деревянной калитке, покрашенной в зеленый. Дверь в дом была тоже стеклянной, поэтому Александр смог сразу радостно заметить стоящую обувь Данилы в прихожей. Открыв ее, он крикнул его имя, после чего с лестницы послышались шаги. Снимая верхнюю одежду, Франциска повернулась и увидела душераздирающую картину, как Александр несется в объятия к брату. Тот выглядел столь элегантно, что в голову неконтролируемо приходило заблуждение о том, что его образ ты видел в одном из модных французских журналов. На нем была бежевая водолазка, из-под которой слегка вылезала рубашка в голубую клетку, на ногах были коричневые брюки, что туго обтягивал кожаный ремень, посередине которого красовалась пряжка в виде серебряной головы барана. На тонком запястье выделялись аккуратные круглые часики с ремешком из такой же кожи, что и ремень, если только несколькими тонами посветлее. Молодой человек был обладателем каштановых волос, таких же, как и глаза — они были схожи с глазами младшего брата, только у Данилы была особенность в виде угловатого зрачка, это явление называется поликорией. Вместо скул, как у Александра, у него были слегка припухлые щеки, такие же, как крупные губы. Их с братом объединял и идентичный вытянутый нос с острой горбинкой. На ней у Данилы располагались очки, имеющие полукруглую форму и полупрозрачную кофейную оправу. Они немного соскочили от таких резких объятий, заставив этих двоих посмеяться еще сильнее.

— Это моя подруга — Франциска, с ней разговаривай на шведском или английском, — сказал Александр, указывая на нее.

Данила с улыбкой прошелся по ней созерцательным взором и протянул руку.

— Да, можно и на английском, если неудобно, — сказала она на том языке, который упомянула в своей речи, пожав ему руку в ответ.

— Не беспокойтесь, я владею шведским и думаю, вам так будет легче. — Его пальцы были теплыми, даже слегка обжигающими, плюс к еще одному отличию от Александра. Его глаза остановились на запястье только что пожатой чужой руки. Франциска написала там слово «peace».

— Дети цветов? — с интересом спросил он.

— «Занимайтесь любовью, а не войной!» — с улыбкой процитировала Франциска как «Отче наш».

— Саш, у тебя классная подруга! — рассмеялся Данила, повернувшись в сторону Александра.

— Я знаю.

— А еще, уверен, что тебе стоит поскорее посетить свою комнату, там кое-что пребывает в ожидании твоего прихода.

— Что?! — Александр, выпучив глаза, открыл рот и побежал в указанном направлении.

За ним рванула и Франциска, которая тоже была заинтригована словами Данилы. Комната утопала в свете, словно верх маяка. Обои в ней были бордового цвета, около рабочего стола висела доска с фотографиями, сделанными на «Фуджифильм», который Александру подарил папа, на этой доске были фотки и с Франциской, их, как ни странно, было больше всего. Ну а на кровати лежала новейшая гитара, блестевшая от солнца, и проигрыватель с пластинками The Beatles и Jefferson Airplane.

— Даня, ты с ума сошел, я об этой гитаре мечтал больше года! — крикнул Александр, размахивая руками во все стороны.

Было так приятно видеть радость в его глазах, наверное, это было одно из лучших наслаждений.

— Мама мне говорила про это, — сказал Данила, почесывая затылок.

— Не думал, что она вообще обо мне что-то говорит и уж точно чем-то интересуется. Но как ты угадал, подарив ее именно сейчас, когда буквально сегодня мы с Франциской решили создать что-то наподобие рок-группы? Это, конечно, сумасшедшая мысль, не смейся, но всё же.

— Абсолютно нормальная мысль, тем более сейчас это реализовать в принципе легко, вообще, вы не поверите, но когда мне было всего 19, я был знаком с самим Джоном Ленноном, который тогда только начинал свой путь с группой. У них не было опыта, но было много желаний, энтузиазма и труда, ну еще и грибы, но вам этого совсем не надо. Они были также не уверены в себе, и хоть я не являлся их самым близким другом, я видел всё, что с ними происходило, и поверь, они не шибко отличались от вас. Начинайте творить вашу мечту и не слушайте завистников, я верю, что у вас всё получится, — он растормошил кудри на голове Александра. — Пойду приготовлю обед, а вы пока разбирайтесь.

Данила покинул комнату, после чего Александр мигом распаковал пластинки, аккуратно вставив их в приемник. Теперь у Александра есть возможность слушать песни «Битлз» по сто раз, даже не считая. Но сейчас ему больше хотелось испробовать новую гитару.

— Что ты хочешь, чтобы я сыграл?

— Мы вместе сыграем Боба Дилана — The Times They Are Changin, — улыбаясь, объявила Франциска, словно перерезав праздничную ленту в честь открытия их идеи о создании группы. У Александра захватило дух, после чего он взял в руки гитару. Она была сделана для него, поэтому заиграла по всем правилам его капризных пальцев, будто служила ему всю жизнь. Ломаный, но такой искренний голос начал сочиться из его уст, Александр смотрел вбок и изредка на рыжую красавицу. Наступил ее куплет, и нежность ее нот привязала его взгляд надолго. Она никогда не пела, даже моясь в ванной. Но с рождения владела даром птицей — вылетевшим из ее гортани только сейчас. Этот день был чудесным, особенно макароны по-флотски, которые приготовил Данила. Но в цепи времен он не может сменяться без одного момента, который наступил вечером.

Данила уехал в центр после шести, желая встретиться со своими давними знакомыми. Солнце уже село, и Франциске пора выдвигаться домой. Александр уже надевал обувь в прихожей, ибо всегда провожал ее. Но тут она остановила его.

— Слушай, у меня тут есть еще одна безумная идея… — она оперлась о стену, покусывая щеку.

— Ох, день безумных идей мне нравится, говори.

— Я где-то видела, как дают клятвы, делая порез на руке… Мне показалось это интересно применимо к нашей мечте…

— Ты предлагаешь дать клятву? — Александру нравились вещи наподобие этой.

— Да, почему бы нет?

— В какой раз убеждаюсь, что работа твоего мозга самая необычная… — Он направился на кухню.

— Ты куда? — Догнав его, Франциска увидела у него в руках кухонный нож.

— Думаю, этот достаточно острый.

«Тогда, подойдя к нему, я взяла нож, я так жаждала сделать это самой, безрассудство во мне восторжествовало. Он посмотрел на меня, и я видела, что ему было страшно, как и мне. Это не походило на эмоции, которые испытывали герои, о которых я читала ранее. Я до сих пор гадаю, что это был за случай и что он значил во всей истории…

Мы крепко скрестили руки на ноже. Мне даже показалось, на мгновение мы поменялись телами, я видела его глазами, а он моими. Но не в зависимости от того, чьи глаза мы имели, они одинаково запечатлели мое резкое движение вверх. Звук был таким, словно это была не мягкая ткань, а твердая сталь, что неистово сломала нож. В той же книжке, которую я когда-то прочла, оба, кто давали клятву, скривились от боли, но мы — нет. Мы смотрели друг на друга на протяжении секунд пятнадцати, я, кажется, увидела в глазах Александра все произошедшие события, а затем мгновенно забыла, когда услышала, как на пол упала капля крови».

— Ч-что это было? — Он посмотрел на свою трясущуюся окровавленную руку.

— Э… э… это был призрак будущего. — Чистой рукой она стерла слезу, которая сползала по ее светлой улыбке.

* * *

С клятвы прошла примерно неделя. До начала школьных каникул оставались считаные дни. Данила оставался у семьи и часто ходил с Александром на утренние прогулки, когда природой владел лишь густой туман, дальше усыпляя город. Им обоим не хватало друг друга, они рассуждали о волнующих их темах, наполняя себя ясностью, которой так порой мало в этом мире. Также Александр с Франциской много решали, где найти учителя по вокалу с направленностью на рок. Таких было мало, а если и были, то требовали согласие каждого из родителей, плюс кучу документов. Это немного выводило из себя, но ведь надежда умирает последней, так?

25 мая — пятница, на улице солнце и небольшой ветер, уроки окончены, путь на автобусе — тоже. Выйдя на остановке, Франциска еще долго махала Александру, пока автобус окончательно не скрылся за поворотом. На ней был комбинезон, надетый на ярко-желтую, лимонную футболку. Щиколотки открыты, ботинки грязные. Франциска посмотрела в сторону полей — ох, они были такими золотыми. Рядом проезжал фермер Магнус на своем тракторе. «Сегодня надо запечатлеть эту красоту», — подумала Франциска, развернувшись и направившись в сторону дома. Каждый раз, доходя до него, она любила останавливаться буквально на минуту и смотреть… смотреть и представлять свое присутствие в нем, прокручивать картину того, как он выглядит в разные времена. Как дерево в мамином саду меняет окрас листьев, сбрасывает их, надевает на себя шубку снега, а затем нагое тело начинает заново расцветать. Оно растет так же, как и маленькая бегавшая вокруг него десять лет назад девочка. Этот дом — место силы, оно меняет обличье, но не меняет значения во вселенной.

— Мама, я дома!

Как же Сабина любила слышать эту фразу в исполнении дочери.

— Я иду! — голос послышался с кухни так же приятно, как и запах оттуда.

Сабина выбежала в красном фартуке такого же цвета, что и губы. Ее густые волосы были закреплены скрепкой сзади. На аккуратном худом теле была черная водолазка, заправленная в джинсы клеш.

— Здравствуй, милая! — Ее пальцы были в пудре, поэтому, целуя Франциску, она их держала в стороне, дабы ничего не испачкать. Но испачкалась щека — красным. Это рассмешило ее.

— Упс! Иди вымой руки и смой последствие моей любви! — шутя, сказала Сабина, снова уходя на кухню.

Сделав всё сказанное, Франциска направилась туда же. Сабина делала свой фирменный лимонный рулет. Но помимо скалки, теста, муки, мясорубки и лимонов, на столешнице стоял радиоприемник, из которого сочилась песня Nico — These Days.

— Садись за стол, я поставила тебе суп, а после обеда, думаю, ты уже догадалась, у нас будет лимонный рулет, — произнесла Сабина, усердно заворачивая десерт.

На клетчатой скатерти стояла тарелка куриного бульона с лапшой и морковью. Голодная Франциска опустошила ее за пять минут, после чего, вытирая салфеткой рот, спросила:

— Ты не хочешь пойти в поход?

— Ты же знаешь, у меня сегодня вторая смена.

— И что с того? Она начинается в шесть, а сейчас только полтретьего.

Детские возмущения с поднятыми бровями заставили Сабину засиять:

— Ну да, ты права, давно мы не гуляли.

Ее яблочки на щеках потянули в стороны широкую улыбку этой прекрасной женщины. Ее небольшие клычки привлекали к себе всё внимание, особенно Франциски, которая была убеждена, что ее мама — лиса. В детстве она сказала это ей, уверяя, что ночью та превращается в свое истинное обличье и убегает в лес. Сабину рассмешила эта увлекательная история из уст четырехлетнего ребенка, но Франциска отнеслась к этому крайне серьезно, начав приводить всяческие доказательства, что приводит и до сих пор, но уже с иронией.

После обеда, пока Сабина собирала немного еды в корзинку для пикников, Франциска сбегала к Саге узнать, не хочет ли она присоединиться к ним, на что та тотчас убежала в мастерскую, параллельно крича: «Да! Да! И еще раз да! Ты только посмотри на это небо, какие сейчас оттенки розового! Ох, придется много мешать красок…»

И правда. Франциска сразу вспомнила персиковое небо «Девятого вала» Ивана Айвазовского. Даже со своей нелюбовью к маринистам, небо в работах этого художника завораживало ее.

Довольная Сага вышла к Франциске со всеми нужными и ненужными материалами, начиная от новейшего мольберта, заканчивая засохшими красками ее же года рождения. Несмотря на свой возраст, она одевалась неформально, под стать моде шестидесятых, быть может, даже слишком. Сегодня за ее босоножками сочилась длинная разноцветная юбка, а пышную грудь застегивали яркие желтые пуговицы охра-коричневого пиджака.

— Currunt ad partum! — возгласила она, выходя из дома. Сага часто выкидывала фразочки на латыни, объясняя тем, что это язык искусства. Сегодняшняя подходила как никак кстати, означая «беги творить», что они и сделали.

Выйдя на улицу, их взоры устремились на улыбающуюся им Сабину, стоящую с корзиной в руках. Собравшись вместе, они отправились в путь. Франциске потихоньку достался весь груз, который изначально несла Сага, что стала беззаботно беседовать с Сабиной о кулинарии. Пока Франциска шла немного в стороне, она вспомнила нужду рассказать маме об их плане с Александром, хоть и со страхом расстроить ее новостью об отъезде через несколько лет, хотя об этом даже было рано думать.

Еле видимая дымка накрыла поля, неподалеку снова жгли траву. Спустившись с холмов, пройдя по фермерской дорожке, они вышли на середину «золотого моря». Колоски пшеницы приятно чувствовались на оголенной коже, создавая на ней бугорки мурашек. Остановившись на небольшом выступе, компания начала располагаться. С этого места гора выглядела гораздо могущественнее, заставляя голову намного выше подниматься вверх. Поезда в тоннеле пока не виднелись, зато виднелся армагеддон облаков, выходящих из-за горы.

— Сегодня мы проработаем именно небо, а если будет время, начнем поле, — сказала Сага, начиная хаотичными движениями водить кисточкой по мольберту.

Первые полчаса, пока Франциска пыталась набраться смелости начать нужную тему, все разговаривали о разном, заставляя еще сильнее бояться перебороть себя. Но один момент все-таки решил расположить храбрость девочки на себя.

— Я тут хотела с вами посоветоваться.

— Рассказывай, милая, — промолвила Сабина, немного потянувшись, лежа на одеяле и поправляя солнечные очки.

— М… мы с Александром захотели начать одно дело…

— Уже звучит предвкушающе, — улыбнулась Сага.

— Мы решили заниматься музыкой, создав группу.

— Ого, — одновременно сказали женщины.

Сабина приподняла очки, уставившись на дочь:

— Это прекрасно, но как вы планируете всё начать?

— Мы всё уже решили, но проблема заключается в том, что не знаем ни одного преподавателя пения, который работает в нужном нам направлении — голос для рок-музыки.

— Стой, стой, стой… р… рок… У моей бывшей сокурсницы есть дочь, которая этим занимается. Она вроде выступает на частных мероприятиях или даже преподает… не помню, — Сага запиналась, и по ее глазам было видно, как она отчаянно пытается нарыть в своем сознании информацию.

— Серьезно? А ты можешь как-нибудь связаться со своей подругой?

— Да, у меня все номера в телефонной книжке записаны, неужели… ох, я настолько стара… — рассмеялась Сага.

— Всё замечательно, но почему ты не сказала мне раньше? — спросила Сабина, подойдя к Франциске.

— Потому что я… — на секунду она задумалась о том, стоит ли ей говорить сейчас об Америке. Было бы легче не сказать, но Франциска не смогла. — Я боялась расстроить тебя тем, что я уеду через пару лет.

— Куда?

— В Штаты.

Сабина вздохнула и потерла руки. Ее взгляд был таким же, каким его представляла Франциска, прокручивая сотни исходов событий. Он был печальным, но не таким, как у тех родителей, что навязывают ребенку свою концепцию, а он её не придерживается. Этот взгляд был провожающе-смиренным, словно птица, примирившаяся с мыслью об улете своего птенца. По этой причине Сабина и не стала говорить, как ей грустно всё это слышать, вместо этого на ее лице появилась улыбка. — Иди ко мне, — она, расставила перед собой руки.

Франциска ринулась в эти теплые объятия со стремлением не пустить слезу.

— Я помогу тебе со всем, в чем ты будешь нуждаться, помогу с твоей мечтой, — прошептала Сабина в пламя ее волос.

— Я люблю тебя, мам.

— И я тебя.

* * *

— Мама с папой хотели бы провести сегодняшний вечер вместе, — звук, в который преобразовывался голос Данилы, звучал влажно, как и воздух. Серые с оттенком синего облака накрыли собой день, превращая его в вечер. Они с Александром пошли пройтись, наполняя легкие свежестью.

— Мне этого не очень хочется. — Он достал пачку Camel из кармана косухи.

Данила внимательно посмотрел на эти движения, после чего вздернул голову вверх. «Старший брат не должен позволять младшему губить свое здоровье» — Данила подходил к этой фразе по-своему. Зная Александра, он понимал, что слова о вреде легких не воспримут его уши, а лишь наоборот — их хозяин станет делать хуже назло себе. Да и кто бы говорил ему о сигаретах? Данила, который курит с четырнадцати лет?

— Я знаю обо всем, и даже то, чего ты не знаешь.

— Оу, я думал, всё сказанное во время звонков тебе, когда у меня были истерики из-за них, это уже потолок, неужели я ошибаюсь? — Он с первого раза поджег сигарету, которая тут же стала благоухать качественным табаком.

— То, что они хотят исправить всё… — после сказанного Данилой Александр обратил на него внимание и, словно разглядывая его, пытался найти объяснение, которое еще не прозвучало. Кажется, оно даже прозвучало в этой вселенной, но сейчас он его не услышал. — Они любят тебя и осознают, сколько ошибок сделали в прошлом. Ты спросишь, почему они всё это делали. Но, Саш, мы не догадываемся о многих вещах, мы не знаем, как родилась какая-либо молекула в тот момент, когда случались какие-нибудь события. Мы думаем, что являемся владельцами своей судьбы, но очень часто это не так. Порой мы даже не являемся владельцами своего же тела. Я хочу, чтобы ты попытался понять, произойдет ли зарождение некой крупицы при твоем решении сделать выбор. И ощутив его, ты также обязан понять, противоречишь ли ты выбору этой крупицы.

Данила выхватил из пальцев Александра сигарету, на которой уже провисал пепел. Он сбросил его и сильно затянулся. А Александр продолжал смотреть на кружащуюся пылинку.

— Нет — мне ощущается, что именно это она сказала, поэтому я выберу противоположный вариант, — украдкой начал он, но закончил улыбкой.

Данила засмеялся и крепко обнял его:

— Я рад, что ты научился прислушиваться к вселенной.

Они направились к дому, порог которого Александру с этого момента почему-то стало легче переходить. Внутри пахло запеченной уткой и пузырьками шампанского. Атмосфера была праздничной, хотя календарного праздника не было. Зайдя на кухню, они увидели, как мама, заметив Александра, не решившего снова запереться в комнате, немного улыбнулась, пытаясь скрыть эмоцию. Идентично было и с отцом, который даже включил музыку. Александру было странно находиться в такой обстановке, но через пару минут он растаял. Несмотря на всё, он не решился затронуть тему рок-группы, в этом случае, видимо, крупица сказала ему «да».

* * *

— Алло, это Агда?

— Да, а вы кто?

— Агда, здравствуй, это я, Сага Линдстром.

— О, привет, давно с тобой не созванивались, как ты?

— Прекрасно, рисую, наслаждаюсь жизнью, ничего нового… это… я тут хотела спросить у тебя… у тебя же дочь занимается музыкой, Марта кажется?

— Да, а что?

— Моя знакомая хочет учиться этому, помню, что она у тебя преподает вроде.

— Всё правильно, мы с ней мало общаемся в последнее время, но я знаю, что она не перестала учить других.

— Ох, хорошо, дашь ее номер?

— Да, диктую…

Это был номер для открытия детали пазла, Марта была необходимой частью этой истории.

Это был последний день мая, в тот же вечер, как Сага позвонила Агде, к Франциске пришел Александр. Стук в дверь раздался одновременно с включение фонарей на улицах. Услышав его, Франциска отбросила недавно начатую книгу «Бытие и ничто» Жан-Поля Сартра, не стала надевать тапки и с босыми ногами побежала вниз.

— Привет, — оно прозвучало так тепло из его улыбающихся уст. Этот высокий сутулый парень с прокуренной одеждой и таким же голосом, был ребенком, краснеющим от радости успеха. Он пришел в алой джинсовке с теплой прокладкой. На его пальцах были кольца, на одном из которых было мелко написано «carpe diem», что ему подарила Франциска.

— Что ты встал будто вкопанный? На улице сейчас уже холодно, ты дрожишь, как дворняжка, заходи быстрее. — Франциска редко церемонилась, что в большинстве случаев было образом.

— Здравствуй, СашА?.. — донесся голос Сабины из гостиной. — Ведь такое уменьшительно-ласкательное имя от Александра?

— А-ха-ха, да, вы правы.

— Это, кстати, женское имя, — невзрачно сказала Франциска.

— Да нет, сколько тебе повторять, оно универсальное! — Начал размахивать Александр, смеясь и смущаясь оттого, что Франциска снова приравняла его к девочке.

Они направились к телефону, который висел в коридоре неподалеку от книжной тумбочкой. Рядом с лампой, что теплым светом освещала помещение, лежал клочок бумаги с номером телефона. Франциска быстро набрала эти числа и стала ждать, с волнением смотря в хлопающие глаза Александра. Ее это успокаивало.

— Алло, — голос был хриплым и безэмоциональным.

— Здравствуйте, вы Марта Лиам?

— Да, всё еще она.

— Меня зовут Франциска Шмитц, я бы хотела узнать у вас о преподавании.

— Что именно?

— Я бы хочу заниматься вокалом, что мне для этого нужно?

— Прийти ко мне, я преподаю на дому. Стоимость для каждого индивидуальна, в зависимости от вас.

— Это как?

— Если вы мне понравитесь, я скажу вам цену меньше нормы, которую вы не будете знать, если нет, соответственно — выше.

— Это интересно, скажите, где вы живете?

— В центре, район Майорна Алманна Ваген 16, домофон 232, дом, на первом этаже которого находится кафе «Зенит», также справа парк, а слева христианская церковь… звучит иронично, — Складывалось ощущение, что в тот момент она посмотрела в окно на ту самую церковь.

— Вы не сказали, когда вам удобно?

— Приходите завтра.

— Хорошо, ничего, если я приведу с собой друга?

— Он играет на чем-нибудь?

— Да, на гитаре.

— Тогда добро пожаловать, жду завтра после часа дня.

Александр слышал весь разговор, и когда Франциска положила трубку, он с нетерпением сказал:

— Она крутая.

Это было самое точное описание сие персоны, но в этом они утвердятся позже. А пока Александр с Франциской поднялись наверх, в ее комнату. Они уселись по-турецки на полу, казалось, иначе они никогда не сидели. Ковер был необычно мягким, и даже лишившись зрения, можно будет узнать его из тысячи других. За открытым окном звездное небо простиралось над освещенными луной полями, что заканчиваются горами. Машины изредка и тихо проезжали по шоссе, этот звук был намного приятнее, нежели непрекращающаяся звуковая нить автомобилей города. Через пару секунд стало холодно.

— Саш, закроешь окно? — попросила его Франциска, почесав и заодно поцарапав глаз отросшими ногтями.

Когда Александр встал задом, из его штанов, где располагается копчик, показалась обложка книги. Странно, что она была спрятана таким образом.

— Эй, что это?

— Что? — Он резко развернулся, и в его волчьих глазах читался страх, написанный жирным шрифтом, таким же, как и непрочитанная надпись на обложке.

— Что у тебя в джинсах? Что за книга? — Она встала, и он тут же увернулся в сторону.

— Ничего.

— Я не слепая, покажи мне.

— Фрэнс… — Он называл ее так крайне редко, было странно, что столь мягко произносились эти буквы в такие эмоциональные моменты. — Я… я не хочу это показывать. Прости.

Франциска на мгновение почувствовала неутолимую печаль, что застряла в ее легких на выдохе. Но затем она поняла, что у каждого свои границы личного пространства, а то, что Александр не показал ей эту вещь, не значит, что он ей не доверяет. Просто Франциска не знала настоящих причин. Не знала и то, что это была не книга, а дневник, и надпись на нем гласила «Тонкая грань между ужасным и прекрасным» — именно так Александр решил описать все свои мысли, стихи и строчки песен, что находились внутри. Эта книга сознания была заведена в надежде на улучшение ментального паноптикума, происходившего в нем на протяжении многих лет.

«Сейчас идет урок физики, но я по какой-то причине думаю о бренности. Мы учимся, любим, страдаем, смеемся и плачем, боимся, рвемся и так порой сильно мечтаем. А смысл? Быть может, смысл — потерять? Потерять себя, веру, надежду. И только смерть заглушит всё, примет тебя, и ты навеки уйдешь в темноту. Мы не помним, что было до рождения. Небытие. И ждет ли оно после смерти? И смысл, наверное, в том, что мы оставляем отпечаток в жизни других, а потом жестоко забираем. По своей или по чужой воле — неважно. Но зачем тогда жить, если наше наследие — боль?» — Воробьев А. Запись в дневнике 25 января 1970.

В тот день, спустя полчаса после написанного, началась перемена. Александр, расправляя плечи и слегка засыпая, направился к коридору. Выйдя, он увидел Франциску, что стояла с каким-то парнем в дверном проеме соседнего класса. Этого парня звали Майк Хемптон — скользкий тип, конкретно бесивший Александра по причине своей принадлежности к «крутым», самовлюбленным парням школы. Раньше он со своей компашкой любил задирать что Франциску, что Александра, но сейчас, видимо, что-то изменилось. В тот момент Александр злобно и неподвижно стоял посреди коридора. Его рука сжалась в кулак, когда он увидел, что этот придурок вальяжно облокотился на дверной проем, после чего прядь уложенных до блеска волос слегка коснулась Франциски.

У нее был достаточно непринужденный вид, в то время как Майк хитро улыбался своей противной улыбкой, пытаясь привлечь всё внимание. Он продолжал что-то ей рассказывать, пока его пальцы аккуратно не потянулись поправить ей волосы. В тот миг, если прислушаться к голове Александра, можно было услышать треск, похожий на треск стекла. Это была призма, через нее проходило безразличие, а на поверхности истекало спокойствие — это всё успешно подорвалось миной, на этот раз очень сильной, такой, что повелела ногам набирать ход вперед. Шаг ускорялся, и через пару секунд он вынудил Майка заметить это и в замешательстве произнести: «Привет, Александр, что с тобо…», не успев договорить, как его нос с диким хрустом сломался, заставив галактику звезд появиться в глазах. Франциска, нейроны которой еще не успели сообщить информацию, продолжала смотреть на падающего Майка, что, покрутившись по спирали вокруг себя, грохнулся на грязный и холодный пол коридора. Спустя парад мгновений с ее уст замедленно слетело «какого…», всё больше впитываясь в картину, развернувшуюся на втором этаже школы Толередссколан. Ее эмоции быстро сменились, и она резко посмотрела на Александра. «Что ты, мать твою, творишь?» — хрипло вылетело облако крика. Но Александр просто снисходительно смотрел на нее, выпустив в совершенный ранее удар все эмоции. В этот же момент пришибленный Майкл резко встал, сильно замахнулся и ударил его с такой же силой в живот, отчего Александр прохрипел и тоже свалился на пол. Он пока не знал, что у него будет кровоизлияние в желудке.

— Что с тобой не так, Воробьев? Шизофрения достигла пика? — с надменной насмешкой сказал Майк, стоявший, вытирая кровь, что не переставала идти из носа.

Подождав секунду, он нанес второй удар, что пришелся Александру ногой по спине, от чего тот в адских муках сжался.

— Хватит! Что ты делаешь?! — Франциска силой оттолкнула Майка и подбежала к Александру.

Он чувствовал, как скоро задохнется кровью во рту, поэтому смачно сплюнул в сторону, в то же время пытаясь подняться на ноги, придерживая одной рукой больное место. Франциска пыталась его остановить, но тот нацелил свой взгляд на разворачивающегося Майка, и далее всё, как в кино.

— Смеется тот, кто смеется последним.

«Сотрясение мозжечка. При ударе идет импульс из центральной нервной системы, и происходит отключение организма. Выдернули из розетки и вставили обратно», — так говорил отец, рассказывая еще совсем юному Александру про свое умение бороться. Но это были разные эстетики: Юрий — русская мафия и мастер спорта по боксу, для которого бои — способ очиститься и преисполниться в своей силе, Александр — «педиковатый» мальчик (так его зовет вся школа), для которого удар — лишь неконтролируемая реакция на вещи, что он не хочет объяснять словами.

Если возвращаться к тому дню, то тут всё ясно — Майк вырубился в тот же момент, когда пришла директриса. Александра хотели исключить, но из-за его тяжелой травмы этого не сделали. Кстати, он пролежал в больнице две недели, и Франциска приходила туда каждый день, пусть даже и объявив обет молчания. Нет, она не была обижена на то, что ее новым прозвищем стало «подстилка шизофреника», а в шкафчик напихали кучу мусора. Ее расстроило то, что когда Александр ударял Майка, он хотел нанести боль себе. И увидев сейчас дневник, она надеялась, что в нем не записаны вещи, делающие то же самое. Но она заблуждалась.