Призраки не умеют лгать

Аня Сокол, 2016

Меня обвиняют в преступлении. И обвиняют не люди, а призраки. Суд мертвых не знает жалости и не принимает апелляции, там не выступают адвокаты и не совещаются присяжные. Его приговор окончательный, и наказание одно – смерть. А что делать невиновной? Бежать? Прятаться? Или, может быть, довериться следователю, который пугает меня едва ли не больше чем призраки, не зря же его называют «демоном».

Глава 4. Друзья и враги

Этот человек был непредсказуем. Я краем глаза посматривала на Дмитрия, вцепившегося в руль. Бесполезно просить его сбросить скорость. Нет, возможно, он и послушается, но через пять минут забудет об этом и снова утопит педаль газа в пол. Как будто убегает от кого-то. Какие демоны, поселившиеся в его голове, не дают ему спокойно жить?

А мы с папой ещё называли маму стихийным бедствием. Нет, не надо. Не надо воспоминаний, от которых в груди разрастётся бездонная дыра боли и страха. Дай волю, и волна ужаса и паники накроет с головой. Захочется выть, кричать и кататься по земле. Невозможность что-нибудь предпринять, что-нибудь сделать для них, спасти, доводила до отчаяния. Чтобы не сойти с ума, надо отодвинуть, заслонить чувства повседневными мыслями и делами. Чётко решить для себя, что родители поправятся и всё будет хорошо.

— Почему она называла меня убийцей? — спросила я, Станин повернул голову, но ничего не ответил. — Вы же… Ты же видел медицинские документы. Она умерла из-за меня?

Он даже не обернулся, но на скулах задвигались желваки. Что на этот раз его разозлило?

Лучше б он отдал моё дело той девушке-псионнику — Эми, кажется. Презрение и чувство превосходства можно перетерпеть, а вот его — нет. Он улыбался, что-то говорил, старался быть дружелюбным, но всё это не затрагивало холодных серых глаз. Словно оттуда, из глубины, за мной наблюдал кто-то другой, враждебный, колючий. Чужак, запертый в человеческом теле. Тот, который вытащил меня из постели той страшной ночью. Высокий, взъерошенный, беспощадный, злой. И одновременно холодный, отстранённый, словно учёный, наблюдающий за брошенной в огонь зверушкой. Пламя едва не сожрало меня. Стало вдруг всё равно, что будет дальше. Груз вины казался неподъёмным. Что значат слова и слезы, когда самые дорогие и любимые лежат при смерти?

На следующий день Дмитрий просил прощения. За то, что защищал моих родителей от меня. За себя. Непонятный человек. Не Димон, а Демон.

— Ты ни в чем не виновата. — Псионник смотрел прямо перед собой, на улице уже стемнело, мы ехали по узкой неровной дороге. — Разве ребёнок может отвечать за это? Новорождённый младенец. Ни черта подобного!

— Закон выживания, — тихо сказала я. — У меня не было выбора, просто не могло быть. Логичнее было бы винить врачей.

— Логичнее, — эхом повторил мужчина.

Он остановился перед зданием службы контроля. Тусклый свет факелов освещал парковку, машин почти не было. Неудивительно, пока мы возвращались в Вороховку, время перевалило за полночь. Кабинет псионника, поначалу вселивший в меня чувство необъяснимой тревоги, в мягком свете настольной лампы показался даже уютным. Алый кожаный диван приобрёл тёплый кирпичный оттенок, стены потеряли режущую глаза белизну, а мебель, состоящая из одних металлических трубок, сгладилась рассеянным полумраком. Не пыточная, просто комната человека со своеобразным вкусом.

Дмитрий открыл верхний ящик стола и выгреб на столешницу кучу всякой мелочи. Знакомой. Мои вещи. Мобильный, кошелёк, ключи, зеркало, помада, упаковка салфеток, пробник духов, пара рекламных листовок — всё, что было в карманах и сумочке.

— Могу отвезти домой, — Станин протянул мне телефон. — Или позвони друзьям, пусть заберут.

На дисплее мигало извещение об одиннадцати непринятых вызовах: два от бабушки прошлой ночью, три от бабки Вари, беспокоится, наверное, и больше всех от Влада, целых шесть штук. Сегодня мне надлежало быть на работе.

Два часа ночи. Влад, конечно, приедет и заберёт, и Ната поймёт, но, наверное, не стоит.

— Можно мне сегодня здесь остаться? — Я кивнула на диван.

Опять этот странный, будто оценивающий взгляд.

— Или открой камеру, туда, наверное, ещё никого не успели заселить, — неловкая попытка пошутить, душой компании меня не назовёшь, я, скорее, из тех, кому умный ответ приходит в голову с опозданием минут на десять.

Некоторое время он приглядывался, словно надеясь отыскать во мне нечто новое, неизвестное, а потом махнул рукой в сторону дивана.

— Ложись. Мне всё равно надо работать.

Так я и заснула под монотонный шум машины, редкое перестукивание клавиш и лёгкое поскрипывание, раздававшееся каждый раз, когда псионник откидывался на спинку.

— Ты как? — третий раз за день спросил Влад.

У нас был перерыв между группами. Кружка приятно грела ладони, терпкий вкус чая сладостью оседал на языке. Ещё глоток, надо чем-то занять руки. И мысли. Работа хоть чуть-чуть отвлекала. Стоило представить себя дома, пялящуюся на телефон в ожидании известий, так сразу головой о стену удариться захотелось.

Владу я всё рассказала, да он и сам по моему виду понял, что что-то случилось. А вот соседям соврала. Дмитрий наплёл им каких-то небылиц про уличную кражу и повреждённую руку, так что бабка Варя устроила мне целый допрос. Нет, рука не сломана. Да, воришку нашли, имущество вернули, доказательство наглядно висело у меня на плече. Нет, замок менять не надо, ключи на месте, воспользоваться ими никто не успел. Впрочем, как хотите.

— Подумай. Может, поедешь? Я справлюсь, честно. Считай это незапланированным отдыхом. — Влад всё ещё не оставлял попыток отправить меня к родным.

— Я подумаю.

Заманчиво. Уехать в Палисад, быть рядом с родителями, сидеть и держать маму за руку, разговаривать с ней. Вдруг они меня услышат и вернутся. Правда, бабушка сразу наложила вето на эту идею и настояла на отъезде. Но теперь, когда её нет рядом, разумные доводы начинали терять вес.

— У меня ещё две группы, — сказала я, поднимаясь.

— Одна. Старших возьму сам. Отработай с малышами и домой. Хорошо? — Влад сжал мои руки и, наклонившись, вдруг коснулся губ своими. Сначала легко, едва-едва задел и согрел тёплым дыханием. Я замерла от испуга и неожиданности. А он прильнул жадно, требовательно. Было странно, с одной стороны, мне захотелось уцепиться за его шею и притянуть ещё ближе, а с другой… это было неправильно. Мы оба потом пожалеем об этом.

— Влад, остановись, — тихая просьба, когда он на мгновение отстранился.

Но Влад предпочёл не услышать. Я успела остановить его губы кончиками пальцев, которые он тут же, не смущаясь, поцеловал.

— Вот, — тихо сказал он. — Теперь у тебя не такое затравленное выражение лица.

Нервно рассмеявшись, я уронила голову ему на плечо. Друзья помогают, даже когда ты не просишь, даже если ты предпочитаешь обойтись без такой помощи.

Дома никого не было. Теська в техникуме, если, конечно, не прогуливает, Арти в яслях на пятидневке. Бабка Варя на посту — на лавке рядом с кабинетом участкового. Там Варисса с единомышленницами оттачивает мастерство выведения всех преступных элементов района на чистую воду. Ну, а Семафор? Черт его знает, опять на промысел спиртного отправился.

В коридоре зажегся свет, ботинки с тихим стуком упали на пол. Я достала телефон и набрала бабушку, второй раз за день. Знаю, случись что, она тотчас позвонила бы, но пересилить себя не получалось.

— Алленария, — голос звучал скрипуче-укоризненно, — за последние несколько часов ничего не изменилось. Чего трезвонишь?

Не знаю, что насторожило меня больше — старушечий тон или сварливая фраза.

— Бабушка?

Шумный выдох в трубку, и снова родной голос:

— Извини, что-то не очень хорошо себя сегодня чувствую. Устала, наверное, да и голова болит.

— Могу приехать. Прямо сейчас. Хочешь? Ты не должна быть одна.

— Я не одна, Лена. Не надо. Это и так тяжело для меня, а если ты будешь под боком, совсем расклеюсь.

— К выходным я всё равно приеду.

— Тогда до выходных.

Вместо утешения разговор лишь добавил беспокойства. Нельзя так с бабушкой, какой бы сильной она ни была, у любой прочности есть предел. Предложение Влада обретало всё большую и большую привлекательность.

Я вошла в комнату, прикидывая, собрать вещи сейчас или подождать. Дверь была, как всегда, не заперта, и там меня уже ждали. Мужчина стоял сразу за порогом, и я едва не столкнулась нос к носу.

— Добрый день, — поздоровался гость.

Сердце гулко стукнуло о ребра и провалилось куда-то вниз.

— З-з-здра-авствуйте, — машинально ответила я.

Псионник, смутно знакомый, по-моему, он был тогда в кабинете у Демона, и ещё, вроде, девушка. Мужчина поднялся с дивана, и его заметно повело в сторону, качнуло, как на ветру. Пьяный? Нет, скорее, смертельно усталый. Выглядит как человек, не спавший несколько суток. Карие глаза с непомерно длинными ресницами ввалились; щетина отливала синевой.

— Дождался, наконец, — констатировал он и кивнул, словно соглашаясь с самим собой или с одному ему видимым собеседником.

— Я…я, — связных слов у меня не получалось.

— Да. Вижу. Ты. И тебе надо умереть! Потому что ты убийца. — Снова этот невообразимый кивок. — Так будет правильно.

Он сунул правую руку в карман и извлёк нож. Мой нож. Один из десятка, лежащего в кухонном столе. Я окаменела. Вид двадцатисантиметрового блестящего лезвия завораживал. Какое длинное, бесконечное, взгляд никак не мог охватить его целиком. Солнечный луч отразился и пробежался по кромке. «Самая лучшая нержавеющая сталь в стране. Удобная рукоять, идеальная балансировка. Самозатачивающееся лезвие, подставка в подарок и всего за девяносто девять», — вспомнились мне слова телевизионного зазывалы, тогда мне единственный раз пришло в голову купить товар в телемагазине и, по всей видимости, зря. Потому что сейчас этот позапрошлый лидер продаж испробуют на самой хозяйке.

Я закричала. Попыталась. На самом деле рот открылся, и из него вышли сиплые шуршащие звуки. Отпрыгнула за порог и хлопнула дверью. Он успел выставить ногу, створка отскочила в обратную сторону. Бежать, быстрее. Ноги двигались медленно, разумом я уже заперла входную дверь, поставив заслон между мной и псионником, а тело ещё делало первый рывок. Он был не в форме, я в панике. Не вписавшись в поворот коридора, я налетела на детский велосипед, опрокинула, упала сама, стукнувшись коленями. Но сейчас это не имело значения. Успела вскочить, и тут он меня догнал, схватил за волосы и дёрнул назад, на себя. Не рассчитал. Мы оба грохнулись в коридор. Он снизу, я сверху. Разница в том, что в руках у него был нож.

Лезвие вошло мне над лопаткой и вышло под ключицей, противно царапнув кость. Вот теперь был крик. Звук рождался в горячей пульсирующей воронке раны. Не знаю, с чем сравнить, — моей самой сильной травмой были расцарапанные коленки да вывихнутые лодыжки. Не представляла, как боюсь боли. Звук превратился в жалобный скулёж.

Псионник шевельнулся и спихнул меня с себя на бок. Рукоять стукнула об пол, посылая новый сгусток пламени в плечо. Я захлебнулась криком, горло отказывалось воспроизводить то, что от него требовали. Поднимаясь, он снова забубнил что-то, невозможно разобрать ни слова.

Он встал на колени и опустил руку мне на шею. Потом вторую. И надавил.

Весь мир сосредоточился на чужом отстранённом лице и этих сильных руках, не дающих сделать ни вдоха. Даже боль, вгрызающаяся в тело, отошла на второй план.

Я вцепилась в него здоровой рукой, пытаясь ослабить хватку, оттолкнуть. Задействовала бы и раненую, но та не шевелилась. Специалист был порядком измотан и ненамного крупнее меня, но всё равно сильнее.

Когда чужое лицо стало расплываться, растворяться во внезапно сгустившейся темноте, раздался звон, а может, это уже в ушах зазвенело, и хватка ослабла. Воздух тоненькой живительной струйкой стал поступать в лёгкие. Я сипела, пытаясь вдохнуть как можно больше.

— Ш-ш-ш, — раздалось над ухом, и что-то холодное коснулось щеки. — Врачи сейчас будут.

Я сморгнула набежавшие слезы. Рядом сидела Варисса, между мной и незваным гостем.

— Не шевелись. — Она провела мне по лицу чем-то влажным. — Скорую вызвала и имперский корпус. Ишь до чего дошли, средь бела дня девчонок резать начали. Ууу, ублюдок, — зло выругалась она, ногой пнула лежащего.

Весь плащ был обсыпан мелким зелёным крошевом. В таких бутылках продают самый дешёвый портвейн, Сёма их просто коллекционирует. Собрал столько, что в комнате уже не помещаются. Вот и выставляет потихоньку в коридор возле своей двери.

— Он псионник, — прошептала я, чувствуя, как боль снова начинает завладевать телом и сознанием.

— И что? — Бабка была непоколебима, — Значит ему всё можно, да?

Коммуналка быстро наполнилась людьми — врачи, люди в погонах и, по-моему, ещё кто-то. Стало шумно. Бабку куда-то увели в сопровождении конвоя. Судя по голосу, клятвенно обещавшему показать служивым, как надо работать, Варисса осталась довольна.

Мной занялись врачи. Укола я не почувствовала. Боль затихла, и стало хорошо. Дурацкий скулёж, ввинчивающийся в голову, исчез, оказалось, хныкала я. Все вокруг плыло и шаталось, создалось впечатление, что лежишь на волнах. Люди в белом то и дело склонялись к лицу и постоянно говорили смешными непонятными словами. Что-то о кровопотере, кубиках, давлении. Всё стало отрывочным. Грязно-серый потолок с выпуклыми уродливыми сварными швами. Длинные коридоры с неровным полом. Много белого слепящего цвета и короткая острая боль, пробившаяся даже сквозь болеутоляющее.

Нож вытащили. Но наутро было такое ощущение, будто врачи, долго не думая, зашили рану вместе с лезвием. Горло было в относительном порядке — лёгкая хрипота, больно глотать и жуткий синяк на шее. Вот, собственно, и всё. Легко отделалась.

Звонила бабушка. Добрые люди ей сообщили о случившемся. Вызвалась приехать, но я отговорила её же словами, в том смысле, что толку от жалости и переживаний не будет.

Волнуясь за Вариссу, я ждала прихода следователей корпуса. Но пришли совсем другие люди. Вернее, пришёл. А я думала, мы попрощались навсегда.

Демон. Как всегда, небрежно одетый, светлые волосы растрёпаны, то ли от ветра, то ли причесаться забыл. Отросшая щетина отливала рыжиной, серые глаза запали. Очередная ночь без сна?

Псионник пододвинул стул и сел, так же не отрывая от меня взгляда.

— Как ты?

— Нормально. — Пожать плечами не позволила тугая повязка. — А как ваш… твой сотрудник?

Он запрокинул голову и потёр лицо ладонями. Что это — жест усталого человека или?.. Видимо, догадка отразилась на моем лице, потому что Станин вдруг усмехнулся.

— Переживаешь за него? Не стоит. С ним всё в порядке. Спит в соседней палате.

Я испуганно посмотрела на стены, пытаясь угадать, за какой из них.

— Под охраной, — правильно истолковал мой страх Дмитрий.

Хотелось спросить: «Почему он, а не я?» — но были вопросы и поважнее.

— Варисса в тюрьме? Что она ему сделала?

— Отоварила бутылкой по голове. В результате — сотрясение мозга. Несильное. Хуже то, что Гош физически и эмоционально истощён. Не знаешь, с чего бы ему на тебя нападать?

— Нет. Варю отпустили? — снова спросила я, а он снова не ответил.

— Он что-нибудь говорил?

— Да, что-то насчёт того, что я должна умереть.

— А…

— Демон, — перебила я. — Что с Вариссой? Ответь, пожалуйста.

— Есть два варианта, — псионник поднялся и отошёл к окну, теперь мне был виден только профиль. — Первый: делаем всё по правилам. Два уголовных дела, двое подсудимых.

— Она меня спасла!

— Пусть суд решает: оборона или превышение допустимых мер самозащиты.

— А второй? — в горле пересохло от нехороших предчувствий.

— Дело уходит под юрисдикцию службы контроля, и мы расходимся без взаимных претензий. Ты не заявляешь на моего сотрудника, а он на старуху. Объяснение инциденту я придумаю.

— Рука руку моет, — вырвалась у меня расхожая фраза.

Псионник обернулся, на лице читалась неприкрытая злость.

— Да. К тебе это тоже относится. Если б не Нирра….

В палате воцарилась тишина. В одноместной палате. А ведь он, в сущности, прав, многим вещам, воспринимающимся как само собой разумеющееся, мы обязаны не собственным заслугам, а авторитету семьи. Разница лишь в степени злоупотребления. Стала бы Нирра так же прикрывать меня, если бы я всё-таки кого-нибудь убила? Хочется верить, что да.

Дверь открылась без стука, и в комнату вошла девушка. Та самая, псионник, работавшая над моим делом. Я открыла рот, но приветственные слова застряли где-то на полдороге. Дежавю. Мне такое уже приходилось видеть. Измождённое лицо, спокойный взгляд и подёргивание головой. Одно отличие — в руках шприц, а не нож.

Она не смотрела на Демона, и тот, почувствовав неладное, обеспокоенно спросил:

— Алиса? Что-то с Гошем?

Девушка замотала головой, не поймёшь — отрицает или соглашается. Всё произошло быстро. От двери до кровати три шага. Я пискнула, отползала на край и вцепилась в спинку. Паника вытеснила слабость и головокружение. Тело было таким неповоротливым. Я хотела встать, а вместо этого грохнулась на пол.

— Алиса, что ты… — закричал Демон.

Он перехватил её поперёк талии, стащил с кровати и вывернул руку в попытке вырвать шприц. Она зарычала. Как собака, у которой пытаются отобрать кость. Верхняя губа поднялась, обнажив ровный ряд зубов. Это удивило, звериные клыки или раздвоенный язык смотрелись бы уместнее, словно в моем воображении девушка перестала быть человеком.

Шприц выпал. Она вцепилась ногтями Демону в лицо. Если до этого псионник старался не причинять вреда своей сотруднице, то теперь включились инстинкты. Уже не заботливый начальник, недавно пытавшийся спасти друга. Это тренированный специалист, мало того, сильный мужчина, резко отбросивший девушку в сторону. Второго шанса приблизиться к себе Дмитрий не дал. Мгновенная подсечка — и Алиса с шипением упала.

Я смотрела и боялась. Боялась помешать, привлечь к себе внимание. Боялась, что Демон проиграет, и я останусь с ней один на один.

Псионник навалился всем телом, прижимая девушку к полу, стараясь обездвижить. Она выгибалась, рычала, пыталась кусаться.

— Лена! — крикнул он, — Зови на помощь.

— Кого? — пискнула я.

— Твою мать! Да кого угодно! Медсестру с успокоительным, санитаров, врачей, охранников, уборщицу, всех разом.

Дмитрий ругался, Алиса брыкалась, а я бросилась к выходу. Девушка уловила движение и, поняв, что намеченная жертва уходит, взвыла.

— Быстрее, — в голосе специалиста послышалась мольба. — Иначе мне придётся…

Нужды договаривать не было. Здоровой рукой опираясь на стены, я вывалилась в коридор. Никого. Вернее никого, кто мог бы мне помочь. Пожилой мужчина в одиночестве сидел на лавке возле окна, неловко обхватив лысую голову руками. Заорать «помогите», казалось самым разумным. Дверь хлопнула, обычно тихий звук показался мне оглушительным. Старик поднял голову.

— Там. — Губы пересохли, голос казался сухим и ломким. — Там псионнику нужна помощь. Вы не могли бы позвать кого-нибудь?

Я ещё не договорила, а посетитель уже вскочил. Невысокий, упитанный, лицо круглое и какое-то отчаянное, с полопавшимися сосудами под тонкой светлой кожей. Псионник. Муляж кад-арта подпрыгивал, тихо ударяясь об выпирающее брюшко. Старик бросился в палату, не удостоив меня и взглядом.

Вряд ли его можно считать полноценной помощью. Коридор казался бесконечным, со светлыми проёмами окон через каждые три шага. Закрытые двери палат. Ни один больной не показывался. Пост медсестры. Пустой. Но с телефонным аппаратом. Вызвать МЧС или имперский корпус? Взгляд скользил по гладкой поверхности стола. Ручки, скрепки, толстые тетради, эмалированная ванночка, наполненная водой, в которой покоится дюжина термометров, рядом лист с графиком температур.

Истории болезни, аккуратно собранные в стопки, песочные часы, пластиковые мини–стаканчики для лекарств и сбоку наполовину скрытая стоящим бумажным календарём красная кнопка экстренного вызова.

Я нажала, не раздумывая. Охрана? Прекрасно, помощь дюжих дядек в камуфляже Дмитрию не помешает. Вызов реанимационной бригады? Тоже неплохо. В их арсенале наверняка найдётся успокоительное.

Почему здесь так безлюдно? Это госпиталь или декорации к фильму ужаса? По мере приближения к двери решимость стала утихать, а пост казался всё более безопасным. Прижавшись ухом к дешёвой фанерной створке, я прислушалась. Ни звука. А если девушка всё-таки разобралась с Дмитрием и тем стариком? Если натолкнусь на полные равнодушного спокойствия глаза на подергивающемся лице? Ладони вспотели, к горлу подкатила тошнота. Предплечье с каждой минутой болело всё сильнее и сильнее, не давая нормально соображать. В конце концов, выбора нет, Алиса легко меня догонит. Да и не смогу уйти, бросив псионника… псионников.

Я потянула на себя ручку двери. Всё оказалось ещё страшнее. Мужчины были живы, они стояли по обе стороны от безвольно распростёртой на полу девушки. Усмирять её уже не было никакой нужды. Она никуда больше не торопилась, как игрушка, у которой кончился завод, и она замерла, не в силах закончить начатое.

Глаза стали жить отдельной жизнью, запоминая, фотографируя каждую деталь. Раскосые серые глаза, устремлённые в потолок, навсегда застыли. Многочисленные веснушки на побелевшем лице, рот приоткрыт в намечающейся улыбке, руки согнуты в локтях, пояс светлой курточки сбился на бок, ноги раскинуты, строгая чёрная юбка задралась. Слишком ярко, слишком неправдоподобно. Когда всё успело превратиться в пародию на детектив?

Воздух, набранный перед входом в палату, с шумом вышел из лёгких. Мужчины дёрнулись и обожгли взглядами, один злым, другой обречённым. Старик закрыл лицо руками и осел на пол рядом с девушкой. Плечи дрожали, голова моталась из стороны в сторону. Захотелось уйти и оставить их всех здесь, представить, что ничто из этого не имеет ко мне отношения.

Злость, полыхавшая в глазах Дмитрия, сменилась растерянностью.

Я прислонилась к косяку и сползла на пол. Надо было убить меня сразу, там, на грязной дороге. Так было бы лучше. Для всех.