Месть десперадо. Эпизод из жизни Хоакино Мурьеты

Антон фон Перфаль

Трагическая история любви, в которой неожиданную роль сыграл Хоакино Мурьета. Роман Антона фон Перфаля повествует о непримиримых противоречиях, возникавших между мексиканцами, потомками испанцев, и американскими жителями Калифорнии в бурную эпоху золотой лихорадки.

Месть десперадо

I

В начале 1848 года Калифорния еще не носила названия «страны золота». В то время Сьерра-Невада была еще непреодолимой преградой на пути к востоку. Увенчанная лаврами и розами страна святых раскидывалась под вечно-голубым небом от Сьерры до пологого берега Тихого океана.

Правда, спокойствие страны иногда и нарушалось здесь маленькими вспышками революции, но шум их редко проникал в эти плодородные, тихие равнины, где американский испанец пас свои стада, где фанданго было единственным удовольствием, а охота на гризли — высшим волнением.

Таким же образом текла тогда жизнь и в Ливермурской долине, где стоит теперь город Ливермур. На берегу Аррох-и дель-Валле, берущей начало в Гамильтоновых горах и затем прихотливо извивающейся по сочным лугам, виднелось несколько белых домиков, — это было индейское поселение, и обитатели его, давно уже укрощенные испанскими миссионерами, занимались здесь земледелием.

Там, где долина упиралась в величественную Монте-Дьябло, стоял красивый дом в стиле мексиканских «гасиенд», окруженный лаврами и мадронами¹. Дом этот принадлежал дону Педро Диасу. Десять лет тому назад, когда эта долина была еще совершенной пустыней, он получил здесь землю от мексиканского правительства и, ведя постоянную борьбу с индейскими грабительскими шайками, налетавшими сюда для разбоя с Гамильтоновых гор, мало-помалу расширял свои владения. Теперь он был самым почтенным и самым состоятельным человеком во всей долине.

Он и сын его Антонио, четырнадцатилетний мальчик, были единственными обитателями дома: жена его, донна Анна, пала жертвой одного из упомянутых выше индейских набегов.

Теперь, конечно, индейцев здесь не было уже и впомине, — они давно исчезли из этой местности. Дон Педро мог спокойно брать с собой сына во время своих поездок по лесам или долинам, где паслись его стада. Мексиканец словно родится в седле, в этой стране уменье ловко ездить верхом значит больше, чем умение читать и писать. А в этом отношении маленький Антонио не мог бы и желать лучшего учителя, чем его отец.

Был июнь месяц. В Ливермурской долине уже несколько дней было замечено сильное волнение. Внизу, на берегу реки, перед маленькими домиками люди собирались толпами, куря и оживленно жестикулируя. В гасиенде дона Педро Диаса было также заметно движение: перед входом в дом стояли маленькие лошадки, взмыленные и утомленные ездой, а на веранде сидел сам дон Педро в обществе каких-то людей, очевидно, иностранцев. На суровых лицах с бритыми подбородками не было видно ни одной черты испанской расы, широкоплечие коренастые фигуры их не обладали испанской величавостью и гибкостью, а их речь была резкой и отрывистой, пересыпанной английскими словами.

В углу лежали тяжелые сумки и мешки, из которых выглядывал железный инструмент: у каждого за поясом, стягивавшим поверх красной фланелевой рубашки панталоны из оленьей кожи, были заткнуты револьвер и нож.

— Да будь я проклят, сеньор, — воскликнул один из чужеземцев, сухощавый человек с ястребиным выражением лица, ударив кулаком по столу, — будь я проклят, если это дело не принесет больших барышей! Эти барыши достанутся на долю первых, кто возьмется за это дело! Кто приходит слишком поздно, тот всегда опаздывает! Не думайте дольше, сеньор, и благодарите нас за то, что мы берем вас в компанию. Чистое блестящее золото! К черту — ваш скот, ваших быков и лошадей!.. Одна удачная находка — и я получу денег столько, сколько не заработать за всю жизнь!..

Лицо дона Педро приняло сердитое выражение; он велел Антонио идти в его комнату, который внимательно прислушивался к разговору, и затем отвечал:

— К чему мне золото? Если вам оно нужно, ищите его, а у меня есть все, что мне нужно: есть земля, есть и скот… с чего я буду мучиться в поисках за презренным металлом, лежащим, по вашим словам, в горах!.. До сих пор он спокойно лежал себе там, пусть там и остается… стране он не принесет счастья. Вы сами ведь сказали, что в Сан-Франциско пришли уже целые корабли золотоискателей. Можете себе представить, что народ в этой массе чужеземцы, и в нашей стране теперь появится много всякой сволочи. Перейти через Сьерру!.. Раньше, это считалось невозможным. И каковы будут последствия всей этой истории? У нас соберутся все отбросы из других стран и никто уже не захочет работать по-старому. Если в действительности окажется здесь столько золота, как надеется эта толпа, то люди превратятся в зверей и начнут охотиться друг друга, а если добычи будет недостаточно для удовлетворения аппетита голодной шайки, — а я в этом твердо уверен, — что будет тогда?.. Тогда у нас начнутся разбои и убийства!

Дон Педро разошелся от гневной речи.

— Что ему до золота!.. Хорошая лошадь для него во сто крат милее целой кучи золотых монет.

Его собеседники только что прибыли сюда из Сан-Франциско и привезли с собой новости о многочисленных находках золотоносных залежей, увеличивающихся со дня на день. Всюду находили все новые жилы… лихорадка охватила весь старый свет. Вести о новой стране золота проникли уже в восточные области материка, к обетованной земле с востока целые караваны двигались, огромные флотилии направлялись к калифорнийскому мысу Горну. Надо было спешить, чтобы не оказаться в числе опоздавших. Потому-то эти господа и приехали сюда. Они рассчитывали произвести разведку в Гамильтоновых горах и предлагали дону Педро принять участие в их деле. Они очень хорошо знали, что для него все горы знакомы, как его пять пальцев, и что он будет для них бесценным сокровищем, если согласится стать их проводником.

Однако они скоро убедились, что им ничего не поделать с этим глупцом, который не придавал золоту ни малейшего значения, и живо собрались в дорогу, намереваясь отыскать себе проводника где-нибудь в другом месте.

Дон Педро холодно простился с ними, и скоро чужеземцы скрылись в облаках придорожной пыли, поднятой копытами их лошадей.

В деревне чужеземцы легко нашли людей, согласившихся служить им проводниками, и в течение нескольких недель разгуливали по окрестным горам. Затем они пропали, по-видимому, не найдя драгоценного металла.

И вот, на протяжении многих недель, в долине воцарилась прежняя тишина. Правда, люди, приходившие из Сан-Франциско, с удивлением рассказывали об оживлении, царившем в городе, о бесконечных золотых находках добытых то там, то здесь в калифорнийских горах: однако в Ливермурской долине все оставалось по-прежнему. Скот, как и прежде, пасся на роскошных лугах: временам гризли попадался под пулю охотника. Его с триумфом приносили в деревню и становился пищей для разговоров на целую неделю. А в великолепные лунные ночи фанданго² по-прежнему собирало всех окрестных жителей. Но всюду царил прежний мир и покой, как и в старые годы.

Однажды дон Педро и Антонио побывали в горах. Один бык отбился от стада, заблудился и пропал. Им пришлось несколько дней подряд разыскивать это животное.

И вот, в один из дней, они только что слезли с коней — солнце стояло над ними на полуденной высоте — и собирались отдохнуть в тени широко ветвистого лавра. Как вдруг Антонио схватил за руку отца, только что начавшего было разговор, и указал вниз, на долину, которая раскинулась перед ними, вся залитая ярким солнечным светом.

Их глазам представилось странное зрелище, совершенно непривычное для этой местности.

Там, где Ливермурское ущелье спускается в долину, из-за темных дубов и мадрон, заполнявших собой все ущелье, длинной цепью тащились телега за телегой, все покрытые белым холстом, ярко вырисовывавшимся в свете солнечных лучей. В каждую телегу были запряжены четыре быка, а рядом с ними копошились человеческие фигуры. Временам поблескивал метал, словно мелькало оружие. Медленно следуя извивам каменистой дороги, караван спускался в долину, словно большая белая змея.

— Это золотоискатели с востока! — сказал дон Педро, морща лоб. — Ну, дорога найдена, теперь сюда хлынет целый поток этого люда!.. Прощайте, мир и покой!.. — Приведи-ка лошадей, Антонио, мы отправимся поближе посмотреть на путников.

Они поскакали вниз, к ущелью, по крутому склону горы, прямо через кустарник, напрасно старавшийся вцепиться в их кожаную одежду. Всадники спустились вниз, как раз в тот момент, когда из моря зелени вынырнула еще одна повозка. Остальные были давно уже впереди: но эта была явно неисправна, и она еле-еле тащилась по дороге.

В нее были запряжены всего лишь три быка — четвертый, вероятно, остался где-нибудь на дороге — отощавшие до последней степени, они едва тащили за собой повозку. Коренастый мужчина с всклоченными волосами и бородой шел, прихрамывая, возле быков, и его бледное худое лицо носило на себе следы крайнего изнеможения. Оружие, торчавшее у него из-за кожаного пояса, не внушало ни малейшего страха, — его владелец явно был не в состоянии управиться с ним.

Из-под парусиновой крыши послышался жалобный детский голос, и когда дон Педро подъехал к хозяину повозки с дружелюбным, — «buenos dias sennor»³, — чья-то невидимая рука отодвинула парусину, в отверстии показалось бледное женское лицо, но тотчас снова исчезло

— Ваши животные явно плохо себя чувствуют, сеньор! — крикнул дон Педро, улыбаясь, — да и вы, кажется, чувствуете себя не лучше. Неужели вы думаете в таком виде доехать до Сан-Франциско, да еще с больной сеньоритой?

Американец остановил быков и бросил недоверчивый взгляд на всадников, положив правую руку на пару револьверов, засунутых за пояс.

Дон Педро заметил это движение.

— Бросьте! — сказал он добродушно, — до сих пор это в Ливермурской долине было не нужно… Если бы не охота, нам эти игрушки никогда не были бы нужны. Однако теперь, чего доброго, все пойдет иначе!..

Чужеземец понял свою ошибку.

— Извините меня, сэр, — отвечал он, — но если бы вы сами прошли этой проклятой дорогой, среди индейцев и всякой другой сволочи, то поневоле сделались бы недоверчивым. Я — из Виргинии, зовут меня — Джон Галлет. Меня с семьей заманило сюда это чертовское золото… будь оно проклято! — Я и видеть-то его не хочу, лишь бы только выздоровела Дженни! Никакое золото в мире не заменит мне моего ребенка!..

— Ваша дочь больна? — спросил дон Педро.

В эту минуту невидимая рука снова откинула парусину, и из повозки опять выглянуло бледное, истощенное женское лицо.

— Джон! А ведь дело плохо: Дженни становится все хуже и хуже… Спроси у джентльмена, нельзя ли найти здесь пристанище и доктора для больной?

— Пристанище? Конечно, сеньора! — быстро промолвил Дон Педро, — мой дом к вашим услугам: всякий испанец высоко чтит гостеприимство, и потому вам на этот счет нечего беспокоиться. Ну, а что касается врача, то в этом отношении дело обстоит гораздо хуже: здешний народ отличается бессовестным здоровьем! Впрочем, благодаря многолетней практике, я приобрел кое-какие сведения в области медицины — правда, очень скудные, но природа сама приходит на помощь больным. Позвольте мне взглянуть на вашего ребенка!

Дон Педро спрыгнул с лошади и вскарабкался в повозку. Антонио с любопытством заглянул туда чрез отверстие.

Там, среди кучи узлов и разной домашней утварью, на соломенной подстилке, лежала маленькая девочка, на вид лет около двенадцати. Она была тщательно закутана в одеяло, но, тем не менее, её личико горело в лихорадке, губы вспухли и покрылись нарывами. Маленькая исхудавшая рука, лежавшая на красном одеяле, легкая и нежная, словно белое перышко, судорожно подергивалась. Большие голубые глаза устремились на дона Педро, светясь странным блеском.

Рядом с ней, на чемодане сидел мальчик-подросток, судя по внешнему виду, ровесник Антонио, и неподвижно наблюдал за больной.

Дон Педро пощупал пульс, положил руку на горячий лоб девочки…

— Да, дело плохо, — заметил он, — сильная лихорадка! Впрочем, нет ничего удивительного: как можно было тащить сюда из Виргинии такое нежное существо! — И он покачал головой. — «Бедное дитя! Неужели же ты должна пасть жертвой алчности твоих родителей?» — бормотал про себя дон Педро. — Джон Галлет! — крикнул он наконец американцу, — вашей дочери необходимы несколько недель полного спокойствия, если вы хотите спасти ее жизнь. Останьтесь на это время у меня.

Мать схватила руку дона Педро и нервно разрыдалась.

— Тысяча благодарностей, сэр! Да вознаградит вас Господь!.. Джон! Прими это предложение! Господь Бог, в тяжкую для нас минуту, послал нам своего ангела… Джордж, что ты там уставился в сторону? Становись на колени перед этим джентльменом: ведь без него наша Дженни сегодня бы навсегда простилась с нами…

Джордж не торопился исполнить приказание матери. Наоборот, его дерзкие глаза смотрели на дона Педро скорее недружелюбно.

— Ведь этак мы наверно? Опоздаем! — заметил он ворчливо, — нас ведь там едва ли будут ждать!

Дон Педро бросил на мальчика сердитый взгляд: ему никогда еще не случалось видеть в таком молодом возрасте подобную жестокость.

— Значит, золото для тебя дороже, чем жизнь родной сестры? — не мог он удержаться от вопроса. — Хорош юнец, а из тебя со временем выйдет славный человек!

— Он сам не знает, что говорит!.. — пыталась извиниться за сына мать, — прошу вас, не обращайте внимания на его глупости. Мы остаемся…

Джон Галлет также с благодарностью принял предложение, и повозка пришла в движение, повернув к гасиенде, после подробного объяснения дона Педро.

Джордж вылез из повозки на дорогу и теперь с любопытством рассматривал лошадь Антонио и еще невиданную ранее сбрую. Антонио, не расслышавший резкого замечания мальчика и видя, как тот ковылял по дороге, предложил ему усесться перед ним в седло, и Джордж тотчас же согласился.

Джон Галлет шел рядом с доном

Педро, наотрез отказавшись от его лошади.

— Вы давно уже в пути? — спросил Антонио у своего спутника.

— Да скоро уж будет три месяца, как мы покинули Виргинию, — отвечал мальчик. — Но какие это были три месяца! Нам надо будет найти очень много золота, чтобы вознаградить себя за все труды и лишения этой дороги.

— И неужели вы ради золота решились на столь долгое и опасное путешествие?

— А то из-за чего? Уж не думаете ли вы, что мы отправились сюда ухаживать за скотом? Подобную работу мы могли найти и дома!

— Что же вы будете делать с вашей кучей золота? Я за всю свою жизнь не видал еще ни самого малейшего кусочка золота, а между тем мы живем здесь в довольстве, всегда веселы и здоровы! Отец говорит, что золото принесет в наши места одно горе… Несколько недель тому назад, ему предлагали целую гору золота, но он отказался.

— Это было не особенно умно со стороны твоего отца. Кажется, вы, вообще, очень плохо знаете свет!.. Что можно сделать с золотом? — Все, все можно! Можно купить себе лучших лошадей, выстроить дворец в большом городе на востоке, можно накупить рабов, сладко есть и пить, одеваться по благородному, быть господином над каждым человеком, у кого нет денег… С золотом в кармане, можно стать королем!.. Понимаешь?

Антонио устремил вперед задумчивый взор.

— А больная сестра?.. — сказал он, минуту спустя, — ты за нее не боишься? Как ты можешь думать о золоте, когда рядом с тобой лежит, чуть ли не при смерти, такая славная девочка?

— Да ведь она не так опасно больна! Если бы я был на ее месте, обо мне никто не заботился бы. Но Дженни!.. Общая любимица!.. Из-за неё можно послать к черту всю дорогу!..

Пока длился этот разговор, нимало не сблизивший обоих собеседников, путники успели добраться до поселения.

Уже издали можно было видеть оживленное движение около повозок золотоискателей, разбивших здесь лагерь для ночевки.

Чтобы избежать какой-нибудь задержки, дон Педро свернул с дороги в сторону и направился прямо к гасиенде.

После приезда, он на руках отнес девочку в дом и уложил в удобную постель. Затем он заставил ее принять испытанное средство против лихорадки, которому его когда-то научили индейцы, хорошенько закутал в одеяла и лишь после этого оставил больную на попечении матери.

Между тем Джон Галлет выпряг, при помощи Антонио, быков, которые с жадностью набросились на выделенный им корм. Повозка была поставлена в сарай, а потом мужчины отправились на веранду, куда дон Педро уже распорядился принести здоровую бутыль пива собственного приготовления. Галлет жадно глотал стакан за стаканом огненный напиток, вливавший новые силы в его утомленное тело.

— Так вы серьезно собираетесь в горы, Джон Галлет? — начал дон Педро, свертывая себе новую папиросу, — с женой и слабым ребенком? Вы думаете, девочка будет в состоянии выдержать подобную утомительную жизнь?

Американец сидел, потупившись и мрачно устремив вперед взгляд. На лбу его вздулись глубокие складки, а папироса потухла.

— Вы и представить себе не можете, что пришлось нам вынести за эти три месяца! — наконец заговорил он. — В прерии на нас постоянно нападали индейцы. Без атаки не проходило ни одной ночи. Некоторое время нас, правда, провожали правительственные войска, но это еще хуже: это такие сволочи! Они еще хуже индейцев, а разбойничают даже еще больше! Затем, на нашем пути, от зноя и жары, случился степной пожар, и мы едва избежали смерти в пламени, едва не умерли от жажды!.. Когда мы, наконец, преодолели эти опасности, перед нами встали бесконечные горы. Если раньше нас мучила жара — теперь мы изнемогали от морозов. Перейдя Сьерру, мы целыми днями должны были идти через снежные и ледяные поля. Наши съестные припасы были уже на исходе… быки едва не падали от утомления, объезжая по дороге трупы… это было ужасно! Ни за какое золото в мире я не согласился бы повторить это путешествие! Но теперь, — когда мы уже перенесли все эти муки, когда почти достигли уже нашей цели, — теперь отказаться от всех надежд… сеньор, согласитесь сами, ведь это жестоко, и даже невозможно! Да, наконец, если бы я и отказался от своего плана, — что я буду делать здесь, когда все мое состояние — это пара больных быков? Ведь я — нищий. Разве я не вправе требовать большего на все свои муки, которые не в силах передать словами?..

Дон Педро все сильнее и сильнее чувствовал жалость к этому человеку. Он видел, как в сердце чужеземца боролись жажда золота с любовью к ребенку.

— Джон Галлет! — сказал он: — я знаю, вы, американцы, придерживаетесь совсем иного образа мыслей, чем мы. Барыш, выгода — вот в чем вся ваша жизнь, мы же любим жизнь саму по себе! Посмотрите: в моем доме никогда не было ни кусочка золота. Все, что вы видите здесь, все это — плод нашей работы. Наше поле, наш скот кормят и одевают нас. Они же дают нам и ту незначительную сумму денег, которая нам может понадобиться для покупок. Я вполне счастлив в этой обстановке и потому никак не могу понять той алчности и жажды золота, которая обуяла теперь, как кажется, все человечество. Что-нибудь делает это золото стоящим таких усилий… и согласен признать это… я понимаю, что люди не напрасно пускаются из-за него в опасную дорогу… но я видел ангельскую головку вашей маленькой Дженни и должен сказать вам, что ни за какое золото в мире я не решился бы обречь ее в подобные условия жизни.

Джон Галлет вскочил с удобной качалки, на которую усадил его хозяин, и принялся ходить взад и вперед по веранде, тяжело ступая и засунув руки в карманы брюк. Потом он остановился и испытующе взглянул в лицо дона Педро.

— Вы думаете, я не люблю Дженни? — спросил он. Она — все для меня! Она сглаживает все огорчения, какие доставляет мне мой скверный мальчишка. Потерять Дженни… нет, нет! Одна мысль об этом приводит меня в ужас! Но что же мне делать?.. Не сердитесь на меня, сэр, — мне было бы очень прискорбно, потому что я обязан вам большой признательностью, но… но… кто осмеливается перевернуть вверх дном все мои планы, кто называет их бесчеловечными, — тот должен взамен их указать мне другой, лучший. Я должен кормить детей, — а откуда я возьму для них хлеба, если мне не позволяют вырыть его в копях?..

— Я знаю другой план, Джон Галлет, — возразил дон Педро, — только он, пожалуй, покажется вам слишком скромным… он, быть может, и не так скоро принесет вам богатство, как эти золотые копи, да и вообще он едва ли обогатит вас… но, он точно может обеспечить вам безбедное существование.

— В чем же состоит ваш план? — спросил Галлет, бросив на испанца удивленный взгляд.

— Оставайтесь здесь, — отвечал дон Педро: и делайте то же, что я делаю. В этой земле лежит золото доступное для каждого здорового мужчины, умеющего работать! — Он показал на долину, где волновались, колеблемые вечерним ветром, поля пшеницы. — Видите, как они блестят? — продолжал он, — это также калифорнийское золото! И со временем, когда в нашей местности будет выкопана последняя песчинка золота, когда всякие поиски драгоценного металла станут у нас только преданием, — многие века это вечное, постоянно возрождающееся заново, золото будет богатством, благословением, гордостью нашей земли!

— Вы правы, сеньор! — горько заметил Джон Галлет, — но какой прок мне от этого? Для занятия сельским хозяйством нужны деньги, а за тройку моих быков вместе со всей рухлядью, сколько её найдется у меня в телеге, я едва ли буду в состоянии приобрести хоть одну десятину земли. Если бы я мог купить кусок земли, то, конечно, наплевал бы на копи и сумел бы управиться здесь со своим делом! Но к чему и говорить-то об этом, ведь это — невозможно!..

— Ну, Джон Галлет, — снова заговорил дон Педро, — я вижу, вас еще можно спасти от золотой лихорадки. Я готов дать вам средства, необходимые вам для того, чтобы поселиться здесь: а вы мало-помалу выплатите мне долг за несколько лет. Согласны?

Галлет не верил своим ушам. Кто он такой для этого человека? — простой чужеземец, и больше ничего! А между тем испанец осыпал его благодеяниями… В душу Галлета закралось подозрение.

— Скажите мне откровенно, сеньор Педро, что это значит? — спросил он. — Сперва вы на несколько недель принимаете меня в свой дом: теперь предлагаете мне деньги и средства, чтобы дать мне возможность навсегда поселиться в ваших местах… Зачем вы это делаете? Ведь благоразумный человек ничего не делает без цели и без достаточного основания…

Дон Педро покачал головой.

— Неужели же вы не понимаете, что можно делать добро своим ближним просто от чистого сердца, только из человеколюбия? — спросил он в ответ. — Почему я обратился к вам с таким предложением? Да потому, что мне жаль вашу жену, вашего бедного ребенка: потому, что я готов помочь всюду, где могу, наконец, потому, что я — калифорниец! Это свойство в нашей крови. Мы принесли его сюда из нашего прежнего отечества, где выше всего когда-то ставились понятия о рыцарстве и благородстве… ведь испанское гостеприимство вошло в пословицу. Но ведь вы не понимаете меня, вы — сын другой страны, где думают и чувствуют совсем иначе. Однако отбросим это. Предложение мое высказано без всякой задней мысли, без всякого лукавства. Теперь ваше дело выбрать, что лучше. Подумайте только о вашем ребенке!

И дон Педро встал, надвинул на загорелый лоб сомбреро и собрался уйти: подозрительность чужеземца оскорбила его. Однако Галлет не собирался отпускать его.

— Вы — настоящий джентльмен, сеньор! — сказал американец, — простите мою подозрительность! Со мной случилось то же, что и при первом вашем появлении, когда я схватился за револьвер. Мы впитываем в нашей земле эту подозрительность вместе с молоком матери. Дайте мне срок до завтра: я хочу переговорить сперва с женой, а пока — примите от меня сердечную благодарность.

В эту минуту на веранду вошли Антонио и Джордж. Они обошли весь дом и конюшни. Антонио рассказывал своему спутнику о жизни в горах, и теперь Джорджу еще больше понравилась гасиенда.

— Как только мы найдем достаточно золота, — говорил он, обращаясь к Антонио, — мы также переселимся сюда. Тогда ты увидишь, зачем нужно золото. Взглянув на наш дворец, на наши конюшни и лошадей, ты поймешь в каком маленьком домишке ты живешь.

Антонио расхохотался.

— Мне не надо ничего, — отвечал он, — мне все равно, где жить, — во дворце или в простой хижине: ведь я редко сплю под крышей. Гораздо лучше спится под открытым небом, с седлом вместо подушки, под одеялом из буйволовой шерсти.

— Неужели мы на самом деле проживем здесь целую неделю? — обратился с вопросом к отцу Джордж, входя на веранду. — Ведь Дженни, мне кажется, чувствует себя уже лучше, а через каких-нибудь два дня мы могли бы добраться до места!

— Что тебе за дело до этого, негодный мальчишка! Ему всего лишь пятнадцать лет, а он уж всюду лезет! Может быть, мы совсем останемся здесь. Тогда тебе придется поработать, Джордж!

— Совсем?.. — переспросил удивленный Джордж, — разве здесь тоже есть золото?

— Это не твоя забота, мальчик. Твое дело — слушать, что тебе скажут взрослые, и кончено!

Джордж пожал плечами и сразу осушил полный стакан вина, стоявший на столе.

— Пойдем, Антонио, — сказал дон Педро, — посмотрим еще раз на золотоискателей: может быть, и им нужна какая-нибудь помощь. А вы, сеньор, можете тем временем поговорить с вашей женой и взглянуть на Дженни. Мой дом — к вашим услугам.

Он вежливо поклонился и вскочил вместе с сыном в седло, на стоявших у порога мустангов. Через секунду оба они скрылись в тени мадрон и лавров…

Джон Галлет задумчиво следил за ними взглядом.

— Странные люди — эти калифорнийцы! — пробормотал он, и по резким чертам его лица пробежала лукавая усмешка. — Здесь недурно было бы поселиться, а со временем, когда в этой местности появится больше людей, земля здесь будет очень дорогая. Надо бы попытать счастья!

Он глубоко задумался. Наконец Джордж ударил его по плечу.

— Отец, я бы не отказался от этой гасиенды, — сказал он, — слишком уж она хороша для людей, которые целый день проводят в седле. Им достаточно и простого блокгауза.

Джон Галлет с ужасом вскочил с качалки. Неужели сын сумел прочитать его собственные мысли?

— Да ведь тебе не хочется оставаться здесь, — возразил он. — И без тяжелой работы здесь ничего не добьешься.

— Работа! — протянул Джордж с хитрой улыбкой на губах, — правда, но ведь все дело зависит от того, как работать! Богачи на востоке разбогатели не от того что целый день работали. Вот чем надо работать! — и он указал пальцем на голову.

— Ты говоришь, точно старик, — сказал Галлет. — Откуда у тебя? Посмотри-ка на Антонио, — ведь он ни о чем подобном и не воображает.

— Он — осел, — отвечал Джордж, — естественный осел. Оба они ослы — и старик, и мальчишка.

— Однако эти ослы — наши благодетели, ты об этом не хочешь подумать. Ты — совсем бесстыжий мальчишка! Но я прошу тебя не позволять себе больше таких выходок… веди себя, как следует, иначе… — и он с угрозой поднял руку. — А теперь я пойду посмотреть, как себя чувствует Дженни…

Тихо спустился он по лестнице, поскрипывавшей под его тяжелыми шагами, и осторожно открыл дверь. Дженни сидела в постели и, увидев отца, протянула к нему свои исхудалые ручонки. Лекарство подействовало быстро: голова еще пылала огнем, но бред прекратился.

— Папа, папа! Вот и ты, наконец! — воскликнули Дженни. — А где тот добрый чужак со смуглым лицом? Я видела его точно во сне. Ах, как ласково он смотрел на меня!

Галлет крепко прижал к груди свою девочку, покрывая поцелуями её сухие от лихорадочного жара губы. В его глазах блеснули слезы.

— Ты узнаешь отца? — нежно спросил он. — Ну, значит, все хорошо. Как ты себя чувствуешь? Тебе уже хорошо, не правда ли?

— Папа, ведь мне не придется больше лежать в этой отвратительной телеге, где меня убивает жара, где вечная тряска мучает мою голову? Ах, как мне было тяжело во время лихорадки! Я все время видела вокруг себя дикие фигуры индейцев, напавших на наш лагерь… слышала их отвратительные крики, стоны раненых… потом мне показалось, что я опять в раскаленной пустыне, умираю от жажды… Папа, как мне было плохо! Доброе лицо смуглого человека первое, что пробудило меня от этого лихорадочного бреда… и как я ему благодарна! Где же он? Я сама хотела бы высказать ему свою благодарность.

Галлет, внимательно прислушивался к словам дочери, которая сегодня в первый раз после долгого времени говорила осознанно и понятно.

— Успокойся, Дженни, он сейчас придет, ведь он — хозяин дома, в котором ты теперь находишься. Все, что ты видишь здесь, — все это принадлежит ему.

Джейни провела исхудалой рукой по лбу и с удивленным взглядом обвела комнату.

— Как здесь хорошо! — воскликнула она. — Совсем как в нашем милом домике в Виргинии! Если бы мы никогда не уезжали оттуда!

— Да, если бы мы не уезжали оттуда! — тяжело вздохнув, повторила мать. Когда-то она была красивая женщина, но лишения тяжелой дороги и мучительный страх за больную дочь отразились на ней. Несчастное золото! И скольких еще людей оно сделает несчастными! Широкий кровавый след протянулся от одного океана к другому, а ведь это пока еще — только начало!

Галлет знал, что предложение дона Педро найдет здесь самую благодарную почву. План, набросанный им внизу, на веранде, становился все крепче и реальнее.

— Успокойтесь! — сказал он, — я пришел к вам с новостью, которая сразу разгонит все ваши печали… Дон Педро готов дать нам нужные средства, чтобы мы могли поселиться здесь.

В первый момент его жена словно окоченела, но через мгновение бросилась на шею мужа, плача и смеясь, в одно и то же время.

— Джон, наконец-то Господь услышал мои мольбы у постели больного ребенка о спасении нашем из нашей беды! Как ты можешь оставаться таким хладнокровным, таким спокойным?.. Ты не радуешься вместе со мной?.. — и она с затаенным страхом взглянула в лицо мужа. — Джон, ты все еще думаешь об этом проклятом золоте, которое чуть не забрало у нас нашу Дженни… в такую минуту!

Дженни между тем хлопала в ладоши от восторга.

— Это очень добрый человек! Как я буду любить его, как буду благодарить… Не правда ли, мама, его надо благодарить на коленях?!

— Правда, дитя мое! Сперва он спас нам твою жизнь, а теперь хочет спасти и всех нас. Мы бесконечно обязаны ему, и никогда не будем в силах выплатить свой долг.

Чувство благодарности, охватившее дорогих существ, отразилось и на самом Галлете.

— Да! — сказал он, и в душе снова повторил это слово.

Вошел Джордж. Он ходил присмотреть за быками и принес все самое необходимое из телеги в дом.

— Черт возьми! Что у вас тут творится? — крикнул он, увидев слезы на глазах матери и сестры, — с чего это вы разревелись? Ведь Дженни уже поправилась, и завтра мы можем выехать, если вы не вздумаете согласиться на предложение этого старого дурака.

— Джордж! — сердито перебила его мать, — не смей в моем присутствии говорить так о нашем благодетеле! Как тебе не стыдно!

Отец также прочел ему строгий выговор, а личико Дженни продолжало пылать — но теперь уже не от лихорадки, а от гнева. И Джордж принялся изворачиваться.

— Да я вовсе не имел никакой дурной мысли, — оправдывался он. — Я хотел только сказать, что нам не придется чувствовать себя обязанными перед кем бы то ни было, если бы мы шли своей дорогой. По-моему, это — настоящее несчастье, что мы попали сюда, к этим испанцам. А ведь, через два дня все было бы кончено, и мы сидели бы уже за своим столом. Как бы там ни было, а я ни в каком случае не буду кланяться этим неучам-гидальго — ни дону Педро, ни глупому Антонио. Они ведь уверены, что у них в жилах течет совсем иная кровь, чем у нас, — это всем известно.

— Я бы очень хотела, чтобы у тебя была хоть капелька их крови! — с гневом заметила ему мать.

— Ты сама виновата! — дерзко отвечал Джордж, — надо было выйти замуж за испанца.

Это переполнило, наконец, даже меру терпения самого Джона Галлета: он взбесился и поднял было кулак, но Джордж быстро выскользнул из комнаты.

Между тем дон Педро и Антонио подъезжали к стоянке золотоискателей. Тут царило необыкновенное оживление. Телеги с раскинутыми на них белыми холщовыми шатрами образовали круг: за время своего многомесячного пути, когда телеги не раз представляли собой защиту лагеря от нападения врагов, у путешественников это вошло в привычку, и они сохранили ее даже теперь, при изменившихся обстоятельствах, хотя в этом уже не было ни малейшей надобности. Внутри этого круга жизнь была в полном разгаре: в середине пылал большой костер, женщины вытаскивали из телег посуду и съестные припасы, мужчины всех возрастов — от старика до маленького мальчика, загорелые и обветренные — хлопотали около волов и быков или же стояли и лежали группами, занятые оживленным разговором, куря и отплевываясь. Большие широкополые шляпы лихо сидели на всклоченных волосах, целыми месяцами уже незнакомых с ножницами. Красные и синие фланелевые рубашки пестрели бесчисленными заплатами или клочьями висели на отощавших владельцах. За поясом у каждого блестел револьвер и широкий нож, к колесам телеги были прислонены ружья всевозможных форм и конструкций. Дети в грязных рубашках и часто совсем без одежды выползали изо всех дыр, выглядывали из каждой складки холщовых кибиток, перекрывая своим резким криком весь остальной шум лагеря. Между ними шныряли большие овчарки в поисках какой-нибудь корочки.

Все население деревни сбежалось сюда, чтобы подивиться на пришельцев: ведь это же были люди из другого мира, люди, которые смогли пересечь Сьерру, которая до сих пор считалась непреодолимой преградой с востока.

Скоро между приезжими и коренными жителями завязалось живое общение. Местные жители в изобилии тащили сюда дичь, вино и хлеб, а путники, со своей стороны, рассказывали разные эпизоды из своих дорожных приключений.

Когда дон Педро и сын его подъехали к лагерю, солнце уже скрылось за горами, и в мирной долине повеяло приятной прохладой. Сойдя с лошадей, они смешались с толпой народа, отвечая на сыпавшиеся со всех сторон приветствия. Антонио таращил глаза от удивления, — все, что он видел, было для него удивительной новостью. Бледные исхудалые женские лица, люди, одетые в рубища, пожираемые лихорадкой, изнуренные трудами и заботами — все пробуждало в нем глубочайшую жалость. Отец захватил с собой бочонок вина, и юноше доставляло теперь громаднейшее удовольствие делить его между бедняками. Затем он стал рядом с отцом и внимательно следил за рассказами чужеземцев, часто имевших довольно отчаянный вид. Тут встречались такие лица, на которых просто страшно было взглянуть, на лбу которых были написаны самые дурные качества. Другие же глядели так добродушно и миролюбиво, что трудно было понять, каким образом все эти люди, увлеченные жаждой золота, решились отправиться в такую опасную дорогу.

Среди приезжих было уже известно, что один из их спутников, Джон Галлет, нашел пристанище у дона Педро, и потому последний скоро сделался главным пунктом их интересов. Человек, который без какой-либо причины, ни с того, ни с сего, берет к себе в дом целое чужое семейство — да ведь это же большая редкость!

— А что делает Галлет? — спросил какой-то высокий широкоплечий мужчина с добродушным выражением лица, — он успел уже заважничать? Это он любит, да и его милейший Джордж — тоже! Хорош гусь! Ради маленькой Дженни, я все готов простить ему, но сам он лично такого доброго отношения не заслуживает вовсе.

— Почему же? — спросил дон Педро.

— Да потому, что он принадлежит к тем людям, которым стоит дать мизинец, чтобы они забрали целую руку. Он уж наверно ни с кем не поделится своим куском. Вот вам пример, сеньор. Дело было в Сьерре… у нас были больные женщины, и одна из них по дороге умерла… горе было такое, что даже камень смягчился бы! Вино все вышло, но мы знали, что у Галлета осталась еще пара бутылок. Вот я и отправился к нему, и попросил бутылку вина для родильницы, — и досталось же мне за это! Жена его — она женщина хорошая — собралась уже лезть в ящик за бутылкой, но Галлет бросил на нее такой бешеный взгляд, что у неё руки опустились. А этот негодяй Джордж еще крикнул мне, — «откуда нам взять вина? К тому же, в таких случаях лучше всего будет вода…» В эту минуту я готов был задушить его. А в тот же день, вечером, этот самый Джордж был пьян, как стелька… Что вы скажете о таких людях?

Дон Педро едва был в силах сдержать свое негодование. Он сам уже успел разгадать Джорджа, но отца его он считал гораздо лучшим человеком. Теперь он уже жалел о своем предложении и решил не настаивать на нем, если бы Галлет вздумал отказаться.

— Мы очень рады, что развязались с ним, — заметил другой американец. — Он и его мальчишка могли бы натворить множество бед. Когда они дорвутся, наконец, до золота, то сделаются настоящими коршунами.

Затем разговор перешел на Эльдорадо, на богатые месторождения, где золото валяется словно простые булыжники. Говорили и о разных кровавых стычках, слухи о которых шибко ходили во всей местности. Но крепкое калифорнийское вино мало-помалу оказывало свое действие: лица разрумянились, у всех в глазах сверкало выражение полной доверчивости, и люди с трудом лишь заметили, что уже наступила ночь.

Дон Педро и Антонио пустились в обратный путь. Они от всего сердца пожелали приезжим счастливой дороги, которую они должны были продолжить на следующий же день, и затем поскакали к гасиенде, полные впечатлений целого вечера.

Месяц встал из-за гор, заливая всю окрестность своим мягким светом. Бесчисленные звезды бросали с вышины прозрачного, чистого небосклона синевато-зеленые лучи. Время от времени воздух прорезали зигзаги молний. Быстро выныривая и снова исчезая, большие светящиеся насекомые летали над землей, словно летающие бриллианты. Воздух был напоен одуряющим ароматом лавров, листья которых блестели, словно серебро, только глухой шум лагеря нарушал тишину ночи.

В гасиенде царил уже глубокий мрак, и все её обитатели спали. Дон Педро и его сын также улеглись на свое скромное ложе. Но наверху, скрытый листвой дикого винограда, на веранде сидел Джон Галлет. Он видел, как подъехали его хозяева, но не счел нужным переговорить с доном Педро. Он весь был поглощен думами, глядя в глубину лунной ночи, на роскошные поля пшеницы и тучные луга.

— Хитростью надо делать дело, а не кулаками, а парень-то ведь прав! — бормотал он.

В комнате рядом с верандой спала Дженни — впервые после болезни сон её был крепким, на её милом личике играла улыбка, — вероятно, во сне она видела этого доброго человека… Около её постели мать на коленях, горячо молилась за того, кто спас от смерти её ребенка.

II

На следующее утро дон Педро, встав с постели, первым делом отправился вместе с сыном в комнату больной. Дженни еще спала: на её щеках горел здоровый румянец, она была вне опасности. Её мать не находила слов, чтобы выразить благодарность своему благодетелю; она могла только плакать от переполнявших ее чувств.

Отец и сын стояли перед кроватью, смотря на спящую девочку. И вот она шевельнулась и проснулась. Ее выразительные голубые глаза с удивлением остановились на двух мужчинах: затем, словно окончательно стряхнув с себя сон и получив возможность отдать себе отчет в происходящем, она вскрикнула:

— Матушка! Да ведь это наш добрый господин! Не правда ли?.. Наш благодетель!

— Да, дитя мое, это он, дон Педро Диас, владелец этой гасиенды.

По красивому, слегка зарумянившемуся лицу девочки скользнула счастливая улыбка, и она протянула дону Педро свою нежную ручку.

— Дон Педро! — сказала она слабым голосом, — один Господь может заплатить вам за все то, что вы сделали для нас: я же буду любить вас, как второго отца…

Тут она запнулась от слез и волнения. Затем ее взгляд обратился к Антонио, которому эта красивая девочка, вся одухотворенная страданием, показалась каким-то небесным явлением. Его охватило такое же благоговейное чувство, словно он стоял на молитве в маленькой церкви, что находилась в долине, и где отправлял богослужение патер Фелипе. Когда она протянула ему ручку, кровь бросилась в голову юноши. Его грубая загорелая рука охватила маленькую ручку Дженни, и по всему его телу пробежала неведомая дрожь… Он никогда и никому еще не целовал руки, кроме патера Фелипе, — да это было здесь и не в обычае, — но теперь он вдруг порывисто поднес эту ручку к губам и запечатлел на ней поцелуй. Но затем и сам, казалось, испугался своей дерзости и в смущении схватил сомбреро и принялся вертеть его в руках.

Дженни с улыбкой рассматривала красное пятнышко, оставшееся на её белоснежной ручке после поцелуя Антонио. Во время этой сцены взгляды дона Педро и её матери невольно встретились. «Какая хорошая парочка!» — думали они.

Между тем Джон Галлет и его сын сидели внизу на веранде, запятые оживленным разговором. Несмотря на молодые лета Джорджа, отец не брался ни за какое дело, не выслушав предварительно мнения сына. Теперь оба они пришли к заключению, что предположение дона Педро надо принять.

— Ведь мы тут очень мало рискуем! — заметил Галлет.

— Да, только теряем время, и все золотые пташки улетят прежде, чем дойдет очередь до нас… но ведь и этого уже довольно. Однако и рассчитываю иначе, отец!

Джордж несколько секунд лукаво смотрел на своего родителя, словно не решаясь говорить.

— Ну, говори же, что такое! — торопил его Джон Галлет.

— Я рассчитываю на то, — продолжал сын, удобно откидываясь в качалку и отсчитывая на пальцах все свои доводы, — что, во-первых, все здешние жители, и в том числе — и дон Педро, настоящие глупцы, не понимающие всех своих выгод. Во-вторых, я думаю, что, вследствие переселенческой лихорадки, земля здесь скоро будет стоить в десять, а со временем — и в сто раз дороже. Когда сюда доберется больше переселенцев, — а за этим дело не станет, — и тогда условия жизни здесь сильно изменятся. Педро станет делать одну глупость за другой. Вследствие этого, а также и ввиду его плохого хозяйства, он неминуемо попадет к нам в руки, своим друзьям и соседям. Тогда уж и на нашей улице будет праздник.

Галлет внимательно следил за рассуждениями сына. Кое-что в том же роде он и сам обдумывал вчера вечером на веранде.

На ступеньках веранды послышались шаги, и вошел дон Педро, желавший присоединиться к своим гостям. Отец и сын перекинулись красноречивыми взглядами, словно два разбойника, готовившие нападение на свою, беспечно приближающуюся к ним, жертву.

— С добрым утром, господа! Как спали вы под моей крышей после двухмесячной дороги? Ведь вы смотритесь совсем молодцами!

Они оба сегодня утром особенно тщательно занимались своим туалетом: Джон Галлет привел в порядок свои волосы и бороду и имел совсем почти приличный вид, а Джордж, с напомаженными лоснящимися волосами, в блестящих сапогах, казался настоящим щеголем.

Дон Педро с удивлением смотрел на юношу: до сих пор в Ливермурской долине никому еще не приходилось видеть такого костюма.

— А ведь эта амуниция совсем не годится для работы, молодой человек! — сказал он, смеясь, — вы сами скоро убедитесь в этом… Джон Галлет, вы приняли какое-нибудь решение? — обратился он затем к отцу, — ведь говорят, утро вечера мудренее.

— Да, я решился, — твердо ответил Галлет, — я принимаю ваше великодушное предложение и останусь здесь.

Дон Педро был поражен. Он ожидал совсем другого ответа, — что было бы для него гораздо приятнее, — но не мог же он взять свое слово назад! Да, кроме того, дела вовсе не в таком плохом положении, как ему думается. После такого путешествия с больной женой и с больной дочерью, можно было простить людям присутствие в их характере некоторой доли эгоизма…

— В таком случае я сделаю так, как обещали вам. Присядьте. Нам надо окончательно решить дело.

Мужчины уселись.

— Я выделю вам, прежде всего, — продолжал испанец, — пятьдесят десятин пшеничного поля, примыкающего к моей земле, и тридцать голов скота, выбор которого предоставляю на ваше усмотрение. Луга здесь всюду у нас свободны. Кроме того, вы получите все необходимые земледельческие орудия, а мои люди построят вам маленький домик. Для начала этого будет достаточно. За все это вы будете должны мне две тысячи долларов. Мне это стоило гораздо дороже, пока я не осушил землю от болот и не освободил от лесов. Эти две тысячи долларов вы будете выплачивать мне постепенно, мало-помалу: я не буду стеснять вас. Через несколько лет вы будете в состоянии погасить весь ваш долг, и тогда мы останемся лишь хорошими соседями.

По лицу Галлета скользнула усмешка. Ведь это был почти подарок! Как поднимутся цены на хлеб, когда вся Америка устремится в погоню за золотом, когда тысячи народа в копях будут нуждаться в съестных припасах!

— По рукам, дон Педро! — воскликнул он, — дело сделано, и вы увидите, что Джон Галлет — исправный плательщик. Джордж, благодари же нашего хозяина: это настоящий джентльмен!

Джордж протянул дону Педро свою изнеженную руку, которая спряталась целиком в жилистой руке калифорнийца.

— Теперь пойдем, Джон Галлет, осмотрим ваше новое имение.

Мужчины сошли с веранды и на дворе увидели Антонио, который только что оседлал лошадей.

— Эти господа остаются здесь! — крикнул дон Педро своему сыну, — у нас все уже слажено!.. Приведи еще двух лошадей, мы собираемся съездить в поля.

— Это меня крайне радует! — ответил Антонио, протягивая руку Джону Галлету. — Если вам понадобятся мои услуги, то я весь в вашем распоряжении.

По его честному, открытому лицу можно было прочесть, что он говорил совершенно серьезно и искренне.

— А мы с тобой, Джордж, — продолжал Антонио, — мы будем добрыми товарищами, не правда ли? Хочешь заключить со мной кровный союз?

— Что это такое за штука? — спросил Джордж.

— Видишь ли: каждый делает надрез и выпускает в сосуд с водой одну каплю крови. После этого оба пьют эту воду, — таков старый калифорнийский обычай, — и с тех пор каждый из них должен жертвовать за своего друга даже жизнью, если бы это понадобилось.

— Спасибо за такой напиток… Фу!.. — и на лице Джорджа появилось выражение отвращения. — Давай, обойдемся без этого, Антонио!

Антонио повернулся и через несколько времени привел лошадей. Затем все направились в поля, где золотая пшеница склонила свои тяжелые колосья к самой земле.

Тотчас же были отмерены здесь пятьдесят десятин: а выбор их был очень нетруден, потому что хлеб на всех полях стоял одинаково роскошным ковром. Жадными глазами окидывал Галлет и сын его эту безграничную, волнующуюся желтую равнину, охватывающую, наверное, пятьсот или шестьсот десятин. Но они едва ли были в силах терпеливо дождаться того времени, когда все это будет принадлежать им.

Затем всадники повернули назад, чтобы выбрать рядом с гасиендой место, удобное для постройки дома. Зоркий глаз Галлета, от которого не ускользала ни малейшая мелочь, скоро нашел нужное место: с запада оно находилось под прикрытием густого дубового леса, а на востоке роскошная долина незаметно переходила в горный склон, представляя великолепное пастбище. Невдалеке журчал свежий прозрачный ручей, и в нем плавало множество форелей. Постройка дома должна была начаться уже на следующий день: через несколько недель наступала жатва, и тогда хлеб должен был свозиться уже под крышу.

Между тем время шло, голод давал себя знать, и все двинулись к дому, где донья Мерседес — старая ключница дона Педро, жившая тут еще при жизни его покойной жены — приготовила вкусный и здоровый обед.

Донья Мерседес, которой было уже за шестьдесят лет, была женщина коренастая и до того смуглая, что была похожа на настоящую мулатку. Однако никому не позволялось безнаказанно выразить подобное подозрение: старуха была прирожденная кастильянка, как она с гордостью утверждала, и её, до сих пор еще огненные, глаза не обличали её во лжи. По её мнению, в целом свете была только одна благородная раса — это испанцы: все другие в её глазах были нечисты, а в особенности ненавистные ей американцы, эта оlla potrida⁴, как она обыкновенно их называла.

Накануне Мерседес с утра отправилась в соседнюю миссию, чтобы закупить там разных съестных припасов. Там она и заночевала, и была немало удивлена, когда, вернувшись назад, нашла полон дом гостей. С тех пор как она жила в доме дона Педро, подобного еще ни разу не случалось. Когда же она услышала, что гости эти — американцы, то негодованию её не было пределов.

— Это уже Бог знает, что такое! Стоит оставить дом хоть на один день, как тут наделают глупостей!

Только увидев больную Дженни и её исстрадавшуюся мать, она несколько успокоилась, потому что в сущности была женщина добрая и мягкосердечная.

Она накрывала на стол, когда в комнату вошли мужчины.

— Buenos dias⁵, сеньор Педро, — встретила она хозяина, — что вы тут без меня натворили! Я ничего и не подозревала!

— Да и я тоже, милая Мерседес, — ответил дон Педро, громко смеясь, — что ты так горюешь, или у нас не хватит еды?

— Не хватит еды в гасиенде дона Педро?.. Не хватит еды!.. Да у нас будет чем накормить еще хоть две дюжины этих…

Она оборвала свою речь, увидев в дверях Галлета и его сына.

— Этих негодных американцев, — докончил за нее Галлет. — Договаривайте же, донья… как ваше имя?

— Мерседес, сеньор, Мерседес… — сердито промолвила старуха, — это имя легко запомнить, я думаю, и не так оно вязнет в зубах, как ваши: Тшоп, Тшарли, Тшек… может быть, они и годятся для вашей туманной земли, где все болеют насморками, но под нашим голубым испанским небом их никак не выговоришь.

— А ловко она говорит, дон Педро, — обратился Галлет к хозяину, — и, кажется мне, не особенно-то любит нашего брата.

— Пустое! — ответил тот, — она говорит жестче, чем думает: это добрая, честная душа.

Жена Галлета не вышла к столу, она посчитала нужным остаться около Дженни. Мужчины энергично принялись уничтожать распространившее приятный аромат оленье бедро, приготовленное по-испански и плававшее в масле: к нему было подано и калифорнийское вино, — обед был отменный.

Мерседес прислуживала сама: ведь это были её гости, и она считала долгом ухаживать за ними, даже если бы это были каннибалы.

Пока мужчины занимались утолением голода, Мерседес рассматривала чужеземцев. Джордж с его дерзкими и самонадеянными ухватками, с его чисто американским лицом и щегольским для этих мест костюмом — произвел на нее в высшей степени негативное впечатление. Её лицо приняло злое выражение, слетевшее только в ту минуту, когда Антонио, её любимец, обратился к ней с ласковой улыбкой. Она от всего сердца любила этого юношу: ведь она была ему второй матерью — когда донья Анна Диас пала жертвой индейской пули, сыну её пошел всего только второй год. Антонио совсем не помнил матери, и все его детские воспоминания были связаны с Мерседес.

Едва он успел очистить свою тарелку, как она уже стояла за его спиной с новым полным блюдом.

— Кушайте же, дон Антонио, вот хороший кусочек! Боже мой, вы опять целый день не были дома!

Мимо Джорджа она прошла гордо, не обращая на него ни малейшего внимания: однако тот без всяких церемоний похлопал ее по плечу и поманил к себе вилкой. Это было уже слишком! Как смел янки обращаться так с кастильянкой!.. И, отвернув от него гордо закинутую назад голову, она небрежно сунула ему второе блюдо.

Мерседес чуть не оцепенела от удивления, когда узнала из разговора мужчин о только что заключенной сделке. Эти люди оставались здесь, и дон Педро хотел помогать им… Страшный ужас словно парализовал ее. Она делала дону Педро всевозможные знаки, — но все было напрасно: тот словно и не замечал их.

В этом несчастии она одна была виновата: если бы она осталась дома, все могло бы случиться иначе.

— Нигде еще этот народ не приносил с собой счастья, а эта парочка и вовсе не похожа на исключение из общего правила! — бормотала она, убирая со стола.

После обеда решено было отправиться в горы, где паслись стада дона Педро, чтобы Галлет мог выбрать себе скот. Поездка была дальней, и с ночевкой, а потому Антонио отдал все нужные распоряжения: он позаботился о запасе провизии, принес буйволовые покрывала, увязал всю эту поклажу на лошадей. Также он искусно свернул два лассо и повесил их на седло своей лошади. Рогатый скот надо было выловить при помощи лассо и выжечь на каждом отобранном экземпляре тавро из начальных букв имени Галлета «Д. Г.»

Когда все было готово, мужчины тронулись в путь. Антонио и дон Педро сидели на горячих вороных конях чистой испанской крови, а Галлетам дали взъерошенных маленьких мустангов. Отец и сын, не будучи искусными всадниками, имели не очень-то красивый вид. Джордж чувствовал это и с завистью смотрел на Антонио, лошадь которого с пеной у рта грызла удила.

— Какое великолепное животное! — сказал он. — Есть у вас еще такие?

— Всего один только этой породы и есть, — ответил Антонио, — сын моей Эсперансы. Тот, если только это возможно, еще красивее. Вы увидите его сегодня, когда ваш отец будет выбирать себе лошадей. Это живой портрет матери. Я сам воспитал его, и теперь он ходит следом за мной, как собака. Посмотрите-ка, как я буду гнаться на моей кобыле за быками, — такого зрелища вы, наверное, никогда еще не видывали! И понятлива она, словно человек!

Тут Антонио подъехал к отцу, чтобы посоветоваться с ним, к какому стаду двинуться в первую очередь.

Между тем Джордж вполголоса разговаривал с Джоном Галлетом. Дело, очевидно, шло об Эсперансе, потому что Джордж несколько раз указывал на нее.

Всадники остановились на минуту около фонды, лежавшей в долине, неподалеку от деревни. Здесь они пригласили в качестве помощника одного из вакеро дона Педро, по счастливой случайности, оставшегося в деревне. Затем все двинулись дальше, через дубовые мадроновые леса, покрывавшие берега Аррохо дель Валье и представлявшие превосходное пастбище для скота. Там, по словам вакеро, находилось самое большое стадо, голов в полтораста. И действительно, скоро среди густой травы показались животные: одни отдыхали, другие стояли, пережевывая жвачку, и с любопытством смотрели на приближающихся людей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Arbutus menziesii. Другие названия: земляничное дерево, strawberrytree, Pacific Madrone (Англия), madrono (Испания). — Здесь и далее прим. переводчика.

2

Фанданго — испанский народный танец.

3

добрый день, сеньор (исп.)

4

вонючая похлебка из всевозможных специй.

5

добрый день (исп.)