Этвас

Антон Шумилин, 2015

Попытка осмыслить происходящее во внешнем и внутреннем мире, составить из всего этого нечто. Такое нечто, которое, с одной стороны, тяготеет к упорядочиванию и обобщениям, с другой – выражает субъективное мироощущение автора. С третьей – заставляет быстрее двигаться сквозь мрачную фантасмагорию, чтобы на скорости разглядеть протянутые нити добра.

Окрылённый голем

Перед часом быка

Караваны ворон потянулись в леса голубые,

Чёрным дымом всосавшись в холмистую влажную грудь.

Очень хочется губы в подземный пожар обмакнуть,

Чтобы мёртвой воды отошла ядовитая горечь.

В самоварную сказку стекаются тучи рябые

И под снег уходящая с богом смиренная грязь.

Всё стекается в даль, не оглядываясь и не борясь.

Перед часом быка простирается вечная полночь…

***

Багровый эллипс истошно тонет в молочной пене

Над коркой леса и волосами сухой травы.

Росток распада увековечен и постепенен,

Сантиметровой дорожной пылью сияют рвы.

Где меж клыками гнилой и ржавой железной клетки

Деревья вшиты в дорожный сумрак конца времён,

Безумно-белый лохматый ангел ломает ветки

И, захлебнувшись дремучим страхом, несётся вон…

Марсельеза

Железо и сырость, и пот, и совиные марши

Сквозь марлю проходят осадками тлеющей сажи.

Порублены дни на дрова. И ржавеющей баржи

Кускам не придумать, куда же сошли экипажи.

Вдыхая пары тишины и сосновые смолы,

Старик собирает звенящую кожу для крыши,

А в талом сугробе копается заяц весёлый,

Поёт Марсельезу, но это никто не услышит…

Инферно

Вечность, вскормленную грудью снегиря,

В полевом всемирном рейхо-эмирате

Продуктивно прожирают лагеря.

Миллионы адов зреют умирать,

В крематории морфироваться в гладь.

Рановато… Рановато восставать.

Бьётся совесть, серым отзвуком монет

Содрогая внутрикнижный Назарет.

Очевидно, тот, кто был, того и нет.

Не отвалит ангел камень на заре,

Вещих связей не отпустят небеса.

Рановато… Рановато воскресать.

На бутоне серебристая роса

Обнимает паутиновую нить,

Спит, как драка из-за хлеба, дивный сад.

Бледным завязям и гнить — не перегнить.

Червяка ещё накормит благодать.

Рановато… Рановато расцветать.

***

В дымных пещерах ртов

Железом зримых причин

Жмутся ряды крестов.

Друже дрянных дружин.

Круче больших кручин.

Задвинуто на засов

В тряпках гниющих рощ

Вечное колесо,

Страшная сила-мощь,

Спаянная с лицом —

Спьяну и не поймёшь —

То ли святым отцом,

То ли ядрёной вошью.

Отмечен святой печатью

Матричный прототип

Загробного счастья

И долгожданный тиф.

Тест Роршаха здесь — пшик,

В небе звенят огоньки —

Мириады утопших

Медленной царской реки,

Скомканной русской тоски…

В дымных пещерах ртов,

Окопах свинцовых дней,

Плотных рядах крестов,

Жёлтых глазах нулей —

Поросшая снегом Дао, седая,

Стоптавшая Октября лик,

Россия, которую мы потеряли.

Россия, которую мы обретаем.

Банальные осенние истины

Героев предельно мало.

Ахиллов предельно много —

Всех нас окунали в реку,

В ладонях зажав затылки.

Ржавеют ножи и вилки

Лилово-гнилого века,

Изрезав чёрную ногу

Системы чёрного нала.

Могильник жилых районов,

Как вязкая стужа Стикса —

Хоронит живых под груды

Банальных осенних истин.

И словно в дрожащей кисти

Играют слова Иуды,

В спектакле псевдоремикса

Играет жизнь миллионов.

На тень оглянуться стало

Не страшно, а лишь убого.

И есть что поднять на знамя —

Травматы, ножи, бутылки.

В ладонях зажав затылки,

Всех нас окунали в пламя —

Ахиллов предельно много…

Героев предельно мало.

***

В бутылках из-под кефира

Застыла кровь голубая,

Которой расписаны стены

Под рай и вечернее небо.

Художника нет. И был ли он?

И кисти уже отсохли.

Ржавеет бритва Оккама

В сырой паутине фантазий.

В сырой паутине подвала

Скрипит заводная утка

И прячет в яйце иголку

Самой непроглядной смерти.

Молочные зубы кукол

Растут, выпадают на пол,

И кафель трещит, как харя

Прожорливых тысячелетий.

В бутылках из-под кефира

Нетленный собачий холод,

Которым расписаны стены

В здоровую атмосферу.

Здоровая атмосфера…

И всё фиолетово в этом

Прекрасном и яростном мире,

И вспыхивают гематомы

На пухлом лице событий.

***

Пыль над гниющим полем

В тающем сне весеннем

Бьётся, развесив космы

Смятого органона,

И окрылённый голем

Молится во спасенье

Кукле душевной оспы

Мёртвого фараона.

Гроздья росы нетленной,

Словно штыки заводов,

В тихий бетонный омут

Падают, разлипая

Под синевой Вселенной

Кровь и живую воду.

Время идёт к надлому.

Кукла летит слепая

Телом, гниющим полем —

Там, где, развесив космы

Смятого органона,

Мысли звенят о кафель.

Пьются сухим запоем

И улетают в космос

Эйдос, мечта, икона

И человек из вафель.