Формула преступления

Антон Чиж, 2012

Пока искалеченный в погонях за преступниками коллежский секретарь Родион Ванзаров приходит в себя, его напарник и друг криминалист Аполлон Лебедев вспоминает самые «горячие» детективные расследования, которые они провели вместе. Полиция, словно исповедник, становится свидетелем самых страшных человеческих грехов: под личиной тихого обывателя может скрываться чудовище. Вот убийство на фоне противоестественной половой склонности; вот мертвый муж встает из могилы, чтобы отомстить распутной жене-баронессе; а вот пир во время чумы, когда красивейшего мужчину убивают в разгаре празднества… Рискуя жизнью. Ванзаров и Лебедев окунаются в пучину порока, чтобы восстановить справедливость! Российская империя может спать спокойно.

Пир чумы

В столице империи обитают существа, наглости которых позавидует любая разведка. Даже англичане отойдут в сторонку и снимут шляпы в знак глубокого почтения. Маскируются они под заботливых матушек, трепетных тетушек и вообще добрейших кумушек, единственная цель которых — составить счастье обожаемых дочек, внучек, племянниц или просто знакомых барышень. Страшные создания имеют одну цель, но добиваются ее с такой хитростью, какой не встретишь в международной политике. А все потому, что ими движет любовь, вернее, неуемное желание как можно скорее увидеть чадо в законном браке, чтобы потом с утроенной силой взяться за грядущие поколения.

Интриганки времени даром не теряют. Между дачным и зимним сезоном слишком мало времени, чтобы козни увенчались успехом. Еще гремят рождественские праздники, а матушки уже строят заговоры, целью которых весенние свадьбы, лучше всего — на Красную горку^[2]. Как только закончится Великий пост, они собирают урожай. Надо непременно успеть выдать дочурку замуж до мая. Все матушки знают, что для будущего счастья жениться в мае ни в коем случае нельзя, иначе весь век маяться будешь. Ни от чего другого семейное счастье так не зависит, кроме как от правильной даты свадьбы, само собой. И вот сразу после Пасхи начинается свадебный бум. Трудное и тяжкое время для всех мыслящих и свободных личностей. Вроде нас с вами.

Петербург погружается в белое безумие. В витринах магазинов дамского платья и швейных мастерских выставлены манекены в свадебных нарядах, в кондитерских лавках красуются пирамиды свадебных тортов, в цветочных — не протолкнуться от свадебных букетов. По улицам носятся барышни-невесты с таким серьезным выражением лица, словно не замуж собрались, а строят крейсер или летят на Луну. А всего-то дел: успеть на примерку к модистке да обсудить с подругами, какого цвета ленты украсят свадебный стол. Кажется, весь город забыл про важные дела, чтобы предаться свадебному загулу.

Среди этой вакханалии совершенно незаметны скромные герои. Невинные жертвы уже попросили у избранниц руку и сердце и теперь покорно ожидают своей участи: их оденут, причешут, припудрят и поведут под венец. И вот жмутся ягнята друг к дружке с глазами, полными тоски, ожидая своей участи. Слезы наворачиваются и капают, горькие, прямо на свадебный фрак. Делать нечего, надо жениться.

Но перед тем, как свобода будет потеряна и молодого человека повяжут цепями, ему дается законный шанс проститься с холостой жизнью так, чтобы было что вспоминать унылыми семейными вечерами. Невесты канун свадьбы проводят в нервном ожидании, готовя прически и наглаживая проклятые оборки, а их женихи не теряют времени даром, прожигая его со свистом. То есть устраивают приятельские посиделки, именуемые мальчишником. И хотя звучат поздравительные тосты и на будущего мужа сыплются добрые пожелания, все знают: так беззаботно они пируют последний раз. Чтоб загасить горечь — не жалеют шампанского и более крепких напитков, и мало кто после проводов способен на своих конечностях добраться до дома. Некоторых, самых отчаянных, под венец почти несут. Так и начинается семейное счастье: в легком угаре и похмельном мираже.

Этим вечером в знаменитом ресторане «Пивато», что на Большой Морской улице, гуляли прощание со свободой. Компания старых друзей, сплоченная студенческими годами, обмывала товарища, которому завтра суждено неминуемое. Жених уверял, что обожает избранницу, руку ее просил в здравом уме, но все знали, хоть не говорили вслух: парня окрутили да купили за хорошее приданое. Ну какие доходы у скромного адъюнкта кафедры классических древностей. А тут — солидный куш, купеческий капитал. Прочная основа для научных занятий и построения профессорской карьеры.

Провозглашались тосты на древнегреческом и классической латыни, по-гусарски бились фужеры, пустые бутылки немедленно заменялись полными. Стол ломился от разнообразных вин, портвейнов и наливок. Но Ванзаров пил водку. Потому что понимал в ней толк. Кажется, в столь юном возрасте неприлично употреблять грубый напиток, и вообще чиновнику сыскной полиции, можно сказать — коллежскому секретарю, стоило бы разбираться в винах, для карьеры пригодится. Да, господа и дамы, стоило бы.

Но Родион не разбирался, а пил водку.

Крепкое, хоть юное тело легко справлялось с градусами, тем более закуской можно было накормить университет. Он хмелел незаметно и плавно, надеясь, что поймает момент, когда пора остановиться.

Момент случился без предупреждения.

Очередная рюмка заискрилась брильянтовым блеском, окружающее подернулось дымкой, а милые лица приятелей слегка расплылись. Родион отодвинул хрусталь и решительно заехал локтем в бок соседу, а заодно сердечному другу Тухову-Юшочкину по кличке Тухля. От меткого удара рука Андрея Юрьевича, державшая бокал, дернулась, и на соседа справа выплеснулось вино. Но тот даже не заметил, потому что спал на плече своего соседа справа. А что вы хотите: шел третий час мальчишника. Не замечая произведенных разрушений, Родион строго погрозил другу пальцем, с которого слетел остаток салата, и не менее строгим тоном сказал:

— Тухля, тебе надо пр… пр… ве… тр… ся… Не… не… м-е-д-л-н-о… Следуй за мной.

Трудные и длинные слова юному чиновнику не давались. Но друг понял, на то и друг, и помог подняться, опрокинув лишь тарелку, да и то на свои штаны. Справиться с ванзаровским телом мог человек недюжинной физической силы, но Тухля был упитан настолько, что рядом с ним и Родион казался тростинкой.

Приятели кое-как, но без помощи официантов, добрались до прохладного местечка, где ресторан разбегался на разные залы. Ощутив твердость стены, Родион преисполнился спокойствия.

— Закурим? — спросил он и загадочно подмигнул.

Попытавшись привести в порядок прическу, от чего ей стало только хуже, Тухля напомнил:

— Пухля, ты же не куришь.

Такое обращение Ванзаров терпел только от одного человека на свете, вместе с которым прожил лучшие годы юности.

— Ладно, — согласился он. — Тогда выпьем. За логику и истину.

Тухля предложение поддержал и, проверив, крепко ли друг подпирает стену, отправился к столу.

Родион прикрыл глаза. Перед мысленным взором крутились разноцветные кольца, взлетали и лопались яркие шары. В общем, момент невозврата пропущен окончательно. Но было удивительно хорошо и весело. И тут до слуха дошел невнятный разговор, из которого прояснилась фраза:

— Теперь он за все расплатится! Пусть сдохнет, гадина.

Как ни был Ванзаров не в себе, но упустить такое не мог. Осторожно перевалившись, заглянул за край ниши. С другой стороны было пусто. Голос тихий, женский, и он, пожалуй, смог бы его узнать. Если еще раз услышит. Тут как раз вернулся Тухля с бокалами шампанского и потребовал от друга, не вполне владевшего языком, блеснуть тостом.

Родион попытался напомнить, что шампанского не пьет, но друг был уверен в обратном. И Родион поддался. Вернее — согласился. Удерживая бокал и притянув к себе голову Тухли, он прошептал в самое ухо:

— Зесь зат… зате… вьется что-то недоброе…

— Что? — искренно удивился тот.

— Уб…ст…во.

Недаром Тухля изучал древние и мертвые языки, чтобы понять живого друга.

— Кого убивают? — поинтересовался он.

— Не знаю. Но женщина…

— О, брат Пухля! Скажу тебе одно: женщины — это чума!

— Чума на оба ваши дома?

— Нет, это из другой оперы. Женщина — просто чума. С большой буквы Жэ, то есть Че. Однозначно. Это я тебе говорю.

Столь авторитетному мнению можно было доверять. Обладая негероической внешностью, Тухля тем не менее умудрялся сражать барышень каким-то загадочным обаянием. Его многочисленные романы гремели на весь университет, пока он сам не загремел под венец с божественной Юленькой, его обожаемой женой и строгой хозяйкой дома.

Родион с большим интересом поддержал бы столь волнующую тему, но тут за стеной опять начался невнятный разговор. На этот раз отчетливо прозвучало: «Ну теперь я его достану и прикончу, непременно, можешь мне поверить». Стремительно, как мог в такой непростой ситуации, Ванзаров высунулся из укрытия, но наткнулся на пробегавшего официанта. Тот, что произнес угрозу, исчез в ближайшем зале. Но голос, молодой и звонкий, и интонация в памяти остались.

— Тухля, пой… нет, по…мяни мое слово: затевается пр…пр… с-с-с…тупление.

Друг готов был поверить во что угодно.

— Предлагаю тост: за женщин! — заявил он, поднимая бокал.

— «Бокалы пеним дружно мы…» — выговорил Родион.

Тухля подхватил энергично:

— «И девы-розы пьем дыхание…»

Закончили хором:

— «Быть может, полное Чумы!»

— За чуму! — провозгласил Ванзаров.

— За чуму! За женщин! Ура! — вступил Тухля и одним махом опрокинул шампанское.

Зажмурившись, Родион влил в себя мерзкий напиток, коловший горло иголками. Как и полагается, хряпнув бокал об пол, Тухля полез обниматься. Задушенный объятиями, Родион опять услышал отголоски постороннего разговора. Теперь солидный мужской голос обещал:

— Я этого подлеца мышьяком прикончу, никуда не денется…

Заметить преступника мешала туша друга. Пока Родион отодвигал Тухлю, пока огибал край стены, неизвестный растворился в пространствах ресторана.

Из зала, где мальчишник набирал обороты, донесся взрыв хохота. Пропустить самое интересное было преступно. Друзья, поддерживая друг друга, вернулись в компанию. Как раз вовремя. Приват-доцент Гемц, специалист по Цицерону, запрыгнув на стол, изображал гориллу в порыве страсти. Тонко и деликатно намекая на супружеские обязанности в брачную ночь. Чтобы жених смог оценить шутку, его приподняли из тарелки, в которую он прилег, удерживая за падающий подбородок.

На мгновение к Родиону вернулось просветление. Трезвыми глазами он увидел, что происходит, заметил Тухлю, который прыгал на одной ножке и вопил дикарским воем, и все прочее. Но тут и его увлекло всеобщее веселье. Даже официанты, с мудрым спокойствием наблюдавшие за кутежом мальчиков, казались милыми и смешными.

Из омута загула Ванзаров вынырнул, словно лосось из стремнины. Что-то случилось. Он не мог понять причины беспокойства, звеневшей тонким колокольчиком. Кажется, все хорошо: друзья юности пребывали на разных ступеньках, ведущих от человека к свинье. Сердечный друг Тухля отбивает ножом марш на соуснике… от чего фарфоровая вещица пала осколками. Но не это встревожило. Официанты, еще недавно спокойные, как фонарные столбы, засуетились. Кое-как повернув неподатливую шею, Родион приметил, что спешат они в одном направлении. Чутье сыщика, даже набравшегося по самое горлышко, протрубило сигнал «подъем». С трудом он привстал и потребовал себе в ординарцы Тухлю.

— Веди… — было указано направление.

Тухля искренно не понял, зачем оставлять веселье.

— Там случилось пр… прс… ну, ты понял…

— Да какое преступление в ресторане! — заявил легкомысленный друг.

— Убийство, — твердо сказал Родион и как-то сам в это поверил.

— Давай лучше выпьем…

— Нет, долг зовет… Спорим, я рас… рас… крою это пр… пр… тьфу, ну, ты понял, за сутки?

Тухля оживился и спросил, каковы ставки.

— Если проиграешь, а ты проиграешь, то лезешь на памятник и прокукарекаешь полдень, — ответил Родион.

— А если проиграешь ты?

Такое в планы не входило, но играть надо честно, спортивный дух, faire play и прочая ерунда. Он согласился принять ответную ставку.

— Сорвешь фуражку с городового и убежишь, — сказал Тухля и мстительно добавил: — Причем у того, которого я укажу.

Вообще споры образованных людей, интеллектуалов то есть, сразу отличишь по тонкости и оригинальности. Как же иначе. Договор был скреплен рукопожатием, и Родион устремился к славе или бесчестию. Или кого там на щите приносили? Ну, не в этом дело…

Плотная толпа официантов собралась в уютном холле, где гости могли передохнуть от застолья или выкурить папироску-другую, не смущая дам. В простенках между высокими окнами, полуприкрытыми драпировками, стояли разлапистые пальмы. Родион решительно двинулся в самую гущу толпы и потребовал его немедленно пропустить. Но вместо грозного заявления его губы смогли издать нечто шипящее и свистящее.

— Сыскная полиция, — добродушно перевел Тухля. — Пропустите…

Официанты видали полицию и прочих важных чинов и не в таком состоянии. Но этот мальчик, еле державшийся на ногах, не вызывал почтения. Скорее всего, обормот допился, вот и куражится. Никто не шевельнулся. Неподчинение представителю власти глубоко обидело Родиона. Он понял, что со дна души его поднимается нечто решительное и героическое, зовущее на подвиги. Рванув край пиджака так, что стало на пуговицу меньше, мальчишка предъявил зеленую книжицу Департамента полиции и грозно потряс ею не хуже Прометея, несущего огонь людям. Или кто там у богов чего украл с Олимпа? Ну, неважно… Тут уж никакой официант не устоит. Расступившись, обслуга пропустила героя нашего времени.

Твердость шага обеспечивала поддержка Тухли. Родион промаршировал сквозь строй черно-белых личностей и попал в джунгли. Пальмовые ветки лезли в лицо и кололись, и это приводило в ярость. Он стал биться и, наконец разгорячившись не на шутку, крикнул:

— Шашку мне!

Родион находился в таком поднятии духа, что запросто мог воззвать к еще большей глупости, хоть: «долой самодержавие!», хоть: «всех топить в нужнике!». К счастью, Тухля отвел в сторону веточку пальмы, от греха подальше.

Кое-как обойдя массивные кресла, в которых так удобно убивать время, Родион обнаружил в одном из них привольно развалившегося господина в смокинге. Одна рука господина свешивалась плетью, зато другая мирно лежала вдоль тела. Могло показаться, что господин дремлет, но смущали неподвижные остекленевшие глаза и струйка крови, красной змейкой сползшая из носа до верхней пуговки.

Издав победно-торжествующее мычание, Родион оглянулся на друга. Но Тухля благоразумно удалился за спины официантов. Лишившись точки опоры, юный сыщик вынужден был ухватиться за край кресла и, глядя на официантов, строго приказал:

— Опц… упс… оц… оце… пить все… Для увольнения… уставления… уста… новления личности жертвы…

— Что его устанавливать, — ответил кто-то из толпы.

— Знаете личность уб…уб… трупа? — строго спросил Родион.

Наперебой полетели подсказки:

— Чего там знать…

— Жених со свадьбы. Из малого зала…

— Ихним уже сказали…

— Где этот зал?! — опять-таки грозно вопросил Родион и взмахнул так, будто ему уже вручили шашку.

Юного полицейского приняли под локотки и довели до распахнутых дверей. Середину овального зала, предназначенного для дружеских застолий, занимал стол в праздничном убранстве. Во главе его сидела невеста. Она, не мигая, уставилась куда-то в центр стола. Над ней хлопотала дама в ослепительно обнаженном наряде, утешая и обмахивая веером. Справа от невесты расположился дородный господин, занятый рюмкой водки. Рядом с ним молодой человек катал по скатерти хлебный шарик. На другой стороне стола сидела пожилая дама в черном, а рядом с ней две барышни, тоже в черном. Поблизости притихла парочка гостей.

На мгновение Родион взглянул на происходящее как бы со стороны: пьяный юнец врывается на чью-то свадьбу, чтобы… Дальше Родион четко не знал, что он должен делать. Но что-то — обязан. А потому, обведя строжайшим взглядом гостей, взиравших на него с изумлением, потребовал всех арестовать до выяснения личностей. Отдельные междометия переводил верный Тухля.

— Там господина полицейского просят, — доложил официант в вежливом поклоне.

Развернувшись, как груженая баржа, Родион отправился к креслам. И чуть не снес господина в строгом сюртуке с докторским саквояжем. Действительно, это оказался доктор, вызванный на подмогу. Но подмога опоздала. Он только спросил, отчего господин полицейский решил, что здесь произошло убийство.

Иронически усмехнувшись, Родион указал на струйку крови.

— Ничего необычного при апоплексическом ударе, — пояснил доктор Штольц. — Смерть от естественных причин. Все признаки налицо. Молодой человек переволновался, выпил лишнего, сосудик слабый лопнул — и конец. На каждой десятой свадьбе подобное происходит. Готов дать заключение, а тело можно отправлять в морг.

— Это убийство, — обиделся Родион.

— С чего взяли? Самый обычный удар.

— А, так вы сообщник убийцы? Задержаны до выяснения личности!

Штольц только плечами пожал:

— Делайте что хотите, молодой человек. Но в таком состоянии вам лучше отправиться домой.

— У меня самое нормальное состояние! Тут вам не… это, как его… А это… ну, пыскная солиция… Вот именно! Тело доставить не в морг… а в морг 3-го Казанского участка. Пусть там лежит на полочке, пока я тут с убийцами разберусь… Вот шайка собралась! Тухля, за мной!

Забыв, что он собирался арестовать доктора, Ванзаров направился в обеденный зал, где потребовал лист бумаги. И принялся записывать фамилии и адреса задержанных. Он бы и дальше решительным образом вел розыск, но ощутил, что окружающий мир расплывается перед глазами.

Ванзаров очнулся оттого, что во рту свирепствовала песчаная буря. Организм требовал влаги, и немедленно. Сквозь щелку век, тоже покрытых слоем песка, пробивался слабый утренний свет. Напротив развалилась туша подозрительно знакомых очертаний. Последние сомнения рассеяли музыкальный храп. Тухля умудрился спать головой на ковре, а ногами на подушке. Оглядевшись, Родион обнаружил, что спал в одежде и на пиджаке не хватало пуговицы. Где находится, он понял, но как сюда попал — загадка. Обычно для стимуляции мыслей неплохо подходит процедура «почесать затылок». Что Родион и проделал.

И в этот миг вспомнил все.

Каким героем вчера он выступил, и что творил, и как показал себя во всей красе. Обжигающее чувство стыда, от которого некуда деться и спрятаться, обожгло нестерпимо. Родион смотрел на себя вчерашнего и не мог понять, как сумел достичь таких высот падения. Что натворил! А что он говорил людям! Позор несмываемый. И не послушал доктора — ведь сказали же ему, что смерть от естественных причин. Еще этот спор с Тухлей. Ведь, подлец, заставит его держать слово, придется красть у городового фуражку. А если узнают о его художествах в сыскной — все, конец карьере сыщика. Отправят гнить в канцелярию. Боже, как стыдно! Столько дров наломать, просто какая-то чума!

Казнясь и кляня себя, Родион выкарабкался с дивана и поплелся в столовую. Расположение комнат в этом доме он знал, как в своем. Но улизнуть потихоньку не удалось. В столовой уже ждала Юленька с приготовленным завтраком. Выражение лица у нее было таким страдальчески-прощающим, что захотелось немедленно удавиться.

— Доброе утро, Родион Георгиевич, — сказала она ласково и печально. Как умеют только женщины. Вернее, не женщины, а жены. Ну, вы поняли…

— Я… это…ну, да…то есть… Доброе… — пробормотал он в ответ.

Пожар стыда только усилился.

Чтобы его залить, мудрая Юленька подвинула чашу, полную ледяной воды. Родион припал и благодарно забулькал. Его попросили присесть.

— Ванзаров, ты все еще кажешься умным человеком, — сказал Юленька таким мягким тоном, что ничего хорошего ждать не приходилось. — Хотя прилагаешь немало усилий, чтобы в этом усомнились.

— Бульк? — спросил Родион и тут же схватился за рот.

— Да, именно: сомневаюсь. Но пока остались крохи надежды на твои умственные возможности, объясни мне: что вы за люди такие — мужчины…

Бывшего студента кафедры классических древностей так и подмывало ответить хлестко и мудро, нечто вроде: «Homo sun: humani nihil a me alienum puto»^[3]. Но лик Юленьки не располагал к крылатым выражениям. Вернее — подрезал им крылья. Да и язык наверняка не осилит столько латинских слов. Интуиция подсказывала, что мальчикам лучше помалкивать. Хозяйка дома между тем продолжила:

–…Когда из таких бесполезных, омерзительных и пустых личностей, как ты и твой дружок, к несчастью — мой муж, женщина хочет сделать хоть что-то путное, человекоподобное, женив на себе, почему вы не радуетесь, а предаетесь чудовищному пьянству? Почему опускаетесь до животного ничтожества? Как это объяснить?

Отмалчивался Родион не потому, что не знал ответов. Он резонно опасался получить по лбу, например близким половником. У Юленьки рука тяжелая, а нервы слабые. Не то что у сыскной полиции.

Бульк… Ой, пардон…

— Скажи мне, как можно было назюзиться до такого состояния, чтобы преподавателя латинской кафедры и вашего общего друга Макарского официанты нашли под столом и доставили на извозчике? И это как же надо потерять человеческое обличье? Почему именно накануне главного события в его ничтожной жизни!

Пришлось смолчать. Что-то подсказывало, что в ответ можно получить историю с подробностями, как доставили домой два других бездыханных тела.

Юленька еще бы оттачивала на несчастном чиновнике свой пыл, но тут в дверях показалось упитанное привидение. И все внимание чумы досталось супругу. Родион попятился к выходу. Внимательно слушая попреки, Тухля самым наглым образом показал, как сдирает с головы воображаемую фуражку. Вот ведь гад, все помнит. Не выкрутиться.

Хождения по мукам не кончились, все только начиналось.

Казанский участок встретил появление коллежского секретаря как выход знаменитого комика. Присутствующие чиновники растянули физиономии в благостных улыбках, при этом шушукаясь и обмениваясь замечаниями. И даже городовые позволили себе ухмыляться в усы, а самые дерзкие так и вовсе хихикали в кулак. В общем, слава пришла, но была она несколько вызывающего толка, и еще неизвестно, чем закончится: лавровые венки, ордена или похвала начальства вряд ли ожидали в обозримом будущем. Родион же, стараясь не смотреть в глаза, пробурчал приветствие и стремительно покинул дежурную часть. Как только его спина скрылась в коридорчике, разразились бурные восторги и даже хохот. Обсуждали каждую мелочь: от оторванной пуговицы до запаха перегара, ощущаемого на расстоянии. И пришли к общему мнению: мальчишке достанется на орехи.

Сам же герой народной любви уже стучался к доктору Белкину в медицинскую участка.

— Открыто, входите, кому не лень! — крикнули ему.

Старый доктор Белкин, измученный жизнью и воспитанием жены, пребывал в том счастливом мнении об окружающей действительности, которое спасает от любых невзгод. Он искренно верил, что не может быть так плохо, чтобы не было еще хуже. А потому надо радоваться даже тому, что для радости не предназначено. Например, красивому трупу, падению господина пристава, зацепившегося за порог, или майской грозе. Сохраняя неистребимый оптимизм в душе, Иван Петрович был скуп на эмоции и относился к окружающим как к неизбежному злу, с которым ничего не поделаешь, а потому надо терпеть. Все равно попадут когда-нибудь в его морг. А не в его, так и тоже неплохо. К явившемуся поутру юнцу он не испытывал особых симпатий, но и дураком не считал, в отличие от прочих коллег. А потому наградил вполне искренней улыбкой.

Родион кое-как поздоровался и совсем смутился, не зная, как начать разговор. Доктор пришел ему на помощь, потому что не любил людских страданий без меры, а мучениями юноши уже насладился:

— За вчерашним трупом, голубчик?

Ванзаров благодарно согласился.

— Так его давно нет.

— Как же нет? Его что, потеряли?

Понимая состояние мальчишки, а точнее — ощущая ароматы, исходящие от него, Белкин ввел в обстоятельства.

…Рано утром, когда господин пристав прибыл в участок, ему сразу доложили, что в мертвецкую доставлен свежий труп. Капитан Минюхин осведомился, по чьему распоряжению доставлен гостинец. Оказалось, что это счастье получено стараниями господина Ванзарова. Более того, имеется заключение доктора Штольца, который осматривал тело и признал, что покойный скончался от апоплексического удара, а также частная записка о безобразном поведении чиновника полиции. Тут уж Михаил Васильевич, рассвирепев, как бывший капитан армейской пехоты, топал ногами так, что если бы не первый этаж — точно пробил бы пол. Наоравшись, пристав приказал убрать немедленно «дохлятину» туда, где ей место, а именно — в морг Мариинской больницы. Ретивому же сотруднику сыска было обещано столько бед, что до старости хватит. Приказ Минюхина был исполнен тотчас. Тело с заключением Штольца отправили в недолгий путь.

Такого оборота Ванзаров не ожидал. Мало того что теперь невозможно завести дело, так и труп никто не примет к исследованию. Посмотрят на заключение и засунут куда подальше. Все, нет теперь криминалистической экспертизы и не узнаешь, был ли отравлен несчастный. Тут только Родион сообразил, что не знает, как зовут убитого.

Наблюдая страдания, которые отражались на полноватом лице Родиона, Белкин спросил:

— И на что же вы рассчитывали? Заключение составлено грамотно, Штольц известный доктор, ошибки быть не может.

— Значит, убийства не было? — спросил Родион в полном отчаянии.

— А вы как думали?

— Мне показалось… вернее, я слышал… Я думаю, что его все же убили. Извините, а как труп звали? То есть пострадавшего?

Иван Петрович неодобрительно покачал головой:

— Ай, как нехорошо. Не то плохо, что пьете, а то плохо, что пить не умеете, молодой человек. В работе полицейского это одно из главных умений. Ладно уж, не унывайте, сами были такими… Судя по протоколу Штольца, погибшего звали Вальсинов Ульян Семенович, сорока лет отроду, мещанин. Но почему же вы решили, что его убили? Наружных следов — никаких. Все признаки разрыва сосуда в мозгу.

Не мог Родион признаться, что из-за спора с Тухлей ему отступать некуда, а потому вынужден был изворачиваться:

— Свадьба была странная, словно поминки. Женщины в черных платьях, ни веселья на лицах… Ну, уверен я, что его убили. Может, отравление?

— Возможно. Но этого мы не узнаем никогда.

— Ничего больше придумать не могу…

— Придумать сложно, если бы не эта штуковина… — сказал Белкин и указал на корытце, какое используют хирурги. По стальному днищу звонко перекатывался сплюснутый шарик. Назначение его было столь же очевидным, как и невероятным. Из вежливости Родион все же спросил, что это такое.

— Пуля, — сказал Иван Петрович. — Очень мелкого калибра, кажется, три или четыре миллиметра в диаметре. Никогда не догадаетесь, где ее нашел.

Родион и пробовать не пытался.

— Положил я свежака на стол, вижу, что с одеждой возни много, разрезать да снимать, — приободрился Белкин. — Думаю, дай проверю, отчего из носа кровь пошла. Беру тонкие щипцы — и в носовую полость. Чувствую — стенки нет. Прохожу дальше, уже в лобную долю, и тут натыкаюсь на что-то твердое. Как вам известно, в мозгах ничего твердого нет, одни мысли. Потому нащупываю и аккуратно тяну. Засело плотно. Не выходит, пришлось дернуть, и вот — пожалуйста. Как вынул, тут уж эти прибежали с криками. Еле успел сохранить. Нашему приставу лишнее убийство ни к чему.

— Как же пуля попала в мозг? — слегка опешил Родион. — Не вдохнул же он ее?

— Разумеется, через нос. Причем ствол засунули прямо в ноздрю. Внутри — отчетливый пороховой след.

Вывод совершенно нереальный: в людном месте, при множестве свидетелей кто-то засовывает пистолет в нос жениху — пусть крохотный, но пистолет. А ведь в ноздрю еще попасть надо. При этом Вальсинов не сопротивляется и не зовет на помощь, а ждет, пока ствол не окажется в нужном положении: пуля должна войти под очень острым углом. После чего принимает выстрел и тихо гибнет. Никто ничего не слышит и не видит. Абсурд. Но пулька упрямо выставляла полированные бока.

— Хоть и маленькая, но при таком попадании достаточная. Жертве разорвало сосуды, как при внезапном апоплексическом ударе. В этом Штольц был прав. Он же череп не вскрывал. Да и никто из гражданских не проявил такой внимательности. Если бы труп к нам не доставили… То, что я обнаружил, — чистая случайность. Обычно никто не начинает осмотр с носа…

Родиону потребовалась минутная пауза, чтобы оценить ситуацию: не может открыть дело, но обязан найти преступника хотя бы для того, чтобы выиграть спор. А то, что дела нет, никто ведь не знает. Придется блефовать. Но для очистки совести спросил:

— Иван Петрович, а что за оружие такого размера? Какой марки пистолет?

Доктор задумчиво покатал пульку по судку, от чего раздался довольно мерзкий скрежет.

— Поверите ли, юноша, ума не приложу. Даже для дамского «браунинга» мелковато. Что-то экзотическое или самодельное. Не силен я в оружии. Тут нужен криминалист.

Поблагодарив милейшего Белкина, оказавшегося столь внимательным, Родион направился в «Пивато».

Кажется, сегодня его появление производило фурор везде. Официанты затихли, а к дорогому гостю выбежал сам распорядитель Шабельский. Льстиво приветствовав, сообщил, как рад видеть господина чиновника. На всякий случай Ванзаров решил делать вид, что из вчерашнего ничего не помнит. И так хуже некуда. Он хмуро сообщил, что желает осмотреть место вчерашнего происшествия.

— Разумеется! Мы не прикасались, все оставлено как было, — заспешил Шабельский.

Несколько удивившись предусмотрительности, Родион спросил, откуда такая помощь следствию.

— Так вы же вчера приказали! Мы исполнили в точности.

Следовало за себя порадоваться: во хмелю, а дело помнит. Но радоваться не хотелось, а было такое чувство, что это не конец сюрпризам.

Его с почетом препроводили к нише, где вчера было найдено тело. Одна из веток пальмы была сломана. Ванзаров внимательно осмотрел ее: возможно, это улика.

— Вы же собственноручно деревце обломали! — пояснил Шабельский.

— Так требовалось для следствия, — строго ответил Родион, хотя внутренне содрогнулся от стыда.

Тут он заметил на ковре пуговицу от мужского пиджака, собрался было и ее записать в улики, но вовремя сообразил: это же его собственная пуговица! Молча подобрав находку, он занялся креслами. Тщательный осмотр ковра, пола, штор и даже кадки пальмы не дал ровным счетом ничего. Гильзы не оказалось. И вообще никаких следов. Заведение держали в образцовой чистоте. А вот в обеденном зале запахи оставленных блюд навеяли утренний дурман. Стиснув зубы, Родион прошел в обеденный зал, обшарил скатерть, стулья и даже залез под стол. Ничего, кроме крошек и объедков, не попалось. Конечно, вряд ли убийца сбросил пистолет после выстрела. Слишком полезная вещица.

Отряхнув колени, Родион попросил созвать официантов, обслуживавших свадьбу. Четыре молодца, одинаковых с лица и фрака, выстроились в шеренгу под бдительным присмотром Шабельского: как бы чего не сболтнули лишнего. И молодцы, тщательно отводя взгляды от нитки без пуговицы, а носы от выдыхаемых паров, постарались на славу: на все вопросы ответы насколько правильные, настолько и бесполезные.

Общая картина получалась ясной. Свадьба приехала без опозданий, как и заказывали: около восьми вечера. Гостей было мало, особого веселья что-то не замечалось. Официантов удивило, что никто не крикнул «горько». Молодые сидели рядом, словно чужие. Сначала краткий тост сказал отец невесты, потом мать. Гости поднимали бокалы, но пили тоже мало, в основном закусывали, и даже разговоров особых не вели. Казалось, что в воздухе висит странное напряжение. К тому же мать жениха и его сестры были в траурном платье. Честно говоря, такой свадьбы никто не припомнил.

После второй перемены блюд гости стали подниматься из-за стола. Только невеста все время оставалась на месте. Ее мать привлекала внимание сильно открытым платьем, видно, кровь горячая, все время обмахивалась веером. Наблюдательным официантам показалось, что молодая вообще не смотрела на жениха, зато бросала взгляды на юного господина рядом с ее папашей. Когда Вальсинов вышел из-за стола и как оказался в креслах — сказать не смогли, якобы внимания не обратили. Тем более спинки высокие, человека почти не видно. Да и пальма прикрывала. Пока ее не сломали.

— Кто-нибудь подходил к жениху? — спросил Родион, пропуская колкость.

Но внятного ответа не получил. Холл находится так, что из обеденного зала не видно. Те, кто обслуживал у стола, не могли видеть, что происходит там. А носившие подносы по сторонам не смотрели. Не до того. Можно считать, рядом с убитым никого не видели. Или не заметили.

— А кто первым обнаружил тело?

Признался один из молодцов, назвавшись Никитой. Родион просил не жалеть подробностей. Но их нашлось немного. Пробегая в который раз с подносом, Никита заметил руку, безжизненно свесившуюся из кресла. В ресторане всякое бывает, человек может перебрать, может дурно сделаться. Никита подошел и вежливо осведомился, не нужна ли помощь. Сидевший в кресле не ответил. Тогда Никита зашел с другой стороны, увидел остекленевшие глаза да струйку крови на манишке и сразу кинулся за помощью. Официанты быстро собрались у кресел, но близко не подходили.

— Это вы, Никита, сообщили родственникам о несчастье?

Парень от этой чести отказался, передав ее метрдотелю.

— Это так полагается, — встрял Шабельский. — Сами понимаете, такая неприятность. Тут обхождение нужно. Наш Михаил Александрович от этого так перенервничал, что сегодня слег. Но если потребуется…

Родион милостиво разрешил не беспокоить, но спросил, что случилось дальше.

— А ничего, — ответил Никита. — Пока вы с приятелем не подошли.

— Неужели никто из родственников не пытался узнать, что произошло?

Оказалось, никто из гостей даже из-за стола не вышел. Как видно, боялись трупа.

— Откуда же узнали, что Вальсинов мертв?

На это Никита не нашелся, что сказать. Впрочем, как и его напарники.

Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Выстрела никто не слышал, а чтобы мелькнул пистолет — тем более не заметили. Что, в общем, сюрпризом не стало. Родион направился к выходу, но его придержал метрдотель:

— Господин Ванзаров, вы довольны, как вас вчера доставили, жалоб нет?

Вот, значит, какие подробности всплывают из хмельного забытья. Все оказалось проще некуда. Господин чиновник заверил, что всем доволен. Хотя боялся сгореть со стыда.

— В таком случае закрывать нас не будете? Претензии сняты?

Боясь выяснить, чего еще накуролесил в полном беспамятстве, Родион поклялся, что ноги его не будет в «Пивато» в ближайший век. Или дольше. Выскочив на Большую Морскую улицу, он понял, что делать больше нечего. Загадка не раскрыта, и надвигается фуражка городового. Осталась крохотная зацепочка: если кто-то желал Вальсинову смерти, зачем так торопиться? Зачем убивать прямо на свадьбе, рискуя быть пойманным на месте преступления? Ответов не было. А логика молчала.

И тут, засунув руку в карман пиджака, Ванзаров обнаружил смятый листок, список присутствовавших на свадьбе гостей. Буквы наползали одна на другую, строчки шли вкривь и вкось, но фамилии и адреса разобрать можно. Напротив троих накорябаны кривые галочки. Что означают? Он не мог вспомнить. Но интуиция подсказывала начать именно с них.

Темная прихожая пропиталась душным запахом лекарств настолько, что казалось, даже обои источают аромат валерьянки с винным уксусом. К стенам жались короба с хламом, тряпье навалено кучами, так что приходилось внимательно смотреть под ноги, а по углам волновались паруса паутины. Дух запустения и убожества прочно поселился в квартире. Бедность эта была того особого свойства, когда ею гордятся и выставляют напоказ: дескать, смотрите, какие мы нищие, но гордые. И, высоко подняв голову, несем свою нищету. Пусть в лохмотьях, но душа наша спокойна. При этом не желают ударить палец о палец, чтобы заработать на хлеб. С такими бедными, но гордыми Родиону уже доводилось встречаться.

Его проводили в крохотную комнатенку, забитую рухлядью. Давно не стиранные занавески пропускали такой серый свет, от которого и воздух казался серым, впрочем, может быть, он был серым от пыли. В углу комнаты на дряхлом комоде устроилась девица не старше лет восемнадцати. Она не поздоровалась и вообще никак не проявила понимания, что в доме чужие. Только смотрела широко выпученными глазами. С губы медленной сосулькой спускалась густая слюна.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Первое воскресенье после Пасхи.

3

Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо (лат.).