Резервация 2

Антон Сибиряков, 2021

Резервация – это литературный сериал в жанре жесткого криминального триллера. Второй сезон расскажет историю Мирры Пател, жены полицейского Гая Патела, главного героя первого сезона. После пропажи Гая и цепи странных событий, потрясших Голдтаун, Мирра решается отправиться в Резервацию, чтобы отыскать хоть какие-то следы своего мужа. В ее долгом, опасном путешествии, Мирру будут сопровождать проводники – некоторые из них будут людьми, другие же монстрами, выбравшимися из-под кровати. В поисках ответов, отважной женщине предстоит открыть самую страшную тайну Резервации – чем же являются Вавилоны на самом деле.(1-6 эпизоды) Содержит нецензурную брань.

1 эпизод.

Сны — это обрывки воспоминаний. Клочки бумаги из тайного, давно утерянного, дневника. Из детского блокнота, разрисованного яркими фломастерами — пухлого, от исписанных мелким почерком, страниц. Сны — это то, что люди пытаются забыть, или же вечно помнить, все равно… все они, в итоге, находят скомканные клочки. Пожелтевшие листки, в которых кроется всего лишь часть истории. Миг из прошлого, растянувшийся на целую жизнь…

Аня помнила тот вечер — мокрый и серый, когда небо долго не хотело темнеть. Она помнила, как ворочалась в кровати — слишком тихой после панцирных лежанок бункера, и смотрела в окно, через кружевной тюль. На улице слышались голоса — люди пригорода сидели на верандах, пили пиво, и разговаривали о многом. Но только не о том, что происходило за стеной. Не о том, от чего в бункерах резервации так сильно скрипели пружины панцирных кроватей. И не о том, почему дети в гетто истончались от жара солнца, а некоторые и вовсе исчезали. Нет, здесь говорить о таком было не принято. Здесь матрасы были мягкими и тихими. А вода теплой и для всех. И дети здесь были ухоженными, словно куколки. Золотой город был таким, каким Аня его себе представляла. Но она слишком много мечтала о нем в детстве, проведенном за стеной. Голдтаун оказался яркой ширмой, за которой крылось чудовище. В ту ночь Аня поняла это.

Ей снились сны. Обрывки памяти, от которых она ерзала и стонала во сне. А потом кто-то коснулся ее плеча, и она открыла глаза. И удивилась, что за окнами снова было мокро и серо.

— Индира, просыпайся! — Это была Мирра, жена Гая — полицейского, вытащившего Аню из-за стены. — Индира!

Индира — так звали сестру Гая. Девочку, которая умерла. Порой Аня вздрагивала от ее имени. Порой долго не отзывалась. Она так и не привыкла к нему. Как и к новому месту. Но, все то время, пока она жила в доме Гая, на улице Платанов, ей, как и Мирре, приходилось притворяться. И все то время, пока она спала в чужой кровати, Ане хотелось рассказать Мирре, кто она такая на самом деле. Но что-то ее держало, какой-то внутренний страх, закупоренный в стеклянную банку. Ей казалось, что если она расскажет, если отвернет эту глухую крышку, то страх этот затопит их всех. И правда уже не будет иметь никакого значения.

Должно было пройти время. Много времени… Но время — это то, в чем мы вязнем. И чем больше его проходит, тем глубже нас засасывает эта трясина. Мы вязнем в ней сами, и не можем вытащить дорогих нам людей.

— Что? Что такое? — Аня приподнялась на локтях, стараясь разлепить сонные веки.

— Тебе нужно уезжать, уходить сейчас же!

Снов больше не было. Ни обрывков, ни клочков — ничего. Мирра зажгла ночник на прикроватной тумбе и посмотрела на испуганную Аню.

— Был взрыв, — сказала она, — В Голдтауне. Много погибших.

Ее слова звучали так странно в полной, оглушающей тишине. Аня помнила взрывы — после них никогда не бывало так тихо.

— Что, я не понимаю…

— Они придут за тобой, сейчас. Они обвинят тебя. Во всем. Тебе нужно уходить. Быстро!

Испуганная, Аня вскочила с кровати, в майке и пижамных штанах, и метнулась к окну. На улице было пусто и сыро — в лужах дрожали отражения ночных фонарей.

— Мне позвонила Мия Лавлин, из департамента. Предупредила меня. Сказала, что ты совсем не та, за кого себя выдаешь… — Мирра посмотрела на Аню и кивнула. — Как будто я сама не догадалась, что ты не сестра Гая… Но ты хорошая девочка, Индира. И у тебя должен быть шанс.

— Что мне делать? — спросила Аня, понимая, что у нее подгибаются колени. — Я не знаю, я не понимаю, куда мне бежать…

— За стену, — без промедления ответила Мирра. — В резервацию, только так ты сможешь спастись.

Аня помнила ту ночь обрывками. И то серое утро, похожее на вымокшую вату. Как она ехала по пустой дороге, на маленьком автомобильчике Мирры Пател, стараясь собрать мысли в стройную нить. Пытаясь заставить руки не трястись на рулевом колесе.

И еще одно она помнила точно. Место, отмеченное на карте в туристическом буклете Голдтауна. Точку, где они с Миррой должны были встретиться.

***

Он не был психологом, ведь психологи не приходят по ночам. Этот человек… он… сидел в кресле, в углу — будто сам дьявол, сложив когтистые лапы на коленях. И лунный свет подал ему на лицо сквозь оконные занавеси. На его лицо… красное, словно раздраженное частым употреблением спиртного, птичье, с черными бусинами глаз. Этот незнакомец, он никогда не утешал. Но Мирре казалось, что в отличие от остальных, он всегда говорил правду.

— Как ты живёшь после таких утрат? Когда просыпаешься в полной тишине и подолгу лежишь в кровати, боясь коснуться ее холодной половины? Когда жизнь, которая никогда не была одинокой — вдруг стала такой, изо дня в день? Как ты живёшь со знанием того, что никогда больше не сможешь поговорить с человеком? Что он не просто вышел за дверь. Что его больше нет… Как справляешься с тем, что тебя раскромсали на части? Что ты теперь не единое целое, как это было раньше, когда вы с Гаем, наконец, обрели друг друга. Как ты выносишь все это?

Она всегда отвечала ему. Зачем-то. Для чего-то.

— Я живу ради детей…

— Дети? Они когда-нибудь вырастут. И покинут тебя, но их боль по ушедшему отцу, навсегда останется с тобой. Множась, как тени под палящим солнцем резервации… В конце концов, ты останешься наедине с собой. И поймёшь, что не такая сильная, как тебе казалось…

В ту ночь, когда она решилась, странный человек не проронил ни слова. Сидел в кресле, у окна — темная фигура, высеченная лунным светом. Мирра проснулась от его тяжелого взгляда. От его дыхания. От присутствия чего-то злого в их, с Гаем, спальне.

Я сплю, это всего лишь сон, — подумалось ей, и она машинально потянулась к мужу, который спал у нее под боком. Чтобы разбудить его, чтобы понять, в каком кошмарном сне она находится. Но нащупала лишь пустоту — вторая половина кровати была пуста. Темна и тосклива, и словно бы незнакома ей в лунном свете. Если это и был сон, то ей снова не удалось проснуться.

Она прижала тонкую ладонь к груди и посмотрела на незнакомца. Он был там — ждал, покорно сложив руки на тощих коленях.

Я не буду исповедоваться ему, — твердо решила Мирра. Ей нечего было доказывать ни этому призраку, ни самой себе. Гай больше не вернется, и она должна научиться жить с этим. Жить без него.

— Ты уберешься из моего дома! — сказала Мирра темной фигуре. — И никогда больше не посмеешь возвращаться!

Он не шелохнулся. Не ответил, как делал это раньше, и Мирре показалось, что там, в кресле, за развевающимися прозрачными занавесками, сидит кто-то другой. Тонкий человек, словно бы свитый из стальных жгутов.

От испуга она включила ночник — кресло у открытого окна было пустым. Тварь, что приходила к ней, боялась света. Как монстр из детства, прятавшийся под кроватью днем и выползавший на волю глубокой ночью.

— Господи, — Мирра присела на край кровати и протерла лицо руками. Она устала. Ее состарили, измотали эти несколько месяцев ожидания. С тех пор, как Гай ушел, миновали недели, но ей казалось, что прошли годы. Время посыпалось на нее, будто пожелтевшие листья. Дни кружились вокруг и падали на сырую землю. И от них не оставалось и следа.

Все, что у нее осталось от Гая, это незнакомая девочка, с татуированными плечами, которая заявилась к ней на порог. Девочка из-за стены, с безумным упорством утверждавшая, что она и есть умершая Индира Пател. Мирра не знала, как и откуда у нее взялись документы на это имя, но точно знала, что эта девочка последняя, кто видел ее мужа. И поэтому, когда порой ей хотелось схватить эту девчонку за плечи и хорошенько шмякнуть о стену, она заставляла себя остановиться. Остыть. Настанет время, думалось Мирре, и правда всплывет на поверхность. А пока она должна была беречь эту девушку, как последний лучик надежды.

Мирра поднялась с кровати — красивая женщина с тонкой талией и копной пышных волос — и подошла к окну. На улице было спокойно и тихо. Только что прошел дождь и теперь воздух полнился свежестью. Она облокотилась на подоконник и вдохнула полной грудью, а потом закрыла ставни и спустилась вниз, попутно заглянув в спальню к детям — ее малыши крепко спали в своих кроватях. Внизу, на кухне, Мирра открыла холодильник и налила себе стакан молока. Поднесла к губам и в этот момент в тишине зазвонил телефон. От неожиданности Мирра выронила стакан, и он со звоном шлепнулся на паркет. Молоко белым пятном расползлось по полу кухни.

Она ждала звонка. Но все равно оказалась к нему не готовой.

«Когда-нибудь тебе позвонят. Среди ночи, оторвав тебя от тягостных снов. Настанет время правды. Но сейчас, так яростно ее желая, в тот момент ты предпочтешь ее не знать. Голос в трубке скажет, что Гая больше нет. Что они нашли его тело в тех проклятых песках. И тогда твоя прежняя жизнь, те ее угольки, что все еще теплились в тебе — остынут. Отныне ты будешь жить по-другому…»

Тот человек, призрак в кресле, он готовил ее к этому. Каждую ночь. И вот — она оказалась не готова.

Трясущимися пальцами Мирра подняла трубку и поднесла к уху.

— Мирра? — послышался в трубке женский голос. — Мирра Пател?

— Да, — прошептала она, ощущая, как все холодеет внутри.

— Меня зовут Мия Лавлин…

В ту ночь, когда она решилась ехать на поиски Гая в резервацию, к ней в спальню приходило нечто иное. Не призрак, а кое-что осязаемое, то, что могло добраться до нее, причинив ей физическую боль. Обжигающая враждебная пустота ползла из-за стены гетто и расползалась по Голдтауну, словно щупальца громадного осьминога. Словно чума, которую было не удержать за рукотворными стенами.

В ту ночь, когда Мирра решилась, она открыла двери этой пустоте. И пустота заполнила ее всю, без остатка.

***

Дэйт — очкастый толстяк в вытянутой футболке — почесал закозлившуюся бороду.

— Да, — наконец ответил он. — Видел ее. Пару дней назад. Здесь, на заправке.

Все это случилось еще до того, как к делу подключился Пол Маккензи из совета безопасности — допрос в тот вечер вел обычный патрульный, дежуривший на сутках. Он был черным и широко улыбался, записывая что-то в блокнот, то и дело слюнявя колпачок ручки. Дело было в одиннадцатом часу, на заправке по Флейтон-стрит, принадлежавшей Тексако.

— Сможете описать ее поведение более подробно? — спросил темнокожий патрульный, снова показав Дэйту снимок подозреваемой девушки.

— Да, собственно, она вела себя, как обычно… я имею в виду, как остальные, — он пожал плечами. — Я бы не вспомнил ее, если бы не эти… ну… — он хлопнул себя по плечу — татушки. Какая-то японская тематика…

— Хорошо, ее действия, опишите их.

— Она зашла, оплатила бак, прошлась между рядами, — он неопределенно махнул на витрины, заваленные хламом, — купила воды и каких-то чипсов и… темные очки еще, да, я вспомнил, наверное, это важно, вот с той вертушки сняла их, но так и не надела…

— Угу, — кивнул полицейский, широко улыбнувшись. — Значит очки?

Дэйт нервно сглотнул:

— Ну, да. Очки. Она же в розыске, теперь ей понадобятся все эти шпионские штучки.

Патрульный пристально посмотрел на толстяка поверх блокнота:

— Она говорила с вами на отвлеченные темы?

— Нет, нет, только…по существу, по делу, да…

На самом деле они перекинулись парой словечек. Он спросил ее, как дела. Она не ответила. Он перегнулся через прилавок, чтобы оценить ее зад, и крикнул, что может быть ей еще что-то нужно, намекая на дрочку за деньги. Но девушка только кисло посмотрела на толстого продавца и, забрав покупки, вышла прочь. На ней были дурацкие пижамные штаны и белая майка-алкоголичка, открывающая татуированные плечи.

— Хорошо. Вам известно, в чем обвиняется эта женщина? — патрульный опять ткнул фотографией Дейту в лицо.

— По телеку сказали, разыскивается из-за того взрыва…

— Это террористка, все верно, — кивнул полицейский. — Ваши показания очень ценны. А теперь скажите — встречалась ли она с кем-то еще. И куда направилась после того, как отъехала от заправки?

Дэйт мог сказать, что видел еще одну женщину, тонкую, темноволосую тростинку, подсевшую в машину к той террористке. Но он не был уверен — плохо спал в последние дни и слишком много пил спиртного вперемешку с газировкой. Поэтому он пожал плечами. Нет. Никого. Она села в свою убогенькую тачку и потащилась на восток. В пустыню с этими гребаными перекати-поле. К КПП и кордонам.

— То есть — она поехала в сторону гетто? — уточнил патрульный.

— Да, если считать, что она нигде не свернула — она поехала в сторону резервации.

***

Отец Гая как-то сказал, что есть места, которые не отпускают. Которые держат тебя, словно цепи. И какой бы длинной ни была эта цепь, рано или поздно кто-нибудь дернет за нее и тебя потащат обратно. Люди — заложники мест, заложники одних и тех же вещей и событий. И теперь Мирра понимала, насколько верными были те слова. Она услышала их, когда Гай с отцом пили пиво на веранде. Стояла вечерняя прохлада и двое мужчин отдыхали после тяжелого трудового дня. «Цепи не отпускают тебя, никогда. Крепко держат твой ебаный индийский зад», — так сказал отец Гая и тот кивнул ему, а потом обернулся к Мирре.

–Милая, ты тут, а я и не услышал.

И они свернули этот разговор. Они нечасто позволяли себе откровенничать при Мирре. И еще реже говорили о резервации.

Цепи есть у каждого. Но иногда мы добровольно подставляем свою шею под чужие кандалы. И они утягивают нас за собой, на самую глубину, в незнакомый нам, страшный кошмар. Теперь Мирра понимала это. Но ничего не могла с этим поделать.

— Может это из-за меня, — сказала Аня. Она сидела на пассажирском сидении, пристегнутая поясом безопасности и уныло смотрела в окно. Ее руки были в масле от чипсов, которыми она только что хрустела. По обе стороны дороги проплывал пейзаж пустыни, погруженной в сумерки.

— Что? — спросила Мирра.

— То, что случилось. Взрыв. Мне кажется, я принесла это с собой, из-за стены…

— Не говори глупостей.

Жизнь — это кольцо. Чертов индеец был прав. Кольцо, и ей не стоило даже пытаться сбежать за его пределы, вырваться из собственного ада. Она вернется туда, откуда все началось. И все повторится заново.

— Мы, как чумные, — сказала Аня. — Лезем из-за стены, и заражаем здоровых своей болезнью. Всей этой жестокостью, всем этим террором…

Мирра помолчала, глядя на дорогу. В свете фар мелькала пунктирная полоса разметки. Убегала под колеса быстрого автомобиля.

— Расскажешь о себе? — наконец задала вопрос Мирра.

Аня прижалась лицом к боковому стеклу и закрыла глаза:

— Нечего рассказывать.

— Как тебя зовут?

— Аня…

Мирра кивнула. Стиснула челюсти. В ней была, закипала эта злость. За обман, хоть она и раскрыла его в первый же день. Но она снова заставила себя успокоиться.

— Почему он спас тебя? Мой муж…

— Я не знаю…

— Ты не хочешь рассказывать…

— Я не знаю! — резко повторила Аня. — Он хотел, чтобы я рассказала о том, что случилось с ним. И со мной. И с Антоном. Но я подвела его. Я не смогла… не смогла заставить их слушать… Вас слушать…

В глазах ее дрожали слезы. Мирра видела это в отражении темного лобовика.

— Он говорил, чтобы я жила. Он вытолкнул меня к стене, и я перебралась через нее, хотя и не верила, что способна на это…

— Он всегда был таким. Мой муж. Хоть и не признавал. Всегда тащил других, наплевав на себя.

— Он был хорошим, — прошептала Аня.

Мирра кивнула.

«И что бы теперь подумал о тебе твой хороший муж, а, Мирра? Он остался там, вытащив эту девчонку из-за стены, а ты теперь везешь ее обратно…»

Голоса в голове. Они ничего уже не могли изменить. Все было решено. И Мирра только прибавила газу.

***

Пол Маккензи — сорокалетний коп со стажем, перебравшийся в совет безопасности по настоянию жены, переминался у стеклянной двери начальства. Грузный и угрюмый, поседевший в тридцать, сейчас он больше напоминал неуклюжего медведя, чем опытного сыскаря. Маккензи коротко стригся и носил широкие рубахи с короткими рукавами. Обильно потел и ездил на Кадиллаке Калаисе шестьдесят пятого года. Но все то, что обретало какие-то линии и черты, сейчас не имело никакого значения. Маккензи мялся у двери, как в детстве мялся у двери школьного директора, и не мог заставить себя войти. Он был хорошим копом, был ищейкой у себя в отделе, но не любил подобных встреч.

Наконец, он все же взялся за хромированную ручку стеклянной двери. В коридоре было душно, и ручка казалось раскаленной. А все вокруг казалось враждебным.

«Начальник отдела по борьбе с терроризмом Натан Хоув» гласила надпись на матовом стекле. А за ней проглядывались силуэты стола и сидящего за ним человека.

Утром жена выгладила Макензи широкую белую рубаху навыпуск и выставила на брюках стрелки.

«Твой главный день», — она чмокнула его в щеку, оставив след от помады. Было семь утра, а она уже намазалась помадой и накрутила бигуди. Она всегда выглядела для него на миллион.

Главный день. Маккензи повернул ручку и вошел в кабинет.

Натан Хоув поднял взгляд, оторвавшись от клавиатуры ноутбука. Его седые волосы были аккуратно уложены лаком, а лицо нагладко выбритым и серьезным. Он кивнул и прикрыл ноутбук.

— Пол! Доброе утро. Пожалуйста, присаживайся.

— Доброе.

Маккензи устало опустился в кресло. Подагра снова обострилась, и суставы ног ныли с самой ночи.

— Готовился к этой встрече? — спросил Натан Хоув, озорно блеснув глазами.

Маккензи пожал плечами:

— Думал, моя работа заключается в бумажках…

Натан закинул ногу на ногу, слегка отъехав в кресле назад.

— Мне посоветовали тебя, как хорошего копа, который умеет находить. И умеет убеждать. Добиваться поставленных целей.

— Лестно слышать.

— Выпьешь?

— Только воды.

Хоув удивленно поднял бровь.

— Ты не пьешь?

— Бросил. С лишним весом это дурная привычка.

Будучи копом Маккензи изрядно напивался в барах поле смены. Жена заставила его бросить — и службу в полиции и выпивку. «Детей у нас нет, — сказала она тогда, — поэтому мы должны беречь себя друг для друга». Ее звали Нора. Пятнадцать лет назад, когда они с Маккензи решили, что готовы, у нее диагностировали бесплодие.

— Дурная, все верно, — кивнул Хоув. — Тогда воды.

Он поднялся из-за стола и подошел к стеллажу у стены. Подтянутый для своих лет, в темных брюках и синей рубашке с галстуком, он открыл дверцы и Маккензи увидел несколько бутылок виски на стеклянных полках.

— У меня тут мини-бар, — улыбнулся Натан Хоув, доставая пластиковую бутылку негазированной воды. — Вот, держи.

Он бросил ее Маккензи, и тот неловко поймал ее вспотевшими руками.

— Спасибо.

— Скажи, ты бывал в резервации? — задал вопрос Хоув.

— Приходилось, — Маккензи отвинтил крышку и хлебнул теплой воды, безвкусной, как бумага. Ему казалось о том, что он бывал в резервации, знала вся Европа.

— Как далеко? — Натан Хоув потянулся было к бутылке с виски, но потом запер мини-бар и вернулся к себе за стол.

— Песчаный квартал, — растерянно ответил Маккензи.

— Угу, угу… песчаный контролируется миротворцами. Но и их там почти не осталось… Вот, гляди, — Натан Хоув достал из ящика стола папку с бумагами и бросил ее на столешницу. — Какая у нас красотка.

Маккензи отставил бутылку с водой и раскрыл папку. Там лежало досье с фотографией юной темноволосой девушки. Аня Климко — прочитал он и поглядел на начальника отдела по борьбе с терроризмом.

— И кто она такая? Эта Аня Климко?

— О, так ее звали там, за стеной. Аня Климко. В Голдтауне она была известна, как Индира Пател. Сообщники помогли ей получить документы. Все они сейчас задержаны, включая начальника миграционной службы по фамилии Лавлин. Целая ячейка террористов. Можешь себе представить? У нас под носом…

— Они что-то готовили? — Маккензи осторожно взглянул на Хоува. — Только не говорите, что этот взрыв…

Натан Хоув кивнул, пристально глядя на Маккензи:

— Готовили. И смогли осуществить. Их целью был парламент.

— Но бомба взорвалась не в парламенте…

— Нет. Сам парламент просто здание, хоть и является одним из символов демократии в Объединенной Европе. Но целью террористов были люди, заседавшие в нем. Парламентарии, которые должны были, в большинстве своем, собраться на похоронах почившего Льва Кёнига. Бомбу просто не довезли. И она рванула посреди толпы простых горожан.

— История… — Маккензи развел руками. — Разве такие не для вашего отдела?

— История для тебя, Маккензи, — Хоув наставил на собеседника палец. — И для твоего послужного списка. Найдешь девчонку живой или мертвой и твои дела пойдут в гору. Здесь, в совете безопасности. Мало кому выпадает такой шанс. У тебя есть все для этого.

— Эта девчонка, — Маккензи посмотрел на фотографию в досье. — Она сумела сбежать? Обратно в гетто? Как такое возможно?

— Все виновные в этом уже арестованы. Их ждет трибунал и пожизненное лишение свободы за измену родине. Но люди жаждут крови. Они требуют наказать всех виновных. И парламент потребовал от совета безопасности вернуть эту девчонку — живой или мертвой. И мне рекомендовали тебя. Ты возглавишь группу моих самых опытных сотрудников и поедешь с ними в резервацию. Это твое дело, Маккензи. Теперь только твое.

***

Солнце угасало и день плавно перетекал в сумерки. Здесь, в пустыне, сумерки были другими — темными и холодными, как крепкий, остывший кофе. В такой темноте особенно сильно ощущалось одиночество. Когда нет ни огней, ни фар машин, ни гомона людских голосов. В такую ночь, словно бы летишь сквозь бездну космических пространств. И знаешь, что спасения не будет.

На контрольно-пропускном пункте движение велось в шесть полос, по три — на въезд и на выезд. Повсюду светили прожектора, и в свете их, подобно титанам, высились солдаты с нашивками Альянса и с оружием наперевес. Единственные артерии — шесть асфальтовых дорог — связывающие Европу и резервацию, были туго перетянуты полосатыми шлагбаумами.

Мирра пристроилась в левый ряд и поглядела на Аню. Веснушчатое лицо без косметики, вздернутый нос, черные волосы, убранные в конский хвост. Такая хрупкая…

«Совсем ребенок — подумалось Мирре. — А внутри — сильная и упорная женщина, свитая из стальных жгутов. Ей хотелось бы смеяться и бегать на заднем дворе с моими ребятишками. Но то, что случилось с ней в резервации, состарило ее. Поселилось в ней, будто паразит. Она больше не будет ребенком. Никогда. То, что поселилось в ней, теперь стало ею»

— Сколько тебе лет? — спросила она у Ани.

— Шестнадцать, — ответила та, разглядывая расхаживающих с автоматами солдат. — Эти… они нас пропустят?

— Пропустят. Мия Лавлин обещала позаботиться об этом. К тому же, на въезде не досматривают так, как на выезде.

— Ну, я же террористка, — усмехнулась Аня.

— Только не говори об этом на посту, хорошо?

Аня устало улыбнулась. Ей хотелось спать. Она так и не выспалась за эти дни. Хваталась за сон в любое время, как голодная, жадная нищенка. И все равно, так и не успела выспаться.

— Можно тебя спросить, Индира?

— Я Аня.

— Аня, — усмехнулась Мирра. — Да, точно. Так можно тебя спросить, Аня?

— Наверное, — пожала девушка плечами в ответ.

— Это будет трудный вопрос для тебя. Но для меня твой ответ будет еще труднее. Ты думаешь, Гай еще жив?

Аня вспомнила, как он кашлял кровью. Как кожа на его руках облазила и пузырилась от химических ожогов. Ей хотелось верить, что он жив, и будь она девчонкой из Голдтауна, она бы с радостью закивала в ответ. Но ведь она не была девчонкой из Золотого города. И никогда ей уже не станет. Поэтому она коротко мотнула головой в ответ. Сдерживая дурацкие слезы.

Мирра зло стиснула зубы.

— Ты… — сказала она, но не нашла слов.

— Была химическая атака… — попыталась оправдаться Аня.

— Ты не понимаешь! — оборвала ее Мирра, — я до сих пор чувствую его! Чувствую, что они жив! Может, я дура, что оставила детей и поехала искать их отца в самую ебучую часть этого мира! Но я не могу так больше!

Аня посмотрела на Мирру, ожидая увидеть слезы, но темные глаза индуски были сухими. В них горела только адская злость.

— Я так больше не могу, — повторила Мирра.

— Нужно ехать, — кивнула Аня на дорогу. — Наша очередь.

Как только они подъехали к пропускному пункту, к ним сразу же подошли люди в камуфляжах и женщины приспустили стекла.

— Документы, — попросил военный — его лица почти не было видно за длинным козырьком военной кепки — и протянул руку.

— Да, да, сейчас, — Мирра открыла бардачок и вынула паспорта. — Вот, держите.

— Пател, Мирра, — камуфляж посветил в лицо Мирре. — Это вы, так точно?

— Да, все верно.

— Пател, Индира, — военный нагнулся и посветил фонариком Ане в лицо. Она зажмурилась и прикрылась рукой. — Пожалуйста, мисс, не закрывайте лицо. Пател, Индира — это вы?

— Да, это я, — ответила Аня, опустив руки к коленям.

— Вы не похожи на родственников.

— Она приемная, паспорт… он недавний, — заикаясь, сказала Мирра. — Мы поменяли ей имя и фамилию, так уж положено в индуистских традициях…

— Да? Довольно интересные у вас традиции, — монотонно ответил военный. Он распрямился и открыл дверцу со стороны Мирры. — Выйдете-ка из машины, пожалуйста, обе.

— Что? Зачем это? — Мирра попыталась закрыть дверцу, но камуфляж держал ее крепко.

— Не нужно спорить, миссис Пател. Выйдете и положите руки на капот, — он снял рацию с портупеи и прижал к губам. Нажал кнопку. — Красный Фиат, номер Джи Ти семь ноль пять, владелец Мирра Пател. Нужна информация. Повторяю — нужна информация о возможной причастности к террористическому акту…

— О, нет… — прошептала Аня, выходя из машины. Она оперлась руками о холодный капот. — Только не это…

***

Монстры. Они преследуют нас целую жизнь. Появившись однажды, они навсегда остаются с нами. Иногда это всего лишь тени, воспоминания, которые ждут ночи, чтобы повылазить из темных углов. Но порой монстры самые настоящие. Порождения тьмы, чьих-то чужих разумов и кошмаров. Когда мы теряем близких, когда они блуждают в темноте, мы продолжаем их звать. Просим их вернуться. Протягиваем к обжигающей пустоте свои дрожащие, исцарапанные руки. И нас слышат. Но не те, кого мы пытаемся отыскать. Твари лезут из этой бездны и становятся нашими личными монстрами.

Когда Мирра встала у капота и опустила руки на его горячую крышку, она увидела своего проводника. Ту тварь, что являлась к ней в последнюю ночь перед отъездом. Жуткое создание с белой вытянутой головой и алой прорезью рта. Оно сидело на заднем сидении ее автомобиля. Глядело черными бусинами глаз. И улыбалось, оголяя красные десна. Оно выжидало. Ждало ее краха, ее поражения.

Что ты за тварь? — подумала Мирра в ужасе. Но, кажется, она знала ответ. Это чудовище вылезло из-за стены, оттуда, где сейчас находился ее муж. Мирра была уверена, что и Гай видел эту тварь, прежде чем пропасть.

А рядом с этой безумной тварью сидела еще одна фигура — громадная тень с горящими глазами. И она тоже смотрела на Мирру.

— Что вам надо?! — закричала Мирра и сильные руки военного скрутили ее запястья, приложив лбом об капот. — Что вы хотите от меня?!

— Миссис Пател, вы оказываете сопротивление, вы понимаете? — поинтересовался военный с издевкой. — Усугубляете свою ситуацию.

— Отвали от меня! — взвизгнула Мирра, пытаясь вырваться. — Пошел на хуй!

— Хорошо, отлично! Это дает мне право… — тяжело дыша, сказал военный, навалившись на Мирру и заломив ей руки за спину, — использовать это…

Она почувствовала на запястьях холодные браслеты наручников. Через секунду они сдавили ей руки, защемив кожу.

— Что вы творите? — крикнула Аня, развернувшись, — отстаньте от нее!

— Положите руки на капот, мисс, — сказал голос из слепящего света. Щурясь, Аня вгляделась в этот свет, но увидела только нацеленное на нее дуло автомата. — Положите руки на капот!

У военного, который заковал Мирру в наручники, зашипела рация.

— Красный Фиат, Джи ти семь ноль пять. Владелица Мирра Пател. Пропустить. Повторяю — пропустить!

Военный сорвал рацию с портупеи и нажал кнопку:

— Повторите!?

— Приказ — пропустить. Приказано пропустить, как слышите?

— Я не понимаю…

— Пропустить. Приказано — пропустить! — повторила рация. И военный, наконец, отпустил кнопку приема, на которую все еще с силой нажимал.

— Не понимаю… — повторил он.

— Лучше вам пропустить, — сказала с капота Мирра Пател.

— Заткнись! — рявкнул военный. — Сука черномазая!

Мирра смеялась. Где-то там, внизу, распластанная на капоте своего красного автомобильчика, скованная наручниками. Она смеялась. И Аню это испугало. Впереди их ждала лишь тьма. И им нужно было постараться сохранить в ней свой рассудок. Но что, если обе они давным-давно были безумны? Две сумасшедшие, совершенно ненормальные «madame», жаждущие встречи с этой тьмой? А что, если не обе, а всего лишь одна? От таких мыслей Аню пробрало до костей, а внутри живота закрутился хула-хуп.

Солдат расстегнул наручники, и Мирра медленно поднялась на руках. Обернулась к пограничнику. К его покрасневшему, перекошенному злобой лицу. Ее разворот, в свете прожекторов, был похож на соблазнительный танец из какого-нибудь сраного мюзикла. Ей только и оставалось, что откинуться на капоте назад и раздвинуть ноги. Но она всего лишь молча посмотрела на военного. А потом вернулась за руль.

Что он пережил? — подумалось Ане. Она коротко посмотрела на солдата, все еще преграждавшего им путь. Он стоял с автоматом наперевес — как будто призрак, как обветшалое пугало на деревянном шестке. — Возможно, он потерял кого-то из близких в том взрыве?

Она села на пассажирское сидение, рядом с Миррой и пристегнула ремень. Надела черные очки, купленные на заправке, у толстого бородатого мудака за кассой.

Мирра надавила на сигнал клаксона, и Аня подпрыгнула от неожиданности.

Солдат тоже вздрогнул, пришел в себя и отошел в сторону. За ним, освещенный фонарями, поднимался вверх полосатый шлагбаум.

— Едем, — сказала Мирра и посмотрела в зеркало заднего вида. Там, позади, никого не было, не могло быть, но Мирра смотрела пристально, так жутко, что Аня обернулась. Задние сидения были пустыми и темными.

Автомобиль мягко покатил по асфальту и вскоре пост КПП остался позади.

Мирра молча вела машину и думала о том, что увозит из привычного мира своих демонов. Там, в надкроватном мире, она вспоминала о них только по ночам, когда ложилась спать, стараясь не свешивать ногу с кровати. А с наступлением утра забывала. Но здесь, на границе миров, в подкроватном мире, все ее чудовища обретали плоть. Становились проводниками. У каждого из людей свои чудовища. Там, в мире света и взрослых дел. Но здесь, в пыльной и темной резервации, чудовища не делились на своих и чужих. Они были общими.

Впереди лежала пустота. Он обволакивала машину со всех сторон, просачивалась внутрь сквозь щели, лилась под ноги. Холодная, вязкая жижа, пожирающая свет. Мир горел где-то там, позади. В зеркалах, отражающих прошлое. Превращался в точки кружащих светляков. И чем дальше Мирра с Аней удалялись от КПП, тем тусклее становился этот свет. И все добрые воспоминания стирались, пропадали, как запахи прелой листвы под выпавшим, запоздалым снегом. Они уступали место кошмарам. Аня чувствовала, как зудело все ее тело от набухших гнойных ран. Как они лопались, выпуская на волю весь смрад, скопившийся под кожей за то время, пока она старалась начать новую жизнь.

“Жизнь — это кольцо, сука. Ты снова вернешься ко мне. Даже после смерти”

Эти слова никогда не принадлежали похотливому индейцу. Через него, через его поганый рот, с Аней разговорила сама Резервация.

Мы не вернемся, — подумалось ей, и она зажала холодные руки между колен. — Мы никогда не вернемся обратно.

— Мия сдержала слово, — сказала Мирра холодно. Будто провела ножом. Но внутри у нее бушевал огонь. Она подумала, что должна была что-то говорить. Себе самой. Лить воду слов на разгоревшийся в груди пожар. Чтобы убедить себя в нужности принесенных жертв. Голдтаун всегда был чудовищем, скопищем ядовитых гадов, шипящих, голодных мразей, ползавших под маской утопических свобод. Мия Лавлин сдержала слово, но теперь ей самой нужно было бежать. Закрыть все двери и постараться залечь на дно. Но вся штука была в том, что из Европы можно было сбежать только за стену. А значит Мия Лавлин была обречена стать кормом для ползучих гадов. Жертвой уродливым, кровавым богам.

— У нее будут неприятности? — спросила Аня.

— Думаю, все будет хорошо.

Конечно же, не будет. Все это было частью какого-то заговора, по случайности превратившегося в мясорубку. И теперь эта мясорубка перекрутит всех, до кого сможет добраться.

— Ты покажешь дорогу? — спросила Мирра. — Туда, где вы с Гаем виделись последний раз?

Аня кивнула. Для начала им нужно было ехать прямо, не сворачивая. По обезлюженному песчаному кварталу, мертвому многие годы.

Он все еще опасен, — подумала Аня, глядя в окно. Там, за стеклом, она видела раззявленные, искаженные временем, рты и обтянутые высохшей кожей черепа. Тела, с ввалившимися грудными клетками. Песчаный квартал напоминал древнюю погребальную пирамиду, в которой покоились набальзамированные тела царей. Их мумии тлели в тяжелых саркофагах, но стоило только сдвинуть крышку и запустить руку в иссохшую плоть, как тут же в ладонь ударило бы жало скорпиона. В резервации даже то, что было мертво, несло в себе огромную опасность.

— С детьми все хорошо, — помолчав, кивнула Мирра. Казалось бы, она говорила это Ане, но, конечно же, эти слова она адресовала себе. — Они у бабушки, она не даст их в обиду. Никогда.

Она улыбнулась, так и не посмотрев на Аню. А та лишь кивнула в ответ.

Все будет хорошо. Что им оставалось еще говорить друг дружке? Двум незнакомым женщинам, запертым в крошечном автомобиле в окружении пустоты. Ничего. Только тешить себя этими мыслями. Дурацкими иллюзиями, что все будет хорошо.

— Так темно, — Мирра посмотрела по сторонам, но увидела в стеклах только отражение своего лица. — Хотя только вечер.

— Мы успели проскочить, — ответила Аня. — Границы закрываются в восемь.

— Жалеешь, что успели?

— Я… — Аня запнулась. — Нет. Не жалею. Просто вспомнила, что успели.

Как она могла жалеть? О чем? Ее место всегда было здесь, не там. Она попала в Голдтаун по ошибке, по стечению обстоятельств. Обманом, если уж быть честной на все сто. Наверное, она не осмелилась бы жалеть о чем-то, кроме того, что случилось в Резервации. И поэтому жалела, что сбежала. Ведь тогда Мирра сейчас не ехала бы вглубь Резервации, а смотрела мультики на диване с детьми. Ждала бы Гая, рыдая в подушку. Но осталась бы там, в мире света и счастливых улыбок. Ей было для чего жить. Но она была той породы, какая хватается даже за призрачную нить, а Аня была для нее целым канатом, ведущим к Гаю.

Можно ли любить человека так сильно, чтобы отдать ему свою жизнь? Когда-то Аня любила так своего отца. И теперь она знала, что можно. Нашла подтверждение своим чувствам, которые часто считала выдумкой. Можно бросить все ради того, кого искренне любишь. И пойти за ним в самую бездну.

— Он очень тебя любил. А ты его, — Аня поглядела на Мирру сквозь темные стекла очков. — Представляю, какой счастливой семьей вы были.

Мирра коротко кивнула. Хотела было что-то сказать, но слова встали комом в горле.

На заднем сидении зашевелился монстр. Его лицо приблизилось к Мирре, она видела это в зеркале над лобовым стеклом. И его теплое дыхание легло ей на шею.

“Девочка бередит твои раны, — зашептал призрак. — Ты так сильно любила своего Гая, что давно стала с ним неразделима. Разве ты не ощущаешь внутри себя пустоту? Разве не чувствуешь, что там, где был он, только окровавленная дыра? Дыра, которую ты не сможешь заштопать, не сможешь заполнить кем-то другим. Даже детьми. И со временем ты сама превратишься в эту мясную воронку. И будешь существовать в таком виде внутри своих детей”

— Нет! — твердо ответила Мирра, сжав челюсти. Аня удивленно поглядела на нее.

— Я думала…

— Не думай! — оборвала ее Мирра. — Все, что во мне, это мое! Не лезь туда, будь добра, хорошо?!

— Да, конечно, — испуганно согласилась Аня.

— Вот и хорошо. Открой бардачок. Он с твоей стороны.

Аня послушно щелкнула замком. Внутри лежал тяжелый револьвер и коробка с патронами.

— Гай держал его дома, под замком. Но он не был этим ебаным моралистом. Он говорил — ты всегда знаешь, где ключи. Если почувствуешь, что надо, то сможешь взять его.

— Он заряжен?

— Я не смотрела. Было некогда.

Аня осторожно взяла револьвер. Тяжелый и холодный. С шершавой рукоятью. Она откинула барабан. Шесть камор были пусты.

— Пустой.

— Заряди, — сказала Мирра.

Она боится его. Думает, что сможет выстрелить. Но вряд ли решится на такое, — подумала Аня, открыв коробку с патронами и зарядив пистолет.

— Ты стреляла когда-нибудь? — поинтересовалась Мирра.

— Приходилось, — Аня положила револьвер на место и закрыла бардачок.

— Убивала?

— Да.

Перед глазами мелькнуло окровавленное лицо наемника Плеймна. Гай проломил ему череп тяжелой сливной решеткой, но ублюдок все еще дышал. И тогда Аня выстрелила ему в голову.

— Думаешь, придется делать это снова?

Аня пожала плечами:

— Надеюсь, что нет.

Мирра сбавила ход и поглядела на Аню:

— Как это? Трудно спустить курок в первый раз?

Резервация начинает завладевать ею — Аня посмотрела на Мирру, на ее красивое лицо, на большие глаза, подведенные тушью. Они только в самом начале пути, а Резервация уже начинает заполнять ее душу. Во всех, кто оказывается по эту сторону, начинают пробуждаться звериные инстинкты. И в этой тьме им невозможно противостоять.

— Мне не хочется об этом говорить, — сказала Аня. — Не думаю, что стоит это обсуждать.

— Почему же? — с вызовом спросила Мирра.

— Потому что это мое. А мое останется при мне, хорошо?

Мирра хмыкнула, и Аня почувствовала себя лучше. Как будто силы возвращались к ней, наливали ее ослабшее тело. Она словно оживала, выпрямлялась навстречу взошедшему солнцу, подобно увядшему цветку.

Кем я была все эти дни? — с ужасом осознала Аня. — Я превращалась в безликую тень… Мое место здесь, в Резервации. Только здесь я чувствую себя живой. Потому что здесь нужно выживать, плыть против течения.

Она посмотрела на Мирру и поняла, что держит подбородок высоко. Смотрит не исподлобья, не боится быть пойманной, не стесняется быть собой. Она поняла, что возвращается домой.

Когда все кончится, — поняла Аня, — я не захочу уезжать отсюда.

Машину затрясло. Кусок бетонированной дороги кончился — дальше, во тьме, лежали лишь две колеи, продавленные в песке и напоминавшие стиральную доску. Под днищем автомобиля заскрипел, зашаркал песок. Словно бы машина не ехала сама, а ее тащили вперед невидимые цепи. И остановиться, дать задний ход, теперь уже было невозможным.

Мы рыбки в ночном океане, — сонно подумалось Ане. — Две маленькие глупые рыбешки, попавшиеся на крючок. Нас вытянут из темной воды и, в ожидании разделочной доски, бросят задыхаться. Но мы будем еще живы, когда скользкие от крови руки прижмут нас посильней и возьмутся за нож. Все наши желания, вся наша решимость выплеснутся из нас, когда острие разделочного ножа вспорет нам животы. Нас приготовят на раскаленной сковороде и подадут в соусе. Хищникам. Таким, как Плеймн и Гаспар. Вечно голодным до дешевых глупышек, как мы.

Веки тяжелели, но Аня не хотела засыпать. Ей казалось, что если она уснет, то уже не проснется. Мирра с безумным упорством вела скрежещущую машину вперед, давила на педаль и вжималась в рулевое колесо до белых пальцев. Им нужно было остановиться, переждать эту ночь, но Аня знала, что предлагать такое разгневанной женщине за рулем было безумием. Еще немного и машина увязнет в песке. Один неверный поворот — и им придется тащиться пешком. Но Мирра должна учиться на собственных ошибках. Словами и предостережениями ее было не остановить.

А снаружи все громче завывал ветер и по стеклу стучали острые песчинки. Звук этот был похож на шкворчание раскаленного масла. Когда Аня была маленькой, отец по утрам жарил ей сырники на чугунной сковороде. Собирал в ее потрепанный ранец тетради и книги, и бережно укладывал пластиковый контейнер с едой. А она гундосила, что снова придется есть эти дурацкие сырники. Подрумяненные, с затвердевшими комочками творога внутри.

Поразительно, — подумалось ей, — какой глупой я была тогда. И поразительно, насколько поглупела с той поры. Как сильно тогда я должна была ценить жизнь. Каждый ее момент. И сейчас. Я должна ценить ее еще больше. Но я иду на поводу у свихнувшейся женщины, которая волочет меня в самую сердцевину тьмы. Когда я перестану чувствовать вину за то, что просто выжила? Что еще не сдохла и дышу? Я никому не должна. Но раз за разом раздаю эти ебучие долги!

— Нужно переждать, — эти слова она произнесла вслух, хоть и не собиралась.

Мирра отвлеклась от дороги и коротко взглянула на Аню.

— Что, прости?

— Переждать эту ночь.

— Ни за что! У нас нет на это времени.

— Если мы застрянем, времени понадобится еще больше, — твердо возразила Аня.

Мирра зло хлопнула по рулю. Она держалась сколько могла. Но злоба взяла над ней верх.

— Ты… — выплюнула она со злостью. — Ты виновата в том, что я здесь! Что я вынуждена была бросить детей и поехать в чертову резервацию за своим мужем!

— Нет, — Аня мотнула головой. — Ты сама это выбрала.

— О чем ты говоришь, девочка?! — нервно хохотнула Мирра. — О каком выборе? Ты сделала его за меня, когда появилась на пороге моего дома!

— Об этом я действительно жалею. Но выбор за тебя я не делала! Ты сама решила ехать за Гаем, — Аня сняла очки и посмотрела на Мирру, не отводя глаз. И поняла, что держит подбородок высоко, как пику. — Ты сама решила, что он жив! И что у тебя хватит сил вытащить его отсюда! Так что будь добра не перекладывай на меня свои решения! Я сказала тебе, что Гай мертв!

Мирра с силой ударила по тормозам. Так, что их бросило вперед, на лобовик, и только пристегнутый ремень спас Аню от удара лбом о приборную панель. Как жгут, он передавил ей грудь, сдавив дыхание.

— Не смей так больше говорить! — рявкнула Мирра. Ее злые глаза полыхали каким-то странным, первобытным безумием. И Ане показалось, что сейчас сумасшедшая индуска бросится на нее, желая придушить.

Минуту, а может быть целых пять, в салоне маленького красного Фиата, стояла напряженная тишина. Две женщины не смотрели друг на друга, но ни одна из них не хотела уступать. Мирра сидела, склонившись над рулем, зло раздувая ноздри. А Аня смотрела в темноту окна, разглядывая отражение салона.

— Хорошо, — наконец произнесла Аня, повернувшись к Мирре. — Я не буду. Но и ты прекрати меня обвинять в том, что я выжила. Ты даже не представляешь, через что, я, блядь, прошла!

Мирра молчала. Она слышала слова Ани, но и другие голоса тоже. Эти шипящие звуки, доносившиеся с заднего сидения. Мерзкая, худосочная тварь, с жилистыми руками и вытянутой головой, говорила ей о том, что девчонка права. Что Гая уже сожрали черви и, пока не поздно, ей стоило бы повернуть обратно. Сдаться. Вернуться домой. Вот только дома у нее больше не было. Сделав шаг, переступив эту черту, она запустила цепь событий, которые приведут ее в мрачные затворки Голдтаунских тюрем. Где она будет содержаться до окончания своей жизни, как пособница террористов. Единственным, кто мог что-то изменить, был ее муж — полицейский Гай Пател, таинственно исчезнувший в резервации.

— Назад пути нет, — сказала Мирра.

Аня кивнула:

— Назад — нет. Но если хочешь подольше продержаться в гетто, послушайся советов тех, кто выживал тут чертовых пятнадцать лет. Мы на самых задворках, вокруг нас все еще пустыня. Песчаный район с его гнильем находится впереди и ночью соваться туда не стоит. Мы дождемся утра и поедем, как только встанет солнце. И не потеряем больше времени, чем, если застрянем в этих песках.

— Хорошо, — согласилась Мирра. — Хорошо.

Ее вдруг охватила слабость. Руки больше не удерживали руль — упали на колени. Она закрыла глаза в надежде, что шепот с заднего сидения затихнет. Но тварь не думала умолкать. Она все говорила и говорила о Гае, и о том, что ничего уже нельзя изменить.

Ты слишком слаба, — шептали тонкие губы твари, — посмотри не себя, ты больна. Ты помутилась рассудком, когда Гая не стало. Тебе нужно вернуться и покаяться. Лечь в клинику для душевнобольных и умолять, чтобы у тебя не забрали детей. Там ты должна бороться, а здесь ты давно проиграла. Эта девчонка, эта лгунья, она заведет тебя в лабиринты гетто и бросит, не раздумывая, при первой возможности.

— Погаси свет, — попросила Аня. — И поспи. Я посижу на стреме.

Не открывая глаз, Мирра щелкнула кнопкой на приборной панели. Свет в салоне погас и глазам стало невыносимо больно от темноты. Аня зажмурилась, сжав кулаки. Забыла, насколько темными бывают ночи здесь, в Резервации. Попривыкнув к тьме, залившей автомобиль, она приоткрыла бардачок и вытянула тяжелый револьвер к себе на колени. Все, что ей нужно было сейчас, это не уснуть. До первых лучей рассвета, когда округа станет различимой, и можно будет ехать дальше. Тогда она сможет поспать.

Есть места, — подумала Аня, — где все меняется, переворачивается с ног на голову. Как в зазеркалье у Алисы из той дурацкой книжке. Вопрос лишь в том, где реальность, а где сновидения. Тут, в гетто, или там, за стеной? Какой мне хочется быть — безропотной серой мышкой или сильным воином, который никогда не опускает головы?

Она провела пальцами по шершавой рукояти пистолета. И посмотрела на Мирру. Кажется, женщина спала, прислонившись головой к боковому окну автомобиля.

“Теперь — я ее единственная надежда выжить. Выбраться отсюда…”

Эпизод 2

Маккензи достал из внутреннего кармана пиджака аккуратно сложенный носовой платок. Протер им вспотевшее лицо и, скомкав, сунул обратно. Он был неуклюжим медведем, с самой школы не умел чертить прямую даже по линейке. Жена никогда не требовала от него складывать аккуратные стопки одежды или нарезать кусочки хлеба, не оставляя при этом горы крошек на ламинированной столешнице. Или эти дурацкие платки в полоску — укладывать уголком к уголку. Это всегда оставалось ее стороной медали, со временем превратившейся в ритуал в то время, как для него это были всего лишь платки. И когда они ссорились, Маккензи со страхом открывал шкаф, представляя себе хаос и беспорядок в своих не глаженных, не выстиранных вещах. Его страшила мысль о том, как беспомощно он будет рыться в горах одежды, судорожно перебирая рубашки и галстуки, пока не свалится рядом с сердечным приступом. Но, как бы супруга на него не злилась, поутру одежда была аккуратно сложена и выглажена, на плечиках висели рубаха и брюки с галстуком, а носовой платок в кармане пиджака был свернут уголком к уголку. Она никогда не заставляла мужа делать то, чего он не умел, что становилось для него мучительной обузой. Но за это она просила считаться с ней. С ее мнением. Всегда. И когда этого не происходило, в семье возникали ссоры. Вчера все пошло по накатанной — жена не хотела, чтобы он уезжал, а он мямлил что-то о долге перед родиной. Маккензи сам не верил в эту чушь, но как он мог оправдаться перед супругой, если сам не знал, почему должен ехать? Не понимал, почему из всего Совета Безопасности выбрали именно его.

— Это ведь ты, да? — послышался рядом мужской голос. Их было шестеро внутри тесной будки полицейского фургона. Маккензи и пятеро молодых ребят из террористического отдела. До границы с Резервацией оставалось несколько миль — дорога становилась все хуже и фургон начинало штормить.

— Ты тот коп, который поймал Мясника из Хопвелла, да? — с улыбкой уточнил один из парней. Молодой, черноволосый, он блестел белыми зубами так, что у Маккензи слепило глаза.

— Да, — кивнул он. Отнекиваться было бесполезно. То дело было громким, и его физиономия засветилась во всех европейских СМИ.

— Вот черт, — кивнул черноволосый, — это, правда, ты! Ты молодец, мне было тогда пятнадцать, мы следили за этой историей с друзьями. Вот же ебаный психопат, что он творил с теми бедняжками…

— Да, — снова повторил Маккензи. Прошло десять лет с тех пор, и какие-то воспоминания стерлись сами, а какие-то пришлось с ожесточением выбеливать, но он знал, что никогда не сможет забыть лица тех девушек, которых они находили. Мертвые не умеют кричать, все так, но он помнил, как те изрезанные на куски девчонки, кричали даже после смерти. Их лица, их раскрытые и окровавленные рты, Маккензи не сумеет забыть никогда.

— Жуткое дело, — покивал черноволосый и толкнул в бок сидящего рядом молчаливого громилу с татуировкой на бычьей шее. — Слышь, Мелкий, это тот коп, который поймал ебучего Мясника из Хопвелла! Прикинь?

У молчаливого здоровяка на коленях лежала штурмовая винтовка. Он сжимал ее огромными ручищами и Маккензи заметил, как громила расслабил пальцы и будто бы с трудом отцепил их от винтовки. Протянул пятерню Маккензи.

— Очень приятно, — сказал здоровяк и Маккензи пожал огромную руку своей потной ладонью.

— Ты, наверное, у себя в отделе был легендой, а? — подмигнул черноволосый. Маккензи пожал плечами. То дело вымотало их всех, они были полны усталой радости, когда все, наконец, закончилось. И не было других мыслей, кроме, как напиться и поспать. Позже ему пожали руку, повесили фотографию на стенку почета, а его супруга тогда напекла пироги и Маккензи с сослуживцами попили кофе в тесной столовке. СМИ раздули то дело и слепили многих фальшивых богов в те дни. Но Маккензи всегда считал, что богом в той истории и не пахло. Все, кто хоть как-то касался этого дела, варились с остальными в одном и том же адском котле.

— Скромничает, — сквозь улыбку сказал черноволосый. — Ладно, я тебя понял. Ты мне нравишься, приятель. Ты из тех, старой закалки. Многие говорят, что таких уже не делают. Но это не так.

— Да, — кивнул Маккензи. Сказал, потому что должен был что-то говорить. Эти парни вокруг, запертые в душном грузовике, ждали от него каких-нибудь слов. И если бы он промолчал, они бы сочли его снобом — не лучший способ начинать знакомство на выезде. Поэтому Маккензи добавил. — Вы такие парни.

Черноволосый кивнул. Он больше не улыбался — сверлил Маккензи взглядом. Наверняка хотел спросить про пивное брюхо и одышку. И седину в короткой стрижке. И если б спросил, Маккензи бы не нашел, что ответить. Когда-то он держал форму, но запустил себя уже давно. А теперь, протирая штаны в кабинете, и вовсе забросил спортзал. Но никто не задал ему этих вопросов. И Маккензи снова достал платок, промокнув лоб и протерев шею.

–Там всегда жара, — сквозь сжатые зубы процедил громила, сидевший напротив. — В сраной Резервации всегда так — чувствуешь ее уже на подлете. Как будто катишься в гребаный ад.

–Хоть картошку запекай! — хохотнул черноволосый, хлопнув здоровяка по плечу.

Все засмеялись и Маккензи засмеялся с остальными — по-дурацки неестественно и глупо. Пот сбегал по его лицу, и он слизывал соленые капли с растянутых в идиотской улыбке губ. В раскаленной духовке полицейского фургона он был всего лишь потным толстяком в дешевом пиджаке, коммивояжером, которому предстояло улыбаться и кивать на протяжении долгого рабочего дня. У него на коленях лежала пухлая папка с документами, полная фотографий и личных дел тех, кого предстояло найти. Усаживаясь в фургон, он думал, что полистает бумаги в дороге, в надежде найти хоть какие-то зацепки. Но, оказавшись среди парней с винтовками, хохочущими над дурацкими шутками и сверлящими его злыми глазами, Маккензи решил, что не будет строить из себя Шерлока Холмса. В отделе по борьбе с террором привыкли решать задачи по-другому — силой и пытками. Но выбор был невелик — либо стать частью тех, кто был внутри фургона, либо добычей для тех, кто снаружи.

“Зачем я здесь? — подумал Маккензи, глядя на смеющихся парней вокруг. — Разве я часть этого?”

Удивительно, но подумал об этом он только сейчас, когда влез в фургон и проехал до самой Резервации. Вспомнил о том, что перебрался в Совет Безопасности не для того, чтобы строить карьеру и удовлетворять амбиции. Его вышкой было звание детектива, работа, которую он любил и понимал. Но и он, и жена знали, что любимая работа губила его, разъедала изнутри. Он стал алкоголиком за годы службы и заработал подагру, лишний вес и одышку. Поэтому все, что Маккензи хотелось в Совете Безопасности — это тихий кабинет, пасьянс на компьютере и электронные часы с большим циферблатом. Но в итоге случилось так, что заслуги, позволившие ему быть замеченным и приглашенным на собеседование к главе Совбеза Европы, сыграли с ним злую шутку. Никто и никогда не видел в Поле Маккензи секретаря или гребаного книжного червя. Он всегда и для всех был ищейкой, поймавшей Мясника из Хопвелла.

Конец ознакомительного фрагмента.