АПОКРИФЫ

Антон Сергеевич Задорожный

В новую книгу петербургского прозаика Антона Задорожного вошли рассказы, написанные в 2020–2021 годах. Со свойственными его прозе гуманизмом и иронией автор исследует глубины души своих героев, находящихся в разных, порой фантастических и экстремальных, ситуациях. Свободно экспериментируя с жанрами – от «святочного рассказа» до киберпанка, – писатель осмысливает современность и размышляет о будущем. Электронная версия данной книги для читателей Ridero содержит эксклюзивный бонусный контент.

Апокрифы Холбрука

I. Бета-версия

1

Война позади. Мирное время. Мирное небо над головой. Мало кто помнит, как поют птицы, — зачем, когда можно напечатать птичку на 3D-принтере? Воссоздать биологический артефакт по образу и подобию нынче проще, чем нос почесать. О разнице между жившими когда-то до случившейся катастрофы пернатыми и их современными автономными копиями говорить не приходится — едва ли она заметна.

После войны вместо птиц над деревьями летают дроны: медицинские, транспортировочные, типа как у «Почты России», охранные… После войны этому никто не удивляется — онлайн одержал победу.

Мужик шел на прием в больницу. Он думал о том, что Рязань — это вам не сахар. Он еще помнил, что такое «рязанский сахар». Он еще помнил, как поют настоящие птицы. Он видел Байкал. Помнил Горбачева и Ельцина. Мальчишкой смотрел Брежнева по телевизору. Помнил, что раньше не было нужды в камерах с функциями распознавания лиц. Помнил время, когда двери в подъезды были нараспашку. Ему казалось, что в его время — то есть до того, как он решился на модификацию, — все жили дружно.

Почти при коммунизме.

— А теперь активисты говорят, что память не нужна. Время искажает воспоминания, утверждают они, — жужжал себе под нос мужик.

Он шел в больницу.

А больница — если точнее, поликлиника №10 Московского района города Рязани — та, к которой в довоенное путинское время были прикреплены 54 тысячи человек, — и сейчас выглядит ужасающе. Внешне она напоминает ему расселенный дом. Квадратное складское помещение на помойке: разбитая дорога, грязные окна, серые кирпичи и кривая, как ковш трактора, крыша. Сколько он себя помнил, поликлиника всегда так выглядела.

Память не нужна, говорили они. Мы уже знаем, почему: время искажает воспоминания. Он помнил, как был закончен ремонт в январе 2020 года. В интернете, на сайте 62ИНФО написали, что в больницу «привезли новое оборудование для УЗИ, отоларингологии и хирургии». Обещанного нового оборудования он тогда, к сожалению, не заметил. Было ли оно вообще, это оборудование? Как теперь проверишь, что правда, а что вымысел?

Разве не заменили рабочие «окна, двери, полы, трубы, вентиляцию, проводку, а также перепланировали часть помещений»? Разве не повесили вспомогательные цветные таблички? «Так, синие означают терапевтическое отделение, жёлтые — диагностическое, красные — хирургическая служба, а зелёные — узкие специальности».

Таблички — да, были. Он видел их собственными глазами.

Знакомая врач на приеме сказала, если его не подводила память, следующее:

— Эти рабочие — одно название, вы бы знали! Кабинеты после ремонта оставили в таком состоянии, что все этими вот руками пришлось отмывать, вытирать и выбрасывать. Доктора и медсестры мужей с собой взяли, детей — в помощь.

— Одним словом, тяптя-ляптя.

— Да вообще. Я одного рабочего на рынке потом встретила. Я — врач, и память на лица у меня знаете какая хорошая — без всяких микросхем! Так вот, рабочий мне и говорит: «А вы что от нас хотели, дамочка? Нам как заплатили, так мы и сделали. За качество мы не отвечаем».

— Пока наверху воруют, есть чем платить, да?

— Ну, в эти дебри я не лезу… Рыба гниет с головы — это мы знаем давно. А что толку? Москва живёт в будущем веке. Все остальные города — в прошлом.

— Может, оно и к лучшему. Ну, спасибо за назначения. Всего вам хорошего.

— До свидания.

Да, примерно такой был разговор. Но время искажает воспоминания…

2

Когда он уже дошел до ручки, доктор спросила:

— Скажите, пожалуйста. А вы что, согласны ли на модификацию? Пока квоты есть, сами понимаете.

— Все мы здесь, так сказать, гостим. Не знаю. А что вы о ней думаете?

— Я — нет. Боже меня упаси. Страшно мне: вдруг что не так пойдет. Я человек прежней закваски. Консерватор. А вот вы — мужчина. Попробуйте. Тоже ведь — опыт.

— Хорошо. Я подумаю, — сказал он, повернул ручку и вышел из кабинета.

Через несколько дней он, движимый неясным предчувствием, сходил в больницу и дал свое согласие на участие в эксперименте (в те дни это так называлось).

Норма — понятие переменчивое.

— Итак, Ковалев Михаил Евгеньевич, 1966 года рождения. Вы осознаете риски? — спрашивал подозрительный очкарик, о котором все шептались: «московский биоинформатик — голова!», «чуть ли не Господь…» и т. д. — Вы много работали на вредном производстве. Заслужили проблемы со зрением, а общий износ организма составляет…

— Пугать меня не надо, — прервал его подопытный. — Я осознаю, что не знаю, сколько мне осталось: может быть, лет двадцать, а может быть, еще три понедельника. Так что вот вам мой росчерк. Дерзайте.

Очкарик был доволен.

В тот день, а это было в пятницу, Михаил Евгеньевич не представлял: вскоре о нем заговорят как о промежуточной модели нового человека. Со всеми вытекающими: слава, съемки, интервью… Бесчисленные исследования и новые апгрейды. Двигало им туманное иррациональное чувство, усталость от жизни или желание жить — ни нам, ни ему об этом решительно ничего неизвестно. Вспоминая, каким был в те дни, Михаил Евгеньевич представлял себя совсем не тем, кем являлся на деле. Он был убежден, что всегда был человеком азартным, не чуждым риска.

Время искажает воспоминания.

Факт в том, что операцию назначили на следующую среду. Но в понедельник, день тяжелый, случилась авария, в результате которой ему смяло застрявшую в двери маршрутки ногу.

Оттяпав конечность, медлить не стали — боялись, что не выкарабкается. Неприятный очкарик из Москвы со своей свитой настоял на модификации — инвалидизированный экспонат, считай, биомусор.

Если что пойдет не так, его не осудят. Если все пройдет так, как задумывалось, мир изменится настолько, что эпоха посткапитализма начнется и в России!

Ничего необычного: ученые со всей страны наблюдали за тем, как лучшие из лучших на протяжении семидесяти двух часов модифицировали человека.

Оказавшись на первом этаже поликлиники №10, мужик вытер ноги. Отворил еще одну дверь. Прошел в коридор первого этажа. Окошко регистратуры, как он понял, упразднили.

— Здравствуйте, Ковалев Михаил Евгеньевич, 1966 года рождения. Возьмите свой талончик. Ожидайте, пожалуйста, — проговорил неживой голос после того, как он прошел сквозь рамку сканера к табло с надписью «Электронная очередь».

— Без тебя знаю, — грубо ответил Ковалев, нажав пальцем на иконку «Распечатать талон».

— Время ожидания в очереди составляет… три… часа.

Оторвав талончик, он увидел, как на экранной панели, вставленной в стену напротив гардероба, дрались маленькие человечки. Графика была пиксельная, в духе игры «Pac-man».

Когда он приходил на освидетельствование в том году, этого экрана не было. Михаил Евгеньевич опешил — жил затворником, видел такое впервые.

Система подсказала:

— За углом зона ожидания. Наденьте VR-шлем и присоединяйтесь к бою. Отсканируйте QR-код вашего талона, и, когда придет время, игра будет закончена.

— Ну и ну, — подумал мужик.

Он давно жил и многое понял. Но такого не видал никогда.

За углом в два ряда располагались кресла, в которых под тихое жужжание

техники сидели, конвульсивно дергаясь, люди: это они в ожидании очереди дрались один против другого.

Поговаривают, что такого рода бои популярны среди ипохондриков: в медучреждении за игровое время не нужно платить. Лайфхак. Профит.

— Вы прошли мимо VR-шлема. Вы прошли мимо VR-шлема… — торопливо заладила система.

— Машина, тебе не понять. Я в азартные тигры не играю, — ответил мужик и начал подниматься по лестнице.

Чтобы не слушать болтовню электронного голоса, он включил одну из своих любимых композиций: «Pale Horse, Pale Rider» — пример музыки семидесятых годов 20 века не хуже Led Zeppelin.

Помнится, в девяностые он нашел винил с этой песней на Горбушке. Слова из песни Ковалев знал наизусть:

You will say like you’re dreaming

When you see her moving slow

Pale horse and Pale rider

Drive along, coming close

Such a beauty not soon forgotten

She’s a memory that holds me stand

Pale horse and Pale rider

My heart’s a mystery for her to fell

Гитарное интро и олдовый гитарный джемминг успокаивали нервы. Ненадолго.

3

— Вы пришли раньше времени.

— Я, вашу мать, киборг. Не пальцем, так сказать, деланный, знаете ли. Коридор пустой, вы что, не видите через свою, не знаю, камеру? Мне на освидетельствование из года в год. Каждый год одно и то же! — не унимался Михаил Евгеньевич, 1966 г.р. — Что за дурость? Что тогда, что сейчас: приходить и доказывать, что у тебя инвалидность. Не отрастет уже культя. Киборг я, объясняю же!

Pale horse, Pale rider,

Pale horse, Pale rider

Pale hooorse, and mystery,

Mystery…

Соло, к несчастью, пришлось убавить.

— Я вам уже сказала, Михаил Евгеньевич. Люди ждут своей очереди. Вам осталось ждать два часа пятьдесят одну минуту.

— Не буду я этой ерундой заниматься.

— Альтернативный способ решения вопроса: обращайтесь по месту прописки.

— Я давным-давно в Москве не живу. — Ни для кого не секрет, что первый русский киборг жил в Рязани еще до своего, скажем так, обновления. — У вас что, нет информации об этом?

— Информация утрачена. Требуется время на восстановление, — подвел итог искусственный интеллект системы.

— Все ясно! — отмахнулся Михаил Евгеньевич, не желая терять времени. — Туфта эти ваши модификации. Давно бы уже в гробу лежал, как все нормальные люди.

— Судя по психосоматическим проявлениям, уровень патриотизма в вашей

сосудистой системе на опасно низком уровне. Рекомендуем вам «не думать о

секундах свысока», как пелось в песне вашей молодости.

— Я не давал доступа к библиотеке своих воспоминаний.

— Для оценки вашего здоровья доступ к подобным данным на территории госучреждений не требуется. К тому же добавлю: ваше согласие на участие в эксперименте было осознанным и информированным, — равнодушно парировала система.

— Не надо мне заливать! Каменный век. А вот в Москве…

— Исторический факт: инфраструктурная отсталость таких городов России, как Рязань, помогла минимизировать ущерб, нанесенный всемирным блэкаутом.

— Про отключение света мне тут рассказывать не надо. Ты еще вспомни, как закалялся Сталин. Блокадный Ленинград вспомни, сука ты механическая.

— Информации о том, как закалялся Иосиф Виссарионович, в моей базе нет. Есть книга с похожим названием. Что касается эпизодов Великой Отечественной войны: данная информация находится вне рамок компетенции системы медицинского учреждения. Отправить вам адреса, по которым вы получите информацию о блокаде Ленинграда?

— Нет, спасибо, — козырнул в никуда Ковалев. — Пойду на улице погуляю. Буду вовремя. После нервотрепки ощущения не из приятных, — проскрипел, наступая себе на горло, киборг.

— Понимаю вас.

Неожиданно замелькали, причудливо смешиваясь с обстановкой больничного коридора, искры в глазах. Рябь застилала мысленный экран, перемежаясь со звуками музыки, игроками из живой, кажется, поредевшей очереди. Что-то заскрипело в голове. «Довели!» — злобно подумал Ковалев, спускаясь по лестнице.

Выход рядом. На воздухе полегчает.

Вновь проходя рамку, услышал, как сканер предупредительно просигналил.

— Отправляешь точку геолокации, да?

Ответа он не услышал. Вывалился наружу. Все. Погасло.

4

— Петрович, что с этим «Электроником»? — спросил Иваныч, когда пациента погрузили в машину.

— Падучая.

— А если серьезно?

— Надпись boot. Смотри. — Петрович показал надпись на уровне глаз пенсионера. Там, где они ранее находились.

— Классика, — обрадовался фельдшер скорой технической помощи. — Таких сразу в сервак…

— Андрюха, поехали в ближайший СЦ. Требуется диагностика.

— Маршрут построен. Едем, — ответил Андрюха. Всем, кроме «Умного водителя», было ясно: Ковалев М. Е. не жилец.

— А давай попробуем. Вдруг чудо произойдет, знаешь. Простая перезагрузка поможет? — спросил Петрович как бы невзначай.

— Нет! Не трогай.

— Поздно. Перезагружается. Цифры пошли: 01010001001010001, — Петрович попробовал впечатлить фельдшера навыками скорочтения.

Скороговорка оставила Иваныча равнодушным.

— Суки. Твари. Суки. Твари. Суки… — заладил свое коматозник.

— Опять надпись. Я же тебе говорил.

— Суки. Твари. Суки. Твари…

— Что это с ним? Выключи ты его.

— Суки. Твари. Суки. Твари…

— Дурака-то мне не включай. Перегрелся, — рассердился коллега.

— Суки. Твари. Суки. Твари…

— Иваныч, я же тебя развеселить хотел. Не серчай, брат.

— Суки. Твари. Суки. Твари…

— Слушай его теперь всю дорогу. А там видно будет.

— Маршрут завершен, — уведомил Андрюха.

— Суки. Твари…

— Товарищи, — вышел из автомобиля медик. — Мы вам тут дрова привезли. Принимайте в работу. Может, еще почините рептилоида.

— Выноси. Поглядим, — согласился специалист сервисного центра. — У меня тут как раз будущий сотрудник практику проходит. Будет ему наука. Белые тапочки взяли?

Заносили Михаила Евгеньевича ногами вперед, по старинному поверью.

А за окнами здания, похожего на допотопный морг, беспризорники играли пустыми головами механических собак в футбол. Говорят, похожим образом пинала консервные банки школота. В прежние времена. Но это не точно.

5

— Блин, какой же это древний образец! Я таких и не видел еще: мышечная ткань с функцией восстановления, а вместо вен пластиковые трубки? USB версии пять и ноль… Разве так делали?

— «Это мы не проходили, это нам не задавали. Тирлим пом-пом», — посмеялся над подмастерьем профессионал. — Делали. Надо было как-то обкатывать технологии. Ты, наверное, не слыхал: «Все инструкции написаны кровью»?

— Нет.

— Здесь то же самое. — Бывалый технарь провел рукой по протезу киборга. Пощупал стальной холодок порядкового номера: «инв. 3100010355». — Своеобразная чеканка, качественно, — похвалил сборку он. — Заявленный срок службы такого киборга — две сотни лет. Ты не радуйся. Это, как говорится, трындеж. Все бы ничего, но у моделей этого парка есть существенный косяк в архитектуре.

— Какой?

— А ты разве не чувствуешь, горелым пахнет?

— Нет. У нас же плавильные печи работают. Съездил недавно на прокачку — обонятельные рецепторы себе отключил, — объяснил практикант.

— Окей, — не стал осуждать его коллега. — Сейчас, погоди.

Повернул винтик в области шейного позвонка киборга. Отстегнул ему голову, будто бы оторвал креветке панцирь. Взял долото, молоток. Вставил в паз коробки, формой имитирующей черепную. Выстучал пару раз.

— Готово. — Раскрыв голову киборга на две части, словно книжку, которую вы, наверное, видели в музее вещей «Старого человека», диагност показал: — Что я говорил? Конденсатор — погорел, плата оплавилась. Да ты что отпрыгиваешь, глупый? Сам же сказал, запаха не чувствуешь. Показываю в последний раз. Смотри и учись, поросенок.

Парень недоверчиво отнял руку от своего носа.

— Глупый не я — рефлексы, — попытался неуклюже оправдаться он. Согласно подошел ближе. — Смотрю.

— Мозгов всего ничего, да и те сгорели — видишь, как висят?

— Вижу.

— Вот тебе и диагноз. Оформляй пока документы, а его в печку чигну. Отходил свое человек. Хватит.

— Постой, Лех.

— У меня всегда стоит. Чё тебе надо, всплакнуть? Сопля-я-к!

— Посмотреть его историю прослушиваний. Сможешь выгрузить?

— Конечно, могу. А на что она тебе?

— Ну как… раритетные вещи для себя собираю.

— А, значит, хобби, — посмотрел как на дурака спец. — Эх, молодежь! Сейчас, поглядим, — приложил свою руку к модулю памяти. Выпустил из своего указательного пальца иглу. Выгрузил в цифровое облако сервисного центра песню. Улыбнулся. Сказал:

— Готово. Исполнитель: «Paris». Композиция: «Pale Horse, Pale Rider». С альбома 1976 года. Было времечко!

— Это типа «Бледный конь, бледный всадник»?

— Как-то так и переводится, да. Почти то же самое, что «Всадник по имени смерть».

— Оптимистично.

— Древний, как моя жизнь, трек.

Шумела плавильная печь. Оформив свидетельство об утилизации по факту выполненных диагностических работ, практикант слушал со странным чувством уже не поддающимся словесному определению, композицию с альбома «Big Towne, 2061».

Хотелось заплакать, но он не мог. Жидкость, имитирующая слезы, кончилась еще в прошлом году, а заезжать на заправку не было необходимости.

18.02.2020, 11:46 — 17:12, Санкт-Петербург.

II. Последняя капля Германа

1

Когда появились летающие автомобили, человеческий трафик на дорогах заметно уменьшился. И даже дышать стало легче. Тех, кто колесил на наземном транспорте, считали бумерами — в прежнем, сленговом значении слова. Прогресс привел к тому, что передвигаться по телу планеты на своих двоих стало немодно. В худшем случае вас принимали за бедняка. В лучшем — за чудака.

Какая из двух альтернатив лучше, Герман не знал. Вообще говоря, знал он, как всякий современный человек, очень много — больше, чем любой тинейджер человека прежнего. Достаточно много, чтобы признать: знание — уже не сила.

Изменившийся мир молодел. Люди устаревали. Не в биологическом смысле. Чисто технологически. Герман интересовался прошлым и как мог оспаривал такую оценку.

— Наземный транспорт давным-давно автоматизирован. Проезд в поездах контролируют роботы. Аварии на дорогах теперь не более чем случайность.

— Ты это к чему?

— К тому, что раньше так не было.

— То, о чем ты говоришь, — ответил ему школьный друг, одноклассник Дима, — такой же прошлый век, как и церкви. Мы оба знаем, что в твоем «раньше» искусственный интеллект был всего-навсего способом обработки больших данных: на входной вопрос производился поиск соответствующего ответа.

Уголки губ Германа опустились. Тогдашние нейросети были упрощенной моделью нейронов. Нейросети хранили данные, обучались, учитывая как позитивный, так и негативный опыт. Их обучением и отладкой, как рассказывали в школе, занимался обыкновенный человек: специалист размечал правильные и неправильные ответы, подгружал словарь и так далее.

«Как далеко мы зашли?» — спросил себя школьник человека современного. Странно представить, что без людей нельзя было обойтись. Страшно представить, поправил себя он.

Герман любил прежний мир. Кропотливо и скрупулезно вбирал в себя информацию об эпохе старого человека. Для его сверстников такой подход был чем-то вроде странного хобби.

— Ты бы еще бумажные книжки почитал.

— Почитал бы… — опустил плечи подросток. — Да не найти их нигде.

Дима промолчал в ответ.

— Что будете пить, мальчики? — спросила их девушка.

Все происходило в ресторанном дворике, в который они забегали после уроков.

— Стакан доброты, — сделал заказ Герман.

— А мне глоток свежего воздуха, — попросил Димон.

— Держите.

— Спасибо, — поблагодарил ее Герман.

— Спасибо, — передразнил его Димон. — Знаешь же, что она ненастоящая. А все равно вежливый. Зачем? Не понимаю…

Дима задумался. В такие минуты у него что-то щемило внутри. Что это болело — душа? Это слово приходило ему на ум, хотя он остерегался его употреблять. Душа — это четыре буквы, вставшие рядом. Ее не существует.

— Воспитание, Дим. Воспитание.

— Ха! — презрительно выдохнул Дима. Ухмылка застыла на лице мальчишки, будто пластилин.

Нет, не дураками были прежние люди, думал он. (Те из них, что стремились изучать конкретные психические состояния. И вообще, «психическое», а не «душевное»). Да, во многом прежний человек был слаб, глуп и недальновиден, но современная психологическая наука, само историческое развитие людей в постчеловеческую эпоху показывает правоту homo sapiens. В главном их психологи не ошиблись: свели душу к психике, раздробили ее на отдельные психические явления, которые привязали на уровень функционирования механизмов мозга.

«Человечество умело распоряжаться мозгами, — втайне благодарный людям прошлого, признался себе рационалист, устремленный в будущее. — Вся их культура привела к тому, чтобы они, т.е. мы, стали роботами».

Дима отдавал им должное. Он считал себя объективным.

Выпили. Герман сразу подобрел и стал еще более сентиментальным, а у Димы исчезла ухмылка, появилось второе дыхание:

— Класс! — Вдохновленный успехами науки и техники, он вздохнул полной грудью. — Ты посмотри, какие сейчас вычислительные мощности. Цифровые копии личности — целая инфобаза! В общий котел идет все, что позволяет чувствовать тебя самим собой. Вот раньше фильмы как смотрели? — спросил опьяневший от кайфа подросток.

— Скачивали…

— Правильно. В кино ходили. Смотрели онлайн — это вот все. Но теперь это не вставляет.

— Не вставляет, — согласился с ним Герман.

Любой может загрузить скрипт киноленты в нейромодуль — и вперед, ты уже даже не актер и не зритель. Ты — это действующее лицо любимой кинокартины или мультика. Плод собственного воображения. Делай что вздумается: хочешь, проживай чужую жизнь, а хочешь — трахай сам себя, загрузившись в видео на порнхабе.

— Мы все это делаем, — сделал очередной глоток Дмитрий. — Это как наркотик, и мне это по душе. Точнее сказать, по вкусу.

— Цель оправдывает средства? — задумался Герман, глотнув доброты.

— Оправдывает. — Воодушевленный напитком Дима ответил без колебаний. — Нам остается смоделировать человеческую психику, и тогда…

— Тише будь, — ответил расчувствовавшийся Герман. — Мне грустно.

Он понял что-то такое, что его другу было не понять.

Когда действие гормонального коктейля начало проходить, один спросил другого.

— Закажешь?

— Я уже.

Мальчишки ожидали воздушное такси.

Друзья стояли у окна 25-го этажа, лениво упуская из вида очертания соседних зданий-новостроек. Эти титанического вида сооружения (на верхних этажах которых жили власть имущие) который год играли в прятки с жителями города.

Как это понимать? Все предельно просто: красноярцы тонули в дыму. Город жил в режиме черного неба. Дома старого человека, превращенные временем в ветхое жилье, едва пригодное для жизни, государство передало в собственность малоимущим — не оставлять же их без крыши над головой!

Самые отпетые уходили под землю (как правило, это были идиоты, недоучки и самоубийцы). Когда-то раньше, в военное время, там, под землей, располагались бомбоубежища и катакомбы, целая сеть путей железнодорожного сообщения…

А теперь там, как рассказывали госслужащие, руины. Кладбище для слабаков, и ничего больше.

Из-под земли, насколько об этом знали Герман, Дима и вся остальная биомасса этого столетия, не возвращались. Оставшиеся религиозные фанатики — сектанты какого-то таинственного объединения с названием из трех букв «РПЦ» (предполагается, что это аббревиатура, смысл которой в наши дни утерян) — поговаривали, что там, под землей — преисподняя.

Преисподняя. В двадцать третьем веке? Вы серьезно?! Разумеется, ни Германа, ни Диму подобное объяснение не устраивало: если там ад, то за какие грехи эти лузеры туда спустились? И почему по собственной воле?

Полная чепуха.

— Димон, скажи, а какого цвета небо? — задумавшись, чище ли экология на верхних уровнях, поинтересовался Герман у друга.

— Не знаю, — пожал плечами мальчик. И сухо прибавил: — Принято считать, что зеленого.

— Да, да. Это я знаю. Когда гуляешь по городам в виртуальной реальности, оно переливается зеленовато-светлым. Это мерцание назвали северным сиянием — в честь явления из прежних времен. Я тебя о другом спрашиваю: как ты думаешь… какое оно на самом деле, а?

— Вон, летит наше. Пошли, — перебил Дима. Нажав кнопку на своем браслете и оплатив заказ, он подошел ближе к окну.

Герман последовал за ним.

Как только автомобиль подлетел, стекло оконного проема стало проницаемым по всей своей площади. Когда ребята почувствовали виброотклик, напоминающий прикосновение пальца к тачпаду, стало ясно, что соединение между летным средством и пассажирами установлено. Силовое поле трансформировало воздушное полотно в ковровую дорожку, по которой можно легко и просто переместиться в салон.

Когда разработкой опытных образцов первых аэромобилей занимались «Роскосмос» и «Роснано», несчастных случаев было немало. Но теперь, когда технология обкатана (промышленный шпионаж творит чудеса), сделали все как надо: риски рухнуть вниз равны 0,0000000000000001 доли процента.

Несмотря на то, что снаружи их окружал типичный для современного Красноярска смог, видимость была хорошая. Для автопилота — не для людей.

Всматриваться в неясные силуэты зданий, изъеденных кариесом угольной пыли, Дима не хотел: все равно маршрут следования выстраивался перед ним в режиме реального времени на прозрачной панели. Пока один думал: «Что я там не видел?», второй продолжал грустить: «Все это — только видимость. То ли дело раньше…»

Жизнь его начиналась на букву «Г», как и имя. Герман задремал, и в полусне ему казалось, что он выглядывает из окна такси. Школьник радуется увиденному, радуется, что живет. И мир с высоты полета пассажира совсем не страшный, приветливый, подконтрольный, игрушечный.

Когда воздушное такси взяло курс на снижение, Дима подумал: «Жить в зеленой зоне — роскошь, непозволительная даже для моей семьи. О том, чтобы переехать жить в подводный город, не может быть и речи, так говорит отец, а он…» — сосед взглянул на спящего друга, размякшего после порции доброты: «Как можно скучать по прошлому? Хрен его пойми…» Примерно так думал мальчишка, второе дыхание которого подошло к концу, когда Герман спустился с небес на землю, очнувшись от короткого сна.

Друг Димы родился и жил на правом берегу реки — в промышленном районе Красноярска. Эту экологически опасную, токсичную жилую зону вежливо называли заповедной. Ветхие трущобы напоминали гетто — нищенский лоу-фай.

Минута до посадки. Ему захотелось растолкать своего друга, встряхнув, ударить легковерного засранца по щекам: «Эй, чувак, проснись! Посмотри, как ты живешь. Раньше было лучше?! Всегда так было». Но он остановился.

Ощутив неприятную тяжесть на сердце, вздохнул. В споре не рождается истина, подумал Дима. Когда такси пристало к земле, он осторожно потормошил одноклассника.

Тот встрепенулся:

— Мы уже приехали?

— Да, уже прилетели. Сонный ты похож на бабочку.

— Будем считать, что это комплимент.

— А знаешь, забудь, что я тебе сказал. Мы дружим, значит, в нас еще осталось что-то человеческое, — смягчился прогрессивный друг. — Ну, ты понял. От тех людей.

— Осталось где? — недоверчиво переспросил Герман скептика, собираясь на выход.

— Будем считать, глубоко в душе, — не без смущения произнес Дмитрий.

— До встречи, — сумел улыбнуться мальчик и надел на лицо защитную маску (между собой красноярцы называли их «намордниками»).

— Давай…

Дверь закрылась автоматически. Воздушное такси взмыло вверх с приятным жужжанием, оставив Германа, исчезнувшего в городской дымке, далеко позади.

В полете Диму преследовал неприятный образ: его друг продолжал спать рядом, а его голова надломилась и обвисла, как поломанный цветочный стебель. Уже дома он подумал, что только доведенные до крайности люди заказывают глоток доброты.

«Вы лишили нас детства», — подумал он, прежде чем погрузиться в виртуальную реальность.

Этим вечером Дима дал себе слово:

— Сегодня — в последний раз.

2

Когда в прекрасной России настоящего запустили «Каплю», народ ликовал: жить стало легче, жить стало веселей. Немногочисленные офлайнеры начали замечать: стали пропадать люди. Их встревоженность затерялась бы на этом празднике жизни, если бы не слухи.

Слухи о пропажах распространялись стремительно, как коронавирусная инфекция, но Герман не доверял болтунам и паникерам. В этом нет ничего необычного, думал он, посмотрев на пустующую который день подряд капсулу Димы (школьные парты — прошлый век): тот прогуливал уроки не в первый и не в последний раз. Так делают дети во все времена.

Его беспокоило, что друг не выходил на связь. Класс был наполовину пуст, и Герман не мог обмануть себя тем, что он наполовину полон. От приятелей приходили сообщения, читая которые, он ловил себя на мысли, что общается с призраками. Тогда Его-Величество-Раньше-Было-Лучше терял чувство реальности. Растерянный, теперь он сомневался, что офлайн когда-то преобладал над онлайном.

«Меньше народа — больше кислорода», — решил мальчик, вновь испытывая острую нехватку доброты. Чтобы унять свои рудиментарные переживания, он подумал о том, что всегда так было: этот не вышел на работу по семейным обстоятельствам, а вот этот попытался уйти с радаров, потому что ненадежный. Один мужик заболел, а второй оказался на пенсии раньше времени — его заменила робототехника. Какие тут пропажи?

Конец ознакомительного фрагмента.