Снег

Антон Кара, 2022

В день, в который меланхоличная Олеся решила покончить с собой, она знакомится с дерзкой и уверенной в себе Алисой, которая независимо от Олеси живет у нее в подсознании и периодически захватывает контроль над ее телом. Алиса показывает, что этот мир не так плох, если жить в нем по другим правилам. Но что, если их дальнейшие планы не совпадут?

2

Снежинки щекочут мне лицо, пока я иду к остановке.

Есть в этом снегопаде нечто завораживающее, магическое, непостижимое. И наполняющее странной эйфорией — но, видимо, лишь тех, кто любит снег, как я, а не тех, кого вытолкали голым на мороз.

Говорят, замерзнуть — не мучительная смерть, особенно если ты хорошенько пьян. Засыпаешь себе сладко в воображаемом тепле, тихонько так, а потом тебя находят какие-нибудь бомжи, обшаривают карманы, забирают одежду, обувь, а может, даже зубы, не знаю, это я уже фантазирую, представляю.

Нет. Всё решено. Я сделаю, как тот бравый солдат, герой войны. Проверено веками.

Продавливаюсь в автобус. В этот притон раздраженных. Да только из-за одних физиономий здешних пассажиров, которые я вижу каждое утро, уже можно решиться на суицид. Это же просто убийственная печаль. Не автобус, а настоящая хандровозка.

Уверена, здесь у каждого второго есть схожие с моими планы. Например, у той морщинистой женщины в очках, укутавшейся в свою пуленепробиваемую коровью шубу. Наверняка ее достала тоскливая работа библиотекарем, это я так думаю, что она работает библиотекарем, уж больно знакомая муть одиночества растекается за ее толстыми линзами. И она всё ждет не дождется, когда кто-нибудь из читателей наконец вернет книгу о самоубийствах, но, видимо, такую литературу возвращают крайне редко.

И вон та студентка, крашеная брюнетка с пирсингом в носу и на брови. У нее небось всё тело в татуировках, котики-собачки всякие или надписи бестолковые на английском или китайском, да еще и с ошибками. Слушает какой-нибудь тяжелый рок всю ночь и серфит в интернете в поисках сама не зная чего, но чего-то такого, что немного заглушит ее негативные мысли о том, что хорошо бы просто сдохнуть.

И конечно, вон тот прыщавый паренек, наверное, мечтающий стать известным режиссером, но чью гениальность в постановке черно-белых фильмов о жизни обитателей муравьиной фермы пока никто не понимает. Если бы не свободный доступ к видеороликам с голыми тетками, он бы уже давно проглотил целую упаковку таблеток, но для начала — скорее всего, витаминов, не сразу же пускаться во все тяжкие.

А водила здесь — угрюмее некуда, он словно тот лодочник из древнегреческих сказок, не помню, как звать, которому, как мы этому, давали монетки за доставку в царство мертвых. На глаза мне медяки положить будет некому. Надо бы, наверное, проглотить пару железных червонцев на всякий случай — если уж и впрямь всё будет так, как в мифах, поднатужусь и расплачусь ими с лодочником, думаю, возьмет, не побрезгует.

Выхожу на своей остановке — нет, это пока еще не царство мертвых, это всё еще обитель потеющих.

Снежинки вновь ласково провожают меня. Но вся их нежность прекращается, как только я захожу под навес над входом в здание фирмы. Той чертовой фирмы, где я работаю и первый день этой чертовой работы казался мне лучшим днем моей жизни. Не потому, что всё было великолепно, а потому, что у меня появилась надежда, что я обрету смысл.

Но — за полтора года ничего подобного не произошло. Я попала в редкостный гадюшник. А что еще меня могло ждать с моей удачливостью.

Правда, сегодня у меня нет привычной подавленности, которая окутывает меня каждый раз, когда я поднимаюсь по лестнице и иду по коридору. Потому что сегодня это в последний раз. В последний раз я увижу эти гнусные рожи, которые с удовольствием увидела бы в гробу перед своей смертью. Так и умирать было бы приятнее. И застыла бы с улыбкой на лице.

Открываю дверь кабинета.

Хриплые голоса, запах кофе и печенья, идиотские смешки.

Ноль внимания на меня. И это хорошо.

Снимаю пальто. Просачиваюсь к моему столу.

— Нет, ну вы только посмотрите! — орет Кузьминова. — Ведь это же вылитая Олеся!

Опять произносится мое имя, словно меня здесь нет.

Она крутит в руках телефон, разворачивая его экраном в разные стороны.

Остальные две кабинетные крысы сигают прямиком к третьей. Еще один повод поржать надо мной.

Поэтому-то я и не прихожу на работу раньше необходимого, чтобы не проводить в их ядовитой компании ни одной лишней минуты.

Я пялюсь в темный монитор загружающегося компа и изображаю незаинтересованность.

— О, точно!

— Только красивее.

И гогочут.

Сучки тупые. Головами б вашими друг о друга постукать, как бильярдными шарами. Да и то из них ничего путного не вылетело бы, только сопли.

— Гость клуба «Бездна», неотразимая Алиса, всю ночь зажигала толпу сногсшибательными танцами, — читает по слогам Кузьминова. — Олесь, а ты умеешь плясать?

На твоих похоронах сплясала бы, но, к сожалению, выйдет наоборот. Гляди, ноги до колен не сотри.

— А, Олесь?

Опять проговаривается мое имя.

Я ненавижу свое имя.

Ненавижу, когда кто-то произносит его.

Ненавижу, как оно звучит. Ненавижу, как оно пишется. Ненавижу, когда наталкиваюсь на него в паспорте.

— Чего молчишь, Олесь?

Ненавижу Кузьминову.

Мое имя не Олеся.

Мое имя Ненависть.

— Ладно, оставь ее, — говорит Абашкина, делая вид, что ей не плевать на мои чувства. Что это? Слабая попытка быть человечной или желание поскорее переключиться с темы обо мне на что-то поинтереснее?

Им лишь бы сутками напролет трепаться о шмотках да о знаменитостях.

— Ой, девочки, я так давно не танцевала, хочется вот прямо — ууу! Сегодня оторвусь.

— Смотри, нас кеглями своими не покалечь, да и сама не убейся, ха-ха.

— Кажись, прима-балерина идет, — цыкает Белова, прислушиваясь к коридорным звукам.

Открывается дверь.

Входит страшная жирная свинья. Которая чудесным, никому не понятным образом добралась до должности начальника отдела. Того самого крысиного отдела, где я работаю.

— Доброе утро. Ну что, девочки, как настроение?

Было хреновое, а теперь испортилось.

— Семеновна, смотрите, — Кузьминова подскакивает и тыкает ей в морду свой паскудный телефон. — Оказывается, Олеся постоянно оттягивается в том местечке, куда мы сегодня идем.

Шутница долбаная. Пошути про то, как тебя просили привезти из Геленджика магнитик, а ты привезла сама не понимала что, пока не проверилась.

Свинья с неописуемым интересом берет телефон в руки и отводит назад голову, прицеливая фокус, сбитый за годы подсчитывания птиц за окном.

— Хе-хе, она действительно очень похожа на тебя, Олеся, — смотрит на меня. — Снять с тебя эту ужасную пружинку, заколоть челку назад, да и вообще, прическу сделать, будешь прям как эта модница.

Снять бы с тебя серпом эту свиную морду и заколоть бы тебя ножом, как свинью.

— Кстати, про прическу… Семеновна, а у нас сегодня сокращенный день? Ведь еще надо в парикмахерскую, — ноет Белова.

— Да, Георгич сказал, что девушки могут быть свободны в три.

— Ой, ну хоть так.

Зачем тебе туда так спешить, очевидно же, что твой парикмахер тебя ненавидит.

— Олеся, ты не передумала? — закидывает Свинья Семеновна. — Может, все-таки пойдешь с нами. Пять лет фирме как-никак, юбилей. Такое еще нескоро будет.

Мое имя Отвали.

— Нет, у меня неотложное дело сегодня. Мне жаль, но не получается.

— Всё ж оплачено, по высшему классу. Что, прям такие важные дела у тебя?

— Ага, — отвечаю. — Вопрос жизни и смерти.

— Ну, как знаешь. Передумаешь — приходи. Только служебное удостоверение возьми, чтобы впустили. Наш корпоратив отдельно заказан. — Свинья двигается к двери: — Девочки, в семь часов без опоздания, — и выползает из кабинета.

Хорошо бы теперь здесь проветрить.

— Надеюсь, сегодня она не будет нам мозги засерать.

— До сих пор не догоняю, как она уговорила Святого Георгича корпорат в клубешнике проводить. Ладно нам весело, а ей-то это зачем?

— Да че непонятного, старуха уже смерть свою чует, ха-ха, вот и молодится, типа она в теме.

— Не, она просто прохаванная, там ведь скорая рядом, а то вдруг ей заплохеет, чтоб откачали быстренько.

— Ха-ха-ха, ага, ага.

Не хочется соглашаться с крысами, но Свинье действительно сейчас умирать никак нельзя, она ж еще не все бумажки с полки на полку переложила. Я на том свете буду вечность ее ждать.

Абашкина включает чайник. Наверное, уже третий раз за сегодня. Чайник здесь кипятит воду с утра до вечера, из-за этого кабинет даже отапливать не нужно, и без того словно в сауне паримся, хоть дресс-код вводи: простыни и банные шапки-колпаки. Эти дуры под предлогом своей чайной церемонии точат кексы по пять раз в день и при этом думают, как бы им похудеть.

— Задрал уже этот снег, — мычит Белова сквозь какой-то пряник в зубах. — Быстрей бы весна уже.

— Так завтра ж уже, хе. Доставай колготки.

— Ага, те свои, проститутские.

— Чего это они проститутские, просто в широкую клетку.

Они, по ходу, не понимают — любые колготки проститутские, если в них такая шлюха, как Белова.

— Может, мажорчика какого-нибудь склеишь.

— Лучше уж папика его, ха-ха.

— Или деда!

Они как дети малые — им вообще всё равно, что в рот брать, они так мир познают.

— Деда Семеновна подцепит, доходит его, спровадит, а потом будет мотивационные курсы вести, как она всего добилась сама, начав с нуля в свои 102 года.

— Ага, ага, главное, верить в мечту.

— Чтобы ее курсы хорошо продавались, ей нужно будет еще и родить, ха-ха-ха.

А ведь я когда-то пыталась проникнуться зарядкой мотивации на разных программах, чтобы выбраться из депрессии. Я с надеждой и даже верой слушала страстно размахивающих руками ораторов, и это как будто помогало, поднимало настроение, создавало иллюзию, что всё возможно, что вот-вот твои мечты исполнятся и весь мир пляжной волной прильнет к твоим небритым ногам.

Но эффект длится недолго, меньше двух недель, а иногда — дней. Сначала ты коришь себя, что ничего не меняется, потому что ты, видимо, недостаточно усердно выполняешь упражнения по жизнерадостности. А потом ты чувствуешь, что тебя снова обманули, заставили поверить в очередную сказку. Они говорят, надо заряжаться постоянно, регулярно читать такие духоподъемные книги, слушать лекторов о том, как они выбрались из самой глубокой жопы жизни прямо на зеленый дворик с домом, любящим супругом, разнополыми детишками и псом по кличке Хер, или как они достигли куда более невероятных вершин — видимо, таких, как, например, выступления перед толпой сектантов, верящих в визуализацию желаний.

Если пичкать себя подобными заряжалками постоянно, то ты действительно станешь оторванным от реалий фанатиком, у которого любое плохое событие вызывает собственную вину в том, что это, мол, потому с тобой произошло, что ты не так что-то подумал, не то что-то представил, не там где-то плюнул. Или еще хуже — ты становишься настолько блаженным и отрешенным, что ходишь по улицам с безобразной улыбкой, в белом платье в пол и носишь в руках собачку, подобранную на той же свалке, что и платье. Нет, уж лучше смерть. В общем-то, к ней и направляюсь, расступитесь.

— Чувствую, я сегодня напьюсь, хо-хо.

— Ага, текилы вдаришь, а соль уже с пола слизывать будешь.

— Олесь, а пойдем с нами, бухнем, а то мы тебя пьяной не видели.

— Да она уже щас пьяная, не видишь, не слышит тебя.

— Не-е, вранье это всё, она не пьет, она зашитая.

— Олесь, фляга с собой?

— Ну ладно, оставь ее, а то она щас ментов вызовет, ха-ха.

— Кстати, че там тот мент?

— Какой? Мой?

— Ну твой, женатый который.

Да че «че»? А то будто неясно — прет шмару одну, уж точно не от хорошей жизни. Зато балует ее подарками всякими тривиальными — и чем дальше, тем дешевле. На это 8-е марта, думаю, он ей кольцо из цветной проволоки свяжет. Вернее, вручит его на день-два раньше, когда и принято поздравлять неофициальных пассий, потому что в сам праздник неверные мужья заняты женами. Канун Международного женского дня — международный день любовниц.

Всё это они обсуждают здесь целыми днями, не стесняясь меня. А чего им меня стесняться — я тут словно мебель, словно рыбка в аквариуме, словно муха на стекле. Потому-то я и в курсе всей их тошнотворной личной жизни.

Вторую вот — сосед-алкаш жучит. Видимо, трезвым он на нее забраться брезгует, а дальше лестничной площадки ему идти влом. Вечно она его по телефону при всех ругает за пьянки, а он у нее постоянно деньги занимает. А не бросает она его, потому что, мол, он нужен для здоровья, пока нормального не встретит. Этим веским «для здоровья» они постоянно оправдывают свое обыкновенное потаскушество.

А от третьей не перепадает только бомжам, да и то лишь тем, которые вообще мало спопрошайничали за день.

И все они крутят своими жопами перед 40-летним Святым Георгичем, женатым, с тремя детьми, надеясь стать его второй леди, но, конечно же, единственной любимой. Думаю, они и привороты всякие на него делали, эти-то точно могут, но пока никому из крыс ничего не перепало. Георгич мужик верный, глубоко верующий, строго соблюдающий пост и, видимо, свыше хранимый от соблазнов и искушений — и будет храним во веки веков. Аминь.

— Вот это валит, жесть.

— Вроде писали, что март будет снежным и мерзким, до середины точно.

— Да так всегда в марте.

Зато вы мерзкие в любой месяц, и не до середины, а от прически до педикюра.

— Включи чайник.

День тянется как старая ящерица, раненная топором в спину.

Я смотрю в окно.

Я не замечаю хихиканья местных крысух, их безмозглого трепа и раздражающего запаха их пончиков и всяких там вафель.

Я смотрю, как падает снег.

Этот сакральный пейзаж за окном напоминает песок, что сыплется в песочных часах. И верхняя часть стеклянной колбы там, в облаках, потихоньку пустеет и пустеет, сокращая мое время. Нет… не потихоньку.

Наконец эти дуры начинают синхронно шоркать, напяливать на себя свои гламурные шубы из шкур бродячих лишайных котов и сваливают за дверь.

От них помещение не проветришь, их крысиный душок давно въелся в стены и отравляет любую добрую мысль в голове.

Поначалу думала оставить им записку: «Это вы виноваты», а лучше — «Это ты виновата» и оставить на столе Кузьминовой. Потому что «Это вы виноваты» каждая воспримет не на свой счет, а на счет остальных. И пусть тогда помучается, дрянь, да еще и две другие крысы, может, по-другому начнут на нее зыркать своими ядовитыми глазенками. Но потом решила, что всё это пустое. Им и так нехило от жизни досталось, ведь они — это они, и это настоящая трагедия. Я, может, и страдаю от комплекса неполноценности, а они реально неполноценны.

Три часа дня. Я в кабинете одна.

Зачем я вообще пришла на работу сегодня? Можно было и прогулять — на размер пенсии уже не повлияло бы. Сама не знаю почему. Я как бы соблюдаю весь ритуал, который начертила себе с самого начала: вести обычную жизнь до последнего ее часа. Это — чистить зубы, принимать душ, ходить на гребаную работу. Если следовать плану, всё пройдет хорошо. Кажется, так Бонапарт сказал. Или не так. Или не Бонапарт.

Я лезу в интернет. Ищу страничку того крутого клуба, о котором сегодня столько соплей высморкано. Вот, есть.

«Гость клуба “Бездна”, неотразимая Алиса, всю ночь зажигала толпу сногсшибательными танцами. Ее красота восхищает. Ее энергия сводит с ума. Ее желал каждый мужчина на этой площадке».

И фотография. Какая-то размалеванная мымра. Обычная интернет-жопа.

Называется — найди сто пятьдесят тысяч отличий.

Мое имя Протест.

Алиса. Именно так я просила в детстве меня переназвать. Когда твое имя Алиса, тебе и крутая фамилия не нужна.

Клуб «Бездна». Типа там глубоко, как в заднице.

Я разглядываю очередные фотографии с какой-то вечеринки и вспоминаю, как в юности мечтала побывать на такой с подружками. Танцевать с ними в середине зала в окружении восхищенной толпы и потом еще загадочно шептаться, поглядывая на каких-нибудь ребят. Беда в том, что у меня не было подружек. В отличие от той твари — Кукольной Твари, вокруг которой вечно паслись с высунутыми языками наши пустоголовые одноклассницы.

Именно эта Тварь, которая сама себе придумала прозвище «Куколка», высосанное из какого-нибудь мультика для мелких писюшек, и откликалась только на него, превратила меня в изгоя. С того самого момента, как приперлась в нашу школу, в наш 5-ый класс, переехав из другого города. А вот жила бы там, в своей родной вонючей дыре, может, и я пожила бы дольше, чем до конца сегодняшнего дня.

А всё из-за чего! Из-за того, что у нас с этой Тварью дни рождения в один день. И ну никак невозможно для нее было делить этот праздник с кем-то еще.

Я раздавала всем конфеты в честь своего 12-летия, а она тут же засрала весь класс разноцветными шарами, устроила церемонию с огромным тортом и задуванием свечей и подарила каждому по какому-то сувениру из магазина подарков. Тварь.

И так — каждый год.

Потом меня даже стали забывать поздравлять на фоне этой гребаной королевы.

И даже сейчас, спустя 7 лет после окончания школы, она не может перестать напоминать о себе. Будто она и без того не живет до сих пор у меня под кроватью, словно монстр из детских кошмаров.

Эта Кукольная Тварь уже два месяца организовывает встречу выпускников — и именно, сука, в наш день рождения, то есть не в наш, а в ее. Который наступит через три дня. Правда, наступит не для всех.

Должно быть, у нее после школы не появилось более благоговеющих перед ней друзей, с которыми можно отметить свои вонючие именины, чем одноклассники.

Вот почему сегодня, в эту проклятую пятницу, а не в праздничный понедельник, я сделаю то, что сделаю. Потому что для меня уже давно никакой это не праздник, а лишь день с еще большей депрессией, чем обычно. И еще это будет моим прощальным выстрелом выхлопными газами в ее тупое кукольное лицо. Пусть в этот день будет вынужденный траур в связи с известиями о моей трагической кончине и пройдут все связанные с этим процедуры и обычаи. Чтоб этот сволочной день рождения стал у нее поперек горла. И чтоб она задохнулась. Тварь.