Почему он спал с твоей женой

Антон Гроза

Главный герой Макс Меер имел одно достоинство – любить женщин, и один недостаток – любить женщин ревнивых мужчин. С одним из таких Мавров он столкнётся в бою и, одержав победу, спрячется от наказания в старом доме вместе со своим трофеем – студенткой Анной Заугер. Не успев вкусить совместной жизни, они оказываются в плену у человека, именуемого Совестью, который жаждет ответа на вопрос: «Почему ты спал с моей женой?». Удастся ли им сбежать? Узнает ли Анна правду о своём мужчине? Книга содержит нецензурную брань.

Глава 3

Сморенный хозяин жилища ввалился в квартиру, судорожно вздрагивая ключами. Ему понадобился излишек времени, чтоб вскрыть еще пока не запечатанные двери. Добрые вести, внутри ни криминалисты, ни следователи не орудовали. Самое оно, отмыть дело мокрое от пола и вещи красные постирать. С паркета начал, окатил его с ведра хлорированной жижей, как это делает ленивый корабельный юнга. Усевшись в позу плиточника, он принялся скоблить усатой щеткой давно запекшуюся кровь. Обильно гоняя алые волны по равнинам коридора, он едва ли не форсировал порог, бережно охранявший ковролин. Гостиную, со шваброй наголо Макс проскакал галопом, благо тела повздоривших к финалу побоища в той комнате боролись меньше. Со стиркой дело обстояло хуже, убирающий колебался между вышеупомянутым и сном. Придать огню потрепанные тряпки ведь было лучше, да и в тех фильмах, откуда Меер брал пример для скрытия улик, никто кровавые обноски не стирал. Он умостил своё, распаренное приёмом ванны, тело на пышную кровать, покорно ожидая прихода сна. Время уходило, покой сменился в лавину выдумок и мыслей, которые разогревали разум Макса, подбрасывая в топку новых дров. Пересчитал уже овец, их предков, всех парнокопытных доселе знакомых, ничего не помогало. Измотанное тело хотело на покой, но голова бранилась, терзала нежное сознание. Каким напуганным, издёрганным казался тот, кто днем ранее еще сиял харизмой. Некогда вальяжное курение уступило лихорадочному. Дрожащие пальцы едва могли поднести сигарету к таким же устам. Как же наивно было полагать, что после дела мокрого удастся ровно похрапывать. Покойник с пробитым лбом являлся каждый раз, как тот сомкнёт глаза. Холодный, уродливый, весь в слюнях, таким он наведывался к Максу. Как больно закрывать глаза, ведь память жгла сильнее крови. Как долго еще мучатся, сколько ночей еще, подобных этой, уготовано оступившемуся? Меер в агонии взывал к Богу с покаянием: «Боже, если б я знал, что за камень взвалил на себя, то умер бы раньше мертвого!». «Я защищался!» — вскрикнул он и подтирая сопли проковылял к серванту. Коллекция манила изобилием лекарства для души, но чахлый господин остановил свой выбор на сильнейшем — водке. Хлебнув глоток-другой забористой спиртяки, он отложил бутылку в морозильник, а сам принял скорбное лицо, ожидая пока тепло в груди начнет греть душу.

Стрелки на часах, которые напоминали Мееру о непростом его происхождении, указывали полночь. На силу пить хоть удавалось, но закусывать…. Его сильно тошнило, будь то от мерзости видений или от водки. Сжимало и без того пустой желудок. Крутило ноги, утоптанные за ночь, а новая кожица, затянувшая раны, зудела под давлением крови. К утру, измученное сердце перестало предпринимать попытки покинуть грудь, и опухшая голова перестала рожать порицания. Забывшийся во сне, хозяин квартиры, похрапывал, изредка вздрагивая от кошмаров.

И, как всегда, кому-то нет дела до глаз, которые Меер бы рад держать сомкнутыми ещё часок-другой, на этот раз Анна оставила свой палец у звонка. К настойчивому трезвону, спасаясь от которого уши спящего были обложены подушками, добавилась вибрация. Эпицентром волнения являлся телефон, лежащий рядом с соней. Последняя брешь, в виде подложки под голову, была пробита настырной, невыносимой какофонией. Злость, с которой Макс намеревался выставить за двери надоедливого звонаря, сменилась паникой при виде номера названивавшего. «Что я ей скажу?» — эту вроде и простую мысль пришлось должным образом обмозговать. «По ходу дела разберусь» — решил Меер, видать раздумья были напрасными. Жадно вдохнув полной грудью воздуха, он таки ответил на звонок:

— Алло, чего трубку не берёшь?

— Я спал, доброе утро.

— Добрый день, сначала этот, дрянь последняя, пропал, теперь и ты теряешься.

— Кто этот?

— Придурок мой, Маркус. Не важно, открой мне двери наконец-то или по телефону так и будем болтать?

— А я не дома.

— Ага, а где?

— К другу поехал.

— К какому другу, машина твоя внизу стоит. Спишь как обычно до ночи. Вставай, давай, я жду под дверью.

Сонный Меер не учел деталей своей выдумки, теперь и морду битую придется засветить. Второпях, накинув первую лежащую рубаху, он понесся впускать свою зазнобу. Встревоженная, слегка растрепанная девушка с порога начала шуметь:

— Ты представляешь, мой блаженный мне пишет в ночь, что мы расстались, а он еще, вместо страданий, уехал с кем-то в Барселону. И пусть бы разошлись, не велика потеря, но взять и бросить меня. Ни я его, а он меня! — Анна металась по квартире, взволнованная событием, которое крепко приложилось по её самолюбию. — Господи, что с лицом? — наконец-таки заметила избитую физиономию Макса.

— На спарринге помяли.

— Каком спарринге? — насмешливо продолжила, — Опять к чужой бабе приставал, наверное, вот и морду начистили. И поделом!

— Если бы полицейские обладали такой же проницательностью, что женщины, я бы уже показания давал, — подумал Макс.

— Что замолчал? — продолжила Анна.

— И помолчать нельзя?

Девушка не оставляла места тишине. Еще около часа проклинала ныне покойного товарища. Если сказал бы ей, на что пошел он её ради, хотя ради неё ли? Измена, как-никак, удар по самолюбию мужчины, а честь девичью, в данном случаи, затрагивает лишь краем. Анна подметила как чисто в доме, благодаря ночным баталиям пришлось в итоге навести порядок, хотя его причину он бережно таил. Обоих терзали чуждые их обыкновению ощущения. Его пугала молодость в тюрьме, её унижение, которое даме светской, давалось трудно. Сошлись оба в утехах, но до того, как прийти к общему ожидаемому, пришлось разделиться в выборе пищи. Заказав привычной итальянской пайки, которой Анна заедала молодое горе, он нехотя покусывал свой ужин. Она подметила отсутствие аппетита своего партнера, но не оставила Мееру места для настороженности. Так по-женски вынесла вердикт: «Опять вчера напился, понятно». Образность её мышления вызывала у мужчин умиление. «Как же она прекрасна наедине со своей правотой» — восхищался Макс, при этом так по-родственному поглаживая спутницу.

Трапеза закончилась, как и всегда, близостью душ с бутылкой крепкого. Озлобленное личико Анны начало краснеть. Продолжательница славных традиций рода Заугеров, принялась ублажать взбалмошного Меера. В тот раз пред ним была не та картина, знакомая подросткам со взрослых фильмов, а потолок, пустой, невыразительный, унылый. Одним лишь механическим навыком ей удавалось удерживать рабочее состояние, обрабатываемого. Без должного восторга он продолжал безразлично пялиться в потолок. Таяла труженица, не получая желаемой отдачи. Не ходило кувырком одеяло, и простыня не рвалась под цепкими ногтями. Взмостившись, Анна задавала такт, чем явно испортила статику сцены. С каждым ударом таза он оживал, его окаменелое тело размораживалось, отмерзали ступни, бёдра, ладони. Он перенял ритм, начал движения, а сухие губы затрещали с натянутой улыбкой. Макс уподобился животному, им двигала безудержная страсть, как в день убийства. Какая же близкая и первобытная природа этих чувств. Он находил что-то общее в зверином начале обоих этих занятий.

Над ней пыхтел тот самый охотник. Он был, на тот момент, одним из тех довольно грубых мужчин, которых разные колхозницы величают «настоящими». И да, его мозолистые от лопаты руки, тискали Анну уже в последний раз. Откинувшись на спину, Макс перевел дыхание и полез за пачкой сигарет. Он торжественно курил, бережно сбрасывая пепел в блюдечко, мостившееся на его сухом животе.

— Можно я у тебя останусь? — спросила Анна.

— Сегодня? — пробормотал он, туша при этом сигарету об фаянс.

— Вообще, — ответила она, — мне как-то не по себе дома. Я не хочу сейчас там быть одна.

— А почему не позовёшь подругу? Уверен из тех, кто скитается по общежитиям, каждой переезд в радость будет.

— Ты, против?

— Не то, чтобы против, но мне нужно будет уехать, оставить тебя одну.

— Ты против, — утвердила она.

— Глупости, не против я. — ответил Меер и по-свойски обнял девушку. Он рассказал ей о своём побеге из напряженного Дюссельдорфа. Окрестил его отъездом, сменой обстановки, не мог же он ей сказать, что опасается преследования. О том, что зарубил палящей кочергой убиенного Маркуса, который имеет с того момента обыкновение являться Мееру во сне. Ему пришлось держать свой язык за зубами, и останавливало его никак не недоверие: наоборот — Меер доверял госпоже Заугер, но он не хотел приносить горе в беззаботный мир студентки. Её сердце терзала любовь к вечно свободному авантюристу, но он сам мучить девушку слабостью к убийце не посмел. Большим и чистым глазам Анны представлялось героическим его побитое лицо, а сам Меер непримиримым романтиком. За окном прекращалась вечерняя суета. Кагал гулящих перенесся на торговые улицы. Пока ночной город пировал, тихая улочка, на которой жил господин Меер, готовилась ко сну.

Двоица лежала в спальне, с кровати можно было наблюдать за звёздами через окно мансарды. Через отрытое окошко покидала комнату струйка дыма, которым Макс весь вечер заполнял пространство. Они уснули и мужчина, лежа на спине, закрыв глаза, проваливался в глубь своих фантазий. На уголок кровати присел убитый Маркус, жадно поглядывая за спящими. По его подбородку стекала слюна вперемешку с кровью. Он был весь в глине, в лоскутах, прикрывающих гниющее тело. Анна его не замечала, ведь он всего лишь видение Меера, которое, в отличие от живого Маркуса, пугало Макса до жути. Его нелепое пузико уже куда больше напоминало огромный, гнойный пузырь. Такой противный шар мог лопнуть в любой момент и запятнать чистое ложе. Макс сильно зажмуривал глаза, пытался спрятать голову в мокрую от пота подушку. Изредка, он проверял ушел ли покойный, но тот смиренно охранял сон спящей девушки. Меер спрятал широкие глаза под одеяло, подобно ребёнку, прячущемуся от злющей бабки, которая наведывается в каждом сне. Такая старуха приходит постоянно, отнимает речь, замедляет дыхание. Она не оставляет возможности убежать, позвать маму, стоящую в соседней комнате. Противная бабка, со сморщенным столетним лицом, которая постоянно хохочет, уволакивала каждый раз с собой в тёмные дали пугливое дитё. Из-за неё Меер, будучи ребёнком, боялся смотреть в окно по вечерам. Силуэты деревьев напротив растущих в саду пугали его до жути. Случись еще, чтобы мать Меера развесила белье сушится на балкон, так он уснуть не мог, прячась от висящих одеял и простыней. В полнолуние он и не спал вовсе. До тех пор продолжались его детские кошмары, пока он не победил эту старуху. Ему пришлось две с половиной тысячи ночей бороться с ужасами, прежде чем он научился контролировать сон. Сколько же теперь понадобится лет, чтобы забыть Маркуса, взять контроль над видениями?

Конец ознакомительного фрагмента.