Властелин видений

Антон Грановский, 2010

Журналисту Глебу Орлову, попавшему из современности в девятый век, еще никогда не доводилось сталкиваться с таким смертельно опасным и могущественным противником. Порождение Гиблого места – Пастырь, вознамерившийся стать Богом и при помощи насылаемых видений покорить реальный мир, уже приобрел множество сторонников. Прозванный Первоходом Глеб с тремя спутниками вновь отправляется в самое сердце Гнилой чащобы, чтобы спасти будущее родной страны. Но пророчество колдуньи предупреждает его о том, что Гиблое место обязательно получит свои жертвы, а погубить Пастыря сможет только женщина…

Глава первая

В подземелье

1

Хорошее место спортбар. Даже днем. Народу мало, цены божеские, еда — тоже ничего себе. Бизнес-ланч — 190 рублей. Грибной суп-пюре, свиной шашлык, салатик. Красота!

«Не знаю, как кому, а мне нравится», — думал Глеб, с удовольствием уминая ароматное, хорошо прожаренное мясо.

Катя Королькова, похоже, была не в особом восторге от заведения. Не морщилась, конечно, но всем своим видом показывала, что, дескать, «это всё хорошо, но из другой оперы». Понтуется, ясное дело. А сама обожает загородные пикники — с одноразовыми тарелочками, подгоревшим на костре мясом и пакетным вином из пластиковых стаканчиков.

Проглотив мясо и запив его минералкой, Глеб откинулся на спинку стула и блаженно проговорил:

— Лепота… Как всё-таки хорошо быть дома.

— Дома? — Катя вскинула аккуратные бровки. — Орлов, ты что, сбрендил? Ты же в ресторане.

— Я имел в виду не квартиру, а…

— А что?

Глеб усмехнулся:

— Москва, начало двадцать первого века — вот мой дом.

Глаза Кати насмешливо заискрились.

— Большой у тебя дом, Орлуша. Продашь комнатку со скидкой?

— Легко! С видом на вечность. — Глеб посмотрел на Катю мягким взглядом и с улыбкой проговорил: — Ох, Катюха, как же я рад тебя видеть!

Катя усмехнулась, аккуратно промокнула уголки губ салфеткой и иронично заметила:

— Ты точно перегрелся в солярии.

Глеб покачал головой:

— Это не солярий. Это солнце надежд и ветер перемен. Они прокоптили и выдубили мою кожу.

— Бла-бла-бла. Кстати, прочитала твою статью про новый мультиплекс «Романов».

— И как?

— Честно, без обид?

Глеб кивнул:

— Угу.

— Жесть! Романов тебя теперь точно закопает.

— Кто кого закопает — это ещё вопрос. Романов сегодня есть, а завтра нет. А журналистика жива всегда.

Глеб нанизал на вилку последний кусочек шашлыка и с торжественным видом отправил его в рот. Катя посмотрела на его напыщенную физиономию и засмеялась.

— Когда накроешь поляну? — посмеиваясь, спросила она.

— Поляну? Это в честь чего же?

— Конкуренты Романова тебе наверняка отстегнули кучу зелени. Или я не права?

Глеб сделал возмущенное лицо.

— Что ты! Я честный парень.

— Кто спорит. Так когда банкет? Мы с Фенделем сегодня это уже обсуждали и решили, что ты должен сводить нас в «Причал».

Глеб засмеялся.

— Ну, вы и волки! О’кей, «Причал» так «Причал»!

Глеб допил минералку, поставил стакан на стол и слегка поежился от тепла и уюта. Господи, он так давно отвык от уюта. Хотя…

Он слегка тряхнул головой.

Что за глупые мысли? Когда это он успел отвыкнуть? Ах да! Он ведь был в аномальной зоне под названием «Гиблое место». Старик Бахтияр водил его в лес. Там Глеб выдул бутылку коньяка и… При воспоминании о том, что было дальше, Глеб слегка поморщился. Кажется, коньяк оказался палёным. Даром что «Кутузов». Чудо одноглазое!

Глеб снова взглянул на Катю. Темная челка, серые глаза, нежный овал лица, изящные руки. А ведь она ничего. Даже красивая. Как это он раньше не замечал?..

Глеб усмехнулся: да замечал, конечно. Но как-то так получилось, что они сразу стали друзьями. Как говорится, «минуя стадию постели».

А может, зря?

Глеб еще пристальнее вгляделся в лицо Кати. Встретившись с ним глазами, Катя нахмурилась и спросила:

— Ты чего, Орлуша?

— Ничего. Любуюсь.

— Издеваешься? — Катя тронула пальцами верхнюю губу. — У меня что-то на губе? Или на щеке? Ну, говори же, не томи!

— Да всё с тобой в порядке. Просто я подумал… — Глеб чуть прищурился. — Слушай, а может, ну его, этого Фенделя? Посидим вдвоем. Нет, правда: я уже давно собирался пригласить тебя куда-нибудь на ужин.

Несколько секунд Катя с удивлением смотрела на Глеба, потом хмыкнула и сказала:

— Говоришь, ветер перемен? А этот ветер перемен не выдул тебе последние мозги?

— А что такого-то? Ты привлекательна, я — чертовски привлекателен. Кое-кто считает, что мы с тобой неплохо смотримся вместе.

Глеб чуть нагнулся вперед, протянул руку и накрыл ладонью пальцы Кати. Она слегка покраснела и попыталась высвободить руку, но Глеб не дал.

— Так как ты на это смотришь? — спросил он, продолжая разглядывать Катю.

Она слегка поежилась под его взглядом и недовольно проговорила:

— Орлуша, такими вещами не шутят.

— А я и не шучу, — мягко возразил Глеб. — Я на полном серьёзе. Пошли куда-нибудь сходим вечером. Выбор заведения за тобой.

Катя взволнованно облизнула губы кончиком языка.

— А как же твоя новая пассия из бутика «Роз-Марин»? — тихо спросила она.

— Я уже отправил ее в отставку.

— За что это?

Глеб усмехнулся:

— За нарушение субординации. Она, видите ли, не любит, когда я курю в постели.

Катя тряхнула головой, словно прогоняла затмившую на мгновение глаза пелену, и снова взглянула на Глеба насмешливо.

— Дурак ты, Орлуша. Дурак и не лечишься.

— Почему?

— Когда приглашаешь девушку на свидание, нельзя говорить с ней о другой девушке. Тем более о той, которой ты «дал отставку».

Глеб нахмурился:

— Королькова, брось понтоваться. Мы же с тобой старые боевые товарищи.

— Вот как? Это в таком качестве ты приглашаешь меня в ресторан?

Глеб поморщился:

— Кать, опять ты.

Несколько секунд Катя вглядывалась в его лицо, потом вздохнула и сказала:

— Нет, Орлов. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы ложиться с тобой в постель. Был бы ты приличный парень, а ты… — Она не закончила фразу и потянулась за соком.

— Ну, и кто же я? — прищурился Глеб. — Договаривай.

— Ты? — Катя пожала плечами. — Ты сукин сын.

Глеб усмехнулся.

— Не слишком-то лестно.

— Зато правда.

Некоторое время Глеб сидел молча, исподлобья поглядывая на Катю. Потом сдвинул брови и сердито проговорил:

— Нам принесут когда-нибудь кофе? Эй, официант! У вас там что, тихий час?

— Перестань, — зашипела на него Катя. — Ты чего такой бешеный?

— Да ничего. Просто не люблю нерасторопных официантов. Набирают по объявлениям…

От стойки отделился официант в желтой футболке с красным логотипом бара. В руке он нес поднос с двумя чашками кофе.

— Ну, наконец-то, — ухмыльнулся Глеб. — Дождется он у меня чаевых, как же.

Официант подошел к столику и уже хотел поставить белые чашки с кофе на стол, но вдруг обо что-то споткнулся. Одна из чашек повалилась набок, и горячий ароматный напиток выплеснулся Глебу прямо на рукав пиджака.

— Ш-ш-ш! — зашипел Глеб и затряс рукой. — О, боги! Какого хрена ты делаешь, приятель!

— Простите, — пролепетал официант. — Я всё вытру.

— Да уйди ты! — Глеб оттолкнул официанта локтем и задрал промокший рукав пиджака и водолазки, чтобы оценить масштаб разрушений. На предплечье красовалось красное пятно ожога. Но не это заставило сердце Глеба сжаться от испуга и внезапного приступа тоски. Чуть выше пятна от ожога на предплечье красовались узкие белесые шрамики. Их было шесть.

— О, боги… — прошептал Глеб и медленно поднял взгляд на официанта.

Сверху на него смотрела безобразная рожа упыря. Упырь отшвырнул поднос и, выставив желтые когти, бросился на Глеба.

— Нет! — закричал Орлов — и проснулся.

2

Вокруг был полумрак, лишь чуть-чуть подсвеченный бледным светом, льющимся в крохотный квадрат окна под потолком. Плотно утоптанный земляной пол, покрытый полусгнившей соломой, по углам — светлая наледь, прямо перед глазами — железные прутья клетки.

До боли знакомый интерьер. Перед клеткой в земле — черная воронка, что-то вроде сточной ямы.

Руки Глеба были скованы, а от оков к железному кольцу в стене вела цепочка. Всё ещё сонно моргая глазами, Глеб машинально подергал цепочку, проверяя кольцо на прочность.

— Исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня, — услышал он рядом негромкий старческий голос. — Не сплю я и сижу, словно одинокая птица на кровле. Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами. Дни мои — будто уклоняющаяся тень…

Глеб повернул голову на голос и увидел за прутьями решетки узника. Это был длиннобородый старец-богомолец, одетый в сильно заношенный сермяжный кафтан.

Глеб приподнялся на соломе и потер ладонью затекшее плечо.

— Давно я тут? — спросил он у старика.

— С утра, — ответил тот.

— А сейчас что?

— Часа три пополудни.

Глеб поднялся на ноги и сделал несколько резких движений, разгоняя кровь по озябшему, окостеневшему телу. Рана от ядовитой стрелы чуть побаливала — впрочем, серьезной она не была. Сонное зелье. Его просто хотели усыпить. И, судя по всему, у них это получилось.

А кто такие эти «они»?…

Продолжая разогреваться, Глеб задумчиво нахмурился. Последнее, что он помнил, это лесную дорогу и перепутье… День был хороший, солнечный, и настроение у Глеба было приподнятое. Ну, конечно, приподнятое. Ведь он возвращался из Гиблого места. Целым и невредимым!

А потом? Что было потом? Кто пустил в него отравленную стрелу?

Глеб напряг память. Чёрт возьми, да откуда же он может знать, кто пустил в него стрелу?! Ублюдки напали сзади. Вероятней всего, засели в вересовых кустах — близ распутья этих кустов много, целые заросли.

Перед клетками кто-то зашевелился и засопел. Только сейчас Глеб увидел, что у темного прохода, в углу, сидит на лавке охоронец. В броне, в шеломе, с кинжалом на боку. Сидит, опершись руками и щекой на бердыш, и дремлет, пришлепывая толстыми губами.

Глеб вновь взглянул на клетку старика. Теперь он заметил еще двух узников. Один, крупный, чернобородый, лежал на соломе, кверху лицом, и негромко похрапывал во сне. Второй сидел в дальнем углу клетки, и лица его Глеб не разглядел.

— Кто твои соседи? — спросил Глеб у богомольца.

— Этот вот… — богомолец кивнул на человека, сидевшего в дальнем углу клетки, — …Толмач. А тот, что спит, разбойник.

— Разбойник? Не повезло тебе с соседством, старик.

Богомолец посмотрел на спящего чернобородого мужика и улыбнулся.

— Да нет, он добрый. Уставший только. Его уже два дня пытают. Зубы выбили, ногу перешибли. Крест вон на груди выжгли.

— Крест? — удивился Глеб. — Он что, христианин?

Богомолец качнул головой.

— Нет. Он из ваших, язычников.

— А зачем тогда крест?

— Готовили для меня. Да я, вишь, стар и немощен. А дрова на разогрев уже потратили. Вот и прижгли его — не пропадать же добру.

Глеб усмехнулся:

— Бережливые, гады. — Он снова поежился и принялся растирать ладонями цепенеющие от холода бока, тихонько напевая:

Нам разум дал

Стальные руки-крылья,

А вместо сердца —

Пламенный мотор…

— Эй, полонец! — пробасил из своего угла верзила в броне. — Заткни хавало, пока я тебе зубы не пересчитал.

Глеб глянул на него с недобрым прищуром и холодно поинтересовался:

— Ты считать-то умеешь, валенок?

— Чтоб тебе зубы пересчитать, у меня счета хватит, — отозвался верзила-охоронец. — Не высовывайся, Первоход. У меня приказ: ежели что — ломать тебе ноги и руки.

Богомолец взглянул на Глеба удивленно.

— Так ты тот самый Первоход? Слышал я, за твою голову назначена большая награда.

— Судя по тому, что я здесь, кто-то её уже получил, — мрачно проговорил Глеб.

— Ты заткнешься, смерд? — снова прорычал охоронец. — Или переломать тебе кости?

— Иди и попробуй, — сказал Глеб. — И бердыш свой не забудь. Будет что вбить тебе в глотку.

Охоронец, сжав в руках бердыш, стал угрожающе подниматься с лавки. Старик посмотрел на него и испуганно пробормотал:

— Первоход, не стоит тебе с ним пререка…

Вдруг невидимая во мраке дверь с лязгом открылась. Охоронец вскинул голову и грозно окликнул во тьму:

— Кто там еще?

— Чего раскукарекался, лапоть! — последовал жесткий ответ. — Это я, тетка Новожила. Меня княгиня прислала.

Из тьмы выплыла худенькая старушенция, закутанная в платы и телогрейки.

Охоронец поднялся с лавки и хотел встать у нее на пути, но старушенция, не церемонясь, отпихнула его тощей, сильной рукой и прошла к железным прутьям клетки.

— Куды?! — зарычал ей вслед охоронец.

— Отвар ему целебный принесла, куды. По княжьему указу. Он твою дурью башку от Голяди спас, а ты кукарекаешь. Будешь мешаться, всё расскажу княгине!

Только сейчас Глеб разглядел в руках у старушки глиняную крынку.

— Этого полонца не велено поить, — угрюмо проговорил охоронец.

— Да ну? — усмехнулась старуха. — А кто ж меня тогда сюды пустил?

Охоронец поскреб пятерней в затылке, сдвинув шелом на лоб и сказал:

— Я не знаю.

— Вот то-то и оно, что не знаешь. Ступай в свой угол и не путайся под ногами.

Старушка взяла лавочку и поставила ее у клетки. Затем уселась и протянула Глебу крынку.

— Пей, полонец.

Глеб взял крынку, аккуратно пронес ее меж прутьев решетки, поднес ко рту, отхлебнул отвар и поморщился.

— Что за дрянь!

Он протянул крынку обратно старухе.

— До дна пей, — строго сказала она.

— Тебе надо, ты и пей.

Старуха сдвинул брови.

— Выпьешь до дна — увидишь добра, а не выпьешь до дна — не видать тебе добра. Ну!

Глеб готов был поклясться, что старушка ему лукаво подмигнула. Что это значило, он не понял, но снова поднес крынку к губам.

Глоток… Еще глоток… И еще…

Что-то легонько стукнуло Глеба по губам. Он отнял крынку ото рта и, покосившись на охоронца, сердито грызущего ногти у кирпичной стены, запустил пальцы в крынку.

Старуха одобрительно кивнула и тоже быстро глянула на охоронца. Тот по-прежнему был занят своими ногтями.

Глеб достал из крынки кольцо с двумя ключикам и вопросительно посмотрел на старуху.

— Княгиня велела тебе передать… — проговорила та, сделав упор на слове «передать». — …Чтобы ты не сопротивлялся. Расскажи, где утопил громовые посохи, и ступай на все четыре стороны.

Глеб быстро сунул кольцо с ключами в карман охотничьей куртки. Старуха поднялась с лавки.

— Что княгине-то сказать? — спросила она. — Будешь говорить али нет?

— Скажи, что подумаю, — ответил Глеб. — А за отвар спасибо.

Старушка усмехнулась, снова — и на этот раз совершенно явно — подмигнула Глебу морщинистым веком, повернулась и засеменила прочь. Дождавшись, пока за ней с лязгом захлопнулась тяжелая дверь, Глеб окликнул охоронца:

— Эй, халдей, крынку забери!

Охоронец поднялся с лавки, подошел к клетке и молча забрал крынку. Потом вернулся на свою лавку, воткнул в землю бердыш и зевнул.

Дождавшись, пока охоронец снова задремлет, Глеб осторожно вынул ключи из кармана. Перво-наперво нужно было расстегнуть оковы. Тот ключик, что поменьше, должен подойти. Глеб извернулся, пытаясь дотянуться до замочной скважины на стыке железных оков… Вот так… Ещё чуть-чуть.

— Эй, Первоход! — окликнул его старик-богомолец.

Глеб вздрогнул и выронил ключи. Нагнулся, чтобы поднять, но ключей на полу не обнаружил. Зато обнаружил черную щель, из которой сквозило холодом. Вероятно, в ту щель ключи и улетели.

— Твою мать… — с досадой проронил Глеб.

Невидимая дверь снова скрипнула во мраке, и сиплый голос произнес:

— Хвач, тащи Первохода к дознавателю!

Дверь захлопнулась. Охоронец глянул на Глеба и ощерил зубы в усмешке.

— А вот и по твою душу пришли, Первоход. Ежели не расскажешь кату, где утопил огневые посохи, он тебе пятки на живом огне изжарит. То-то будет зрелище!

Поднявшись с лавки, охоронец направился к клетке. Сдвинул засов, откинул зарешеченное окошко и приказал:

— Просунь сюды руки.

Глеб просунул. Охоронец свинтил с оков гайку, вынул болт и сбросил цепочку на пол. В то же мгновение Глеб резко высунул руки вперед и схватил охоронца за мотню.

Охоронец вытянулся в струну. Глянув на Глеба налившимися кровью глазами, он сдавленно просипел:

— Ты чего… Чего делаешь-то?

— Одно резкое движение, и ты евнух, — сказал Глеб. — Знаешь, что такое евнух?

— Нет… — сипло выдохнул охоронец.

— Будешь дергаться — узнаешь. Сними с пояса ключи.

Охоронец, поскуливая от боли, подчинился.

— Вот так, — кивнул Глеб. — А теперь отопри клетку. И потише лязгай замком.

Охоронец сунул ключ в замочную скважину. Щелчок. Ещё один. Дверца приоткрылась. Глеб выпустил охоронца и быстро выскользнул из клетки.

Взревев от ярости, охоронец выхватил из ножен меч, но воспользоваться им не успел — Глеб резко ударил его кулаком в горло, и верзила рухнул на пол.

Глеб поднял с земли меч и зашагал к лестнице.

— Эй! — окликнул его из клетки хрипловатый голос.

Глеб обернулся. Чернобородый разбойник, обхватив ручищами железные прутья, приник к решетке и смотрел на Глеба.

— Может, и нас с собой прихватишь?

Глеб остановился и замер в нерешительности.

— Ну же! — поторопил его чернобородый.

Глеб подошел к клетке, нашел нужный ключ, отпер замок и распахнул скрипучую дверь.

— Да возблагодарят тебя боги, парень! — довольным голосом выдохнул чернобородый и вышел из клетки.

За ним последовал старик. А за стариком — третий узник. При свете факела стало видно, что на вид ему лет двадцать пять. Смуглая кожа, тонкий нос. Волосы — черные, как смоль, и вьющиеся, схваченные сзади лентой. Бородка и усы ухоженные. Одет парень в иноземный, сильно заношенный камзол. Поклонившись Глебу, он мягко проговорил:

— Благодарю вас, добрый сеньор.

— Сеньор? Ты иноземец?

— Да. Но живу в Хлынь-граде уже много лет.

Парень хотел еще что-то добавить, но Глеб перебил:

— Ладно, после поговорим.

Шагая к двери, Глеб заметил, что иноземец нагнулся и быстро вынул из-за пояса охоронца кинжал.

3

— Держитесь за мной, — обронил Глеб через плечо, крепко сжимая в руке меч. — Я выйду первым. Когда позову — выходите и вы.

Чернобородый разбойник, старик и иноземец кивнули.

Глеб резко распахнул дверь и вышел из подземелья. Ему хватило одного взгляда, чтобы оценить ситуацию. Большая полутемная комната. Справа — глубокая ниша в стене, отгороженная железной вертикальной решеткой, острые концы которой отстоят от потолка примерно на полтора локтя.

Слева — небольшое тусклое окно. Рядом с ним — дубовый столик-крепыш, а за столом — тоже крепыш, но уже человек, мордатый, с клочковатой русой бородой, в кольчуге и в шеломе.

Еще один охоронец стоял у дальней двери, до которой было сажени четыре. Между крепышом и вторым охоронцем сидели на полу два черных пса, похожие на немецких овчарок. Цепочки вели от ошейников к кольцам, вмурованным в стену.

Всё это Глеб заметил за секунду, а в следующую секунду он уже ринулся вперед, сжимая в руке меч.

— Беглецы! — крикнул крепыш, выхватывая из ножен меч. — Драг, бежи к начальнику, подымай тревогу!

Второй охоронец кивнул и взялся за дверную ручку. Однако распахнуть дверь он не успел — Глеб взмахнул рукой, и меч, просвистев в воздухе, вонзился охоронцу в плечо, пробив его насквозь и пригвоздив охоронца к толстой дубовой верее. Тот вскрикнул и обвис на мече, потеряв сознание от боли.

Крепыш вскочил с лавки, ощерил в ухмылке большие белые зубы и торжествующе изрек:

— Теперь ты без меча, паря!

Псы за спиной крепыша-охоронца вскочили на лапы и угрожающе зарычали. Охоронец сделал вид, что нападает на Глеба, но вдруг резко развернулся, шагнул к псам и одним мощным ударом меча перерубил цепи.

— Вовк, Чича, куси! — хрипло крикнул он и быстро отошел в сторону, освобождая рассвирепевшим псам место для битвы.

Овчарки черными молниями ринулись на Первохода. Глеб шагнул навстречу первому псу и резко пнул его сапогом в грудь. В груди у пса что-то хрустнуло, и он, громко заскулив, грохнулся на пол.

Увернувшись от лязгнувших клыков второго пса, Глеб схватил его за шиворот, рывком поднял в воздух и, подцепив второй рукой за хвост, перебросил через острые железные прутья решетки. Пес брякнулся на пол ниши и с лаем бросился на решетку. Глеб повернулся к первому псу, который уже поднялся с пола, и ударом кулака отправил его в нокаут.

Крепыш-охоронец чуть повернул голову, оценивая расстояние до двери, затем снова взглянул на Глеба и с холодной усмешкой проронил:

— Ловко ты с ними.

Глеб, ни слова не говоря, ринулся на охоронца и поднырнул под клинок. Меч, тускло блеснув, со свистом рассек воздух у него над головой. Глеб схватил крепыша за ноги и резко дернул на себя. Охоронец с грохотом повалился на пол. Не позволяя охоронцу прийти в себя, Глеб прыгнул на него сверху, обхватил шею руками и сдавил сонную артерию, перекрывая доступ кислорода в мозг. Секунда-другая, и голова охоронца безжизненно свесилась набок.

Глеб поднялся на ноги и вытер рукою потный лоб.

Уцелевший пёс за решеткой надрывался от лая. Глеб погрозил ему кулаком, оборотился к приоткрытой двери и позвал:

— Выходите!

Богомолец, чернобородый разбойник и парень-иноземец вышли из подземелья. Чернобородый взглянул на поверженных охоронцев и изумленно спросил:

— Как это ты их?

— Молча, — ответил Глеб, поднимая с пола меч охоронца.

Острая боль пронзила поясницу Глеба, он выронил меч и уперся в пол руками.

— Ты чего, Первоход? — окликнул его чернобородый.

— Кажется… спину сорвал, — хрипло отозвался Глеб. — Когда швырял пса.

— Я подсоблю. — Чернобородый нагнулся, обхватил Глеба рукой за пояс и помог ему встать на ноги.

— Сможешь идти?

— Да… Наверное.

— Если что — держись за меня.

Пока чернобородый разбойник и парень-иноземец помогали Глебу подняться, старик стоял у двери с белым лицом и, крестясь на покойников, что-то тихо бормотал себе под нос.

Убедившись, что Глеб крепко стоит на ногах, чернобородый разбойник подошел ко второму охоронцу и вынул у него из ножен короткий меч отличной франкской работы. Парень-иноземец вооружился еще одним кинжалом.

«Коллекционирует он их, что ли?» — с хмурой усмешкой подумал Глеб. А вслух сказал:

— Меч был бы полезнее.

— Благодарю вас, но кинжалами я управляюсь лучше, — вежливо отозвался иноземец. — Из них легче составить животворящий крест.

— Крест? — насторожился старик.

— Да, крест. Символ страданий Спасителя нашего, Иисуса Христа, благодетеля и страстотерпца.

Парень перекрестился кинжалом, словно это было распятие.

«Везет мне на чудаков», — подумал Глеб. Сжимая меч в руке и поморщиваясь от боли, он двинулся вперед.

4

Не следовало этого делать. Конечно же, не следовало. Врываться в зал, полный охоронцев, было не просто глупо, но самоубийственно глупо. Но путь к свободе вёл через этот зал, и другого пути не было.

Глеб слегка приоткрыл дверь, глянул в зал и снова быстро прикрыл ее.

— Там полно охоронцев, — сказал он своим спутникам. — Если мы пойдем туда, то, скорее всего, погибнем.

— Если мы вернемся, мы тоже погибнем, — тихо возразил ему парень-иноземец.

— Ну, значит, и думать не о чем.

Глеб вновь взялся за железное кольцо и резко потянул его на себя.

Этот зал был больше первого раза в два. Никаких собак, никаких клеток. Только охоронцы. Много охоронцев. Здесь было что-то вроде «комнаты отдыха». Одни охоронцы играли в кости, другие дремали на лавках, третьи пили сбитень из толстых деревянных кружек и о чем-то яростно спорили. На одной из стен Глеб увидел свою кобуру с торчащим из нее деревянным прикладом.

Заслышав скрип двери, все обернулись и уставились на беглецов. Затем быстро вскочили на ноги и выхватили из ножен мечи.

Самый мощный и пожилой из охоронцев шагнул вперед и, свирепо усмехнувшись, осведомился:

— Далеко собрались, голубчики?

— Да вот, решили прогуляться, — ответил ему Глеб.

— Прогуляться? А чего ж нас не позвали? Мы бы тоже с вами прогулялись.

— Не хотели вас беспокоить.

Глеб окинул ратников цепким, оценивающим взглядом. Их было девятеро. Все в кольчугах и шеломах. В руках — мечи, у стены — двуострые бердыши. Бежать или звать на помощь они не собирались. Наоборот — стояли и ухмылялись. Должно быть, были рады представившейся возможности пустить узникам кровь.

— Уйдите с дороги, охоронцы, — сказал им Глеб. — Я не хочу вас убивать, но если вы не оставите мне выбора, я это сделаю.

Ратники заухмылялись ещё шире.

— Ты не в Гиблом месте, ходок, — с ледяной усмешкой возразил пожилой охоронец. — Здесь — наша вотчина. Если не хотите, чтоб мы выпустили вам кишки, бросайте мечи и топайте обратно в клетки.

— Простите, сеньор, но мы туда не вернемся, — сказал парень-иноземец, становясь рядом с Глебом и сжимая в руках кинжалы. — Холодные полы губительны для мужского здоровья, сударь. А я еще надеюсь когда-нибудь обзавестись семьей и детьми.

Пожилой ратник сделал знак другим охоронцам, и они быстро растянулись в каре, перекрывая беглецам дорогу к выходу.

Больше Глеб не медлил. Молниеносно бросившись вперед, он взмахнул мечом. Узкий клинок, полыхнув в свете смоляного факела, обрушился на голову ближайшему охоронцу. Тот успел лишь слегка приподнять свой меч и тут же рухнул на пол с разбитой головой. Глеб быстро повернулся к другому и скрестил с ним мечи.

Чернобородый разбойник и парень-иноземец бросились на подмогу Глебу.

Выбив из руки противника меч, Глеб врезал ему сапогом в пах. Второму точным, быстрым ударом клинка он перебил руку чуть повыше локтя и довершил дело, ударив охоронца гардой меча в лицо. Третьему разбил голоменью голову. Четвертому перебил ноги, а пятого сшиб с ног, ударив его мечом в грудь.

Глеб остановился и перевел дух. Битва была выиграна. Двоих охоронцев исполосовал своими кинжалами парень-иноземец. Еще одного зарубил мечом чернобородый разбойник.

Глеб вытер рукавом потный лоб, взглянул на иноземца и сухо осведомился:

— Где ты научился махать кинжалами?

Тот едва заметно усмехнулся и ответил:

— Нашлись учителя. Как ваша спина, сударь?

— Жить буду. — Глеб шагнул к стене, снял с гвоздя кобуру с ольстрой и закинул ее на плечо. Затем подхватил со стола свою бензиновую зажигалку, которую кто-то из охоронцев поставил на кон.

— Пора двигаться дальше, — сказал он и зашагал к выходу.

5

Когда четверо беглецов остановились в лесу, в пяти верстах от городской стены и в трех верстах от большака, небо уже выцвело и потемнело.

Укрывшись за деревьями, беглецы расположились на поваленных бревнах. Глеб сгреб сапогом в кучу хворост и сухие листья и разжег костерок. Затем откинулся спиной на ствол дерева и блаженно вытянул усталые ноги.

Смуглокожий парень-иноземец сидел чуть в стороне от всех, тихонько что-то насвистывая и тщательно протирая травой трофейные кинжалы.

Богомолец дышал часто и хрипло. Побег дался ему нелегко. Он то и дело начинал кашлять, и Глебу показалось, что с мокротой изо рта у него вылетают капельки крови.

— Старик, ты как? — тихо спросил он.

Богомолец немного помолчал, затем ответил — хрипло, сдавленно:

— Ты оставил за спиной много убитых, Первоход.

— Гораздо меньше, чем кажется, — сказал на это Глеб. — И гораздо меньше, чем мог бы.

Старик хрипло вздохнул:

— Много в тебе злобы, Первоход. Это потому что без Христа в душе живешь. Не веришь ни в богов, ни в людей. Только в свои силы веришь.

— И что же тут плохого?

— Не выдержишь, сломаешься. Не сейчас, так завтра, не завтра, так послезавтра. Нельзя человеку одному. Никак нельзя.

Старик снова закашлялся. Глеб перевел взгляд на смазливого чужестранца.

— Кто ты, откуда приехал и что делаешь в Хлынь-граде? — спросил он.

Иноземец аккуратно вложил очищенные кинжалы в ножны, поднял взгляд на Глеба и ответил мягким, будто воркующим, голосом:

— Я толмач. Зовут меня Раймондо, но можно просто Рамон или Мондо. А приехал я из Королевства Италия. Один богатый купец позвал меня в учителя.

Глеб удивленно приподнял бровь.

— Купец пожелал обучиться языкам?

— Не он. Его дочь.

— Вот оно что. И как же ты оказался в темнице?

— Я прожил в семье купца полгода. А потом его дочь неожиданно забеременела. Купец почему-то подумал, что во всем виноват я. — Парень вздохнул и горестно добавил: — Воистину, люди так часто несправедливы в суждениях своих.

Глеб усмехнулся:

— Так ты не виноват?

— Я бы никогда не посмел. Прелюбодеяние — страшный грех. А я — богобоязненный католик.

— Будь я отцом той девицы, я бы связал тебя по рукам и ногам и бросил в гиблую чащобу, — сказал Глеб.

— И были бы правы, — неожиданно признал Рамон. — Каждый из нас хоть в чём-нибудь да виноват, и все мы — глубокие грешники. Пусть Господь пошлет нам раскаяние. — Парень поднял глаза к небу и перекрестился на католический манер. Затем, давая понять, что тема исчерпана, достал из тайного кармашка маленький серебряный гребешок и принялся тщательно расчесывать свои ухоженные черные усы.

Глеб перевел взгляд на чернобородого.

— Ну а ты, борода? Ты правда разбойник?

— Я-то? — Чернобородый беглец поворошил костерок сучковатой палкой, усмехнулся и сказал: — Для кого как.

— Значит, я помог сбежать из темницы разбойнику, — констатировал Глеб. — Отлично, ничего не скажешь.

Чернобородый глянул на Глеба черными, блестящими глазами и осведомился:

— Тебя это тревожит?

— Не особо, — ответил Глеб. — Головорезом меньше, головорезом больше. Прибьешь одного разбойника, на смену ему тут же приходят трое. И с этим, похоже, ничего не поделать.

— Я не нравлюсь тебе и понимаю, за что, — сказал чернобородый. — Ты мне тоже не нравишься. Но ты помог мне выбраться из подземелья. Поэтому знай: ежели тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, я…

— Прямо как в романах, — усмехнулся Глеб. — Может, ты еще исповедаешься богомольцу? Это было бы забавно.

— Позвольте и мне поблагодарить вас, — сказал иноземец Рамон, глядя на Глеба черными, туманными глазами. — Если когда-нибудь вам понадобится человек, отлично владеющий ножами, я, Рамон Гандольфини, сын Гандольфини-красивого, всегда к вашим услугам.

— Ты слишком изысканно выражаешься, — ответил ему Глеб. — На нашем языке так не принято. Но за предложение спасибо. Если я захочу почистить рыбу или разделать курицу, я обязательно позову тебя.

Толмач улыбнулся и протянул Глебу серебряный гребешок.

— Сударь, у меня нет ничего, чем я мог бы отблагодарить вас, но сделайте милость — примите от меня в дар эту безделицу.

Глеб, по собственному опыту зная, что иногда легче принять бесполезный дар, чем объяснить, почему он тебе не нужен, молча взял гребешок и сунул его в карман. Затем поднялся с бревна, поправил на поясе ножны с мечом, сдвинул за спину кобуру и одернул плащ.

— Мне пора, — сказал он. — Тебе, толмач, лучше убраться из города подальше. А ты, разбойник, лучше не попадайся больше у меня на пути. Прощайте.

Он повернулся и зашагал к большаку.

Чернобородый и толмач смотрели Первоходу вслед, пока тот не скрылся за деревьями.

— Этот парень ходил в Гиблое место чаще любого другого ходока, — задумчиво произнес толмач. — Говорят, он в одиночку истребил всех нелюдей.

— Говорят, в Топлеве кур доят, — съязвил чернобородый. — Люди много чего врут.

— Это правда, — согласился Рамон. — Что ж, пожалуй, мне тоже пора откланяться. Рад был с вами познакомиться, сеньоры. И благодарю вас за помощь.

Он встал с бревна, поклонился, сделав замысловатый реверанс, а затем повернулся, чтобы идти.

— Эй, парень, — окликнул его чернобородый. — Может, поделишься кинжалом? Зачем тебе два?

Рамон взглянул на него, мягко улыбнулся и проговорил смиренным голосом:

— Я христианин. Мои два кинжала — это две перекладины на кресте Господнем. Сам видишь, что я не могу отдать их тебе. Разве что ты попытаешься забрать их у меня силой?

Несколько мгновений разбойник и толмач смотрели друг другу в глаза. Первым отвел взгляд разбойник.

— Я так и думал, — кивнул Рамон. — Ты добрый человек и не станешь обижать беспомощного иноземца. Прощайте, друзья. Пусть Господь поможет вам.

Через несколько секунд толмач скрылся за деревьями.

— Темный он какой-то, этот толмач, — недовольно заметил разбойник, обращаясь к старику. — Видал, как он расчесывался? Прямо, как девка перед свиданием. Вот леший, а костерок-то наш совсем погас!

Разбойник встал с бревна, подобрал несколько сухих валежин и швырнул в костер. Выждал, пока пламя разгорится ярче, покосился на богомольца и спросил:

— Куда ты теперь подашься, старик?

— Еще не знаю, — тихо ответил тот. — Меня Господь направляет. Вот ты только что говорил о Топлеве. Это знамение. Стало быть, туда и пойду. — Старик хотел улыбнуться, но закашлялся. Потом вытер рот рукавом рубахи и снова посмотрел на разбойника. — А то пошел бы со мной, а? Вдвоем веселее.

— Куда это? — прищурился чернобородый.

Богомолец улыбнулся бледными, морщинистыми губами.

— А куда глаза глядят. Ты, я вижу, парень неплохой.

— Вот как? — Чернобородый ухмыльнулся. — Где это ты разглядел?

— А я многое вижу, — мягко пояснил старик. — С тех самых пор, как Господь открыл мне глаза. Ты ведь теперь тоже крещеный, али забыл?

— Как это? — удивился разбойник.

— А вот так. У тебя на груди крест. И крестили тебя не водой, а огнем и железом. Ты таперича, как тайный апостол. Можешь людей в веру обращать, но не словом и убеждением, а мечом и кнутом. И проповедь твоя может быть горяча, как будто огонь.

Несколько секунд разбойник молчал, обдумывая слова старика, затем угрюмо спросил:

— Нешто так можно — живых человеков в веру пинками загонять?

— Можно, — кивнул богомолец. — Рассуди сам. Вот видишь ты, к примеру, перед собой куст. А на том кусте ягоды. И ягоды те — ядовиты. Ты бы стал их есть?

Разбойник усмехнулся и качнул головой:

— Нет.

— А ежели бы товарищ твой любимый подошел к тому кусту и захотел ягоду сорвать? Остановил бы его?

— А то!

— А ежели бы он стал от тебя отмахиваться да отбиваться — что бы ты сделал?

— Двинул бы ему в рыло и оттащил от куста.

— Верно. А ежели бы ты ему при этом выбил зуб?

— Лучше потерять зуб, чем жизнь, — сказал на это разбойник.

Старик улыбнулся.

— Вот о том я и толкую. Лучше потерять зуб, чем лишиться живота.

Разбойник задумчиво прищурился.

— Выходит, ежели кто-то не хочет верою твоею спасаться, то ему не грех и зуб выбить?

— Выбьешь зуб — спасешь живот, — повторил богомолец. — Ты вот разбойник, а стало быть — душегуб. И крови, небось, пролил поболе, чем Первоход. И за то тебе вечно гореть в адском пекле.

Чернобородый грозно сдвинул брови.

— Так ты напугать меня, что ли, хочешь?

Старик качнул головой:

— Нет. Ты любишь лить человечью кровь, это я по тебе вижу. Но ты проливаешь ее за просто так, за ломаную медяшку или полмешка муки. За это тебя сожрут черти. Но ты мог бы проливать человечью кровь не за медяшку и муку, а за веру. И тогда бы ты уже был не разбойником, а Божьим воином.

Чернобородый усмехнулся:

— Звучит неплохо.

— И я тебе об том же говорю. Добро должно быть с кулаками. И ты можешь стать этими кулаками.

Чернобородый долго размышлял, хмуря брови. Затем спросил:

— Ты ведь веришь в знамения, старик?

— Верю, — кивнул богомолец.

— Я не прочь стать Божьим воином. Но пусть твой бог пошлет мне знамение. Коли пошлет — перестану разбойничать и стану служить твоему богу верой и правдой. Стану его кулаками и острыми зубами.

— Знамение… — Старик сдвинул брови. — Может, оно уже и было, только мы его не заметили. Человек слеп в гордыне своей. К тому же…

— Что это там? — спросил вдруг разбойник и чуть привстал на бревне. — Ты видел это, старик?

— Чего? Где?

— Там… в лесу… Гляди-ка! Зарево, что ли?

Старик прищурил подслеповатые глаза. Он тоже увидел легкое золотистое зарево.

— Точно — зарево, — проговорил старик. — Не пожар ли?

— Да вроде не похоже.

— А что ж тогда?

Разбойник поднялся с бревна.

— Пойду погляжу, — сказал он. — Ты со мной или как?

Старик, морщась от боли в груди, тяжело поднялся на ноги.

— Идем! — сказал разбойник и первым зашагал к зареву. Старик медленно двинулся за ним.

— Не так быстро, — хрипло проговорил он.

— Давай-давай, пошевеливайся! — не оглядываясь, поторопил разбойник.

Взгляд его был прикован к золотисто-розоватым всполохам, которые делались тем ярче, чем гуще становились сумерки.

— Я знаю, где это, — сказал разбойник.

— И где же? — хрипло дыша, спросил старик.

— У реки. До нее версты две, не больше.

Они упорно продвигались вперед, хрустя валежником и продираясь сквозь кустарники вереса. Богомолец вдруг закашлялся и упал. Разбойник остановился.

— Ты чего, старик?

— Кончаюсь я, брате, — прохрипел богомолец. — Наклонись… Хочу сказать…

Разбойник подошел к старику и опустился рядом с ним на корточки:

— Ну?

— Ты спрашивал про знамение… — Старик приподнял руку и показал морщинистым пальцем на зарево. — Это и есть твое знамение, брате… Там, у реки… Ступай туда.

Голова старика свесилась набок — он умер. Разбойник выпрямился и взглянул на золотистые всполохи. Сердце его вдруг наполнилось восторгом. Сомнений нет — там, у реки, его ждет нечто прекрасное. Что-то такое, чего никогда не было в его унылой, никчемной, беспросветной жизни.

Разбойник улыбнулся и зашагал вперед. И чем ближе он подходил к реке, тем радостнее становилось у него на душе.

6

— Ярило, Ярило, обопрись на корыло, обереги от нежити и черной твари.

Молодой добытчик Хлопуша — огромный, как медведь, — обмахнул своё упитанное лицо охоронным знаком и двинулся дальше, искоса поглядывая на своего спутника Оскола, добытчика опытного и сурового.

Уже час они шли по Гиблому месту, то и дело бросая хмурые, тревожные взгляды на катящееся к кронам деревьев солнце.

В Гиблое место они пришли на рассвете. Добрались до залежи бурой пыли, наковыряли за день по мешочку и теперь возвращались обратно. Залежь была богатая, да и от межи недалеко. Просто чудо, а не залежь. Однако, стремясь набить мешочки поплотнее, добытчики увлеклись и слегка припозднились. Времени на то, чтобы перекусить, не было, и сейчас, шагая по чащобе, Хлопуша не знал, что его больше гложет — страх или голод.

«Продам пыль Крысуну Скоробогату и закачу в кружало, — думал он, прислушиваясь к урчанию в пустом животе. — Закажу себе жареную баранью ногу и кувшин самого лучшего таврийского вина».

В объемистом животе у Хлопуши заурчало еще громче. Чтобы отвлечься, Хлопуша снова заговорил.

— Слышь, Оскол? — окликнул он своего спутника.

— Чего тебе? — хмуро отозвался тот.

— Той бурой пыли, что мы с тобой набрали, надолго ли нам хватит?

— Коли умело сторгуешься, то выручишь за нее десяток золотых солидов. Вот и думай: надолго ли тебе того хватит.

— Мне надолго, — убежденно заявил Хлопуша. — Мне много-то не надо. Избу крепкую построить да девку хорошую замуж взять. Ну, и чтоб амбары да сусеки были забиты под завязку.

Несколько шагов они прошли молча.

— Ну, а ты? — спросил Хлопуша.

— Чего я?

— На что ты потратишь своё золото?

Оскол ухмыльнулся:

— Заплачу Истру-Коновалу, чтобы сделал мне новые зубы. Сказывают, он такие зубы из медвежьей кости точит, что от настоящих не отличишь.

— Зубы — это хорошо, — согласился Хлопуша.

С минуту они шли молча, потом Хлопуша снова заговорил:

— Вот вернусь в Хлынь, продам пыль и заживу по-человечески. Главное, чтобы в доме закрома были полны. И чтобы брюхо с голоду не опало. Я, Оскол, счастливого человека издалека вижу. Счастливый человек подпоясывается не лыком под грудь, а тканым поясом под живот — чтобы пузо виднее было.

— Ты можешь думать об чем-нибудь еще, кроме жратвы, избы да бабы?

Хлопуша качнул большой головой.

— Нет.

Оскол вздохнул:

— До межи недалеко, но место тут опасное. Я двину чуток вперед, а ты гляди — не отставай и не теряйся.

Оскол пошел впереди. Где-то далеко зарычал зверь. Хлопуша испуганно остановился, но, увидев, что Оскол продолжает идти, пошел снова и быстро нагнал его.

— Оскол, ты это слышал?

— Да, — не оборачиваясь, ответил добытчик.

— Кто это рычал?

— Медведь.

— Медведь? А я думал, тут всех зверей волколаки и упыри поели.

— Не поели. Медведь сам кого хошь слопает. А лиса хитра, нос по ветру держит, тёмных злыдней по широкой дуге обходит.

— А если ядозубый оборотень медведя укусит, чего с медведем будет?

— Сдохнет, чего ж еще.

— А сам оборотнем не станет?

Оскол ухмыльнулся.

— Ты видал медведя-оборотня?

Хлопуша покачал кудлатой головой:

— Не.

— Тогда чего спрашиваешь.

Оскол отвернулся и зашагал дальше. Глядя на его широкую спину, Хлопуша немного расслабился. С Осколом не пропадешь, он добытчик бывалый.

Медведь выскочил на прогалину неожиданно. Он был рослый, но худой и явно голодный. Не то что Хлопуша, но даже бывалый Оскол не сумел ничего понять. А когда понял, было уже поздно — огромная медвежья лапа обрушилась ему на голову, разворотила всё лицо и свернула шею.

Вся жизнь промелькнула в этот миг у Хлопуши перед глазами. Как брат — опытный ходок Молчун — взял его впервые в Гиблое место и как сказал потом: «Никогда тебе не быть ходоком, Хлопуша. Даже не пробуй». «Отчего же не быть?» — спросил тогда Хлопуша. «Оттого, что живот растрясется. Вон он у тебя какой».

Вспомнил Хлопуша, как в детстве соседские мальчишки дразнили его «увальнем» и «тестом» и швыряли в него камнями. Он мог намять бока любому из них, но никогда не мог их догнать. Вспомнил, как стащил из лавки Гудоя-каравайщика булку с изюмом, и как Гудой и его сын гоняли его по лавке батогами, а он думал только об одном — успеть бы съесть вкусный рогалик, пока не отобрали.

Вспомнил, как девка Млава, которая дала ему пощупать в амбаре свою мягкую грудь, сказала ему: «Весело мне с тобой, Хлопуша. Но уж больно ты толстый да губастый. Мне брат твой старший люб. Сведёшь меня с ним, дам залезть себе под юбку».

Толстые щеки Хлопуши затряслись, его вдруг обуяла ярость. Почти не соображая, что делает, он выхватил из ножен меч, ринулся на медведя и с размаху всадил клинок зверюге в бок. Потом быстро вынул и ударил еще раз.

Кровь заструилась по мохнатому звериному боку. Медведь взревел, обернулся к Хлопуше и встал на дыбы. На мгновение у Хлопуши захватило дух — ростом медведь был в полторы сажени. В другой раз Хлопуша просто бросил бы меч и кинулся бежать, но сейчас что-то переклинило у него в голове, и вместо того, чтобы дать деру, он издал громкий, гортанный крик и снова ринулся на медведя.

Сверкающий клинок вонзился зверю под сердце. Медведь отшатнулся, заревел от боли и повалился набок. Дернувшись несколько раз, он затих. Хлопуша вынул из медвежьей туши свой меч и изумленно произнес:

— Надо же. Экую зверюгу я с перепугу сгубил. Скажи кому — не поверят.

На мгновение Хлопуша подумал — не отрезать ли ему от медведя лапу, не освежевать ли и не изжарить ли на костре? В пузе заурчало, но Хлопуша сглотнул слюну, мотнул кудлатой головой — нет. После будем пировать. А пока…

Он подошел к распростертому на земле добытчику Осколу.

— Оскол! — позвал Хлопуша. — Осколушка, друг!

Добытчик молчал. Тогда Хлопуша осторожно присел рядом с окровавленным телом и хотел перевернуть его, но вдруг отдернул руку — у Оскола не было половины головы, а та, что была, свесилась набок, как сломленное соцветье подсолнуха.

— О, боги! — выдохнул Хлопуша, выпрямился и, с ужасом глядя на страшную, изуродованную голову товарища, стал пятиться к деревьям.

Где-то в лесу завыл волк. Или оборотень. Хлопуша еще плохо различал их на слух. Он поежился, шмыгнул носом и смахнул с ресниц слезы. Жалко было Оскола, сильно жалко. И погиб как глупо — не от упырьих или волколачьих зубов, а от простого медведя-кодьяка. И кодьяк-то не самый матерый. Отцу Хлопуши случалось встречать в местных лесах кодьяков по две, а то и по три сажени ростом.

Эх, Оскол, Оскол…

Хлопуша снова шмыгнул и вытер глаза основанием ладони. Ладно, чего уж теперь убиваться, дело сделано. Надо идти.

Хлопуша глянул на солнце. До заката еще далеко. К тому моменту, когда упыри и волколаки закружат перед буреломом, огораживающим Гиблое место, Хлопуша будет уже далеко. И то ладно.

Перед тем как снова отправиться в путь, Хлопуша осторожно приблизился к мертвому Осколу, размахнулся мечом и, зажмурившись от страха, отрубил товарищу голову. Сделано! Теперь Оскол не встанет с земли упырем.

* * *

Хлопуша прошел еще пару верст, когда ему послышалось отдаленное ржание коней. Он остановился и наморщил лоб. На просеках — охоронцы, в чащобе — волколаки и упыри… Куда ж идти? Хлопуша постоял, подумал, поскреб в затылке. Интересно, как бы на его месте поступил Оскол?

Едва Хлопуша подумал об этом, как в голове у него прозвучал угрюмый голос Оскола:

«Если справа — лихо, да слева — лихо, держись серёдки и шагай себе тихо».

И Хлопуша решил идти по самой кромке чащобы. Так было дольше, но безопаснее. Где-то недалеко снова завыл волколак. Хлопуша не остановился и не ускорил шаг, лишь положил мозолистые пальцы на рукоять меча и, угрюмо насупившись, продолжил путь.

Эх… Обернуться бы вороном, полететь в Хлынь-град, удариться оземь перед матушкой и обернуться опять отроком: здравствуй, родная матушка, вот он я!

Да только нету у Хлопуши ни матушки, ни батюшки. А до Хлынь-града еще добираться и добираться.

Хлопуша вздохнул.

До межи оставалось не больше версты. И тут Хлопуша вдруг увидел нечто такое, отчего у него захватило дух. Прямо из чащобы навстречу ему вышел человек в сияющем облаке. Над головой у него сверкало маленькое солнце, а его белые одежды развевались на ветру, как белоснежные крылья.

Хлопуша остановился и, раскрыв от изумления рот, уставился на странного человека в белых одеждах широко раскрытыми глазами.

Сияющий незнакомец медленно приближался к Хлопуше. Не дойдя нескольких шагов, остановился и улыбнулся. Лицо у него было светлое, а длинные волосы и борода — почти белые.

— Кто ты, парень? — спросил сияющий незнакомец голосом громким, мягким и спокойным.

— Я?.. — Хлопуша сглотнул слюну. — Я Хлопуша, сын Быкодёра-мясника и брат Молчуна-ходока. А кто ты?

Незнакомец прищурил светлые глаза.

— А я Пастырь, — просто ответил он.

От голоса сияющего незнакомца Хлопуше сделалось тепло и приятно, будто вокруг было вовсе не Гиблое место, а деревня Повалиха, где он провел с бабкой Проной всё детство.

— Пастырь? — переспросил Хлопуша, глупо улыбаясь. — Но я не видел здесь ни овец, ни коз, ни коней. Кого же ты пасешь, Пастырь?

Сияющий незнакомец улыбнулся и ответил:

— Не овец и не коз пасу я, Хлопуша. Я пасу человеков.

Что-то запрядало в воздухе, и вдруг Хлопуша увидел, что за спиной у незнакомца раскрылись огромные белоснежные крылья.

— Оставь всё, что у тебя есть, Хлопуша! — громко сказал Пастырь. — Оставь и иди за мной. Истинно говорю тебе: лишь тот ступит в кущи светлого уграя, кто оставит всё и пойдет за мной!

Хлопуша захлопал глазами и растерянно проговорил:

— У меня только и есть, что бурая пыль.

— Пыль? Так брось её!

Хлопуша достал из-за пазухи мешочек с бурой пылью и без жалости бросил его в траву.

— Вот так, — кивнул Пастырь. — А тебе ступай за мной, и да будет светлым твой путь!

Он повернулся и поплыл по тропке, едва касаясь ногами земли, в своем сияющем облаке, с распростертыми белоснежными крыльями. И Хлопуша, позабыв обо всем на свете, двинулся за ним, как слепец за добрым, зрячим проводником.