Семена раздора

Антон Владиславович Чигинёв

Семена раздора посеяны и войной налились колосья. Свободные государства Эйнемиды беспокоит намерение могущественного Эфера стать первым среди равных, юная царевна Кинана не остановится ни перед чем ради трона, слухи о новом пророке и его армии тревожат великое Мидонийское царство, а философ Хилон начинает расследование убийства друга, вернувшегося из запретных земель на самом краю света.

Глава VI

–…двадцать человек убито, точное количество раненых неизвестно, многие ушли сами или их унесли. На площади подобрали пятнадцать человек. Жрецы говорят, пятеро не доживут до утра.

Маленький человечек с круглым брюшком и пегой бородкой — ишшакум, иначе градоначальник Нинурты — прервался и нервно глянул на непроницаемое лицо царя, но тут же опомнился и торопливо продолжил доклад. По его лбу и толстым щекам текли крупные капли пота, было видно, как мучительно ему хочется утереть лицо.

— Сейчас, о царь царей, площадь полностью очищена от толпы. Строители приступили к починке мостовой и повреждённых зданий. Твой недостойный слуга с одобрения совета выделил из городской казны всё, что требуется, и отрядил на помощь три сотни городских рабов. К утру всё будет исправлено.

Энекл и Диоклет вошли, когда градоначальник уже почти закончил. Оба выглядели совсем неподобающе для дворца. Густой слой пыли покрывал их одежду, а на ногах Диоклета так до конца и не засохла чёрная маслянистая кровь. Эйнемы бросились во дворец, едва установился хоть какой-то порядок, а Эн-Нитаниш исчез с площади ещё раньше. Теперь он с отсутствующим видом мялся неподалёку от трона. Вельможа также явился в доспехе, но нашёл время почиститься и привести себя в порядок. Курчавые чёрные волосы, лоснясь от умащений, спадали на плечи красивой волной, а пышный нагрудник сверкал, отражая льющийся через широкие оконные порталы свет.

Малый зал для приёмов полнился людьми. Вдоль стен выстроились военачальники, вельможи, весь городской совет Нинурты и царские любимцы, выделяющиеся роскошью и пестротой одежд. На резном палисандровом троне восседал сам царь Нахарабалазар — хорошо сложенный мужчина с гордым лицом смугло-золотистого оттенка, какой мидоняне почитали наиболее красивым и благородным. Одежда царя отличалась вычурным изяществом, чёрные волосы и борода были завиты, уложены в сложную эйнемскую причёску и умащены благовониями, на голове сверкала лёгкая золотая диадема с россыпью кроваво-красных рубинов.

Справа от царя, в кресле из слоновой кости, восседала по-эйнемски одетая женщина с неплотной вуалью на горделиво вскинутой голове. Артимия — царица-мать, в прошлом знаменитая гетера из Иола, а впоследствии жена царя Нахарахаддона. Некогда её красоту воспевали лучшие поэты, первейшие из мужей Эйнемиды добивались её благосклонности, а правитель Мидонии совершил ради неё больше глупостей, чем за всё время царствования. Чтобы заполучить свою красавицу, он едва не объявил войну Иолу, но, к счастью для иолян, Артимия согласилась принадлежать царю царей при условии, что войдёт в его дом одной из полноправных жён, что и было исполнено — к ярости мидонийских вельмож, чьих дочерей приравняли к чужеземной блуднице. Так Артимия из Иола вошла в легенды как женщина, чья красота едва не развязала войну, и как гетера, ставшая царицей. Её историю представляли на театральных орхестрах, а современники дали ей прозвище Исмена, в честь легендарной красавицы, из-за которой сыновья царя Мелея затеяли братоубийственную рознь.

За спиной царицы-матери расположились два могучих мужа, одновременно похожие и непохожие друг на друга: светлокожий и светловолосый эйнем и смуглый одноглазый мидонянин с уродливым шрамом на лице. Каллифонт, сын Алкмета — некогда главарь наёмного отряда, ныне же верховный военачальник, и Эшбааль хаз-Гуруш — начальник пешей стражи, вдохновитель заговора, усадившего Нахарабалазара на трон. Шрам на лице Эшбааля оставил топор неистового царя Ушшурбалиссара в ночь, когда младший из сыновей Нахарахаддона Мудрого пришёл к власти.

— Повелитель шести частей света, явился тот, кто ослушался тебя и поднял руку на твоих слуг.

Неприятный скрежещущий голос прозвучал негромко, но шум в зале тут же стих, и все обернулись на вошедших. Толпа раздалась, словно стая мелких рыбёшек перед хищным тунцом, и вперёд вышел коренастый мужчина в тёмных одеждах, резко отличавшихся от пёстрых нарядов придворных. Неровный череп, слегка покрытый тёмным пушком, чёрная с проседью густая щетина, крючковатый нос и заострённые уши придавали его облику нечто обезьянье. При взгляде на Энекла с Диоклетом его маленькие, глубоко посаженные глазки полыхнули такой злобой, что, несмотря на жару, захотелось зябко поёжиться. Этот взгляд наводил на мысли о могильном холоде тюремных подвалов.

— Вот как! — Царь резким взмахом руки отпустил чиновника, и тот скрылся в толпе придворных. — Подойдите и отвечайте. Как вы посмели помешать моему приговору?

Энекл и Диоклет поклонились, как это было принято у эйнемских командиров: достаточно низко, но с достоинством и без архенского раболепия. Энекл кинул быстрый взгляд в сторону Каллифонта, удостоившись ободряющего кивка. Он понял, что их дело уже представлено царю, и отнюдь не в лучшем свете.

— Великий царь, да продлится твоё царствование долгие годы, — подчёркнуто спокойно ответил Диоклет. — Я не могу поверить, что кто-то осмелился лгать тебе, но, боюсь, это случилось. Правосудие исполнено, осуждённый тобою на смерть мёртв, и мы сделали для этого всё возможное. Посмотри на наши одежды: на них грязь и кровь. Их вид говорит о нашем усердии лучше любых слов.

— Как смеешь ты лгать, чужеземец?! — Голос похожего на обезьяну придворного дрожал от злости. — Ты самовольно облегчил участь изменника, ты поднял меч на слугу царя! За такое преступление с тебя сдерут кожу и прибьют её к стене!

— Кто из нас дерзок, высокородный Саррун? — Диоклет был спокоен, точно речь шла о погоде за окном. — Я, ответив на вопрос повелителя, или ты, посмев говорить вместо царя царей?

Лицо Сарруна исказила гримаса ярости. Он было открыл рот, но сдержался — брань в присутствии царя была бы уж подлинным святотатством. Саррун смолчал, но тяжёлый взгляд, брошенный на Диоклета, стоил любых слов. Высокородный Саррун из рода Болг, первый смотритель царских тюрем и узилищ, не прощал оскорблений, а слава о нём ходила такая, что многие скорее предпочли бы иметь врагом самого царя, нежели его слугу.

— Саррун, почему ты говоришь за меня? — покосился на вельможу царь. От выражения Саррунова лица немного неуютно стало, кажется, даже повелителю шести частей света.

— Царь царей, мне нет прощения. — Саррун низко склонился. — Я достоин наказания, но верному слуге не сдержать гнев, когда законы государства в пренебрежении и воля повелителя шести частей света не исполнена.

— И это говорит тот, кто сам пренебрёг волей повелителя, чтобы потешить свою злобу. — Закутанная в вуаль голова Артимии повернулась в сторону Сарруна. Грудной, низкий, с лёгкой хрипотцой голос не отличался ни красотой, ни мелодичностью, но от него перехватывало дыхание у всех без исключения мужчин. Танец голоса — почти неизвестное вне Эйнемиды искусство, в той или иной степени знакомое всем посвящённым Аэлин. Царица-мать — бывшая гетера священного братства богини — владела им в совершенстве.

— Мать царственного сына, Саррун из рода Болг никогда не пренебрегал волей повелителя шести частей света. — Видимая учтивость стоила Сарруну немалых усилий. Их с Артимией взаимная неприязнь началась очень много лет назад. Поговаривали, что дело здесь в некоей тайной истории, но говорили очень тихо. Распускать слухи о матери царя и первом смотрителе царских тюрем и узилищ — не самый приятный способ свести счёты с жизнью.

— Ты хочешь сказать, что я лгу, Саррун?

— Я не могу себе это даже представить. Царица Артимия никогда не лжёт, это известно каждому… Если я ошибся, прошу, скажи мне в чём.

— А ты и впрямь не понимаешь? Я считала тебя умным человеком. Может, моему сыну следует поискать кого-то более толкового на твоё место?

— Если пожелает царь царей, я сам с радостью оставлю свою должность… — начал было Саррун, но тут терпение царя иссякло. Громко хлопнув в ладоши, он сердито воскликнул:

— Довольно! Только я здесь решаю, кому какое место занимать! Каждый будет делать, что повелел я, пока я не решу иначе!

Он гневно обвёл взглядом присутствующих и, удовлетворённый покорным молчанием, продолжил:

— Вернёмся к делу. Вы двое обвинены, что скажете?

— Великий царь, твоя достойная мать — мудрейшая из женщин, она сразу указала истинную причину. Когда обсуждалась участь преступника, ты велел избрать для него достойную казнь. Твоё распоряжение не исполнили, поэтому произошли беспорядки и погибли люди.

Сарруна вновь скривился, но на сей раз сумел взять себя в руки. Царь медленно обернулся в его сторону:

— Саррун, ты хочешь что-то сказать?

— Да, повелитель, хочу. Чужеземец лжёт. Ты повелел избрать для изменника достойную его преступлений казнь, и это было сделано.

— Тебе велели казнить его без лишнего шума, а ты устроил мерзкое представление! — вмешался в разговор Эшбааль.

Энекл вспомнил упрямо ходившие по Нинурте слухи, что Эшбааль — настоящий отец Нахарабалазара. Так это или нет, но молодой царь действительно не мог похвастаться орлиным носом — семейным признаком рода Харз. Оба сына Эшбааля, хоть и были обласканы, получили должности вдали от столицы. Не для того ли, чтобы не дать сплетникам возможности слишком часто сравнивать их с царём?

— Повелитель шести частей света велел подвергнуть изменника достойной казни, таковы были его слова в точности, — ответил Саррун. — Немногие из положенных наказаний достойны его проступков, но и их мне запретили выбрать — что бы ни двигало теми, кто присоветовал царю повелеть так. Мне пришлось потрудиться, чтобы дать изменнику то, что он заслужил, и доставить удовлетворение повелителю шести частей света.

— Внутренности твоего подданого на глазах толпы пожрал отвратительный червь. Ты получил удовлетворение, сын мой? — холодно спросила Артимия.

— А что ты предлагаешь, мать? Или нужно было его наградить за измену? Кто умышляет против царя, должен быть наказан — таков обычай.

— И после этого наказания на площади твоей столицы, на глазах чужеземцев, случился безобразный бунт, о чём и предупреждали те, кто советовал не затягивать с казнью. Твой враг умер бы в любом случае, но теперь, вместо того чтобы превозносить царя за милосердие, его станут ненавидеть.

— Это не говоря об ущербе для казны, владыка. На восстановление всех разрушений потребуется не менее таланта золотом, — заметил сухой старик в простом серо-голубом одеянии и белом войлочном колпаке.

Мал-Элай, прозванный Укротителем Монет, верховный хранитель царских подвалов, ключей и убранств — говоря проще, главный казначей, — занимал этот пост с незапамятных времён. На его заманчивую должность почти не находилось соискателей. Даже самые глупые и самые алчные понимали: без старого Укротителя Монет с его умением добывать золото из воздуха царская казна при нынешних расходах на увеселения и строительство вскоре покажет дно. Отвечать за это не хотелось никому.

— Важно ли золото, когда речь идёт о жизни повелителя? — сказал Саррун. — И стоит ли заботиться об этих бунтовщиках? Сброд посмел выразить недовольство решением господина, они открыто славили изменника! Наилучшим решением было бы посадить каждого из этих крикунов на тупой кол и расставить вдоль Хуррумской дороги!

— Высокородный Саррун прав! — воскликнул смуглый молодой человек в золотом оплечье начальника конной стражи. — Никто не смеет перечить повелителю, тем более чернь! Владыка, прикажи, и мои люди немедля отправятся на площадь, чтобы схватить мятежников.

— То будет подвиг, достойный великого героя, Бурруш, ведь на площади уже нет никого, кроме уборщиков, — сказал Эшбааль, и собравшиеся рассмеялись.

Молодой человек вспыхнул от злости, но вступать в перепалку поостерёгся.

— Не волнуйся, мой дорогой Бурруш. — Царя, по-видимому, развеселило замечание Эшбааля, его голос зазвучал спокойнее. — Хоть твоё рвение и запоздало, мятежники получат что заслужили. Соответствующие распоряжения уже даны.

При этом замечании многие из придворных обеспокоенно переглянулись, гадая, что бы это могло значить.

— Да, — продолжил царь, — негодяи, что дерзнули проявить неуважение ко мне, скоро будут наказаны, изменник также получил по заслугам. Я удовлетворён, но ты Саррун, — вельможа тут же изобразил смирение, — ты впредь не смей принимать такие решения без моего ведома. Всегда следует тщательно обдумывать последствия.

— Моя вина безмерна, повелитель, я достоин наказания. — Саррун склонил голову. Раскаяния в его голосе не слышалось, но царь предпочёл этого не заметить.

— Это мы обсудим позже. — Он величественно махнул рукой. — Сейчас у нас есть более важные дела.

— Будет ли мне позволено сказать, о повелитель шести частей света? — почтительно спросил один из придворных, изящный молодой человек, прекрасный лицом и стройный, как кипарис.

С первого взгляда можно было принять его за девушку: длинные волосы завиты и напомажены, подбородок тщательно выбрит, кожа лоснится от притираний, одежды и украшения подобраны по самой последней моде. Он стоял рядом с Сарруном, и не верилось, что разодетый, словно куртизанка, юноша и коренастый обезьяноподобный мужчина в тёмном могут иметь нечто общее. Тем не менее это было так: молодой человек приходился Сарруну сыном.

— Говори, Шалумиш, — благосклонно кивнул Нахарабалазар.

— Возможно, мой достойный отец и впрямь перестарался, стремясь услужить. — При этих словах на лицах многих придворных появились усмешки. — Возможно, он был излишне ревностен и тем доставил неудовольствие, о чём я скорблю, но он не нарушил законы царства. Верно или неверно был назначен приговор, но он был утверждён, и царский глашатай огласил его. Тем, кто прервал назначенную казнь, положена кара.

— Да, это так. — Царь задумчиво взглянул на эйнемов. — Диоклет и впрямь нарушил закон, а значит, должен быть наказан. Не так ли?

— Не только он, — зло бросил Саррун. — Другой чужеземец был его сообщником, он угрожал оружием твоим слугам. За это надлежит варить в масле, пока мясо не отойдёт от кости.

— Мои воины сделали всё, чтобы исправить твою глупость, Саррун! — взорвался Каллифонт. — Можешь не рассказывать про свою верную службу царю — каждая собака знает, из-за чего ты это устроил. Твой сынок…

— Ты забываешься, Каллифонт, — строго сказал царь.

— Я сожалею, повелитель. — Каллифонт почтительно склонил голову. — Я сожалею, но это правда. Саррун ненавидел старика, и все беспорядки начались только из-за этого. Не вмешайся мои люди, кто знает, что ещё могло произойти. Они действовали правильно и достойны не порицания, но похвалы!

Подбоченившись, Каллифонт грозно посмотрел на Сарруна. Законы или не законы, но никакие варвары, пусть они хоть трижды цари, не смеют посягать на его, Каллифонта, сына Алкмета, людей, иначе все его знаки отличия не стоят и медного обола. Каллифонт и Саррун замерли друг напротив друга, словно готовые к схватке поединщики, зачем-то надевшие вместо доспехов придворные наряды.

— К тому же они проявили достойное милосердие. Преступники должны быть наказаны по мере вины своей, но излишняя жестокость неугодна Совершенным, — добавил почтенный длиннобородый старец с посохом верховного жреца, чьи худые плечи украшало роскошное оплечье дома Малу, — новый иллан, сменивший на этом посту Нан-Шадура.

Не ожидавший нападения с этой стороны, Саррун гневно воззрился на старца.

— Какое может быть милосердие для изменника, угодный Шестерым Элкилу? — почтительность, предписанная при разговоре с избранником Совершенных, далась Сарруну заметно нелегко. — Нан-Шадур замышлял против владыки — есть ли преступление страшнее? Какое наказание за него назовут чрезмерным?

— То, которому не подобает подвергать посвящённого Совершенным, — с достоинством ответил Элкилу, и сразу стала ясна причина, толкнувшая жреца перечить грозному Сарруну. Смерть Нан-Шадура вознесла его, но судилище над жрецом и позорная казнь не могли прийтись по нраву его преемнику. Элкилу и прочие священники слишком легко могли представить на месте Нан-Шадура самих себя.

— Но послушай, обильный знанием, то, что Нан-Шадур был удостоен высших почестей, делает его проступок ещё более тяжким. — Сын Сарруна незамедлительно поспешил на выручку отцу. — Он опозорил свой сан и бросил тень на всё жречество…

— Нельзя бросить тень на святое жречество Совершенных, и не пристанет позор к священному званию иллана! — грозно вскричал Элкилу, ударив посохом в пол. — Как смеешь ты кощунствовать, мальчишка?

Он испепелил взглядом бормочущего извинения Шалумиша, после чего обратился к Сарруну:

— Тело, помазанное елеем, благословлённым именами Совершенных, и омытое в водах священного озера Кибал, что напоено слезами благодетельной Инар, не должно быть осквернено пастью твари из чужеземных болот. Или ты не знал этого, высокородный Саррун?

— Мог ли я знать это, многомудрый Элкилу? Таких предписаний нет ни на Камне Марузаххатараза, ни в Книге Вразумления и Наказания!

— Конечно нет, ведь эту казнь придумал ты сам. И, видимо, изучал священные поучения без должного усердия, иначе бы не совершил такого святотатства. Повелитель шести частей света, от имени собрания посвящённых высшей ступени я прошу внести эту казнь в списки как неугодную Совершенным и дозволительную только для рабов и чужеземцев. Сарруну надлежит пройти очищение в храме. Чужеземцев пусть казнят, ибо они нарушили закон, но их смерть должна быть лёгкой, ибо они, хоть и без умысла, воспрепятствовали скверне. Таков мой совет.

Каллифонт возмущённо вскинулся, но его остановил взмах руки царя. Задумчиво посмотрев на жреца, затем на Артимию, на Сарруна с Каллифонтом и, наконец, на Энекла с Диоклетом, Нахарабалазар сказал:

— Что ж, это хороший совет. Списки мы изменим, и Саррун пройдёт очищение. — Он коротко взглянул на Сарруна, и вельможа покорно склонился. — Что до Диоклета и Энекла…

Царь долгим взглядом посмотрел на Каллифонта, и тот не выдержал:

— Повелитель, мои люди поступили так из-за обстоятельств, они остановили бунт!

— Я это понимаю, Каллифонт, но закон-то нарушен, а царь обязан соблюдать законы. Есть ли у меня иной выход?

— Сын мой… — начала Артимия, но её прервал громкий выкрик:

— Они не нарушали закон!

Все оторопело обернулись на дерзкого — и удивились ещё больше, поняв, что кричал Эн-Нитаниш. Вельможа был бледен и необычайно возбуждён, его голос дрожал, но он старался не опускать взгляда.

— Что ты хочешь сказать, Эн-Нитаниш? — поднял бровь царь. — Если они не нарушали закон, то кто это сделал?

— Это сделал я! — сказал, будто прыгнул в омут, и изумлённый шёпот пронёсся по залу.

— Послушай, всем известна твоя доброта, — сухо сказал Нахарабалазар, — но и это не оправдывает лжи. Я прекрасно знаю, что произошло сегодня утром: преступника убил Диоклет, а другой ему помогал.

— Так и было. Они сделали это по моему приказу. Ты назначил меня главным, а значит, они были обязаны меня слушаться!

— Позволь сказать, владыка, — вмешался Саррун, которого просто распирало от бешенства. — Всё это было выдумано только что, иначе тебе донесли бы об этом. Кто может доказать, что это не ложь?

Вельможа посмотрел на Эн-Нитаниша так, что и у самого смелого ослабли бы колени, но тот встретил взгляд страшного Сарруна с удивительной безмятежностью. Никогда ещё мужество молодого придворного не подвергалось таким испытаниям, но он совсем не выказывал страха. Его глаза возбуждённо горели, точно у пьяного.

— Это может подтвердить начальник стрелков, он был там. Я командовал казнью, и я в ответе за то, что произошло. Я сделал то, что было нужно! Я это сделал, я должен отвечать!

Конец ознакомительного фрагмента.