Капсула бессмертия

Антон Бильжо, 2020

Когда-то, во времена больших бюджетов, реклама была веселым заповедником со своими абсурдными правилами. В этом мире можно было поймать постмодернистскую волну, заправиться кокаином и катиться до самого берега, лавируя между пожеланиями клиентов. Но прекрасная эпоха прошла, бюджеты стали меньше, а маркетинг окончательно расправился с креативом. В эту скучную пору на сцену и явился он, Герман, толстеющий копирайтер за сорок на грани развода со своей более успешной женой Катрин. Волну уже не поймать, куда ползти по берегу с подорванным здоровьем и финансовыми сложностями, – не известно. До тех самых пор, пока не выясняется, что именно он, Герман Третьяковский, избран новым Пророком тайным орденом тамплиеров. Теперь ему предстоит по-настоящему оторваться от земли и спасти человеческую расу. Но решится ли простой старший копирайтер на подвиг ради бессмертия?

Восемь

В 23.35 все еще того же понедельника заместитель генерального директора ивент-агентства «Радость» Катрин Третьяковская открыла дверь своим ключом. Герман сидел на кухне за столом перед наполовину выпитой бутылкой «Ламбруски», ее любимого игристого полусладкого итальянского вина, и, молча смотрел перед собой.

Первой мыслью Катрин было то, что он подозревает ее в измене. Под строгим черным пальто пряталось новое платье из капсульной коллекции Pinko, жутко стебное и безалаберное, похожее на растянутую до пола мужскую рубашку, выгодно скрывавшую недостатки фигуры. Создательница коллекции итальянка Вивиана Вольпичелла была вдохновлена образами конца 60-х, детьми цветов и поклонницами музыкальных фестивалей, духом свободы, который пыталась вернуть в свою жизнь потерявшая драйв, но добившая определенных успехов Катрин.

— Привет, — осторожно сказала жена старшего копирайтера. — Как прошел день?

Герман пожал плечами.

— Все нормально.

Катрин села за стол прямо в пальто. Она решила пока не расстегиваться, чтобы не травмировать его. Платье действительно подарил один мужчина, клиент агентства, француз лет 60, молодящийся, как они все. Получилось, что не далее как вчера он оказался свидетелем нервного срыва малознакомой женщины. За бокалом аргентинского мальбека и хорошим куском рибая средней прожарки в «Гудмане» на третьем этаже торгового центра «Европейский» после суток работы Катрин окончательно расклеилась. Вопрос был какой-то простой, типа — как в России принято проводить время после работы. Катрин ответила потоком слез и жалобами на отсутствие секса. В тот вечер у них не пошло дальше петинга, а утром с ресепша позвонили — курьер принес Pinko из коллекции, о которой она обмолвилась, проходя мимо витрин.

— Неважно выглядишь.

— Сегодня сердце что-то болело. — Герман налил вина. — В лифте чуть сознание не потерял, представляешь? Думаю, это из-за брифа. Витамины для сердца, блин. Зачем я только прочитал симптомы.

Она рассмеялась и потрепала его по голове.

— Какой же ты у меня впечатлительный. Придумал что-нибудь?

— Да. Сейчас лежал и, кажется, что-то нащупал. Но не уверен, что им понравится.

Она вздохнула.

— Почему?

— Не знаю. Похоже на какое-то послание. Я сам не могу расшифровать пока.

Это началось недавно — детские попытки спрятать свою беспомощность за громкими словами: послание, откровение, видение. Герман ленился, жалел себя. Раньше он такого не позволял.

Она покачала головой.

— Почему нельзя просто придумать то, что они ждут?

— Пытался. — Герман развел руками. — Но, кажется, я выбился из формата.

— А мне кажется, тебе надо просто отдохнуть.

— Серьезно?

— Да. Отдохнуть и посмотреть на все со стороны. Может быть, ты не тем занимаешься.

Герман посмотрел на нее со злостью:

— Чем же мне заниматься? — Катрин пожала плечами. — Понятно. — Он шумно выдохнул, прикрыл глаза. — Что у тебя?

— Все нормально, бегаю, как савраска.

Подвинул ей бокал. Катрин бросила взгляд в комнату, где валялилсь книги, одежда и провода.

— Надо бы тут прибраться.

— Да.

Махнула «Ламбруску», как водку. Посидели, подождали.

— Какая-то ловушка, — снова начал он. — Бог говорит со мной, а я не слышу. Я был создан не для этого… — Катрин незаметно поежилась. — Мне было откровение, — продолжал Герман тем же странным голосом, и жена заметила, что веки у него покраснели. — Думал о скрипте, а почувствовал, что меня куда-то утягивает. Скрипт я тоже написал, конечно.

— Ты курил наркотики?

— Нет.

Она протянула руку пощупать лоб, но он дернулся назад.

— Хватит. — Герман поморщился, наконец не скрывая раздражения. — Тебе на все плевать. Я же рассказываю…

Теперь она задала себе вопрос — почему с французом не пошло дальше петинга? Что ее сдерживало?

Муж всегда говорил, что не хочет ее к себе привязывать, ему, мол, нужно личное пространство для творчества. После 15 лет совместной жизни Катрин прочитала эсэмэски от Нади в его телефоне — что делать, надо понимать, на каком свете находишься. Герман все грозился написать роман, который позже оказался, как в фильме «Сияние», файлом с обрывками предложений. «Никак не собирается в линейный сюжет, — объяснил он. — Может быть, и не надо связывать, может, это так и должно остаться, обрывками, дневниковыми записями». — «Конечно, должно, Герман, конечно». Возможно, Катрин не права, но она всегда была нацелена на результат. Даже в йоге, которой занимается всего год, Третьяковская смогла добиться определенных показателей, потому что не сидела полчаса в одной позе, как остальные, а шла вперед.

— Ну, рассказывай, что за откровение.

Он посмотрел, как рублем подарил, и обиженно махнул рукой.

В последнее время Герман был молчалив, насуплен и обижен. Представьте себе, что когда-то это был кудрявый, гибкий, мечтательный шатен, как бы устремленный поверх окружающих голов. Теперь же перед нами рыхловато-лысеюще-бородато-растрепанный интеллигентный москвич средней руки, иногда с натяжкой напоминающий ламберсексуала, этакого необузданного сатира городских джунглей или даже ершистого вояку, прошедшего через горячую точку где-то у себя в голове, или, при определенном ракурсе, на какого-нибудь страдающего бессонницей физика, разрабатывающего маленький, но безумно важный поворот в квантовой теории, — в общем, вся его порой яркая и в то же несколько неряшливая внешность как бы проглядывала через мутное стекло, словно засиженное мухами его собственных рефлексий.

Катрин всю жизнь работала, старалась быть идеальной, верить в него, поддерживать во всех начинаниях, но сил банально уже не хватало: терпеть предательство, совмещать это с сумасшедшим загрузом на работе — процентов на 70 ипотеку ведь погасили из ее средств.

Катрин Третьяковскую, 39 лет, доход 235 тысяч рублей, можно было понять. Герман, по крайней мере, слышал все ее мысли и мог бы с головой залезть в ее шкуру. Беспросветная подвешенность. Недавно она вшила золотые нити, поправила грудь и сделала первую в жизни татуировку — «no fear» на запястье. Собиралась поехать на Бали, но пока не сказала мужу.

Надо было что-то решать, жалость — ложное чувство, когда оно тормозит развитие личности, — наконец растегнулась и покормила тухлые глаза Германа свежим Pinko.

— У тебя новое платье? — спросил он.

— Да. Нравится?

— Любовник подарил?

Катрин не смогла сдержать улыбки. Возможно, это сдвинет все с мертвой точки.

— Конечно. А что?

— Ничего.

Пошла в ванную, посмотрела на себя в зеркало. Вид у нее был замотанный, туш потекла. Выдавила на ватку молочко, французское, кстати, от элитной косметической фирмы Clarins, делающей ставку на инновации. Будучи классическим представителем городских гедонистов, Катрин медленно дрейфовала все выше по upper middle-class. Всего несколько сантиметров отделяло ее от топ-менеджера, а это уже, между прочим, upper class. Она все еще ценила проверенные бренды, следила за правильным соотношением цена-качество, но иногда уже могла позволить побаловать себя чем-то эксклюзивным, вроде платья Pinko.

— Нам надо расстаться! — крикнул из кухни Герман.

— В любой момент, — спокойно сказала она. — Все к лучшему.

В 12.49 следующего дня, вторника, 26 сентября 2014 года, Герман подошел к двери в Большую переговорную, где проходила внешняя встреча с клиентом Herz und herz. На нем были серый писательский кардиган и панковские джинсы Pull&Bear. Рядом с дверью висела табличка — busy. Герман знал, что поступает неправильно. И все-таки он открыл дверь. У этого события было несколько причин.

1. Взрослый сотрудник агентства, отдавший ему столько лет, имеет право на отчаянный поступок. Терять, если вдуматься, уже нечего, а смелость города берет.

2. Роджер почти наверняка зарубил бы скрипт. Теперь же он дойдет до клиента, может, ему понравится, по нему могут снять ролик, что в конечном счете окажется на руку самому же Роджеру.

3. Вспоминая свое состояние, позже Герман говорил, что им «кто-то управлял», кто-то хотел доставить послание.

В первую же секунду старший копирайтер оценил ситуацию. Увидел изумрудно-изумленного, снобистски взметнувшего брови Роджера. Торжественную, как новогодняя елка, Жульетту. Иезуитски улыбнувшегося Ваню и анабиозного Мишу (Лелик и Болик, судя по всему, только что закончили презентовать свои парниковые идеи). Съежившийся Дима, который быстренько влился в их команду вчера, смотрел в сторону, стараясь не встречаться с Германом взглядом. На столе в центре лежали распечатки — какие-то граффити, фотографии мистера Трололо, рисунок йети, изображение черепахи с аистом и прочая чушь. Трушкина, которая даже не напомнила Герману про встречу, стала быстро и виновато что-то чиркать в листке.

Кроме вышеперечисленных лиц в Большой переговорной присутствовала генеральный директор «ASAP» Шишунова Саша Борисовна. Это была врожденная старуха с тонким-претонким, как натянутый волосок, и чуть дребезжавшим голосом, с помощью которого она могла неторопливо покрыть паутиной комментариев, сомнений, стратегических выкладок любую идею, а затем медленно и с наслаждением высосать из нее жизнь. Она была воплощенной осторожностью, и клиенты, тратившие свои деньги и потому всего боявшиеся, души в ней не чаяли. Слова, произнесенные тихим, как бы высохшим голосом, казались соломинкой здравого смысла в море хаоса: она могла все объяснить, всех успокоить, найти компромиссное решение, подвести черту, построить мостик к конечному потребителю.

Гипноз старой маркетинговой весталки приносил агентству деньги. Серые глаза и мышиный джемперок вызывали в растерянных обладателях рекламных бюджетов воспоминания о школьных учителях, последних людях, которым они доверяли. Креативщики называли Сашу Борисовну «бледная немочь».

— Здравствуйте, — громко и отчетливо произнес Герман.

Только тут он увидел лица клиентов. Два молодых человека лет по 30, сидевшие спиной к двери, обернулись синхронно.

— Сергей, — сказал загорелый мясистый блондин с отбеленными до синевы зубами в синем же джемпере с крупным крокодильчиком Lacosta.

— Петр, — сказал белокожий худощавый брюнет с эспаньолкой в мотоциклетной куртке Honda с серебристыми полосами.

— Третьяковский, старший копирайтер, — самостоятельно представился Герман, понимая, что надеяться больше не на кого. — Прошу прощения за опоздание.

Он скромно присел в угол пустовавшего дивана и тихонько положил на стол альбом «Прерафаэлиты — викторианские революционеры», взятый с собой на случай, если будут комментарии. Сергей кинул заинтригованный взгляд на книгу и продолжал начатую мысль. У блондина, внешне похожего на Кена из набора Барби, оказался неправильный прикус, говорил он быстро и слюняво, комкая слова и сильно наклоняясь вперед, пытаясь корпусом и общей экспрессией наверстать нехватку слов:

–…так что идеи, как бы, это, сами по себе хорошие, особенно для русского отсталого рынка, где ничего не надо, как бы сказать, никому, да? Так что чем хуже, тем лучше, как говорится.

Он посмотрел на Петра, ища поддержки. Петр кивнул и произнес:

— Да. Согласен.

— Мне кажется, это просто отличная идея. Очень точная, — подхватил порхающий свеже-зеленый Роджер. — Плюс в основе есть этот мнемоник, который поддерживается слоганом.

— А какой был слоган? — попытался вспомнить Петр.

— «Herz und herz. Двойная уверенность в будущем», — услужливо проложился Ваня.

Герман наблюдал классическую сцену презентации: «ASAP» в полном составе обрабатывал клиента.

— Сильная сторона идеи еще и в том, что она мультиплицируется, — зацокала скорпиониха Шишунова. — Тема автомобилей и сравнение сердца с мотором — это биг айдиа, большая территория, которая позволит нам создать TT-коммуникацию как минимум на год…

— Честно говоря, как бы, тоже, сравнение немного банальное.

Ясно, что главным в этой паре был блондин. Однако и Петр не выглядел простым бренд-менеджером, подвякивающим начальству. «Скорей всего, совладелец», — подумал Герман.

— А у вас что-то есть? — вдруг обратился к нему главный.

— В принципе да, но… — засомневался Третьяковский в своем фирменном стиле.

— Мы, правда, этого пока не видели, — бросился на амбразуру Роджер, в ужасе переглянувшись с Сашей Борисовной. — Может быть, стоит вначале сделать внутреннюю презентацию.

— Пусть расскажет, раз уж пришел, — гоготнув по-простому, позволил Сергей.

— Так, ну… честно говоря…

Герман достал скрипт.

— Я лучше просто зачитаю.

Наступила тишина. Та самая тишина, которую так любил старший копирайтер, — тишина внемлющая, словно перепаханное поле, готовое принять любого сеятеля — даже весьма неторопливого.

— Лес, — начал спокойно он. — Вечер. Мы видим взрослого мужчину лет шестидесяти, который продирается через ветки. За спиной у него — походный рюкзак с самым необходимым. Вот он ступает на бетонные плиты, между которыми пробивается трава. Это заброшенный аэропорт. За кустом, выросшим прямо в центре пустыря, сверкает что-то белое. Мужчина приближается. Мы видим, что это… корпус космического корабля. Наш герой касается гладкого, округлого борта. Дверь поднимается. Он вступает в поток белого излучения, льющийся из тарелки. Механический голос объявляет:

— Добро пожаловать на борт. До галактики «Herz und herz» триста двадцать три года.

Дверь за ним закрывается.

Слоган: Herz und herz. Настало время пожить для вечности.

Корабль взлетает над лесом и исчезает в бесконечном космосе.

Герман положил на стол иллюстрацию-референс:

Он оглядел собравшихся. В Большой переговорной повисла пауза. Именно на такой эффект стоило рассчитывать. Им нужно время, чтобы переварить.

— Интересно, — наконец вымолвил Сергей и посмотрел на Петра, — только я не понял, при чем тут космос.

Петр наморщил лоб.

— Там не про космос, а про возраст. Триста лет же, да?

Герман кивнул.

— Все равно как-то… — Сергей оглядел команту, сверкнув белками, — те были лучше, да?

Петр задумчиво кивнул.

— Дело в том, что как мы знаем из исследований, наш потребитель, уйдя с работы или передав управление фирмой, к шестидесяти годам хочет чего-то совсем другого, — снова пришла на помощь клиентам Шишунова. — Но вряд ли это может быть связано с какими-то путешествиями в космос.

— Вы-то откуда знаете? — вдруг тихо произнес Герман, впервые в истории агентства возвышая голос свой против Шишуновой. И в тот же миг семь хищных, жаждущих крови голов повернулись в его сторону. — Откуда вы знаете, вообще, чего хочет потребитель? Он устало и едко улыбнулся.

— У нас есть данные исследований, — сухо заметила Шишунова, спалив его взглядом. — Было бы желание, могли бы ознакомиться.

— Какие исследования?.. — Герман махнул рукой. — Я — ваша аудитория. И я бы улетел отсюда ко всем чертям.

Уже сказав это, он почувствовал, что потерял контроль. Голова закружилось, буйки, державшие его на плаву, закачались, он снова сел на диван. Из какого-то ватного колодца, куда можно было падать и падать, дослушивал остаток диалога.

— Эскейпизм, — голос Роджера.

— Да, скорее, эскейпизм, чем призыв к активному образу жизни, о котором мы хотели сказать, — чешуйчатый шелест Шишуновой.

— Но с другой стороны, — приятный и мужественный тембр Петра, его обеспокоенные глаза, — мы не знаем трендов. Вспомните Ричарда Брэнсона, он же полетел.

— Да, это может быть довольно инспирэйшнл.

— А разве это не может быть биг айдией?

— Если дотюнить вордниг и усилить брендинг…

Сергей наконец ударил по столу бархатистой пятерней и откинулся на спинку дивана. Он был похож на большого мягкого быка-производителя.

— Давайте короче. Если хотите, возьмем в тестирование… Одной идеей больше, одной меньше.

— Итак, — произнесла Жульетта, — на фокус-группы пойдут две концепции.

Они уже вставали. Герман ловил реакции зала. Горбун Ваня и гамадрил Миша, никакие после ночного брэйн-шторминга, смотрели на него исподлобья, у них-то из трех взяли только одну идею. Жульетта вдруг бросила на старшего копирайтера глубокий, интригующий взгляд. И сама от этого показалась заманчиво сдобной. Бледная немочь всех тускло поблагодарила и вышла бочком. Роджер, прежде чем убежать за клиентом, яростно шепнул: «Так нельзя».

Но его слова не смутили Германа. Он торжествовал. Что ни говори, а маленькая победа: старая гвардия снова на коне.

Последним подошел Дима с поджатым хвостом.

— Отличная идея, — промямлил стажер в надежде, что его попросят вернуться в команду. — Мне очень понравился скрипт. Как тебе приходят такие мысли?

Герман посмотрел на него с жалостью и тихо произнес бескровными губами:

— Откровение, сынок.

В 13.45 того же чудесного дня Третьяковский снова сидел на открытой веранде бара Maxim. Теперь заказ состоял из фаланги краба на гриле с рататуем и соусом терияки, рыбы дорадо с цветной капустой, лимоном, шампиньонами и чесноком, бутылки белого вина «Pino Grigio» и двойной порции бурбона — все вместе по предварительным подсчетам стоимостью не менее пяти тысяч рублей.

Перед ним, как суперприз-пирожное, расположилась на подушках Надя — в легкомысленно топорщившемся снизу желтом платье, из которого торчали голые загорелые ноги, аккуратно защелкнутые на замок голыми загорелыми коленками. Волосы Надя гладко убрала назад и заколола залихватским подсолнухом.

— Ну, что? Как ты? Рассказывай.

Герман сразу понял, кто звонит, несмотря на то, что давно удалил ее номер. Видно, цифры еще хранились в благодарной памяти. Она предложила пообедать, потому что «все равно» проезжала мимо.

— У меня по-старому. А у тебя?

Взяла щипчиками и поковыряла сахар.

— Почему на свадьбу не приехал?

— Не помню, занят был…

— Ну, конечно.

Надя закатила глаза и тут же обиженно стрельнула ими в Германа. Она всегда отличалась подвижной мимикой — слишком хотела понравиться.

— Как с мужем?

— Супер, как. Радуемся жизни. Есть такие люди, — лирически наклонив голову, Надя снова занялась колупанием сахара, — которые как бы в сознании перешли на другой уровень, по сравнению с остальными.

Герман хлопнул глазами.

— Просветленные, что ли?

— Ну, типа того.

— Ясно.

Почесал в затылке. Уселся поудобнее, расправил складки везде, где только мог. Приехала рассказать о муже?

— Хорошо, что ты позвонила. А то у меня в последнее время… депрессия. И сердце болит. Чуть в лифте сознание не потерял, представляешь.

Оставив сахар, она откинулась, посмотрела на него, как на экспонат.

— Да, выглядишь не очень. ЭКГ сделай.

— Мне было откровение.

— Опять?

— В смысле «опять»?

— У тебя же раньше тоже все время видения были?

— Серьезно?

— Ну, да. Постоянно.

Он вздохнул.

— Не помню, чтобы я тебе рассказывал.

— А как ты плакал у меня на коленях, помнишь?

Герман закрыл глаза руками.

— Прости. Неужели это моя жизнь?

Тот же элегантный брюнет, который обслуживал в прошлый раз, не вовремя вписался со своим подносом.

— Фаланга краба? — спросил официант с неподдельным уважением.

— Даме.

— Дорадо… вино и бурбон.

— Все правильно. Ставьте, ставьте.

Герман налил из запотевшей бутылки в ее бокал, мгновенно покрывшийся драгоценной испариной.

Надя как-то оформилась, глаза весело блестели, кожа отливала глянцем. Возможно, все из-за искрившихся женственностью часов Chopard из серии Happy Diamonds. Восхитительное сочетание усыпанного бриллиантами ободка и корпуса из розового золота 750-й пробы, изогнутые линии и нетрадиционный дизайн демонстрировали фирменный стиль Chopard на тонкой, загорелой руке. Знаковые для бренда подвижные бриллианты исполняли проникнутый светом и радостью игривый танец — символ принадлежности к upper class.

— Так что там с откровением?

Официант отошел. Надя делала вид, что серьезно слушает.

— Как тебе сказать… — начал Герман нехотя, — сон не сон. Нас забрифовали на Herz und herz. Знаешь такой препарат?

Надя мотнула головой и взялась за краба.

— Витамины для сердца, не важно. Я стал думать над концепцией, и у меня вдруг возникло ощущение. Меня как бы утягивало от земли. Я понял, что кому-то там нужен. Понимаешь?

— Конечно. Ты же бесценный, Гермашечка.

Вытянув шею, Герман посмотрел вниз. Тучи только приоткрыли солнце. Лучи ворвались в город, сразу выделив обращенные к ним поверхности, — несколько металлических крыш, ребро застекленной «Легенды Цветного», пару луж и форточек, — так благая весть освещает только готовые принять ее души.

— Отличная погода, — произнес он.

Надя быстро оглянулась.

— Да. Бабье лето. Как жена?

— На Бали собирается. Изменяет мне с каким-то французом.

Она серьезно покачала головой, посмотрела на Германа.

— Откуда ты знаешь?

— Читаю ее телефон.

— Фу. — Сделала вид, что чуть не подавилась. — Какой кошмар. Ну ты даешь. Как так жить можно?..

Некоторое время они ели молча. Снова подошел официант, подлил вина девушке и спросил кавалера, не повторить ли Jim Beam. Герман отказался и потребовал счет. Говорить больше было не о чем. На мельхиоровом блюдечке лежал чек в 6342 рубля. Герман настоял, что сам заплатит.

В металлическом лифте, похожем на сейфовую ячейку, хранящую бесценный депозит, Надя стояла, вытянувшись по струнке, прижимая к себе желтую сумочку с черной молнией. «Продуманный наряд, наврала, что проезжала мимо случайно», — решил Герман, зависший в неловкой паузе. Словно угадав его мысли, она вспомнила их разговор и лукаво прервала тишину:

— Как себя чувствуешь, в обморок не упадешь?

Тогда он вдруг обнял это знакомое тело, почувствовав запах моря, ветер, биение парусов, белизну обтекаемой, летящей вперед яхты, вкус навсегда упущенного приключения. Это была Davidoff Cool Water Wave — чувственная волна свежести для современных, уверенных в себе женщин.

— Не надо, Герман.

Она мягко отстранила его. Двери открылись. Надя вышла первой, оставив бывшему бесконечно нежный взгляд.