Бесконечная мысль. Философский роман

Антон Безмолитвенный

«Бесконечная мысль» – это философский роман, который вдохновлен рецепцией традиционных буддийских практик и посвящен попытке создать набросок теории сознания на их основе. Художественная часть призвана проиллюстрировать основные концептуальные положения.Книга должна заинтересовать ценителей Пелевина и Кастанеды, а также всех интеллектуалов, увлеченных загадкой сознания.Читается нелегко, требует обстоятельного «медленного» ознакомления.

Робинзонада

Экскурсии на Симиланские острова, проводить которые Артур решил устроиться после исчезновения предыдущего работодателя, обещали быть непыльным и достаточно прибыльным способом заработка.

В первой попавшейся пхукетской туристической компании, занимавшейся организацией морских прогулок, хмурый и малоприветливый молодой человек провел с ним короткое собеседование, оценил англо — и русско-язычие, с кривой усмешкой поинтересовался целью подработки, а потом, заглянув в какие-то списки, просто сказал: «Отлично, вы нам подходите».

Домой Артур возвращался, держа подмышкой кипу буклетов и распечаток с информацией об островах архипелага, которой предстояло потчевать туристов. Уже на следующий день его ожидала первая «пристрелочная» прогулка на катере — для того чтобы осмотреть и опробовать все самостоятельно.

В восемь утра он стоял на пирсе, ожидая отправки. Утро выдалось достаточно пасмурное — тучки заволокли небо, но дождя не было. Тайцы из команды о чем-то долго переговаривались с капитаном, с сомнением поглядывая на потемневший горизонт, но в конце концов катер с Артуром и еще шестью туристами на борту благополучно отчалил.

К середине дня вроде бы распогодилось, и экскурсия в целом прошла нормально. Однако возле последнего на их маршруте острова Ко Мианг образовалась настоящая пробка: из-за небывалого наплыва суденышек с китайскими туристами катер долго не мог причалить к берегу, затем, стоя в очереди местной столовой, пришлось больше часа ждать своей порции ужина — в результате, когда их катеру удалось поднять якорь и отойти от острова, над Андаманским морем уже начинал сгущаться закат.

И был он явно недобрым: тяжелые черные тучи наплывали с запада, образуя над горизонтом многоярусный плотный клобук, в недрах которого время от времени мелькали быстрые вспышки молний.

Туристы с некоторой опаской посматривали на грозные штормовые тучи, но доверяли опыту улыбчивого тайского капитана, рассчитывая на его многолетний опыт. Однако, как только катер тронулся, стало очевидно, что капитан тоже нервничал: видимо, он недооценил скорость приближавшегося шторма и просчитался со временем, — поэтому гнал свой четырехмоторный болид на максимальной скорости, близкой к 90 км/ч.

Усилившийся тем временем ветер начинал поднимать всё более высокие волны — и с определенного момента происходящее на палубе по ощущениям стало напоминать даже не гонки по стиральной доске, а просто методичные удары с разгону об стену.

Столпившиеся поначалу на носу с селфи-палками туристы, с восторженными криками комментирующие на видео свое экстремальное приключение, при первом же серьезном столкновении с волной попадали на палубу, один за другим скатившись в заднюю часть катера, где удары ощущались не так сильно.

Улыбки и веселые смешки, которыми вначале сопровождались обильные морские брызги, постепенно сменились настороженным молчанием — а потом и откровенным страхом. Капитан уходил от бури, и маневрировал как мог, идя под углом и стараясь не попасть под особенно высокие волны, но это не очень помогало. Вода уже вовсю заливала палубу, с головы до ног окатывая смертельно испуганных, вжавшихся в сиденья туристов; катер несколько раз серьезно качнуло, подняло и подбросило.

Нарастающее напряжение достигло наивысшей точки, и тут тайцы из команды, сгрудившиеся возле капитанской рубки, подняли отчаянный крик, показывая пальцами куда-то вперед. Артур поднял туда взгляд — и ощутил холодок, змейкой пробежавший по позвоночнику. Прямо на них шла огромная волна.

Инстинктивно почувствовав, что сейчас последует сокрушительный удар, он резко поднялся с места и рыбкой выпрыгнул за борт. Уже когда руки коснулись поверхности, волна накрыла катер, и тот перевернулся, невероятно больно чирканув его краем корпуса по левой ноге.

Боль горячим покрывалом обожгла задетое место. И тут же волна припечатала его, буквально вдавив под воду — к счастью, из-за шока челюсти судорожно сжались, и каким-то чудом удалось задержать дыхание и не захлебнуться.

Дальнейшее осознавалось плохо: постоянно барахтаясь, ему удавалось на секунду всплывать на поверхность, отчаянно глотая воздух, — за мгновение до того, как сверху обрушивалась следующая волна.

Огни катера мелькнули где-то вдалеке — только почему-то уже сбоку-снизу, в толще воды. Ёкнуло сердце, и холодными коготками сжала горло пронзительная определенность: катер утонул — и теперь вокруг нет никакой надежной опоры, только разыгравшаяся стихия.

Что с остальными, было неясно, поэтому Артур просто старался удерживаться на поверхности, мотаясь на волнах вверх-вниз. Мысли начали лихорадочно путаться. Он оказывался в штормовом океане первый раз в жизни: прилив собранности, который помог продержаться первые несколько минут, постепенно уступал место подкатывающей растерянности; мысль дребезжала, соскальзывала — перспективы дальнейшего были неясны, и с каждой волной накрывал с головой густой вязкий страх.

По ощущениям прошло около часа такого барахтания, когда случилось невероятное — его ноги коснулись песка. Следующая же волна отнесла его назад, но теперь он знал, что земля где-то рядом, и отчаянно искал ее. Тут произошла вторая неожиданность — Артур внезапно налетел на что-то твердое, пребольно стукнувшись челюстью о ствол дерева. То, что это дерево, он осознал чуть позже, рефлекторно обхватив препятствие руками — и уже больше не расцеплял их.

Для того чтобы спастись от волн, он пополз вверх по стволу — и довольно быстро добрался до кроны пальмы, полусев на нее так, чтобы могли отдохнуть сведенные судорогой от постоянного напряжения руки. Там он и оставался несколько часов, озябший и насквозь промокший под дождем, но счастливый от своего неожиданного и чудесного спасения. Серьезно болела ушибленная нога. Понемногу шторм стал стихать. Пальма, которая поначалу серьезно раскачивалась под ним, больше не колебалась — и Артур задремал, насколько позволяла неудобная поза.

Проснулся он от ощущения, что сползает — и, заполошно взмахнув руками, что есть силы вцепился в ствол. Было уже утро. Первые лучи солнца, пробившиеся из-за туч, сразу прояснили картину: вокруг, насколько хватало глаз, была вода, а прямо под ним желтело маленькое пятнышко песка: он оказался на крохотном, абсолютно плоском островке с тремя пальмами. Раньше Артур даже не знал, что такие бывают, причисляя их к категории виртуальных бэкграундов для рабочего стола. Оказалось, что баунти-картинки бывают вполне реальными. Настолько реальными, что могут даже неиллюзорно спасти.

Шторм затих, но волны всё равно время от времени заливали песчаную почву, всего на несколько сантиметров возвышавшуюся над поверхностью моря.

Спустившись вниз и с наслаждением размяв онемевшие руки, Артур задрал голову и обнаружил, что большую часть кокосов с пальм смыло во время шторма: на ветках остались висеть только шесть. Это означало, что провести на острове можно было от силы пару дней — наперегонки с жаждой, которая уже становилась достаточно ощутимой. Тем более что кокосы еще предстояло чем-то вскрывать.

Внезапно его взгляд привлек странный предмет, выброшенный волнами на берег. Подойдя поближе и внимательно рассмотрев находку, он просто не поверил своим глазам — это был кинескоп старого ЭЛТ-телевизора, густо обросший ракушками.

Кинескоп черной дырой археомодерна зловеще поблескивал сквозь матовые проплешины, остававшиеся между колониями облепивших его моллюсков. Эта промышленная чернота чудовищно диссонировала с окружающей морской пасторалью начинающегося тропического утра. Однако для того, чтобы колоть кокосы, такой артефакт подходил в самый раз.

Артур залез на пальму и сбросил один кокос вниз. Зажав его в ложбинке между стволов, он обрушил весь вес кинескопа на зеленую скорлупу. Удар! Кокос треснул, обнажив белую мякоть. Схватив его, Артур жадно припал к отверстию, запрокинув голову. Сок оказался горьковатым и слегка вязал рот, но пить было можно.

Пронзительный и терпкий вкус слегка прояснил сознание, оказав почти магическое воздействие на состояние. Мысль снова заработала быстро и четко. Приободрившись, Артур отправился на поиски — и, быстро обойдя свой крошечный остров по периметру, обнаружил только одинокий кусок каната, сиротливо плавающий возле берега. Немного потрудившись, он соорудил некое подобие гамака из этой находки и двух крепких пальмовых листов, безжалостно выдранных с верхушки. Надежно привязав его между двух стволов, он опробовал новинку, накрывшись сверху от солнца третьим пальмовым листом. Лежать было крайне неудобно, да и вообще гамаком назвать получившееся язык с трудом поворачивался, но провести в нем ночь, не рискуя оказаться захлестнутым волнами, казалось вполне возможным.

Никакой паники или томительных размышлений о будущем теперь не было — наоборот, почему-то на поверхность экрана сознания выплывали на редкость оптимистичные мысли.

По сути, — думал Артур, закинув руки за голову в своем гамаке, — структура желания моего экзистенциала определяет всё. Вот сейчас я нахожусь в классической экстремальной ситуации, но добившись какой-то минимальной иллюзии безопасности, спокойно лежу и не могу настроиться на то, чтобы всерьез, по-настоящему думать о выживании. Почему? Потому что привычная схема работы желания направляет мысли в первую очередь на самоосознание, а выживание воспринимается просто как само собой разумеющееся рамочное условие.

То есть я даже не могу подумать ни о чем без того, чтобы предварительно не захотеть этого. Любой мысли предшествует желание этой мысли. Поэтому именно структура желания, задающая эмоциональный бэкграунд каждому мгновению моей жизни, является настоящим «производителем Я». Что же из этого следует?

Артур тоскливо посмотрел на кокос, висящий над ним, — прикидывая, как именно вскоре будет его сбрасывать.

Из этого следует, что осознанность — это, в первую очередь, способность управлять структурой своего желания. Однако задача по её развитию сродни попытке вытащить себя за волосы из пучины: чем более «пусто», чем менее направлено на конкретный объект желание, тем оно сильнее; чем оно более наполнено и конкретно, тем более управляемо. Получается, что важно научиться желать сильно, то есть «пусто», но структурированно, то есть «наполненно»; определенно желать неопределенного. Классический парадокс…

Но ведь это и есть парадокс желания самоизменения, всегда разворачивающегося по схеме «хочу того, не знаю чего». Будущее «Я» как проект, которым хотело бы руководствоваться «Я» настоящее, и определённо, и неопределённо одновременно. И как-то ведь на практике иногда удается этот парадокс разрешать. Так что остается только исследовать эту пресловутую «практику».

Артур ёрзнул, устроившись поудобнее в своем импровизированном гамаке, слегка сместив пальмовый лист, тень от которого успела сдвинуться за время возлежания, и продолжил размышление:

А что представляет собой структура желания? По сути, вечную задержку, откладывание реализации, зазор между желаемым и действительным. Я живу в бесконечной задержке воплощения того, что хочу. И конкретный способ организации этой задержки определяет всю мою так называемую индивидуальность. Можно ли представить себе структуру психики вообще без этой задержки? Так, чтобы желание было представлено сознанию сразу вместе с его реализацией? В одном ментальном акте?

Артур надолго задумался, перебирая в памяти все самые далекие выходы за пределы привычной организации структур сознания, которые были в его жизни:

Очевидно, да. Но такой тип психики будет… нечеловеческим. Может быть, обладание им как раз и является отличительной особенностью буддийских архатов и небожителей древнеиндийского пантеона?

Раздражающе саднила левая нога. Артур поднял ее и воззрился на ссадину, красующуюся на лодыжке. Неприятно, конечно, но не смертельно. Просто гигантский синяк, серьезных повреждений, к счастью, нет. Мысль продолжила свое продвижение:

Возможно, именно из-за того, что, воспользовавшись этой задержкой, можно изменить структуру желания, человеческое рождение считается в буддизме особенно благоприятным для практики. Надо только знать, что и как именно менять.

А изменять, разумеется, следует экзистенциал, структуру, по которой выстроено желание. И вместе с ней, инвертивно, по принципу дополнения — изменится так называемое «Я». Скажем, сейчас, когда я намереваюсь основательнее продумать все это, желание выстраивается таким образом, что формирует «меня-намеревающегося». Если я всё хорошо продумаю, создам план и перейду к конкретным актам по воплощению намерения, то уже в конфигурации «себя-реализующего». Изменение структуры желания означает изменение желающего. «Я-пишущий стихи» отличаюсь по структуре от «Я-перетаскивающего холодильник». Значит, для обретения устойчивых изменений необходимо приучиться планировать заранее конфигурацию желания, необходимую для достижения поставленной цели — подобно тому, как мной учитывается расположение предметов комнаты для того, чтобы добраться до пресловутого холодильника ночью. Индикатором успешности в этом случае будет ощущение стабильной и бесперебойной мотивации на выполнение любого действия, так называемая «психическая гибкость», обещанная традицией в качестве законного плода медитации. А поскольку удовольствие возникает как результат успеха в общем цикле реализации цели, такая мета-позиция по отношению к своему желанию должна давать столь же постоянное удовлетворение. Или даже, если быть точнее, вывести за пределы удовольствия и неудовольствия, поскольку они оказываются под контролем…

Это рассуждение показалось Артуру наилучшим объяснением того, зачем занимались аскезой бесчисленные поколения йогов, христианских отшельников и захидов. Дальнейший день прошел без особенных приключений, в попытках медитации на структуры желания в гамаке. Солнце вышло из-за туч, начав яростно опалять открытые участки кожи, до которых сумело дотянуться через просветы листьев пальм, спустя некоторое время усилилась жажда — и к закату он был вынужден расколоть предпоследний кокос…

Лежа на своем импровизированном гамаке и наблюдая за звездами, мерцающими в просветах между туч, Артур мягко и плавно погрузился в сон. Как ни странно, в этом сне не было ничего, связанного с пальмами или морем. Вместо этого он всю ночь бегал по коридорам космической станции, прячась от Чужого в настенных шкафчиках, как в игре «Alien: Isolation», которую когда-то давно проходил. Всё происходящее воспринималось сквозь тонкую, покрывающую экран сознания, пленку страха, однако ценой какой-то удивительной ментальной эквилибристики к концу сна ему все-таки удалось добраться до выхода, не попавшись ксеноморфу.

К утру ночные впечатления рассосались не до конца, оставив после себя странное ощущение пост-присутствия, похожее на то, что бывает после дня, проведенного за рулем — когда даже во сне продолжаешь ехать, опасаясь задремать и компульсивно удерживая готовую к действию ногу рядом с педалью тормоза. Странность же заключалась в том, что на этот раз все было в точности наоборот: на реальность распространилось пост-присутствие из сна.

Открыв глаза и увидев тучи, сдавившие восходящее солнце, Артур неожиданно вспомнил вырванное из-под носа Чужого сновидческое откровение, написанное кем-то с обратной стороны одного из шкафчиков: «страхи — это негативные желания».

Страх — это желание «как бы не»: «как бы не произошло этого, как бы не случилось того». В структуре экзистенциала позитивные желания достижения цели сличаются с негативными и накладываются на них как маршрут на карту — в совокупности это и формирует «ландшафт желания», в рамках которого впоследствии реализуется действие. Итак, страхи — это стены, а позитивные желания — путь движения между ними. И позитивная и негативная составляющие этой «внутренней карты» безусловно иллюзорны, однако до определенного момента такая схема работы желания может быть достаточно продуктивной и действительно способствовать выживанию. Но что произойдет, если стены, соответствующие страхам, будут смещены, «перекручены», не оставляя ни единой лазейки для дальнейшего прохождения?

А ведь эта ситуация блокирующих ложных страхов и соответствует double bind, — подумал Артур. — «Двойное послание» случается, когда «стены» самоограничений, соответствующие страхам, перекручиваются настолько, что исключают любую возможность проскользнуть к своей цели. Это искажает, искривляет всю механику желания, делая ее дисфункциональной, вводя иррациональные ограничители там, где они только мешают. И дальше человек вынужден нести эту сломанную структуру желания через всю жизнь, потому что, по сути, ей и является.

Артуру вспомнились дикие вопли «когда ты уже наконец вырастешь, станешь самостоятельным — и будешь делать то, что я тебе говорю, бестолочь!», которые доносились из комнаты его соседа по коммуналке Павлика в детстве. Мать Павлика, оставшегося без отца, частенько порола его и сопровождала этот процесс подобными double bind-конструкциями, чем немало веселила прочих обитателей коммуналки, коллекционировавших эти выражения как своеобразные мемы. Не смешно было только самому Павлику, который вырос в итоге забитым, тихим алкоголиком.

А если «стены страха» не перекручены, а просто причудливым образом деформированы, сужены, все-таки оставляя шанс на реализацию желаемого, но каким-то пока неизвестным способом? Тогда произошедшее выбрасывает психику в ситуацию необходимости занятия рефлексивной позиции по отношению к структуре собственного желания, выявления того, как именно «я желаю» — чтобы найти способ изменить, перестроить это. А значит, трансформировать так называемое «Я».

Такое стечение обстоятельств дает выход за пределы double bind, подводя психику к следующему уровню рефлексии, при котором часть структуры желания направляется на отслеживание того, как именно эта структура реализована. Желание знать, «что там у меня с желанием?» становится постоянным, фоновым, а главное — ежесекундно реализуемым экзистенциалом. Появляется что-то наподобие «карты желания», маячащей в углу экрана сознания. С помощью этой карты и осуществляются в дальнейшем микроусилия по постоянному подправлению структуры «Я». Что это если не зачатки искомого «индивидуального языка», позволяющего отслеживать свое состояние?

Однако для этого нужно обладать здоровой и функциональной структурой желания, способной преодолеть потенциальный double bind. Встретить его однажды лицом к лицу — и выйти победителем из этого противостояния.

По всей видимости, именно такая здоровая структура была нормой для жителей Древней Индии времен Будды. Ватерлинией, ниже которой «благородный человек», как правило, не опускался. Сегодня же общество в целом находится «под водой», значительно ниже этой ватерлинии. Причем, настолько ниже, что обычный человек просто не способен реализовать полный цикл от порождения собственного, не инспирированного маркетингом, желания до его полноценной реализации. Оказавшись один в лесу или вот… на необитаемом острове, он банально умрет. Потому что не сможет справиться с выживанием.

Кто в современном мире обладает этой здоровой структурой? Тот, кто никогда не попадал в ситуацию double bind потому, что рос в стерильных условиях? Нет, это как раз пресловутый хайдеггеровский типаж «das Man» европейской цивилизации. Наоборот, он опасается выходить за пределы своей социальной барокамеры, клетушки экономического статуса в обществе потребления. Ближе всего к позиции, с которой можно начинать восхождение, сегодня находится именно тот, кто неоднократно оказывался в ситуациях потенциального double bind, но сумел преодолеть их. Выжить и победить. Но ведь это про нас, русских. Ведь в России из-за того, что почти вся жизнь состоит из череды сменяющих друг друга кризисов, человек либо превращается в окончательно раздавленного психотика, либо преодолевает эти кризисы и выходит в рефлексивную позицию по отношению к своему желанию. Становясь универсальным «выживатором» — символом чего и является сибирский мужик. Будучи заброшенным в тайгу, он не только не погибнет, но и срубит себе избушку, насобирает ягод, грибов, добудет рыбу и зверя, обзаведется припасами, найдет жену — в общем, оставит надел для следующих поколений.

С таким умонастроением Артур встал с гамака и разбил кинескопом об основание пальмы последний кокос. Допив его содержимое и разглядывая сколотые на углу экрана ракушки, он с какой-то обостренной трезвостью осознал, что никакая поисковая команда в ближайшие дни на остров не приплывет и ему не поможет. А дальше мысль сама развернулась в нужном направлении: полученные накануне экскурсии раздаточные материалы содержали карту — и Артур достаточно внимательно её изучил.

Учитывая, что расстояние между Симиланами и материком около 50 километров, и часть его была гарантированно преодолена на катере, разумнее просто самому доплыть до берега. Вода теплая, опасных для человека акул в Андаманском море скорее всего нет — главное верно удерживать направление на восток, и не давать себя сбить течению, которое почти наверняка есть в проливе.

Больше ни секунды не раздумывая, Артур разбежался, оттолкнулся от берега — и, погрузившись в воду, поплыл в сторону восходящего солнца. Через некоторое время верхушки пальм его робинзоньего островка скрылись за горизонтом, солнце зашло за плотные тучи, и ориентироваться стало сложнее. Однако желтый оттиск всё равно проступал сквозь серую завесу — и, как казалось Артуру, направление удавалось выдерживать. Дождя не было.

По ощущениям прошло уже несколько часов, когда далеко вдали показались очертания большого катера. Артур кричал и размахивал руками, не особенно, впрочем, рассчитывая, что его заметят. Так и произошло — катер вскоре исчез из зоны видимости. Оставалось только плыть дальше.

Через некоторое время что-то коснулось его ноги. Липким комком к горлу подкатил было страх, но опустив взгляд, Артур увидел под собой всего лишь косяк мелких рыбешек и успокоился.

Солнце вышло из-за туч, и стало ощутимо припекать. Плюс ко всему ссадина на левой ноге снова начала достаточно болезненно жечь и саднить — морская соль въедалась в ткани, и, очевидно, сделать с этим ничего было нельзя.

С некоторым усилием он попытался сконфигурировать свое внимание так, чтобы меньше ощущать боль и больше думать. На какое-то время это удалось, и мысль двинулась по своей рефлексивной траектории:

Воображение — это и есть своеобразный «психический орган» по самоизменению. При том, что интроцепция — сенсорный орган «самоощупывания» психики. Звуки мелодии, которые я воспроизвожу в своем сознании, визуальные образы, созданные фантазией, фиксируются на том же сенсорном уровне, на котором осуществляется обычное восприятие. Однако они способны оказывать воздействие на эмоциональное состояние: удача и неудача в придумывании новой композиции или нового сюжета вполне реально поднимают настроение или не дают этого сделать.

Значит, один из самых простых и действенных путей для развития способности изменять свои состояния — это развитие воображения. Прокачивание его как мышцы. Формирование надежных «психических органов» создания нового, на которые можно положиться при создании всех возможных форм: образов, звуков и кинестетических ощущений, фантазмов и концептов. Самоизменение это то, что обязывает находиться в состоянии постоянного творчества. Творчества по создания нового, желанного образа «Я» — «Я+». Поначалу попадание в этот режим похоже на моментальный проблеск. Для закрепления и устойчивого пребывания там необходимо поддерживать достигнутый уровень с помощью индивидуального языка: синтаксической надстройки, которая обеспечивает «внутреннюю навигацию» творческого акта, позволяющую все точнее создавать не случайные, а вполне определенные, осознанные образы. Как экзоскелет, как поддержка для ментальной мышцы, поначалу этот внутренний синтаксис абсолютно необходим. Затем становится привычным и фоновым спутником — как в свое время стал им обычный, естественный язык. С помощью этого «рабочего органа воображения» можно перебраться от текущей конфигурации психики к другой, более гибкой и гармоничной…

Артур надолго задумался над возможными формами индивидуального языка, и уже спустя несколько минут, проведенных под палящими лучами солнца в открытом море, это размышление стало плавно перетекать в фантазматические образы — где-то через полчаса бесконтрольного дрейфа по этому океану бессознательного Артур поймал себя на том, что упоенно представляет белку Рататоск из Старшей Эдды, снующей по Мировому Дереву Иггдрасиль вверх и вниз посланником между орлом Хресвельгом и змеем Нидхёггом. Однако почему-то в этом сне наяву экзистенциал белки был пропитан отнюдь не стремлением побыстрее доставить послание из верхнего мира в нижний, а постоянной озабоченностью на тему того, замечают ли высшие силы, как она умудряется потихоньку подъедать при этом кору.

«Да уж, действительно the medium is the message», — подумал Артур, ощущая, что уже серьезно перегрелся.

На горизонте показался угловатый силуэт корабля. Артур погреб к нему с удвоенной энергией, стараясь время от времени размахивать руками над поверхностью воды, чтобы быть замеченным. Но это не дало никаких результатов — и примерно через полчаса отчаянного марш-броска корабль скрылся за горизонтом.

Внезапно впереди слева он увидел что-то похожее на туманные контуры гор — и изо всех оставшихся сил поплыл туда. Через некоторое время действительно обозначились холмы с характерными ложбинками между вершинами, напоминавшими спину диплодока. Артур видел их раньше — это было побережье провинции Пхангна к северу от Пхукета. Спустя час он, усталый и пошатывающийся, выполз на прибрежный песок — и буквально наткнулся на семейство отдыхающих на берегу тайцев. С трудом представимой в другой ситуации искренней радостью Артур едва ли не полез к ним обниматься. Уже через два часа он был дома. Робинзонада закончилась.