Антология. Достояние Российской словесности 2023. Том 3

Антология, 2023

В третьем томе антологии «Достояние российской словесности», издаваемой Международной Академией наук и искусств и Интернациональным Союзом писателей, представлены наиболее значимые произведения современных русскоязычных авторов, лауреатов российских и международных литературных премий: Ольги Черниенко, Леонида Михайлова, Якова Мельник, Ирины Рябовой и Гаджимурада Гасанова.

Ольга Черниенко

Москва — Россия

Ольга Васильевна по образованию музыковед. Долгие годы проработала старшим научным сотрудником Государственного центрального театрального музея имени А. А. Бахрушина в Москве. Руководила творческим объединением «Диалог».

Автор рассказов и книг о современной музыке и животных: «По следам знаменитой ищейки», «С любовью ко всему живому», «Верность», «Собачье сердце» и других.

Член Интернационального Союза писателей и Российского союза писателей. Член Международной Академии русской словесности и Евразийской творческой гильдии.

Номинант многих литературных премий, в том числе международных: Лондонская премия (2016), премия Парижского книжного салона (2017), премия имени Владимира Набокова (2018), премия имени Антуана де Сент-Экзюпери (2018) и других. Неоднократно отмечена медалями за высокий вклад в развитие русской и мировой литературы.

Верность

Основано на реальных событиях

Посвящается памяти Энн Э. Айшем

Я хочу продолжать жить в мире, где еще существует верность, а клятвы в любви даются навечно.

Пауло Коэльо

Десятое апреля тысяча девятьсот двенадцатого года.

Смеркалось. Первые огни зажигались в окнах домов, густо облепивших побережье. Солнце садилось за горизонт, дул слабый весенний ветерок. Было довольно прохладно.

Пассажиры небольшого парохода «Номадик», принадлежащего английской компании «Уайт Стар Лайн», столпились на палубе, нетерпеливо ожидая прибытия легендарного трансатлантического лайнера, который доставит их на берег американского континента.

К ногам немолодой женщины в теплом английском костюме и шляпе с вуалью жался большой датский дог мраморного окраса. Собаке передалось волнение пассажиров — она часто и беспокойно зевала, по ее телу пробегала дрожь. Особую тревогу вызывали слегка покачивающаяся палуба и темная, маслянистая вода за бортом.

Четвероногих пассажиров на пароходе было немало — маленькие капризные собачки: карликовый пудель, пекинесы, шпицы, важно восседавшие на руках великосветских дам, фокстерьер, пара эрделей, французский бульдог. Породистые и дорогие, вместе с хозяевами они спешили на выставку в Нью-Йорк, которая должна была состояться двадцатого апреля в зале знаменитой гостиницы «Астория». Среди пассажиров лайнера были и судьи — мистер и миссис Гольденберг — учредители клуба «Французский бульдог».

Собаки уже обнюхались, познакомились, а некоторые даже успели подружиться. Приветливо помахивая хвостиками, животные, похоже, как и люди, обсуждали между собой все события, происходящие вокруг.

— Вот он! Прибыл! Смотрите! — заволновались ожидающие.

В бухту французского порта Шербур входил самый большой на тот момент в мире пароход. «Титаник» — «восьмое чудо света» — сияя огнями, словно великолепный дворец на воде, стал на якорь.

Это было новое слово в кораблестроении, от которого ждали небывалых рекордов, быстроходности при большой грузоподъемности, способности перевезти в кратчайший срок через океан две с половиной тысячи человек! От лайнера исходило ощущение необыкновенной мощи, горделивого величия.

Таких огромных судов хозяйка датского дога леди Энн Элизабет Айшем ранее никогда не видела. Впрочем, она и совершила-то в своей жизни лишь одно путешествие по морю, когда девять лет назад перебралась из Чикаго во Францию.

Богатая наследница владельца чикагской юридической фирмы «Айшем, Линкольн и Билл», тонкий ценитель художественного искусства и коллекционер, устремилась в Париж — центр европейской культуры начала двадцатого века. Но тогда у Энн не было собаки и переживаний из-за временной разлуки с ней на борту корабля. Все четвероногие пассажиры «Титаника» должны были жить в отдельном от хозяев помещении, и Энн испытывала легкое беспокойство за Долли.

— Красавец!!! Город на воде! Огромный, словно пять городских кварталов! И непотопляем!

— Непотопляем? Уверять, что корабль непотопляем, значит бросать вызов Богу! Все только в его руках! После таких заявлений, мне кажется, с этим кораблем обязательно что-то случится! — вдруг заявила одна из дам.

— Ох, не надо так! Сглазите! Тьфу на вас! — возмутились пассажирки, одаривая «пророчицу» неодобрительными взглядами.

По прибытии на лайнер Энн вместе с Долли и другими отправилась осматривать временное местожительство домашних животных на корабле.

Для собак было предусмотрено помещение на шестой палубе «Титаника» (палуба F), где каждая имела отдельную «конуру», и размещалось в четвертой трубе лайнера.

Три первые отводили дым из топок котлов, четвертая, расположенная над отсеком турбины, выполняла функции вытяжного вентилятора: к ней был подведен дымоход для судовых кухонь, где хранился спортивный инвентарь. Там же и было помещение для четвероногих пассажиров.

— Не волнуйтесь, — успокаивал владельцев животных старший офицер, — мы гарантируем лучший уход. Собаки будут накормлены, с ними будут гулять стюарды, по вечерам — мыть.

— У Долли слабый желудок, ей нужна специальная диета. Я сама буду спускаться к кормлению, — ответила Энн, — не хочу доверять столь важный момент чужому человеку.

Поместив любимицу в «конуру», она еще долго стояла у клетки, не решаясь расстаться с собакой, нежно гладила ее по голове, ласкала ушки. Долли жалобно скулила, лизала руки.

— Будь умницей! Завтра приду пораньше и весь день проведем вместе. Не волнуйся, дорогая!

Закрылась дверь «собачьей конуры», и завыла, зарыдала ее любимица. Тоскливо стало на душе, сжалось сердце, и даже веселая музыка, звучащая с нижних палуб, не подняла настроение.

Ресторан, куда Энн пригласили на ужин, был оформлен в стиле Людовика Шестнадцатого. Все вокруг сверкало: лакированное дерево, инкрустированные стекла дверей, мраморные камины, мягкая, удобная мебель. Нарядные дамы в сопровождении элегантных мужчин поглощали изысканные блюда.

Энн огляделась и узнала старых знакомых. Рядом с ней сидели пожилые, всегда трогательно нежные друг к другу супруги Штраус — хозяева универмага Macy’s, самого большого в Нью-Йорке; металлургический магнат и душа любого общества Бен Гуггенхайм; седовласый журналист Уильям Стед, известный своими печатными расследованиями и фантастическими романами; подтянутый, спортивный, веселый и дружелюбный полковник Джон Астор — изобретатель, писатель, миллионер, владелец знаменитого нью-йоркского отеля «Уолдорф-Астория». Джон обожал собак и всегда путешествовал с любимым эрделем Китти.

Пассажиры первого класса танцевали, смеялись, шутили. Праздничному настроению способствовал великолепный оркестр.

После блестящего канкана Оффенбаха, увлекшего танцевать почти весь зал, зазвучали печальные звуки вступления к вальсу Арчибальда Джойса «Осенний сон», сразу отозвались болью незажившие раны в душе Энн и нахлынули воспоминания.

…Осень, музыка в парке, желтые и красные листья деревьев в такт звукам вальса ложатся на землю.

В конце аллеи в длинном пальто, широкополой шляпе, с тросточкой появился ОН. Рядом трусил пятнистый дог.

Всю жизнь Энн обладала каким-то загадочным свойством притягивать к себе внимание животных. Встречные собаки, здороваясь, заглядывали в глаза и, иногда ей казалось, приветливо улыбались.

Вот и в этот раз пятнистая собака, издали заметив Энн, побежала навстречу, радостно виляя хвостом, словно доброй знакомой.

— Долли, вернись! Ты ошиблась! — крикнул хозяин, но собака была уже рядом, крутилась вокруг и готова была встать на задние лапы, чтобы поцеловать женщину в нос.

— Тебя Долли зовут, красавица? — Энн погладила собаку по голове.

— Не волнуйтесь, она вас не тронет. Моя Долли совсем еще щенок! — Подоспел мужчина и пристегнул к ошейнику поводок.

— Какой большой ваш маленький щенок! — пошутила женщина.

— Вы ей понравились, — смущенно добавил он.

Энн подняла глаза, и… это был миг божественного озарения, когда внезапно понимаешь — перед тобой ОН! Самый родной на свете человек! И тебе о нем уже все известно, и не нужно слов, и достаточно одного взгляда, чтобы понять мысли, чувства, желания.

Мягкая улыбка, ласковые глаза… Все черты лица казались ей до боли знакомыми. Знала его в другой жизни? Ином мире? Измерении?

Потом были длительные совместные прогулки, беседы об искусстве. Ему нравились Моне, Ренуар, Писсарро и произведения Доде, Мопассана, Золя и Рембо, которые были предметом их страстных обсуждений.

А еще с ним приятно было просто молчать. И знать все его мысли — общение на уровне телепатии. Энн впервые была по-настоящему счастлива. Встреча с ним озарила ее размеренную и скучноватую жизнь богатой, незамужней, великосветской леди. Он познала любовь на высочайшем духовном уровне, когда дорог каждый взгляд, жест, вздох, каждое слово.

С ними всегда была собака, веселая, ласковая, непосредственная. Она любила играть в мяч, а когда хозяин уставал, обиженно поджав хвост, подносила мячик Энн, гипнотизируя умоляющим взором:

«Ну, пожалуйста, поиграй со мной…»

Долли в ту пору было всего шесть месяцев. Несмотря на большие габариты, выглядела она неуклюжим щенком, постоянно запутывалась в своих собственных длинных лапах. Однажды заблудилась в складках длинного платья Энн, оторвала оборку. А потом встала на задние лапы, положила передние на плечи женщине, мокрым языком облизала ей лицо:

«Извини, пожалуйста!»

Виноватый вид собаки Энн рассмешил.

— Я прощаю тебя, маленькая большая собачка! — рассмеялась леди.

— Как же вы подходите друг другу, мои дорогие! — воскликнул мужчина.

— Я, пожалуй, тоже заведу себе собаку, — решила Энн, — наши совместные прогулки должны быть оправданными!

— Не спешите, — тихо попросил он, и впервые, удивленно заглянув в глаза, она прочла в них жалобную мольбу. Только сейчас она вдруг осознала, что значит его худоба, впалость глаз, румянец, кашель…

— Энн, у меня чахотка.

Холодный ветер кружил над аллеями парка сухие осенние листья. И оркестр играл тот же вальс. Он полулежал в открытом ландо, исхудавший и очень бледный. Теплый шарф, укрытые пологом ноги, голова дога на коленях.

Нежно поглаживая собаку рукой в кожаной перчатке, говорил тихим голосом:

— Энн, мне недолго осталось. Я хочу, чтобы Долли осталась с вами живой памятью обо мне. Только вам я могу доверить собаку. Вы ведь ее действительно любите и, уверен, никогда не оставите! Как же не хочется умирать, дорогие мои! Особенно теперь…

На похороны Энн не пошла. Он должен был остаться в ее памяти живым, с привычной для нее доброй улыбкой, ласковыми глазами. А Долли стала самым дорогим, бесценным подарком, не сравнимым ни с какими бриллиантами, картинами или статуэтками. Казалось, собака связывает ее незримыми нитями с любимым человеком…

Прошло полтора года. Долли превратилась в статную красавицу, и встречные оглядывались, любуясь высоким и сильным мраморным догом. Жизнь в Париже была уже не в радость. Хотелось сменить обстановку, отдохнуть, забыться. Весной Энн решила навестить брата в Чикаго, провести с ним лето и, возможно, остаться в Штатах навсегда. Кроме того, ей выпала счастливая возможность совершить историческое путешествие через океан на новеньком «Титанике».

И теперь она здесь, на корабле, с любимой Долли.

Нахлынувшие воспоминания не давали уснуть. Лишь под утро Энн забылась беспокойным сном. Ей пригрезился парк в снегу, пруд, затянутый льдом, Долли с мячиком и мужчина в широкополой шляпе, с тросточкой на противоположном берегу. Собака вздрагивает, вглядывается и, сорвавшись с места, вихрем несется через пруд навстречу ЕМУ! Но с треском ломается лед, и Долли падает в темную полынью, барахтается, бьет в отчаянии лапами по воде…

«Долли! Долли!» — беззвучно зовет Энн, но не может вздохнуть: обручем сдавило грудь…

Женщина в ужасе проснулась. Бешено колотилось сердце. Она машинально протянула руку, чтобы погладить собаку, спящую рядом с постелью, но нащупала лишь пустоту.

Мгновенно исчезли остатки сна. Энн взглянула в иллюминатор. Светало. Пора навестить Долли.

Погода стояла ясная, на море полный штиль, но температура воздуха была низкой.

По палубе прохаживались пассажирки первого класса с маленькими собачками на руках. Ни на секунду не расставаясь со своими любимцами, дамы посещали парикмахерскую, массажную комнату и даже спортивный зал с разнообразием тренажеров.

Энн старалась все время проводить с собакой. Чувствовала: ночные часы в одиночестве Долли переносит очень плохо. Утром они вместе гуляли перед завтраком, днем любовались океаном, кормили хлебными крошками чаек. Прекрасными были вечера, когда солнце садилось за горизонт, оставляя оранжевую дорожку на голубой поверхности океана.

Бóльшую часть дня, укрывшись пледом, Энн отдыхала на палубе в шезлонге, читая судовую прессу, делилась событиями с Долли. Собачка слушала внимательно и, пытаясь понять слова, потешно наклоняла голову набок. Как же Энн не хватало ее хозяина — прекрасного собеседника и слушателя!

В субботу, ранним утром тринадцатого апреля, накормив дога, Энн, по традиции, уселась в шезлонг, укрылась одеялом. Корабль двигался в тумане. На фоне предрассветных сумерек облака казались легкой дымкой. Долли подняла голову с колен хозяйки, настороженно заворчала.

— Что там? Почудилось, дорогая?

Собака продолжала рычать. Туман рассеялся, и на расстоянии ста метров Энн неожиданно увидела старинное судно — высокие мачты, грязные, рваные паруса. Спустя мгновение парусник исчез в туманной дымке.

— Видела, дорогая?

В ответ Долли заскулила, теснее прижалась к ногам.

— Мираж? Почудилось?

— Леди, не почудилось. Я тоже видела парусник! — раздался вдруг глухой женский голос, и по телу Энн пробежал легкий озноб. — Думаю, это «Летучий голландец»! Его капитан продал душу дьяволу! Парусник всегда появляется перед крушением!

За спиной стояла миссис Харт, о которой говорили: «дама не в себе — не спит по ночам, чтобы не пропустить гибель “Титаника”».

В воскресенье за завтраком миссис Гольденберг торжественно объявила:

— Завтра у нас выставка собак! Мы проводим ее на парадной лестнице лайнера. «Приз зрительских симпатий» будет вручен у камина в холле под статуей Артемиды — покровительницы животных. Всех владельцев животных, участвующих в завтрашней выставке, попрошу записаться к грумеру! Собак помыть, причесать, когти подстричь, ушки почистить!

День был прохладным. К вечеру стало еще холоднее, температура падала и к ночи уже была близка к минусовой отметке. Энн рано попрощалась с собакой. После купания перед завтрашней выставкой не хотелось выводить Долли на холод. Вечером зашла в «конуру», приласкала.

— Извини, гулять не будем: очень холодно. Я замерзла, и ты можешь простудиться. Сразу после ужина пойду спать, включу электрическую печку в каюте, почитаю.

Энн наклонилась, чтобы поцеловать любимицу в голову. От шкуры собаки исходил тонкий аромат душистого мыла. Долли лизнула хозяйку в ухо.

В ресторане первого класса еще долго продолжалось веселье. Играл оркестр. В холле третьего — не умолкал рояль. Пассажиры лайнера танцевали, флиртовали, мечтали, любили.

Энн проснулась внезапно и не сразу поняла, что не так. Стояла непривычная тишина. Двигатели корабля не работали. Взглянула на каминные часы — двадцать три часа сорок пять минут. Вероятно, корабль остановился на ночь. Тишина напрягала. Женщина оделась, выглянула в коридор. Мимо спешила чья-то горничная.

— Простите, мисс! Не знаете, почему корабль остановился?

— Говорят, лайнер тонет. Надоели мне эти шуточки! Спать иду, устала.

Энн вернулась в каюту, не раздеваясь, прилегла на кровать — было очень холодно. Едва задремала, как раздался стук в дверь и голос капитана корабля Эдварда Смита:

— Пожалуйста, господа, оденьтесь теплее, выходите на палубу.

— Что случилось, капитан?

— Небольшая авария. Придется всем сесть в спасательные шлюпки. Не волнуйтесь, ничего страшного — корабль задел айсберг. Поторопитесь взять на сувенир его кусочек! На палубе валяется много льдин!

Небо было безоблачным, звездным, каким всегда бывает в морозную ночь. Огромный корабль сиял огнями посреди океана, на палубе оркестр играл веселые вальсы, сигнальные выстрелы из ракетниц рассыпались по небу белым фейерверком, озаряя темную бездну за бортом лайнера. Обстановка праздничная и спокойная.

— Если корабль непотопляем, зачем садиться в шлюпки? Да и не хватит места всем пассажирам. Я, пожалуй, пойду в каюту, спать, — зевнула одна из дам.

— Женщины и дети! Приглашаю в шлюпку! — громко в рупор объявил офицер.

— А мужчины? Что с ними? — забеспокоились женщины.

— Мужчины подождут спасательный корабль. Он уже спешит к нам.

— Неужели все настолько серьезно, что придется мерзнуть посреди океана? — возроптали пассажиры.

Дамы неохотно начали занимать места в лодке.

— Быстрее, пожалуйста! В шлюпки садятся только женщины и дети!

— А молодоженам можно сесть вместе с супругами? У нас медовый месяц! — кокетливо улыбнулась девятнадцатилетняя красавица Хелен Бишоп — хозяйка крохотной карманной собачки по прозвищу Фру-Фру.

Офицер на минуту замялся:

— Хорошо, пусть садятся.

Энн машинально шагнула в лодку, села.

— Мистер Штраус! Садитесь в шлюпку вместе с супругой!

— Но вы же сказали, в шлюпки садятся только женщины и дети! — удивился шестидесятисемилетний мистер Штраус.

— Ваш возраст разрешает вам занять место рядом с супругой.

— То есть вы не считаете меня мужчиной? Не сяду! Не могу занять место, по праву принадлежащее женщине!

— Если мой муж остается на корабле, то и я вместе с ним! — Миссис Штраус решительно вылезла из шлюпки, обняла мужа. — Мы с тобой так много пережили, негоже расставаться в трудную минуту. Куда ты, туда и я. В шлюпку сядет наша горничная! Возьмите мою шубу, милая, на море холодно.

— Я тоже остаюсь на корабле! — воскликнул Джон Астор. — Супруга моя сядет вместе с горничной.

— Джон, — обратилась Энн к Астору, — вы думаете, опасность действительно велика? Корабль утонет? Что будет с нашими собаками? Их посадят на спасательное судно?

— Милая Энн, сейчас не до собак! — тараторила Хелен Бишоп. — Было сказано: в шлюпки садятся женщины и дети! Фру-фру я только что в каюте заперла. Она так цеплялась, что даже платье мое порвала! Пришлось отбиваться!

— Хелен, как? Вы бросили маленькую собачку? Заперли в каюте? Вы же ей смертный приговор подписали, спасатели не найдут собаку в каюте без вас. Фру-Фру в карман можно было посадить! — ужаснулась Энн.

— Было сказано: женщины и дети! — жестким голосом, капризно поджав губы, повторяла Хелен Бишоп.

— Но я вижу вас в шлюпке вместе с мужем и муфтой! В муфту можно было спрятать несколько таких Фру-Фру!

Раздался рев пара. На палубу высыпали пассажиры первого и второго класса, одетые кто во что: купальные халаты, пижамы, меховые пальто. Когда из раскаленных котлов стравили пар, шум стих и сразу зазвучал леденящий душу вой, заставивший оцепенеть всех. Оркестр прекратил игру. Корабль выл, словно раненое живое существо от боли, ужаса, безнадежности и предчувствия неминуемой гибели. Вой исходил из четвертой дымовой трубы «Титаника». Энн почудился голос Долли.

— Что это?!

— Думаю, воют собаки, запертые в «конурах». Над ними четвертая труба парохода, многократно усилившая звук!

«Господи!!! Как я могла поверить в байку, что собак спасут! Я предала Долли, нашу любовь! Разве после предательства можно жить? Да и нужна ли мне эта жизнь?» — пронеслось в голове Энн.

— Шлюпку на воду! — приказал помощник капитана матросам. — Трави!

— Как на воду? Я не брошу свою собаку! — Энн перемахнула через борт лодки, бросилась бежать.

— Энн, куда вы? — крикнул вслед Джон.

— Надо освободить собак!

Она бросилась на палубу, где находились «собачьи конуры», открыла клетки, схватила за поводки Долли и Китти, остальные гурьбой побежали за ней. Сопровождаемая десятком собак Энн поднялась на шлюпочную палубу.

— Джон, я привела собак!

— Леди! Садитесь в лодку! — с правой стороны палубы командовал посадкой первый помощник капитана.

— Мадам! Бросьте собаку — другую купите! — крикнул кто-то из очереди на посадку.

— Я не брошу Долли! Не буду садиться!

— Уходите, не мешайте другим! — волновалась очередь.

Ее грубо толкнули в спину, отдавили лапу Долли. Собака жалобно взвизгнула, ее лихорадило от страха.

— Леди Энн! Идите к нам! — позвала миссис Штраус. Пожилая чета устроилась в шезлонгах поодаль толпы. — Спокойно встретим судьбу!

— Не пристало нам выпрашивать милость! Леди Энн, присоединяйтесь! Выпьем шампанского! — Бен Гуггенхайм в шикарном смокинге, цилиндре, гордо размахивая тросточкой, вместе с камердинером направлялся в ресторан. — Мы с другом надели все лучшее и собираемся встретить неизбежность как джентльмены: с бокалом и сигарой!

— Благодарю! Я все же попытаюсь хотя бы спасательный жилет найти, — озаботилась Энн.

— Энн, держите! Вам и Долли! — Джон Астор появился со стопкой жилетов.

— Шлюпок больше нет! Остались только разборные лодки!

Носовая часть лайнера уходила под воду. Толпа людей, расталкивая матросов, в панике бросилась к борту. Полторы тысячи человек, движимые животным ужасом, давили друг друга в надежде попасть в разборную лодку, рассчитанную на шестьдесят пассажиров. Двое обезумевших пытались сбросить в воду уже сидевших в шлюпке женщин.

Старший офицер выстрелил в воздух. Этого оказалось достаточно, чтобы привести людей в чувство. Лодка спустилась на воду, и оркестр продолжил прерванный вальс «Осенний сон».

Палуба резко накренилась, Энн уже не могла стоять, ноги скользили. Долли в отчаянии царапала когтями пол. Но ничто уже не могло помочь. И они прыгнули в ледяную воду.

Перехватило дыхание, холодом обожгло кожу. Благодаря жилету Энн удержалась на поверхности и даже не выпустила из рук поводок. Долли отчаянно била лапами по воде.

— Энн, дальше от корабля! Плывите! — услышала голос Джона. Он плыл ей навстречу вместе с Китти.

Между ними было несколько десятков метров, когда корабль накренился еще больше. С жутким грохотом рухнула в океан труба и увлекла в темную бездну Джона, Китти, всех, кто был рядом…

Огромная волна накрыла Энн с головой. Легкие наполнились водой. В глазах потемнело. Но она еще слышала звуки любимого вальса…

Вскоре стало тепло и радостно. Она вновь гуляла с Долли по парку. По зеленой аллее в широкополой шляпе, с тросточкой навстречу шел ОН!

«Мы снова вместе, дорогие мои!»

Радовалась собака, виляла хвостом, лизала лицо.

Энн не довелось увидеть окончание трагедии: как гигантский корабль разломился надвое и, когда его носовая часть ушла под воду, корма, словно огромная башня, стояла в океане еще несколько мгновений, пока не заполнилась водой, а потом стремительно ушла под воду, унося с собой сотни человеческих жизней. Огромный мир, который только что жил, смеялся, мечтал и любил, исчез в океане навечно.

Пятнадцатого апреля тысяча девятьсот двенадцатого года в два часа двадцать минут жертвами катастрофы стали тысяча пятьсот семнадцать человек.

Спустя два дня экипаж пассажирского судна, вылавливающий мертвые тела, недалеко от места гибели «Титаника» видел замерзшую женщину в нарядной одежде, прижимающую к себе большую собаку.

Позже матросы спущенной на воду шлюпки так и не смогли найти ее в океане. Очевидно, Энн и Долли унесло течением…

Блудный сын

…И может быть, я был слеп,

И может быть, это не так,

Но я знаю, что ждет перед самым концом пути.

Серебро Господа моего…

Серебро Господа…

Ну разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?

Борис Гребенщиков

День выдался хлопотный, суетливый. Мало того что нужно было до обеда отмахать пятьсот километров до Первопрестольной, так еще товар получить, сопроводительные бумаги оформить и в обратный путь желательно пуститься засветло.

Выехав из дома в пять утра, Николай сидел за рулем уже более десяти часов… Смеркалось, шел сильный снег, и от снежинок, летящих в лобовое стекло, мелькало в глазах, мерещились какие-то непонятные тени на обочине, так и норовящие броситься под колеса. Спать хотелось безумно. Незаметно для себя он стал клевать носом, и виделся ему марширующий строевым шагом лес по обе стороны дороги, а за его макушками — позолоченные купола храмов… Красиво и жутко! Слетела с креста стая ворон, бросилась в лобовое стекло, и тут же резко просигналила встречная машина — едва успел проснувшийся Николай выровнять вихлявший по дороге грузовик.

«Господи… Так и до беды недалеко! Сейчас бы глоточек кофе…»

И, словно по его «хотению, по щучьему велению», засверкало веселыми огнями, подобно маяку среди темного океана, придорожное кафе. Надо остановиться — поужинать да поспать хотя бы полчасика в машине.

В кафе за соседним столиком компания «дальнобоев» активно обсуждала самую актуальную для водителей тему.

— Нет, мужики, кофе не всегда помогает! Чем больше пьешь, тем больше хочется спать!

— Можно выпить таблетку цитрамона или вот еще… в кока-колу сыпануть ложку растворимого кофе, но это только на два-три часа…

— А по мне так лучше семечки! Организм не уснет, пока принимает пищу. Или музыку врубить на всю катушку! Лимон пососать!

— Остановиться надо, отдохнуть. Не доводить себя до глюков!

— Да, глюки — это что-то! У кого-то дерево и сплошная стена посреди дороги появляется, у кого-то — окровавленный человек бросается под колеса, крокодилы стаями дорогу переходят, ежики веселятся, роты снеговиков языки показывают… но самый большой прикол — огромный черный пес… Дернешь резко руль в сторону — и летишь на скорости в кювет!

— А кто-нибудь из вас уже встречался с черным псом?

— Не видел, но, говорят, есть в его появлении нечто мистическое. Возникает внезапно. Бежит перед машиной, резко бросается на капот. Черный пес — предвестник гибели!

— Я слышал — наоборот! Приходит он, когда рано еще дальнобою умирать, а впереди, на дороге, ситуация опасная: животное выбежало на обочину, перевернутая машина, опасный поворот… Он как бы предупреждает: «Сбрось скорость, остановись! Долго едешь — внимание притупилось…» И холодок пробегает по коже, сердце сжимается…

— Черный пес — потусторонний хранитель дальнобойщиков, предупреждение Всевышнего. Отмахнешься — пеняй на себя! А кто не послушается совета, тот уже и не расскажет никогда, что с ним произошло…

— А мне однажды довелось с ним встретиться! — подошел еще один водитель. — Представьте, неожиданно в темноте возле капота появляется огромная черная собака! Бежит чуть впереди машины и вдруг резко разворачивается. Морда — жуть: пасть открыта, зубы огромные. Прямо в глаза смотрит и вдруг как рявкнет! Даже пот прошиб!

— Ужас!

Николай тоже решил вступить в разговор. Тем более его давно волновал вопрос:

— Мне вот все время храмы по дороге мерещатся с золотыми куполами… и кресты, на которых стаи ворон сидят… К чему бы это?

— А ты верующий или атеист?

— Атеист, конечно! Ни в какие божественные сказки не верю, хоть и крещеный. Бабка крестила в младенчестве. Сам же я в церковь не ходок.

— Странно, почему тогда тебе храмы мерещатся?..

— А ты подумай, может, грех на тебе какой? Вот и зовут на покаяние!

— Да кто ж ныне без греха?

— Вот и радуйся, парень, что церковь мерещится, а не черный пес!

Время уже близилось к полуночи, и до дома было совсем рукой подать — всего лишь несколько километров. Снежная метель осталась далеко позади, в Подмосковье. Здесь же, в его родных краях, стояла сухая поздняя осень с крепкими ночными заморозками.

Еще пара поворотов — и Николай дома!

И вдруг прямо перед собой, метрах в пятидесяти, посреди дороги он увидел большого черного пса, не сделавшего даже попытки сдвинуться с места при виде приближающейся машины. Казалось, силой своего взгляда пес пытается ее остановить.

Резко повернув руль вправо и чуть не вылетев на обочину, Николай чудом затормозил.

Пес шел прямо на него — и по спине сразу пробежал озноб, затряслись руки, даже волосы, казалось, на голове зашевелились. Несмотря на темноту, в том, что черный пес с кровавой раной на лбу — убиенный Черныш, сомнений не было. Призрак?

Шоссе было абсолютно пустынным: ни машин, ни людей — полная тишина и лишь цокот собачьих когтей по асфальту…

Когда же на трясущихся, «ватных» ногах Николай вышел из машины, пес развернулся и, постоянно оглядываясь, потрусил вперед, явно приглашая человека за собой.

Сразу за поворотом дорогу перегородила перевернутая искореженная фура с хорошо знакомым номерным знаком. Ее водителем был Андрей — закадычный дружок и собутыльник матери. Если б Николай не остановился до поворота, непременно врезался бы в эту фуру и лежал бы сейчас где-нибудь рядом, в кювете…

Вытащить Андрея из помятой кабины без помощи аварийной службы вряд ли было возможно…

— Жив?

Открыв глаза, Андрей с ужасом посмотрел куда-то мимо Николая:

— Собака… сзади… — заклокотало в его горле.

Николай оглянулся, но ничего не увидел — черный пес исчез, словно растворился…

Водитель продолжал шептать, даже не шептать — шипеть: слова вырывались из его горла, словно из проколотой шины:

— Гляди… Призрак… с того света явился…

Глаза расширились, вылезли из орбит, и через минуту раб божий Андрей отдал Богу душу.

— Наказал Господь! — перешептывались на следующее утро деревенские кумушки. — Все-то он видит, слышит, каждому по заслугам воздает!

Андрея никто не жалел: немало горя причинил он людям, треть жизни по тюрьмам. Помер — мир чище стал! Похоже, пес отомстил своему убийце.

Основательно выпив за упокой новопреставленного, Николай не смог дойти до дома: упал в канаву, отключился. Очнулся он уже в больнице.

— Собаке своей скажи спасибо! Умнейшее существо. Вышла на дорогу, машину остановила. Иначе лежать тебе совсем в другом месте! Повезло, всего-то два пальца на ноге ампутировали, — ободряюще вещал хирург, — а мог ведь и насмерть замерзнуть! Жизнь тебе собака спасла!

— Но у меня нет собаки! — удивился Николай.

— Лицо вылизывала, скулила, плакала — точно твоя!

— А как она выглядела? — Николай откинулся на подушку, по спине опять пробежал тревожный холодок.

— Старая, морда в крови. У тебя, часом, не амнезия?

«Неужели опять Черныш? — с ужасом думал Николай. — Убиенный пес… с того света!»

Нет, не терял он память, никогда не забыть ему этот мокрый нос, ласковый язычок и мягкую, приятную на ощупь шелковистую шерстку…

Черныша он знал со щенячьего возраста, с тех пор, как ему самому едва исполнилось семь лет…

Пятнадцать лет назад приехала в деревню из столицы пожилая семейная пара, пожелавшая провести остаток жизни подальше от городского шума, суеты и пыли. Продали пенсионеры квартиру в Москве, приобрели участок земли, возвели небольшой кирпичный домик, посадили плодовые деревья, ягодные кусты, и преобразился пустырь — запестрели клумбы яркими благоухающими цветами.

Жили в любви и согласии, по-детски радовались свежему воздуху, простору, тишине, любовались восходами, закатами и даже ночи иногда проводили на веранде, наслаждаясь соловьиным пением… Кольку — в то время щуплого, сопливого парнишку — часто приглашали на обед, жалели: тяжело жилось ему с матерью-алкоголичкой.

На деньги, полученные за работу уборщицей в местном магазине, мать Николая тут же закупала спиртное. Еды в доме практически не было, лишь немного спасал запущенный огород, где среди густой травы иногда можно было разыскать пожелтевший огурчик или тоненькую морковку.

И во всех своих бедах винила она «живущих за народный счет» жуликов и мошенников, «понаехавших», в том числе и новых соседей — хотя были они по профессии школьными учителями и к государственной казне или торговле отношения не имели.

«Городские» вызывали раздражение всей деревни — «не любим пришлых», «особенно интеллигентов», словно люди эти не были их соотечественниками, братьями по крови.

Пенсионеры, не подозревая, какие мысли вдалбливала в голову сына соседка, старались поддержать Колькину семью: то ведро огурцов на крыльцо поставят, то помидоров, то яблок, с математикой помогали справляться, приглашали в поход на речку, за грибами. И тогда подросток, вырвавшийся из серой, душной атмосферы родного дома на свободу, выглядел счастливым, гордым и посвежевшим, словно в бане помылся, очистился.

Однажды в благодарность за хорошее отношение Колька выразил желание пойти помочь соседям в огороде, но мать категорически запретила — вот еще, «кровососам помогать»!

Почему мать так называла пенсионеров, Колька не понимал, чувствовал во всем этом что-то нехорошее, но объяснить себе необузданную ненависть матери к ним не мог.

Мальчику нравилось возиться с соседским щенком — веселым, кругленьким, черным терьером. Как же хотелось Кольке иметь собственную собаку! Но, когда однажды он притащил в дом бездомного щенка, мать, отлупив сына ремнем, выбросила малыша в речку:

— Дармоедов в моем доме и без него хватает!

Черныш принадлежал сыну пенсионеров — майору спецназа. Отправляясь в очередную горячую точку, оставил он собаку на время родителям. Командировка оказалась последней: майор погиб при выполнении боевого задания, и щенок — единственное, что осталось старикам на память о сыне.

Маленький и неуклюжий, он рос вместе с Колькой. Сначала превратился в крупную, статную собаку со стальными мышцами, а спустя десять лет, когда Колька только вошел в юношескую пору, поседел, потолстел, оглох. Короток собачий век!

В день, когда в школе раздался «последний звонок», соседи пригласили Николая в гости: чай, торт, поздравления и подарок — дорогой парадный костюм к выпускному вечеру, о таком мальчик и мечтать не мог.

— Сыну на свадьбу купили — не пригодился, тебе же в пору будет, носи! Нет у нас больше никого.

Колька от счастья чуть не плакал, а рядом вертелся Черныш: весело вилял хвостом, прижимался к ноге, улыбался — радовался дорогому подарку вместе с юношей…

«Черныш! Опять ты здесь… Зачем преследуешь меня? Не мог я тебя убить, не мог! Прости!»

Ампутированные пальцы на ногах давали о себе знать, Николай заливал физическую боль водкой, но забыться не получалось. Перед глазами снова и снова всплывала картина: новый сожитель матери и праздничный стол по случаю Колькиного дембеля — закуска, пиво, водка…

Торжество началось утром, вечером продолжилось, да закуски не хватило.

Андрей — сорокалетний мужик двухметрового роста, в трусах, с голым торсом, покрытым многочисленными татуировками, словно глобус материками, — требовал «огурчик в закусон».

— За огурцами — к соседям, я не сажаю, — язык матери заплетался, — только дома нет их: в соседнюю деревню ушли, в церковь. Думаю, долго не вернутся.

— А разве забор нам преграда?

— Да и то! Ругаться они не станут, всегда сами предлагают…

— Хорошо живут, сволочи… — Андрей с завистью разглядывал чистенький участок с аккуратно скошенной травой вокруг деревьев, тщательно прополотым огородом, ровными грядками; клумбы, теплицы… и желваки играли на его скулах.

Тяжело переставляя лапы, вышел полуслепой старик Черныш, гавкнул для порядка, а когда услышал знакомый Колькин голос, приветливо помахал хвостом.

— Иди на место, Черныш! — ласково потрепал его за холку Николай.

Пес послушно отправился на веранду, лег, тяжело вздохнул и вскоре захрапел.

— Зачем они эту старую тварь кормят? Деньги больше не на что потратить? А людям, соседям например, жрать нечего! Прибить бы его вместе с хозяевами… — пробормотал Андрей.

— Пошли отсюда, — заволновался Колька: пенсионеры могли вернуться в любой момент, и ему не хотелось, чтобы они встретили в своем доме уголовника.

После очередного тоста Колька сомлел, уронил голову на стол, вырубился…

Сквозь тяжелый сон, головную боль чувствовал, как кто-то вцепился в плечо, кричал в ухо, а он не мог разлепить веки и, мотая головой, мычал что-то невразумительное.

Лишь когда на него вылили ведро холодной воды, он сумел, наконец, разглядеть участкового, кричащего в уши:

— Вставай! Ты что натворил?

— Да ничё… не творил я, — еле ворочая языком, недоумевал Колька, — спал, ничего не делал!

— Не делал? А ну пойдем! — и, схватив парня за шиворот, потащил на улицу.

Соседский участок был разгромлен: оконные стекла выбиты, теплицы поломаны, цветы в клумбах втоптаны в грязь; на веранде — жуткая картина: в луже крови вытянутое тело Черныша с раздробленным черепом и удавкой на шее, сделанной из ремня от подаренного когда-то Кольке костюма. А над ним белое, как снег, лицо соседа… и его согнувшаяся от горя, беззвучно рыдающая супруга.

— Как ты мог, Коля? Как? Зачем?

Несколько дней Колька провел в СИЗО. Хоть и грозил ему реальный срок, Андрея выдавать не стал, боялся: один взгляд этого садиста вызывал дрожь. Что произошло в тот вечер — не помнил и ручаться за то, что не был вместе с ним во время разгрома, не мог…

И вдруг произошло чудо: соседка неожиданно забрала заявление, отказавшись от претензий к Николаю. Но, когда тот пришел просить прощения, захлопнула перед носом дверь:

— У Бога проси!

Муж ее лежал в реанимации — не выдержало сердце старого учителя страшной гибели любимой собаки. И спустя неделю осталась соседка вдовой. В одиночестве теперь придется ей доживать свой век, в окружении деревенских недоброжелателей.

Прошло несколько месяцев. Коля устроился работать на автобазу. Заработок был небольшим, но на самое необходимое хватало. В субботу выпивал с друзьями, в выходной опохмелялся. Порой и за руль-то садился под градусом. Впрочем, для его окружения это было в порядке вещей. Жизнь постепенно налаживалась…

И вдруг с той самой поездки в столицу повсюду ему стал мерещиться призрак убиенного Черныша, покоя не давал, не оставлял даже во сне.

Каждую ночь Николай просыпался в ужасе, чувствуя присутствие собаки в комнате. Словно бдительный страж, мертвый Черныш лежал в его ногах или прижимался к боку.

«Что тебе надо? Почему не уйдешь? Не успокоишься?»

Пес смотрел на человека в упор пустыми глазами, и капли крови его стекали по носу, на пол… Но стоило Кольке протянуть к нему руку — призрак исчезал…

«Не убивал я… или все же?.. Неужели это видение будет преследовать меня всю жизнь?»

…Осень. В лесу пахнет грибами. Колька играет в футбол оранжевыми мухоморами. Черныш петляет по тропинкам, фыркает, вынюхивая мышиные норки. Ароматно пахнет дымом — на полянке жарятся шашлыки.

Неожиданно, споткнувшись о сучок, мальчик падает в мягкий мох. Собака бросается к другу, сочувственно вылизывает глаза, нос, уши…

— Черныш, отстань! У меня уже все лицо мокрое! — смеется Колька.

Но пес, поскуливая, продолжает его лизать, хватает за рукав, тянет, лает…

Громкий, настойчивый лай раздается где-то совсем рядом.

Николай очнулся — прямо над ним окровавленная морда Черныша, безжизненный взгляд…

От ужаса перехватывает дыхание, Колька пытается вздохнуть, но легкие сразу наполняются едким дымом. Пожар! Пьяная мать завалилась спать, забыв выключить плиту! Колька бросается на кухню заливать водой полыхающий чайник…

В который раз призрак собаки спасает его от гибели! Почему? Ведь Николай мог быть ее убийцей!

Но… если разобраться, черный пес всего лишь его галлюцинация! Значит, надо избавиться от нее! Но как? Успокоительное принять, если водка не помогает? Или в церковь пойти, панихиду заказать? Да, но по животным панихиды не служат… А может, сходить к местному колдуну? Он всегда выручал деревенских в сложных ситуациях!

Жил на самой окраине деревни, рядом с лесом, худой высокий старик с бородой, как у бояр в допетровскую эпоху. Отношение жителей к нему было странным. Взрослые, казалось, боялись и уважали местного ведуна, за глаза же называли его расстригой, сумасшедшим, дурачком и позволяли детям насмехаться над ним, дразнить его. Лицемерие процветало.

Сколько раз с ватагой ребят маленький Колька бежал за стариком, кидался камнями, выкрикивал вслед обидные прозвища!

Сейчас же Николай робко застыл на пороге, не решаясь постучать в дверь.

— Воровать пришел? Иль дом громить, как у соседей? — раздался из глубины комнаты старческий голос.

— Совета пришел я просить, помощи, — прошептал осипший от волнения Николай.

— Совета? Помощи? Ишь, какой робкий-то стал! Забыл, поди, как камнями швырялся?

В доме пахло развешанными по стенкам травами. Лампада в красном углу освещала богатый иконостас.

Старик замолчал надолго, и Николай уже было собрался уходить, так и не получив ответа.

— Рассказывай, с чем пришел! — голос, хоть и принадлежал старику, был очень властным, и Николай, краснея, заикаясь, вкратце пересказал свою историю.

— Замучил призрак! Помогите избавиться, наколдуйте что-нибудь, прошу! Деньги заплачу, сколько скажете!

— Ну что ж… если ты до сих пор землю топчешь, значит, кому-то здесь еще нужен. Правду ты мне рассказал, — задумчиво бормотал старик, — если б соврал, не стал бы я тебе помогать… Хотя… на самом деле ты мертвый внутри!

— Как это мертвый? Я пока еще живой вполне!

— Мертвый! Вот подумай, ты брал от соседей все! Сам-то отдавал ли что? Тебя любили, а ты любил? Или просто тебе было так выгодно? Не тело твое мертво, душа! Нет в ней любви! Единственный, кого, быть может, ты немного любил, был Черныш… Он-то и пытается тебя разбудить! Душа собаки домой вернуться хочет… не желает покидать мир, где его хозяйка осталась. Плохо ей, одиноко… только ты можешь им помочь!

— Но как я могу помочь призраку?

— Как? Подскажу. Сядешь за руль, поедешь по дороге, увидишь собаку — подбери! Убиенная душа возродилась в ней.

— В любой собаке?!

— Да не в любой, а в той, на которую Бог тебе укажет!

— Но как мне понять, что Бог указывает? Да и есть ли он вообще? Сказки все это! Меня атеистом в школе воспитывали!

— То есть в Бога ты не веришь… а в колдуна, значит, веришь, раз ко мне прибежал? Без Бога можно, а без колдуна нельзя?

— Так я у соседки прощения просил, — продолжал лепетать Николай. — Она ответила: «У Бога проси!»

— У соседки… она… Неужто даже имени ее не помнишь? Тебя ж кормили-поили в этой семье! Как хоть зовут-то ее? Как живет она сейчас? Не знаешь? А ведь у Бога несчастная смерти просит — великий грех! Но добрый Господь посылает ей утешение. А из вас кто-нибудь помог вдове? Нет! Твари бездушные!

Николай поймал себя на том, что действительно не может вспомнить отчества соседки тети Маши… тетя Маша, и все тут!

— Ладно, найду я эту собаку с возрожденной душей Черныша, привезу к ней. Простит ли меня тогда Бог?

— Лишь о себе думаешь… Так если ты неверующий, какая тебе разница: простит — не простит? Прощению подлежат только те, кто верит. «Просите, и дано будет вам». Тебе же, неверующему, Бог не нужен! Или все же боишься: а вдруг-таки он есть? Ох и мелкая молодежь пошла, трусливая! Заячьи души!

Почувствовав презрение и даже враждебность в ответах старика, Николай начал было прощаться:

— Я все понял, пойду! Сколько я вам должен?

— Денег не надо! — в голосе старика появилась брезгливость, казалось, он даже засопел от негодования. — Ничего ты не понял! Думаешь, я такой же, как вы — подлые, лживые, моральные уроды и матерщинники, алкоголики, живущие по тюремным понятиям? Тупые, равнодушные, привыкшие ко всякой жестокости, зверству… у которых и ряхи-то похожи на свиные рыла, а в глазах лишь денежные знаки и дебильное «гы-гы-гы» без всякой причины…

Старик встал с кровати, выпрямился, грозно посмотрел на гостя, и Николай вздрогнул — как же похож был он на тех злых колдунов из сказки: с длинными седыми волосами, нечесаными бородами, неостриженными ногтями… И каждое гневное слово его, словно удар хлыста, по самому больному:

— Не люди вы — орки, тупые, грязные орки! Ничего святого: ни любви, ни сострадания… ничего! Пустота вместо души, ума, совести! Отродья сатанинские, ненавидящие всех и вся! Готовые убить все, что красивее и лучше вас — растения, птиц, животных! Что вы оставите после себя? Безжизненные просторы, заполненные кучами металлолома? Вырубленные леса, серые от индустриальной пыли? Загаженные реки и озера? Ненавижу ваш эгоизм, ваше наплевательское отношение ко всему! Все, что сами творят, на других валят. Везде врагов найдут! Вот давеча колодец забили. «Почему?» — спрашиваю. «Забили, — отвечают, — потому что москвичи в нем ноги мыли!» Ну как это физически возможно в колодце ноги мыть? Уже и ругательства презрительные придумали: «москвичи», «пришлые». Все друг друга ненавидят, соседей ненавидят, самих себя ненавидят! И даже когда одно дело делают, ненавидят! Друг друга готовы сожрать, со свету сжить! Всю Россию поганые гопники заполонили, быдло! Знаешь, что это такое? Скотину грязную с рогами «быдлом» когда-то называли, теперь это — человеческие отбросы, которым абсолютно плевать на чужую боль, чужое горе, проблемы… Пока это самое быдло не получит сапогом в морду, ничего не поймет! Его не волнует, что рядом живут другие люди, которых эти ничтожества всегда могут оскорбить, унизить, ударить, обматерить, обокрасть! Проклял Господь Россию! Все человеческое, все милосердное в ней гибнет, а процент быдла растет в геометрической прогрессии! Прав был Достоевский, «русский человек без православия — дрянь»! Что ты знаешь о Достоевском? Мне, православному, Господь Бог всех людей любить завещал, а я, грешный, вас ненавижу! Иную собаку больше жаль, чем так называемых человеков, ибо собаки больше понимают, больше чувствуют, любить умеют! По-настоящему! Глядя на вас, все более убеждаюсь, что «земля есть преддверие Ада, из которого в Царствие Света можно выйти только через покаяние»! Что, неприятно тебе все это слушать? А ты вспомни жизнь свою! Из чего она состоит? Мат, неуважение к старшим, уличные драки, блевотина после пьянки… криминальные понятия, «пацанские» законы, разборки да «стрелки»… Но ты же за советом пришел, за помощью? Вот и совет мой тебе. Добру научись! Любви научись! Душу свою найди! Где потерял-то ее? Зачем ты топчешь эту землю, подумай! Своей башкой думай! Не живи в тюрьме чужих понятий! Предков вспомни! Были они быдлом? Нет, они были крестьянами! ХРИСТИАНАМИ! А кто такие христиане? Идущие за Христом с добром, с любовью! Друг друга любили, землю любили, животных любили, леса берегли! Что же касается вопросов твоих про Всевышнего…

Колдун сел на кровать, немного успокоился, черты лица его смягчились, и Николай увидел, как прямо на глазах он постепенно превращался в благообразного, седого старичка, похожего на изображение Бога с какой-то старинной лубочной картинки… Мудрый старец с длинной седой бородой в белых одеждах, с посохом в руке.

— Случайностей в жизни нет — все происходит по Божьему промыслу или попускается ради нашего спасения! Милосерден Господь, терпелив… однако ТАМ, в вечности, ОН спросит с каждого, потому что каждому в этой жизни была предоставлена свобода выбора! Ничего не пройдет бесследно! Потому даже «БЕСЫ ВЕРУЮТ И ТРЕПЕЩУТ»! Напоследок притчу тебе расскажу. Постарайся не только слушать, но и услышать! Кто имеет уши да услышит! «Бросил как-то человек в землю семена. Крохотные такие зернышки… слетели с его ладони, исчезли… часть попала в плодородную почву, другую унесло ветром на асфальт. Те, что на асфальт, погибли сразу, те же, что под землей, растут, а человек не видит. И вдруг пробиваются на свет Божий хрупкие ростки, наливаются силой, вызревают колосья, и наступает однажды время жатвы… а потом тысячи новых зернышек уже другие люди бросят в землю…» Вот и вся притча. Иди! Думай!

— Спасибо, — промычал так ничего и не понявший, оглушенный и озадаченный Николай, — прощайте!

— Подсказка! — услышал он уже за порогом. — «Стяжи мир душевный, и тысячи спасутся вокруг тебя!»

Всю неделю Николай размышлял над словами старика, о жизни своей думал.

Что было в ней? Пьянство, драки, поножовщина, опять пьянство, соревнование — кто дальше плюнет… тупое телевидение: брызжущие ненавистью жирные тетки в ток-шоу… вампиры, садисты, маньяки в кинофильмах, уголовная братва с ментами в сериалах… скука, грязь, как великое развлечение — петарды на Новый год…

И абсолютное нежелание выбраться из всего этого дерьма. Безволие, апатия, словно кто-то бросил тебя с рождения в мутный поток. Плывешь по течению посреди помойки, утопаешь в грязи, давишься ею, а выбраться на берег нет ни сил, ни желания…

Но ведь есть она — другая жизнь! Чувствовал ее Николай тогда, в детстве, когда бродил с пенсионерами по лесам за грибами. Удивлялся их внимательной заботливости, уважению друг друга, чистоте языка — мата в течение нескольких часов не слышал! Как же освежающе действовали на него эти походы — мир вокруг обретал яркие краски! Солнце по-иному раздавало тепло, небо становилось безоблачным, и даже птицы пели радостнее!

А дома ждала его вечно пьяная мать, похабная ругань и оскорбления! Никогда от нее он доброго слова не слышал, за всю свою жизнь не узнал, что такое любовь…

Вернуться бы в то далекое детство, когда тетя Маша нежно гладила его по голове, целовала в макушку, а он улыбался, краснел от смущения и счастья… А дядя Сережа учил: в лесу мы всего лишь гости, а потому муравейники ногами не раскидывать, кустарники не ломать, поганки не топтать. Ибо все живое вокруг, все боль чувствует, все жить, любить хочет, как и человек…

Но нет больше на свете дяди Сережи, нет Черныша, нет того доброго, теплого мира… все порушено, уничтожено! И калитка о семи замках! Николай же — лютый враг! Нет прощения ему! Сам себе он противен!

«Случайностей в жизни нет — все происходит по Божьему промыслу…»

Возможно, гибель Андрея и есть возмездие за преступления. Но тогда почему страдают невинные? Почему безвременно уходят души чистые, добрые, словно свечи, озарявшие мир любовью, теплом, от которых зажглось бы множество других свечей — лучей света во тьме? Без них мир не наполнится любовью… Как поверить в любящего, всесильного Бога, если он допускает вопиющую несправедливость? Есть ли во всем этом смысл? Иль нет там никого на Небесах? Сказки всё? Пустое?

Не за что Николаю зацепиться и выбраться на берег — так и будет плыть по течению.

Он вдруг ощутил щемящее чувство горького одиночества, словно с рождения был брошенным сиротой. И чувство это было настолько сильным, что впервые за долгие годы ему захотелось плакать, как когда-то в далеком детстве…

Короткий декабрьский день клонился к вечеру. Утром было тепло, днем прошел дождь, к вечеру подморозило, и дорога превратилась в сплошной ледяной каток. Николай уже возвращался домой, когда перед тем же поворотом, где разбился Андрей, прямо под колеса выскочила черная собака. От неожиданности он нажал на тормоз, машина пошла юзом, потеряла управление, вылетела в кювет, кувырнулась через крышу и, приземлившись на бампер, повисла задним колесом на дереве…

Открыв дверь, Николай успел вывалиться в сугроб, когда получил мощный удар по затылку выпавшей вслед за ним из кабины канистрой. Померк свет. В голове звенело, гудело от ощущения наплывающих бьющих волн. Где-то вдали звучал набат. Удары большого, тяжелого колокола приближались, становились все громче, оглушительнее, и Николаю казалось, что мозг его не выдержит — взорвется!

Но вдруг вместе с переливчатым звоном вступивших малых колоколов все вокруг озарилось ярчайшим бирюзовым светом! В небе появилось странное видение: храм с высокими сводами, фасадом из красного кирпича и золотыми куполами. Николай сразу узнал его — это был один из тех самых храмов, что когда-то мерещились ему в дороге. Ослепительный свет из открытой двери, как магнит, притягивал к себе человека.

Внутри было темно и прохладно. На стенах иконы, пред ними — лампады. Когда глаза привыкли к полумраку, Николай увидел, что идет богослужение и церковь полна прихожан. Некоторые из них оборачивались, приветливо улыбались. Сколько чистых, добрых, удивительных лиц! И были они знакомы Николаю до боли, хотя никогда он с ними не встречался и одежда их не выглядела современной. Но глаза их излучали такую доброжелательность и любовь, словно Николай был всем им родным сыном, братом, отцом, которого они давно ждали и бесконечно рады были его появлению!

Где-то высоко, под самыми сводами, раздалась прекраснейшая мелодия — огромный хор пел в потрясающей, чудесной гармонии. Блаженно переливались изумительно воздушные, ангельские голоса неземной красоты. Торжественное звучание объяло Николая, и благодатная энергия любви мощным потоком наполняла его душу, пока не засветилась она негасимым светом.

Потрясенный Николай упал на колени, молился, спрашивал: «Что я сейчас услышал? Ангелов? Но если это и есть Небеса, я хочу остаться здесь! Прости меня, Отец небесный! Спасибо, что дал возможность это услышать! Я вернулся домой! Слава Тебе, Господи!»

Через минуту он начал плакать, и слезы эти были слезами очищения.

Слезы текли по щекам, подбородку, а маленький шершавый язычок ласково и нежно вылизывал его лицо. Николай очнулся — прямо над собой он увидел мордочку черного щенка, приветливо вилявшего хвостиком.

— Черныш! Живой! Как же я рад тебе, милый!

Он все еще лежал в сугробе, обнимая малыша, когда приехала скорая. Никаких видимых повреждений, кроме вывихнутой руки и огромной шишки на затылке, у него не было, но Николаю всё же посоветовали поехать в больницу на обследование. По дороге он уговорил водителя остановиться у дома тети Маши, чтобы торжественно вручить ей, онемевшей от удивления и радости, щенка — Черныша-2.

— Бог послал вам ангела-хранителя! Неисповедимы Его пути… Черныш вернулся!

Изменился с тех пор Николай. Перестал пить, курить, приглашений на пьянки-гулянки не принимал и все свободное время проводил на заработках. Когда же выдавалась минутка, бежал к соседке тете Маше — по хозяйству помочь, с щенком поиграть, выгулять. Местные жители удивлялись переменам, называли его «больным на голову», «канистрой ушибленным»…

А когда к весне на заработанные средства он пригнал машину кирпича и приступил к расчистке мусора вокруг заброшенной, обветшавшей деревенской церкви, и вовсе освистали, кто-то из подростков даже камнем метнул в спину.

Николай же в ответ только улыбался: грехами своими заслужил он насмешки, значит, душе его нужно очиститься!

Каждый выходной он принимался за расчистку завалов и думал о том, как много в стране разрушенных храмов с сорванными, втоптанными в грязь крестами, с разграбленными святынями. Храмов, где вместо росписи иконописцев — следы мочи, глумливые граффити, а на полу дерьмо, осколки от бутылок и сигаретные окурки, где вместо ангельского пения — ругань, крик и злобный мат…

И что похожи эти храмы на крещеные души тех, кто очень давно позабыл о своем крещении! Забыл о том, что жизнь дана, чтобы ее изменить!

Каждый христианин должен построить в душе своей храм Божий, дабы тепло его, любовь распространились на всех живых существ, что встретятся на жизненном пути, и любовь эта стала бы частицей мировой божественной гармонии…

Тяжелым, тернистым будет сей путь. Нелегко избавиться от дьявольских оков. Но все великое начинается с малого. И крохотные семена, однажды упавшие на благодатную почву, взойдут, созреют, заколосятся. Наступит время жатвы.

Величайшее же чудо, когда семена, казалось бы, давно уже умершие, пробьют толстый слой асфальта! Эти нежные, слабые побеги обладают силой богатырской!

Ведь семя — СЛОВО.

И с малой крупицы веры, зароненной однажды в душу человека, начинается его духовное преображение.

Созревание может затянуться, душа проснется лишь в КОНЦЕ, но даже покаянные слезы, выкатившиеся перед самым УХОДОМ, вернут ее Отцу Небесному…

Переживший смерть

Если невозможно получить какие-либо знания, не мучая собаку, необходимо обойтись без этих знаний.

Джордж Бернард Шоу

Был канун Нового года. В воздухе витало ожидание волшебного, таинственного праздника, когда кажется, что жизнь обязательно изменится к лучшему и в дом придет покой, уют, сказочное счастье. Из открытых форточек неслись ароматы новогодних блюд, пахло хвоей, свежим снегом, апельсинами…

Джим — годовалый пес с черной гладкой бархатистой шерсткой, внешне напоминавший добермана, — тщательно обнюхивал пакеты с новогодними подарками.

Ну конечно, здесь и для него приготовлен сюрприз — аппетитная косточка из прессованной бычьей жилы! Осторожно подкрался котенок Троша, потянул когтями целлофан: «А мне что?»

— Ребятки, подарки — позже. А сейчас гулять!

На собачьей площадке уже резвились Булька — щенок бульдога, и Алиса — карликовый пудель — тайная любовь Джима. Ради этой франтоватой белоснежной красавицы он готов был сразиться со всеми мыслимыми и немыслимыми врагами: львом, крокодилом, огромной, почти саблезубой собакой, однажды напугавшей любимую…

«Не бойся, я всегда буду рядом», — обещал ей тогда Джим.

Как же здорово носиться по сугробам, когда свежий воздух наполняет легкие; кувыркаться в снегу, физически ощущая свою молодость, здоровье и счастье, потому что есть любимые, дом, где ждет его вкусная кашка, творожок и косточка…

«Р-р-р… а не добрался уж до этой косточки котенок Трошка?»

Джим подбежал к хозяйке: «Пойдем домой, скорее!»

У подъезда тусовалась группа подростков — гогот, вопли, мат. Очевидно, малолетки уже согрелись пивом, одурели от спайсов. Увидев пожилую женщину с Джимом, один из них пошатнулся, взмахнул рукой…

И перед носом собаки что-то взорвалось, вздрогнула земля… Свист, грохот, цветовые всполохи, хохот, улюлюканье…

Джим на секунду ослеп, оглох и, в ужасе вывернувшись из ошейника, бросился наутек… Он бежал сломя голову, пулей, не разбирая дороги, через незнакомые дворы, натыкался на стены, задевал чьи-то колени, метался по проезжей части; визжали тормоза машин…

Заскочив в незнакомый подъезд, забился под лестницу в темный угол; долго, тяжело дыша и содрогаясь всем телом, боялся высунуть оттуда нос.

Ночь была шумной: двери подъезда оглушительно хлопали — люди входили, выходили, кричали, смеялись, ругались.

И снова — взрывы, свист, крики… Джим не выдержал: в панике от грохота петард бросился вон из подъезда под сверкающее разноцветными кометами небо…

А в это время по окрестным дворам в поисках пропавших собак метались хозяева Джима и Алисы, вырвавшейся из рук вместе с поводком, чтобы догнать испуганного друга. Разве могла она расстаться с ним, спасшим ее когда-то от бойцовского пса? И сейчас маленькая, беззащитная, беспомощная Аля находилась неизвестно где…

Несколько дней пес бродил по городу в надежде найти дорогу домой. Мучительно хотелось есть… Но еще мучительнее было желание поскорее увидеть родных, уткнуться мордой в любимые колени, поплакать, пожаловаться, а потом лечь на коврик в обнимку с Трошкой, рядом с креслом у телевизора, и дремать, ощущая покой, уют, безопасность…

Однако поиски дома были безуспешны…

— Эй, Дружок, жрать, наверное, хочешь? — Незнакомец вытащил из кармана замусоленную сосиску…

Хотя Джиму постоянно втолковывали, что нельзя брать угощение у чужих, не смог он совладать с желанием утолить голод. Подошел, осторожно взял угощение и тут же почувствовал — незнакомец крепко вцепился руками в холку…

— Попался!

Джим взвизгнул, попытался вывернуться, но человек навалился всей тяжестью, прижал к земле, ловко обмотал морду и лапы собаки скотчем, а затем, взяв за шкирку, бросил в багажник машины…

Автомобиль остановился у обшарпанных деревянных ворот.

— Привез! В Новый год много собак убегает — петард боятся. Так что задачка оказалась легкой! Зачет, считай, получен, как препод нам обещал. Принимай новенького!

Место хорошо было знакомо Джиму. Сколько раз приезжали они сюда на машине к врачу, когда лечили его бесконечный понос и хозяева плакали… Проходя мимо этих ворот, всегда слышали жутко тоскливый, отчаянный вой собак — и тогда шерсть Джима от ужаса вставала дыбом.

Отсюда пес легко смог бы вернуться домой — дорогу хорошо помнил, но незнакомцы напялили на его шею старый, замызганный ошейник, потащили во двор.

В нос ударил зловонный запах кала, мочи, крови, протухшей пищи…

— Хорош! Сильный, молодой — сгодится! На праздники в карантине посидит, потом в работу — куда доктор скажет… — Мужчина в темно-зеленом халате отвел Джима в дом, напоминавший каменный сарай, где на коротких цепях в моче и испражнениях сидели несчастные, испуганные, худые собаки. Даже лаять при виде новичка у многих не было сил.

— Сидеть будешь здесь!

Всего лишь пару шагов Джим мог сделать на цепи, чтобы дотянуться до грязной миски со следами засохшей темной массы, видимо, бывшей когда-то кашей…

Железная дверь захлопнулась, загремел тяжелый засов — в боксе стало темно и пес завыл в отчаянии: вряд ли он теперь увидит родных…

Джим плакал, рыдал и лаял всю ночь. Лишь под утро, измученный, с трудом свернувшись на сухом кусочке пола, беспокойно задремал. А когда услышал сквозь сон голоса хозяев, зовущих его по имени, резко вскочил, залаял в ответ, но вскоре понял: его не слышат.

В тот день никто не пришел кормить животных, никто не дал воды. Некому было позаботиться в праздники о несчастных узниках вивария — люди отдыхали, веселились.

Животные голодали уже не первые сутки, некоторые обессилели настолько, что лежали без движения на полу в куче экскрементов.

Лишь спустя пару дней загромыхала железная дверь, и в боксы притащили новеньких: старого, облезлого рыжего пса и маленькую, испуганную собачонку с распухшей, вывихнутой лапой. Шерсть ее была серой и грязной, а запах — словно искупалась в помойке, но Джим сразу узнал в несчастном существе свою любимую — изящную и когда-то белоснежную Алису…

«Мы снова вместе!» — он радостно залаял, потянулся, виляя хвостом.

«Хочу домой», — заплакала малышка, поджимая больную лапку.

«Отсюда только на тот свет, когда придет к нам ангел смерти», — чуть слышно проворчал старый пес.

«Вы о чем?» — испугалась собачка.

Но рыжий свернулся калачиком на грязном полу, прикрыл глаза и задремал.

Соседство с подругой немного успокоило Джима — где нам не пропадать…

Несколько дней прошло в мучительной тоске. Голод и жажда были невыносимы, как и неизвестность. Зачем они здесь? Что дальше? Где хозяева?

Откуда было знать, что им вынесен смертный приговор, что в человеческом мире животные не имеют ценности и люди присвоили себе право распоряжаться жизнями всех божьих тварей на Земле?

Откуда было знать, что нет больше у них имен, а есть только идентификационные номера как одноразового расходного материала, и кормить их надо лишь для того, чтобы они не умерли до опытов.

За неделю пищу животным дали дважды. Миски с вонючей бурой тут же были молниеносно вылизаны узниками до зеркального блеска.

Алиса есть не стала — безучастная ко всему происходящему, она все больше лежала измученная лихорадкой. Джим изо всех сил тянулся к подруге, желая ободрить, зализать рану на ее маленькой лапке, согреть своим телом, но цепь не позволяла сделать это…

Ранним утром заскрипела ржавая дверь, вошло несколько человек.

«Вот он — ангел смерти! Доктор Менгеле!» — Животные в ужасе вжались в пол.

— Ну и грязь! — посетовал высокий шатен в белом халате. — Придется переодеваться перед лекцией — одежда мгновенно провоняла.

— Так канализации же нет, а водой поливать — застынет: мороз на дворе.

— Трупы хотя бы убрали? Или пьянствовали все праздники? — Его колкий взгляд сверлил новеньких. — А вот и старый знакомый! — Он улыбнулся, подошел к рыжему. — Как ты, подлец, сумел сбежать?

В ответ пес угрожающе заворчал.

— Не люблю работать с дикарями! Не сравнить с домашними — доверчивыми, послушными… — И, потеряв интерес к старому псу, стал разглядывать Джима. — Этот, говорите, горластый? Лает много? Так мы тебе, дружок, гавкать больше не дадим. Кормить не надо! — остановил он женщину с кастрюлей каши. — Сегодня в работу пойдут новенькие! — И, развернувшись, быстрым шагом покинул виварий вместе со свитой.

Алису увели первой. Малышка визжала и плакала, пока ее тащили к выходу, чувствовала, что-то ужасное ждет ее там, за порогом бокса. Джим ободряюще тявкнул: «Не бойся, я рядом, всегда!» А когда дверь захлопнулась, рвался на цепи, выл громко, отчаянно и безнадежно, понял: свою подругу больше не увидит.

Алису отвели в операционную. Вокруг стола столпились студенты — в тот день они наблюдали, как живые существа умирают от потери крови. И наглядным примером тому стала смерть маленькой, беззащитной и глубоко любимой кем-то Алисы.

С ее еще теплого тельца сняли когда-то белоснежную шкурку: будущие врачи должны знать, как работают мышцы.

Не выдержав жуткого зрелища, Анна, студентка первого курса, бросилась вон из операционной. В туалете ее рвало, а потом она долго рыдала. Зачем? Ради чего им сейчас продемонстрировали столь чудовищную жестокость? Понятно, откуда это прозвище у профессора — Доктор Менгеле…

— Хватит плакать, — прибежала подружка, — опыты нужны для науки, ради здоровья и блага человека.

— Но разве можно создавать добро через зло? Чем мы лучше фашистов?

— Фашисты экспериментировали над людьми, мы — над животными. У них нет души, в этом разница.

— Ты уверена? Животные так же, как и мы, чувствуют боль и страдание, у них есть память, сознание. Они любят, хотят быть любимыми, хотят жить наконец!

— Даже если так… В городе приюта нет. Только усыпал-ка — пять дней содержания и эвтаназия. А здесь хотя бы науке послужат и поживут чуток…

— Разве можно жить с постоянной, непрекращающейся болью? Разрежут — зашьют, если не умрут от шока, снова их разрежут… и так до самой смерти… Если не умрут сами, их усыпят… Разве не милосерднее было бы оставить несчастным жизнь в благодарность за мучения и вклад в науку? А им даже обезболивающие уколы после операций не положены.

— Кстати, профессор разрешил купить болеутоляющие на собственные средства и колоть по своему усмотрению. Идем, пора на лекции…

— Существует несколько способов избавления от назойливого лая: прижигание голосовых связок, воздействие сверхнизких температур, пересечение и полное удаление связок. Итак, вентрикулокордэктомия — ларинготомия через разрез на горле…

Прежде чем приступить к операции, Менгеле сделал инъекцию. Под воздействием миорелаксанта мышцы Джима перестали сокращаться. Пес, хоть и был полностью обездвижен, чувствовал, как вошел скальпель в плоть, как рассекалась кожа, мышцы, связки — все, что делал с ним истязатель. А после оглушенному и одуревшему от пытки казалось, что его лишили разума и речи: никогда не сможет он выражать эмоции — лаять, выть, его удел отныне — только хрипеть.

Ближе к вечеру из операционной принесли рыжего. На выбритом животе — свежий неровный шов. Что делали студенты с внутренностями несчастного животного, — одному лишь Богу известно. Бедняга умер к утру — сердце старой собаки не справилось с невыносимой болью.

Джим был сломлен окончательно: в ужасе он дрожал, услышав шаги, не мог без страха видеть человеческие руки. Казалось, он уже и не помнил другую жизнь — без неизбежной пытки.

Пес исхудал, шкура висела клочьями, его редко кормили. Он не видел ласки, не слышал доброго слова. Быть может, работникам вивария просто не хотелось привыкать к кому-то из узников, чтобы каждый раз не переживать их смерть?

Впрочем, приходила молодая девушка, делала укол, и тогда сознание Джима проваливалось в какую-то бездонную яму, словно он на время покидал виварий. Боль отступала, и, придя в сознание, пес благодарно лизал человеку руки…

Периодически привозили новых узников, готовых пройти все муки ада. С ними он больше не общался. Бóльшую часть времени безучастно лежал в грязи, крови и испражнениях, желая стать невидимым. Лишь бы его больше не трогали — еще одну операцию он не выдержит, уйдет на радугу, как и его подруга.

Но ангел смерти о нем не забывал и пытки продолжались бесконечно: операционная, инъекция, неспособность сопротивляться при полном сознании и адская боль…

Зачем его мучают эти люди? Почему не придут хозяева? Не заберут? Не защитят? Не спрячут? За что он обречен на бесконечную муку? Зачем опять разрезали живот?

Болевой импульс на этот раз был настолько сильным, что мозг потерял контроль над нервной системой, и Джим провалился в небытие…

— Все, готов! А казался крепким — я надеялся еще парочку раз его использовать.

В виварий Джим больше не вернулся. Его неостывшее тело выбросили на свалку, в гору хлама. Утром придет мусоросборник, увезет отходы…

«Джим, — маленькая беленькая Алиса, так похожая на воздушное облачко, вылизывала его лицо, — ты должен вернуться и рассказать моим любимым обо мне…»

«Но я всего лишь пес, который раньше умел лаять. Меня лишили речи. Как выразить чувства? Как рассказать?»

«Спрячься скорее, чтобы не увидели…»

И Джим, превозмогая боль, в полуобморочном состоянии пополз к воротам — там, за старыми деревянными ящиками из-под овощей, он дождался утра.

Анна пришла в институт пораньше, чтобы до начала занятий успеть сделать обезболивающие инъекции подопытным животным. Не найдя Джима в боксе, сразу поняла: пес не выдержал очередного опыта. Сердце сжалось, она успела привыкнуть к этому красивому, терпеливому и безропотному животному, постоянно страдавшему от рук человеческих, но продолжавшему их благодарно лизать, когда ее инъекция хотя бы на время избавляла его от боли.

Анна вышла во двор, закурила. И вдруг у самых ворот в предрассветных сумерках заметила черный силуэт собаки. «Джим! Живой! Надо отнести в виварий…» Пес вжался в угол, его глаза были полны тоски и боли.

Неожиданно для себя Анна приоткрыла ворота:

— Беги!

Пес на полусогнутых лапах недоверчиво проскользнул мимо нее на улицу.

— Беги, малыш, беги! И, если получится, живи, — прошептала Анна ему вслед.

Жалкое, тощее существо, качаясь от слабости, с трудом ковыляло по улице. Безумно болел живот, из шва сочилась кровь. Превозмогая боль, Джим упорно двигался к дому.

Вот и дорога, где он часто гулял с хозяином — гордый, сильный, здоровый. От свежего воздуха кружилась голова, лапы заплетались.

Вот наконец и двор, и подъезд… Дверь закрыта. Джим прилег на ступеньках — надо собраться с силами. Осталось совсем немного: проскользнуть в открытую дверь и подняться на четвертый этаж.

Внезапно прямо на него из подъезда выскочило веселое слюнявое существо — щенок боксера Булька, его обрубок хвостика вертелся от счастья. Вот и его хозяин.

— Фу! Отойди! — закричал он, увидев, что питомец тычет носом в бездыханное тело грязной собаки. — Она бездомная, больная! Быть может, даже бешеная!

Джим приподнял трясущуюся голову… Его глаза слезились, и человеку показалось, пес плачет.

— О господи! Да это же Джим! Что с тобой? Ужас! Подожди секунду! Николай Петрович! — Набрал он номер по мобильному. — Джим вернулся, бегите скорее…

Поникшая голова собаки лежала на ступеньках подъезда. Он еще был в сознании, когда почувствовал на себе теплые и ласковые руки любимого человека.

P. S. Каждый год в мире около ста миллионов подопытных животных мученически умирает в научно-исследовательских лабораториях. Их морят голодом, пытают электрическими разрядами, травят газом, химическими соединениями, обжигают, ошпаривают… У них искусственно вызывают тяжелые заболевания: рак, СПИД, сифилис, диабет… Им удаляют глаза, суставы и хрящи, наносят повреждения мозга, ломают кости, их расстреливают пластиковыми пулями…

Многие врачи ставят под сомнение необходимость в экспериментах над животными. Результаты подобных опытов неправомерно переносить на человека: слишком большая разница в анатомических и физических особенностях, характере метаболических процессов…

Лекарственные препараты, полученные в ходе экспериментов, часто оказываются вредными для человека. Так, например, успокоительное для беременных «талидомид» имело катастрофический побочный эффект — рождение десятка тысяч детей с отсутствием конечностей и различными уродствами! И это только один пример…

Сколько еще миллионов животных будет зверски замучено и уничтожено, прежде чем человечество откажется от позорной практики экспериментирования над ними?

«Вивисекция — преступление; человеческая раса должна отречься от этого варварства!» — писал Виктор Гюго, еще в середине девятнадцатого века возглавивший первое общество противников вивисекции.

Но до сих пор мы живем среди пыток, издевательств, садизма, боли и мук. Большинство из нас старается отгородиться от реальности зоной комфорта ради собственного душевного спокойствия, благополучия и призрачного счастья. Призрачного — потому что нельзя быть счастливым за счет страдания невинных существ.

Не прячьтесь… ужас вокруг вас, и он реален.

Пес, который любил смотреть в окно

Его приход в этот мир ознаменовался слабым щенячьим писком. Шершавый язычок мамы нежно облизал глазки, ушки, мордочку, и он впервые почувствовал вкус теплого грудного молочка. Мама для щенка, как и для всех живых существ на Земле, — тепло, нежность, уют и безопасность.

А еще возможность после сытного обеда беззаботно спать, уткнувшись носиком в ее шерстяной бок, ощущая рядом сопение, причмокивание родных братишек-сестренок.

И не страшен пронизывающий ветер, проливной дождь, крепкий мороз.

Лохматая, теплая мама не появлялась уже несколько дней. Мучительный голод заставил щенка покинуть насиженное убежище под продуктовым киоском.

— Замерз, малыш? Иди сюда, согрею. — Руки незнакомца осторожно подхватили плачущего собачьего карапуза, сунули за ворот пальто, и щенок почувствовал удары человеческого сердца. — Откуда ты, прекрасное дитя?

От человека пахло табаком и еще чем-то вкусным — белым хлебом, как узнал щенок позже. Такие крошки малыш находил рядом со скамейкой, в мусоре.

— Где твоя мамка? Бросила? Вряд ли… Собаки не бросают свое потомство… Наверное, погибла… И теперь тебе, маленькому, беспомощному, одинокому, очень страшно! Знаешь, я тоже одинок, мне тоже страшно, — сказал он и, прижав щенка к шершавой щеке, предложил: — Давай вместе бояться!

Каждое утро они гуляли возле дома. Хозяин садился на лавочку, а щенок с веселым тявканьем носился за яркими, желто-красными листьями, взлетающими в воздух под напором осеннего ветра. Человек счастливо улыбался — есть, с кем перемолвиться, разделить ужин, скоротать вечерок у телевизора, уютно устроившись в обнимку на диване, — малыш стал отрадой для исстрадавшейся за долгую жизнь одинокой души.

Щенок же больше не мучился от голода, не мерз, перестал бояться всего на свете, узнал настоящую любовь.

Но в момент наивысшего веселья песик вдруг резко останавливал игру, бросался к хозяину, подпрыгивал, ставил лапы на грудь, неистово лизал любимые лицо и руки, заглядывал в глаза. Как будто чувствовал — счастье будет недолгим.

Иногда хозяин засиживался на лавочке допоздна. Утомленный малыш засыпал у него на руках и сквозь усталую дрему слышал печальный голос:

— Ну вот, опять сын не пришел, хоть и обещал…

В холодные дни они гуляли мало, хозяин сажал щенка на подоконник, и они все время проводили у окна. Песик с любопытством разглядывал суетящиеся фигурки людей, потоки машин, настораживал ушки при виде собак, кошек, тявкал на ворон, ловил полусонных мух.

Он смутно ощущал тоскливую тревогу, снедающую любимого человека.

Стараясь успокоить, щенок жался к груди, искал носом руку, пытался лизнуть в лицо. Ради своего хозяина, за их общее счастье малыш готов был сразиться с самой страшной и зубастой на свете собакой! Порвал бы на кусочки любого…

В конце октября хозяина увезла машина скорой помощи, и вскоре в квартире появился долгожданный сын. Снял ошейник с пса, вытолкал из дома. И вот щенок на улице, бездомный и очень одинокий, посреди огромного страшного города, где его преследуют с рычанием и визгом ужасные железные коробки на колесах и ноги в туфлях, сапогах, кроссовках, спотыкаются, пинают… От удара ботинка с железной подковой песик долго не мог вздохнуть и, перевернувшись на спину, бессильно болтал лапками в воздухе.

Сколько может прожить голодный щенок на морозе? Шесть? Восемь? Десять часов? Испуганный малыш жался к стене подъезда многоэтажного дома. Песику удалось провести прошлую ночь в тепле под дверью квартиры несмотря на то, что где-то там, в глубине, угрожающе порыкивала незнакомая собака. Утром проходящий мимо мужчина вытолкал несчастного на мороз.

Леденящий ветер давно уже пробил насквозь щенячью шкурку — казалось, все косточки собачьего скелета стонут под его напором. Окоченели лапки, нос, а кончик хвостика, спрятанный под впалым животом, уже потерял чувствительность.

Когда совсем стемнело и несчастный стал превращаться в ледяную сосульку, когда смертельная дрема уже овладевала всеми его членами, мягкая варежка коснулась носа.

— Бедный малыш! Проснись, милый! Пойдем со мной! — Кто-то нежно гладил его по спине.

Пес приоткрыл глаза, ожидая увидеть хозяина, но неожиданно очутился в объятиях теплого, доброго существа — ангела, посланного богом во спасение.

Вихрем налетела мохнатая, упитанная собака. Тщательно обнюхала, фыркнула:

«Фи, плохо пахнет… бродяга!»

— А мы его отмоем, накормим — будет как новенький! Посмотри, Маня, малыш похож на медвежонка. Назовем его Орик.

Девушка, которую щенок сначала принял за ангела, оказалась такой же уютной, как и первый хозяин, правда, пахло от нее вкуснее — чем-то сладким и ароматным.

— Какой же ты красивый, душистый мальчик! — приговаривала спасительница, насухо вытирая его полотенцем после купания.

И даже брезгливая Маня лизнула малыша в нос — признала!

Так щенок поселился в маленькой, уютной, но бедной квартирке, где было много добра и очень много любви.

Утром девушка уходила на работу, а собаки ждали ее весь день у окна. Под подоконником стоял диван, и, если на него забраться, можно весело провести время, наблюдая за людьми, машинами, животными. Окно для собак было чем-то вроде телевизора для людей.

Ближе к вечеру знакомая фигурка девушки выпрыгивала из маршрутного такси. Раздавался топот каблучков в подъезде, и собаки с нетерпением скулили, толкались у входной двери. Наконец поворот ключа в замочной скважине — и любимый человек на пороге! Радостная возня, игры, прогулки…

Иногда посреди веселья Орик чувствовал на себе тревожный взгляд девушки, пытался понять ее слова:

— Надо искать Орику хорошие ручки… Мы не можем его здесь оставить: двух собак на съемной квартире держать не разрешат.

И однажды за щенком пришли незнакомцы.

— Они добрые, будут любить тебя, малыш! Я обязательно приеду навестить. Прости! — Обнимала его на прощание девушка.

Как же она ошиблась! Новые хозяева оказались совсем не добрыми. И щенка не любили. Похоже, они вообще не знали, что такое любовь. И зачем им понадобился пес? Ради удовлетворения жажды безграничной власти над слабым и беззащитным созданием?

Мужчина и женщина постоянно ругались, кричали друг на друга… От страха Орик дрожал, даже иногда писался. Его не баловали регулярными прогулками, но за подобные «преступления» немилосердно били.

У малыша менялись молочные зубы, и ему постоянно хотелось что-то грызть, но игрушек в доме не было и приходилось чесать зубы о мебель, стулья, обувь. Жестокие наказания за испорченные вещи следовали незамедлительно: щенка били поводком по спине, морде, лапам — иногда несчастный хромал несколько дней.

Чувствуя свою никчемность в этой семье, малыш совсем перестал слушаться: не выполнял команды, не хотел возвращаться с прогулки. И мечтал вернуться домой, туда, где его любили и переживали за его судьбу. Он всегда знал об этом, даже на расстоянии.

И однажды летом ему повезло — новые хозяева просто «забыли» песика на улице. Теперь он был свободен и мог пуститься на поиски своего настоящего дома.

Жарко! Днем Орик страдал от жажды, ночью не мог уснуть от голода.

Где найти пищу бездомному псу? По запаху он пришел к магазину, откуда люди все время выносили сумки с едой. Если добрый человек заметит твой жалобный взгляд, обязательно бросит кусочек булочки, пирожок или даже сосиску…

Более щедры на угощение дети — всегда дадут конфетку, пряник, кусочек колбаски. А если нечем угостить, погладят, пожалеют — ведь от малейшей ласки у любой бездомной собаки становится на душе теплее.

Вскоре пес подружился с постоянными покупателями, знал, кого и когда ждать у входа, кого опасаться. Большая гематома на лапе еще долго напоминала ему злобную бабку, дыхнувшую как-то над ним водочным перегаром:

Конец ознакомительного фрагмента.