Обезумевшая от любви

Антеру де Фигейреду

«Обезумевшая от любви» – один из первых романов португальского писателя Антеру де Фигейреду. Роман уникального формата: это роман в письмах. Но письмах в одну сторону. Ответа на них нет. Это письма женщины, написанные автором-мужчиной, дающие ощущение абсолютной подлинности женского авторства. Сразу после выхода роман получил прекрасные отзывы и популярность, переиздавался десятки раз. Но стал последним светским романом Антеру де Фигейреду. Все следующие он писал в жанре католических романов.

4 письмо

4 февраля

Рауль! Твоё новое письмо оскорбило меня ещё больше, чем первое! Ты мне говоришь, что это последний раз, когда ты мне пишешь, и что никогда больше не хочешь знать меня. Что я никогда тебя не наделяла высшим существованием (мой Бог, я никогда не думала ни о чем, кроме твоей души, и за неё тебя любила), и что теперь ты как любой мужчина, который любит женщину и узнает, что ему изменили. — «В этом отношении я — лишь инстинкт. Не размышляю. Инстинкты не размышляют. Моя ревность (дикая, если хочешь) — материальна, абсолютно материальна: вижу тебя в объятиях другого. Сегодня между мной и тобой существует мужчина, и поэтому всё кончено между нами» — Это слова ненависти, Боже святый! «Хотел бы вырвать тебе глаза, расцарапать лицо, пометить твой лоб раскаленным железом». Какой ужас! «Никогда тебя не прощу». — говоришь ты и затем пишешь мне слова, которые не хочется повторять, оскорбления, о которых я не хочу даже думать. Хватаюсь за голову! Мой Бог, Мой Бог! Так, Рауль, ты меня понимаешь, так ты принижаешь самое священное, что может сделать женская душа! Ты говоришь: «Благороднее признаться в преступлениях и просить прощения за них, чем придумывать абсурдные оправдания, в которые могут поверить только дураки». И что мои ложные выгоды наполняют тебя «отвращением и омерзением» по отношению ко мне. Ты пишешь ещё: пишешь, что тебе рассказали явные свидетельства того моего «рандеву» с Арналду. Несмотря на подробности, которые ты мне представил в качестве серьезных доказательств, хочу тебе сказать, что ты плохо осведомлён, и что ты обманываешься. Но в прошлом письме ты призывал меня к абсолютной искренности. Хорошо, я буду искренна. Верю в то, что твой ум, высота твоего духа, твой характер, смогут оценить справедливо то, что я сделала, и то, что произошло. Я начинаю исповедь. Перед Господом я бы не сделала большего. Если я поступила плохо, то надеюсь, что ты меня простишь, видя мои хорошие намерения и то, как сильно я тебя люблю. Я клялась тебе именем моей обожаемой дочери, что никогда не была тебе неверна, что никогда не переставала тебя любить. Повторяю эту клятву: никогда я тебя не обманывала, если обманывать означает забыть того, кого ты любишь и отдать другому по доброй воле какую-либо часть, пусть даже самую маленькую, своего сердца, своей души, своего тела.

Уже шесть лет прошло с тех пор, как я, будучи ещё ребенком, вышла замуж (меня выдали замуж), и я все это время перехожу от отчаяния к отчаянию: всё, что я делаю, даже с лучшими намерениями, приносит мне одни несчастья. Я не «кокетка», хотя и чувствуется во мне большое желание нравиться. Моя мечта — жить жизнью спокойной и приятной с любимым существом, посвящать себя лишь ему, только ему и моей Марии, живя совершенной семьёй. Я никогда не жила в семье! Родители моего мужа — выродившиеся дворяне с распутными привычками, которые рассказывали за моим обеденным столом вольные истории со всем «грязным бельём», стремились приводить в мой дом своих любовников — известных порочных созданий из высокого общества Лиссабона. Мой муж, воспитанный в той же манере и думающий также, как и они, не был терпим лишь к своим братьям, не стал ждать, чтобы прошел хотя бы год с нашего бракосочетания, связавшись с заурядной испанкой, которую подобрал на ярмарке в Севилье, поселил её в Лиссабоне на той же улице, на которой жила я, почти напротив моих окон; когда мы уезжали в деревню в Торреш, проводил время с крестьянками; а сейчас уже больше года живет в Лоуренсо Маркеш¹ с одной француженкой, совершенно не скрываясь, как если бы был женат на ней. Почему я пыталась его полюбить (о, эти иллюзии!), почему у меня есть дочь? Я пыталась в течение нескольких лет всеми силами защитить наш очаг, спасти мою любовь во что бы то ни стало. Но ничего не получилось. Ты знаешь, я рассказывала тебе несколько раз всё, что произошло. Мы стали жить отдельно; и мой муж под предлогом деловых поручений уехал в Африку, а я вернулась в Порту, чтобы быть подальше от семьи Руи, которая меня не любила, а также, чтобы быть ближе к моей дорогой Амброзинье Торресау, которая рассчитывала вернуться этой зимой и поселиться в Фож, но так и не приехала. Я приехала в Порту опечаленная… Я жаждала мира и любви. Так было, когда я тебя встретила. Я уже знала твоё имя, мне говорили о тебе… и о твоих приключениях! Увидела и услышала тебя в первый раз на благотворительном концерте в театре Жиля Висенте: ты играл Шопена, Шумана и Листа. Я была очарована сразу же твоей осанкой, твоей выразительной бледностью, твоими темными глазами, то меланхоличными, то улыбающимися, твоим тонким ртом, мягкими волосами, романтизмом твоей души, открывающейся при интерпретации этих романтических композиторов. Меня переполнила нежность… Ты заговорил со мной. Твои глаза были проникнуты любовными намёками. Ты растревожил меня. Я ощущала все своё легкое бытие в этих романтических иллюзиях моих восемнадцати лет! Я уже принадлежала тебе… И знание того, что ты, как и я, испытал разочарования стало ещё одним притяжением для моего духа, который по этой причине ещё больше доверился тебе. Ты овладел моей израненной душой. Но и твоя была расстроена: ты только что расстался с этой Маргаридой де Соуза, почти твоей невестой — никогда я не встречала ни в одном создании более холодной крови, такой незначительной и неприятной она мне показалась. Как могла эта мещанка из Матозиньюш понять и полюбить тебя? Невозможно! И ты понял это с самых наших первых тайных встреч, с наших первых поцелуев, наших первых занятий любовью; рядом со мной ты скоро забыл её.

В конце того мая была наша свадьба! Сразу же, как только я с тобой встретилась, в первый раз в жизни я почувствовала себя замужем навсегда. Я была так счастлива, что даже печалилась. Я стыдилась и страшилась своего удовольствия. О, человеческое сердце слишком слабо, чтобы быть счастливым!.. В некоторые мгновения, когда я забывала свою прошлую жизнь рядом с тобой, какой-то внутренний голос говорил мне: «Заплатишь дорого за это счастье!..» Были предчувствия, была тень на моей радости… Но доверчивая, введенная в заблуждение, не сделавшая ничего дурного (разве это дурно — любить тебя?), я ждала тем не менее счастья!

Этим летом, как ты знаешь, я поехала в Фож с женой Арналду Рейша, про которого все говорили, что он лучший друг моего мужа. Это была всего лишь легенда, как любая другая. Их отношения были далеки даже от простого уважения, Арналду давно затаил злобу на Руи, то была давняя неприязнь к товарищу, который его во всем обгонял, раздражение, неприязнь, которую удавалось скрыть ото всех, кроме меня, которая его знала ещё студентом, кроме меня, кого он в то время сделал доверенным лицом. Ещё с подготовительных занятий Арналду и Руи жили близко с моим братом Эдуарду, который в Лиссабоне принимал их на первом этаже нашего дома в Энтре-Муруш, и они вместе делали уроки; а когда моя несчастная мать покончила с собой, она была с Люсией, сестрой Арналду, так как я в то время во Франции заканчивала своё образование. Именно там я познакомилась с моими дорогими Сюзанной де Манервилле и Амброзиной Райнолш, моими лучшими подругами, о которых я тебе уже рассказывала. На Амброзине хотел чуть позже жениться мой брат Эдуарду, но в последний момент мой отец резко воспротивился этому браку, когда в Лиссабоне узнал о банкротстве дома Райнолшей. Отец отправил брата в Бразилию. Брат впал в глубокую меланхолию. Он очень страдал. Там и умер. А Амброзина позднее вышла замуж за банкира Луиша Торрезау. О чем мы втроём мечтали в этом колледже Сакре-Кёр и во время каникул в замке Манервиль! Мы читали всё, что попадалось нам на глаза, или что тайным образом попадало нам в руки, проводя целые ночи, поглощенные книгой. Я обожала литературу. Изучала письма, написанные в манере Аббата Прево, которые переводила. Поглощала Камилу. Прочла всего Д’Аннунцио. У меня были в пергаментном переплёте «Письма» Марианны Сорор и Мадмуазель де Лешпинассе. Любила Бодлера и знала наизусть Альфреда де Мюссе. Всё это чтение вызвало во мне мучительную жажду любви, жадный аппетит к романтическим приключениям! Меня снедала потребность в этом идеале! Только любовь могла бы сделать меня счастливой. О, сколько прожектов! Сколько иллюзий! Сюзана и Амброзина посвящали себя живописи, а я исключительно фортепьяно. Наши искусства проникали в нас. Амброзина была смуглой, с черными волосами и влажными глазами. Но, в противоположность нам, была всегда благоразумной и спокойной. Хотя в душе мы были одинаковы: романтические и только романтические. Амброзина среди нас единственная была счастлива…

Когда я вернулась после месяца пребывания в Луаре, в замке Графини де Манервиль (где проводила каникулы с моей дорогой Сюзаной, уже разведенной), когда вернулась, больше парижанка, чем португалка в своих туалетах и в манерах, Арналду и Руи уже закончили свой курс в морской школе, и тем летом в Кашкайше оба ухаживали за мной, оба, не зная намерений друг друга, хотели жениться на мне. Арналду ухаживал робко, поэтому я его практически не замечала; Руи пылко, он сразу мне сказал и написал о своих чувствах. Мне симпатизировала его решительность. Он представлял собой тип прекрасного мужчины: высокий, смуглый, большие черные усы, распахнутые тёмные и ласковые глаза. Я идеализировала его как мужа, но мой внезапный энтузиазм скоро угас… Однако мой отец (судья в Лиссабоне) помог случиться этому браку, склонив меня к этому, потому что Руи был дворянином и был богат. Так Руи в очередной раз победил нерешительного Арналду, который в начале своей академической карьеры и своей социальной жизни всегда видел рядом с собой победы Руи, оказываясь вторым. Арналду в раздражении женился сразу следом за Руи, но женился неудачно. Оливия была холодной, испорченной, мелочной — всегда капризная и кичливая единственная дочь, и типичное лиссабонское дитя.

Понадобилось три года в Лиссабоне, прежде чем я догадалась, что Арналду не оставил своих притязаний на меня, он набрался смелости сказать мне об этом во время антракта в театре «Дона Мария», в тот момент, когда Оливия и Руи вышли, а мы остались одни в ложе; он набрался смелости сказать мне с глазами, полными слёз и злобой в голосе, что во всех своих несчастьях он винит Руи, что он ускорил его неудачный брак, и дополнил, видя в моих изумленных глазах непонимание связи всех этих фактов:

— Потому что я любил тебя, Габриэла, и сейчас люблю!

Я была удивлена! Руи вошёл в ложу. А я стала думать о любви Арналду. Бедный!… Мне было жаль его. Очень жаль. Он любил меня!… Но это было три года назад. После той ночи я всегда избегала его. Они проводили много времени за границей, вот уже два года как мы, я и мой муж, стали крёстными его второй дочери, которую назвали Габриэла. Я понимала, что это было неправильно. Но ничего не боялась, даже когда его видела во время его частых визитах в то лето, окружала любезностью его и его жену, которые, как ты знаешь, так этого искали у меня. Оливия, которую я до этого знала очень мало, сблизилась со мной, так мной восхищалась, что и она мне искренне начала нравиться. Мы проводили много времени вместе. Много раз ужинали с ними в Фож; они много раз ужинали со мной на улице Принсипе; я совершала прогулки вечерами в Каррейруш с Арналду и Оливией, и несколько раз (мне кажется, что два), когда я задерживалась чуть дольше в Фож, Арнальду меня сопровождал, поздним вечером на трамвае до Седофейты, а потом пешком до двери моего дома. Его разговоры всегда были любезными, он казался дружелюбным, назывался моим другом. Я неосторожно доверила ему некоторые секреты, связанные с моим мужем…, я не говорила ему, что люблю тебя, но хвалила тебя. Говорила ему и о Фернанду де Алмедиа, уверяла его, что ничего, абсолютно ничего не было между нами, и просила, чтобы, если Арналду встретит в Африке моего мужа, чтобы он попытался разрушить неверное его впечатление в этом отношении, если до него дойдут подобные слухи. В этих разговорах, признаюсь, я была слишком искренней; признаюсь, что была кокетлива, даже очень (во Франции меня научили нравиться!..) для того, чтобы заставить его говорить не только обо мне, о семье моего мужа или об этом унылом Фернанду де Алмедиа, но была кокетлива, главным образом, для того, чтобы выведать, что он знает и думает о нас, и чтобы расположить его к тому, чтобы он нас защищал в случае, если это понадобится. Я была чрезмерно любезна, вкрадчива, притягательна для него. Я поступала плохо! Я улыбалась с излишним чувством, смотрела на него слишком глубоким взором, шутила неосторожно… Было ли в этом немного тщеславия? Возможно, но на что я действительно рассчитывала, так это на то, что я удержу его, заставлю его служить мне. Однажды он договорился со мной (ты уехал в Коимбру давать концерт) встретиться — я, он и его жена — в Паласиу де Криштал, чтобы позавтракать, а потом спуститься на улицу Са да Бандейра, сделать необходимые Оливии покупки. А потом бы вернулись в Фож через улицу Рештаурасау. Я ждала их в конце Авениды Сентрал на скамейке и была удивлена, увидев его одного, но он объяснил мне, что жена внезапно не смогла прийти на встречу. Мне внезапно стало скучно, но тут же я вдруг подумала, что это могла бы быть специальная стратегия Арналду! Вместо того, чтобы уйти, я была не очень осмотрительна и даже хуже: я согласилась пересесть на более отдалённую скамейку, чтобы не встречаться с людьми, которых знал Арналду. Мы разговаривали, сидя на этой скамейке, и каково было моё удивление, когда я поняла, что Арналду использует это пустынную улицу и этот уединённый угол для того, чтобы высказать мне свои пылкие уверения в огромной любви ко мне. Как могла, я прервала этот разговор. Арналду хотел проводить меня до дома, и по дороге продолжал упорствовать в своих излияниях, рассказывая мне откровенно о своих приключениях, совершённых без любви, в которых он пытался забыться и отвлечься от своей страсти ко мне. Так с этого дня начались его постоянные преследования. Он писал мне, говорил со мной, приносил цветы. Именно в этом время он сделался твоим хорошим другом. Я знаю, что должны была предупредить тебя, очень хорошо понимаю это… Признаю это теперь… Но я не хотела тревожить тебя… Что бы ты сделал, если бы узнал? Мой Бог!.. Кроме того, я была так уверена в себе и была так тверда в моей любви! Чего я не знала, так это того, что он следил за мной, за тобой, подкупал моих слуг — тех, кого я имела неосмотрительность уволить (кто не испытывает чувства долга, не боится) и которые были готовы быть подкупленными, не только чтобы отомстить, но для того, чтобы они больше не могли разговаривать с Арналду, который в это время уже давно должен был быть в Лоуренсу Маркеш. В конце концов, в один вечер (я вечером ужинала в их доме, в Фож — это был прощальный ужин, через несколько дней он отправлялся в Лиссабон, а оттуда отплывал в Африку), итак, этим вечером (ты был в Мадриде) Арналду нашел возможность сообщить мне через служанку, что хочет мне сказать лишь пару слов на прощание. Я как раз закончила одеваться к ужину. Я не хотела его принимать. Я боялась! Попросила его подождать в зале. Это было крайне неблагоразумно… Арналду был очень возбуждён. Когда я вошла, он сидел, закрыв лицо руками, потом стал пристально и очень странно смотреть на меня. В его взгляде была злоба и боль. Он сказал мне, что пришел проститься один раз и навсегда (он подчеркнул это «навсегда») и не намерен больше ни встречаться со мной, ни разговаривать. Он был очень бледен. У него дрожали руки, дрожал голос. Он сказал, что выдумал предлог, чтобы пораньше уехать в Африку, но, если я прикажу, он не уедет; что мне достаточно одного слова, одного жеста, и он останется. И в экзальтированных рыданиях клялся мне, что его любовь была для него наваждением каждый миг, что он больше не может жить так, и что он готов оставить жену и детей, если я соглашусь бежать с ним. Что он мечтает обо мне. Что он сходит с ума от меня. Что я была его первой и единственной любовью в жизни. Что он испытывал страшные страдания. Он говорил о моём муже со злобой, а о тебе с ревнивой ненавистью. Я уверяла его, что ничего не может быть между мной и им. Он ожесточённо протестовал, говоря, что даже если ничего и не было, я уступлю столь грандиозной любви, столь сильной страсти, которая длится ещё со студенческих времён, потому что я сама ему сказала, и это было известно всем, что я и Руи живём очень плохо, находясь по большей части каждый в своём доме; и после этого начал разговаривать о тебе. Я настаивала, что ничего, ничего не могло быть. И тогда он вынул папку с письмами, на которых я немедленно узнала свой почерк: это было два письма к тебе, перехваченных и выкупленных у моей служанки Эмили, те письма, исчезновение которых нас так заботило. Он начал читать одно из них: это был ужасный компромат! Я была переполнена ненавистью, тысячу раз назвала его предателем, предателем, предателем! Просила его отдать мне эти письма. Он отказал. Сказал, что ни за что не отдаст их мне, но что когда-нибудь в Африке он найдет средство передать их в руки моего мужа, тогда расквитается с Руи за свою неудачную судьбу, за свой несчастливый брак, за моральный ад, в котором он жил.

— О! И тогда я нанесу ему удар в самое сердце! — сказал он.

Я рассмеялась. Какое мне дело до моего мужа! Что он может мне сделать? Ударить меня? Но он далеко! Убить меня? Он на это неспособен, несмотря на всю свою силу. Выгнать меня? У меня было достаточно состояния, чтобы не считаться с ним. Чего бы я хотела, то по правде говоря, только одного: чтобы он никогда меня больше не беспокоил.

Но Арналду, мстительный и спокойный, сказал мне:

— Он будет настаивать на разводе.

Я была к этому готова:

— Это именно то, чего я хочу очень.

— Почему же ты этого не сделала?

— Мне мешали приличия… ложные. Но теперь всё кончено.

— Ты не имеешь права…

— Я не имею права быть счастливой?! Я хочу быть счастлива.

— Руи потребует развода… по причине измены, — сказал Арналду — пристально глядя на меня и медленно проговаривая слова.

— Какая разница! Я хочу только свободы.

— Но Руи заберёт дочь.

— Мою Марию?

— Да.

— Это невозможно!

— Возможно.

— Ты лжёшь.

— Нет, не лгу.

— Нет, это неправда, это неправда, это невозможно! Никто не может забрать мою дочь. Ни у кого нет на это права. Я мать.

— Да, ты мать, но… У Руи есть право…

— На что? Украсть у меня мою Марию?

— На всё.

— И я должна буду расстаться со своей дочерью?

— Навсегда.

Арналду настаивал, и он так меня убедил, а точнее оглушил, что я приняла возможность того, что у меня отберут мою дочь.

И тогда, мой Рауль, я полностью потеряла голову. Моя дочь, моя дочь! Как я могла расстаться с моей дорогой Марией? Как я могла прожить хотя бы минуту без неё? Как? Это был ужасный момент. Мария, вдали, одна, абсолютно одна в мире. Арналду смотрел на меня с бешенством и желанием. На его губах и в его глазах было странное выражение: казалось, что мои слёзы и моё отчаяние его возбуждают… Я умоляла его отдать письма, он умолял о любви; лепетал об этом, как об условии… и горящими глазами съедал меня. Я же чувствовала к нему смертельное отвращение и омерзение, но тут же безумный ужас охлаждал и сковывал меня. Мой рот был холоден, меня душила слепая ненависть, я что-то говорила, но в то же время свинцовый шар поднимался от желудка к горлу — в то время как во мне поднималось дьявольское желание расцарапать ему лицо, вырвать глаза, вырвать язык! Арналду выкрикивал мне хрипло слова страсти, совершал беспорядочные движения, а его руки хотели меня обнять, взять. Я оттолкнула его в ужасе, стиснутая им, и невиданный стыд возник во мне: я чувствовала, как он поднимается к лицу, как краснеют мои глаза, лицо, как растекается стыд по лицу, становясь явным, и я, прижавшись к стене, с остановившимся взором, закрылась, скрестив руки. За секунду в моей голове промелькнули тысячи противоречивых и мучительных мыслей: о чем могли бы рассказать эти письма? А Руи? Что бы он мог подумать? Что сделать? А мой отец, если бы узнал? Мой Бог! Какое удовольствие для семьи Руи!… А моя Мария, моя дорогая дочь? Я могу потерять дочь? Какой ужас! Какое несчастье! Какой ад! В этот момент я хотела бы провалиться сквозь землю, исчезнуть, умереть! Огромная усталость навалилась на меня, лишила меня сил, уничтожила моё тело и душу вместе с желанием упасть на землю, свернуться калачиком и дождаться, когда всё пройдет и раздавит меня!.. Я больше не могла. Но тут же ярость встряхнула мои нервы, моя душа возопила. И я, пристально глядя на Арналду, подумала, что убью его. Он смотрел на меня не мигая, возбуждаясь от моего гнева. Мне показалось, что он вырос. Он казался мне огромным. Мне было страшно! Я ничего не могла против него сделать. Побежденная, я попыталась нечеловеческими усилиями заглушить свою ненависть и сказала ему с мольбой:

— Арналду, не делай меня несчастной! И в мольбе протянула к нему руки.

— Я тоже много страдаю, — ответил он мне, слегка смягчившись.

Так, протянув руки к Арналду, я умоляла его, плача, улыбаясь, нежная и ласковая:

— Мой дорогой Арналду, если ты мне друг, отдай мне эти письма, и, энергично обольщая его, вложила всё в мои лучшие взгляды, в мои лучшие улыбки, в мои лучшие жесты, в мои лучшие ласки. Он спорил, я настаивала, с каждым разом всё более нежно, более вкрадчиво, более умоляюще; вот уже мои пальцы перебирали его волосы, мои слёзы увлажняли его лицо, мой рот касался его лба с поцелуями из улыбок и боли. В какой-то момент Арналду, взволнованный, побеждённый, сунул руку в карман, вынул письма и, дрожа, вручил их мне. Какой радостью зажглись мои глаза и нетерпеливо, нервно, жестом утопленника я поспешно спрятала их у себя на груди. Я задыхалась, и ещё не уверенная в победе, с сдавленным горлом, затрудненным дыханием, продолжала смеяться, плакать, радоваться, целовать его благодарно, благочестиво, не понимая, что я делаю, потеряв разум от радости, что мои драгоценные письма снова со мной, я прижимала их к груди, как если бы это была моя дочь, моя свобода, спасение нашей любви!

Я сейчас не могу восстановить всё, что тогда происходило, не могу связать всё, что делала и говорила. Я была в полном изнеможении, у меня подкашивались ноги, я чувствовала себя разбитой, растоптанной, усталой.

Арналду говорил мне слова любви, множество, потоки слов! Мои ослабевшие чувства не реагировали, оглушенная, я не понимала этих слов. В моей голове звонили тысячи колоколов; и сквозь всю путаницу мыслей, одна идея была постоянной, чёткой, ясной, сильной: моя дочь! И эта идея наполняла мою душу радостью, музыкой, солнцем, озаряла меня поглощающим удовольствием, в бесконечном состоянии удовлетворения, глубоко внутреннем, утешительном, религиозном, которое я не могу выразить, про которое не могу сказать, какое оно было… и я улыбалась про себя, и закрыв глаза, вдыхала запах духов; и уставшая до крайности чувствовала, что теряю сознание, падаю в обморок, захваченная этой идеей и сильнейшей усталостью, которая убивала меня. Я прилегла на диван. Потеряла ли я сознание? Я не помню. Внезапно я очнулась. Арналду обнимал меня, обвивал меня… Я поняла всё. Вскочила. На моём лице был ужас. Я оттолкнула его. Упала. Когда пришла в себя, я была на своей кровати, рядом была служанка Эмилия, у изголовья доктор Гонсалвеш, старый друг, который мне говорил добрым голосом, улыбаясь одними глазами:

— Это нервы, это нервы…

Вот что произошло, мой Рауль! Теперь суди меня, осуждай меня, делай, что хочешь, но верь мне: я твоя, только твоя, вся твоя

Габриэла.

Примечания

1

Старое название Мапуту, столицы Мозамбика