Завтра может не быть

Анна и Сергей Литвиновы, 2021

В результате таинственного эксперимента Варвара Кононова и Алексей Данилов оказываются в 1957 году в СССР. Пользуясь своим знанием будущего, Алексей становится помощником первого секретаря ЦК КПСС Хрущева. Но высокое положение молодой человек занимает недолго. Его рассказы о крахе коммунизма в 90-х доводят Хрущева до исступления. Алексея арестовывают. В то же самое время из будущего прибывает полковник Петренко, который рассказывает Варе страшные вещи: в 2020 году в России началась череда эпидемий и катастроф. Перед Петренко стоит задача: переписать историю. А Варя и Данилов вынуждены ему помогать…

© Литвинова А.В., Литвинов С.В., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Пролог

1959 год, июнь. Москва, СССР

Своим ключом Данилов отпер дверь Вариной квартиры, и первое, что он увидел, — тело ее мамы. Женщина лежала навзничь. На лбу — красное пятнышко. Неживые глаза широко распахнуты. Под затылком растеклась лужа крови.

Наши дни. Москва, Россия

Запись сделали в начале девяностых прошлого века. Как раз тогда эти сбитые летчики, бывшие советские сильные мира сего, снова стали интересными. Разумеется, те, кто дожил. Вернее, публике они, может, и раньше были интересны — да только до перестройки никто не собирался тратить драгоценную видеопленку и труд съемочной группы, чтобы записать мемуары человека, которые гарантированно не пустят в эфир.

Но в девяносто третьем отставником, после десятка лет забвения, вдруг заинтересовались. Вот он и сидел перед объективом видеокамеры — старенький, но пряменький, в костюмчике с галстучком. На полированном столе карельской березы лежали бумаги, подготовленные к разговору — как водится в конторе, лицом вниз. А цифры в углу кадра отсчитывали дату и время, и секунды неумолимо бежали вперед, к скорой и неизбежной кончине этого бывшего советского руководителя партии и правительства: 12.02.1993; 20:34:35… 36, 37, 38…

Полковник Петренко ясно представил себе, как лихие перестроечные телевизионщики отыскивали этого полузабытого пенсионера и какой шухер царил в квартире отставника, который уже лет двадцать пять к тому времени не давал никаких интервью и все пятнадцать — пребывал в полном забвении. Как жена или прислуга мыли все и пылесосили, доставали из шкафа белую рубашечку с галстучком, продумывали, куда посадить и чем угостить журналистов. Камера у телевизионщиков имелась, судя по всему, одна и старинная, тяжеленная — планы не менялись, ракурс тоже. Лица корреспондента так ни разу и не показали, вопросы доносились из-за кадра, объектив был постоянно нацелен на героя. Лишь иногда оператор позволял себе вольность: со слышимыми щелчками приближал-удалял лицо интервьюируемого. В один из таких «наездов» стало заметно, что воротничок его рубашечки беленькой, надетой под галстучек, — потерся, посекся и выглядит жалко.

Но сам хозяин держался внушительно: четко формулировал, ясно описывал. Хотя, конечно, старческая ригидность, замедлявшая реакции, давала о себе знать. Полковник помнил, что через полтора года после записи интервьюируемый умрет. Но сейчас Петренко совершенно не интересовало то, что случилось с объектом после. Важно было, что творилось с ним до. И что он собой представляет. И сможет ли.

Интервью это полковник уже видел, да, собственно, он его для показа на совещании и готовил, поэтому мог сейчас сосредоточиться не на содержании, а на том, как товарищ держится и реагирует.

А интервьюируемый со вкусом повествовал о самом, наверное, ярком событии в его жизни: заговоре против Хрущева в 1964 году, в котором отставник принимал самое деятельное участие.

— Кто и когда впервые предложил вам присоединиться к группе по устранению Никиты Сергеевича? — наседал корреспондент.

— Многие тогда понимали, что действия Хрущева ведут партию и государство в неправильном направлении, — начал округло комментировать сбитый летчик, а Петренко вновь мысленно попенял на его велеречивость и взвешенность — тогда-то, в девяносто третьем, бог бы с ним, пусть осторожничает. Но хватит ли у кандидата решимости и жесткости в пятьдесят девятом — если судьба вдруг подарит ему, молодому, второй шанс? А если не хватит? И он не сможет? Тогда кто?

Похоже, о том же думал и нынешний начальник комиссии, генерал Марголин, и второй генерал, на одну звезду важнее, из центрального аппарата. А вот о чем размышляли те двое в цивильных костюмчиках, которые перед совещанием даже не представились? Они сидели важные, непроницаемые — однако им, судя по всему, предстояло главное: решать. Точнее, выбор все равно будет делать Сам, и никто больше, но вот от того, как эти двое доложат Папе, зависит все.

— Понятно, — небрежно кивнул один из молодых.

Повинуясь едва заметному знаку начальника комиссии, «козла-винторогого» Марголина, Петренко остановил запись на полуслове.

— Итак, вы предлагаете, — игнорируя старшего по званию Марголина и другого генерала, из центрального аппарата, напрямую обратился к Петренко второй молодой, — именно на него сделать основную ставку?

— Пока — да, на него, — ответствовал Петренко. — Да ведь других кандидатов — раз-два и обчелся. И выглядят они гораздо хуже. Однако заранее спрогнозировать, как развернется операция, вряд ли возможно. Придется принимать решение на месте.

— Значит, у вас там, в прошлом, в пятьдесят девятом году, сейчас находятся двое сотрудников?

— Сотрудник — один. Точнее, одна. Варвара Кононова, капитан. Служит в комиссии почти двадцать лет.

— Двадцать? И всего лишь капитан?

— Да, бывает недисциплинированна, за что подвергалась взысканиям. Зато умна, смела, преданна.

— А кто второй?

— Второй — гражданский, некий Данилов, ее сожитель.

— А не кажется ли вам, товарищ Петренко, что эту группу, находящуюся в прошлом, необходимо усилить? Причем лично вам?

Январь 1959 года

В Советском Союзе зимой долго не отдыхали. Первого января отоспались после новогодней ночи — и второго на работу. Фабричный — к станку, инженер — к кульману. Студент — сессию сдавать.

Да ведь и первое выходным сделали лет десять назад — в сорок восьмом. Раньше, в войну или в тридцатые, — какие там новогодние праздники! Отоспаться бы в Новый год кто живой.

Тех, кто хлебнул в своей жизни военного-послевоенного лиха, в окружении Данилова большинство. Смотрят на него, юнца сорокового года рождения, в лучшем случае снисходительно. Ропщут, чуть не вслух: мы-де на фронтах кровь проливали, в кабинетах ночи напролет при усатом батьке просиживали, а этот молокосос явился — и его сразу помощником первого секретаря сделали! Хрущева, которому шлея под хвост попала, вслух пока не хулили. Но недовольны были сильно.

Работал Данилов в державном здании ЦК на Старой площади. Имел отдельный кабинет за двумя дверьми, обитыми дерматином. И даже секретарша к нему была приставлена, Ангелина Павловна, лет сорока семи. Она, слава богу, к нему по-доброму относилась, можно сказать, по-матерински. Заботилась, чтобы он всегда сыт был, иной раз ему из столовой обед-ужин сама на подносике притаскивала или домашними пирожками подкармливала. На все даниловские расспросы отвечала совсем не свысока, а подробно, четко, обстоятельно. Насколько могла, просвещала насчет тайных извивов высокого партийного политеса.

Данилов помощь ценил, Ангелине доверял и в ней нуждался. А чтобы уравновесить явное недоброжелательство коллег по ЦК, старался поддерживать отношения со своим студенческим окружением. Просил и Вальку, и Валерку, с которыми он жил в студенческом общежитии Техноложки, звонить ему в любое время. Дал им свой домашний номер и прямой рабочий, не через Ангелину. При первой возможности приглашал их в кафе, пивную или театр — деньжата у него, по сравнению со студенчеством, появились, а «корочка» с золотыми буквами ЦК КПСС отпирала любые двери.

И еще потому Данилов нуждался в Валентине с Валерием, что просил друзей «приглядывать за Ларисой Жаворонковой». На их откровенный вопрос: почему бы, мол, ему самому с ней не встречаться и лично не приглядывать, рассказал побасенку, что у них с Лариской все сложно. Она на него обижена и сердита, но он не теряет надежды и т. п.

А что ему было рассказывать, правду — она, дескать, его мать будущая? Что через десяток с лишним лет Жаворонкова и отец должны встретиться? Зачать и родить Данилова?

И как оно все дальше будет — если он сейчас в теле своего собственного отца находится и непонятно, когда из него сможет выбраться? Как история его семьи пойдет дальше?

От этих вопросов голова у Данилова пухла. Ответов на них он не находил и потому старался гнать прочь. Одно знал определенно: девушку, которой суждено стать его матерью, бросать на произвол судьбы не следует. И раз ему ведомо будущее, он обязан ее от всяких неприятных неожиданностей оберегать.

И вот пятого января, в понедельник, ему в рабочий кабинет позвонил Валька. По прямому проводу, минуя Ангелину. Голос дружбана звучал эйфорически.

— Представляешь, старик! — орал он в трубку. — Мы сопромат сдали! Я вообще на пять баллов, сечёшь? И Валерка на «хорошо», врубаешься?

— Я в вас верил, друзья мои! — воскликнул Данилов.

Эх, ему бы их заботы: сопромат! Одно слово — студиозы. И этот смешной жаргончик шестидесятилетней давности: «сечешь», «врубился».

— Теперь жениться можно! — продолжал неистовствовать радостный Валёк. — Кстати! Совсем забыл! Твоя Лариска замуж собралась!

— Вот как? Лариса Жаворонкова? Ты уверен?

— Точняк, тебе говорю. Я ее тут встретил: ходит, вся светится. Так что упустил ты кадр.

— И кто счастливец? Кто ее избранник?

— Чувак один с Урала.

При слове «Урал» внутри Данилова словно предупредительный звоночек прозвенел, и он стал выспрашивать:

— А где мужик тот учится? У нас в Техноложке?

— В какой Техноложке! Я тебе говорю: он уралец. Взрослый мэн, вуз уже окончил.

Да, мать, перед тем как выйти за отца и стать Даниловой, была замужем. Но совсем не за взрослым и никак не уральцем.

А Валентин продолжал распространяться:

— Ехал я тут с ней в метро. Она — счастливая! Не идет — летит. И давай мне все выкладывать. Ее прям распирает. Я, говорит, в эти зимние каникулы с ним в поход пойду, на Северный Урал.

При словах о походе да на Северный Урал звоночек внутри Данилова превратился в набатный колокол.

— Мы как раз с ней в метро общались, когда она к нему ехала. Он, говорит, в Москву в командировку прибыл, встречаемся мы с ним.

— Да? Вот как? И как же того хахаля зовут? Не Дятлов ли случайно?

— Да какой Дятлов! Фамилия у него какая-то смешная. А зовут Жорой или Юрой. Георгий, короче.

— Смешная фамилия? А как конкретно?

— Ты прям как постовой вцепился! По-моему, Кривонищенко, или что-то вроде.

Данилов записал на перекидном календаре: «Кривонищенко Георгий» и рядом поставил знак вопроса.

— А какой он вуз оканчивал, не помнишь?

— Ты прям как мамочка расспрашиваешь! Зачем тебе?

— Рожу ему чистить собираюсь, — буркнул молодой человек. — Накапливаю информацию.

— Опоздал ты, брат, боюсь, совсем опоздал, — с несколько лицемерным сочувствием проговорил Валёк.

— Значит, где, говоришь, он тут, в столице, остановился?

— Реально махаться с ним будешь?

— Может, придется.

— Только я тебе ничего не говорил. Ты как будто случайно их встретил… Где он остановился, не знаю, но она сказала, что в гостинице живет. И Лариска твоя как раз к нему ехала. Еще спросила: пустят ли ее к нему в номер или это запрещено?

— Ехала-то куда?

— Вышла на конечной, «ВСХВ»^[1].

— И давно это было?

— Да вот полчаса назад.

— Это всё? Или еще чем-то меня обрадуешь?

— Э, чувак, я, вообще-то, тебя хотел позвать пивка попить, отметить, что сопромат спихнули.

— Спасибо, старина, но давай в другой раз. Я ведь на работе, и дел тут навалилось выше крыши.

— Ну, тогда бывай, ответственный, хе, работник ЦК.

Данилов положил трубку. Проживая свою жизнь в двадцать первом веке, он никогда не интересовался темой перевала Дятлова, но наслышан был. И слова Валентина о походе на Северный Урал заставили задуматься. Еще как задуматься! Да, группа Дятлова пошла как раз на Северный Урал в конце пятидесятых годов. А когда она вообще-то погибла? В пятьдесят седьмом? Или восьмом? Или вовсе в шестидесятом? Или прямо сейчас — в пятьдесят девятом?

И его будущая мать собирается идти с ними?! В поход?! На Северный Урал?!

Боже, как же сложно, когда под рукой нет Интернета! И ведь никак не проверишь информацию — если даже гибельный дятловский поход случился все-таки в прошлом, год или два назад, о нем ведь не писали советские газеты, даже словом не обмолвились.

Но, впрочем, в руках Данилова имелся могучий информационный ресурс в виде ЦК партии.

Он выскочил в предбанник. Ангелина, надев очки, печатала какую-то справку в две закладки копирки.

— Ангелиночка Павловна, — резко вопросил Данилов, — помните такой случай: группа советских туристов, студентов, погибла во время зимнего похода на Урале. Умерли все, больше десяти человек. Год назад, два или три?

— Н-нет, ничего подобного не припомню.

— А могло такое событие до ЦК не дойти?

— Да ну что вы! О чем вы говорите! Мы бы точно знали.

— Тогда, Ангелиночка Пална, я вас прошу, бросьте все. Садитесь на телефон и звоните, свехсрочно, молнией, в вузы Свердловска. И не только Свердловска, но вообще всего Уральского региона. Выясните: идет ли на эти зимние каникулы в поход студенческая тургруппа под руководством некоего Дятлова. И дайте мне, пожалуйста, телефонный справочник. Какие там гостиницы у нас есть в районе ВДНХ, то есть ВСХВ?

Ангелина — вот что значит школа! — казалось, одновременно ухитрилась сделать два дела. Одной рукой записала в рабочий блокнот установочные данные, что сгрузил ей Данилов:

— Урал,

— вузы,

— поход,

— Дятлов.

И как будто бы другой рукой в то же самое время протянула ему справочник Московской городской телефонной сети, причем раскрытым на странице, где гостиницы. Причем нужные ему в районе Выставки — «Турист», «Золотой колос», «Байкал» — загадочным образом оказались отмечены легкими карандашными галочками.

Данилов схватил фолиант и убежал. Открывая двери к себе, он слышал, как верная секретарша набирает междугородний номер. В ЦК партии уже появилось чудо-чудесное — импортные АТС фирмы «Строуджер», поэтому здесь, в единственном месте в стране, можно было звонить по межгороду не через телефонистку, а напрямую, набирая номер.

Сам же Данилов из своего кабинета принялся обзванивать гостиницы. Волшебные слова — «С вами говорят из ЦК партии» — оказывали на собеседников магическое воздействие. Он даже свою должность преуменьшал: негоже помощнику Никиты Сергеича простым гостиничным клеркам телефонировать. Представлялся: «Инструктор ЦК КПСС Данилов» — и все равно пред ним стелились.

Довольно быстро удача ему улыбнулась. Во втором корпусе отеля «Золотой колос» дежурная сказала: да, значится такой Кривонищенко, проживает в триста девятом номере.

— Он сейчас у себя? Или вышел?

— Ключ не сдавал. Значит, у себя, наверное.

— Посетители находятся у него в номере в настоящее время?

— Не могу знать. Не видела. Если хотите, могу дежурную по этажу спросить. — Да-да, в то время имелось такое чудо в советских гостиницах, как дежурная по этажу. Она восседала у лестницы или у лифта и зорко секла, чтобы вверенные ей постояльцы не роняли честь и достоинство коммуниста-комсомольца.

— Не надо, лучше сами зайдите к нему в номер и попросите, чтобы он до моего прибытия никуда не отходил. Я приеду к нему для личной беседы.

А тут и Ангелина к нему вежливо поскреблась. Данилов распахнул дверь, и секретарша доложила:

— Свердловск, Уральский политехнический. Действительно, тургруппа Дятлова собирается на Северный Урал в поход третьей категории сложности.

— Прекрасно! Телефон ректора? И секретаря парткома института?

Вышколенная помощница подала ему листочек с четырьмя фамилиями и телефонами: кроме запрошенных там значились еще председатель профкома и начальник турклуба.

— Со Свердловском разница во времени два часа. Там сейчас уже восемнадцать.

— Я в курсе. Будем надеяться, секретарь парткома привык в прежние времена допоздна засиживаться. Спасибо вам огромнейшее за помощь!

Нет, даже без Интернета можно жить. Если ты в ЦК партии, конечно, работаешь.

— И соедините меня, пожалуйста, Ангелина Пална, с секретарем парткома института.

Тоже политес, которому Данилов не сразу, но выучился: для пущего эффекта на периферию лучше звонить через секретаршу.

Минуты через три в трубке раздался вальяжный, но исполненный чинопочитания голос партийного начальника. После взаимных расшаркиваний, когда секретарь парткома всячески пытался нащупать, к добру ли, к худу ли раздался звонок из «большого ЦК», Данилов влепил в лоб:

— До нас дошла информация, что у вас собирается в туристический поход группа под руководством некоего Дятлова.

Вряд ли главный партиец огромного института ведал об этом, да и фамилию Дятлова слышал едва ли, поэтому ограничился в ответ неопределенным междометием, чем-то средним между «да-да» и «я же их предупреждал».

— Так вот, есть мнение, что экспедицию эту следует отменить, а группу — расформировать.

— Понимаю. А что такое? В чем причина?

Подставлять несчастных «дятловцев» и возводить на них поклепы Данилов не собирался, поэтому проговорил обтекаемо:

— На маршруте возможны нежелательные встречи.

— Понимаю вас, — столь же глубокомысленно ответствовал партийный чинуша, хотя ни черта, конечно, не понимал.

Данилов положил трубку, достал из шкафа свое пальто с шапкой и бросился к выходу. Конечно, партийный секретарь вуза к его звонку должен прислушаться, не может не прислушаться. С другой стороны, дисциплинка в стране успела подрасшататься. И если лет десять назад, когда жив был усатый упырь, после подобного звонка из Москвы всю группу дятловскую могли ненароком и расстрелять, то теперь, кто знает, может, и вовсе пропустят в Свердловске «сигнал» мимо ушей? Надо подстраховаться. Поэтому молодой человек бросился вниз, к машине.

Несолидно выскочил, почти бегом кинулся к стоянке. Шоферы персональных «ЗИМов», «Волг», а то и «ЗИСов» потоптывали на морозце, похлопывали руками, но курили, сбившись в кучу, и судачили. Они оглядели Данилова исподлобья — Алексея не уважали. Странно им было: чуваку положена по штату персоналка с личным водилой, а он, юнец, несерьезный оранжевый «Москвич» за собственный счет купил. Сам за рулем горбится. И моет свою тачку сам, и заправляет, и даже чинит.

Но помимо удовольствия носиться за рулем по полупустому городу, Данилов очень хорошо представлял себе, что все эти водилы из спецгаража постукивают на своих хозяев, конечно: куда ездил, по какому адресу, да о чем в салоне говорил, как о ком отзывался. А зачем Алексею такое счастье? И так, он не сомневался, все время находится под колпаком. И кабинет его слушают, и квартиру — несомненно. Может, даже в «Москвича» жучок воткнули.

Он вставил ключ в зажигание, вырулил с парковки и погнал.

Быстро долетел до круга на Лубянке — памятник Дзержинскому тут только-только появился^[2]. Пронесся по улице Дзержинского, потом по Сретенке. Светофор над Садовым горел разрешительным светом. Только в этом, пятьдесят девятом году их конструкцию начнут менять: зеленый сигнал поместят вниз, красный — вверх. Пока же все наоборот: зеленый — выше всех.

Молодой человек в «Москвиче» помчался по проспекту Мира. Четверти часа не прошло, как он миновал свой дом возле метро «Мир» (так в ту пору называлась «Алексеевская»). Дальше, казалось, — край Ойкумены. Никакого памятника покорителям космоса (в который как бы втыкался в двадцать первом веке проспект Мира) еще не существовало. За железнодорожным кольцом начинались пригороды — город Бабушкин, а потом Подмосковье: Перловка, Тайнинка, Мытищи.

Данилов остановился, не доезжая квартала до гостиницы «Золотой колос», запер «Москвичок», пошел к корпусу. И вдруг — ба, навстречу шествует его собственная юная мамочка — довольная, даже, кажется, раскрасневшаяся. Неужто посещала своего возлюбленного в гостинице? И советские церберши пустили? Разрешили пребывание в номере особы противоположного пола?

— Привет, — он подошел к ней.

Ее глаза округлились.

— Данилов? Ты что, следишь за мной?

— Конечно, слежу. А ты не знала?

— Теперь буду знать.

— Ты, говорят, любовь закрутила?

— Валентин разболтал! Вот трепло!

— Да мне, если честно, до твоей любови дела нет. Встречайся с кем хочешь. Но ты, говорят, со своим предметом в поход собралась? По горному Уралу?

— А тебе-то что? — спросила Лариса с вызовом.

— В общем-то, ничего. Но ты, по-моему, убедилась уже, что мне — будущее ведомо?

— Да, болтун ты знатный. — Девушка усмехнулась, но в ее глазах мелькнул опасливый огонек.

Данилов об заклад готов был биться, что к его предсказаниям Лариса прислушивается.

— Так вот, знаю я, что все, кто в этот поход пойдет — и возлюбленный твой по фамилии Кривонищенко, и руководитель группы Дятлов, и ты, если вдруг тоже с ними отправишься, — все вы погибнете. Поэтому я сделаю все, чтобы вы никуда не пошли. А если товарищи твои все-таки, несмотря ни на что, вдруг на авантюру решатся, я тебя прошу: ни в какой поход, да на Урал, этой зимой — ни ногой.

— Я вот не пойму, Данилов: тебе вообще до меня что за дело? Возникаешь раз в год — то хамить начинаешь, то предостерегаешь…

— А ты, Жаворонкова, считай, что я — твой ангел-хранитель. Сама посуди: откуда я знаю о тебе такие вещи, которые ты никому-никому раньше не рассказывала?

— Например?

— Например, в девятом классе ты влюбилась в своего учителя физики. А когда он продемонстрировал к тебе — после уроков, наедине — недвусмысленный мужской интерес, съездила ему по физиономии и в слезах убежала. И все твое чувство к нему как рукой сняло.

Эту историю когда-то в юности рассказывала ему мама — из педагогических, видать, соображений, чтобы он с девчонками рук не распускал. Но сейчас она вся вспыхнула, бросила ему: «Дурак!» — развернулась и кинулась прочь по улице Ярославской.

Данилов зашагал к своей машине. Кажется, все, что мог, он сделал. Все равно, конечно, надо держать ситуацию (как говорят партийные чинуши) «на контроле». И он постановил для себя, что через неделю снова позвонит в Уральский политех, только на этот раз — ректору.

И знать не знал Данилов, что не сможет он через неделю никому позвонить, никак не сможет.

Он сел за руль своего «Москвича» и покатил в сторону области. Хотелось проехаться, проветрить голову.

Ярославское шоссе в пятьдесят девятом году представляло собой скромную двухпутную дорогу: один ряд ехал в Москву, встречный — в Подмосковье. И никаких тебе пробок.

Северянинский путепровод уже открыли, ждать на переезде не пришлось, поэтому довольно быстро Данилов достиг будущего пересечения с МКАД. Дорогу еще не ввели, но уже делали под нее насыпь^[3].

Вот там-то, в тени возводящегося моста, Алексея и ждала засада.

Милицейская «Волга» с репродукторами на крыше, а в ней двое красивых фуражкиных. И почему-то сразу подумалось: это не просто случайная облава — ай-яй-яй, товарищ водитель, что ж вы так быстро едете, — а конкретно по его душу.

Так и случилось. Лейтенант чуть не наперерез машине с жезлом выскочил. Засвистел, замахал, указал: прижаться к обочине. Данилов послушно выполнил команды. Не бежать же.

Он вышел из своего «москвичонка». Здесь, в СССР, повелось: остановленный милицией шофер обязательно поднимался навстречу орудовцу. Встречал, так сказать, лицом к лицу. Лишь позже, с наступлением капитализма, в России утвердится американский стиль: водитель сидит по-барски в кресле, ждет, когда полицейский причапает.

Алексей вытащил из кармана документы. Но лейтенант, не дожидаясь, нетерпеливо спросил:

— Товарищ Данилов?

— Так точно.

— Вам придется проехать с нами.

«Ну, вот оно! Слишком хорошо все у меня складывалось: квартира, машина, должность. Так не могло продолжаться вечно. Вот и случилось».

— Куда — проехать?

— Вам все объяснят. Оставьте здесь свою машину.

— Надо, значит, надо, — дернул плечом Алексей.

Его усадили на заднее сиденье милицейского авто. Лейтенант уселся рядом. «Волга» сделала лихой разворот и понеслась назад, в сторону столицы.

Сержант за рулем включил сирену, мигалку и помчался во весь опор. Машина неслась, словно в фильме «Дело пестрых», местном блокбастере прошлого, пятьдесят восьмого года. Прохожие на улицах провожали их глазами. Небось думали: доблестная орденоносная милиция летит ловить опасного преступника.

— Я арестован? — спросил Данилов. — Задержан?

Лейтенант промолчал. Рулевой сержант тем более.

Милицейское синее с красным авто, как бы повторяя в обратном порядке и в ускоренном режиме недавний путь Данилова к окраинам, очень быстро донеслось до Садового. Но там не помчалась прямо, по Сретенке, а свернуло, как ни странно, направо. Данилов удивился: почему ушли на Садовое? Куда везут? И почему его вообще вдруг задержали? Да так странно, с милицией? Только что он был на работе, на Старой площади. Почему не там его взяли? С недавних сталинских времен повелось арестовывать без шума: по ночам или по дороге на работу. А тут такой бемц. Что за суета и спешка? И куда его везут? По идее, в одно из трех мест: либо он срочно понадобился на службе, тогда это — ЦК КПСС на Старой площади. Либо — и это лучшее, что он мог представить, — прямиком в рабочий кабинет Хрущева, в Кремль. Или — и то было худшим вариантом — в КГБ, на площадь Дзержинского. Но при всех этих вариантах сине-красная «Волга» должна была по Сретенке лететь к центру. Но нет — вот уже площадь Маяковского. Тут пока не построили никакого тоннеля. Мелькнул недавно установленный памятник пролетарскому поэту. У его подножия, несмотря на мороз, опять читали стихи — первые несанкционированные сборища, робкие ростки оттепели.

Мелькнуло старое здание «Современника» (скоро его снесут) — там народ толпился, верно, стрелял лишние билетики на спектакль-сенсацию «Голого короля» с молодыми Евстигнеевым и Квашой.

Но милицейская машина летела дальше — к площади Восстания. Повернули на Кутузовский, затем — на недавно, к сорокалетию Октябрьской революции, открытый мост и понеслись дальше, в область.

— Куда мы следуем? — нервно спросил Данилов, подделываясь под стиль милицейского протокола, оттуда и выскочило это бюрократическое словечко.

Как-то боязно сделалось. Сейчас завезут куда-нибудь в лес да шлепнут без приговора. Хотя в пятьдесят девятом году это не практиковалось. Даже в самые расстрельные времена соблюдали видимость законности: «тройка», трибунал и лишь потом — пуля в затылок.

Даниловский вопрос повис без ответа.

— Куда мы едем? — переспросил Алексей уже с нажимом. — Я ответственный работник ЦК и хочу знать!

— Да мы в курсе, — ласково проговорил лейтеха и повторил: — В курсе мы, что вы, товарищ Данилов, ответственный работник. Не волнуйтесь, скоро доставим вас по назначению.

И то, что тот ответил, и предупредительная интонация, прозвучавшая в голосе милицейского лейтенанта, и, наконец, то, что никакими наручниками его свободу не ограничили — мог ведь выпрыгнуть на любом повороте! — несколько успокоили Алексея. А вскорости они остановились на обочине, где их уже ждал огромный членовоз, впрочем, нет, это слово как обозначение автомобилей, в которых передвигались вожди, появилось в обиходе позже… То был очень большой «ЗИС», или «Завод имени Сталина» — его, равно как и автомобиль, к тому моменту еще не переименовали.

— Вылазьте, товарищ Данилов, — с дружеским участием промолвил лейтенант-орудовец. — Приказано вас передать с рук на руки.

Алексей выполнил приказ и выбрался из «волжанки». Лейтенант держался рядом, будто боялся, что Данилов дунет в лес. Сержант остался за рулем.

А из лимузина навстречу вылез незнакомый — вальяжный и владетельный мужчина лет сорока. Кажется, в коридорах ЦК Данилов его встречал и был тот чуть ли не главным помощником Хрущева: как его — какая-то фамилия древняя, старославянская — Воротынский, что ли, Шуйский, Милославский?..

Милицейский лейтенант тоже признал в товарище высокую власть, вытянулся в струнку и козырнул. Не обращая на него никакого внимания, ответственный работник — а все обличье незнакомца, не говоря об авто, кричало о том, что он работник именно ответственный, с ласковой укоризной обратился к Данилову:

— Что ж это вы творите, дорогой наш человек! Куда пропали? С работы, говорят, уже уехали. Дома не появлялись. Пришлось, натурально, в розыск вас подавать! Милицию на поиски подключать!

«Я не виноват, что у вас тут еще мобильников не изобрели», — захотелось ляпнуть Алексею.

Но в курсе ли товарищ, что Данилов — человек из будущего? Допущен ли к сей тайне? Поэтому он просто буркнул:

— А что случилось?

Вместо ответа незнакомец бросил, обращаясь к лейтенанту:

— Свободны, товарищи. Благодарю за службу, — и даже пожал ему руку.

Лейтеха-орудовец намек, что пора уматывать, немедленно понял, сел на переднее сиденье, и «волжанка», пыхнув довольно вонючим выхлопом (бензинчик тут с октановым числом «шестьдесят шесть»), бодро развернулась и понеслась обратно в Москву.

А ответственный работник с почтением сказал:

— Прошу в машину.

— Чем обязан?

— Скоро сами все увидите, что я буду предварять.

Они уселись в «ЗИС» на мягкие диваны друг против друга, причем хозяин авто предоставил Данилову блатное местечко по ходу движения, сам же уселся на холуйское, в противоположном направлении. Машина тронулась — незаметно и уверенно, словно «Бентли».

— Кофе хотите? — спросил хозяин лимузина.

— Откуда вы знаете, что я люблю кофе? — живейшим образом переспросил молодой человек.

— Да я и сам его люблю.

Он достал огромный китайский термос, расписанный цветами, отвинтил крышку и налил Алексею пару глотков черного дымящегося напитка.

По кофе Данилов здесь, в прошлом, скучал. Как и по сотовым телефонам, и по милым кафе. По капучино с латте, наконец. Здесь, в пятьдесят девятом году, никакого капучино не знали.

Хотя по большому счету Данилову грех на судьбу жаловаться. Он благодаря опытам, которые финансировал олигарх Корюкин, и собственной опрометчивости из 2017 года перелетел на шестьдесят лет назад и очнулся в октябре 1957-го в теле своего собственного отца, Сергея Владиленовича Данилова, восемнадцатилетнего студента Московского технологического института. И ничего он в тот момент не имел, кроме койки в студенческом общежитии, читательского и комсомольского билетов, стипендии в двести шестьдесят рублей и редких посылок от мамы из Энска. А теперь — не прошло и двух лет — вона как устроился! Сумел протыриться к самому Хрущеву, заставил себя выслушать, убедил в собственной полезности. Да не ради собственной выгоды, а с желанием переменить в лучшую сторону ход истории. Но вдобавок получил квартиру и личную машину в столице всего прогрессивного человечества. Мало того: единовластный владыка всей империи, Первый секретарь ЦК Коммунистической партии и Председатель Совета Министров, его, мальчишку по сути, к себе для частных и конфиденциальных разговоров приглашает, к мнению прислушивается^[4].

И эти приглашения вызывают, конечно, скрежет зубовный всего ближнего круга, того же Железного Шурика — Шаляпина и прочих Брежневых, Козловых и Сусловых.

Первое время Данилов обольщался, конечно, своим высоким положением: подумать только, под него даже особенную должность выдумали! «Личный помощник Первого секретаря ЦК КПСС по особым вопросам», надо же. Но быстро понял, по первым же косым взглядам в коридорах на Старой площади, какая он для всей камарильи кость в горле. На какой он скользкий лёд вступил. С каким удовольствием соратники «дорогого Никиты Сергеича» при случае его схарчат.

Поэтому ему следовало быть вдвойне, втройне осторожней. Стоит только оступиться, не то брякнуть, не так посмотреть — сожрут. И косточек не оставят. Подставят перед Никитой, ославят, наплетут. Да и сам предсовмина — он же кукурузник, он же Хрущ — крутенек бывает и хитер. Выскажешь что-то супротив его «ндраву» — тут же полетят клочки по закоулочкам.

Наконец прибыли на державную дачу, дальнюю — еще имелась у Никиты Сергеича, как и у трех других вождей, ближняя, прямо на берегу Москвы-реки, супротив недавно построенного стадиона «Лужники». Перед «ЗИСом» без промедления раскрыли ворота, и лимузин вкатился на территорию, а там подрулил к самым ступенькам. Хозяин авто демократично пожал руку прикрепленному сотруднику, который дежурил на первом этаже на телефоне, а потом по державной лестнице с красной ковровой дорожкой незамедлительно проводил Данилова на второй этаж. Деревянные панели, тяжелые люстры и мебель, конечно, впечатляли, но они ни в какое сравнение не шли с дачами новой русской буржуазии, что станут появляться на том же Рублево-Успенском направлении с девяностых годов двадцатого века.

Хрущев в одиночестве сидел в столовой и читал газету «Правда». Подумать только, какая умилительная картинка для придворных живописцев, всяких Герасимовых, Решетниковых и Лактионовых — дай им волю! Никита Сергеевич пока писать свои портреты не давал, но это только пока.

— Разрешите, Никита Сергеевич? — мягко, почти неслышно прошелестел спутник Данилова, съежившись и даже как будто меньше став ростом.

— Заводи, Жора. И сам ступай отсюда. С тобой потом.

Маленькие, умненькие глазки хитренького поросенка на лысом челе первого секретаря смотрели испытующе и вроде бы добродушно. Но Данилов не сомневался: за ними — редкостные хватка, воля и хитрость. И добродушный, якобы отеческий тон руководителя нисколько не мог его обмануть. Им, тоном этим, нисколько не следовало обольщаться.

— Нашли тебя? Ну, пойдем, побродим, побалакаем. Здесь, в стенах, все подряд болтать нельзя. Думаешь, я не знаю, что даже самого Хозяина Берия писал? Конечно, писал! И меня теперь. Шурик Железный и пишет, гаденыш, хоть кол ему на голове теши.

Железного Шурика, которого упомянул Никита Сергеевич, — Александра Шаляпина — только что назначили главой КГБ.

Сложно у них тут всё, при социализме.

Никита Сергеевич взял каракулевую папаху, надел драповое пальто с каракулевым же воротником и покатился стремительным колобком впереди Данилова. Вышли на воздух. Первый секретарь был полненький, а росточка маленького. Алексей возвышался над ним едва ли не на две головы. Шажок у премьер-министра был мелкий, но быстрый, требовалось поспешать, чтобы рядом с ним держаться. Он и вел — по дорожкам, затейливо проложенным среди настоящего леса, окружавшего партийную дачу, и заботливо расчищенным обслугой от снега и льда. За ними увязался было один охранник, но Хрущ сделал знак: отстань, мол.

— Давай, Алеша, рассказывай, — по-отечески начал владыка мира и социализма и даже ручкой Данилова похлопал — по плечу не получилось, высоковато для него, вышло по талии. — Знаю, щадишь ты меня, старика, не все докладываешь. Вот теперь давай поведай мне: как я в будущем власти лишусь.

— Так ведь мы же все делаем, — с жаром воскликнул молодой человек, — чтобы ничего подобного не произошло! Вот выведем вас, Никита Сергеич, на всеобщие выборы, сделаем первым президентом СССР — и никто больше, никакие политические недруги не смогут сместить. Только народ! А народ вас любит. К тому же у нас, в будущем, говорят так: важно не как голосуют, а кто считает. А считать — мы будем.

— Ты давай, Алеша, не увиливай, — жестко проговорил персек. — Сказали тебе: доложи, как меня сняли, — так докладывай.

— Это еще не скоро произойдет. В октябре тысяча девятьсот шестьдесят четвертого. Через пять лет с гаком.

— Не увиливай.

— Как снимать, вы же, Никита Сергеич, сами и отработали, — сдерзил Данилов. — В пятьдесят седьмом, когда Маленков-Каганович-Молотов — и примкнувший к ним Шепилов — вас пытались сместить. Все так же будет. Соберут в октябре шестьдесят четвертого пленум ЦК. Все выступят по очереди, какой вы плохой. И проголосуют — единогласно, против вас, Никита Сергеевич. Большинство членов ЦК будут заранее подготовлены. С ними предварительную работу проведут.

— А кто закоперщиком будет?

— Да много их, заговорщиков, окажется. И Подгорный, и Брежнев…

— Брежнев! Этот холуй, весельчак, пьяница!.. А что же КГБ, армия, охрана моя? Неужели никто меня не поддержит?

— А с ними тоже поработают заранее. Все против вас выступят. И Шаляпин, ваш «Железный Шурик», и Семизоров, на тот момент председатель КГБ, и Малиновский, министр обороны. Если говорить прямо: все вас предадут.

— Как? И никто даже на пленуме за меня не заступится?

— Ни один. Все будут вас поносить. И Суслов, и Полянский, и Шаляпин, и Подгорный. Один только Микоян промолчит.

— И на том Серго спасибо, — кисло усмехнулся первый секретарь.

Предсовмина выглядел растоптанным. Еще бы — выяснить, что на старости лет у него не останется ни единого друга; ни один из тех, кто вылизывал его и униженно кланялся, не преминет вонзить кинжал в спину — да, это был удар.

— Спасибо, что не арестуют вас, не сошлют и не посадят. Будете жить на дальней даче, под Москвой, с семьей, детьми. Аджубей только, зятек ваш, от вас отвернется.

— В его подлом характере я никогда не сомневался. А проживу-то я сколько?

— Вас в семьдесят первом году не станет, Никита Сергеевич.

— Вроде долго еще. А все равно — мало.

— Если от власти не отойдете и все возможности кремлевской медицины будете пользовать — дольше проживете.

— Да, двенадцать лет впереди! Сколько я мог бы сделать еще — на благо страны и человечества — да, Алеша?.. Скажи: а без меня что со страной-то будет?

— В октябре шестьдесят четвертого провозгласят, что настает, дескать, в СССР коллективное руководство. Брежнева сделают первым секретарем ЦК, впоследствии он себя в генерального переименует, Косыгин будет председателем Совета Министров, Подгорный возглавит Верховный Совет.

— Вот ничтожества!

— Только все равно опять начнется единоличное правление. В России, видать, иначе невозможно. Брежнев всю власть к рукам приберет.

— Брежнев! Станет лидером такой страны! Подумать только! Да как можно допустить?! Ничтожный ведь человек! Алкоголик! Бабник!

— Так и будет все в СССР тянуться через пень-колоду, пока Брежнев не помрет. Реформы Косыгина быстро свернут, станут на вооружения кучу денег тратить, с американцами мериться, у кого боеголовка крупнее. Народ все хуже и хуже станет жить — в провинции вообще ничего не купить, кроме хлеба и крупы перловой. А Брежневу все трын-трава, ему лишь бы охота да медсестры. И награждать его станут: орден Победы дадут, четырежды Героя Советского Союза…

— Р-растреляю подлеца! Прям завтра!

— Не торопитесь, Никита Сергеевич. Лучше известный и старый враг, чем новый-неизученный… А Брежнев у власти до восемьдесят второго года дотянет.

— Восемнадцать лет! Однако!

— Он страну до ручки-то и доведет. Алкоголизм станет нормой жизни. А из областей: Калининской, Тульской, Владимирской — в Москву за продуктами станут ездить, у них-то совсем голяк будет. Да что говорить! Я в восьмидесятые годы в городе Энске жил, и хоть у меня папа директор завода был, я-то видел, как там народ бедовал: ни поесть, ни одеться. Поэтому, знаете, когда в восемьдесят пятом к власти в стране Горбачев пришел — молодой, энергичный генеральный секретарь, все его сначала с восторгом встретили. Он за реформы взялся — гласность, это типа как оттепель, плюс перестройка народного хозяйства. Да только, видать, поздно уже было. Все и посыпалось. Страны народной демократии самостоятельности захотели. Берлинскую стену разрушили. Мы войска из ГДР вывели, и она в состав ФРГ вошла. И в Польше, Чехословакии — везде! — к власти капиталисты пришли. А потом и Советский Союз рассыпался на отдельные государства. Независимые Украина, Грузия, Белоруссия, Казахстан… Да все не просто так! Россия с Украиной и Грузией сейчас враждуют, Армения с Азербайджаном — настоящие войны между собой вели.

— Врешь! — вдруг исступленно прокричал первый секретарь. — Не может этого быть! Врешь ты все!

Они шествовали на максимальном удалении от дома вблизи от бетонного забора, окружавшего дачу. Данилов увидел, как зашевелились ветки гигантской ели метрах в тридцати и оттуда выступил, ушки на макушке, сотрудник в сером.

— Ох, Никита Сергеевич! Вы же понимаете: я, чтобы вам потрафить, мог бы рассказывать, как все сладко да ладно, но что поделаешь, если так сложилось?

— Тогда скажи: где и в чем мы ошиблись? Что поправить можно? Прямо сейчас? Пока я во власти и в силе?

К подобному разговору Данилов давно готовился. Даже какие-то прикидки делал, в тетрадочку формулировки записывал.

— Знаете, Никита Сергеевич, когда Советский Союз в девяносто первом распался, всю власть капиталисты заполучили, буржуины настоящие. Приватизировали — ну, то есть хапнули, иными словами, — все средства производства: металлургические заводы — Норильский никель, Красноярский алюминиевый, нефтяные и газовые месторождения, трубопроводы, другие предприятия, вплоть до земли. И те, которые стали их хозяевами — я до сих пор удивляюсь! — вроде раньше обычными советскими людьми считались, пионерчиками, комсомольцами, а сейчас буквально от жира лопаются. Яхты у них стометровые с вертолетными площадками и бассейнами, самолеты личные, замки стокомнатные. Футбольными командами они владеют и стадионами — «Спартаком», к примеру, питерским «Зенитом» и ЦСКА…

— Да как вы там, в двадцать первом веке, терпите это?! Давно пора поднять революционное восстание!

— Как терпим? А что делать? На их стороне — Росгвардия, оснащенная, вооруженная, с дубинками и газом слезоточивым.

— Возмутительно! Куда вы страну завели!

— Да не только мы, Никита Сергеевич! — в сердцах проговорил, забывшись, Алексей. — Мы-то ведь — что решали? Мы — простой народ. А вы — руководитель. Не с вас ли все началось?

— С меня?! — взревел Никита. — Да я что сделал-то?

— Вот именно! Ничего вы, Никита Сергеич, пока не сделали, чтобы Советский Союз улучшить после сталинской стужи, его исправить. Все у вас невпопад: догоним США по молоку и мясу, засадим все поля кукурузой, на Кубу ракеты отправим!

В сей момент Данилову показалось, что первый секретарь/предсовмина ударит его. Или вызовет охрану. Во всяком случае, Хрущев побагровел, что твоя свекла, или, как он сам по-южнороссийски выражался, «бурак». Маленькие глазки кровью налились, и казалось, вот-вот его круглое тельце разорвет от злости. Но он сдержался. В очередной раз — не дал волю своему бешенству.

— Что же ты предлагаешь, стручок? — с ядовитой презрительностью промолвил хозяин советского мира.

— Знаете, Никита Сергеевич, ведь в будущем не только ужасы имеют место, но и прекрасные вещи. Например, Россия снова стала импортировать зерно — да в больших количествах. А ведь в шестьдесят третьем году вы, Никита Сергеевич, чтоб народ прокормить, на Западе за золото пшеницу покупать станете. И ваши преемники, тот же Брежнев, — эту практику продолжит. А мы в двадцать первом веке сами справляемся. И знаете почему?

— Ну?

— Потому что крестьянина освободили. Раскрепостили. Колхозы закрыли. Сказали людям: столько земли бери, сколько сможешь обрабатывать. И никто никому не советует, не указывает: где и что сажать-сеять. Кукурузу там или рожь.

Алексей заметил, что лицо советского руководителя снова наливается кровью, но решил: а плевать, не буду молчать, семь бед — один ответ, выскажусь начистоту. И продолжал:

— И с мясом-курицей-яйцами-молоком — точно так же никаких у нас проблем. Потому что нет дурацких ограничений, как при Советском Союзе: только одну корову держать. Или участок подсобный — всего шесть соток, а дом поставить можно лишь тридцать шесть квадратных метров. У нас — если ты фермер и есть силы и желание: хоть сто бычков на откорм бери и кормовые сажай, какие сочтешь нужным, не обязательно кукурузу, хоть на ста гектарах — земли в России много!

Хрущев слушал, багровел, но не перебивал. Они шествовали по дорожкам, удалившись от главного здания дачи, по настоящему заснеженному лесу.

— Так же и с малым бизнесом в городах. Ну почему б вам не разрешить парикмахерские частные? Кафе? Магазинчики? Мастерские? Почему у вас за все государство отвечает? И за сталь, и за столовые? И за газ, и за пиво? Ну, разгрузите вы его, государство! Отдайте всякую мелочь частнику!

— Да как же ты не понимаешь?! — громовым голосом заорал тут первый секретарь. — Вот с этого самого частника — реставрация капитализма и начинается! Сегодня мы мастерскую разрешим, а завтра мелкобуржуазный уклад все пожрет! И не заметим, как те буржуи появятся, о которых ты буровишь, на яхтах стометровых!

— Тогда вам вообще ничего менять не надо! Наоборот, вернуть все, как при Сталине! Не туда посмотрел — расстрел! Не то сказал — каторга!

— А ты меня усатым-то не пугай! — продолжал свирепеть Хрущев. — Я с ним двадцать лет работал — не испужался! Моду взяли! Ты мне своей дилеммой в морду не тыкай! Ишь! Или свободу через край — или расстреливать! Партия сама разберется, без ваших скользких указаний, ревизионизьмом попахивающими, как нам коммунизьм строить!

— Да не строите вы его! — в сердцах вскричал Данилов. — Губите вы саму идею коммунистическую! И страну — тоже!

— Хватит! — окончательно рассвирепел персек/предсовмина. — Ишь, нашелся! Кликуша! Оппортунист! Убирайся! Не желаю слушать тебя!

— Ладно. — Данилов пожал плечами. — Тогда до свидания. — Развернулся и по расчищенной дорожке отправился к выходу с дачи.

Хрущев, он чувствовал, смотрит ему вслед — однако окликать тот не стал.

Потом еще пришлось просидеть с час, не меньше, в домике для охраны у ворот — пока ребята в штатском вели тихие переговоры по телефону: куда его и кому везти — пешком с дачи первого секретаря не уходят. Наконец подали, согласно явно понизившемуся статусу, «волжанку» М-21. Водила, молчаливый и настороженный, повез Алексея через город — западную часть МКАДа только начинали строить. По пути молодой человек старался не думать, что будет дальше. Слегка хлебнувши советских порядков, он понимал, что после ссоры с первым секретарем с ним может случиться все что угодно. Но все-таки надеялся на лучшее. Хрущ — он гневлив, но отходчив. И вроде не злопамятен.

На пересечении Ярославки с будущим МКАДом он распрощался с водителем «Волги» и пересел в свой морковный «москвичок», сиротливо стоявший на обочине. Завелся, поехал к себе домой на «Алексеевскую». Зарулил во двор, припарковался. И сердце у него упало, когда, подойдя к подъезду, он оказался окружен тремя угрюмыми хмырями в пальто с цигейковыми воротниками:

— Гражданин Данилов? Вам придется проехать с нами.

Советская печать:

Вперед, к новым победам коммунизма! (Встреча товарища Н.С. Хрущева с избирателями Калининского избирательного округа гор. Москвы)

Взоры миллионов англичан обращены к Москве.

Заглянем в завтрашний день «…Большие выносные экраны телевизоров можно будет повесить на стене, как картину…»

О движении третьего искусственного спутника Земли.

Посещение Премьер-Министром Великобритании Г. Макмилланом Большого театра Союза ССР. «…Находящиеся в Москве с официальным государственным визитом Премьер-Министр Великобритании Гарольд Макмиллан, министр иностранных дел Селвин Ллойд и сопровождающие их лица 25 февраля смотрели в Государственном Академическом Большом театре СССР балет С. Прокофьева «Ромео и Джульетта». На спектакле в центральной ложе, которая была украшена государственными флагами Великобритании и СССР, вместе с английскими государственными деятелями были Председатель Совета Министров СССР Н. С. Хрущев, Заместители Председателя Совета Министров СССР Ф. Р. Козлов, А. И. Микоян, А. Н. Косыгин, министр иностранных дел СССР А. А. Громыко…»

Примечания

1

Сейчас «ВДНХ», переименована в декабре 1959 года.

2

Памятник основателю ВЧК Дзержинскому (скульптор Е. Вучетич) на одноименной площади, перед зданием КГБ, был установлен 20 декабря 1958 года. В августе 1991-го, после провала путча, его снесли. В настоящее время скульптура находится в парке «Музеон».

3

Первая очередь МКАДа, восточная, от Ярославского до Симферопольского шоссе, откроется 22 ноября 1960 года.

4

Подробнее об этом — в предыдущем романе Анны и Сергея Литвиновых из серии «Агент секретной службы» — «Успеть изменить до рассвета».