Биография smerti

Анна и Сергей Литвиновы, 2008

Таня Садовникова получила предложение, от которого не смогла отказаться, – отправиться в расположенный высоко в горах особняк, чтобы помочь его хозяйке, миллионерше Марине Холмогоровой, написать автобиографию. Книга обещает стать бестселлером: Холмогорова, девочка из бедной семьи, некогда жившая в каморке при кладбище, сейчас входит в десятку самых богатых людей страны. Как и положено преуспевающей бизнес-леди, она авторитарна, жестока, да и порядки в ее особняке странные: телефонная связь отсутствует, а обитателям дома категорически запрещено выходить из своих комнат, едва наступает ночь. Марине Холмогоровой действительно есть кого бояться. Муж ее ненавидит. Единственный сын – презирает. Друг детства покушается на ее бизнес. А заместитель – откровенно обкрадывает. И все они только и мечтают о том, чтобы откровенная книга Холмогоровой не увидела свет…

Глава 3

Валерий Петрович

Падчерица позвонила утром. Веселая, пищит восторженно, как в три годика, когда он ее впервые в зоопарк вывел:

— Представляешь, Валерочка?! Я тебе с настоящего спутникового телефона звоню! Он такой огромный, как старые мобильники были… Ой, у меня тут все классно! Роскошная комната, приятные люди, а природа просто сумасшедшая! Сегодня во двор самый настоящий орел прилетал, или гриф… В общем, здоровущая такая птица!

Голос падчерицы звучал абсолютно беззаботно — как и подобает девушке, проводящей время на роскошном курорте. И маму, Юлию Николаевну, Татьяне, безусловно, удалось бы ввести в заблуждение. Но Валерий Петрович сразу почувствовал: восторги показные. Девочка явно нервничает.

— Ты сейчас не одна? — коротко спросил он:

— Конечно! — жизнерадостно откликнулась Татьяна. И, не сбавляя бравурного тона, добавила: — Но здесь чрезвычайно приятные люди, и обстановка самая доброжелательная, и ты не волнуйся: все у меня хорошо!

Звучало настолько оптимистично, что Валерий Петрович сразу занервничал.

Таня уже давно сама себе хозяйка, занимает серьезную должность, живет в отдельной квартире, приезжает в гости на собственной машине, причем год от года автомобили становятся все роскошней. И усвоила по отношению к пенсионеру-отчиму несколько снисходительный тон, постоянно норовит подкинуть ему, старику, тысчонку-другую «на сигареты».

Только Татьяна для Валерия Петровича так и осталась ребенком. И он считал своим святым долгом оберегать ее от историй, в которые девушка постоянно влипала.

Затея с поездкой в Красную Долину полковнику запаса Ходасевичу не понравилась с самого начала. Что за блажь: брать отпуск на привычной, с хорошей зарплатой, а главное, абсолютно безопасной работе ради того, чтобы написать биографию какой-то выскочки-бизнесменши?

— Как ты не понимаешь, Валерочка? Зато я сразу с кредитом на машину рассчитаюсь! И за квартиру будь здоров сколько заплачу! — объясняла Татьяна.

Полковник в ответ лишь вздыхал. Залезть глубоко по уши в два серьезных кредита было очередной авантюрой падчерицы. Увы, девушка она совершеннолетняя, согласия опекунов в банках не потребовали. А совета Татьяна не спросила, провернула все тихонько. И пригласила маму с отчимом сразу на новоселье.

Квартира действительно оказалась роскошной. Ходасевич в подобных прежде лишь в Европе бывал. Когда доводилось общаться, по долгу службы, с тамошним истеблишментом. Кухня с огромным эркером, просторная ванная, светлый холл, уютная спальня, стильная гостиная…

— Господи, сколько же это все стоит? — ахнула мама.

— А сколько бы ни стоило… Заработаем! — бесшабашно откликнулась Татьяна.

Но полковник все-таки настоял, чтобы падчерица показала ему кредитные договоры. И, конечно, пришел в ужас: и от огромности сумм, и от величины процентов.

— Ты хоть понимаешь, что теперь на целые десять лет в кабалу попала? — упрекнул он Татьяну.

— А что было делать? — пожала плечами та. — Без процентов в долг нынче не дают, а богатого любовника у меня нет.

— И очень жаль, что нет, — припечатала Юлия Николаевна. — Давно бы, с твоими-то данными, могла завести. И каталась бы теперь, как сыр в масле.

Валерий Петрович изумленно взглянул на экс-супругу. А Таня ехидно поинтересовалась:

— И что ж ты мне все детство мозги лечила? Мол, замуж надо выходить по любви да не в деньгах счастье…

Но Юлия Николаевна в пикировку вступать не стала. Грустно склонила голову:

— Просто жаль мне тебя, Танюшка… Не девочка уже, а до сих пор бесхозная. Все сама и сама. Опереться не на кого.

— Ну ладно тебе, мам! — надменно поджала губы та. — Не бесхозная, а свободная.

Но в глазах ее, Валерий Петрович заметил, мелькнула тогда тоска…

Может, в богатом доме госпожи Холмогоровой для Татьяны как раз и найдется подходящая пара?

И полковник осторожно спросил:

— А что там у вас за люди? Есть тебе с кем провести свободное время?

— Свободного времени у меня почти нет, — слегка сбавила жизнерадостный тон Татьяна. — Только ночью, с двенадцати до шести. Тут, представляешь, в это время обязательный сон, даже из своих комнат выходить нельзя. А так я в основном занята. Мы или с Мариной Евгеньевной беседуем, или я за компьютером. Ну, может, иногда по саду прогуляюсь или в бассейне поплаваю.

Сад, бассейн, работа — все это успокаивало. Но червячок сомнения все равно точил.

…Про Марину Евгеньевну Холмогорову полковник попытался выяснить еще до Татьяниного отъезда. Тщательно изучил всю информацию, что имелась в открытом доступе. Никакого криминала не нашел (а незаконная приватизация и неуплата налогов в России преступлениями не считались). В том, что богатейка захотела собственную биографию написать, тоже ничего необычного не было. Мало ли, какие у новых русских причуды?

— А почему ты со спутникового телефона звонишь? — поинтересовался полковник у падчерицы.

— Да потому что горы тут, мобильники мертвые, — хмыкнула Таня. — Ближайший передатчик в Красной Долине, отсюда тридцать верст. Поеду вместе с Мариной Евгеньевной в долину — позвоню со своего. Но ты мне можешь сюда, на спутниковый, звонить. Запиши номер…

Что ж, можно понять и смириться.

Но едва Валерий Петрович положил трубку, сразу сердце закололо. А сердце у него — вещун. Когда с его девочкой действительно все в порядке, никогда не болит.

Полковник закурил, жадно втянул сигаретный дым. Колотье, на удивление, прошло. А он добил до фильтра любимый болгарский «Опал» — и немедленно набрал номер куратора, полковника Ибрагимова.

Ходасевич старался не расходовать хорошее отношение шефа на личные дела, но после разговора с нарочито бодрой Татьяной ничего другого просто не оставалось.

Когда коллега откликнулся хмурым «Ибрагимов слушает», Валерий Петрович попросил:

— Не в службу, а в дружбу. Проверь по нашим каналам: что там есть на одного человечка — Холмогорова Марина Евгеньевна.

Таня

Во второй раз за день Холмогорова нарисовалась совсем некстати — Таня после сытного обеда лежала в ванне. Луковый суп, морской окунь, тушенный в соусе из лаймов, и малиновое желе ее разморили — девушка задремала в пенной воде. А проснулась от невежливого, прямо в ухо, кашля. Испуганно встрепенулась, открыла глаза: Фаина, вездесущая домоправительница. Стоит, губы скорбно поджаты — вроде как возмущается, что некоторые в рабочее время в теплой водичке нежатся. А ведь Таня точно помнила: щеколду в ванной комнате она, конечно, не защелкивала, но дверь в свою комнату заперла.

— Как вы сюда попали? — буркнула она.

— У меня есть дубликаты ключей, — не смутилась экономка.

— А постучать вам в голову не пришло? — подняла бровь Татьяна.

— Я стучала, вы не откликнулись.

— Хамишь, тетя! — вырвалось у Садовниковой.

— Вы — на работе, и я — на работе, а Марина Евгеньевна велела мне срочно вас найти, — пожала плечами Фаина. Экономка взглянула на часы: — Через пять минут она ждет вас в столовой.

«А говорила, что только вечером дома появится», — пронеслось в голове у Татьяны.

Из ванны она вылезала злая, как сто чертей. Пусть и работала всю жизнь «под начальником», но с подобными самодуршами еще не сталкивалась. Понятно, конечно, что рабочий день ненормированный, в любое время могут вызвать, но хоть за полчаса-то предупредить можно!

Однако бунтовать, сочла Таня, пока рано. Проще подстроиться. Она быстро натянула джинсы, майку, кое-как пригладила мокрые волосы — и пулей ринулась в гостиную. Опоздала всего на пару минут, а Холмогорова все равно встретила ее недовольным взглядом. Гневно притопнула каблучком — на сей раз она была при параде, в костюме и на высоченных шпильках:

— У меня окно всего на полчаса, а вы заставляете себя ждать.

Извиняться Татьяна не стала, только голову опустила. Подумала: «А станет наезжать дальше — пошлю ее, и дело с концом».

Впрочем, Марина Евгеньевна тут же сменила пластинку. Безо всякого перехода произнесла:

— Скажите, у вас в гардеробе мини-юбки имеются?

— Что-о?! — опешила Татьяна.

— Вы с собой короткие юбки привезли, или надо кого-нибудь за ними в Сочи отправить? — нетерпеливо повторила бизнесменша.

— Привезла, но…

— Сегодня вечером обязательно наденьте, — приказала Холмогорова. — Ну, и остальное, все, что положено: высокие каблуки, макияж. У нас будет небольшой прием. Нужно выглядеть красиво.

Ни фига себе требования!

— Насчет приема поняла, — криво усмехнулась Татьяна. — А вот по поводу короткой юбки — не очень…

— Господи, ну что ж тут непонятного? — фыркнула бизнесменша. — Я заметила: у вас вполне приличные ноги, а вы их все время под штанами прячете.

— Разве это не мое право?

Холмогорова будто не услышала, продолжила:

— Приедет один мой старый приятель, а он до женских ножек охоч. Уж порадуйте его, будьте любезны…

Таня просто ушам своим не верила. Получается, ее не только для того, чтобы биографию писала, наняли? А за сто тысяч евро придется еще и каких-то старых козлов ублажать?

Но не зря Холмогорова — миллионерша и одна из самых успешных в стране женщин. Соображает быстро и просчитывает на пару ходов вперед. Едва Татьяна рот открыла, чтоб возмутиться, как Марина Евгеньевна произнесла:

— Ой, Танечка, только не надо делать такого лица! Вас никто в проститутки не рядит. Понадобилась бы мне продажная женщина — я ее в любой момент из Сочи вызову. И уверяю, это будет куда дешевле. По сравнению с вашим-то гонораром…

Сбавила тон до тихого, заговорщицкого. И даже на «ты» перешла:

— Сама, что ли, не знаешь: мужики — они козлы. Любят все яркое. И сиськи там, ножки… Чем из большей грязи вылез — тем большую красоту подавай. Да на халяву!

— И кому надо… показывать? — хмуро ухмыльнулась Татьяна.

— Большой человек. По моим данным, уже миллиардер, — с готовностью ответила хозяйка. — Сегодня вечером у нас в гостях будет. Убудет от тебя, что ли, если он поглазеет?

И даже не знаешь, что ответить на подобную откровенность. Скажешь: «Не убудет», — получится, пошла на поводу. А кричать, что нет, мол, назло явлюсь в джинсах, — тоже как-то глупо…

Татьяна нужных слов подобрать не сумела, промолчала. А Холмогорова продолжила:

— Значит, договорились. Тогда — давай к делу. Включай диктофон.

Садовникова исполнила приказ, а бизнесменша лукаво улыбнулась и произнесла в микрофон:

— И вот еще что… Это сейчас мой сегодняшний гость — круче не придумаешь. Самолеты, яхты, девки у него одна другой дороже. А видела бы ты его… — Холмогорова сделала секундную паузу, — тридцать два года назад. Слушай внимательно, расскажу. Пусть читатели знают, откуда миллиардеры берутся…

* * *

Когда Маринка перешла в четвертый класс, из дворницкой их с мамой поперли. На первом этаже Красного дома работал продуктовый магазин, и вот он и затребовал полуподвальчик под складские нужды. С работы, правда, маму не выгнали — наоборот, сулили зарплату прибавить, на целый червонец. Только, мол, не уходи, не оставляй двор без уборки. Однако новую квартиру предоставить не смогли.

Мама попробовала торкнуться на пару заводов-фабрик, где давали общаги, но ей везде отказали. Кому нужна сотрудница в возрасте за сорок, без образования, да еще и с ребенком? А снимать бессмысленно — за самую жалкую комнатуху просили больше половины дворницкой зарплаты. Только и оставалось, что возвращаться в родной поселок, ведь там хотя бы жилье имелось. Да и дочкины хвори чудесным образом прошли — врачи обещали, что девочка теперь в любом климате выживет.

Но Маринка уже успела полюбить городок N всеми фибрами души и умоляла мать:

— Давай останемся!

— А жить на пляже будем? — пожимала плечами та.

— Да хоть и на пляже: сейчас тепло! — запальчиво отвечала дочка.

— Не болтай, — отмахивалась мама.

Ее глаза уже шарили по скудной обстановке дворницкой: что из небольшого количества нажитого барахла оставить, а что — упаковать с собой.

— Сходи в мебельный, притащи коробок. Потихоньку собираться будем… — велела она дочери.

Маринка послушно выбежала из дворницкой. Но отправилась, конечно, не в мебельный. Хоть и мала еще, но упрямства ей не занимать. Не дождетесь, чтоб она своими руками коробки тащила, отъезду способствовала…

Вместо магазина пошла в свое любимое местечко — в парк аттракционов. В их поселке-то ничего даже близко похожего не имелось — одни примитивные малышачьи горки во дворах. А здесь — и цепочная карусель, и лопинги, и «Ромашка», и колесо обозрения… А самый писк, конечно, — аттракцион с гордым названием «Автодром». Там настоящие двухместные автомобильчики, на которых можно и разгоняться, как вихрь, и сталкиваться с другими гонщиками, и врезаться в стены.

Удовольствие дорогое — целых двадцать копеек за пять минут, но Маринка с Инкой иногда себя баловали (в основном, конечно, за Инкин счет). Причем Инна, хотя и платила за билеты, бразды правления обычно отдавала в руки подружки. Сама сидела на пассажирском сиденье и во время особо опасных виражей громко визжала.

Но сегодня Марина явилась в парк одна и на любимые машинки могла лишь глазеть — денег не имелось даже на газировку из автомата.

День был будний, и народу в парке почти не оказалось. На цепочной карусели визжали катавшиеся под присмотром мамаш совсем мелкие девчонки. Могучие качели-лопинги вкупе с «Ромашкой» стояли пустыми. Автодром же осаждала компания пацанов — довольно больших, лет по двенадцать, если не старше. Форсили по-страшному: все — с сигаретками, матерятся, харкают. Но ездили, опытным глазом определила Маринка, хреново: шуму и аварий много, служитель замонался в мегафон ругаться, а скорость черепашья, похоронные автобусы и то быстрей ездят.

Маринка стояла за ограждающей автодром решеткой, жадно следила за горе-гонщиками, а во время особо жалких виражей не могла сдержать усмешки. Один раз и просто в голос рассмеялась.

И, конечно, нарвалась. Время катания в очередной раз истекло, машинки встали, и пацаны — вместо того, чтоб взять билеты по новой, — дружной кодлой двинули к ней.

Сердце трепыхнулось: парней — четверо, она — одна. А защиты никакой — не мамашек же с малышами просить, чтоб помогли… Но взгляд постаралась изобразить самый независимый. Лучше по шее получить, чем жалобным голоском молить о пощаде.

— Эй, ты! — окликнул ее самый рослый парень. — А ну, подойди!

Кажется, все четверо ждали, что девчонка бросится наутек. Однако Марина, наоборот, сделала несколько бесстрашных шагов им навстречу. Прищурилась. Выплюнула сквозь зубы:

— Че надо?

— Еще и шипит! Гадючка! — усмехнулся пацан.

Его приятели верноподданнически заржали.

— Лучше гадючкой быть, чем ужом, — буркнула в ответ Марина.

— Чего-чего? — не понял парень.

«Дурак ты, — мелькнуло у нее. — Не спрашивать надо, а в рожу бить».

И почти совсем бесстрашно вслух произнесла:

— Да я говорю, ты на себя посмотри. Знаешь, ты кто? Вроде тоже змея, но недоделанная.

«Если ошиблась насчет него — щаз в морду даст. Сразу».

Но повезло: похоже, на благородного нарвалась. Потому что драться парень не стал, а наоборот, расплылся в улыбке и беззаботно спросил:

— А почему недоделанная?

— Да потому что уж больно хреново водишь, — отрезала она. — Тебе не на автодром надо, а в похоронный автобус!

Сказала и на всякий случай руку к голове подняла. Чтоб, если противник вмажет, хоть на лице синяков не было.

А главарь лишь беззлобно ругнулся:

— Щаз договоришься, сопля!

Но даже не замахнулся. А один из его спутников хохотнул:

— Насчет похоронного — это она в точку!

И компания вновь дружно заржала — теперь уже, к Маринкиной радости, над своим главарем.

— Вы тупычи, — весело откликнулся главный. — Похоронники, чтоб вам знать, быстрей любого таксиста носятся. Платят-то по часам! Дядь Миша один раз так гнал, что у него аж покойник из гроба вывалился.

И неожиданно протянул Маринке руку:

— Я — Матвей.

— А я — Марина. — Она вложила в рукопожатие все свои накопленные под южным солнцем силенки.

И заметила: они с Матвеем — будто из одного колхоза. Одеты одинаково, штаны у обоих от старости аж светятся, шлепки грошовые, мэйд ин фабрика «Богатырь», и руки все в царапинах, а под ногтями — устойчивый черный траур.

— Чего сама-то не катаешься? — кивнул в сторону автодрома Матвей.

— Денег нет, — пожала плечами Марина.

— А аскать слабо́? — усмехнулся он.

— Чего?

— У людей попросить.

И он писклявым голоском затянул:

— Простите, пожалуйста, вы мне не поможете? Мамка сегодня на сутках, а я ключи забыл… жрать хочется, аж живот подводит…

— И чего — дают? — заинтересовалась Марина.

— Да почти все! — заверил новый знакомый. — Особенно, если парня просишь, когда он с девчонкой. Жлобом-то показаться западло!

— Прикольно, — оценила Маринка. — Попробую.

— Пробуй, — хмыкнул Матвей. — А половину будешь мне отдавать. За идею.

И предложил:

— Хочешь пока с нами кататься? Пассажиров-то садить бесплатно можно…

Но Марина отказалась:

— Не, лучше постою. Пассажиркой мне западло.

И просияла, когда Матвей благородно протянул ей двадцать копеек на собственный билет…

Потом они все вместе пошли в кафе-мороженое, и за нее снова заплатил Матвей. А после — толпой шлялись по Набережной, и она, к одобрению компании, всего за полчаса нааскала целый рубль, который и потратили на газировку с пирожными-«языками». Когда на городок опустился вечер, Матвей распрощался со своими корешами и проводил Маринку прямо до самого дома.

— Ты классный, — сказала она на прощание. — Жаль, что мы уезжаем…

— Уезжаете? Надолго? — спросил он.

— Да вообще уезжаем. Навсегда. — Марина вздохнула. И объяснила: — Маманю с квартиры поперли.

Матвей выслушал ее рассказ. На секунду задумался, потом задал неожиданный вопрос:

— Слушай… а ты трупаков боишься?

— Не знаю, — честно ответила Маринка. — Не видела никогда. Но, говорят, у них изо рта чего-то течет. У нас во дворе, когда кого-нибудь хоронят, я всегда прячусь.

— Брехня, ничего не течет, — заверил он. И авторитетно добавил: — И вообще. Мой батя говорит, трупак — самое безопасное существо в мире. Люди куда хуже.

— А кто он, твой батя? — заинтересовалась Марина.

— Сторож. На кладбище.

— Бли-ин! — выдохнула она. И с дрожью в голосе поинтересовалась: — Ты что, на кладбище живешь?

— Между прочим, классное место, — пожал плечами Матвей. — Тихо, спокойно, море видно. И абрикосы растут. А на могилах конфет немерено, хоть карамелей, хоть шоколадных. Особенно на Пасху.

— Фу… — скривилась Марина.

— Ну, если фу — тогда и отваливай в свой поселок! — вдруг рассердился парень. — А я-то хотел…

— Что ты хотел? — уцепилась она.

— Да отец говорил, что им тетка нужна на работу. Бумажные цветы вертеть. И деньги хорошие, и жилье дают. Не фонтан, конечно, но крыша над головой будет. И летний водопровод есть. Только никто все равно не хочет. Бабы — они вроде тебя, мертвяков боятся…

Марина задумалась. Заикнись она маме про работу на кладбище, та и об стенку, сгоряча, ее приложит… Но если капать на мозги планомерно… Соблазнять то бесплатным жильем, то хорошей зарплатой…

И девочка деловито поинтересовалась:

— А у вас там на кладбище слизняки есть?

— Кто-кто?

«Хоть и парень, и старше — а соображает туговато», — оценила нового знакомого Марина.

— Ну, слизни! У нас в дворницкой они вечно по стенкам ползают.

— Да не, какие там слизни! — наконец дошло до Матвея. — Почва-то сухая, песок. Только сколопендры забредают.

Кто такие сколопендры, Марина пока не знала, но спрашивать постеснялась. Ничего. На месте разберется.

* * *

— Вот мы с Матвеем с тех лет и идем рука об руку… — задумчиво закончила свой рассказ Марина Евгеньевна.

— А сейчас он кто? — поинтересовалась Таня.

— Известный бизнесмен Матвей Максимович Алтухов, — усмехнулась бизнесменша. — Хозяин крупнейшей в крае строительной компании. Плюс сопутствующие производства: два цементных завода, деревообрабатывающий. Ну, и всякой мелочи без счета: банк, таксопарк, магазинчики…

— Поня-ятно, — озадаченно протянула Татьяна.

— Что вас смущает? — остро взглянула на нее Холмогорова.

Садовникова пожала плечами:

— Публичный человек… Захочет ли он, чтобы вы в своей биографии о нем всю правду писали? Что вырос при кладбище, как деньги у прохожих выпрашивал…

— Ой, да Матвейка любому пиару будет рад, — улыбнулась Марина Евгеньевна. — Особенно бесплатному. Редкостный, между нами говоря, жлоб… Впрочем, — она сдвинула брови и покровительственно улыбнулась, — может быть, вы и правы.

«Ох, праздник души! Похвалила свою холопку!» — саркастически подумала Татьяна.

— На всякий случай сегодня вечером спрошу. Если он вдруг решит шифроваться — без проблем, — задумчиво продолжила Холмогорова. — Просто фамилию указывать не будем. Назовем его, скажем… «Мой друг, ныне — известный олигарх». Подойдет такая формулировка?

— Формулировку я вам обеспечу, — кивнула Татьяна. А про себя подумала: «Тоже мне, шифровщица. Будто людям неизвестно, что у тебя в друзьях именно олигарх Алтухов ходит».

Но Холмогорова уже явно выкинула из головы и свою биографию, и Алтухова. Брови озабоченно сдвинуты, косится на часы:

— Все, Татьяна. До вечера. Не забудьте перебросить главы на мой компьютер.

Садовникова послушно выключила диктофон, сдержанно попрощалась с бизнесменшей. Подождала, пока замрет требовательный стук хозяйкиных каблуков, и задумчиво опустилась в глубокое кресло.

Мало ей злобной Нелли. И насквозь фальшивого Антона Шахова. И востроглазой Фаины. И никчемного хозяйкиного мужа. Теперь на сцену еще и олигарх является, охочий до женских ножек…

Убийца

Вся моя жизнь — борьба. И каждый вечер, ложась в постель, я не знаю, будет ли у меня утро. Я одинок, пыль, что поднимают прихлебатели, не в счет. Я никому не доверяю. Женщины, даже самые лучшие, даже проверенные годами, все равно предадут. Друзья — позавидуют. Только мама — ангел, но она сейчас от меня так далеко…

Мир, по Соммерсету Моэму, это театр. А мой мир — это компьютерная игра. Бродилка, в которой под любой кочкой может обнаружиться спасительный ключ. И в то же время из-за любого угла тебе могут выстрелить в спину.

Сегодня мне доложили: интересующий меня объект взялся за книгу. Будет автобиография на двести-триста страниц. Зачем? О чем? Или это лишь маска? Изящный, иезуитский способ меня уничтожить? После всего, что было?

Как я устал из года в год, изо дня в день ждать. Бояться. Вздрагивать от каждого телефонного звонка. И в какой-то момент наступила точка кипения. Я просто перестал бояться. В душе — все больше безразличия. Умру — значит, умру. И все больше злобы. И готовности наконец действовать. Сейчас я уже не сомневаюсь в том, что скоро уничтожу ее. И она даже не догадается, с какой стороны к ней подкрадется смерть. Нужно только выбрать удобный и безопасный момент.

Таня

Матвей Алтухов, бывшая шпана с кладбища, явно распрощался со своим прошлым. Нынче в нем с первого взгляда чувствовался лоск, который обеспечивается только очень большими деньгами. Нежнейший шелк небрежно повязанного галстука, ручной работы ботинки, на левом запястье — номерные часы, подарок президента России. Сразу понимаешь, что у человека — миллионы. Да и девушка его сопровождала роскошная — не чета типовым, крашенным в одинаковых блондинок хохлушкам. Миниатюрная, стройная, с огромными карими глазами и изящным ротиком, который, на удивление, извергал не традиционные глупости, а вполне конкурентоспособные фразы. Таня даже легкую зависть почувствовала. Потому что длина юбок у них с девушкой оказалась одинаковой, только ножки у новой гостьи были явно стройнее. И лицо свежей. И глаза ярче. И волосы гуще.

«Конечно, ей лет двадцать, а мне — страшно подумать сколько…» — расстроилась Татьяна. Обычно-то утешала себя тем, что подобные юные особи глупы, аки пробки, но спутница Алтухова в разговоре небрежно упомянула, что закончила high school в английском Брайдсхеде. И в России нынче лишь на каникулах, потому что обучается в School of Journalism Оксфорда.

Таня с уважением взглянула на Алтухова: даже представить жутко, в какие деньги ему обходится содержание эдакой фифы. Сам-то — с пузиком, волосы редкие, зубы явно вставные. Но ведет себя, будто абсолютный король. На свою ученую красотку почти не смотрит, все внимание на Холмогоровой сосредоточил. Расцеловал смачно, в обе щеки, дружески похлопал по необъятному бедру, и весь вечер рядом. А остальные — проводите время, как знаете.

Секретаршу Нелли и шустрого Антона Шахова на прием не позвали. В гостиной присутствовали лишь сама Холмогорова, высокий гость, его забытая спутница и Татьяна. В начале вечера еще и муж Марины Евгеньевны имелся. Но, неразумный человек, начал прекрасной англичанке комплименты расточать, гладить ее по плечику, преданно заглядывать в очи. Алтухов не возражал — лишь ухмылялся в реденькие усы. Зато Холмогорова так на благоверного цыкнула, что тот мигом ретировался. Не только от прекрасной гостьи, но и вовсе из гостиной.

Вот и остались вчетвером.

Марина Евгеньевна с Матвеем Максимовичем дружески болтали. Часто, будто школьники, переходили на шепот, прикрывали рот ладонью, а потом по-детски дружно прыскали. Им вдвоем было явно хорошо, и Таня в барскую беседу тактично не лезла. Прекрасная англичанка тоже не горела желанием общаться — демонстративно глазела в англоязычный журнал. Садовниковой только и оставалось — отдать наконец должное неплохой кухне. Посмаковать выдержанное, благородного вкуса вино. И потравить себя грустными мыслями, что годы идут, а зарплата пусть и растет, но все равно никогда не позволит ей достигнуть уровня той же Холмогоровой, что ноги, сколько ни качай их в спортклубе, потихоньку расплываются, и совсем скоро уже придется менять смелое мини на длину хотя бы до колена…

Из печальных раздумий Таню выдернул резкий голос Холмогоровой:

— Татьяна! Он согласен!

Садовникова едва не поперхнулась. Смущенно пробормотала:

— Извините…

— Можете писать о моем босоногом детстве всю самую страшную правду! — улыбнулся ей Алтухов.

— А в нем действительно было что-то страшное? — подхватила нить разговора Таня.

— О, да! — немедленно откликнулся Матвей Максимович. Но обратился не к ней, а к подруге детства: — Помнишь, Мариш, про котенка?

Холмогорова фыркнула, опять прикрыла массивной ладошкой рот, а глаза засияли… Ни дать ни взять озорная школьница, только что подкинувшая в портфель учителю живую лягушку.

— Что случилось с котенком? — навострила уши Татьяна.

— О-о, кажется, он погиб, — скорбно поджала губы Холмогорова.

— Его, по-моему, об стенку приложили? — наморщил лоб Алтухов.

— Ну да, со всей дури, — кивнула Марина Евгеньевна.

И снова усмехнулась.

— Жуткая история, — хохотнул Матвей Максимович. — Ты лучше о ней не пиши. А то читатели гневными письмами завалят.

«Богатеи, большие люди — а ведут себя хуже детей, — мелькнуло у Тани. — Никогда б не подумала…»

И терпеливо повторила:

— Так что насчет котенка?

— Как это говорят? Без комментариев! — строго заявила Холмогорова. Но глаза ее улыбались.

А Алтухов метнул в девушку быстрый взгляд и галантно произнес:

— Так и быть, мадемуазель. Рассказываю. Исключительно ради вашей неземной красоты. (А у самого глаза равнодушные, так что врет все про красоту.) Мы ведь с Маришкой в детстве при кладбище жили… Она вам уже говорила? Ну и забавлялись там, как могли. Я того котенка у дороги подобрал, он такой рыжий был, с белым носом…

— Ой, Матвей! Не умеешь рассказывать — и не берись! — весело перебила Холмогорова. И продолжила: — Не в котенке дело. У нас на кладбище был ритуальный зал для прощаний. Все, как положено: для гроба — подиум, из динамиков — «Аве, Мария», для безутешных родственников — валерьянка… И как-то привозят к нам братка. — Она взглянула на Таню и уточнила: — То есть это сейчас говорят — «браток», а тогда, в восьмидесятые, их просто бандитами называли. Пристрелили, кажется, его. Или на машине разбился, уже не помню. В общем, гроб из самых дорогих, цветы сплошь розы, и провожающие все на одно лицо: бугаи с золотыми перстнями. Ну, а мы с Матвейкой пошутить решили. Пока братки на улице курили, влезли в ритуальный зал и подкинули в открытый гроб котенка. Засунули его под покрывало… — Она снова прыснула.

«Милая забава», — хмыкнула про себя Таня.

— Ну а когда провожающих пустили в зал, котенок под покрывалом зашевелился, — весело подхватил Матвей. — Если не приглядываться, похоже, что покойник руками задвигал. И братаны наши, даром, что все мужики здоровенные, в крик… — Сделав паузу, гость философски закончил: — Ну, а когда котенок наконец наружу выскочил, на нем, конечно, зло и сорвали… Погиб, бедняжка.

«Да уж… — подумала Татьяна. — Вот потому я и не миллионерша. Другой менталитет. Мне бы так шутить сроду в голову не пришло…»

Но вслух она вежливо произнесла:

— Интересная история. Но вы, Марина Евгеньевна, правы. В книге ее упоминать, конечно, не нужно…

— Да и самой книги — тоже не нужно! — неожиданно встрял Алтухов.

— Это уж я сама решу, — тут же посуровела Холмогорова.

А Таня вдруг увидела: в прежде беззаботных глазах Алтухова промелькнула откровенная злоба. Впрочем, он немедленно взял себя в руки:

— Да развлекайся, конечно, раз хочется. Еще прославишься! Улицу в твою честь назовут!

— Нет уж, спасибо, хватит с нас Шипилиной, — усмехнулась Холмогорова. И вскинула глаза на друга детства: — Кстати, слышал? Этот мальчик, Беркут, своего добился. Подписал распоряжение мэр.

— Да ты что! — удивился Алтухов. — Значит, прощай, улица Вишневая…

Что-то непонятное. Но спросить Таня не успела — Матвей Максимович небрежно взмахнул рукой:

— Да и бог с ней, с Вишневой. Какая разница, где стоят два кривых домишка? Расскажи лучше про генплан. У тебя, говорят, его копия имеется?

Холмогорова усмехнулась:

— О-о, больших денег стоило…

По лицу Алтухова вновь промелькнула тень. Он с напускной небрежностью спросил:

— И что там?

— Амбициозный проект, ничего не скажешь. Один ледовый дворец на пятьдесят тысяч зрителей чего стоит… А открытый каток? В наших-то широтах! Представляешь, сколько можно на этом подряде наварить?

— Представляю, — кивнул Алтухов. — Только кто ж такой подряд даст? Не мой, увы, уровень… Все москвичи расхватали.

«Богатые тоже плачут», — насмешливо подумала Таня.

А Холмогорова возразила другу:

— Не в уровне дело. Просто суетиться нужно было раньше. Купил бы в Красной Долине землю годика три назад, когда она за бесценок продавалась, и кто бы тебя с нее погнал? Строил бы теперь спокойно. На собственных площадях.

— Да кто ж тогда знал, что Олимпиаду России отдадут! — вздохнул Алтухов.

— Я знала, — усмехнулась Холмогорова.

А Матвей Максимович серьезно произнес:

— Вот если бы твои земли освоить, здесь, в горах… У тебя, забыл, сколько в аренде? — Он остро взглянул на Холмогорову.

— Немного, гектаров пятнадцать, — скромно ответствовала та.

«Сильно!» — поразилась про себя Татьяна.

А Марина Евгеньевна покачала головой:

— Нет, Матвей, ничего не получится. Это природный заповедник. И — мой личный санаторий. Я только тут душой отдыхаю. Так что никакого строительства здесь не будет.

— Ну, что ж тогда поделаешь… — вздохнул Алтухов. — Обойдусь без подряда. Буду скромненько своим цементом перебиваться…

— Сейчас, к Олимпиаде, стройки начнутся — минимум вдвое объем продаж увеличишь, — заверила Холмогорова.

— Да только и остается — других цементом снабжать, — буркнул Алтухов.

А Садовникова еле сдержала зевок. Утомили ее эти богачи — с их жестокими детскими забавами и многомиллионными взрослыми проблемами. Интересно, зачем Холмогорова попросила ее короткую юбку надеть? Вон, Алтухов на собственную-то писаную красавицу почти не глядит, а Тани и вовсе — будто нет… Холмогорова — вот всевидящее око! — вдруг очень в тему спросила:

— Вам надоело с нами, Татьяна?

Садовникова решила не врать, протянула:

— Ну-у, если я вам не нужна…

— Можете идти, — царственно кивнула миллионерша.

И Таня торопливо — хотя спину держать не забывала — покинула гостиную.

Едва вышла из комнаты, немедленно сбросила босоножки на шпильках. Форсить больше не перед кем, до своей спальни она дотопает босиком.

Пришла, скинула неудобный вечерний наряд, взглянула на часы: всего-то половина одиннадцатого. Сидеть в пустой комнате абсолютно не хочется, да и до комендантского часа — времени еще полно. Сходить, что ли, в кухню за яблоком? А может, поплавать в бассейне? Или просто — погулять по участку? Выкурить одинокую сигаретку в бронзовой, увитой дикой розой, беседке…

Таня на всякий случай надела купальник и вышла из спальни. Решила прогуляться по дому и поступить по настроению.

Но в кухне обнаружилась Фаина. На ее постную рожу взглянешь — никакого яблока не захочется. Бассейн тоже оказался занят — в нем дружно плескались Нелли с Антоном. Общаться ни с кем из них не хотелось, и Садовникова отправилась в сад.

…Вечер оказался чудесным. Воздух был теплым, влажным — из долины, с моря, подувал ласково ветер. В черном бархате неба сияли бесконечные звезды. На участке уютно светили фонари, мирно журчал круговой фонтанчик. Таня жадно вдохнула целебный горный воздух. Ух, сплошной озон! И такой чистый, что аж голова кружится! Не зря, наверное, считается, что он жизнь продлевает.

«Хотя, вероятно, продлевает, только если не куришь», — подумала Татьяна.

Дошла до беседки, устроилась на влажной от росы бронзовой лавочке, достала сигареты, прикурила, втянула дым… Гадость, конечно, — но как приятно! Мозги сразу будто встряхиваются!

Таня задумалась. Мысли крутились вокруг Холмогоровой и ее биографии. Садовникова никак не могла взять в толк, зачем Марине Евгеньевне понадобилось издавать собственное жизнеописание. Ведь слишком многим ее затея явно не по душе. Нелли бесится, Антон недоволен. Но те двое ладно, они плотва. Так ведь и акула, олигарх Алтухов, тоже не в восторге. Может, ему и правда плевать, что все узнают про его детство на кладбище. Черт их поймет, этих богатеев, они своим простецким происхождением, похоже, даже гордятся. Но Марина Евгеньевна ведь в своей прямой речи явно дает понять, что лидером в их паре всегда являлась она, а Матвей был кем-то вроде ее адъютанта. Этакий ее Санчо Панса. Исполнительный, но без особых мозгов. Понравится ли миллиардеру, что его выставят в подобной, подчиненной роли?

Таня вздохнула. Затушила сигарету. Участок решила не засорять — похоронила «бычок» в жирной южной земле. Высмолить вторую сразу — или сначала пройтись?

Но принять решение она не успела — у входа в беседку вдруг раздался противный металлический скрип. И чье-то покашливание.

Татьяна вздрогнула, обернулась… и ее будто ударом тока встряхнуло. На нее в упор, не сводя глаз, смотрел молодой человек.

«Красив», — быстро оценила Татьяна. Черные, как смоль, волосы. Голубые глаза. Точеный нос. Упрямый, волевой рот. Длинные пальцы артиста. Приятный рельеф мускулов под футболкой…

Только юноша сидел… в инвалидной коляске, ноги укрыты пледом.

— Здравствуйте… — пробормотала Татьяна.

Темноволосый красавец не ответил. Но взгляд не отвел — продолжал буравить ее своими огромными, голубыми глазищами.

Таня почувствовала себя неуютно.

— Вы, наверное, Станислав? — пробормотала она: — Сын Марины Евгеньевны?

Тот опять промолчал — лишь губы дернулись в еле уловимой усмешке.

«Значит, хотя бы слышит», — решила Татьяна, удивленная манерами незнакомца.

— А меня зовут Таня.

Она приблизилась к инвалидной коляске, протянула молодому человеку руку. Однако тот пожимать ее не стал. Внезапно резким движением развернул свою коляску и покатил прочь.

Таня недоуменно смотрела ему вслед, вертела в руках пачку сигарет. И лишь когда инвалид в коляске окончательно исчез в полумраке, опять закурила.

На душе вдруг стало тревожно.

Таня втянула дым — и с первой затяжкой поняла, что именно ее беспокоит. Она вспомнила: когда быстрым взглядом осматривала молодого человека — всего, от роскошных синих глаз до укрытых пледом ног, — в поле зрения попал кончик его правого ботинка. Тогда ей ничего подозрительным не показалось — ботинок и ботинок, довольно дорогой. А теперь вдруг подумала: раз человек не может ходить и передвигается на коляске, его обувь ведь должна быть чистой, верно?

Однако ботинки Станислава оказались испачканы черной южной землей.