Underdog

Анна Янченко, 2012

Анна Янченко (родилась в 1986 году в Харькове) – писатель, журналист и фотограф. Долгое время жила в Буэнос-Айресе, где работала курьером у контрабандистов и фотомоделью. Литературной деятельностью начала заниматься, проживая в Тайланде. Ее эссе-репортажи из разных стран мира публиковались во многих глянцевых журналах Украины. Монте-Карло, Марсель, Буэнос-Айрес, Берлин, Александрия, Бангкок… 12 городов, 12 дней, 12 девушек и 12 попыток обыграть судьбу плохими картами. Жестокие сказки Шахерезады из аргентинской женской тюрьмы, которые замысловато переплетаются друг с другом. Анне Янченко удается нащупать нерв своего поколения – неуютного, бездомного, кочевого, не находящего себе места. Underdog generation.

13 сентября. Марьяна. Марсель

Радиостанция «Сигма» приветствует постоянных слушателей программы «Сказка на ночь». Спонсор программы — салон красоты «Люкс»: ваша красота — наша забота. Знаете ли вы, что под шерстью белых медведей скрывается кожа черного цвета?

Пальцы ног марокканки украшены тонкими кольцами, по щиколоткам змеятся татуировки, а на лодыжках поблескивают цепочки с маленькими сердечками. Я рассматриваю ее ноги, закинутые на спинку пластикового кресла, наверное, минут десять, а то и больше. В конце концов, нужно же на что-то смотреть в ожидании своего рейса. Марокканке льстит такое внимание. Ей хочется, чтобы я увидела еще и ее колени, она готова для этого даже слегка подобрать подол юбки. Ее парень с дредами, собранными в пучок на затылке, сидит неподалеку на полу у стены, заряжает от розетки айпод и фотографирует мобильником всех, кто фотографирует его. А таких немало. Напротив меня, через несколько рядов кресел, два молодых хасида пьют через трубочки колу из бутылок. Они стараются не смотреть на марокканку даже издали.

— Больно…

— Мне перестать?

— Нет, только на клитор не так сильно дави… Я же большая девочка, и мест, где можно потрогать, у меня много…

Зачем я сейчас вспоминаю его пальцы? Мне бы забиться в какой-то дальний угол аэропорта и поспать без снов. Во Франкфурте я, похоже, застряла надолго. Рейс на Мадрид отменяется уже дважды подряд. А Роб, паскуда, полетит из Парижа прямым, без пересадок. Хотя с этой погодой и он может оказаться в каком-нибудь Брюсселе. Или, что вероятнее, в какой-нибудь Вене. Он сам расскажет все Полковнику? Уверена, что нет. Более того, скорее всего он и в Париже задержался только для того, чтобы дать мне время объясниться с сестрой.

Сколько дурочек в одной девочке? А в двух? Нет, не вдвое больше. Если речь обо мне и о Полковнике, то дурочек можно умножать до бесконечности.

— Почему ты зовешь ее Полковником?

— Это из детства.

— Но почему?

— Не помню, Роб. Так ее все называли в школе.

Курить. Нужно сходить покурить. «Смокинг зона», Касабланка чокнутого мира: белая сборка, серая сборка, красная сборка, евреи, шииты, сунниты — какая, на хер, разница, бро? Огоньку не найдется? Политика и религия остаются на свежем воздухе, а равенство и братство тусит на никотиновых пажитях. Албанец, расстрелявший в этом аэропорту американских солдат, скорее всего, был некурящим. Американцы, судя по всему, тоже. Поднимаюсь, беру сумку. Марокканка разочарованно отворачивается. Ее парень улыбается и фотографирует меня. Всем любви за счет заведения! Не хватает только пони, какающих радугой.

Достаю пачку «Merit» и флягу виски Black&White с двумя скотч-терьерами на этикетке. Делаю пару глотков. Закуриваю. По-любому эту бутылку нужно прикончить до начала посадки. Приходит смс от Полковника. Жалуется, что ей никто не пишет. И что мне рассказать ей? Что не люблю я, оказывается, долгий трах, что не чувствую я кайфа, когда со мной занимаются сексом больше пятнадцати минут, да еще и спрашивают при этом, когда же я уже, наконец, кончу? Если бы хотела, то уже б кончила, мудила. Полковник вообще называет Роба «ботом», причем в самом что ни на есть пейоративном смысле этого слова. По поведению в постели он действительно неотличим от программы, имитирующую деятельность человека. «Пейоративный» — это слово из лексикона Полковника. С ней вообще непросто.

— Дай мне атлас, пожалуйста, — не отрываясь от компьютера, говорит мне.

— Тебе какой? — участливо интересуюсь.

— Который латеральнее, — совершенно спокойно отвечает Полковник.

— Который что?

— Латерально-медиально, что непонятного? Одно дальше от срединной оси шкафа, другое ближе.

Бросаю окурок в чей-то оставленный пластиковый стакан с недопитым кофе. Напротив «смокинг зоны» расположены молитвенные комнаты. «Синагога» и «мечеть» закрыты, а в помеченной крестиком — двери нараспашку. Захожу — пусто. Комната напоминает конференц-зал, только размером с дешевый гостиничный номер. Перед распятием на стене стоят свечи и лежат несколько Библий, а на столике возле входа — тетрадь толщиной с полное собрание Жюль Верна в одном томе, книга отзывов и предложений для верующих и сочувствующих им. Листаю записи — господи ты боже мой, сколько же людей боится летать самолетами! Не удержалась, оставила и свое сообщение: «Супермен на небе и сестра моя Полковник! Простите меня за блядскую сущность. За то, что я не устояла перед искушением, за то, что я даже не пыталась устоять. Полковник, ты такая же, как я. Ты должна меня понять! И вообще — на черта тебе этот «бот», верящий в телегонию?^[9]». Перечитала, поставила дату и расписалась. Спаси и засейвь меня, Супермен!

Прослонявшись по терминалам еще час, зашла в дьюти-фри и перепробовала десятки губных помад, испачкав равнодушными поцелуями сотни белоснежных салфеток и так натерев губы, что они припухли. Долго выбирала между 121-й фуксией Guerlain и 109-й Yves Saint Lourent. Накрасила ресницы тушью Lancome Hypnose, и она осыпалась мне на скулы еще до того, как объявили мой рейс. Хорошая шутка Супермена — из Франкфурта в Мадрид я лечу через Марсель. Преступник всегда возвращается на место преступления.

И снова стюардесса исполняет пантомиму под названием «Что нужно успеть сделать в салоне самолета перед тем, как погибнуть». Была бы здесь Ева, давно бы уже шептала «Отче наш», а после сидела бы с видом Золушки, раздобывшей шикарный компромат на Фею-крестную и обдолбавшуюся нейролептиками. Полковник должна была с ней созвониться на днях, расспросить о Тайланде. Ева раньше жить не могла без консультаций у Полковника, сестра ей по телефону даже компьютер подключала.

— Вот увидишь, там такая несложная бифуркация, туда и тыкай!

— Что я увижу?

— Ну… э… раздвоение.

Нам с сестрой бифуркация не грозит — проклятье близнецов. Итак, снова в Марсель. Кстати, «Марсельезу» придумали в Марселе или это очередная путаница в названиях?

Турист из Роба никакой. Не в состоянии он подарить девушке город. Хотя что требовать от «бота»? Да и сам Марсель совсем не Вена, жаждущая понравиться всем без разбора. Неприветливые лица в Старом порту, промозглый ветер, щупающий твою грудь под блузой, рано закрывающиеся магазины и рестораны, ухмыляющиеся блэки и арабы в Ле Панье, лезущие во все щели туристы, одержимые буйабесом и Дантесом. Правда, море, которое здесь начинается прямо от взлетной полосы, все три дня было спокойным, словно ребенок, который упрямо трет глаза перед тем, как уснуть. Каждый раз, проезжая по набережной Кеннеди до Старого порта, я пыталась хоть издали рассмотреть остров с замком Иф. Можно было бы туда, конечно, и на катере прокатиться, но у Роба на такой подвиг сил не хватало, да если честно, то и мне больше хотелось просто поваляться в ванне. Изысканный мсье Антуан, директор «Аssar&Ian International», не мог снизить цены на поставки хлопка и швейных нитей от Chamaye и Burgerede France без того, чтоб не прочесть нам лекцию о своей любимой шерсти. Роб не понимал французского, поэтому каждый день мой мозг перегревался из-за специфики определений. Дикие канадские овцебыки скакали по моим извилинам во время «пилинга» и «обжига ткани», мешая «людям со старой закалкой» классическим способом «вычесывать чертополохом нанотехнологическую пашнину». Что-то там было еще и про «18-каратные нити золота», в которых я запуталась окончательно. После общения с мсье Антуаном мы с Робом ехали в Holiday Inn, в конференц-зале которого компания вьетнамцев красочными слайдами доказывала нам необходимость закупаться только у них, а мы в ответ красочными жестами доказывали им необходимость снизить для нас цену и тем самым расширить рынок сбыта. В общем, не до прогулок было. Даже к собору Нотр-Дам-де-ля-Гарде я поднялась настолько расфокусированной, что запомнила лишь ступени наверх и свисающие из-под купола, будто сушеная хурма, гирлянды с деревянными парусниками.

Роб снял мне квартиру неподалеку от рынка и, проснувшись, я часто наблюдала, как продавцы в ярко-желтых комбинезонах вываливают из бочек на прилавки утренний улов, а обезумевшие от запаха рыбы чайки кружатся над ними и пронзительно визжат. Разложив рыбу, продавцы начинали курсировать вдоль прилавков, чтоб поздороваться, обматерить погоду и, если нужно, подменить друг друга. Они по очереди отбегали в различные забегаловки внутри квартала, чтоб опрокинуть рюмку перно да поглазеть, кто из завсегдатаев на сей раз выигрывает в кости. Этот ритуал я воспроизвела уже на следующий день — зашла в кафе с названием «Massalia» и тоже выпила рюмку пастиса «51» за 1,4 евро, отметив для себя, что чашка кофе стоит 2,5, банка Red Bull — все 3,4 евро, а в кости выигрывает старик с лихими усами, похожий на «офранцуженного» белогвардейца. В ногах у него крутилась лохматая болонка.

Глядя на рыбачьи баркасы из окна своей квартирки, я радовалась, что отказалась поселиться вместе с Робертом в «Du Arts». Терпеть не могу отели. Они, конечно, удобнее, но тут я, по крайней мере, могу видеть жизнь, а не дежурные улыбки горничных. К тому же в квартирах всегда найдется парочка книг. В данном случае их было целых три — Коран на журнальном столике и «Les Fleurs du mal» Бодлера с «L’Automne à Pékin» Виана на полке.

Капитан экипажа просит всех пристегнуть ремни — вот она, обещанная турбулентность, — и десятки жующих ртов начинают одновременно издавать жалобное мычание. Стюардессы пробегают вдоль рядов, проницательно вглядываясь в лица пассажиров — под открытыми столами с обедами все равно не видно, кто пристегнулся, а кто забыл. В салоне все дребезжит, с верхней полки у кого-то сыпятся сумки, у дамы в клетчатой шляпке с места 15-С началась истерика. Она норовит встать, стюардесса пытается подобраться к ней, держась за спинки кресел. Мне везет — на юбке лишь рассыпавшаяся соль (поссорюсь с кем-то, сто процентов!), а у многих — весь обед на коленях. Пока мы окончательно не пройдем зону турбулентности, никто не сможет встать и рагу из говядины с картофелем или разваренная паста с курицей (Lüf hansa всегда дает своим пассажирам возможность выбора между изжогой и локальными жировыми отложениями) будет спокойно остывать на одежде. Толстый кореец, мой сосед с места 18-В, невозмутимо пытается поддеть вилкой кусок замерзшего сливочного масла, чтоб попробовать его в чистом виде. Когда-то на нашей улице, через дом, тоже жил кореец с женой-татаркой — потомки депортированных, они поженились еще в Казахстане. Грузная тетя Валя, когда напивалась, все норовила рассказать страшные истории про жизнь в Астане — мол, раньше там зимой отключали отопление и электроэнергию и пенсионеры выбрасывались из окон, потому что не могли выдержать артрическую боль в суставах. И еще по пьяни очень любила демонстрировать свою растяжку, садясь на шпагат прямо на щебенке перед домом.

Толстому корейцу наскучило выковыривать масло из коробочки, и он начал прямо из пакетика высасывать майонез. Я закрываю глаза и слышу оглушительный рев, характерный для массированной утечки воздуха из салона. Декомпрессия, мать ее. Пространство наполняется пылью и туманом, отчего резко падает видимость. Подносы с едой начинают летать по салону. Из легких быстро вытягивается весь находящийся там воздух, удержать который невозможно, как ни напрягай грудную клетку. Одновременно перегружаются барабанные перепонки, из-за чего в ушах адская боль. Не менее адская боль в кишечнике — это расширяются внутренние газы. Я тянусь к кислородной маске, но не успеваю ее надеть и теряю сознание от удушья. «Это что за оффтоп? — слышу я голос Полковника. — Трахалась с Робертом, любовью всей жизни твоей родной сестры, а теперь с темы спрыгиваешь?» Нет, Полковник, что ты? У нас тут просто одна идиотка, перепившая чилийского кисляка, устроила свадебный шамадан, танец с канделябрами, вот топливные баки с десятками тонн горючки и отреагировали. Стягиваю с себя колготки — это же легковоспламеняемая синтетика. На всякий случай сбрасываю и трусики — они у меня из экологического бамбукового фибра, а я не помню, насколько он огнеопасен. Вспоминаю, что защитить дыхательные пути от дыма можно тряпкой, смоченной в моче. Срываю с себя блузку, писаю на нее и прижимаю к лицу. Из-за сильной задымленности все передвигаются вдоль рядов на четвереньках. Юбка у меня задирается, и толстый кореец, прикрывший голову пледом, въезжает своим носом прямо мне в промежность. «Даже погибнуть не можешь по-человечески!» — слышу я издевательские интонации Полковника.

Открываю глаза. Кореец ковыряется в зубах, за шторкой в бизнес-классе плачет ребенок, шляпка у нервной дамы с места 15-С перекосилась набок, а сама дама спит, убаюканная ровным гулом турбин и диазепамом.

Нет, Полковник! Я пыталась тебе все рассказать еще перед отъездом из Марселя, ты не брала трубку, был включен автоответчик. Потом позвонила и все рассказала Полю — раз уж настроилась на аутодафе, зачем себя ограничивать? Он предсказуемо бросил трубку. Что ж, прощай, мой маленький принц, мой гребаный эпик фэйл, «tu deviens responsable pour toujours»^[10] оставь себе на память.

На третий день обсуждений Роб все же подписал контракт с вьетнамцами. Изысканный мсье Антуан с его «качество ткани вашего костюма зависит от того, какую травку овечка в Новой Зеландии сжует перед дождем» остался не при делах, а мы забронировали столик на двоих в «Le Miramar», чтоб отпраздновать сей événement^[11]. Сели в такси, но на улице образовалась пробка, потому что какие-то магрибские малолетки разбили витрину в бутике L’Occitane неподалеку от Gallery Lafayette. Причем даже не убежали, а тупо стояли рядом с полицейскими и ругались, пока те вызывали кого-то по рации и не давали машинам проехать. В итоге мы расплатились и пошли пешком. В ресторане Роб не стал заказывать вин, а взял сразу бутылку граппы. Ужин все никак не приносили, мы быстро пьянели. Роберт рассказывал, что когда ему было двенадцать, он взобрался на громадный дуб, а спуститься не смог, и родителям пришлось вызывать спасателей. И еще про то, что его отец собирал алюминий и сдавал потом. Собирал он всё — даже алюминиевую фольгу от шоколада. И не дай боже выкинуть эту фольгу в мусорное ведро, а не сложить в специальную баночку — всё, на глаза можно даже не попадаться, воплей будет — уууу!

Рассказывая обо всем этом, Роб смотрел на меня с выражением: «Видишь, как я откровенен с тобой! Заметь, я тебе говорю о личном! Ты должна сделать правильный вывод и довериться мне так же!» Голова стала кружиться, но тут принесли рыбу, я и поведала Робу, как мы с сестрой в детстве ездили на водохранилище глушить рыбу, больную солитером. Такая рыба всплывает на поверхность и уже не уходит на дно. Смысл игры состоял в том, чтобы с берега высмотреть спинку с плавником, поплыть за рыбой, догнать и оглушить ладонью. Мы с Полковником целые дни проводили за этим занятием. На берегу больную рыбу отдавали кошкам. Другие животные могли заразиться, а кошки нет.

Мысль о том, что сегодня вечером мне нужен мужчина, больной рыбой плавала на поверхности моих воспоминаний о детстве, не хотела уходить в глубину. И не оглушить ее при этом ни ладонью, ни граппой. И я рассказала Робу еще одну историю. Нам с Полковником лет тогда было по тринадцать, но сестра уже встречалась с мальчиком. Этот мальчик как раз только вернулся из армии, ходил в спортивном костюме и считал высшей похвалой слово «ровный». Так вот он хвастался, что как-то, стоя в ночном карауле у складов с боеприпасами, увидел, как прапорщик трахает какую-то шалаву у себя в машине. Мальчик созвал дружков с соседних постов, они подкрались незаметно к машине и стрельнули холостым в воздух. От испуга у шалавы заклинило влагалищные мышцы, и прапорщик оказался в западне. И чем сильнее он дергался, чтобы высвободить свой член, тем хуже были его дела. После этой дивной истории мы с сестрой втайне друг от друга мастурбировали в туалете, представляя себе того прапорщика.

Вконец опьяневший Роб в ответ рассказал мне, что когда впервые занимался сексом с моей сестрой, она стояла на коленях в позе речного членистоногого, и он уже собрался в нее входить, как вдруг разглядел возле ануса Полковника прилипший кусочек туалетной бумаги.

Тогда я, чтоб окончательно сравнять счет в откровенности, рассказала Робу, что обожаю «доги стайл», обожаю выгибать спину, обожаю, когда меня тянут за волосы, обожаю, когда меня бьют по заднице до красноты, обожаю при этом всем материться, да так, что все сапожники мира нервно достают блокноты, чтобы записать новые словечки.

После ужина, так и не сумев поймать такси, Роберт решил провести меня домой, и перед домом, конечно, решили еще кофе у меня попить. Перед дверью в парадное ключи упали на асфальт, и Роб ритмично щелкал зажигалкой. Когда мы заходили в квартиру, от его плаща отлетела пуговица.

Утро, как и простыни, было скомканным. Роб сбегал в гостиницу за своими вещами, вернулся уже на такси, и мы уехали в аэропорт, чтобы вместе улететь в Париж. Там в Fouquet сняли номер с двуспальной кроватью. На два дня.

Капитан экипажа снова просит всех пристегнуться — самолет идет на посадку. Толстый кореец говорит мне: «Il ya trois choses a propos de Marseille — le football, des arabes et la colombin»^[12]. — «И пуговица от плаща Роба», — отвечаю я ему. Рейс на Мадрид обещают через полтора часа, а значит, если повезет, уже к вечеру я буду дома. Если мне повезет еще раз, в баре «69» будет еще пусто, и я закажу себе пива с текилой, вспомню своих бывших, переспавших с Полковником, наберусь смелости и позвоню сестре, чтобы сказать: «Извини, я сравняла наш счет… 8:8.

Теперь опять твоя очередь. Надеюсь, ты ничего не имеешь против блондинов?»

Примечания

9

Теория, которая утверждает, что на потомство женской особи влияют все ее предыдущие половые партнеры, особенно первый.

10

Начало расхожей фразы из «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили» (фр.).

11

Событие (фр.).

12

«В Марселе есть только футбол, арабы и голуби» (фр.).