Посадочные огни

Анна Яковлевна Яковлева, 2011

В одно мгновение военный моряк Адам Рудобельский потерпел крушение и на службе, и в семейной жизни, в день увольнения застав жену в постели с любовником. Маргарите Галкиной тоже «посчастливилось» – она «вылетела из авиации», чему, кстати, поспособствовал Рудобельский, и стала жертвой мошенника – своего бывшего босса и по совместительству возлюбленного. Оба испытывают взаимную неприязнь и считают, что между ними нет ничего общего. Адам ищет свой маяк, а Марго – посадочную полосу. Не сразу они понимают, что и то и другое находится на территории любви…

Глава 2

…Поставив локти на подоконник, Галкина смотрела в гостиничное окно.

За окном зверем выл шквальный ветер (по метеосводке, порывами до тридцати метров в секунду), стеной валил снег, занося взлетно-поса-дочную полосу вместе со снегоуборочной техникой, — бр-р-р!

Маргарита уткнулась лбом в обледеневший по краям двойной стеклопакет, стараясь разглядеть зачехленные крылатые машины по краю поля. Ветер хлопал чехлами, прицельно забивал тяжелым рыхлым снегом иллюминаторы, как глазницы покойнику.

Над аэропортом третьи сутки бушевал тихоокеанский циклон. Видимость заканчивалась на расстоянии вытянутой руки.

Третьи сутки аэропорт был закрыт, вылеты задерживались, и экипажи, изнывая от безделья, отлеживали бока на бугристых матрацах в местной гостинице, не поддающейся классификации по международным стандартам.

В зале ожидания творилось нечто невообразимое — великое переселение племен и народов. Маргарита не бывала в лагерях беженцев, но представляла их именно так: багаж вместо спальных мест, газеты вместо постельных принадлежностей и спящие, свернувшиеся клубком тела на подоконниках, на ступеньках и в закутках под лестницей. Под лестницей вообще было вип — место.

Столовая и кафе, не рассчитанные на такую прорву народа, не справлялись, комната матери и ребенка размещала только малышей, мамашам в койко-местах отказывали, милость оказали кормящим — им позволили оставаться при грудничках.

Отделение милиции аэропорта превысило плановые показатели по числу задержанных нарушителей порядка.

Пассажиры, вымотанные тремя сутками ожидания и антисанитарией, сублимировали агрессию — злились не на администрацию аэропорта и не на стихию, злились друг на друга. Мужья — на бестолковых, отупевших жен, которым все время чего-нибудь хотелось: то горячей воды, то супчика, то таблетку от головной боли. Жены вымещали злость на мужьях, которые ухитрялись при закрытых барах и ресторане, с пустыми карманами набраться по самые брови.

Апатичные дети уже не закатывали истерик, только хныкали.

При полном физическом истощении организмов эмоции не выгорали, уходили вглубь и тлели, ждали своего часа.

Ситуация подогревалась близостью Нового года и амнистией.

В аккурат под Новый год из тюрем страны вышли на волю заключенные, мотавшие сроки за грабежи, вымогательство, мошенничество и незаконный сбыт наркотиков, общим числом полтора миллиона. На этом фоне беспокойство администрации аэропорта за имущество пассажиров выглядело вполне объяснимо: монотонный голос в динамиках чаще предупреждал не только (и не столько) о задержанных рейсах, сколько не оставлять вещи под присмотром малознакомых людей.

А буран и не думал стихать: на ближайшие сутки объявили штормовое предупреждение.

Марго озябла, передернула детскими плечиками: за окном с метелью и подсиненными снежными заносами уходило за горизонт 30 декабря.

«Колдуй, баба, колдуй, дед, — повторяла уже в который раз за день Галкина, — хоть бы не улететь, хоть бы не улететь».

Маргарита воровато оглянулась из опасения, что ее колдовство может кто-то невзначай разрушить. Гостиничный коридор молчал.

Перед глазами доморощенной колдуньи проплыла картинка пятилетней давности: она и любимый мужчина в ее коммуналке. Любовь, любовь и еще раз любовь в оправе из шампанского, бенгальских огней, боя курантов и мандариновых корок. Корок было какое-то фантастическое количество — два пакета. Но это потом…

А поначалу это были сладкие и сочные, без единого зернышка мандарины из Абхазии с оранжево-красной кожурой. Они пропитали тонким ароматом хвои и цитрусовых все вещи, постель и надежду на счастье.

Так близко к исполнению желания Галкина больше не подходила. Ни разу. А тогда надежда вибрировала, источала обманчивое тепло, звала и манила, как горизонт, или фата-моргана, или сирена.

Радостные запахи оказались слишком ненадежными. Неуловимые и нежные, они быстро стали отдавать гнилью. Маргарита вернулась из рейса — выбросила пакеты с кожурой, забытые в комнате. Запах гнили выветрился не сразу, в отличие от летучего аромата цитрусов. Надежда обманула, даже не обманула, а кинула, как фата-моргана или сирена — никакой разницы. Галкина еле выплыла после случившегося. Пять лет прошло, а кажется, что вчера.

Маргарита заморгала, — на нежной тонкой коже проступили морщинки, — оторвала лоб от стекла. Только не сейчас, только не здесь. Только не сегодня.

«Колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький билет»… К вылету она не опоздает, и, значит, Лева Звенигородский не будет, брызгая слюной, орать при всех старшей бортпроводнице экипажа (эсбэ) Галкиной: «Вылетишь из авиации!» Фраза эта каждый раз вызывала у Марго невротический смешок: куда можно вылететь из авиации? На орбиту?

Маргарита оттолкнулась от подоконника и вошла в убогий гостиничный номер.

Если бы можно было впасть в летаргический сон до вылета, а еще лучше — до светлой полосы в судьбе, она бы это сделала не задумываясь, но бессонница несла вахту в изголовье ее постели в любую погоду, на любой широте и долготе.