Зоя. Том второй

Анна Юрьевна Приходько

Неспокойное время пришлось на молодые годы Зои и Янека. Пока в России назревает революция, молодожёны нежатся в объятиях друг друга. Ждут с нетерпением появления на свет малыша.Но у жизни другие планы. Она продолжает проверять чувства Зои и Янека на прочность.Выдержат ли влюблённые долгую разлуку? Не сломаются ли? Не разлюбят ли?

Глава 2

Герман вернулся в город в середине зимы 1911 года. Долго ходил вокруг дома, где жила Анна.

Не решался войти. Думал, что его уже все забыли.

Это были самые тяжёлые полтора года в его жизни. Скрываться от правосудия было нелегко. Он даже не рискнул вернуться в Польшу, так как там наверняка было на него досье. Поэтому скрывался в глухой деревеньке неподалёку от Ростова. Отпустил бороду. Длинные волосы заплёл в косу. Изучал своё отражение в зеркале и не видел в себе прежнего Германа. На него смотрел постаревший, поседевший мужик. Никто не узнал бы его в таком виде, да он и сам не узнавал себя.

Набравшись смелости, постучался.

Стук в дверь в 4 утра насторожил пани Левандовски. Помощница обычно приходила в 5, да и не стучала, у неё были ключи. Анна встала с кровати, подошла к двери, стука больше не было.

Прислушалась, подумала, что кто-то ошибся. Постояла ещё, стук повторился.

— Кто там? — спросила она негромко, боясь разбудить Софью.

Девочка спала очень чутко. Она, видимо, тоже услышала стук и выбежала из своей комнаты.

— Это я, Герман, — услышала Анна, и мир поплыл перед её глазами.

Она почему-то не торопилась открывать. Руки дрожали. Дверь открыла подбежавшая Софья.

Герман первой увидел её.

Анна стояла за дверью.

— Здесь живёт пани Анна? — спросил Герман.

— Здесь, — прощебетала Софья, повернулась к Анне и обратилась к ней: — Маменька, это к вам, пустите же его, мороз на улице ого какой. Сейчас хо́лода напустим, замёрзнем.

Анна распахнула дверь широко.

Их взгляды встретились. Анна пыталась угадать в обросшем мужике Германа.

А он хотел поскорее вытереть слёзы с лица своей любимой.

Вошёл, закрыл за собой дверь.

— Что же вы стоите, маменька? Обнимайте же его скорее, а то опять исчезнет, где мы его искать будем? — пролепетала Софья.

Анна узнала любимые глаза, но обнимать не торопилась.

Только когда Герман подошёл к ней близко, она бросилась ему на шею.

Он подхватил её, закружился с ней.

Потом отпустил, снял тулуп и прижал к себе Анну.

Целовал её мокрые от слёз щёки.

— Я вернулся, Анечка, я обещал и вернулся.

Анна словно потеряла дар речи. Она то плакала, то успокаивалась.

Поначалу Софья смотрела на Анну и Германа с удивлением, подумала, что оба какие-то странные: не радуются, а плачут. А потом решила пойти в свою комнату.

— Я так ждала тебя, Герман. У меня столько всего произошло. И всё без тебя. Не знаю, как смогла всё это пережить, — произнесла Анна, немного успокоившись.

— Анечка, я не мог вернуться раньше. Я теперь живу по чужим документам. Только так смогу находиться рядом с тобой.

— Я буду заплетать тебе косы как Софье, — сказала Анна улыбнувшись и потрепала Германа за косу. Мне стало легче ждать тебя, когда моя дочь вернулась ко мне. Она, оказывается, жила в другой семье. Не понимаю, как Густав мог отдать её чужим людям, а мне сказать, что она умерла. Это же так жестоко, Герман.

Герман удивлённо посмотрел на Анну, задумался.

— Анечка, — сказал он, — этого не может быть, это и правда чудо какое-то!

А у самого защемило в сердце. Если бы он не увидел девочку, то подумал бы, что Анна сошла с ума. Но девочка-то была. Он понял, что Анна принимает её за свою дочь, но решил не переубеждать. Герман так долго ждал этой встречи, что даже лёгкое помешательство Анны не пугало его. Анна рассказала Герману о появлении Софьи в её доме, о свадьбе Янека, о болезни, из-за которой еле выжила, о том, что Зоя потеряла ребёнка и опять беременна.

— Представляешь, — говорила она Герману, — у нас с тобой скоро будет внук или внучка.

— Представляю, мне вообще повезло, только вернулся, а у меня уже и дочь есть, и внуки скоро будут, — произнёс Герман смеясь.

Анна серьёзно посмотрела на мужчину.

— Софья очень ждала тебя, позволь ей называть тебя отцом. Я думаю Густав на небесах будет рад этому, — Анна показала рукой на потолок.

Герман кивнул. Ему стало казаться, что попал в сумасшедший дом. Но уходить не собирался.

С Софьей подружился быстро. Когда она называла его «папенька», Герману казалось, что так было всегда. Во время семейного ужина, на который Анна пригласила сына и невестку, Герман сказал Янеку, что его беспокоит лёгкое помешательство Анны.

Янек только пожал плечами. Посоветовал Герману не расстраивать её, чтобы не было истерических припадков.

За ужином Герман украдкой поглядывал на Зою и поймал себя на мысли, что Янеку очень повезло с женой.

***

Матильда берегла своё женское хрупкое счастье. Ей казалось, что Макар нежен с ней ровно до тех пор, пока не встанет на ноги и не убежит к своей Таисии. Она ревновала к женщине, которая смогла так влюбить в себя Макара. Завидовала ей. Иногда ночами Макар шептал ненавистное ей имя. Матильда, стиснув зубы, всячески пыталась не обращать на это внимания. Тешила себя только тем, что это она вызывает такие эмоции у Макара, раз он шепчет чужое имя, и тем, что если он вспоминает Таисию, значит, она не хуже, чем соперница.

Матильда прекрасно понимала, что Макар не любит её, но решила, что и её любви хватит на них двоих.

Иногда Матильда закрывалась в своей комнате и давала волю слезам. Уже настолько не могла смотреть на взаимную любовь Ильи и Леи, что попросила их уйти из её дома и жить своей жизнью.

Дочь и зять ушли, сняли небольшой домик неподалёку.

Макар стал чувствовать ноги неожиданно, когда прошёл почти год после случившегося.

Он проснулся оттого, что почувствовал, как ноют колени. Привстал, дотронулся до них руками, смог согнуть ноги.

На радостях разбудил Матильду. Обнимал её, целовал, а она уже мысленно провожала его. Решила, что не будет его держать. А Макар и не торопился уходить. Он по-прежнему вспоминал ночами Таисию, но продолжал жить с Матильдой.

***

А Николай ждал. Ещё с декабря он снял дом Евгении. Дед, который этот дом сдавал, умер под Новый год, а за ним ещё и его жена. Детей у них не было, Николай забрал себе их собаку и ходил утром и вечером кормить оставшихся кур.

Он давно запретил себе думать о Таисии. Стоило ей возникнуть в его воспоминаниях, тотчас начинал что-то делать: то рубил дрова, то мастерил из дерева. Когда-то этому научил отец, и сейчас Николай с благодарностью вспоминал его уроки. Неожиданная встреча с Таисией смутила его.

Когда он держал ребёнка и смотрел в любимые глаза, еле справился с желанием схватить Тайгу и убежать на край света. Это сиюминутное желание быстро прошло. И потом Николай посмотрел на неё совсем другими глазами.

Перед ним стояла уже не та Таисия, которую любил. Куда-то подевалась её стройность, появилась хромота. Лицо стало чуть полнее. Нет, оно не делало Тайгу непривлекательной. Просто девушка стала другой. А когда Николай представил себе, как ненавистный ему Лоран Волков, обнимает и целует свою жену, ему захотелось убежать поскорее. Что он и сделал. Еле выдавил из себя: «Поздравляю, жаль, что всё так вышло» и пошёл прочь.

Он не знал и уже не хотел знать любит ли его Таисия. Ненависть к Лорану перекрывала всё желание вернуть Тайгу. Николай не мог избавиться от этого чувства. За все дни, проведённые в тюрьме, за шрам, изуродовавший лицо, за смерть отца Николай винил Лорана.

Но не искал с ним встречи, хотя желание отомстить Лорану не пропадало. А когда увидел сына Таисии, так вообще стало страшно от своих мыслей. Лишать маленького ребёнка отца Николай передумал.

Он всё чаще смотрел на выцветшую фотографию Евгении. На ней она была ещё ребёнком. Но сходство всё же было. Николай боялся забыть её. Боялся, что если встретит на улице, то не узнает. Видел-то один раз в жизни. Но что-то тянуло его к этой женщине. Не любовь, а нечто другое. Больше благодарность за то, что предложила на кладбище помощь, накормила, поделилась одеждой.

За месяцы ожидания Николай много чего смастерил: столик и стульчик для сына Евгении, повесил полки и разместил на них всевозможные банки с травами, которые были просто расставлены в углу. Починил обеденный стол. Снял со стен фотографии неизвестных ему людей, смастерил дня них рамки и повесил обратно. Надеялся, что хозяйка дома не обидится за такое самоуправство.

Николай трудился в порту. Несмотря на то, что Парамонов предлагал работу у себя на мельнице, встречаться на территории с Янеком и Зоей ему не хотелось. Он так и не сходил к Янеку выразить слова благодарности. Решил, что Зоя сама всё передаст, если посчитает нужным.

Холодным промозглым мартовским утром Николай перед работой по привычке отправился во двор деда, чтобы покормить птиц. Курятник был сразу справа от калитки.

К самому дому Николай подходил редко, примерно раз в неделю обходил вокруг и смотрел, целы ли окна. А тут его что-то потянуло сделать почётный круг.

Второй вход в дом располагался со стороны внутреннего двора. Подходя ближе, он услышал, как кто-то стучится в дверь. Николай схватил палку, завернул за угол.

На пороге стояла худенькая женщина в лёгком промокшем кафтанчике.

Она упёрлась головой в косяк и монотонно стучала. Увидев Николая с палкой, отпрянула от двери. Их взгляды встретились. Это была Евгения. Николай бросил палку, подбежал к ней.

— Не трогайте меня, — пригрозила Евгения. — Я буду кричать. Что вы здесь делаете? Дед очень сильный, уходите немедленно.

Николай улыбался, его сердце бешено колотилось.

«Вернулась, вернулась», — стучало у него в голове.

Евгения сделала несколько шагов назад и уже вот-вот собралась убегать.

— Я Николай, помните, мы встретились с вами на кладбище?

Евгения посмотрела недоверчиво. Сердце Николая ушло в пятки. Он-то думал, что она будет рада встрече с ним. А она просто пожала плечами и произнесла:

— А… Николай… — потом помолчала и продолжила:

— И что вы здесь забыли, Николай?

— Я живу в вашем доме, — ответил он смущаясь. — Вы не беспокойтесь, я плачу исправно. Вот как дед с бабкой умерли, я стал откладывать оплату, чтобы потом передать вам.

— Как же жаль деда, — вздыхая, сказала Евгения.

Николай подошёл ближе.

— А ключи-то у вас? — спросила она, даже не взглянув на него.

— У меня, — кивнул Николай. — Держите.

Он протянул ключи.

— Позвольте мне вечером забрать свои вещи, я на работу опаздываю.

Евгения посмотрела на него грустными глазами и ответила:

— Да вы можете и оставаться, я только некоторые вещи заберу и уеду. Ключ повешу в курятнике.

— Как это уедете? — произнёс неожиданно Николай.

— Уеду туда, где меня не знает никто. Я потеряла всех дорогих мне людей.

Евгения опустила голову, Николай увидел, как слёзы закапали из её глаз. Она быстро вытерла их. А потом смело взглянула на юношу, словно хотела показать, что она не плакала.

Сердце Николая сжалось ещё сильнее. «Жалей её, жалей», — твердил какой-то голос внутри.

И тут же Николай вспомнил слова деда: «Слёз от неё не добьёшься, всё в себе держит».

Евгения продолжала смотреть на него. Только красные глаза выдавали её тревогу.

— Идите же на работу, — сказала она. — Я оставлю ключи.

Она направилась к своему дому, Николай пошёл за ней.

Метался между желанием пойти на работу или остаться. Его охватил страх, оттого что он вернётся, а её уже не будет.

На сердце было тревожно. «Почему же она без сына?» — думал он. И тут же вспомнились её слова: «Я потеряла всех дорогих мне людей».

И Николаю стало страшно. Ругал себя за столик и стульчик, за всё, что смастерил для сына Евгении. Так и шёл за ней до самого дома. Она оглянулась, спросила удивлённо:

— А как же работа?

— Работа подождёт, — ответил Николай.

— Ну и ладно, — согласилась Евгения. — Тем лучше, заберу вещи, и не придётся мне ключи в курятнике оставлять.

Евгения ахнула, когда вошла в дом. Поначалу она смотрела на фотографии в рамках, потом её взгляд упал на столик и стульчик. Она медленно подошла к обеденному столу, провела по нему рукой, отметила про себя, что не качается больше стол. Села на стул и закрыла лицо руками. Николай так и стоял в дверях. Он не слышал рыданий, всхлипываний, не видел слёз. Хозяйка дома просидела так долго, потом подняла голову.

Посмотрела удивлённо на Николая.

Он подошёл поближе.

— Женя, — произнёс он, — вы простите, что я тут похозяйничал. Если не нравится, я всё уберу.

Евгения неожиданно громко рассмеялась.

— И ножку от стола отпилите, чтобы качался опять?

Она смеялась так долго, что и Николай засмеялся вместе с ней.

Смеялись до слёз, еле успокоились. И тут же Евгения опять приняла серьёзный вид.

А Николай вдруг произнёс:

— Женя, останьтесь, пожалуйста. Я очень долго ждал вас.

Евгения удивлённо посмотрела на Николая.

Если бы он не напомнил ей, кем является, она бы ни за что не узнала его. Оставаться не было в её планах, но после слов Николая задумалась.

— Зачем же вы меня ждали? — поинтересовалась Евгения.

Сначала Николай опустил голову, сердце бешено колотилось. Он не знал, как ответить на вопрос. А потом поднял голову и без капли смущения ответил:

— Потому что я люблю вас.

— О Боже! — воскликнула Евгения. — Вы вот так, увидев меня единственный раз, влюбились?

Лицо Николая горело.

— А я ведь вас даже не запомнила, — продолжила Женя. — Вы говорите правду?

— Я, пожалуй, пойду, — произнёс Николай неожиданно.

Он подошёл к сундуку, взял в охапку свои вещи и вышел на улицу.

Мелкий дождь вонзался в его непокрытую голову. «Это всё из-за шрама, — думал Николай, — она красивая, а я урод. Чёртов Лоран. Забрал у меня всё!»

Он уже подошёл к калитке, когда услышал:

— Николай, куда же вы?

Евгения выбежала за ним на улицу без верхней одежды. Капли дождя падали на её платье, оставляя тёмные пятна. Николай наблюдал, как эти капли расползаются по платью, и завидовал дождю, которому можно всё. А ему, Николаю, нельзя даже коснуться тела Евгении.

— Я ведь вас не выгоняю, — пробормотала она запыхавшись. — Пожалуйста, останьтесь.

Евгении было неловко.

— Я не могу обещать любить вас, — продолжила она. — Но я могу задержаться ненадолго, вы же ждали меня. Всё равно мне некуда ехать.

Евгения протянула Николаю руку, улыбнулась.

— Вы так задорно смеётесь… Мне впервые за долгие месяцы стало легко на сердце. Ну же, пойдёмте, не будет мокнуть, — предложила она.

Николай взял Женю за руку и направился с ней к дому.

Её мокрая, холодная ладошка быстро стала тёплой. Николай слегка сжал руку. Боролся с желанием заключить Евгению в своих объятиях и не отпускать никуда. Мысли путались.

«Зачем признался в любви? — думал он про себя. — Она теперь отнесётся ко мне как к сумасшедшему. А какой я в её глазах? Голый мужик с кладбища, поселившийся в доме без её разрешения. И позвала из-за жалости. Как понять этих баб? Сначала хотела убежать, когда стояла на крыльце дедова дома, а теперь зовёт к себе. Говорит, что не помнит и зовёт. Зачем я ей нужен?»

Но уходить Николаю уже не хотелось. Возможность остаться с Евгенией под одной крышей одновременно пугала его и в такой же степени радовала.

Он совершенно забыл о том, что рабочий день давно начался. Евгения заварила травы, поставила баночку обратно на полку, сделанную Николаем.

Потом подошла к столу и стульчику, который тот смастерил и прошептала:

— Сынок, жаль, что ты не увидишь, какая красота ждала тебя дома.

Евгения опять закрыла лицо руками. Николай подошёл ближе. Обнял её сзади, скрестив руки на талии. Он не спрашивал, что случилось с сыном. Решил не тревожить и без того раненое сердце.

Поймал себя на мысли, что вот так долго и стоял бы рядом с ней.

Евгения повернулась к Николаю, убрала руки с лица.

А потом очень нежно мизинцем провела по шраму. Из груди Николая вырвался стон.

— Кто это вас так? — спросила она.

— Дела былых времён. Ошибки, за которые я никогда не буду прощён, — ответил Николай.

— Знаете, — произнесла Евгения, — моя мама прикладывала к шраму подорожник, у меня есть немного сухих листьев, их можно размочить и приложить.

Она опять коснулась шрама. Николай схватил её руку за запястье, поднёс к своим губам. Поцеловал так нежно, что почувствовал, как вздрогнула Евгения, а потом обнял её.

Они стояли так долго, словно слушали сердца друг друга. Не заметили даже как стемнело.

Женя освободилась от объятий и произнесла:

— Как интересно всё у меня складывается. Словно я живу в какой-то сказке. Я читаю в ней хорошие и плохие страницы. Последнее время прочла много плохих. Станьте моей хорошей страницей, Николай. Мне уже нечего терять.

— Как же мне стать страницей этой? — удивлённо спросил он.

— Вы уже ей стали. В доме всё так изменилось благодаря вам. Просто останьтесь, — ответила Евгения.

Николай кивнул и остался. На следующий день отправился на работу, получил нагоняй. Еле дождался конца дня. Быстрым шагом шёл к дому Евгении. Увидел, как из трубы вьётся дым. Успокоился.

«Не ушла», — подумал он.

Однажды ночью Евгения подошла к кровати, на которой спал Николай. Разбудила его и сказала, что ей очень страшно. Юноша сначала ничего не понял спросонья. А потом молча указал рукой на место рядом с ним, и Евгения без стеснения легла. Николай не мог унять свою дрожь. Он сначала отодвинулся от Жени, чтобы её тело даже близко не касалось его, но почувствовал, как она снова прижалась к нему.

Евгения опять провела по шраму. А потом нежными поцелуями покрыла сначала сам шрам, а потом и всё лицо Николая.

Николай поймал губы Евгении, поцеловал страстно. Она не сопротивлялась. С той ночи спали вместе. А через полтора месяца обвенчались.

***

Лоран часто встречал Зою на работе. При встрече что-то ныло у него в сердце так глубоко, что он не мог понять, почему возникает это чувство. Зоя стала ещё краше. Лоран знал, что она потеряла первого ребёнка и мысленно жалел её.

Но всё это было каким-то мимолётным. Посмотрел — заныло, отвернулся — забыл. А в остальное время все его мысли занимали маленький Иван и жена. Ребёнку было уже семь месяцев. Когда Лоран приходил домой, сын сидел в кроватке и улыбался ему своим беззубым ртом. За эту улыбку Лоран был готов отдать свою жизнь.

Но прежде чем подходить к сыну, всегда сначала обнимал и целовал Таисию. Хотел показать ей, что она тоже важна для него. Лоран думал, что если обращать внимание только на сына, то жена могла бы чувствовать себя забытой. А Лорану хотелось, чтобы Тая была счастлива, любима и чувствовала себя нужной.

Он благодарил Бога за то, что всё случилось так, как случилось. Ведь если бы не было этого обмана, то и не было бы сейчас малыша, тянущего к нему руки. Было даже страшно представить, что могло быть с этим ребёнком, не полюби его Лоран так сильно.

Таисия резко изменилась не только в глазах Лорана. Она часто ловила себя на мысли, что никогда ей не было так спокойно и хорошо. Лоран был ласков и нежен. С каждым разом всё долгожданнее были его объятия и поцелуи. Он был совершенно непохожим на мужчин, которых выбирала себе Таисия. Спокойствие и какая-то чрезмерная доброта со стороны Лорана обескураживали её.

Она часто спрашивала себя: «Как на моём пути мог встретиться такой человек?» И до сих пор не понимала, как Лоран смог полюбить Ивана, узнав правду так неожиданно. Всё происходящее с ней было не иначе как сном. И Таисия боялась проснуться.

Лоран взял сына на руки, прижал его к себе:

— Любимый мой, я скучал, — повторял Лоран изо дня в день одну и ту же фразу.

Таисия смотрела, как ребёнок прижимается своим хрупким тельцем к отцу, как трогает маленькими ручками колючее лицо Лорана, как морщится, уколовшись щетиной.

И слёзы невольно катились из её глаз. Таисия заметила, что с рождением сына стала сентиментальной. Она плакала, потому что её сердце переполнялось любовью и заботой, которую она, по своему мнению, не заслужила.

Как-то муж сказал Таисии:

— Тая, я давно хотел спросить и не решался. Как мне называть тебя? Может будет лучше, если я буду произносить твоё настоящее имя?

— Не-е-ет, — ответила Таисия. — Моё настоящее имя не принесло мне счастья. Пусть останется всё как есть. Со старым именем я чужая жена. С новым — твоя. И мне не хочется ничего менять.

Лоран улыбнулся. Уткнулся носом в волосы жены. Вспомнил себя маленьким. Невольно дёрнулся, показалось, что отец похлопал его по плечу. Это были самые запоминающиеся прикосновения из детства.

Отец так сильно хлопал по правому плечу, что Лоран даже какое-то время дёргал этим плечом. Отучил себя от этого, когда уже стал постарше. Над ним смеялись другие дети. Тогда он убегал домой, садился на лавку и продолжительно долго терпел, чтобы не дёргать плечом.

Лоран прижал к себе жену ещё сильнее и подумал о том, что в его мире что-то поломалось в детстве, а теперь всё хорошее вернулось втройне. Он вдруг почувствовал себя в возрасте Ивана. Ощутил, какими могли бы быть объятия отца, матери. И ему на миг показалось, что Иван — это он сам.

Таисия нежно проводила по его спине, волосам. Она уже давно изучила всё, что любит муж. И Лоран, уткнувшись в её волосы, не стеснялся слёз. Всё реже вспоминал насмешки из детства и из взрослой жизни, когда над ним подшучивали его сослуживцы. Смеялись, считали его неполноценным. Пытались познакомить с женщинами, давали советы. И теперь Лоран точно знал, что весь принадлежит одной женщине и радовался, что не растратил себя на других.

И его совершенно не беспокоила былая «слава» жены. С ним она стала другой, а всё остальное было неважным. Всё остальное было в далёком прошлом.

Таисия отмечала, что любовника страстнее, чем Лоран, у неё никогда не было. Даже Николай, воспоминания о котором иногда спускали Таисию с небес на землю, и которого любила дольше всех, не был для неё таким желанным, как теперь Лоран.

Таисия поняла, что жить чужой жизнью ей нравится гораздо больше, чем своей. Но понимала и то, что за такой грех её может ожидать неминуемая расплата. А хотелось продлить это счастье.

***

Зоя по-прежнему недоверчиво относилась к Джану. Но Янек настаивал именно на его помощи. Когда Зоя ходила навещать Евдокию Степановну и братьев, то мачеха откуда-то издалека начинала интересоваться о Джане. А однажды разоткровенничалась настолько, что Зое пришлось успокаивать плачущую женщину.

Она жаловалась на Григория и на то, что он стал таким же грубым, как и был раньше. Редкие наплывы нежности и любви были для Евдокии как подарок. Дети росли. Григорий Филиппович после работы проводил с ними много времени, но жена интересовала его всё меньше.

И Евдокия начала скучать по Джану. Он не приходил, не навещал Кирьяновых. Однажды мачеха попросила падчерицу передать Джану записку. Евдокия Степановна дрожащими руками вкладывала эту записку в руки Зои. А та и не знала, как поступить. Она не собиралась читать послание, не собиралась говорить об этом отцу, но в сердце была какая-то тяжесть. Рассказала об этом Янеку.

— Золо́то моё, это не наше дело. Не передать записку — это предательство перед мачехой, не сказать отцу — это предательство перед ним. Как ни поступи — это будет неверным решением. Нужно было не брать записку, отказать сразу, притупить этот порыв со стороны мачехи. Жалость взяла верх над тобой. А теперь поступай так, чтобы твоё сердце меньше тревожилось. Наш малыш вряд ли радуется переживаниям.

Янек прижал к себе жену, положил руку ей на живот. К середине мая живот Зои стал невероятных размеров. Она уже не ходила на работу. Но и дома не сидела, прогуливалась по городу, навещала мачеху и пани Анну. Только ходила к свекрови всё реже.

Стала замечать, что Герман смотрит на неё странно. А однажды он приблизился настолько, что Зоя почувствовала его тяжёлое дыхание. Случилось это, когда уже собиралась уходить домой. Пани Анна отвлеклась на клиентку, Софья помогала ей.

Зоя замешкалась с обувью, и неожиданно Герман очутился рядом с ней. Он коснулся Зоиной груди и уже пытался обнять её, но Зоя подскочила резко. Сердце заколотилось. Она взглянула на Германа. Его глаза были безумными. Зоя сделала шаг назад, Герман шаг вперёд. Как выбежала из дома свекрови Зоя не помнила. Спешила домой, хотела отдышаться. Долго убеждала себя, что это всё случайно, но больше одна к пани Анне не ходила.

Сначала боялась рассказывать мужу.

Когда всё-таки решилась и рассказала, то Янек отнёсся к этому на удивление спокойно, сослав всё на фантазии беременной жены.

Но при следующем посещении свекрови Зоя заметила, что Янек нервничает, наблюдая за Германом. Когда Герман уже откровенно не сводил с Зои глаз, Янек отозвал его. О чём они говорили, Зоя не знала, но с того дня больше не ловила на себе взгляды Германа.

Записку Джану всё-таки отдала. Он сначала взял её, прижал к себе, а потом вернул обратно. Сказал, что не будет читать написанное. Зоя оказалась в неловком положении. Заметив её замешательство, Джан произнёс:

— Если прочту эту записку, то моя жизнь станет другой. Мне и читать её не нужно, чтобы понять, что там написано. Я знаю, что Евдокия ждёт меня. Моё сердце никогда меня не обманывает. Но она чужая женщина. Пусть ею и остаётся. Можешь так и передать. Я сделал всё, что мог. Мне хорошо оттого, что Евдокия живёт на этом свете, и среди тысяч бьющихся сердец, я чувствую её сердце. Но наша встреча не сделает её счастливой. Так что больше записки мне не передавай, я не возьму и никогда не прочту.

Зоя лишь пожала плечами.

Евдокия не находила себе места. Она уже много раз пожалела о том, что написала китайцу. Когда дочь в очередной раз навещала мачеху, та уже по глазам поняла, что Джан не придёт. Когда Зоя рассказывала об отношении Джана к записке, Евдокия теребила край рубашки. Её лицо было залито краской стыда. Евдокия думала, что она в эту минуту превратится в пепел. Так сильно горело её тело. Да и Зоя чувствовала себя неловко. Ей было жаль мачеху. Но она не могла помочь ей избавиться от душевных переживаний.

Зоя радовалась тому, что у неё самой всё хорошо и нет тайн от Янека, и все её мысли только о нём. Казалось, что любовь к мужу с каждым днём сильнее. Часто вспоминала их первую встречу и то, как бежала к нему в порт жаловаться, что отец выдаёт её замуж. Не знала, как Янек отнесётся к заплаканной девушке. Не думала об этом. Всё за неё сделала любовь.

Янека не было рядом, когда на свет появилась его с Зоей дочь. Он находился в командировке и был уверен, что вернётся к родам жены. Но дочка решила появиться на свет в последних числах июня. Маленькая девочка, как две капли воды похожая на мать, растрогала Зою до слёз. Когда Зоя впервые услышала крик ребёнка, и Джан положил новорождённую на грудь матери, когда впервые покормила свою доченьку, ей не хватало рядом только Янека.

Она искала его глазами, хотела, чтобы он вернулся прямо сейчас. Но рядом был только Джан. Вопреки нежеланию Зои Джан оставался с ней до самого возвращения Янека. Каждый день Зоя отправляла Джана домой, очень стеснялась его присутствия. И каждый раз китаец отвечал, что несёт за неё ответственность перед Янеком и ни за что не оставит одну.

Однажды даже сказал, что Зоя упрямая, как и её отец. В последний день перед возвращением Янека Джан разоткровенничался перед Зоей. Сказал, что влюбился в Евдокию с первого взгляда, что влекли за собой её грустные глаза. А потом любовь стала ещё сильнее, когда в этих глазах он увидел огонёк. И всё время сожалел, что огонёк этот не для него.

— Вполне в моих силах было убрать твоего отца с пути, — заявил Джан Зое. — Но ради счастья Дуни я сделал для них всё, что мог. Сделал даже больше, чем должен был. И все эти дни, проведённые с Евдокией, оказались самыми счастливыми в моей жизни. Чувствую её теперь всегда. Знаю, что она несчастна. И знаю, как сделать её счастливой. Для этого нужно быть рядом, вызывать ревность твоего отца. А так неправильно, Зоя.

Сейчас я полностью отдаюсь своим пациентам. Борюсь за каждую жизнь. Спасение других даёт мне силы жить дальше. А что до любви? Она бессмысленна для меня. Моё сердце осталось там, рядом с Евдокией и детьми, которых я полюбил как родных. Мне никто не нужен кроме них.

Я как варвар вторгся в чужую семью и вместо того, чтобы ограбить, оставил там самое дорогое. Не победил в этой сердечной войне, потому что я не воин любви, а просто врач. И то, что на моём счету десятки спасённых жизней даёт мне шанс не отвечать в будущем за мою грешную любовь.

Зое было жаль и Джана, и Евдокию, и отца. Каждый из них по-своему был прав. Но правота была помехой счастью каждого. И Зоя думала о том, что если даже добрый умный Джан не может разобраться с этим, то что говорить о других.

Янек часто говорил, что переживая за отца и мачеху, Зоя не делает их счастливыми, она делает несчастной и беспомощной себя. Но сам Янек тоже тревожился за свою мать. Она хотя и была рада возвращению Германа, но стала какой-то скрытной. Часто отводила взгляд, Янеку даже иногда казалось, что она мысленно просит его о помощи. Но когда сын пытался поговорить, пани Анна утверждала, что всё хорошо и Янеку не о чем беспокоиться.

Янек вернулся домой через полторы недели после рождения дочери. Когда он увидел Зою и на её руках дочку, встал перед ними на колени. Целовал маленькие щёчки своей дочери. Слёзы невольно текли из его глаз. Джан наблюдал за ними. А потом тихо, незаметно ушёл. После командировки Янеку дали две недели отпуска.

И эти две недели он всё время находился рядом с Зоей. И через много лет Зоя говорила, что это были самые счастливые две недели её жизни.

Пани Анна так и не знала, что произошло с прошлой семьёй Германа. Но то, что происходило сейчас в её семье, наталкивало на неприятные мысли. Герман распускал руки. И Анна думала, что причина в этом.

После первого месяца жизни с Анной Герман стал сам не свой. Плохо спал, постоянно молчал. Пани не могла добиться от него ни слова. И однажды ночью, когда Софья уже спала, Герман ударил Анну.

Та от неожиданности закрыла рот, чтобы не разбудить Софью. Вот так беззвучно Анна терпела. Потом Герман на коленях просил прощения. Он говорил, что не осознаёт своих действий и ничего не может с этим поделать. Каждый раз Анна прощала его.

В дни, когда Герман был спокоен, Анна расцветала, а потом и эти дни закончились. В Германа словно вселился какой-то зверь. Пани терпела не только из-за того, что любила Германа и не хотела, чтобы тот уходил, но и из-за Софьи. Сильное желание сделать девочку счастливой, окружить любовью и дать возможность воспитываться в полной семье, сделало из Анны жертву.

Она не могла ни с кем поделиться этим. Знала, что если расскажет сыну, то тот выгонит Германа. А потом начала замечать, что Герман стал уделять Софье больше времени. Они могли целый день бегать по дому, играть во что-то. А вечером Герман носил Софью на руках и укачивал её словно маленького ребёнка. Так и выглядело со стороны. В руках высокого, сильного Германа Софья казалась младенцем.

Анна протестовала. Говорила, что девочка должна засыпать сама, но ни Герман, ни Софья не соглашались с ней.

Однажды случилось то, чего пани Анна боялась больше всего на свете.

Проснувшись ночью, Софья захотела воды. Вышла из своей комнаты и вдруг услышала всхлипывания и стоны. Подошла к двери, за которой находилась комната пани, и быстро распахнула её.

Анна сидела на кровати, и в этот момент Герман замахивался на неё куском какой-то толстой верёвки. Софья громко крикнула:

— Ма-ма-а-а-а…

Герман молниеносно спрятал верёвку под подушку. Софья подошла к матушке. Та сидела с заплаканным лицом. Плечико её ночной рубашки висело где-то на уровне груди, и Софья заметила синяки на оголённом материнском теле. Девочка подошла ещё ближе. Присела рядом, своими маленькими пальчиками дотронулась до синяка, потом до другого. Её глаза были полны ужаса. Вдруг она вытащила из-под подушки верёвку, которую спрятал Герман, и начала хлестать его.

Тот сидел неподвижно. Софья проходилась верёвкой больше по его лицу. Она не могла остановиться. В её действиях было столько ярости, в глазах столько злости, что Герман, смотря на неё, окаменел.

Он не чувствовал боли. А потом схватил Софью за руку и произнёс:

— Хватит, я больше так не буду.

Верёвка выпала из рук девочки. Она переключилась на Анну. Стащила с неё ночное платье и ужаснулась. Всё тело Анны было в синяках и ссадинах.

Все трое молчали. Софья быстро метнулась к шкафу, вытащила другое платье, натянула его на Анну, укрыла её несколькими одеялами и сама юркнула под них. Прижалась к материнской груди и сказала:

— С этой ночи я буду спать с тобой.

Слёзы лились из глаз пани Анны. Герман встал и вышел из комнаты.

Наутро он сидел за столом как ни в чём не бывало. Софья не подходила к нему, не смотрела на него. Она постоянно держала пани Анну за руку. Ни на секунду не оставляла их вместе. Несколько дней молчания тяготили Анну. Ей ничего не пришлось объяснять Софье, она даже не стала просить её не рассказывать всё Янеку. Герман никуда не уходил. Он спал теперь в комнате Софьи. А Анна совершенно не знала, что ей делать дальше.

— Маменька, отправьте его туда, откуда он пришёл, — просила Софья Анну. — Пусть побудет там недолго, успокоится и вернётся к нам. Вот сейчас у него невероятно добрые глаза. А в ту ночь у него не было глаз. Это был другой человек.

— Доченька, — Анна прижала к себе Софью, — куда же я его отправлю? Я столько времени его ждала. Пусть он просто живёт с нами. Буду видеть его каждый день, и мне будет хорошо. А без него я просто умру. Поэтому он останется с нами. А дальше — как Бог даст.

Софья с тяжёлым сердцем впервые отправлялась в гимназию. Анна долго настаивала, говорила, что образование необходимо. Но Софье было страшно. А Анна была счастлива, она впервые за несколько месяцев осталась наедине с Германом.

Он подошёл к Анне, прижал её к себе. Она соскучилась по его объятиям, забылась в одно мгновение. К тому времени синяки уже прошли. Страх куда-то ушёл. Герман в этот раз не поднимал руку на пани. Неожиданно для неё заговорил о женщине, потом Анна поняла, что он рассказывает о жене.

— Елена была красива, стройна, как ты. Мне иногда кажется, что она — это ты. Я тогда теряю рассудок. Я не могу взять себя в руки. Она изменяла мне. А я любил её безумно. Все уже смеялись мне в лицо. Я терпел. Без неё не мог прожить и дня.

Она каждый день говорила, что любит меня, и я всё равно лучше всех на свете. И я верил. Верил и делил её с другим мужчиной. Я занимал высокую должность, он тоже. Ни о каких дуэлях и защите чести не могло идти и речи. Я не мог допустить скандала на международном уровне.

Однажды я заметил на ней синяки. Она не прятала их от меня, а как будто гордилась ими. Я рассвирепел. И ударил её. Она смеялась. Ни одной слезинки не было в её глазах.

Наша жизнь стала похожа на схватку. Она выползала из-под меня вся побитая, но не сломленная. И когда стал поднимать руку, Елена перестала мне изменять. Она ждала меня дома. Это она вселила в меня зверя. Мне было больно смотреть на неё, но она просила об этом. И однажды я не рассчитал свои силы.

Пани Анна дрожала. Она смотрела на Германа глазами полными ужаса.

— Но я не просила тебя об этом, — прошептала Анна.

Герман словно не услышал её и продолжил:

— Это было тяжёлое для меня время. Я отправил людей за Густавом. Думал, что он спасёт Елену. Но было слишком поздно. Единственным человеком, который не дал мне тогда сойти с ума, был твой муж. Меня сняли с должности и отправили в Ростов.

Я не понёс наказание. Всё удалось замять. Когда над жизнью вашего с Густавом сына нависла угроза, я не мог не помочь ему. Да и в гибели Густава есть моя вина. Я оступился. Мне хорошо с тобой, Анна. Но мне везде мерещится Елена. Даже твоя невестка напоминает её. А смех Софьи такой же, как был у Елены.

Пани Анна плакала. Она не могла поверить во всё, что рассказал Герман. Когда успокоилась, спросила у него:

— Зачем ты вернулся? Чтобы убить меня?

— Анечка, — Герман встал на колени, — я люблю тебя. Дай мне последний шанс. Ведь сейчас всё хорошо, я буду держать себя в руках. Буду спать в отдельной комнате, тогда я точно не причиню тебе вреда. У тебя замечательная приёмная дочь. Софья смелая. Я до сих пор не понимаю, как она смогла укротить во мне зверя?

— Она мне не приёмная, Герман. Это моя родная дочь. Моя с Густавом дочь. Не смей так говорить! — возмутилась пани Анна.

— Не буду, — ответил Герман. — Позволь мне остаться. Вы с Софьей самые родные для меня!

У Анны не повернулся язык, чтобы сказать: «Уходи».

И Герман остался. Портниха, чтобы не скучать по Софье, стала брать больше заказов. На ночь запиралась в комнате, двигала к двери шкаф. Пускала Германа к себе только днём, когда у неё не было клиенток.

Больше к тому разговору они не возвращались. Несмотря на всё, что рассказал ей Герман, Анне показалось, что она стала любить его сильнее. Только один раз после своего откровения Герман попытался ударить Анну, но она оглушила его шкатулкой, которая стояла на прикроватной тумбочке.

Когда Анна навещала в гимназии Софью, та просила матушку раздеться. Говорила, что если увидит синяки, то сбежит из гимназии. Но сбегать не пришлось.

***

Янек назвал дочку Златой. Теперь он и Зою, и дочь называл Золо́то. И часто говорил, что купается в золоте, потому что его любят две золотые девочки. Счастье в Зоиной семье лилось через край.

Удивительным образом в конце 1912 года Янек, Зоя, Николай и Евгения начали дружить семьями. Произошло это случайно. Николай, как-то встретив Янека, долго благодарил за своё спасение. Янек радовался, что ему удалось вытащить Николая из «ямы», в которой тот оказался. Слово за слово и Соломин рассказал, что женился, и у него родился сын. Посоветовавшись с Зоей, Янек пригласил Николая с семьёй в один из выходных январских дней 1913 года.

Зоя сдружилась с Евгенией, и они стали вместе посещать уроки шитья у пани Анны, которые та решила организовать для всех желающих. Иногда уроки пани посещали и гимназистки.

Софья, отучившись в гимназии полтора года, бросила её. Овладев навыками шитья, наравне с Анной обшивала богатых дам, а перед Первой мировой войной стала хозяйкой мини-ателье для женщин среднего класса.

Из тканей подешевле она шила такие же модели, которые предлагала Анна для своих богатых клиенток. Софье на тот момент было 12 лет. Никто из услышавших историю Софьи не верил, что она приёмная, а не родная дочь Анны Левандовски.

Весной 1913 года Зоя забеременела. Как-то прогуливаясь с дочкой по городу, встретила Таисию. Та несла на руках светловолосого мальчика. Подойдя ближе, Зоя заметила у Тайги большой живот.

Поздоровались как ни в чём не бывало. Таисия светилась счастьем. Зоя даже невольно улыбнулась при виде её. Двухлетний Иван без умолку щебетал и кого-то до боли напоминал Зое. Напоминал Макара. Уже больше двух лет о Макаре ничего не было слышно. Иногда Зое казалось, что он перед ней идёт по городу. Обгоняла прохожего, оглядывалась и разочарованно шла дальше.

В середине 1913 года по городу прокатилась волна задержаний на фоне противодействия революционной деятельности. Мужчин, возвращавшихся с работы, задерживали прямо на улице.

Наслушавшись об этом, Зоя спрашивала у мужа, грозит ли ему опасность. Он клялся, что давно не связан с комитетчиками и с ним ничего не случится.

Когда Янек не вернулся домой после очередного рабочего дня, Зоя забила тревогу. Уже стемнело. Она собрала дочь и сначала побежала к отцу. Григорий рассказал, что Янек ушёл домой вовремя.

Оставив дочь с Евдокией Степановной, Зоя вместе с отцом побежала в полицейский участок. Там приняли заявление и велели ожидать. Григорий советовал дочке не беспокоиться и остаться ночевать у него.

Но Зоя, оставив Злату у Кирьяновых, поспешила домой. Всю ночь она не сомкнула глаз. А наутро к ней пришли с обыском. Перевернули всё вверх дном. Ничего не нашли.

На все вопросы о Янеке упрямо молчали. Зоя, отчаявшись, не знала, к кому обратиться. Вся заплаканная прибежала к Парамонову. Тот, увидев Зою, смутился. Потом протянул ей лист бумаги. Среди трёх десятков фамилий кружком были обведены около десяти.

— Это все мои, — еле слышно сказал Парамонов. — Я ничего не смог сделать. Прости, Зоя. Никто не разбирался. Я помогу твоей семье.

Зоя почувствовала, как земля уходит из-под ног.

О том, что без суда и следствия расстреляли революционеров, гудел весь город.

Дни тянулись медленно. Зоя почти не выходила из дома. Почти ничего не ела. Похудела сильно. Евдокия Степановна всё удивлялась, откуда такими темпами растёт живот Зои, если она питания никакого не получает. Когда Злата спрашивала об отце, Зоя не выдерживала и долго не могла успокоиться. Григорий Филиппович как-то сказал внучке:

— А давай я стану твоим папой?

Та покачала головой, а потом иногда стала деда папой называть. Сыновья Григория Филипповича ревновали Злату к Григорию. Перебивая друг друга, твердили, что это их отец. Но Григорий говорил, что в его сердце много места, и любви хватит на всех. Так Григорий стал для внучки отцом.

Пани Анна никак не выходила из шокового состояния. Никто не мог успокоить её: ни Софья, которая всё время находилась рядом, ни Герман.

Иногда Анна приходила к Зое, прижимала к себе Злату, не отпускала её долго и всё время шептала:

— Не верю, не верю… Мне снится Густав, с ним рядом нет Янека. Вернётся твой папа, Золо́то моё.

К глубокому сожалению учениц, школа шитья прекратила своё существование. Софья продолжала шить для дам среднего класса. Но заказов брала мало, так как много времени проводила с Анной, успокаивая её.

Большую поддержку Зое оказал Джан. Как только узнал о случившемся, тут же навестил её. Он не просил успокоиться, когда она заливалась слезами. Просто садился рядом, обнимал её и что-то шептал по-китайски. Зоя не понимала значения этих слов, но иногда ей становилось легче.

Джан заставлял Зою есть. Он насильно кормил её с ложечки. Уже перед самыми родами Джан остался жить у Зои. Именно у неё он впервые после своего ухода от Кирьяновых встретил Евдокию. Мачеха навестила падчерицу с сыновьями. Мальчишки недоверчиво смотрели на китайца и прятались за Евдокией. А Джан улыбался им.

Евдокия Степановна не смогла справиться с эмоциями. Слёзы катились из её глаз. Джан подошёл и обнял Евдокию. Они долго стояли обнявшись. Мальчики уже перестали обращать внимание на китайца и играли со Златой.

С того дня Евдокия каждый день приходила к Зое. Они с Джаном почти не разговаривали, только обнимались при встрече. Когда сыновья рассказали отцу, что их маменька обнимает дядю без глаз, Григорий сразу понял, о ком идёт речь, и запретил жене навещать Зою.

Евдокия не приходила несколько дней подряд, и Джан всё понял. В начале декабря Зоя родила сына. Роды были тяжёлыми. Джан не спал несколько ночей и когда Зое стало немного легче, уснул и не просыпался два дня. Его ждали на работе, за ним приходили родственники больных. Прямо под дверью умоляли его о помощи. А он не мог оставить Зою.

Первое время после родов Зое помогала Евгения. Она менялась с Джаном. Зоя не вставала с кровати почти месяц. Только когда окрепла, Джан разрешил ходить по квартире. Зоя по просьбе китайца назвала сына его именем. Джан был счастлив.

Весной 1913 года город захватила волна эпидемий, которая с началом Первой мировой войны с трудом сдерживалась под контролем.

В мае 1913 года Таисия родила от Лорана сына. Бывший следователь летал на крыльях любви и счастья. Когда повитуха положила Лорану в руки новорождённого сына, тот едва не упал в обморок. Он шептал Тайге слова любви, плакал вместе с ней, прижимая к себе второго сына. Мальчика назвали Степаном.

А в конце декабря 1913 года Таисия тяжело заболела. Доктор изолировал её в лечебницу на койко-место, которое оплатил Парамонов. Лоран молился. Но чуда не произошло.

Бугорчатка (туберкулёз) не пощадила Таисию.

Убитый горем Лоран не мог поверить в случившееся. Оставшись с двумя детьми на руках, он ушёл с работы. Ему казалось, что его жизнь остановилась, и только плач голодного сына возвращал его к реальности.

Нанятая кормилица приходила строго по времени, а Степан не наедался. И тогда Лоран мелко резал морковь, заворачивал в тряпочку и давал сыну. Тот жадно высасывал из тряпочки сладкий морковный сок, а Лоран, сидя рядом и прижимая к себе ничего не понимающего Ивана, плакал от горя.

Когда началась Первая мировая война, и власти объявили всеобщую мобилизацию, Лоран в списки не попал, так как был вдовцом и воспитывал детей сам. Всё с началом войны перевернулось с ног на голову. В городе велась большая пропаганда среди населения. Всех призывали жертвовать деньги на Победу.

Пани Анна в своей квартире развернула швейную мастерскую по пошиву белья для солдат. К ней присоединились Зоя, Евгения и другие женщины. Как только Николай ушёл на фронт, Зоя переехала с детьми в дом к Евгении.

Соседний дом, в котором жил дед, Евгения сдавала, и эти деньги были хорошим подспорьем. Подруги вместе воспитывали детей и обе молились за Николая.

— Зоя, ты сегодня опять кричала во сне, Прохор испугался, я до утра не могла его уложить. Дрожит весь, плачет, — причитала Евгения. — Хорошо, что сейчас все спят.

Зоя виновато опустила голову.

— Ну ладно тебе, уложила же. Давай собираться. Сходим по-быстрому, за два часа управимся, — произнесла Евгения.

Помимо пошива белья, Зоя и Евгения с четырёх до шести утра мыли посуду в одной из харчевен, на скорую руку переделанную под солдатскую столовую. За это платили небольшие деньги и давали кашу на всех детей.

Женщины возвращались домой, и к тому времени уже все дети просыпались. Зоя сначала боялась оставлять детей одних дома, особенно маленького Джана. Зачастую он встречал её со слезами. Мать брала его на руки, долго обнимала и обливалась слезами вместе с ним. А потом сын привык и перестал плакать. Теперь он подползал к Злате, прижимался к ней и спал до тех пор, пока не вернётся мать.

Со слезами сына закончились и Зоины слёзы. Высохли в одно мгновение. И внутри всё стало сухо. Зое даже казалось, что её сердце теперь не бьётся, а скрипит, как старое колесо. Она совсем исхудала. Только молочная грудь по-прежнему привлекала внимание мужчин. Дежурные солдаты насвистывали при виде её, пока она разгорячённая намывала утром посуду.

Однажды, когда у Евгении заболел Прохор, и Зоя одна пошла мыть посуду, к ней пристал солдат. Обычно утреннее дежурство несли двое. Но сегодня был только один.

— Ну что же ты, цыпочка без подружки сегодня? Изголодались, небось, обе. Мужички-то ваши на фронте, поди. Ну давай, мы по-быстрому, пока Соловчук не вернулся.

Зоя испуганно схватила черпак, замахнулась.

— Ну-ну, какая ты боевая, прям как муженёк твой на фронте, — затараторил солдат и крепко схватил Зоину руку. Черпак выпал и с грохотом упал на пол.

Солдат приблизился так близко, что Зоя ощутила его горячее дыхание. Вздрогнула и ей на миг показалось, что это Лоран лезет с поцелуем как в день свадьбы. Зоя задрожала, когда солдат схватил её за вторую руку и с силой притянул к себе.

— Татаринцев, сучонок, отпусти девчонку, — вдруг услышала Зоя.

Она оглянулась. Позади стоял второй солдат, он дулом ружья целился в того, кто держал Зоины руки.

— Отпусти, кому говорю, — прошипел он.

Зоя с силой дёрнула руки, Татаринцев ослабил хватку. А она подняла черпак и несколько раз огрела его. Тот заскулил.

Зоя почувствовала, как второй солдат схватил её за плечи и оттащил от первого.

— Ну-ну, не переусердствуй, — забеспокоился он. — А то, вместо дома, на нарах придётся дневать и ночевать, а дома, поди, дети ждут. Не зря же тебе кашу выдают.

Зоя благодарно посмотрела на солдата.

— Спасибо, — тихо произнесла она.

— А ты меня совсем не помнишь? — спросил он неожиданно. — Я Паша. Паша Соловчук. Был в комитете с Янеком. Вы поженились?

Зоя удивлённо взглянула на солдата.

— Не помню тебя, — произнесла она.

— Ну как же так? Хотя вы все были заняты не революцией, а любовью. Одна Таисия чего стоила, — произнёс Соловчук.

Зоя пожала плечами.

— Нет её, кстати, больше, — грустно произнёс Паша. — А я ведь тоже её любил. Ладная была баба. Следователь самым хитрым среди нас оказался. Захомутал, приструнил.

— Как нет? — с тревогой в голосе произнесла Зоя.

— Умерла весной. Она с моей матушкой в лечебнице лежала. Так вот матушка выкарабкалась, а Тая — нет. Следователь её рыдал как баба. Страшно было на него смотреть. Любить мне его не за что было, но жалко стало. Так моя матушка иногда приходит к нему, готовит детям. Хотя говорит, он и сам справляется хорошо. Стал детям и отцом, и матерью. Парамонов ему какое-то жалованье платит, помогает. А Янек-то где?

Зоя ничего не ответила. Соловчук продолжил:

— Хороший он парень, дай ему Бог здоровья.

Зоя сложила вымытую посуду в стопку и вышла из кухни.

— Козёл ты, Пашка, чего тебя чёрт принёс сюда? — услышала она голос возмущённого Татаринцева. — Ну ладно-ладно, не буду я её трогать.

Зоя быстрым шагом спешила домой. Она ещё не задерживалась ни разу. Дома её встречала зарёванная Евгения. У Прохора не спадал жар. Зоя, оставив кашу, решила найти Джана и обратиться к нему за помощью. Она слышала отдаляющийся плач своего младшего сына и успокаивающие его слова дочки Златы.