Хозяйка «Волшебной флейты»

Анна Эристова, 2022

Почти прибыльное заведение, сказала она. Всего лишь год, сказала она. А потом отпущу с миром и с наградой…Не верьте благообразным дамочкам по утрам! Вообще не верьте дамочкам! Не подписывайте мутных договоров, даже если вам предоставят магический перевод! Не нанимайте оборотня охранником! А главное…Не влюбляйтесь без памяти в глубоко положительного мужчину. Даже если он смотрит, как будто съесть готов. Ну, или хотя бы пожевать!

Глава 4. Отбиваюсь

Вслед за Аглаей в кабинете оказалась Авдотья. Бледная, как мел, дочка провинциального полицмейстера вся дрожала мелкой дрожью и смогла только проблеять:

— Мадам, прятаться?

Я глубоко вздохнула несколько раз, чтобы прийти в себя. Нет, нельзя так меня пугать, что ж такое! Потом оглядела девушек и твёрдо сказала:

— Прятаться не надо. Всё будет хорошо. Аглая, останешься со мной, а остальные разойдись. И оденьтесь поприличнее, пожалуйста!

Авдотья помертвела. Я понимала её прекрасно, но прятать не собиралась. Надо сделать ей документ, а без полиции в этом деле не обойтись. Поэтому полицию я приму, объясню всё по-человечески. Не звери же, не съедят за отсутствие паспорта!

Аглая посмотрела в спины удалившимся товаркам и тревожно спросила у меня:

— Мадам, вам не кажется, что Авдотью лучше спрятать?

— Вечно прятаться нельзя, запомни это.

Я посмотрелась в висевшее на стене зеркало, поправила выбившийся локон и покачала головой. Лучше я была бы в своём платьице, тогда местная полиция наверняка потеряла бы челюсти ещё на входе. Но да ладно.

— Пошли, Аглая, встретим полицию.

Она запахнула шаль на груди и снова нацепила на лицо выражение ироничной кокотки. Я тихо заметила:

— Поскромнее личико сделай.

— А то вы, мадам, нашей полиции не знаете, — фыркнула она. — Мужики они везде мужики, даже одетые в форму с эполетами! С ними себя держать надо.

— И всё же.

Учить она меня будет…

Я первой вышла в зал. Девушки оттуда испарились, зато по комнате прогуливались двое полицейских в тёмно-зелёных мундирах с простенькими погонами на плечах и в фуражках, похожих на кепи. Третий господин был в штатском. И он сразу мне не понравился.

Когда ты работаешь в злачной профессии, очень скоро начинаешь считывать людей, как открытую книгу. Двое в форме — простачки, любят пожрать вкусно да выпить винишка, ещё не женаты, но не против были бы. А главный в этой троице — человек скрытный, но честолюбивый. Служит по призванию. Сажать в тюрьму нарушителей — это его хобби, за которое удачно платят зарплату. И глаза у него такие… Честные! Незамутнённые. Он и после службы не пройдёт мимо старушки, укравшей булочку от голода, водворит её за решётку и пойдёт спать с чувством отлично выполненного долга.

— Добрый день, — сказала я с улыбкой. — Чем обязаны такому визиту?

Когда ты улыбаешься искренне, все или практически все присутствующие невольно зеркалят твоё настроение и улыбаются в ответ. Полицейские в форме так и сделали, подтвердив мою теорию о простых мужиках. А главный в штатском остался серьёзен, как на похоронах. Он коротко кивнул в знак приветствия и заявил с налёта:

— Мне предписано арестовать вас, мадам. Собирайтесь и будьте любезны позвать мне Авдотью Заворотнюк.

— Зачем вам Авдотья?

— У меня есть информация, что она находится здесь без жёлтого билета.

— Откуда такая информация?

— От проверенного осведомителя. Прошу не сопротивляться. Ежели будете сопротивляться, мадам, нам придётся вас увести силой.

Глаза его задорно блеснули, и мне показалось, что уводить силой — это для него любимая часть работы. Нет, такого удовольствия я сему господину не доставлю. Обернулась к Аглае, сказала:

— Если Авдотья оделась, пусть выйдет.

Аглая сделала большие глаза, но не посмела ослушаться. Пошла куда-то на лестницу. А я повернулась к полицейскому:

— Простите, уважаемый, я не расслышала ваше имя.

— Афанасий Николаевич Трубин, — с лёгким поклоном ответил тот.

— Очень приятно.

Я сделала ещё одну попытку:

— Быть может, мы пройдём в кабинет и за бокалом вина выясним все… спорные моменты?

— На службе не пью, — гордо отказался Трубин.

Я так и знала. Ладно, прокатимся с Авдотьей в полицейский участок, может быть, там найдутся более адекватные сотрудники.

Девушка тряслась, как пушинка на ветру. Мне пришлось сжать её руку, тем самым заставив посмотреть на меня. В глазах Авдотьи я прочла панический страх. Шепнула ей спокойно:

— Ничего не бойся.

Она не поверила. Пришлось тряхнуть её за плечи:

— Авдотья, я обещаю, что всё будет хорошо!

Она очнулась и спрятала лицо в ладонях. Трубин отметил довольным тоном:

— На вашем месте, мадам, я бы не давал подобных обещаний беглой проститутке!

— А я бы на вашем месте, господин, не обвиняла бы честную девушку бог знает в чём!

Голубые глаза полицейского смотрели на меня так странно… Мне показалось, что он садист. Да, я знавала таких мужчин. Для них нет больше радости даже не то, чтобы причинить физическую боль, а подчинить, унизить, растоптать. Что ж, Афанасий Николаевич, посмотрим, кто кого растопчет.

— Аглая, — позвала я. — Закрой дверь как можешь и умеешь, никого не впускай до моего возвращения.

— Хорошо, мадам, — сказала она спокойно, но я видела, что девушка напугана.

— Я скоро вернусь, — бросила ей и, потянув за руку Авдотью, пошла к выходу.

У крыльца заведения стояла коляска. Не такая, как у меня, а старенькая, потрёпанная, запряжённая одной понурой лошадкой с нечёсаной гривой и куцым хвостом. Трубин широким жестом пригласил меня внутрь:

— Прошу, мадам.

— Сам такой, — буркнула я и увидела спешившего к нам Порфирия. Крикнула ему: — Порфирий, мне нужен адвокат, самый лучший! Немедленно!

Кучер остановился, хлопнув себя ладонями по ляжкам, прикрытым кафтаном, и побежал обратно к экипажу. Будем надеяться — побежал искать адвоката. Трубин буркнул:

— Не поможет. Садитесь уже, госпожа… м-м-м…

— Кленовская, — гордо заявила я и забралась в коляску, игнорируя протянутую мне руку.

Авдотья плюхнулась рядом и зашептала:

— Мадам, пропали мы, ой пропали! Этот полицейский настоящий зверь…

Я не нервничала. Сколько раз меня забирали в полицию — не сосчитать. Ну, дадут штраф, ну, пожурят. Ничего, неприятность эту мы переживём, как в той детской песенке. Я была уверена, что с полицией всегда можно договориться. Не словами, так деньгами. Деньги у меня есть, мадам Корнелия оставила подъёмный капитал.

А вот Авдотья белела, краснела, молилась. Прямо вслух, однако молилась богине. Что у них тут за религия, интересно?

Мы ехали по городу, как мне показалось, в обратную сторону. К церкви. Да, точно, я же видела мельком вывеску «Полицыя», когда проезжала мимо! Значит, туда нас и привезут. А люди на нас косились, некоторые крестились даже — в основном благообразные дамочки в шляпках и с кружевными зонтиками. Тьфу на вас, дамочки! Никогда не зарекайтесь от сумы и от тюрьмы.

Куда Корнелия спрятала деньги? Наверное, в сейф. Знает ли Лесси код сейфа? Сможет ли деньги взять? Или мне придётся упрашивать выпустить меня под честное слово? Как убедить полицейских в моих исключительно добрых и даже пуританских намереньях сделать из «Пакотильи» приличное заведение?

Кто на нас донёс?

Ксенофонт, к гадалке не ходи. Сучёныш обиделся за увольнение и решил отомстить. Удавлю гада, когда увижу. Если увижу…

— Приехали, девки, слазь.

Коляска остановилась перед полицейским управлением, которое было расположено очень удачно напротив церкви. Трубин выскочил первым и велел молодчикам в форме:

— Ведите их в арестантскую.

— Куда?! — изумилась я. — Вы что, сдурели? Какая арестантская!

— А вы думали, вас пригласят в отдельный кабинет для беседы? — съязвил Трубин. — И чайку сервируют?

— Конечно! — нагло заявила я. — Вы дам бросите за решётку без разбирательства?

— Ай, некогда мне с вами языком чесать, — отмахнулся Трубин и ушёл. Один из полицейских подал мне руку:

— Прошу, дамочка, не извольте буянить, очень не хочется вас силой…

— Не буду я буянить, — буркнула. — А начальство есть какое-нибудь тут?

— Так господин Трубин же.

Я сошла на брусчатку дороги, Авдотья сползла следом и вцепилась в меня:

— Мадам, мадам, не оставляйте меня одну, умоляю!

— Да успокойся ты! Всё будет хорошо.

— Ой, не верю, не верю, мадам! Отправят депешу домой, папенька узнает, богиня…

— Авдотья! — рявкнула я. — Молчи! Лучше молись, так от тебя меньше шума!

Она послушалась. Нас провели через приёмную, где пылинки плясали в лучах света, проникающих через плюшевые шторы на окнах, в арестантскую. Это оказалась клетка, огороженная толстыми решётками в дальнем углу зала. Один из полицейских с почтением пригласил нас войти за решётчатую дверь и повернул ключ в замке. Потом сказал:

— Прошу прощения, госпожа Кленова.

— Кленовская, — прошипела я. — Начальство позовите! То, что повыше Трубина.

— Как вернутся с доследования, — кивнул он и ушёл.

Я села на шконку и вздохнула. Огляделась. Мы в углу, тут никого нет, если покричать — может, и услышат. Или нет. Авдотья молится рядом. Ладно, подождём, когда начальство вернётся с доследования.

Похоже, я даже задремала. Было с чего — ночь не спала, потом старуху встретила, безо всякого отдыха попёрлась в заведение… Очнулась от звяканья ключа в замке. Подняла глаза и увидела Трубина, который вошёл в арестантскую. Так-так, опять он? А где его начальство?

Об этом и спросила, но полицейский чин усмехнулся и ответил, как будто промурлыкал:

— Ну зачем вам моё начальство, госпожа Кленовская? Я пришёл предложить вам сделку.

— Какую сделку?

— Очень выгодную для вас, э-э-э…

Он явно ждал, что я ему представлюсь, но я не предоставила этому типу такое удовольствие. Спросила:

— Конкретнее?

— Госпожа Кленовская, я могу выпустить вас и прекратить всякие следственные действия за одну маленькую услугу…

Он придвинулся ближе, грубо нарушая моё личное пространство. Я хотела бы отодвинуться, но справа была решётка, слева Авдотья, а сзади шконка. Поэтому я вскинула лицо, отстраняясь, и ответила:

— Хотелось бы знать, какую услугу вы от меня хотите.

— О, сущий пустяк, госпожа Кленовская! Встретимся через час в номерах, и дело решённое.

Я только глаза распахнула, не веря своим ушам. Потом переспросила:

— Что?

— Да-да, моя прекрасная мадам, в номерах! Вы не останетесь обиженной, госпожа Кленовская…

И он придвинулся ещё ближе, совсем близко.

Я медленно стащила перчатку, отложила её на шконку.

Пощёчина прилетела ему в лицо, когда Трубин не ожидал. Отшатнулся. А я, выудив откуда-то из глубин памяти все просмотренные мною сериалы и прочитанные книги, крикнула:

— Подите прочь, сударь!

— Ах ты дрянь! — прошипел Трубин.

— Что здесь происходит?

Я выдохнула и оттолкнула Трубина подальше, чтобы рассмотреть подошедшего господина с тростью. Он оказался довольно молодым и симпатичным, с правильными чертами лица и небольшой бородкой, с пронзительными карими глазами. Пальто, котелок… Не начальство ли?

— Прошу прощения, эта профурсетка меня ударила, господин Городищев! — пожаловался Трубин. Городищев оглядел меня, Авдотью, которая тихо плакала в уголке шконки, Трубина. Сказал:

— Афанасий Николаевич, займитесь текущими делами. Я сам допрошу госпожу… э-э-э.

— Кленовскую, — сказала я с достоинством, потирая ладонь.

— Прошу вас, госпожа Кленовская, пройдёмте в кабинет, а вы, Трубин, распорядитесь подать нам чаю.

С трудом удерживаясь от того, чтобы показать скукожившемуся Трубину язык, я с достоинством вышла из камеры и попросила Городищева:

— И Авдотью с нами возьмите, она ни в чём не провинилась, бедная.

— Разумеется, — ответил Городищев скупо.

Какой милый! Даже не милый, это определение для любого мужика без склонности к агрессии. А Городищев такой… Сдержанный. Вежливый. Идеальный. Ах какой мужчина!

Идеальный мужчина провёл нас до кабинета, пропустил внутрь, открыв дверь, и сказал:

— Прошу, садитесь. Позвольте представиться: надворный советник Платон Андреевич Городищев, дознаватель Михайловской полиции.

Я каким-то внутренним чувством самосохранения ощутила, что надо ответить так же. Ответила:

— Татьяна Ивановна Кленовская, новая хозяйка «Пакотильи».

— Извольте принять мои искренние поздравления.

Лицо Городищева ясно разнилось с его словами. Он не рад. Совсем не рад. Я понимаю. Завязала я, Платон Андреич! Но как ему сказать об этом?

— Я сейчас вам всё объясню. Я уволила управляющего Ксенофонта, который лапал девушек и явно крал. А этот поганец заявил в полицию.

— Чем же вы объясните, Татьяна Ивановна, что ваша девушка, — он заглянул в бумагу, лежавшую на столе, — Авдотья — без жёлтого билета работает в заведении?

Я села. А потом встала. Сказала:

— Ничем, уважаемый Платон Андреевич. Жёлтый билет ей просто не нужен.

— Как так, Татьяна Ивановна?

Он даже усмехнулся, глядя мне в глаза. Тоже встал, обошёл стол и приблизился. Я запаниковала. Может, и он приставать надумал?

Его лицо внезапно оказалось совсем рядом — а у меня внезапно весь воздух из лёгких улетучился в прекрасное далёко… Хоть бы в обморок не упасть!

— Татьяна Ивановна, что с вами?

Он поддержал меня под руку, и я очнулась. Его лицо показалось мне усталым. Усы эти его странные… Он прикидывается сильным, а сам очень устал.

С усилием выпрямилась, и посмотрела в карие глаза. Они были холодны, хотя карие обычно тёплые. Но Городищев только делал вид, что проявляет участие. На самом деле я видела: ему всё побоку. И я, и Авдотья, и все остальные дела этого полицейского участка. Ему бы выспаться… Как и мне.

— Я в порядке, — ответила тихо. — Устала очень.

— Сейчас подадут чай, — сказал он и, оставив меня, подошёл к двери, открыл её, выглянул в коридор: — Трубин! Где же чай?!

В коридоре протопали шаги, и Трубин, который выглядел не слишком довольным, принёс серебристый самоварчик. Я умилилась — какая прелесть! Настоящий самовар, даром что маленький! От него шёл пар изо всех щелей, а сверху корону самовара венчал пузатый фарфоровый чайничек. Поставив самовар на стол, Трубин глянул искоса на Городищева, и тот взмахом руки отпустил его:

— Идите.

Когда Трубин вышел, я улыбнулась:

— Чай — это прекрасно. Авдотья, садись, сейчас будем пить чай.

Господи, какие глупости я говорю! Горожу для Городищева полную чепуху! Но, по-моему, тут все так трындят, так что я не выбиваюсь из общего ряда. Но Авдотья не двинулась с места. Она выглядела не менее напуганной, чем в арестантской.

— Авдотья! — шикнула ей. Городищев подошёл к девушке и поднял её лицо пальцами:

— Что ж, Авдотья, мадам надо слушаться.

— Простите, — пробормотала она.

Городищев достал из стеклянного шкафчика, занавешенного изнутри шторками, три стакана в подстаканниках — ей богу, как в наших поездах! — и налил в каждый заварки из чайника. Потом поднёс стаканы по очереди к кранику самовара и долил горячей водой. Поставив передо мной один, спросил:

— Сахару, Татьяна Ивановна?

— Покорнейше благодарю, — отказалась я. Откуда все эти словечки в моём репертуаре?

Он положил два куска неопределённой формы себе в чай и принялся размешивать ложечкой. Потом посмотрел на меня пристально:

— Татьяна Ивановна, так что вы хотели сказать? Отчего Авдотье не нужен жёлтый билет?

— Потому что она не работает у меня… хм, как там сказал господин Трубин? профурсеткой. Она служанка.

— Это ещё надо доказать.

— Каких доказательств вы хотите? Есть только моё честное слово. И «Пакотилья» прекратила своё существование.

— Как это?

Он казался удивлённым. Карие глаза смотрели пристально, настойчиво. Я улыбнулась, ощущая, как вымоталась. Сказала:

— На месте заведения я хочу открыть музыкальный салон.

— Музыкальный салон?

Городищев даже поперхнулся глотком чая, закашлялся. Подавив в себе желание вскочить и похлопать его по спине, я подтвердила самым спокойным тоном, на который была сейчас способна:

— Совершенно верно. Салон, куда будут приходить не за плотской любовью, а за эстетическим наслаждением от хорошей музыки, дорогого вина и общения с интересными собеседницами.

Тут, похоже, удивилась даже Авдотья. Но я не обратила на неё никакого внимания — не на Авдотью я смотрела, а на кареглазого коллежского асессора Городищева. Прокашлявшись, он усмехнулся и легонько склонил голову, словно признавая за мной право совершать ошибки:

— Что же, это богоугодное дело, Татьяна Ивановна. С любопытством зайду к вам, когда вы откроетесь.

— Благодарю, — ответила я. — Так что с паспортом для Авдотьи?

— Думаю, мы можем устроить это, — задумчиво сказал Городищев. Мне показалось, что он уже думает о чём-то другом, и даже захотелось немного обидеться. Я отпила глоток горячего чая и поставила стакан на стол. Авдотья сделала то же самое. По-моему, она боялась даже дышать в кабинете полицейского. А мне наоборот дышалось очень легко, когда я смотрела на Городищева.

Лес я знаю, мужчин тоже…

Этот мною даже не заинтересовался, кроме как случаем полицейского беспредела в рядах сотрудников. А это значит… Что это значит? Что я выгляжу в горчичном платье, как чучело — раз. Что, возможно, он женат и счастлив в браке — два. Что я старею и теряю хватку — три.

Ни одна из этих версий для меня не приемлема.

Может быть, надо надавить?

Я даже уже рот открыла, чтобы задать какой-нибудь идиотский вопрос и прозондировать Городищева на предмет его предпочтений в женщинах, но в коридоре раздались шум и громкий голос:

— Я имею право, я адвокат!

Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался господин в элегантном пальто, в серой шляпе и с тростью. Его роскошные усы блестели, а глаза горели возбуждением. Он ткнул кончиком трости в Городищева и заявил:

— Госпожу Кленовскую необходимо отпустить за неимением доказательств её вины!

— Господин Волошин, — усмехнулся Городищев. — Приветствую вас. А к госпоже Кленовской у нас нет никаких претензий. Она может быть свободна.

И он подтвердил это соответствующим жестом, словно отпустил меня на все четыре стороны. Я обрела способность говорить, потерянную при появлении адвоката, и спросила:

— А Авдотья?

— Я выпишу ей паспорт самолично, госпожа Кленовская, и отпущу, — он посмотрел мне в глаза и улыбнулся так, что сердце моё упало куда-то в район попы. Презирает. Но почему?

— Благодарю вас, — я встала, забрав у Авдотьи свои перчатки, и обернулась на адвоката: — Господин Волошин, вы позаботитесь о девушке?

— Разумеется, — он слегка поклонился. — Но сначала я отвезу вас домой, госпожа Кленовская.

Я хотела возразить что-нибудь, но благоразумно заткнулась.

Мне и правда надо домой.

У меня самой-то в этом мире есть паспорт?