Ленинградский трамвай

Анна Штумпф

Каждая эпоха порождает героев. Остались ли герои в нашей современности? Есть ли им место в будущем? Или герои – это удел лишь минувших веков? Ответы на эти вопросы ищет герой рассказа «Ленинградский трамвай». С помощью приложения «Транспорт СПБ» и трамвая номер 6 он попадает в разные годы жизни родного Ленинграда – Санкт-Петербурга – наблюдает день смерти Сталина, день полета в космос Гагарина, день запуска блокадного трамвая, видит эпохи 90-х и 70-х.Обложка – рисунок Олега Максименко (с).

Глава 2

Мартовское раннее темное утро. Осторожно скольжу по ледяной глазури пешеходной Седьмой линии. Впереди так же аккуратно переступает сапожками девушка. Невольно засматриваюсь. Изящная стройная фигура в светлой шубке и на каблучках. По моему наблюдению, женщины сейчас одеваются либо подчеркнуто удобно — брюки, низкий каблуки, какие-то кофты на бесформенных бодипозитивных фигурах — либо напротив слишком вызывающе. Тщательный яркий макияж вкупе с излишней женственностью на высоких шпильках в любой обстановке в стиле «я — королева». Брр. И то, и другое меня отталкивает. Судя по моим глубоко женатым друзьям, вторая категория девушек спустя время после свадьбы превращается в первую. Может быть, в этом причина моей робости. Хотя, как говорит мой приятель Руслан: ты, Сашка, просто не влюблялся! Хм…

Девушка в шубке производит иное впечатление. Конечно, не видя ее лица, судить в полной мере не берусь, но что-то меня притягивает. Возможно, необычная деталь — шляпа. Широкополая шляпа, из-под которой на плечи и спину спускается волна темных волос. Да. Все дело в шляпе. Это первое, на что я обратил в ней внимание.

В ожидании трамвая рассматриваю здание физико-математического лицея напротив «Василеостровской». Школьники туда сегодня не придут. В темноте светится мой смартфон. В слабом свете экрана я вижу лицо женщины на остановке. Стрельнула глазами. Забавно, но в преддверии Восьмого марта женщины как-то расправляют крылья, что ли. Походки становятся легче, стрелки на веках длиннее, взгляды кокетливее. Наверное, предчувствие весны и ожидание цветов в праздник придает им сил, уверенности в собственной неотразимости и заставляет забыть о комплексах, разочарованиях. Не знаю точно. Но канун праздника перестает быть полноценно рабочим днем, это верно. Дамы снуют по коридорам, перешептываются, переходят друг к другу с какими-то секретами, тайнами… М-да.

Вздрагиваю от «дзыннь». Моя «шестерка». «Транспорт СПб», ты забыл показать подъезжающий трамвай. Экран приложения девственно чист, одни лишь прямоугольнички линий и проспектов В. О. Или не забыл… Ощущение колет иголочками предчувствия.

Однако стоит мне оказаться в любимом уголке задней площадки, как я отмахиваюсь от любых ощущений. Я хочу спать. Теперь я постоянно хочу спать. Эпидемия в самом разгаре. Пик заболеваемости пришелся на начало марта. Мы дежурим по двое суток, затем сдаем тест и отправляемся на передышку домой — поспать. Я прислоняюсь к поручню и тут же шепотом браню себя — ты не имеешь права ничего касаться. Ты же врач. Учусь спать стоя, прислонившись спиной. Засыпаю сразу, сказывается непомерная усталость и суровый график. Ничего, приеду в больницу, появятся бодрость и энергичность. Так всегда с нами бывает. А пока даже смартфон доставать не хочется. Новости узнаю на работе.

Меня будит резкий толчок, я ударяюсь виском о поручень. Добролюбова, остановка. Но отчего так резко? Авария? Спросонья оглядываюсь и замечаю людей в трамвае. Лица какие-то — вот, честное слово — врубелевские. Воспаленный недосыпом мозг отмечает большие глаза, бледность щек и какие-то тени вокруг глаз. Господи… Что стряслось, пока я дремал?

Чей это голос? Он разносится над замершим проспектом Добролюбова. Он летит над Невой на Васильевский остров. Он огибает Ростральные колонны, отталкивается от Биржи и несется дальше — на Дворцовую, на Невский… Он вливается в наш трамвай в открытое кем-то окно. Говорит репродуктор:

«… перестало биться сердце…»

Сжимаю голову руками. Что происходит? Почему чернота проступает на людских лицах, почему сжаты губы и нахмурены лбы? Неужели…

— Сталин… Сталин… Сталин умер… — цепочкой потекло от передней площадки до моей задней.

— Уммееер! — взвизгивает в истеричном вопле деревенского вида баба в платке и тулупе и заходится в немом рыдании. Ее некрасиво распяленный рот неприятно царапает меня.

— Так, спокойно, спокойно, товарищи! — поправляет пенсне хилый брюнет с портфелем. — Надо звонить! Надо составить коллективную телеграмму!

— Так хотелось, чтобы он сказал — состояние улучшилось, — спокойно-размеренно как бы про себя бормочет женщина в черном. Бледное лицо, впалые щеки и отрешенный взгляд. Крестится, шепчет что-то. Женщину никто не останавливает. Монашка?

К лицу подносит руки совсем молодая девушка. Смотрит в пол:

— Вся жизнь при нем… Товарищи, меня ж назвали в честь его дочери — Светланой! Засыпаешь — товарищ Сталин есть. Просыпаешься — он есть. Как же это? — обводит растерянным взглядом нас. Огромные от слез глаза обведены чернотой, темные волосы уложены в узел на затылке, лицо белее бумаги. Комсомолка…

Всхлипывает баба в тулупе, закрывает рот:

— Ойёй… что же это будет-то…

— Спокойнее, товарищи! — обладатель портфеля снимает пенсне и щурится беззащитными глазами. — Партия не допустит беспорядка! Мы должны сплотиться перед нашим общим горем!

— Ойёй… горе-то какое…

С рук матери слезает и подходит к бабе маленькая девочка в длинном до валенок тулупчике. Протягивает беленький платок:

— Не плачь, пожалуйста. Не плачь.

Замечаю, что на ребенка пристально смотрит остроносый паренек. По виду школьник. Пухлый рот, упрямая челюсть, мрачность Гамлета в глазах. Наверное, стихи пишет. Паренек беззвучно шевелит губами. Шапку держит в руке, надо лбом — густая темная шевелюра. К нему подходит девочка с платком:

— И ты не плачь!

— Я… — замолкает и опускает глаза. Все же смотрит на ребенка. — Меня зовут Иосиф.

— Как товарища Сталина! — ахает плачущая женщина.

— Запомните этот день, Иосиф, — медленно говорит доселе молчавший человек в углу средней площадки. — Вам жить в новую эпоху. А наша эпоха закончилась…

— Что же будет, что же будет… — раскачивается взад-вперед «комсомолка».

Вклинивается звонкий детский голосок. У девочки с платком, оказывается, есть брат:

— Мама! Мама, будет война?

Вихрастого парнишку в валенках и синем пальтишке прижимает к себе мать — полноватая женщина в пуховом светлом платке, сползшем на затылок — будто сошедшая с плакатов. Красивые славянские черты лица, уложенные вокруг головы косы, прямой аккуратный нос, большие серьезные глаза. Наверное, за таких шли из окопов на врага. О таких вспоминали короткими вечерами-передышками, целуя их карточки и пряча затем в карман гимнастерки. Да, за них шли умирать и за таких вот детей — бесхитростных, добросердечных утешителей в валенках и с платочком в руке.

Конец ознакомительного фрагмента.