Игра в пазлы

Анна Штомпель, 2023

У Ани Солоповой нет ни компьютера, ни смартфона. Она живёт в начале 90-х годов прошлого века в городе, где вот-вот разразится война. И живёт теми же радостями и горестями, мечтами и надеждами, что и мы сегодня. Одиночество, непонимание в семье, влюблённости в самых неподходящих мальчиков… В десять лет Аня встречает маленькую Яну – ту самую Лучшую Подругу, о которой мечтают все девчонки. Но из-за разницы в возрасте они сталкиваются с насмешками со стороны окружающих.А при чём здесь война? Да ни при чём. Она лишняя в этой картине. Но она просто есть…

Пазл 3. Монетка

Апрель 1989 г.

Под большим деревом кураги со стороны Старопромысловского шоссе стояла девочка с голубыми лентами в косах и плакала…

Иногда я люблю думать о себе в третьем лице. Словно рассказываю историю невидимому собеседнику и хоть на несколько минут становлюсь не «Соплёй», а личностью — интересной кому-то ещё, кроме родителей и сестер. Дурацкий самообман. Кому я нужна?

Мимо проносились редкие легковушки, громыхали грузовики, ползли троллейбусы. За дорогой начинался Сунженский хребет с прилепившимися по склону домиками и нефтяными вышками. Черешни и вишни во дворах пока только зеленели. А курага цвела. Она стояла в своём нежно-розовом великолепии, и ей не было дела до человеческих слёз. Она упивалась красотой этого дня и своей собственной, впитывала солнце каждой из растопыренных жёлтых тычинок, и крохотные бутоны тянулись к нему в истоме, как уже распустившиеся лепестки.

«И всё равно тебе никогда не стать абрикосом», — подумала я.

От слёз в глазах все расплывалось. Розовая пелена — цветы кураги, жёлтое пятно — автобус «четвёрка», яркие блики — отсвет пряжек на сандалиях. До чего же несправедливо, что я стою тут одна и плачу, когда сегодня мой день рождения. А я так ждала его, так радовалась, что мне уже десять лет!..

К одиночеству я привыкла. Ещё в детском саду я была вне шумной стайки. Лёлька Сагинян, с которой мы ходили в одну группу, то «дружила» со мной, то «не дружила». Она могла прийти утром, задрать нос и заявить: «А я с тобой сегодня не дружу!». Я отворачивалась, садилась на палас, играла сама с собой. Меня толкали, пробегая мимо, дразнили — я сжималась в комочек и, не поднимая глаз, продолжала своё занятие. Иногда Лёлька меняла гнев на милость: «Ну ладно, дружу. Что это у тебя?». И бесцеремонно выхватив из моих рук почти готового человечка, мяла его в своих уверенных пальцах: «Фу, какой страшный!». Я плакала, ненавидела Лёльку, но всякий раз, заслышав её «ну-ладно-дружу», вспыхивала от радости…

— Что, прогнали тебя? — насмешливо спросил кто-то.

Муслим Джабраилов из первого подъезда даже на бегу успеет сказать какую-нибудь гадость.

— Я сама ушла! — крикнула я ему в спину.

Это была правда. Но заплакала я ещё горше.

Дура, твердила я себе. Дура. Почему ты решила, что в день рождения всё должно быть иначе? С чего ты взяла, что в красивом платье вдруг станешь своей?!

…А платье действительно было красивое. К обновкам я относилась спокойно (гораздо больше радовали книги), но при виде этого платьица заплясала на месте. Воздушное, голубое, с белым корабликом на груди — оно казалось мне воплощением весны.

Любка Рамочкина обожает всех оценивать: «Это модно. Это немодно. А это отстой! Бабушка носила…». Я, конечно, всегда «отстой — бабушка носила», а сама Любка модная-премодная. И Лёлька модная, и Алка (при её-то росте!), и Валя Ильина… Но сегодня я красивей их. Я надела это платье, пахнущее весной, и мама вплела в мои косы голубые ленты. И в таком «деньрожденном» настроении я вышла во двор — с надеждой, что наконец-то оценят, похвалят, примут… А там — пыль столбом! Все метут.

Субботник.

На окраине двора, где раньше были огороды и «собачатник», выросла новая пятиэтажка. Она сияла своим краснокирпичным великолепием, и поговаривали, что в подъездах — чудо из чудес — лифты. (Врали, конечно!) Крупный строительный мусор уже вывезли, но осталась куча хлама. В школе нас учили, что «пионер — всем ребятам пример». А субботник воспринимался как весёлое разнообразие в череде дворовых забав. Неудивительно, что свита Рамочкиной забросила мячи и прыгалки, вооружилась вениками и граблями…

Я наблюдала издали. Вовка Ильин подкрался к сестре и с радостным воплем: «А Макс в говно вляпался!» — оседлал метлу с длинной ручкой. «Делом займись», — прикрикнула Валя. Алка усмехнулась: «Леший на метле». — «А ты и без метлы ведьма! (Получил подзатыльник.) У-у, дылда…» «Дорогу!» — хором закричали Максим и Ахмед, толкая перед собой доверху нагруженную тачку. Оттуда с лязгом свалилась железяка, прямо Максу на ногу, и он выпалил нехорошее слово. Ахмед посмотрел с осуждением, а Лёлька захихикала.

Потом они заметили меня.

«Сопля», — сказал Вовка, и в голосе его прозвучала радость мучителя, почуявшего истинную жертву. «Эй, чё так вырядилась?». Это уже Лёлька, подружка детсадовская. Если бы Рамочкина вышла в таком платье — Лёлька закатила бы чёрные глазищи: «Отпад! Улёт!». Если бы любая из них появилась в обновке — все бы её окружили, восторгались, завидовали. А мне: «Иди домой за веником!». И никому дела нет, что сегодня мой день рождения.

Прижимаясь мокрой щекой к стволу кураги, я в сотый раз думала: «Да разве лень мне было помахать веником? В другое время с удовольствием. Но когда чистенькая, праздничная, наевшаяся, выходишь в новом платье…». Опять защипало в носу от жалости к себе.

Никто не попытался меня понять. Они были работяги, я — лентяйка… Но разве мало я трудилась на пришкольном участке, дежурила по классу? Разве только неделю назад не впряглась я в тележку с металлоломом, не хваталась за любую ржавчину, какая попадалась на пути? Оцарапала ногу и локоть, а устала так, что перед сном подташнивало.

Я размазывала слёзы. Прыгалка в левой руке уныло обвисла. На груди, прямо на белом кораблике, остался отпечаток грязной Вовкиной ладони, и осознание этого доводило до судорожных всхлипов. Я тёрла листьями, слюнявила, но стало только хуже. Как я его ненавижу!

Джабраилов открыто увильнул от субботника, но никто не посмеет бросить ему вызов, потому что его бешеный нрав и кулаки хорошо известны всей округе. Разумовская — активистка, «кругляшка», гордость класса — тоже отсиделась дома, но никому и в голову не придет её обвинять. И только я, вечный изгой, — «лентяйка»… Но самый обидный упрёк исходил от Рамочкиной. «А ещё пионерка!» — сказала она вслед, и фраза эта вонзилась точнёхонько между лопаток, словно ядовитый дротик.

Всё дело в ней, в Любке. Вовка противный, но он не заводила. Он вроде того подленького зверька из «Маугли»: «А мы пойдем на се-евер!..». Любка — вот кто всем заправляет. Любка — с её кукольным личиком, модными заколками в волосах и рассказами о том, что ей купит папа. Любка, которая в глаза дразнится мало, может совсем молчать, но все сделают так, как ей вздумается.

И Валя отвернулась: «Не хочешь, что ж…». С Валей всегда так. В школе с ней можно общаться и дружить, но во дворе её словно подменяют. И всё равно она неплохая девчонка, гораздо лучше своего братца. Максим тоже ничего (при этой мысли я покраснела). Ахмед даже помог мне однажды: достал воланчик из колючих зарослей. По отдельности с каждым из них можно играть. Но появляется Любовь Рамочкина, и они вьются вокруг неё, словно свита принцессы, а я чувствую себя замарашкой, просящей подаяние — хоть капельку дружбы.

Только на прошлой неделе мне показалось, что я смогу стать «своей». Здесь, за домом, мы по очереди катались на велике Ахмеда. На этом самом месте, под курагой, я нашла кошелёк с монетами…

Но начать, пожалуй, следует не с кошелька, а с велосипеда.

Велосипедная тема вошла в мою жизнь в пять лет, когда мне подарили мечту советских малышей — «Мишку». Я забросила свои первые книги и растворилась в новой забаве. Катила по двору, громыхая боковыми колёсиками, и впервые в жизни меня переполняло ощущение превосходства. Но вскоре такой же велик купили Любке, потом Вале с Вовкой… потом спустила шина… А на следующий год я уже выросла.

«Мишка» поселился у тёти Дуси и перешел в разряд дошкольных воспоминаний — но страсть осталась. Непременно, непременно должна я освоить настоящий двухколесный велосипед! Неважно, что взять его неоткуда: подростковые — «дефицит». Хочу. А-а!.. Свой велик — это мечта, но учиться можно и на чужих. И опять-таки неважно, что они большие, непослушные, с тяжелым рулем и поперечной рамой, и то ли ты на нём, то ли он — на тебе: путешествие начинается с бордюра, а заканчивается забором, стеной, стволом дерева… Что за беда, какие у тебя колени, локти и даже лоб! Когда страсть — плевать, сколько шишек набьёшь.

Я сама себе удивлялась. Плаксивая тихоня смело подходила и выпрашивала покататься у самых хулиганистых мальчишек двора, начиная с Тольки Степнова, соседа по лестничной площадке, и заканчивая толстяком Арсеном Асхабовым с его дружками, которых в других ситуациях смертельно боялась. Арсен, в отличие от Тольки и своего же брата Ахмеда, ничего не делал «за так», и не счесть, сколько драгоценностей — вплоть до ручки с плавающим корабликом — перекочевало от меня в карманы его широких штанин. При этом он всегда ухмылялся, говорил «за цирк дёшево беру» — это о моём стиле вождения; и его дружок Муслим, и другие прихвостни — все беспощадно ржали.

А мне было всё равно. Я видела только велосипед; у меня руки тряслись от нетерпения схватиться за руль; но уж когда хваталась — держала крепко. И неизбежно настал тот день, когда я почувствовала, что железный конь укрощён. «Заработало!» — одобрительно заметил Толька (это был Толькин велик), и Валя помахала мне с балкона, и Вовка рядом с ней от изумления промолчал. А я не ехала — парила, хотя подо мной по-прежнему была не по возрасту громоздкая железяка и педали норовили ускользнуть и больно стукнуть по ногам. Но всё это были мелочи по сравнению с ощущением полёта. Где-то внизу остались дорога, и вишнёвые деревья, и крыша родной пятиэтажки… Домой я вернулась измученная, с синяками на лодыжках, с опухшими запястьями, — счастливая!

Этот сезон начался удачно. Арсен, который и прежде по весовой категории не слишком подходил к велогонщикам, так растолстел, что вынужден был отдать свой велик младшему брату. Ахмед был добрый мальчишка. Он давал покататься, ничего не требуя взамен, но, помимо меня, было ещё много претендентов. И всё-таки теперь я каталась чаще.

В тот день мы рулили за домом, строго по кругу каждый. Нас было семеро: кроме Ахмеда и меня, ещё Валя с Вовкой, Алка, Лёлька и Максим. Любка гулять не вышла, и уже потому мне дышалось легче. Кроме того, когда в моих руках велосипед, я чувствую себя уверенней. И вот моя очередь. Мчусь, рассекая воздух, ветер отбрасывает косы… притормозить, повернуть… ой, а что это?

Я прислонила велик к дереву и присела на корточки. Среди пыли и снующих муравьёв лежал толстый красный кошелёк с металлической защёлкой. Видимо, при падении он раскрылся, и несколько монет в десять, пятнадцать и двадцать копеек весело блестели на солнце. Недра кошелька были набиты мелочью (в то время совсем не мелкой). Откуда он взялся? Я задрала голову — на балконах пусто. Если бы кто-то его обронил, наверное, уже был бы здесь: сумма не маленькая — ни одного жёлтого медяка. Очень странно!

Солнце припекло затылок. Спохватившись, я вскочила на ноги. Ахмед ещё посчитает, что я сжульничала! А Вовка с Лёлькой обязательно скажут какую-нибудь гадость, ведь за то время, что я разглядывала кошелёк, можно было объехать весь школьный двор. Я торопливо крутила педали. Вот уже ступени почты, на которых расположилась компания, вот уже Лёлька заорала: «Нечестно!..».

Я стала оправдываться:

— Там кошелёк с монетами…

— Кошелёк? С монетами?! Где он, где?

— Под курагой, — растерянно ответила я.

Побивая все рекорды, компания уже неслась к месту находки, а длинноногая Алка — впереди всех.

Я смотрела вслед и удивлялась. Даже Максим рванул, а ведь сейчас его очередь кататься; даже Ахмед, который и трусцой-то ленится пробежать; даже Валя — такая серьёзная!.. Они неслись за монетами, словно пираты к острову сокровищ. Но для пиратов это нормально, а им-то зачем?!

Я успела покататься возле почты (смутно беспокоясь, честно ли это), прежде чем компания вернулась. Все возбуждённые, раскрасневшиеся, с добычей в кулачках. Кошелёк взяла себе Алка: «Сойдет за косметичку». На меня они смотрели как-то странно. Из чувства справедливости все предложили со мной поделиться — даже Вовка протянул какую-то монетку.

Но я помотала головой. Родители бы этого не одобрили. Всё, что мне надо, они купят сами.

…Под ногами что-то блеснуло. Я наклонилась и подняла маленький алюминиевый кружок. Монетка. Снова монетка? При взгляде на неё даже слезы высохли. Размером она была с десятикопеечную, и цифра 10 красовалась на ней, вот только буквы были непонятные: GROSZY. Иностранная! На обратной стороне был изображён орёл с расправленными крыльями, год выпуска — 1977 (за два года до моего рождения), а по кругу шла длинная надпись: POLSKA RZECZPOSPOLITA LUDOWA.

Мелкая польская монетка, привезённая каким-то счастливчиком из командировки в соцстраны… Но тогда я этого не знала, латиницу прочесть не могла. Зато я знала слово «валюта», и находка показалась мне весьма ценной и окутанной романтической тайной. На мгновение я заколебалась. Можно загадать желание и бросить её через левое плечо (стопроцентно сбудется), можно продырявить и носить на шее… Тут я поняла, что сделаю, и даже подскочила от радости. Про злополучный субботник было забыто. Прыгалка заброшена в траву. Присев на корточки, я начала разгребать землю под курагой.

Всё необходимое для «секретика» уже было припасено: осколок бутылочного стекла, фольга из-под конфеты, а теперь ещё и монетка. Это будет «секретик» с секретом. Настоящий клад.

Я расправила на дне ямки золотистую фольгу, секунд пять ещё подержала монету в кулаке — жаль было с ней расставаться, затем бережно уложила в центр и накрыла жёлтым выпуклым стеклом. Лучший из моих «секретиков». И в отличие от прежних, о которых я выбалтывала Вале или Лёльке, этот — слышишь, курага? клянусь тебе! — будет моей тайной.

Я крепко зажмурилась, потому что в носу опять защипало. Клянусь тебе, курага, клянусь каждому твоему цветочку, что я разделю эту тайну — как и положено — только с Лучшей Подругой. А это не Валя. И не Алка. И не Лёлька. И, уж конечно, не Любка… Её вообще пока нет. То есть нет рядом со мной, но где-то же она есть, может, совсем близко и тоже ищет меня!

Монетка, монетка, помоги мне. Я хочу её найти — свою Лучшую Подругу. Ведь так положено, чтобы она была. И я верю, ты мне поможешь. Поможешь, правда? Я так хочу этого!

Последние слова я мысленно прокричала. Потом засыпала «секретик» землёй, накидала щепок — никто не найдёт. Поднялась, обхватила толстый ствол дерева, прижалась к нему щекой и, успокоенная, долго смотрела на горы.