Токио. Колокола старого города

Анна Шерман, 2019

С 1632 по 1854 год японские правители проводили политику изоляции Японии, способствовавшей созданию уникальной культуры, «островки» которой сохраняются и по сей день. Страстная любительница Японии Анна Шерман совершает путешествие по старым улочкам Токио, затерявшимся среди современных железобетонных конструкций. В своей гипнотической, чувственной прозе она описывает поиск великих колоколов времени, с помощью которых жители Эдо, позже названного Токио, измеряли время в городе сёгунов. В беседах с местным населением Анна воссоздает почти забытую устную историю старой Японии, еще не претерпевшей западной модернизации, войны и ядерных бомбардировок.

«Храм Асакусы»

浅 草

Сэнсо-дзи олицетворял границу между тем и этим светом, ту, что отделяет смерть от жизни²⁶.

Нам-лин Хур

Асакуса: Легендарная равнина Канто

В баре стеклянные стены. На много этажей ниже протянулись районы Ханакавадо и Каминаримон: бледно-золотистый свет фар, золотые огни уличных фонарей, золотистая подсветка под карнизами храма Сэнсо-дзи, золото на каждом освещенном снизу уровне красно-золотой пятиэтажной пагоды, стоящей рядом с храмом. Пятна золота на Вратах Грома, ведущих к храму. На крыше зала «Сухое пиво» компании «Асахи» красуется «Золотое пламя» Филиппа Старка, которое каждый в Асакусе именует не иначе, как kin no unko, золотая кучка. Башня Скайтри («Небесное дерево») и несколько неоновых баннеров караоке-баров придают всему ландшафту оттенок цвета «электрик». Слишком темная река Сумида, текущая в кромешной черноте на восток, совсем не видна.

Я сидела в баре в полном одиночестве и читала Сутру лотоса.

Трудно услышать эту Дхарму²⁷… Также трудно встретить человека, который может слушать эту Дхарму. Если сравнить, то это как с цветком удумбара, который всем нравится и всех радует, но который распускается всего раз за долгое-долгое время.

Я вспоминала, как выглядит цветок удумбара, как вдруг кто-то тронул меня за локоть; его пальцы были легки. Он был молод, с замечательной челкой и в дорогом костюме.

— Простите! — обратился он. — Наш… коллега хотел бы попрактиковаться с вами в английском. Вы не присоединитесь к нам?

Он запнулся на слове коллега, указав при этом на три пустых стула между мной и древним, почти лысым человеком в двубортном костюме в тонкую полоску. У того были очки с очень толстыми линзами; левый глаз был закрыт настолько плотно, что веко казалось пришитым.

— Мне и тут отлично сидится, — ответила я, вновь уткнувшись в Сутру лотоса.

— Вы говорите по-японски! — воскликнул молодой человек с выражением преувеличенного удивления. — Замечательно! Можно ли нам в таком случае присоединиться к вам?

Я пожала плечами. Молодой человек сделал жест в направлении бармена, который толкнул дедов стакан с вином вдоль стойки. Официантка подала мне порционную кастрюльку: мясо с картошкой.

— Вы не будете есть? — спросила я.

— Никогда не притрагиваюсь к западной пище.

— Тогда, пожалуйста, простите, что я начинаю первой, — произнесла я, прибегая к одной из тех японских разговорных формул, которые служат для заполнения пустот, когда не знаешь, что сказать.

Старик вручил мне свою визитную карточку с пышными титулами: председатель и генеральный директор.

Два молодых сотрудника вышли из бара, прыская со смеху будто маленькие мальчики, когда их старший товарищ намеревается употребить нечто несъедобное: живую улитку, лягушку, медузу.

— Откуда вы?

— Я живу в Англии, но…

— Плос-сядь Пикадилли! Я люблю Англию! — Он сделал глубокий вдох и с энтузиазмом исполнил «О Дэнни Бой». Остальные посетители бара усердно его игнорировали. «В густой тени или в палящем зное, о, как тебя мне будет не хватать! О, Дэнни Бой! Я так тебя люблю-ю-ю!» Потом он спел куплет из «Люби меня нежно» и, наконец, балладу на мандаринском диалекте. Дослушав балладу, я зааплодировала: его китайский, хотела я того или нет, произвел на меня впечатление.

— У меня вторая жена в Тайбэй и очень, очень большой… — Он помедлил, улыбаясь и приподнимая брови.

–…дом вон там. Тринадцать этажей! Вы можете его увидеть из этого окна! — Он указал на зеркальное смотровое окно.

— Вы живете около храма?

— Да. В Адзумабаси, всю свою жизнь.

— Вы не эвакуировались во время войны? — Слово эвакуироваться я не знала и потому сделала руками движение, как будто отгоняю птицу. От столешницы бара к потолку. — Ради безопасности?

— Нет. Я все время был в Токио. Бомбы падали всюду. — Настал его черед изображать жестами то, на что у него не хватало слов: зажигательная бомба со свистом рассекает воздух, попадание, взрыв. — И все-таки я люблю Америку. То, что было, — это война. Если война начинается, никто ничего уже не может поделать… Американцы не были плохими людьми. — Он жестом показал на обручальное кольцо, блестевшее у меня на руке. — Вы никогда не думали завести второго мужчину?

— Никогда, — сказала я, потягивая вино из своего бокала. — Мне нравится простота.

Он выпрямился, как будто я его оскорбила, коротко что-то буркнул бармену, и тот запустил его стакан к прежнему месту — на три стула западнее. Долгим взглядом мой собеседник смотрел на свою визитку, словно хотел и ее получить обратно.

Я продолжала есть. Старикан достал немыслимых размеров увеличительное стекло и стал внимательно разглядывать свой айфон. «Би-джи-нес», — произнес он ледяным тоном, отталкивая стакан с остатками вина. Затем оплатил счет, взял портфель и шаткой походкой направился мимо меня к выходу.

— О! Всё напрасно! напрасно! Я слишком стар для вас, — произнес он так громко, что все, кто был в закусочной, оглянулись на нас; как будто он отказывал мне.

Он смотрел на восток, в сторону тринадцатиэтажного дома.

Когда старик ушел, молодой бармен хмуро посмотрел на меня.

— Это наш постоянный посетитель, — сказал он.

Вечером следующего дня, когда я пришла в этот бар поужинать, хозяйка позаботилась о том, чтобы усадить меня отдельно, почти спрятав за кофемашину.

Конец ознакомительного фрагмента.