Послезавтра было лучше, чем вчера

Анна Ш., 2023

Незадолго до дефолта целеустремленный и способный, но немного закомплексованный 18-летний Андрей, пытаясь избавиться от травм детства, переезжает в Париж. Там он выучивается на арабиста и быстро находит работу в крупной компании, но привычный уклад жизни нарушается, когда США вторгаются в Ирак. Поддавшись эмоциям и желая разобраться в ситуации, Андрей устраивается переводчиком в СМИ и улетает в Багдад, а в Париже его остается ждать безответно влюбленная в него Жанна, которую он считает только другом.Вернувшись домой и находясь под впечатлением от увиденного, он решает стать военным журналистом. Во время очередной командировки Андрей попадает в плен к террористам. Сможет ли он спастись, не предавая собственные идеалы, и какой ценой? Это роман о френдзоне, поиске любви, ближневосточных войнах, предательстве и нравственном выборе, который особенно сложен, когда речь идет о жизни и смерти не только тебя самого, но и тех, кто тебе дорог.

В ЧЕРТОГАХ ДЬЯВОЛА. 2014

В камере с бетонными стенами и полом площадью двадцать — двадцать пять квадратных метров их осталось восемь. Семь мужчин с сальными от пота, дистресса и времени волосами, бородами, растущими в творческом беспорядке и широко раскрытыми от ужаса зрачками, и миниатюрная, но подтянутая 25-летняя Паула с такой же безрадостной прической и облупившимся маникюром. Они выглядят бледными и слегка исхудавшими, но ни на ком нет следов свежих ран или побоев. Алехандро, встав на цыпочки, заглядывает в маленькое решетчатое окно: рядом с вырытой ямой стройной шеренгой виднеются человеческие силуэты в оранжевой униформе, стоящие на мушке у тех⁸, кто возомнил себя властью. Справа разместился еще один боевик с камерой в руках.

— Не смотри туда, — тихо просит Дэвид по-английски.

Андрей в джинсах и когда-то белой футболке, которая теперь стала серо-рыжей, сидит на корточках, закрыв лицо руками.

С улицы раздаются выстрелы. Андрея колотит мелкой дрожью, Алехандро молниеносно отпрыгивает от окна, Паула вскрикивает, Дэвид вытирает слезы, Дэниэль вздрагивает, Бастиан одними губами читает какую-то молитву. Жульен и Марк, первыми заметив, что в помещение ворвались боевики, покорно встают лицом к стене, сомкнув руки за спиной.

— Лицом к стене! — разъяренно напоминает террорист на английском, так как остальные, еще не отошедшие от шока, похоже, не спешат следовать примеру товарищей по несчастью.

Не дожидаясь, пока в ход пойдет дубинка, пленники повинуются. На Андрея надевают наручники и выводят наружу, закрыв дверь. Обратно его приводят примерно через полчаса, освобождают от оков и запирают камеру. Он медленно ложится на толстовку на правый бок. Его левая рука красная и сильно припухла, а со спины из-под футболки тонкой струйкой сочится кровь. Подойдя к пострадавшему, Марк оголяет его спину и осматривает ее.

— Жить буду? — грустно усмехнувшись, спрашивает Андрей.

— Да, ничего серьезного. Повернись на спину, пожалуйста, — просит он.

Андрей, сморщившись, без особого энтузиазма выполняет его просьбу.

— Вывих, — выносит вердикт Марк, осмотрев его левую руку.

— За что они тебя так? — со смесью удивления, сочувствия и страха спрашивает Алехандро.

Никто, конечно, не думал, что с ними будут обращаться по закону, но первая кровь в их компании выживших могла означать дурные вести.

Андрей молчит, из его глотки вырывается лишь едва слышный однократный стон.

Бастиан стучит в стену: хочет попросить что-нибудь ледяное, жгут и обезболивающее. Боевик приходит, как ни странно, быстро. Журналист озвучивает свое требование. Усмехнувшись и заявив, что русский точно ничего не получит, преступник уходит, заперев камеру.

Дэвид, сняв свою футболку, рвет ее и протягивает часть ткани пострадавшему, Андрей засовывает ее в рот, чтобы не прикусить язык и щеки.

— Готов? — спрашивает Марк.

Андрей кивает. Мужчина вправляет вывих. Пострадавший, скривившись, издает оглушающий вопль, Марк накладывает ему повязку из остатков футболки.

— Все, умничка, — подытоживает он дружелюбно, вставая с корточек.

Жульен протягивает Андрею ломтик хлеба, оставшийся с того, что в мирное время назвали бы обедом. Мужчина запихивает еду в рот, вытирая инстинктивно нахлынувшие слезы и дежурно поблагодарив. Дэвид надевает темное худи на голое тело.

— Теперь легче будет, — с полувопросительной интонацией добавляет Дэниэль.

— Да, и мы скоро будем на свободе, — обнадеживает Марк.

— Это вы будете, — поправляет его Андрей, поставив логическое ударение на слове «вы».

— То есть? — Дэвид удивленно вскидывает брови. — За всех заплатят выкуп.

— За меня не заплатят, — Андрей мрачнеет.

Американцев, британцев и представителей некоторых стран зарубежной континентальной Европы сегодня расстреляли, так как их правительства договариваться отказались. Оставшимся пока в живых гражданам других зарубежных европейских государств повезло больше: их власти то ли более сговорчивы, то ли более гуманны. Большинство пленников — журналисты, Марк — врач, а среди погибших есть еще два переводчика и представители других невоенных специальностей.

— Тебя снимали на видео для выкупа? — спрашивает Жульен, присаживаясь рядом с Андреем по-турецки.

— Я в очередной раз отказался от того, чтобы за меня платили деньги, поэтому меня избили. Как вы сможете жить после этого? — повысив голос, мужчина встает. — Понимая, что за эти миллионы долларов они смогут взять в заложники не один, не два и даже не десять школьных автобусов? Зная, что на вашей совести будет кровь и загубленная психика невинных детей? Осознавая, что на эти деньги они купят оружие и боеприпасы?

— Иначе нас сегодня тоже расстреляли бы, — тихо констатирует факт Алехандро.

— А вы не знали, чем все это может закончиться? Кого-то отправили в Сирию под дулом автомата? Угрожали уголовной ответственностью, если откажешься? В мире полно профессий и мест, где можно заработать деньги и реализовываться без риска для жизни. Вы добровольно согласились на работу на горячих точках.

— У меня трехлетняя дочь, — тихо оправдывается Марк, опустив глаза.

— У всех есть близкие, и никто не может и не хочет превращать их жизнь в такой ад, — соглашается Алехандро.

— У тех, кто погибнет из-за вашего малодушия, тоже есть близкие. И в отличие от ваших, они к этому совсем не готовы, — гнет свою линию Андрей.

— Окей, что ты предлагаешь? Радостно пойти на убой всей гурьбой? — недоумевает Паула.

— Что-нибудь придумали бы, а если бы нет, то да, нас бы расстреляли, — тихо признает он. — Зато мы бы не чувствовали себя трусами и предателями.

— А потом в дань уважения о нашем подвиге Голливуд бы сварганил кино, которое незаслуженно выиграло бы в уйме номинаций на Оскар. И что? Что бы это изменило? Мировой терроризм был бы побежден? — скептически рассуждает Алехандро.

— Да, тяжело, да, нам потом жить с этим грузом на сердце, но мы тоже люди. По всем конвенциям мы приравнены к гражданским лицам. Нас нельзя расстреливать без суда и следствия только потому, что нам не повезло оказаться в плену у террористов, с которыми весь цивилизованный мир борется, — Паула нервно постукивает зубами.

— Ты можешь сам еще все переиграть? — с надеждой спрашивает Бастиан. — Ты пострадал, тебе точно надо на волю.

— Нет, я все для себя решил. Вас я не осуждаю, — добавляет он, немного подумав. — Извините, если был слишком груб, рука просто болит и спину щиплет.

— Не глупи, — просит Дэниэль. — Хоть раз в жизни подумай о себе. В Малакале⁹ ты один троих вынес, рискуя жизнью, в Багдаде Джона спас, в Париже кровь и плазму каждые три месяца сдаешь, хотя мог бы с такой работой просто отдыхать, когда находишься на гражданке.

— Я не могу по-другому, не умею и не хочу, — настаивает на своем Андрей.

Он ложится на правый бок, справа от него, расстелив ветровку на двоих, приземляются Дэниэль и Дэвид. Паула, всхлипывая, отходит от них к своей кофте и садится по-турецки, Алехандро располагается рядом с ней, брюнетка кладет ему голову на колени. Сходив в туалет по-маленькому в ведро, стоящее в дальнем углу камеры, Жульен размещается слева от Андрея. Марк и Бастиан по-немецки обсуждают философию.

— Передать что-нибудь твоим? — спрашивает Дэвид, перейдя на французский.

— Я всех люблю, — слабо отзывается он.

— А конкретнее? Мы все запомним, слово в слово, — обещает Дэниэль.

— Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами, — усмехается Андрей. — Лучше я не скажу, по крайней мере, сейчас, сидя три месяца на скудном пайке, но готов подписаться под каждым словом из этого предложения.

— А близким? Может, ты жалеешь о чем-то? Или хотел что-то давно сказать, но не решался много лет кому-то конкретно, а не в паблик? Помнишь, как… — он на доли секунды осекается, — ребята вчера здесь письма надиктовывали? — уточняет Жульен, тяжело вздохнув.

— Нет, ничего такого, я не знаю.

— Ладно, если что-то вспомнишь или надумаешь, говори, — Дэвид выпивает немного воды из пластиковой литровой бутылки.

Слышится звук открывающегося замка, пленники вскакивают и прижимаются лицом к стене, зажав руки за спиной. Боевики надевают на правую руку Андрея наручник и собираются его выводить; мужчина пытается что-то прошептать, украдкой косясь на французов, но надзиратели, заметив несанкционированные разговоры, ударяют его дубинкой в живот. Согнувшись от боли пополам, Андрей замолкает. Обратно его приводят минут через двадцать. Учащенно дыша, он ложится на правый бок, к нему подходит Марк:

— Ты как?

— В порядке.

— На спину ляг и живот покажи, пожалуйста, — просит мужчина.

— Мне до спины не дотронуться, — сжимая губы, бормочет Андрей.

— У тебя на спине обычные гематомы, а на животе может быть закрытая травма. Повернись, пожалуйста.

Сморщившись, Андрей переворачивается на спину фиолетово-багрового цвета.

— Больно? — Марк осторожно притрагивается к его животу.

— Нет, — кривит душой пострадавший.

— Тебе в больницу надо.

— Я бы на твоем месте вообще помалкивал, нацист переодетый! — вспыхивает Андрей. — Твои предки на все соглашалась: и в гитлерюгенд¹⁰ побежали в первых рядах, и в партию, но тебя такого якобы белого и пушистого допустили, несмотря на это, на приличную работу.

— Двоюродные внуки должны отвечать за поступки дедов?

— Ничего ты не должен, но и учить меня жизни не должен и не имеешь морального права.

— Предки Бастиана укрывали евреев в подвалах, — вмешивается Дэвид.

— А я сейчас не с Бастианом разговариваю, — возмущается Андрей. — К нему у меня нет претензий, а Марк фотографии со своим родственником до сих пор выкладывает. Не стыдно?

— Я выложил одну фотографию в закрытом профиле с престарелым мужчиной, отсидевшим свой срок в тюрьме. Он раскаялся, он уже давно не нацист, он оступился, он был тогда совсем молодым, он школу окончил при Гитлере, ему запудрили мозги, и ты сам это прекрасно знаешь, — объясняет Марк.

— В чем конкретно Марк виноват? — спрашивает Дэниэль.

— Пить хочу, — игнорируя вопрос коллеги, просит Андрей.

Дэвид протягивает ему бутылку, в которой оставалось почти пол-литра воды, мужчина с жадностью все выпивает.

— Еще, пожалуйста, — умоляет он.

Марк протягивает ему другую бутылку, в которой воды меньше четверти, Андрей опустошает и ее.

— Еще, — бормочет он тихо.

— Нет больше, — оправдывается Дэниэль. — Завтра утром принесут, надеюсь.

— Паула, дай, пожалуйста, — просит Бастиан, заметив, что у нее в бутылке еще что-то осталось.

— Ты предлагаешь нас совсем без воды оставить? — негодует Алехандро, сидящий рядом с девушкой.

— Ему плохо. Андрей никогда бы не стал просить, если бы мог вынести без нее. Тебе жалко?

— А если завтра ничего никому не принесут? — спрашивает Алехандро.

— Принесут, каждый день приносили, — уверяет Дэвид.

Паула, слегка колеблясь, протягивает им бутылку, в которой воды осталось меньше четверти. Андрей делает один глоток и откладывает ее.

— Обратно отдавайте, — требует Алехандро.

Андрей протягивает руку с бутылкой, Алехандро, подходя к нему, резко выхватывает ее.

— Серьезно? — недоумевает Дэниэль.

— Так уж и быть, возможно, дам ему утром, а то он все сразу выпьет и останется точно ни с чем, — поясняет Алехандро, присаживаясь рядом с девушкой.

— В туалет хочу, — с мольбой в глазах просит Андрей, посмотрев на Дэниэля.

Опершись на мужчину с правой стороны, он ковыляет до ведра. Дэниэль отворачивается, Андрей ходит по-маленькому.

Они возвращаются на толстовку и ветровку, вскоре все засыпают. В середине ночи Андрей открывает глаза и тормошит Дэниэля:

— Проводи в туалет, пожалуйста, — просит он смущенным шепотом.

Андрей облокачивается об него и доходит до ведра. Когда они возвращаются, Дэвид поднимает голову.

— Я Жанну люблю и всегда любил, кажется. Еще с 98 года. Скажите ей это, если я умру, буду в плену или без сознания дольше года, — тихо просит Андрей, посмотрев на обоих мужчин.

— Ок. Что-нибудь еще передать? — спрашивает Дэвид.

— Она лучшее, что было в моей жизни, и я очень жалею, что мы никогда с ней толком не встречались.

— Совсем? — спрашивает Дэниэль.

— Один раз целовались перед первой командировкой в Багдад, — поясняет Андрей.

— Она не любит тебя?

— Любит. Любила раньше. Раньше точно любила, сейчас — не знаю. Она всегда знала, что я могу погибнуть, она готова к этому. Теоретически точно, — он сжимает губы, всхлипывая. — Перед Марком извинитесь, я на эмоциях на него наехал.

— Ок, он понимает.

Ближе к утру боевики врываются в камеру; протирая глаза, пленные прижимаются лицом к стене, сжав руки на спине. Террористы подходят к Андрею, резко хватают его за плечо и норовят стащить с него импровизированную повязку.

— Пожалуйста, не трогайте, — умоляет он, визжа от боли.

Боевики резко выкручивают его руки за спину и сцепляют их наручниками. Дэвид разворачивается лицом к боевикам, но получает от них удар дубинкой в живот. Скрючившись, он через доли секунд поворачивается лицом к стене.

— Ты лучший, ты выкарабкаешься, — смотря в стену, говорит Дэниэль на французском и сразу же получает удар в спину от второго боевика.

Террористы уходят, волоча за собой Андрея, который еле переставляет ноги, камера закрывается. Через полчаса им приносят вскрытую коробку с гуманитарной помощью и канистры с водой. Пленные достают оттуда медикаменты, базовые средства личной гигиены (бритв и маникюрных ножниц, конечно, нет), сэндвичи и пирожки. Марк дает пострадавшим обезболивающие и обрабатывает их раны.

— Кого-то убивают, а кому-то раздают десерты, — задумчиво произносит Бастиан, рассматривая слишком щедрый по нынешним временам паек.

— Если сам не будешь, мне дай, — просит Алехандро, откусывая от сэндвича.

— Обойдешься, лучше ребятам отдам, — он показывает взглядом в сторону потерпевших.

— Чего вы все так убиваетесь? Наверняка у Андрея есть план, просто он нам его не рассказал, — предполагает Алехандро.

— Какой, интересно? — критически прыскает Паула.

— Сбежит или его русские штурмом освободят, — говорит Алехандро. — Наверняка он обо всем договорился, останется единственный в белом пальто, весь такой типа принципиальный мученик.

— Как он сбежит? О чем договорился? С кем? Когда? Ты его вообще видел? — недоумевает Жульен, доедая сэндвич. — Он до ведра дойти не мог, и еще неизвестно, что с ним потом сделают. А русских в этом районе нет. И никого нет, поэтому мы и сидим здесь в полной жопе.

— Сегодня нет, завтра есть. У них меньше бюрократии, пока мы раскочегаримся, они уже весь регион под контроль Асада вернут.

— Нет у него никакого плана, просто человек не ссыкло, — говорит Дэниэль тихо, лежа на животе.

Издалека доносится истошный вопль Андрея, он кричит что-то на арабском, поэтому никто из коллег, не владеющих языком в совершенстве, ничего не понимает.

***

Андрей просыпается от холода, пробирающего до самых костей, и орущей на всю округу музыки, но глаза открывать не торопится: надеется понежиться еще, но, похоже, его соседи считают, что правила писаны не для них. Он готов биться об заклад, что еще нет шести утра, а значит, по кодексу их многоквартирного дома положено вести себя потише. Чуть вслушавшись в слова, он осознает, что играет гимн Соединенных Штатов Америки.

— Если они такие америкофилы, то могли бы приобрести наушники, — инстинктивно думает он, от болевого шока и спросонья подзабыв, где он и что с ним происходит.

В нижнем ряду справа ноет зуб, предательски возвращая мужчину в безрадостную реальность, где даже самый примитивный уход за полостью рта — роскошь, доступная только избранным. Воняет тиной, потом, железом, и издалека он улавливает едва ощутимый запах гари. Попытавшись напрячь разум, который спешит на больничный, Андрей, наконец, отчетливо вспоминает, как его привезли сюда на машине с завязанными глазами и что было потом.

Прежде чем оставить его в этой одиночной камере, его избили, обвинив в пытках в Гуантанамо¹¹и в пособничестве неверным. Ну, как обвинили… Юридически никакого суда, конечно, не было, государство же вовсе не государство, но в темницу его уволокли за это. С первым пунктом обвинения он категорически не согласен. Он против наказаний, унижающих человеческое достоинство. Более того, его коллеги открыто осуждали творившийся там беспредел и даже выпускали расследования на этот счет. А насчет второго — конечно, сообщник. Во-первых, не мусульманин, во-вторых, считает их самодеятельность террористическим квазигосударством.

Пленник вспоминает, что их было двое. Оба в куфии¹² и с бородой. Первый араб моложе, выше ростом и говорил с заметным британским акцентом, второй — коренастый средних лет и с оружием в руках — идеально изъяснялся на сирийском диалекте. Должно быть, местный. Андрею тогда подумалось, что первый родился в Великобритании или переехал туда совсем маленьким. Стало искренне жаль его родителей или более дальних предков, которые эмигрировали. Они собрали уйму справок, наверняка жертвовали многим, чтобы обеспечить ребенку счастливое детство, а тот вырос и выбрал Сатану. Лучше бы вкладывались в предотвращение радикализации молодежи и борьбу с исламофобией, чем содержали королеву и ее многочисленное семейство. Империи, пусть даже конституционные, Андрей всегда недолюбливал: его бесило, что все равны, но некоторые равнее. Британский террорист говорил из рук вон плохо. Немудрено, что с таким уровнем арабского он не уяснил, что написано в священном писании мусульман. Надо было изучать Коран в переводе, раз лингвистические способности подкачали.

С помощью наручников они пристегнули Андрея к цепи, которая была закреплена на потолке, подвесив пленника так, что только кончики пальцев его обнаженных ступней дотягивались до пола. Затем избили по спине то ли палкой, то ли дубинкой, периодически сменяя друг друга. После этого они засунули его внутрь автомобильной шины, и досталось его ступням. После экзекуции заложника, находящегося в полуобморочном состоянии, переместили и приковали наручниками к железному крюку на стене таким образом, чтобы он располагался лицом к стене, и ушли, заперев камеру.

Так он и проснулся, не понимая, сколько времени прошло с того момента, как отрубился. Он по-прежнему стоит на коленях на бетонном полу, пристегнутый наручниками к крюку. Металлические оковы так сильно зажимают его запястья, что он не может сдвинуть их даже на миллиметр. Впиваются в руки мертвой хваткой. Он пытается лечь на живот или сесть на корточки, но дискомфорт от наручников становится невыносимым, тогда он повисает на них и большую часть времени мучается на коленях — тогда не очень давит на руки. Повернуться спиной к стене и сесть не получается. Стоять он мог бы, оковы это позволяют, но на ступнях нет живого места. Андрей мысленно пытается отрезать их — после экзекуции они все в колдобинах и в соусе из красного вина; музыка нон-стоп оглушает и бьет по голове чуть ли не как взрывная волна; спина — паутина из кожи на ней горит и щиплет так, словно его окунули в бочку для сжигания мусора; запястья стали одного цвета с аконит, а о левой руке даже вспоминать больно.

Гимн США сменяет какая-то англоязычная попса, с которой пленник не знаком. Затем гремит что-то из тяжелого рока, опять на английском.

«Почему они не продвигают свою культуру? У них же есть замечательные нашиды¹³», — удивляется Андрей.

Теперь орет Wind of Change. Вообще-то это одна из его любимых песен, так что он ни за что не поверит, что она может звучать так бездарно, как сейчас. Должно быть у него самого уже просто поехала крыша.

Несмотря на острую боль, которая затуманивает его мозги, он еще вполне ясно осознает происходящее, очень хочется есть. Он пытается подбадривать самого себя, ведь если чувство голода еще не притупилось, значит, есть шансы на выживание и спасение. Иногда ему кажется, что он проспал в этой одиночной камере целую вечность, но организм врать не будет: судя по всему, прошло не больше дня, максимум двух-трех. Первым делом, несмотря на утопичность этой идеи, Андрей планирует избавиться от наручников, стараясь вырвать бегунок молнии на джинсах пальцами ног. Не выходит, только еще больше потревожил раны. Через несколько минут он с недоумением замечает, что с неба повалили такие непривычные для этих краев белые хлопья, давшие надежду и открывшие второе дыхание. Андрей увидел это чудо природы боковым зрением через стеклопакет и решетку: медленно кружась, снег падал на землю, давая понять, что еще все возможно, а потому заложник предпринял еще одну робкую попытку. Вхолостую. А ведь счастье было так близко. Очевидно, тонкий и моментально тающий, но все-таки слой живой перины, он мог спасти ему жизнь, если бы пленник сейчас выпрыгнул из окна. Из окна, до которого в нынешней ситуации было как до Луны пешком. По прошествии получаса снегопад прекратился.

Через несколько дней пытка шумом закончилась. Возможно, у них сломалась аппаратура, а может, Андрей просто уже окончательно сошел с ума и не замечает грохота и ора, раздающегося по всей камере. Чувство голода притупилось, но темнеет в глазах, и в боевиках, которые еду ему не дают, но раз в день кидают пластиковую бутылку с водой, он различает теперь только силуэты. Нужду он справляет в пластиковое ведро, кое-как пододвигая его к себе ногами. В довершение всех бед Андрею становится дико и перманентно холодно: кончики его пальцев давно посинели, сам пленник постоянно дрожит, и из-за неудобного положения он не может даже символически согревать себя.

***

Эмма бросила Андрея сразу. На встречи с представителями ведомства, ответственного за их спасение, она не приходила. Жанна сначала думала, что ей просто тяжело, случайно встретила ее в городе и хотела подбодрить, но девушка гуляла с новым парнем. Она смеялась вовсю, так ее развеселила какая-то шутка очередного ухажера, поэтому Жанна еле удержалась от того, чтобы ударить ее.

Парень Жанны сначала пытался ее поддерживать и в первый месяц даже приходил на встречи с бюрократами и ждал ее внизу в машине, чтобы она не возвращалась одна. Один раз она видела, что он украдкой даже прослезился, хотя с Андреем был знаком плохо. Но через три месяца, когда стало известно, что конкретно этот заложник, похоже, собрался строить из себя мученика, парень Жанны заявил, что она не должна изводить себя. Дескать, это его выбор и теперь виноват в этом только он. Ему была предложена помощь, а если его что-то не устраивает, то ему надо к психиатру. Они поругались и расстались. Через неделю женщине померещился в собственной квартире самый страшный волшебник всех времен и народов, и она принялась его убивать палочкой из суши, применяя магические заклинания. После этого ее родители настояли на том, чтобы она переселилась к ним.

Когда в город прилетели французские журналисты, за которых заплатили выкуп, собранный спонсорами и переданный террористам при посредничестве неофициальных переговорщиков, Жанна узнала, что там — предположительно на севере Сирии, но точное место их нахождения неизвестно, так как всех выживших заложников отвозили от места заключения до границы с Турцией с завязанными глазами в кузовах грузовиков — Андрея куда-то одного уволокли, и они слышали, как он истошно вопил.

Единственной зацепкой стала предсмертная записка одного из террористов, который, разочаровавшись в их идеалах, сбежал в Турцию и совершил попытку суицида. По его словам, Андрея и еще пятерых иностранных врачей (их имена и фамилии были так же обозначены), обвиняемых якобы в убийстве мусульман, держат в здании бывшей психлечебницы. Но психбольница на территории, контролируемой боевиками, далеко не одна. В послании предположительно был указан город, но к тому моменту, когда оно было передано экспертам, эту часть листа, ознакомившись с текстом записки, уже разорвал в негодовании на мельчайшие кусочки сотрудник скорой помощи, которого вызвали свидетели, обнаружившие, что суицидник-террорист жив. Преступника, получившего от вспыльчивого медика еще черепно-мозговую травму — врач сам признался в содеянном, объяснив, что не смог удержаться, когда прочитал записку — увезли в реанимацию, и пока он находится в коме. По словам врачей, террорист, возможно, придет в себя через несколько недель и тогда сможет дать показания. Поскольку медлить было нельзя, перед военными поставили задачу проверить все психбольницы региона. Но ни в одной из тех, что они успели пока обследовать, ни каких-либо заложников, ни чьих-либо волос или крови, обнаружено не было.

***

Кажется, на семнадцатый день одиночного заключения высокий боевик, тот, что был старшим, ворвавшись с напарником в камеру Андрея, разъяренно отвесил ему удар дубинкой в область груди, а затем принялся с упоением избивать его ногами. Удостоверившись в том, что заложник не подает признаков жизни, он снял с него наручники и оставил лежать на холодном бетонном полу. Поймав удивленный взгляд молодого сообщника, террорист пояснил, что не хватает наручников, а этот уже не сбежит: слишком слаб. Молодой с легкой толикой скептицизма проверил окно и для пущей надежности ударил Андрея своей дубинкой со всей силы в живот. Пленник не шевельнулся и не издал ни звука.

— Добить его? — молодой террорист зловеще поднял свое орудие над головой узника, но на самоуправство не осмелился.

Старший гаркнул на него и приказал оставить все, как есть, добавив, что завтра заключенному публично отрежут голову.

Когда они ушли, заперев камеру, Андрей, который все это время притворялся, что потерял сознание, скрючившись, подполз к окну. Словно в замедленном кино встал. С трудом, но все же смог удержаться на ногах в полусогнутом виде, хотя его качало, как пьяного. Он взглянул на отсутствующие ручки в окне и без особой веры в успех засунул указательный палец в место установки фурнитуры. Хаотично покрутил по часовой и против часовой стрелки. Бесполезно, кто бы сомневался.

В его ватной голове пробуждались нечеткие воспоминания и инструкции по выживанию, которые он изучал на практикумах для журналистов, работающих в горячих точках. Все отчетливее Андрей слышал слова тренера: «Есть минимум шестнадцать способов открыть окно, если нет ручки…»

На всякий случай — чем черт не шутит — пленник потерянно оглядел почти пустую камеру: в нею не завезли ни отвертку, ни линейку. Даже плинтус не установили. Узник с грустью взглянул на металлический крюк на стене, к которому он был раньше прикован. Осознал, что он слишком широкий, но, тяжело дыша, все-таки добрел до него и несколько минут пытался вырвать: тщетно.

После слов о загадочных шестнадцати способах выбраться из окна в его памяти наступил белый шум. Как бы ни старался, Андрей не мог припомнить ни одного метода, кроме того, чтобы разбить окно, но тогда велик риск пораниться осколками, слишком громко, а снаружи еще ждет решетка.

Кажется, с того тренинга на ум приходили только общеизвестные истины типа «Не паникуйте». Поймав себя на мысли, что дверь он еще не проверял, он доковылял до выхода: заперто. Андрей вернулся к окну, поднял голову, держась за стену, так как из-за головокружения боялся упасть в голодный обморок, и бросил взгляд на фрамугу: на ней вообще не предполагались ручки.

Пленник попытался теперь уже руками вырвать бегунок из молнии джинсов, но не удалось: плохо работающие фаланги предательски скользили по металлу и даже на маломальский рывок не хватало то ли сил, то ли координации движений. Каждый миллиметр его исхудавшего тела саднило, живот сводило от тупой боли, в груди кололо, спина и шея хрустели, голова, которая сейчас, как никогда, должна была играть роль бойкого процессора, отказывалась выходить на связь с монитором, клавиатурой и мышью, а периодически он и вовсе на доли секунды полностью выпадал из реальности. Когда сознание возвращалось к нему, мир представал изуродованным оранжево-красным пламенем, хотя Андрей еще четко понимал, что это только галлюцинации, а не пожар. Огни напоминали неискусный, а потому хорошо различаемый фотошоп, но от отчаяния и понимания того, что с каждым часом бездействия будет только хуже, на глаза выступили слезы.

От безысходности он собрался разбить стекло, сочтя, что попытка не пытка, а в противном случае самое страшное неизбежно, но вокруг него все резко закружилось, и пленник чуть не рухнул на пол с высоты своего роста. От греха подальше он медленно лег, свернувшись калачиком. Какое-то время он уповал только на то, что смерть будет быстрой и не такой страшной, как все, что было до нее.

Вдруг держатель жалюзи в дальнем левом углу помещения, очевидно, закрепленный на честном слове, с предательским шумом упал на пол, уводя с собой рулонные шторы такого же цвета, что и штукатурка на стене. Видимо поэтому пленник, толком не исследовавший помещение, его раньше не замечал. Взору Андрея открылся неширокий одностворчатый и высокий, ростом с заложника, стеклопакет. С ручкой. Не веря своему счастью, узник, еле передвигая конечностями, но с блеском от слез в глазах, дополз до окна. Встав, придерживаясь за стену, он повернул ручку — она поддалась. Распахнул окно. Повеяло холодом. Поеживаясь и переминаясь с ноги на ногу, Андрей растер ладони, тщетно пытаясь согреться. Мельком кинув взгляд на свое тело, он вспомнил, что одет чудовищно легко даже для Ближнего Востока: в частично порванную и во многих местах прохудившуюся футболку. Кто же знал, что осенняя командировка в Сирию затянется так надолго.

Снаружи была установлена металлическая решетка, но один из прутьев сломан, так что между ними зияла дыра шириной сантиметров двадцать пять. Превозмогая головокружение, Андрей осторожно глянул вниз: до грунтовой дороги с огромными выбоинами метров восемь, кажется, там три этажа, но балконов не было. Встав боком и сжавшись изо всех сил, он протиснул туловище и голову в дырку между прутьями, придерживаясь руками за решетку. Тело его не очень слушалось, зрение подводило, но увидев воочию способ спасения и будучи на полпути к победе, он приободрился и, кажется, даже почувствовал себя лучше. Сейчас он свято верил в то, что выпрыгнуть он бы смог, в крайнем случае, сломал бы ноги и, возможно, их потом пришлось бы ампутировать, но с протезами можно жить вполне неплохо. Его нижние конечности еще стояли внутри на подоконнике, так как снаружи откос был слишком узким. Через несколько секунд в глазах потемнело, и Андрей стал подумывать о том, чтобы дождаться лучшего момента, так как счел себя слишком слабым для такого прыжка, но издали, наверное, из коридора, послышались чьи-то приближающиеся шаги. Судя по всему, боевики открыли дверь другой камеры, и времени на раздумья оставалось все меньше, поэтому пленник, больше не раздумывая, шагнул на улицу. Температура воздуха казалось терпимой: ветровка бы не помешала, но ни о каком обморожении не могло быть и речи. Стоя на одной ноге на узком откосе (двумя он там не помещался) мужчина согнулся и, повиснув на правой руке (левая была вывихнута и очень болела), приготовился к прыжку, но не удержавшись, сорвался вниз. Находясь между жизнью и смертью, Андрей успел согнуть ноги в коленях и обхватить голову руками. Он приземлился на нижние конечности, но по инерции перекатился на спину, истошно завопив.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Из запрещенной в России террористической организации.

9

Город в Южном Судане

10

Молодёжная организация НСДАП, обе организации запрещены с 1945 года.

11

Лагерь для лиц, обвиняемых властями США в терроризме, ведении войны на стороне противника и др. Находится на бессрочно арендуемой США военно-морской базе в заливе Гуантанамо (Куба).

12

Мужской платок, который носят арабы для защиты головы и лица от солнца, песка и холода.

13

Мусульманское песнопение, традиционно исполняемое мужским вокалом соло или в хоре без сопровождения музыкальных инструментов.