Смерть волкам. Книга 2

Анна Чеблакова

Одно полнолуние следует за другим, и стая Кривого Когтя растёт. Он готов начать войну с людьми. Войну, в которой может быть только один победитель… А тем временем Веглао и Октай не теряют надежды отомстить Кривому Когтю. И наконец у них появляется долгожданная возможность.

Глава вторая

Возвращение старых знакомых

1

Весна Лесистых гор была суровой и поздней. В тёмных низинах, под низко стелющимися ветвями елей снег долго не таял, только становился чёрным и твёрдым. Зато с вершин он быстро исчезал, стекая вниз ручьями, и сквозь потускневший за зиму осенний ковёр пробивались подснежники и мать-и-мачеха. За ними вырастала трава, в которой вскоре начинали поблёскивать желтые звёздочки первоцвета и синие — подлески. Весна долго разжигалась, но ярко горела, и в середине мая вся местная природа, такая мрачная и печальная, наконец окончательно стряхивала с себя тёмные ткани. Лес из зеленовато-бурого становился светло-изумрудным, и дикие яблони, вишни, черёмухи казались островками жемчужной пены в этом зелёном море. Они красовались по три недели и облетали, чтобы дать очередь показать себя шиповнику и первым лилиям. Лес наполнялся птичьими криками, и в одну прекрасную ароматную ночь молодые оборотни просыпались от первой песни соловья.

А потом начиналось лето, щедрое на ливни и солнечный свет. Если собирались тучи, то дождь начинался практически сразу — да какой дождь! Ливень, настоящий ливень, не косой, как внизу, нет — отвесный, как водопад. Казалось, что вода не несётся к земле каплями, а льётся струями. Росы выпадали такие сильные, что по утрам трава буквально сверкала под солнцем, а земля была влажной, как от дождя. Поляны зарастали такой высокой травой, что если в неё забредал олень, видны были лишь кончики его рогов. В разгар лета по поляне можно было ходить с непокрытой головой — стебли трав смыкались сверху, осыпая плечи и голову идущего жёлтой пыльцой. Белые ароматные цветы, похожие на зонты, пурпурный иван-чай, дикие ромашки и васильки, тысячелистник самых разных оттенков — от белого, как морская пена, до густо-бордового, как переспелые вишни, алые степные тюльпаны, золотые лютики, лиловые колокольчики, клевер — скромный белый и горделивый красный… сотни цветов и ароматов, особенно сильных после обильного дождя. У речек и озёр, недавно бешено ревущих, а теперь приветливо звенящих, свои цветы — скромные лиловые лилии и золотистые купавки, клейкие пышные рододендроны и маленькие голубые орхидеи, в тёмных прохладных заводях — водяные кувшинки. Под тенью пихт и кедров кудрявятся папоротник и крапива, узкие лесные тропки тонут в зарослях смородины, рябины, шиповника — шагнёшь в сторону, и запутаешься в их колючих ветвях, потеряешься в паутине листьев. День и ночь сменяли друг друга быстро, без всякой подготовки. Темнота наступала сразу после горячего заката и исчезала с первыми лучами солнца. В первое же лето в Лесистых Горах ребята забыли, что такое сумерки.

Лето не задерживалось надолго — оно уходило в августе, оставляя за собой жёлтые пряди в зелёных косах берёз. Осень приносила с собой мягкое тепло днём и жгучую прохладу ночью. В залитых солнцем лещинах созревали орехи, во мху проклёвывались грибы, птицы тоскующе глядели на небо, олени бродили по мрачнеющим лесам, как горделивые и печальные призраки, волки выли ночами, журавли снимались с болот. Потом начинались дожди, шум которых сливался с шумом рек, и реки гудели и разбухали, и несли с собой сломанные ветки и опавшие листья. К утру лужицы замерзали, ветки деревьев блестели уже не от влаги, а ото льда, ягоды рябины хрустели на зубах, ноги тонули в тяжёлом и густом слое опавших листьев. В конце октября с севера, из Туманных скал, надвигались тяжёлые снежные тучи, и горы, уставшие от грязи и сырости, укутывались в белые одеяла, под которыми засыпали до следующего марта. Зимой с севера наползал туман. Наползал в буквальном смысле, двигаясь быстро и осознанно, как живое существо. Веглао и Октай наблюдали это зрелище с вершины одной из высоких скал, на которую взобраться было несложно — камни, торчащие из склона тут и там, превосходно заменяли ступеньки. Честно говоря, смотреть на то, как туман просачивается между горами, как вода меж пальцев, было жутковато. Однажды эта мгла не рассеивалась целых пять дней, что удивило и немного испугало ребят. Потом от грифонов они узнали, что севернее туман стоит всю зиму, а в Туманных Скалах не исчезает вообще никогда.

Жизнь юных оборотней тянулась спокойно, медленно и тихо — то есть именно так, как они когда-то и мечтали, дрожа от холода в своём блиндаже неподалёку от Станситри. Здесь, в Лесистых Горах, они нашли то, что искали — спокойствие, свободу, вдоволь пищи и чистую воду. Если их когда-то и объявляли в розыск, это потеряло смысл после того, как Кривой Коготь разгромил ликантрозорий №14, а в горах они умели не попадаться на глаза особенно смелым охотникам из Подгорья, которые забирались слишком далеко. Весь мир забыл о них, и ребят могли схватить только в том случае, если бы они пришли в полицию сами — чего они, разумеется, делать не собирались.

Мало-помалу те испуганные и решительные маленькие оборотни, сбежавшие из ликантрозория, остались в прошлом, хотя совсем не были забыты. Тогда они и представить себе не могли, какими сделает их жизнь в Лесистых горах. Из книг Веглао и Октай вычитали, что древние племена верили в то, что, съев какое-то животное, можно обрести его силу, смелость, зоркость, выносливость — всё то, чем славится этот зверь. Похоже, это действительно было правдой — мало-помалу они научились бегать так же быстро, как олени и зайцы, плавать в ледяной воде горных рек легко и проворно, как серебристые форели и лососи, сражаться отважно и яростно, как кабаны, подстерегать добычу спокойно, как медведи, и преследовать её стремительно и настойчиво, как волки и камышовые коты. Они учились терпеть боль и лечить раны. Дрались преимущественно друг с другом, и Веглао всегда ужасно злилась, когда Октай ей поддавался. Они делали тетивы для луков из оленьих жил и вырезали наконечники для дротиков и стрел из костей и оленьих рогов; они научились выделывать кожу и шить из неё кое-какие вещички; они мылись «цыганским мылом», которое находили в заросших тиной заводях, и делали миски из глины; они ложились спать на траву и засыпали так же крепко и быстро, как в постелях своих детских комнат. Они любовались рассветами, взбирались на скалы, собирали цветы, вместе убивали и свежевали добычу, вместе собирали хворост, таскали из дупел дикий мёд, приносили друг для друга орешки в карманах. Это была жизнь, о которой отчаянно мечтали их ровесники, сидя в душных классах (если им повезло) или в холодных камерах ликантрозория (если им повезло всего один раз — спастись от оборотня). Изредка они спускались вниз, в Тенве или в другие городки — например, Палетшетри (до него нужно было идти дольше, но он был крупнее, чем Тенве, а потому на них там обращали меньше внимания). На свалках возле городков можно было отыскать неплохую одёжку, которая чаще всего выбрасывалась просто потому, что вышла из моды или обзавелась несмываемым пятном. А на это юным бродягам было наплевать — главное, чтобы рубашки и брюки по швам не расползались и хоть как-то защищали от холода, дождя или жары. Там также можно было найти ношеные ботинки или собрать неплохой урожай шнурков, пуговиц, проволоки, верёвок. Реже удавалось найти что-нибудь по-настоящему ценное, например, нож. Конечно, одного мусорного промысла было не всегда достаточно. Временами, когда становилось слишком туго или хотелось поглядеть на людей, ребята немного подрабатывали: собирали бутылки, устраивались на несколько дней мести улицы, мыть витрины магазинов, расклеивать объявления, сгребать опавшие листья или обрубать сухие ветки деревьев в парках. На небольшие деньги, получаемые за работу, оборотни покупали всякие необходимые мелочи: спички, иголки, нитки, свечи, соль, иногда — хлеб. Бывали и более крупные траты. На первый свой Новый Год в Лесистых горах ребята подарили друг другу алюминиевые кружки. Когда Октаю исполнилось четырнадцать, Веглао принесла ему из города пачку сахара, а он подарил ей на шестнадцатилетие упаковку настоящего чёрного чая с васильком. А ещё они таскали со свалок старые газеты и покалеченные книжки, чтобы не так было скучно зимой, когда снаружи вьюга и темнота, а внутри пещеры тепло, тихо и полным-полно сушёных грибов, ягод, рыбы и мяса. Книги они читали и перечитывали, а газеты, просмотрев, без всякого зазрения совести сжигали.

Они обычно ходили в города поодиночке, и не дольше, чем на неделю. Плюс три дня на дорогу туда и три — обратно. Эти тринадцать дней выкраивались специально так, чтобы подальше от полнолуния: превратишься в городе — не ровен час, укусишь или убьёшь кого-нибудь. Ребята уславливались, что, если тот, кто в городе, задержится хотя бы на сутки, то тот, кто оставался в горах, должен будет отправляться на поиски. Нарушен регламент был лишь один раз, когда Октай снова схватил простуду и провёл в Тенве лишние сутки, отлёживаясь и отогреваясь.

Однажды летом, когда ей было пятнадцать, Веглао отправилась на охоту. Выбравшись из леса на широкую поляну, в центре которой на небольшом холме рос старый кедр, она остановилась и откинула со лба выбившуюся из косы прядку волос. Со стороны она выглядела так, что никто из прежних знакомых не узнал бы её: рубашка с коротко обрезанными рукавами (было достаточно жарко), обнажавшими крепкие загорелые руки, покрытые белыми шрамами; брюки, оставшиеся ещё со времён ликантрозория, оборванные снизу и подвязанные под коленями тонкими полосками кожи; плетёная лёгкая обувь из кожи и коры. На поясе у неё висел нож, а в руке она держала самодельное копьё с наконечником из остро наточенного обломка кости.

Выйдя на поляну, Веглао сразу почуяла сильный запах крови и сырого мяса, а потом услышала хруст и урчание — совсем близко обедал какой-то хищник. Она взяла копьё обеими руками и покрепче его сжала. Отнимать добычу у дикого зверя — себе дороже. Веглао осторожно, стараясь не шуметь, отступила было назад в лес, но тут увидела, что на траве кое-где разбросаны перья, слишком большие для куропатки или даже глухаря. Веглао подошла к ближайшему пятну тёплой, свежей крови и подняла запачкавшееся в ней перо. Перо было коричневым с зелёными и золотыми полосками. Только у грифонов, и далеко не у каждого из них, были такие перья.

Как-то Бирлюс принёс Октая и Веглао на вершину одной из грифоньих скал, той самой, на которой состоялось их первая встреча с Варгалой. К тому времени грифоны уже привыкли к ребятам, и теперь никто из них, кружащих вокруг, громко кричащих и борющихся за свободные места, не обращал на молодых оборотней никакого внимания. Те могли спокойно наблюдать за ними, поражаясь мысленно, до чего же все они непохожи друг на друга. Здесь были большие грифоны, более крупные, чем лошадь, и малые, со средних размеров собаку. Тёмные и светлые, полосатые и пятнистые. Тела одних были покрыты густой шерстью, других — обтянуты плотной кожей, третьих — блестели гладкой чешуёй. С голыми шеями грифов, с массивными клювами орлов, с удлинёнными головами ягнятников, с жёлтыми, карими, зелёными, чёрными глазами. С пернатыми, как у птиц, или мембранными, как у летучих мышей, крыльями. Грифоны кожистые, чепрачные, белые, рыжие, тигровые, зелёные.

— Как же вас много! — сказал Октай.

— Нет! — каркнул Бирлюс, и в его скрипучем голосе звучала невероятная печаль. — Нет, сейчас мало. Давно — много. Сейчас — мало. Все здесь!

— Все грифоны здесь? — изумился Октай. — Больше их нигде нет?

Бирлюс фыркнул, как лошадь, и сердито затряс головой:

— Нет! Мы есть! Тут есть, там есть! Полночь, полдень, закат, восход!

— Значит, во всех сторонах света есть грифоны?

— Да! Таркес — смотри! Полночь — Таркес! — Бирлюс махнул крылом на крупного, коренастого грифона Таркеса с огромными мембранными крыльями и бурой пушистой шкурой. — Ненсере — восход! — Друзья посмотрели на грифониху Ненсере, маленькую, с длинной шеей, с поджарым телом, покрытым коротенькой шёрсткой апельсинного цвета.

— Такие, как Таркес, живут на севере, а такие, как Ненсере, на востоке? — уточнила Веглао. — Но сейчас они здесь?

— Да! — ответил Бирлюс радостно: он всегда радовался, когда ребята его понимали. Так он объяснил им, что когда-то грифоньих стай, подобных этой, было великое множество, но таких разношёрстных не существовало. В каждой жил какой-то один вид. Но мало-помалу их вытесняли люди и звери, и грифоны начали вымирать. Чтоб не погибнуть, остатки видов объединились в большие стаи. Это был закат могущества грифонов — закат пёстрый, шумный и невероятно красивый.

Держа в руке красивое перо, Веглао вспомнила эту историю. Вспомнила она и другое: когда последний раз она разговаривала с Бирлюсом, тот туманно обмолвился о том, что у грифонов стали пропадать детёныши. Собственно, на тот момент никто из грифонов, кроме Бирлюса, с ними не общался. Если ребятам случалось встречать грифона, он сердито щерился и угрожающе шипел на них, а некоторые ещё и гневно кричали и хлопали крыльями. В таких случаях помогало только одно: спокойствие. Ни в коем случае нельзя было ни убегать, ни демонстрировать враждебность в ответ: дело могло кончиться плохо. Проходил месяц за месяцем, одно полнолуние следовало за другим, и ни разу ни один грифон не пострадал. Постепенно грифоны смягчились. Ребята вздохнули с облегчением: их не выгонят. Идти дальше на север, к Туманным Скалам, где грифонов не было, они не хотели. Но сейчас, когда бесследно пропали несколько маленьких грифонов, грифоны понемногу снова начали косо глядеть на оборотней. Над головами Веглао и Октая опять начали сгущаться тучи.

От холма послышался глухой рык. Веглао подняла голову. Из расщелины в зелёной траве на склоне бугра, которую она вначале не заметила, вышел пещерный лев. До этого Веглао думала, что эти звери давно вымерли. Но вот он, стоит перед ней, совсем как картинка из учебника биологии — тёмно-песочная шкура, чёрная спутанная грива, два жёлтых глаза злобно глядят со слишком длинной для обычного льва морды, красной и блестящей от крови. Лев переступил с лапы на лапу — они были крепкие и сильные, под гладкой шкурой были видны тугие мускулы. Он тихо зарычал, глядя на Веглао, а его хвост два раза метнулся в стороны, ударив кисточкой по бокам.

Он сорвался с места и помчался на неё. Веглао упала на землю и откатилась в сторону, потом вскочила и повернулась к нему, крепко сжимая копьё. Лев развернулся и снова кинулся на неё. Когти, секунду назад вонзившиеся в землю, вырвали из неё комочки дёрна. Веглао выставила копьё вперёд, и оно вонзилось в плечо, прикрытое гривой. Лев закричал, как кот, которому прищемили хвост, и никогда Веглао не слышала более страшного мяуканья. Он подался назад, и одновременно Веглао с силой дёрнула копьё. Слишком сильный рывок кончился плохо: наконечник застрял в теле льва, а в руках девушки осталось только древко. Лев всё ещё яростно мяукал, припадая к земле, а кровь быстро текла из его раны, брызгая на траву. В следующую секунду, обезумев от боли, он снова прыгнул на неё, повалив на землю. Веглао успела выставить древко от копья вперёд, и лапы льва сломали его пополам, вместо того чтобы сломать ей плечи. Перекатившись под брюхом льва, Веглао успела выхватить нож и полоснуть его по животу. Противник снова взвыл и на несколько секунд упал на траву. Она быстро темнела под ним. Едва переведя дыхание, Веглао напала на него со спины. Лев заревел и вскочил, когда она вцепилась в его гриву и сжала коленями бока. Он рванулся в одну, в другую сторону, пытаясь сбросить её. Веглао ударила его ножом в шею, и оттуда брызнула струя крови, облившая ей руку. Крича от боли, лев крутанулся на месте. Девочка потеряла равновесие и упала с его спины на траву, её рука вырвала клок шерсти из гривы льва. Он взмахнул огромной лапой, Веглао еле успела увернуться. Ужасная боль ослепила её, когда когти рассекли кожу на голове и правую бровь. Но это были лишь царапины, а ведь он мог бы раскроить ей череп. Она ткнула ножом вперёд и вверх, вслепую, ориентируясь только по рычанию льва, и что-то горячее, жидкое обожгло ей ладонь и запястье.

Лев упал на неё, почти раздавив — триста килограммов, не меньше, мышц и тяжёлых костей. Веглао ждала смерти, но он не бил её когтями, не рвал зубами. Он просто вздрогнул и умер, вздохнув, как человек. Она вытащила нож и уронила его, потом руками и коленями, скользкими от крови, уперлась в его брюхо и грудь и выбралась из-под него.

Зрение прояснилось. Правая сторона головы ужасно болела, как будто с неё начисто собрали кожу. Веглао поднялась, шатаясь, и тут же снова упала на колени. Пряди волос, нависшие ей на лицо, были уже не седыми, а красными.

Лев лежал на животе. Последний удар ножа пришёлся ему прямо в глазницу. Кровь всё текла и текла из него, от её запаха во рту разливался вкус железа. Веглао ползком добралась до протекавшего неподалёку ручья, опустила в него лицо и принялась жадно пить, но вкус крови никуда не делся даже после десятого глотка.

Промыв свои раны, Веглао спустилась в пещеру. Там она нашла то, что и ожидала найти: кости грифоньего молодняка и один свежий трупик, с ободранными крыльями.

Октай пришёл в ужас, когда она вернулась на их стоянку, измученная, окровавленная и с мёртвым грифончиком на руках. Первое, что он спросил, было:

— Ты что, охотилась на грифона? Они же нас сожрут!

Тем же вечером на холме со старым кедром собралось множество грифонов. Все они видели мёртвого льва, останки детёнышей и раны Веглао. Бирлюс, который привёл их всех сюда, расхаживал туда-сюда с таким гордым видом, как будто это он победил чудовище, и говорил на грифоньем языке что-то вроде «вот видите, а вы хотели их убить». После этого случая оборотни получили нечто более ценное, чем новый дом — доверие грифонов. Спустя два года Веглао явилась к ним за возвращением долга, пообещав кровь оборотней — и это сработало.

2

Весной этого года пути Веглао и Тальнара, казалось бы, разошедшиеся навсегда, неожиданно сошлись вновь.

За последние годы стая Кривого Когтя разрослась настолько, что только в пещерах Меркании проживало около тысячи оборотней. Наиболее верных Кривой Коготь отправлял в разные части Бернии, чтобы те создавали там свои стаи. Казалось бы, нападения оборотней должны были участиться, но этого не происходило. Кривой Коготь ясно дал понять: начинать новый террор без его приказа нельзя. Потому и делал новыми вожаками тех, кто умел беспрекословно подчинять себе оборотней, кто мог хоть сколько-нибудь сдерживать их и свою ярость. Таких было немного, и в основном это были те, кого обратил сам Кривой Коготь, причём обратил очень давно, когда они были детьми. Морика и Щен были отправлены на север, в леса рядом с Лесистыми горами. Спустя год после того, как они основали там свою стаю, Кривой Коготь отправил к ним гонцов с известием о том, что в мае они должны будут нанести удар по городу Тенве.

Гонцами стали трое — Тальнар, Аврас и Пёсья голова. Это прозвище третий оборотень получил за то, что его лицо напоминало морду бульдога: квадратная нижняя челюсть, отвислые, напоминающие брыли, губы и щёки, острые зубы и круглые, полускрытые тяжёлыми дряблыми веками, глаза. Единственным достоинством Пёсьей головы было то, что он очень быстро ходил и за день мог покрыть приличное расстояние. В остальном же это был один из самых никчёмных людей, каких Тальнар когда-нибудь встречал. Пёсья голова был труслив, туп и вдобавок постоянно жаловался на что-нибудь: на погоду, на невкусную еду, на свои больные почки, на вервольфиню, с которой жил, на прижитых от неё детей — «щенков», как он их называл. У Пёсьей головы их было четверо, все мальчики, старшему из них исполнилось шесть лет, а младший как раз недавно перенёс третье полнолуние. Этой зимой у Тальнара и Заячьей Губы тоже родился сын. Он умер через три недели, так и не получив никакого имени. У оборотней из стаи Кривого Когтя сложился своеобразный обычай: не давать ребёнку никакого имени, пока он не переживёт своего первого полнолуния. Сын Тальнара не пережил. Заячья Губа рыдала, когда они вдвоём его закапывали в мёрзлую землю маленькой долины, где оборотни хоронили своих, а вот Тальнар не проронил ни одной слезинки. Он не успел как следует привязаться к малышу, и в глубине души был рад, что существо, с самого рождения обречённое на одиночество, жестокость и голод, всё же было от них избавлено. Но до сих пор, когда он вспоминал это маленькое тело, изодранное и окровавленное, беспомощно вытянутую шейку и полуоткрытые глаза, серые, как у него, ему становилось тоскливо и больно.

Весна выдалась холодной и хмурой, ни разу не порадовавшей людей ясной погодой. Снег не таял — его смывало бесконечными дождями. Большинство дорог в Бернии были грунтовыми, и теперь они превратились в реки жидкой холодной грязи. Оборотни вышли из Клыкастых гор в самом начале марта, и только через несколько недель добрались до Станситри, где провели пару дней, набираясь сил. Тальнар не боялся, что его узнают: посмотревшись на себя в окна, он убедился, что даже отец, будь он жив, не узнал бы его. Свою красоту он растерял, и в неполные двадцать два года выглядел наполовину стариком. Волосы поседели и потускнели, лицо исхудало и стало каким-то серым, а в глазах появилось затравленное и безразличное выражение. Кто бы мог узнать прежнего надменного красавца в этом опустившемся бродяге!

Путь был далёк. От Станситри они доехали на товарном поезде до Гарду, от Гарду пешком дошли до Увика, потом добрались и до Тенве, в лесах возле которого расположились Щен, Морика и их стая.

Лесистые горы, пользующиеся такой дурной славой среди оборотней, находились совсем рядом. Впервые Тальнар увидел их так близко. Невольно они поразили его — даже здесь, в предгорьях, они казались много выше, чем Клыкастые, а пышная растительность, окутывавшая их, не имела ничего общего с жидким покровом Клыкастых гор.

— Как здесь красиво, правда? — спросил он у Авраса, когда они стояли все втроём на вершине небольшого, похожего на купол, холма, и ветер трепал их рваные плащи. Отсюда была видна только малая часть отрогов Гор. На одной из них, очень высокой, тёмной от сосен и пихт, виднелась тонкая нитка взорванной железной дороги. Тальнар этого не знал, но именно по этой дороге три года назад ехал поезд, который привёз сюда ту, кого он до сих пор видел в самых горьких своих снах.

Пёсья голова только хмыкнул и, харкнув на землю, застенчиво растёр плевок ботинком. Аврас обернулся к Тальнару, его обветренное лицо было усталым и мрачным:

— Да, здесь очень красиво, — пробормотал он. Потом, приподняв голову, посмотрел на поросшие редким лесом холмы, за которыми скрывался Тенве (отсюда была видна только башня с часами — самое высокое строение в городе), и более громко сказал:

— Я предлагаю сходить в город.

— Зачем? — проворчал Пёсья голова. — Лучше пойти сразу к Морике. В городе нас могут взять за задницы, и ещё повезёт, если всё кончится каким-нибудь вшивым ликантрозорием.

— В городе можно узнать новости, которых не знает Морика, — туманно ответил Аврас. — Мы можем узнать, как работают её оборотни, прежде чем она поймёт, что мы здесь. Коготь приказал нам посмотреть на работу стаи, а Морика не станет показывать свои огрехи — она скорее попытается их исправить сама. Спорю на что угодно, в городе есть волки, вот и поглядим, хорошо ли они прячутся.

— Давайте пойдём туда ночью, — предложил Тальнар, — а сейчас найдём место, чтоб отдохнуть.

Аврас мотнул головой.

— Нет, — коротко сказал он. — Не ночью. Мы идём туда завтра днём.

Тальнар непонимающе посмотрел на своего друга. Что случилось с Аврасом? Он, всегда такой осторожный и здравомыслящий, решил идти среди бела дня в город, полный людей. А они наверняка заподозрят опасность в троих вооружённых бродягах, от которых в ужасе разбегаются животные.

Аврас почувствовал его взгляд и, обернувшись, подтвердил:

— Да, днём. Я хочу посмотреть на людей.

— А точнее, на чистеньких городских баб, — поддакнул Пёсья голова. Аврас и ухом не повёл. По-прежнему глядя только на Тальнара, он объяснил:

— Те, кто шатается по городским улицам ночью, вызовут больше подозрений, чем те, кто ходит там днём. Оружие мы спрячем под одеждой, а наш вид ни у кого не вызовет подозрений. Сам видел, сейчас повсюду полным-полно беженцев и бродяг.

— Ладно, — вздохнул Тальнар. Его всё ещё не оставляли сомнения. Да, в Станситри и Увике никто не попытался их задержать, но в Увике и в самом деле много бездомных, а Станситри слишком далеко от оборотничьих стай, в Тенве же народ наверняка подозрительнее. Он не хотел и близко подходить к городку (хотя и вовсе не стремился к встрече с Морикой), но понимал: Аврас не откажется от своих намерений.

Неподалёку от города, в мрачной долине между несколькими холмами, были развалины нескольких зданий, длинных и некрасивых — судя по всему, когда-то здесь были склады. В одном из них сохранилось довольно много пустых бочек и ящиков, на которых можно было устроить постели. Тальнар остался здесь, а его спутники ушли на поиски ужина. Когда начало темнеть, они вернулись с неожиданно богатой добычей — горной козой.

— Ого! — восхищённо воскликнул Тальнар, гладя длинную белую шерсть животного. — Какая красавица! Где вы её нашли?

— В Горах, — ответил Аврас, скидывая с плеч ватник и садясь к разведённому Тальнаром костру. — Здешние звери и вправду не боятся таких, как мы. Пойди, разделай её. Пёсья голова тебе поможет.

— Не помогу, — отозвался Пёсья голова, ковыляя к сдвинутым вместе ящикам, на которых намеревался поспать. — Я еле на ногах стою. Червяк и без меня справится.

Раздался грохот — это Аврас опрокинул на пол бочку, на которой сидел.

— Не смей называть его червяком! — рявкнул он, подступая на шаг к Пёсьей голове. В этот момент Аврас был так страшен, что Тальнар испугался ничуть не меньше старого оборотня, инстинктивно отступившего на шаг.

— Не надо, Аврас, всё в порядке! — испуганно крикнул он, приподняв руку с уже окровавленным ножом — он только что начал свежевать козу. Аврас взглянул на него, потом вперил грозный взгляд в Пёсью голову. Тот попятился в ужасе.

— Не надо так на меня смотреть, что я, один, что ли?! — завизжал он. — Его многие так называют, не только я!

— Знаю, — прорычал Аврас. — Ему пришлось пережить побольше, чем некоторым! Так что захлопнись и помоги ему! Козу убил я, сюда донёс её тоже я — так что работай!

Он развернулся и, подняв бочку, снова сел к костру. Тальнар молча продолжил свежевать козу. Пёсья голова так же молча собрал и унёс её требуху, оставив только лёгкие, сердце и печень. Спустя недолгое время Тальнар подвесил куски туши над угасающим костром жариться. Шкурка козы ему понравилась, и он решил её выдубить и принести Заячьей Губе в подарок.

Ужин прошёл в молчании. Покончив с козлятиной, Пёсья голова вытер блестящие от жира толстые губы волосатой ладонью и ушёл спать. Аврас отнёс свою бочку к входу в склад и сел там. Тальнар, погревшись немного у костра, подумал о том, что пора бы лечь спать, но сон не шёл. В конце концов он поднялся на ноги и пошёл к Аврасу.

На звук его шагов тот обернулся. В полумраке Тальнар увидел его кривую улыбку, но когда он подошёл поближе, то усомнился в том, что это вообще была улыбка — глаза Авраса были очень тревожные и грустные.

— Садись, сынок, поговорим, — сказал он, пододвигая ещё один бочонок для Тальнара. — Жаль, что в этих бочонках нет ничего такого, чем можно было бы промочить горло. Я бы не отказался от пивка.

— Я не пью, — улыбнулся Тальнар, садясь рядом. — Ты что грустишь, Аврас?

— А чего веселиться-то? — проворчал Аврас, пожав плечами. — Мне сорок четыре года, и сорок из них у меня нет ни дома, ни семьи. Никому не пожелаю моей судьбы.

Он закрыл глаза и поморщился, как от боли. Тальнар сидел тихо. Ещё никогда ему не доводилось слышать, как Аврас облегчает душу — обычно тот не очень-то распространялся о себе. Аврас, должно быть, почувствовал его замешательство. Он открыл глаза и, покосившись на Тальнара, улыбнулся по-настоящему.

— Не обращай внимания, — хрипловато проговорил он. — Что-то на меня накатило. Иногда так бывает. Старею, наверное.

— Тебе не стоило так разговаривать с Пёсьей головой, — смущённо сказал Тальнар.

Аврас помрачнел, в его глазах мелькнуло уже знакомое гневное выражение:

— Я сам разберусь, что мне стоит делать, — резко ответил он.

— Не сердись, — поспешно сказал Тальнар, протягивая руку и касаясь его рукава. — Я ничего такого не хотел сказать, просто я уже привык к таким вещам.

— Привык? Я в твои годы уже знал, что привыкать не следует ни к чему. Тебе совсем наплевать на то, как к тебе относятся?

— По большому счёту да, — пожал плечами Тальнар. — Что бы я ни сделал, всегда найдутся те, кто будет оскорблять и ненавидеть, но что мне до них? Меня волнует только то, как ко мне относятся те, кого я люблю.

— И многих ты любишь?

— Нет. Только Зайчишку и тебя.

Аврас искривил рот в своей обычной ухмылке.

— Не слишком-то привязывайся ко мне и к ней, Тальнар. Сейчас можно быть уверенным только в одной вещи: в том, что рано или поздно каждый из нашей стаи умрёт, и виноват в этом будет Кривой Коготь.

Тальнар вытаращился на него. Аврас усмехнулся.

— А ты думал, я от него в восторге? Я ведь стал оборотнем так же рано, как и ты. Кривой Коготь, наверное, не планировал меня обращать — ведь и ему иногда нужно просто нажраться сырого мяса и напиться крови. Но я выжил, хотя у меня с шеи, вот тут, — он помахал рукой над более светлым, слегка стянутым у краёв, участком кожи на своей шее, который Тальнар всегда принимал за след от ожога, — был сорван здоровенный кусок, так что видна была артерия.

Тальнар поёжился от страха, представив себе это зрелище.

— Как же ты выжил? — тихо спросил он. Аврас снова усмехнулся:

— Не знаю. Наверное, мне просто не захотелось умирать. Обидно было помирать именно тогда, когда жизнь наконец стала налаживаться…

Аврас вытер лоб рукой и продолжил рассказывать:

— Я жил в Антьене. Мне было двенадцать лет. Я был сиротой, малолетним преступником. Бродяжил, воровал, примыкал к бандам таких же сопляков-беспризорников. Но однажды меня загребли — ночью мы с двумя моими приятелями решили ограбить магазин. Те двое смылись, а меня сцапали. Полицейские поволокли меня в участок, но по дороге я убежал… а дело происходило неподалёку от вокзала. Я бросился прямо туда, и заскочил в теплушку одного маленького поезда, который уходил на восток, к границам Антьены.

Аврас тихо рассмеялся горьким и усталым смехом, потёр пальцами уголки рта.

— Ты хоть представляешь себе, Тальнар, что такое теплушка?.. Сейчас такие поезда уже не ходят, а тогда, тридцать с лишним лет назад, их было много. Старые, деревянные, ветер по щелям, один вагон рассчитан на двадцать человек, а набивалось пятьдесят. Курят, блюют, матерятся так, что уши сворачиваются, дети орут, крестьяне тут же везут коз, свиней, кур… Вонь невыносимая, дерьмо, грязь, летом — пекло, зимой — холод… Товарняк, на котором мы ехали в Гарду, по сравнению с этим — рай.

Аврас ненадолго замолчал, потом снова заговорил, и голос его звучал мягко и в то же время — неуверенно, как будто Аврас сочинял свой рассказ на ходу:

— В том вагоне я познакомился с одним парнишкой. Он был старше меня на шесть лет, ему было уже восемнадцать. Он был немного похож на тебя. У него тоже были светлые волосы и серые глаза, он был худенький, смазливый, был неплохо одет… Этакий примерный мальчик из университета. Как сейчас помню: стоит он, зажавшись в угол, прижимает к себе туго-туго набитый портфель… а глаза, как у загнанного зверька — испуганные, отчаянные. Меня как будто что-то бросило к нему. Мы познакомились, разговорились. Выяснилось, что он сбежал из дома и пробирается сейчас в Бернию. А потом мы решили, что будем идти вместе. И так мы странствовали с ним вместе по этим землям. Целых шесть лет, Тальнар, шесть лет мы бродили по Бернии. Иногда мы останавливались где-то, находили работёнку. Но тут разгоралась новая война, и мы снова срывались с места, шли всё дальше и дальше, пока не пришли в один городок под названием Донирет. Мне было уже восемнадцать, ему — двадцать четыре. Там-то это и случилось — на меня напал оборотень. Кривой Коготь.

— И что сказал твой друг?

— Ничего не сказал. Я пришёл в себя в каком-то подвале, где эта тв… где вожак прятался от людей. Оказывается, это он меня туда притащил. Он перевязал мне раны и сказал, что ему такие смельчаки нужны… Что ещё мне оставалось делать? В тот же вечер я ушёл из Донирета. Не знаю, что подумал мой друг. Да и что с ним теперь? Быть может, его и в живых уже нет…

Тальнар хотел, чтобы Аврас продолжил рассказывать, но тот замолчал. Теперь молодой оборотень понимал, почему Аврас стал его союзником. Помолчав, он нерешительно спросил:

— А что ты думаешь о Морике?

— Психопатка, больше никто, — пожал плечами Аврас. — Она не такая умная, как Коготь, но зато злая, как чёрт, и умеет заставлять всех делать так, как она хочет.

— И как думаешь, хорошая из неё получилась атаманша?

— Вот послезавтра и увидим. Иди лучше спать.

Тальнар последовал этому совету — он уже очень устал. Улегшись на пол и укрывшись плащом, он очень скоро заснул.

3

Тальнару не понравился Тенве. Он был меньше, чем Станситри, некрасив и беспорядочен, ужасно грязен и всё в нём дышало запустением и депрессией. Штукатурка отваливалась от домов кусками, деревянные крыши служили почвой для мха, а немногие жестяные кровли были рыжими от ржавчины. Несколько центральных улиц были заасфальтированы, но судя по их состоянию, произошло это лет пятьдесят назад — от асфальта остались лишь фрагменты, между которыми чернела грязь и пробивалась молодая трава. Прямо по улицам бродили козы — судя по виду, дальние родственники той дикой красотки, которую вчера подстрелил Аврас, но вид у большинства из них был унылый и истощённый.

Аврас оказался прав: в городе хватало бродяг. Большинство из них сидело у домов, которые выглядели заброшенными (хотя на самом деле заброшенными были далеко не все), и дремали, уткнув лица в засаленные воротники старых курток, либо смотрели на улицу усталыми тусклыми глазами. Перед многими из них на земле или асфальте стояли блюдца или кружки, а то и расстеленная тряпка или газета — для милостыни. Но редкие прохожие предпочитали не обращать на них внимания, либо поглядывали на них мрачно и неодобрительно.

В городе, кроме них, было ещё несколько оборотней. Трое посланников разбрелись, чтобы отыскать их. Пёсья Голова с его отвращением к людям отправился бродить по окраинам, Аврас и Тальнар добрались до центра и там разошлись.

Тальнар миновал центр города и вышел к окраинному кварталу. Сразу же, по тишине, а может, по особенному запаху, свойственному покинутым домам, он понял, что здесь больше никто не живёт. Дома, из которых съехали обитатели, производили гнетущее и при этом завораживающее впечатление: казалось, что из их пустых окон на тебя смотрит кто-то невидимый. В конце улицы стоял большой дом, крыша которого совсем провалилась, но двухэтажный корпус, судя по виду, собирался простоять ещё добрый пяток лет.

Тальнар подошёл ближе. Чутьё подсказало ему, что внутри дома находится оборотень, и Тальнар не усомнился в том, что это Аврас. Его друга всегда влекло к заброшенным домам, где он мог найти что-нибудь, на его взгляд, ценное. Тальнар подошёл к дому и открыл дверь. Она подалась трудно, но без скрипа. Он вошёл внутрь и сразу же упёрся носом в стену — за дверью был крохотный пятачок пола, от которого вниз влево вела лестница. Тальнар посмотрел из-за стены вниз, через перила, и имя Авраса замерло на его губах, так и не сорвавшись с них.

Внизу, за заваленным газетами столом, сидел оборотень, но это не был его попутчик. Голова его была склонена и вдобавок почти целиком скрыта под капюшоном грязной голубой ветровки. Но руки, одна из которых подпирала лоб, другая постукивала пальцами по столешнице, были такими маленькими и тонкими, что Тальнар предположил, что внизу сидит женщина или девушка. Она явно не услышала, как стукнула дверь.

Может, это кто-то из стаи Морики, подумал Тальнар, гадая, стоит ли окликнуть её или спуститься, как вдруг девушка перестала стучать пальцами по столу. Она замерла, прислушиваясь, и Тальнар понял, что она почувствовала оборотня.

Он не успел ничего предпринять и даже подумать. Она вдруг быстро отняла руку ото лба и подняла голову. Какую-то долю секунды они смотрели друг на друга, а потом Тальнар вылетел из дома и бросился бежать, как напуганный мальчик.

Только пробежав опрометью, не разбирая дороги, несколько улиц, он налетел на какой-то забор, и, задыхаясь и дрожа, привалился к нему, почти падая на колени. Лицо девушки всё ещё стояло перед его внутренним взглядом — причудливо изменившееся и в то же время такое знакомое. Он всё ещё видел бледно-зелёные — даже на таком расстоянии сумел разглядеть цвет — глаза, которые Морика, по её словам, выколола три с половиной года назад.

Неужели всё это время она оставалась жива? Тальнар не мог в это поверить. В глубине души он уже похоронил и оплакал её, и теперь его охватил суеверный ужас. Уж не увидел ли он привидение?..

Стоп, стоп. Опершись на забор, он выпрямился и осмотрелся вокруг затравленными глазами. Привидение Веглао не могло бродить там, где эта девочка в жизни не была, — а в том, что никогда нога её не ступала здесь, Тальнар не сомневался. И потом, ну какое привидение станет шелестеть газетами и стучать пальцами по столу? Абсурд… Конечно, это не она. Это просто какая-то девушка, похожая на неё. Через два дня Тальнар, Аврас и Песья голова будут в стае Морики и Щена, и там Тальнар увидит эту девушку-оборотня, так похожую на Веглао… и, может быть, даже поговорит с ней…

Круто развернувшись, он зашагал назад. По дороге оторвал листок с объявлением с какой-то стены. Неподалёку беседовали о чём-то две девочки лет десяти со школьными сумками за спиной. Подойдя к ним, Тальнар попросил карандаш. Девочки испуганно взглянули на него, но одна всё-таки вытащила карандаш из кармашка сумки и с опаской протянула его Тальнару. Поблагодарив, Тальнар отошёл к стене, прижал к ней листок, и, волнуясь и протыкая бумагу карандашом, написал:

«Веглао, если это дийствительно ты, приходи сегодня вечерам в шесть, или около того в троктир возле круглой башни на краю города ты не ошибёшься, он там такой один. Пожалуста приходи я буду один и без оружия, тебе ничего неугрожает. Тальнар».

Он перечёл записку. Готов был побиться о заклад, что здесь есть ошибки, но уже так давно он ничего не читал, что не мог понять, где. В конце концов он её просто свернул и сунул в карман, отдал девочке карандаш и быстро пошёл обратно к дому.

Там он бросил записку в окно, протиснув её между досок, которыми была забита рама, и быстро ушёл. На ходу он несколько раз обернулся, но не увидел никого.

Добравшись до заброшенного склада, он нашёл там своих попутчиков. Кроме них, там был молодой рыжий оборотень, красивый и крепкий, как сентябрьский боровичок. Приветственно кивнув Тальнару, он тут же распрощался с ним и остальными и ушёл в лес. Тальнар сел на бочку и повернулся к Аврасу:

— Кто это был?

— Паренёк из стаи Морики, — отозвался тот. — Встретил его в городе. Околачивался возле рынка, совсем мозги потерял — никакой бдительности! Морика и ещё кое-кто из верхушки стаи в эти два дня охотятся подальше отсюда, вернутся только сегодня к ночи. Тогда и пойдём туда. Парень будет нас ждать возле кладбища. Ты чего такой бледный?

— Ничего, — помотал головой Тальнар. Чтобы скрыть волнение, он вышел наружу.

Уверенности в том, что Веглао — если это была она — прочитала его послание, у него не было, честно сказать, никакой. Но всё оставшееся до шести часов время он провёл как на иголках. Даже Аврас спросил, не выдержав:

— Муравьёв тебе, что ли, кто-то в штаны напустил? Хватит маячить у меня перед глазами, поспи лучше.

Выступать они решили после девяти часов вечера, когда улицы Тенве окончательно пустели. Времени оставалось ещё много, и Пёсья голова мирно спал, растянувшись на двух досках, положенных поверх пустых бочек. Вскоре его примеру последовал и Аврас. Он улёгся на сдвинутые ящики, закутавшись в свою хламиду, и вскоре до Тальнара уже доносилось его тихое похрапыванье.

Судя по всему, они не собирались просыпаться до девяти. В половине шестого Тальнар, опустившись на колени перед спящим Аврасом, тихонько растолкал его и сообщил, что пойдёт поищет чего-нибудь поесть. Тот, не открывая глаз, проворчал что-то насчёт того, что из-за чьего-то обжорства им могут прищемить хвост. Приняв это как напутствие, Тальнар закутался в свой плащ и вышел на улицу.

Он добирался до круглой башни тёмными улочками, не встретив на своём пути никого, кроме одинокого местного забулдыги, судя по всему, вдрызг пьяного и потому не заметившего Тальнара. За десять минут до назначенного времени Тальнар пересёк пустырь, заросший комковатой прошлогодней травой, и подошёл к круглой башне. Над её дверью висела табличка с надписью «Обсерватория». «Интересно, работает ли она сейчас? — отстранённо подумал Тальнар, направляясь к небольшому приземистому дому, стоявшему неподалёку.

В этом трактире было тесно, шумно и в это время почти всегда темно, поскольку лампы по вечерам хозяин из экономии включал только в семь часов, а окошки, прорубленные под самым потолком, были такими маленькими, что не могли пропустить достаточно света. Сейчас, едва Тальнар вошёл сюда, его со всех сторон окружили шум, гам, хохот, крики, громкие голоса, ругань, среди которых почти совершенно затерялась мелодия песни «Поезд на север», которую в углу играл старенький шипящий патефон. В воздухе стоял пар, вылетавший из ртов только что вошедших, и смесь запахов пота, перегара, сигаретного дыма, жареного лука, чёрного хлеба, мокрой одежды, солёного сала, пива и водки. Тальнар прошёл к одному из дальних столов, за которым никого не было — вероятно, потому, что он стоял дальше всех и вдобавок не под окнами, так что темнота и вонь становились здесь прямо-таки невыносимыми.

Да, плохое место для свидания, подумал Тальнар, садясь на скамью и оглядывая грязный стол с пятнами чего-то липкого и разбросанными окурками. Но зато здесь сразу больше вероятность, что их не подслушают.

К нему подошёл трактирный слуга — высокий парень лет двадцати пяти в замызганном фартуке. Тальнар заказал чай. Слуга скривил некрасивое, испитое лицо, когда Тальнар протянул ему грязную, липкую монетку в один ном, которую нашёл на пороге, но чай через некоторое время всё-таки принёс. Вкуса у напитка не было никакого. Тальнар отпил пару глотков и отставил чашку в сторону.

Он тяжело опёрся руками на столешницу, совершенно не ощущая брезгливости — его одежда и так была грязнее некуда, — и опустил голову на ладони. Словами не передать всего того, что он чувствовал в эти минуты — и страх, и надежду, и трусливое желание убежать, и твёрдую решимость увидеть её во что бы то ни стало. Хотя бы убедиться, она это или не она…

На стол перед ним опустились две маленькие ладони. У Тальнара перехватило дыхание. Он хотел сглотнуть, но горло перехватило от волнения, и тогда он медленно поднял голову.

Да, это была она.

Она была в той же грязной ветровке с туго обхватившим голову капюшоном и коротковатыми рукавами. Лицо было бледным, похудевшим, его иссушили пережитые страдания, но это несомненно была Веглао — и как он только мог сомневаться?

Несколько секунд они смотрели друг на друга, не находя ни единого слова. С самого первого мига Тальнаром потихоньку стало овладевать страшное отчаяние, и в ту секунду, когда оно стало совсем невыносимым, Веглао вдруг тихо проговорила:

— Тальнар, неужели правда ты?

— Да, я… — прошептал он и вдруг заплакал, сам не понимая отчего — не то от радости, что вновь видит её, не то от горьких воспоминаний, которые она вызвала.

Опустив голову, он тихо плакал, глядя на свои руки, и вдруг увидел, как маленькие исцарапанные ладони легли на них и тихонько сжали. Веглао неслышно опустилась на скамейку напротив него, держа его руки в своих и ничего не говоря, но теперь молчание уже не казалось вынужденным и неприятным — напротив, слова были вовсе не нужны.

В какой-то момент Веглао вдруг тихонько погладила большим пальцем ладонь Тальнара — и тут же, словно испугавшись этой сдержанной ласки, отдёрнула руки. Но теперь уже Тальнар сам схватил её ладони.

— Я думал, ты умерла, — сказал он хриплым от слёз голосом и заставил себя наконец-то поднять голову и посмотреть на неё прямо. Веглао улыбнулась незнакомой кривой улыбкой:

— Мне везло.

У неё было два шрама на лице. Один — слева на нижней челюсти, ровный и белый, вертикально уходивший со щеки на шею. Второй, начинавшийся на лбу, наискосок пересекал правую бровь и исчезал под капюшоном. К нему прилипла тонкая ниточка серой паутины… нет, не паутины, вдруг со страхом догадался Тальнар.

— Сними капюшон, — проговорил он.

— Зачем? — смутилась Веглао. — Здесь не жарко.

— Сними, — взмолился он, и Веглао, высвободив одну руку из его ладоней, нехотя растянула резинку, сдерживающую капюшон, и откинула его.

Её волосы, прежде тёмно-русые, почти чёрные, стали совсем седыми. Они были чуть темнее снега, чуть светлее волчьей шерсти. Тальнар задрожал, как в лихорадке.

— Что я наделал, — прошептал он. — Что я наделал!

— Тише, — предупредила его Веглао, поднося палец к губам и вновь накидывая капюшон на голову. — Не хочу привлекать внимание.

— Веглао!.. — Тальнар схватился за голову, глядя на неё в ужасе.

— Я так сильно постарела? — проговорила Веглао с непередаваемым выражением. Тальнар прерывисто вздохнул.

— Зачем ты позвал меня сюда? — деловито осведомилась девушка.

— Я… я увидел тебя сегодня в доме на окраине.

— А как ты здесь оказался?

— Я здесь не один, — сказал Тальнар, забывшись. — Со мной ещё двое. Мы идём кое к кому, так сказать, с посланием… — Тут он осёкся, вспомнив, что их миссия, в общем-то, секретна.

— Куда идёте? — чуть настороженно переспросила Веглао.

— Ну… эм… — Тальнар замялся, не зная, что сказать. Веглао молча глядела ему прямо в глаза. Какой тяжёлый, сверлящий у неё теперь взгляд!

— А где ты живёшь? — беспомощно попытался он перевести разговор на другую тему, но Веглао вдруг тихо ахнула и отшатнулась. Её руки вздрогнули.

— Кривой Коготь? — прошипела она. — Он тебя сюда отправил?

— Нет! — испуганно воскликнул Тальнар. Но прозвучало это не как «Нет, не он!», а как «Нет, не надо меня спрашивать!»

— Что ты врёшь?.. — проговорила Веглао, качая головой. Тонкая, еле заметная складочка в уголке её рта обозначилась, стала глубже. — Так ты в его стае. Думаешь, я не поняла?

— Веглао! — взмолился Тальнар, крепко сжав её руки. — Послушай, я сам этому не рад! Но у меня не было выхода, понимаешь?

— А у меня был выход? Он убил Ригтирна! — Веглао говорила тихо, но в её голосе слышалось рычание: она еле сдерживала рвущийся наружу крик горя и гнева. — Он зарезал моего брата! А сам до сих пор жив, и ты, ты ему прислуживаешь, подчиняешься ему, как… как пёс!

Она резко вырвала свои ладони из его рук и столкнула локтём забытый на столе стакан. Тот упал и со стуком покатился по столешнице, но не упал: специально для таких случаев столы в трактире были снабжены невысокими бортиками по краям.

— Тише! — ахнул Тальнар: на них обернулось несколько работяг за соседним столом. — Мне и так тяжело, а ты не хочешь слушать…

Молча, не говоря ни слова, Веглао скрестила руки на груди.

— Куда ещё я мог пойти? — шёпотом попытался Тальнар воззвать к её благоразумию. — В ликантрозорий? Да уж лучше в петлю!

— Я была там, — холодно возразила Веглао. — Жива, как видишь.

— Была в ликантрозории? В каком? — вытаращил глаза Тальнар: насколько ему и другим было известно, мало кто выходил живым из ликантрозориев.

— А какой три года назад разгромил твой вожак? — прищурилась Веглао. — Не четырнадцатый, случайно? Так вот в нём я и была. И хорошо ещё, что успела уйти до того, как туда пришёл Кривой Коготь.

— Знаешь, — тихо сказал Тальнар, — я никак не думал, что ты окажешься такой… такой стойкой. Ну ладно, оттуда сбегали, были случаи. Но как же… ты знаешь… Морика говорила, что ослепила тебя…

— Морика? — переспросила Веглао. Глаза её загорелись огнём такой ненависти, что Тальнар невольно подумал: не завидует он Морике. С таким взглядом человек готов на какую угодно месть. — А она это сказала лично тебе?

— Я случайно услышал, как она говорила это вождю. Ещё перед тем, как она ушла сюда… — Поняв, что проговорился, он резко замолчал.

— Всё понятно, — сказала Веглао ужасным холодным голосом. — Это к ней ты идёшь с посланием?

— Да, — вздохнул Тальнар и отвёл взгляд.

— Как ты мог, Тальнар? — тихо спросила девушка. — Нет… Ладно, я догадываюсь — ты боишься, что он тебя убьёт. Поэтому выполняешь всё, что он тебе прикажет.

— Он мне ничего не приказывает. Если хочешь знать, ему наплевать на меня. Думаю, он просто меня презирает… как и ты, — прошептал Тальнар.

— Я не презираю тебя, — смутилась Веглао. — Я просто тебя не понимаю.

— А ты попробуй понять, — сказал он, взглянув на неё страдающими глазами. — Люди ненавидят нас, Веглао. Они боятся нас, гонят отовсюду, они убивают нас, они стреляют, режут, вешают! «Смерть волкам» — вот всё, чего они слушаются! «Смерть волкам» — и всем бедам конец!.. Никто не хочет видеть то, что мы тоже хотим жить, жить спокойно!.. Да что я говорю — ведь ты и сама всё знаешь. Кривой Коготь даёт нам то, чего от людей нам не дождаться. Знаешь, что это? Справедливость.

— Справедливость? Что ты называешь справедливостью — убийство твоего отца?

Тальнар медленно поднял голову, и впервые за всё время их встречи испугалась Веглао, а не он. Что-то новое появилось в его глазах, то, чего она никогда прежде не видела в Тальнаре.

— Мой отец, — раздельно произнёс юноша, — сам заслужил свою участь. Он никогда не хотел даже подумать о том, что есть что-то выше его пониманий. Он бы убил меня, если бы узнал, что я оборотень.

— Тальнар, Тальнар, что ты говоришь?! — тихо вскрикнула Веглао, чуть не расплакавшись. — Да если бы твой отец слышал тебя сейчас, он бы сгорел от стыда! Ты сам-то веришь в этот бред?

— Да, я верю! — запальчиво выдохнул Тальнар.

— Проклятье! — прошептала Веглао.

— Что?.. Что ты сейчас сказала?

— Я сказала «проклятие».

— Уж не меня ли ты проклинаешь?

— А зачем? Ты и так уже проклят. И я. И Кривой Коготь, и Морика, и все оборотни прокляты. Коготь всех нас заразил своим проклятием.

— Вот и ты мыслишь, как мой отец, — с грустной улыбкой покачал головой Тальнар. — Тоже не хочешь взглянуть шире. Да ведь это дар, а не проклятие! Вождь научил меня этому, всех нас научил! Посмотри на себя — ты видишь в темноте, ты прекрасно слышишь, обоняешь, ты чуешь других волков, любые раны заживают на тебе так быстро, как на людях никогда не будут заживать! И за всё это такая ничтожная плата — раз в месяц терять над собой власть… Ты, и, я уверен, все, кто не слушал вождя, думают лишь о побочных эффектах, но не о самой сути!

Он замолчал. Он ждал, что Веглао заспорит, что она растеряется, разозлится, быть может, заплачет. Но вместо этого Веглао придвинулась к нему, нагнулась к его уху и глухо проговорила:

— Мало быть этой тварью раз в месяц? Хочешь стать ей навсегда? Ну и пожалуйста! А меня не впутывай.

Она с грохотом отодвинула свою скамью, резко встала и ушла, ни разу не обернувшись. Тальнар приподнялся, хотел окликнуть её, но она уже скрылась среди других посетителей. Потом до него донёсся стук двери.

Тальнар тяжело упал на скамью. Взгляд его нечаянно наткнулся на стакан с чаем. Он взял его и выпил. Затем поднялся, незаметно спрятав стакан под плащ, и выскользнул наружу прежде, чем его мелкую кражу успели заметить.

На улице было холодно. Розовый закат мягко цвёл над далёкими домами. Воздух пах печным дымом, мусором и пылью улиц, влажной землёй, и эти запахи мешались с вонью трактира. Запахивая плащ получше, Тальнар прошагал по пустырю до круглой башни. Там он остановился, несколько раз тяжело вздохнул, а потом от души запустил стакан в стену башни. Брызнули мелкие осколки и остались лежать в траве, отражая розовое небо. Тальнар не успокоился, пока не передавил их все. Потом он пошёл на окраину, уверяя себя, что дрожит от холода, а не по какой-нибудь другой причине.

4

Опечаленная и разозлённая Веглао возвращалась домой. Слова Тальнара не шли из головы, но теперь в мыслях Веглао их уже произносил сам Кривой Коготь. Она почти видела, как кривится от злобы его лицо, почти слышала его голос. Думать об этом было неприятно. У Веглао было такое чувство, будто она прикоснулась к какой-то скверне.

«Справедливость… Вот что такое справедливость… И они верят ему! Ах, Тальнар!.. Как ты смел такое говорить? И кому?! Мне!»

В этот момент она в приступе ярости ударила кулаком по стволу дерева.

В такие минуты, как эта, когда Веглао целиком овладевал гнев, ей казалось, что всё то, что произошло за эти долгие месяцы, было напрасно. Что она совершенно зря день за днём приучала своё тело к боли, холоду, неудобству, свои глаза — к зрелищу страданий и смерти, свою душу — к спокойствию, твёрдости и решимости. Всего одна встреча с тенью прошлого — и вот уже неустанное превращение самой себя в железный клинок насмарку, она снова маленькая девочка, напуганная и сердитая. Она могла бы заплакать от ярости, но слёз у неё больше не было.

Понурив голову и сжав кулаки, она шла давно знакомой дорогой, почти не глядя на неё. За долгое время девушка уже настолько изучила все окрестные тропинки, что ей даже не приходило в голову, что, окажись здесь кто-нибудь из обычных людей, он наверняка не нашёл бы пути. Тем более в темноте. А шла она сейчас именно в темноте — была ночь, а сон от всех переживаний не шёл. Отлично, как и всякий оборотень, видевшая ночью, Веглао быстро и бесшумно скользила между высокими пихтами, увешанными мхом-бородачом, между муравейниками, гигантскими валунами, кустами голубики и красной смородины, между укутанными папоротником поваленными деревьями, через лениво серебрящиеся под прибывающей луной ручейки.

Через несколько часов, едва забрезжил рассвет, Веглао уже спускалась по курумнику совсем рядом с тем усыпанным камнями склоном, на котором она и Октай памятной весной три года назад встретили грифонов. Здесь Веглао вновь увидела грифона. Это был не кто иной, как Бирлюс, за последние годы ставший для ребят если не другом, то уж точно хорошим знакомым.

— Здравствуй, Бирлюс, — удивлённо сказала Веглао, подбегая к нему. Раньше грифон никогда не встречал ни её, ни Октая.

— Здравствуй, — с видимым трудом ответил Бирлюс. За то время, что он знал оборотней, грифон не особо поднаторел в тонкостях человеческого языка, но всё же его лексикон значительно увеличился.

— Сядь, — предложил он, опускаясь на колени.

— Спасибо, — устало ответила Веглао и взобралась на его спину, привычным уже движением вцепляясь в толстую кожаную складку под перьевым воротником. Взлетать с места, особенно с кем-то на спине, Бирлюс умел плохо, вот и сейчас он разбежался, покачиваясь на камнях, и лишь потом взлетел.

Холодный воздух ударил Веглао в лицо, затрепал выбившиеся из-под капюшона волосы. Глубоко вздохнув, она чуть пригнулась к шее грифона и, щурясь, засмотрелась на горы.

Отсюда, с высоты было видно, как на востоке розовеет небо, которое над головой было ещё синим и звёздным. Там, в стороне рассвета, лежат Туманные Скалы, а за ними — Тонское королевство.

Веглао ко многому привыкла за последние годы: к опасности, холоду, к тому, что приходится самой добывать себе пищу, к тому, что люди охотятся на неё, как на зверя — но не могла привыкнуть к двум вещам: к своим превращениям и к красоте Лесистых гор.

Они протянулись далеко на север, восток и юг, и сейчас дремали, окутанные, словно бородой, лесами и утренними туманами. Пихты пронзали воздух своими острыми верхушками, кедры, стройные, как корабельные мачты, стояли гордо и неподвижно, а молодые тонкие сосны шевелили ветвями на нежном ветру. Стволы деревьев окутывал слабый туман, и видны были лишь их кроны.

Далеко впереди блестела Орра — большая река, что начиналась в глубине Лесистых гор и текла на запад. На её пути было немало водопадов и порогов, и один из самых больших водопадов находился совсем рядом с домом Веглао и Октая. Перед тем, как низринуться в глубокую пропасть, возникшую когда-то из-за землетрясения, Орра текла по чудесной местности. Здесь росло множество деревьев, и не только пихты и кедры, но и дикая вишня и рододендроны, каждую весну превращающие это место в какое-то подобие рая. Землю между ними покрывал мягкий мох, в том числе и совершенно неизвестный внизу вид, раз в месяц во все времена года, кроме зимы, выпускающий стрелки голубых цветов. Пройдя через этот красивый уголок и миновав водопад, можно было выйти на край пропасти, по которой Орра текла дальше. Шагах в двухстах от водопада в Орру впадал маленький ручеёк. Он тоже падал в неё со скалы, но этот водопад был очень узок и не так впечатляющ, как первый.

Возле этого ручейка рос огромный старый кедр. У его корней в земле было отверстие, от которого начинался ход, ведущий в неглубокую пещеру между корнями дерева.

Кедр был уже неживой. За несколько лет до того, как сюда пришли Веглао и Октай, он засох, и только его огромные размеры и крепость мешали горным ветрам свалить его. Но во время зимних бурь ветер иногда ломал ветви несчастного старика и уносил их в реку.

Веглао услышала шум водопада, а потом увидела кедр. Бирлюс медленно спустился, и она съехала с его спины.

— Спасибо, — сказала она, погладив кожистую шею грифона. — Полетишь домой?

— Домой, — глухо каркнул Бирлюс. — Хорошо…

— А?

— Хорошо, — упорно проговорил Бирлюс, — хорошо…

— Погода хорошая? Охотиться хорошо сейчас? — начала помогать ему Веглао.

— Хорошо, ты здесь, — высказался наконец Бирлюс. — Октай страшно. Он говорить Бирлюсу.

— Да и я рада, что вернулась. Спасибо, Бирлюс. Лети.

Грифон важно кивнул лысой головой, которая показалась бы пугающей любому, не знавшему его дружелюбный характер, и, по-кошачьи ставя лапы на одну линию, подбежал к краю пропасти и взлетел в небо.

Зимой, чтобы не было так холодно, Веглао и Октай спали в одной постели, а летом растаскивали свои лежанки по разным углам. Сейчас, спустившись вниз и усевшись на свою постель, Веглао задумчиво посмотрела по сторонам.

Октай мирно спал. Тлеющие угольки в очаге отбрасывали на его лицо, пересечённое шрамом, красноватые отсветы. В глиняном горшочке, уютно расположенном между камней у очага, были кусочки зайчатины, сваренные вместе с кореньями, но Веглао не хотелось есть. Сбросив свою ветровку и оставшись в рубашке поверх майки, она сняла ботинки и легла.

Лежа на спине, закинув руки за голову, она думала о Кривом Когте. В её памяти всплывали хитрое лицо и рыжая борода, кровавый отпечаток покалеченной руки на стене, мёртвый Ригтирн, виноватое лицо сильфа, и бессильная и оттого ещё более горькая ярость просыпалась в её сердце.

Веглао не слышала речей Кривого Когтя, не сталкивалась лично с его ораторским талантом, но даже в слабом пересказе Тальнара его слова взволновали её. Она никогда не глядела на своё несчастье, свой позор с такой стороны. Ведь, в самом деле, было в этом какое-то здоровое зерно… Разве можно считать злом то, что быстро излечиваются раны? Да без этого она бы давно погибла! А способность чувствовать присутствие оборотней — разве плохо? И то, что они ещё тогда, в лесу неподалёку от Станситри, отпугивали своим присутствием опасных диких зверей, тоже здорово им помогло. Но не слишком ли высокую цену она заплатила за это? Став оборотнем, она лишилась дома, потеряла единственного родного человека. Оборотничество, как клеймо, сделало её чужой для всего мира.

Она была оборотнем меньше четырёх лет, но видела и испытала больше, чем за тринадцать лет до этого. А Кривой Коготь был оборотнем, ещё когда её не было на свете. Сколько ему было лет, когда его обратили? Сколько вообще ему лет? Веглао прикинула мысленно — когда Кривого Когтя поймал Лантадик, оборотень, по слухам, был уже немолод, а с тех пор прошло без малого двадцать лет. Получается, больше пятидесяти. Сколько же он перевидал жестокостей, крови, смертей, страданий за это время! Сколько сам причинил! И после этого ещё смеет утверждать, что ликантропия — это благо, это дар? Бред!

Веглао сжала руки под головой в кулаки. Она подумала о том, что за эти три с лишним года, за сорок два месяца, сорок два полнолуния превращения её не стали менее мучительны. Как и прежде, она вопила от боли и, обезумев, рвала на клочки и всё окружающее, и собственное тело. А придя в себя, некоторое время не могла даже пошевелиться, не то что встать на ноги. Она очень хорошо знала, каково это, когда зверь внутри тебя вырывается на свободу.

Сначала — резкая боль в сердце, как будто кто-то крюком подцепил его снизу и проткнул до самой серёдки, в которой обычно и дремлет, свернувшись, оборотень. И сквозь эту проложенную для него дорогу он быстро выползает наружу и заполняет всё тело. Твою душу выдавливает медленно, по капельке, забивая её в какой-то отдалённый закуток, откуда она может лишь беспомощно наблюдать за происходящим. Руки и ноги тяжелеют, затылок начинает болеть, как от опьянения, тело одновременно страшно напрягается и слабеет настолько, что нет сил пошевелиться, и начинается сильная, страшная дрожь, в которой запросто можно набить себе синяки, колотясь об окружающие предметы. А потом приходит боль. Невероятная боль, словно кто-то вытаскивает из твоего тела каждую косточку и заменяет её на косточку монстра. И ты кричишь, кричишь изо всех сил, воешь, извиваешься, грызёшь и царапаешь самого себя, пока боль не достигает такой точки, за которой следует смерть. И тогда — только тогда — прекращается.

А на смену ей приходит такая ненависть, такое желание кусать, рвать, убивать, которое невозможно насытить. Нет больше родителей, друзей, сестёр и братьев — есть только тёплые мягкие человеческие тела, которые хочется кусать, горячая солёная кровь, которую хочется пить, вопли и стоны, которые хочется слушать. Потом всё это пройдёт… и через двадцать восемь дней опять повторится.

И так будет всегда.

5

Когда Веглао наконец заснула, ей приснился страшный сон, уже виденный ею однажды. В прошлый раз (это было несколько месяцев назад, перед самым полнолунием) она от этого сна закричала так громко, что спавший рядом с костром Октай с перепугу проснулся, зашарил руками по земле рядом с собой в поисках ножа, и спросонья угодил ладонью прямо в тлеющие угли. Веглао спустя секунду тоже проснулась — от вопля своего бедного друга.

В этом сне она снова попала в тот большой дом, который у неё ассоциировался с её собственной душой. Чем-то он был похож на тот старый особняк, в котором её и Октая когда-то поймали охотники на оборотней, но всё же существенно от него отличался. В этом доме было несколько этажей и множество комнат, некоторые из которых были открыты, некоторые — заперты, но ключи от замков всегда были в распоряжении Веглао. В одной из таких запертых комнат лежал мёртвый Ригтирн — кровь с его тела смыта, рана на шее прикрыта воротником рубашки, и само тело мягкое и тёплое, без всяких признаков разложения. Над ним можно поплакать, к нему можно крепко прижаться и вообразить, что брат еле слышно дышит во сне, но оживить его никак нельзя. В других крепко запертых комнатах спят мёртвым сном её родители, её братья и сестра. Каждую из них Веглао может открыть — у неё есть ключи от всех комнат.

Но одну она не открывает никогда. Её и не надо открывать — каждое полнолуние зверь, который прячется за дверью, срывает её с петель. И тогда Веглао остаётся только спрятаться где-нибудь в укромном уголке, пока не наступит утро. А утром дверь чудесным образом оказывается целой, невредимой и крепко запертой…

Вот только зверь за ней все оставшиеся до полнолуния дни и ночи бродит, рычит, воет и скребётся, замолкая лишь изредка. А этой ночью он почему-то молчит. Веглао подходит к двери — там совсем тихо. Но ведь чудовище не может заснуть, оно никогда не засыпает. Веглао прижимается к двери ухом и понимает: дверь не заперта!

Веглао судорожно вздыхает — судя по всему, ей надо найти зверя, пока он не нашёл её. Она поворачивается к двери спиной, медленно и бесшумно идёт по глухому, без окон, коридору.

Она заглядывает в одну комнату, в другую, в третью. Всюду тихо и пусто. Занавески слабо шевелятся от ночного ветерка, который проникает сквозь чуть приоткрытые окна. Свет луны и звёзд лежит на полу и стенах мягкими размытыми бликами. Зверя нигде нет, и Веглао начинает нервничать ещё сильнее. С внезапным ужасом она резко оборачивается, вообразив, что монстр неслышно идёт за ней — но нет, позади никого нет, только уходящие в темноту доски пола.

В поисках его она обходит почти весь дом, кроме запертых комнат, куда он уж никак не мог забраться. Руки Веглао дрожат, когда она толкает очередную дверь.

Какая-то странная комната — Веглао даже не помнит, когда это она в последний раз сюда заходила. Крадучись она проходит почти на середину, оборачивается к одной стене и замирает.

Вот он, стоит и смотрит на неё своими жёлтыми глазами. Сгорбленная спина, лохматая шерсть чёрная, как сама темнота. Кошмарное существо напугало бы любого, но у Веглао не от его вида зашевелились волосы и сердце наполнилось яростью и страхом. Зверь смотрит на неё из зеркала. Высокого, под потолок, зеркала в красивой старинной раме.

Веглао в ужасе приоткрывает рот, и зверь в ответ приоткрывает пасть, полную острых зубов. Ноги девушки подкашиваются, она хватается рукой за стену, и рука скребёт по обоям длинными когтями, растущими из покрытых чёрной шерстью пальцев.

— АААА!!!! — заорала Веглао, резко вскинувшись и метнувшись в сторону. Тут же её голову пронзила сильная боль от удара — спросонья девушка налетела на стену пещеры. Со стоном, ничего не видя от боли, она повалилась обратно.

Земля рядом с ней дважды вздрогнула, и проснувшийся Октай схватил её за плечи обеими руками:

— Что… Когда ты… Что случилось?

— Ничего, — выдавила Веглао. — Ложись спать.

— Когда ты вернулась? — спросил Октай.

— Недавно, — невнятно пробубнила девушка, закутываясь в одеяло с головой. — Прости, что разбудила…

— Уже утро, — заметил Октай.

— Я была больше суток на ногах. Посплю ещё немного…

— Что-то случилось? — серьёзным голосом спросил Октай, положив руку на её плечо. Веглао вздохнула и высунулась из-под одеяла:

— Почитай газеты. Я посплю ещё час или два, а потом обо всём поговорим. Сейчас голова вообще не варит.

— Ладно, — кивнул Октай. Девушка вновь завернулась в одеяло и почти мгновенно провалилась в глубокий сон.

Спустя некоторое время она проснулась резко, как от толчка. В пещеру сверху лился бледный рассеянный свет. В дурном расположении духа Веглао откинула одеяло, поднялась, вышла из пещеры и, кутаясь в куртку, огляделась по сторонам.

День выдался туманным и зябким. Октай сидел на камне на краю пропасти. Неподалёку от него между камней вяло шевелились язычки огня, а над ними висел котелок с чаем, от которого поднимался парок. Услышав её шаги, юноша повернулся и улыбнулся ей.

— Ну, как спалось? — спросил он, когда Веглао подошла и села с ним рядом. — Классная куртка, кстати.

— Да, я напала на одинокое пугало у дороги и ограбила его.

— Как там, внизу?

— Сыро и грязно, — отозвалась Веглао. — Ты чего-то боишься?

— Боюсь? — Октай непонимающе изогнул брови.

— Бирлюса ночью видела. Он сказал, что ты чего-то боишься.

— А, — хлопнул себя ладонью по лбу Октай. — Я ему, наверное, сказал, что за тебя беспокоюсь. Не бери в голову. Ну, что слышно? Мы внизу с осени не были.

— И правильно делали, — сквозь зубы ответила Веглао. — Я принесла немного газет. Они в пещере лежат, можешь посмотреть. Но если честно, там сплошная вода. Происходит много плохого, и понятно, что никто не хочет пугать народ…

Она мрачно посмотрела в пропасть. На дне её клубился туман, сквозь который лишь с трудом можно было рассмотреть серую ленту реки.

— Оборотней стало больше, — хмуро заговорила Веглао. — Снова повсюду висят объявления насчёт ликантрозориев — помнишь, я такое приносила. В Тенве много бездомных, жители на них смотрят, как солдат на вошь — подозревают оборотней. В газетах написано, что дальше на запад бездомных даже ловят. Меня тоже чуть не поймали.

— Как ты ушла?

— Скрылась в одном из домов. В Тенве теперь целые кварталы не заселены. Люди бегут, и, кажется, я знаю, почему.

— Что такое?

— Недалеко от города находится стая. А вожак — Морика.

Октай так и подскочил.

— Морика?! Ты её видела?!

— Да нет, конечно. По городу висят объявления о розыске, там написаны приметы многих оборотней, ну и её в том числе. С такой приметной физиономией она в город вряд ли сунется. Нет, мне кое-кто про неё рассказал.

— Кто?

— Я сразу, как пришла в Тенве, поняла, что там ещё есть оборотень, кроме меня. И стаю, конечно, почуяла — она где-то в лесу, в стороне от города. Я решила ночью отправиться поискать его, но он сам меня нашёл.

— И… и так просто рассказал тебе, что рядом есть стая? Подожди! Он твой знакомый?

— Да, — с неожиданным трудом ответила Веглао. — Его зовут Тальнар. Он… Он меня укусил.

Обернувшись к Октаю, она изумлённо спросила:

— Что с тобой?

Лицо Октая перекосилось от гнева и отвращения.

— Он тебя укусил, — проговорил он сквозь зубы, — а ты ещё с ним разговаривала?

— Да, и что?

— Как — что? Да ты понимаешь, что он теперь, прежде к тебе ближе чем на десять метров подойти, тебя засыпать извинениями должен?! Подонок! Жаль, меня там не было, я бы ему башку…

— Извинения ничего не исправят, — резко осадила его Веглао. — И он жалеет об этом. Очень жалеет. Уж поверь.

— Это было неосторожно, понимаешь ты или нет! — рявкнул Октай. — Послушай: если он знает о том, что это за стая и какого лешего здесь ошивается Морика, значит, он вполне может рассказать ей о том, что видел тебя здесь!

— И что? Я не сказала ему ничего, Октай, о том, где мы живём и какие у нас планы! Если ты думаешь, что я просто так взяла и всё растрепала, тогда…

— Да не думаю я! — воскликнул Октай, но его лицо при этих словах густо покраснело, и пересекавший его белый шрам от давнего удара грифона ярко забелел. — А ты с чего думаешь, что он тебе не врал?!

— Я ему верю, вот и всё, — твёрдо сказала Веглао. — И ты бы поверил, если бы видел его и говорил с ним.

Октай смотрел прямо на неё, сердито и оскорблённо.

— Ты всё ещё любишь его, — бросил он. Веглао показалось, что её ударили. Она уставилась на Октая, ничего не понимая.

— Что… как ты… откуда тебе… — она беспомощно открывала и закрывала рот, как пойманная рыба. Она не любила Тальнара. Она жалела его, она была обижена на него, и ни капельки его не любила — теперь. Раньше, когда она была младше… но как Октай мог узнать?

— Иногда ты говоришь во сне, — безжалостно продолжал Октай. — И ты никогда не рассказывала, кто укусил тебя.

— Ты тоже!

— Но ведь я-то не знаю! А ты говорила, что тебя укусил знакомый, но не называла его имени, а потом ты говорила, что любила одного парня, а он с тобой обошёлся гадко, по-настоящему гадко, но ты не можешь его обвинять, потому что ты тоже повела себя как дура…

— До сих пор помнишь, что я говорила?

— Да, помню. И знаешь, Веглао, я хоть и закончил всего три класса, сложить два и два смогу при случае. Ты говорила об этом самом Тальнаре. Ты в него влюбилась. Он укусил тебя. И ещё после этого смел говорить с тобой, и ты не оттолкнула его от себя!

— Октай!!

Веглао вскочила на ноги.

— Он не владел собой, ты понимаешь?! Он оборотень, как и я, и ты, если ты не забыл! Оборотень! Оборотень, а не человек! Будто ты сам не знаешь, каково это — в полнолуние не знать, что делаешь…

Октай, недавно залившийся краской, теперь резко побледнел так, что его смуглое лицо стало белее тумана. Он тоже вскочил на ноги, при этом сильно покачнувшись и едва не упав в пропасть, но Веглао была так зла, что даже не испугалась за него.

— Да знаю я, что такое полнолуние! Я убил свою маму! Я напал на неё, я до сих пор помню, как она кричала! Ты думаешь, если бы она осталась жива, я осмелился бы подойти к ней, заговорить с ней?

— При чём здесь…

— При том! Ты не знаешь, каково это — знать, что любимый человек погиб из-за тебя, что ты сам…

— Не знаю? Я — не знаю?!

До этого они никогда не ссорились. Нет, конечно, споры и размолвки бывали и раньше, особенно перед полнолуниями, но они быстро заканчивались и не оставляли после себя никаких воспоминаний. А теперь ребята так разозлились, что начали кричать и осыпать друг друга обвинениями. Слова, одно обиднее и злее другого, цеплялись друг за друга, и вот уже Октай, схватив свою куртку, размашисто зашагал в лес, всем видом выражая негодование. Веглао даже не окликнула его. Она выместила ярость на небольшой груде хвороста, которую принёс Октай, пинками раскидав сухие ветки, и ушла в другом направлении.

Они не разговаривали до самого вечера. Веглао даже не притронулась к зайцу, которого он приготовил накануне — отдельно для себя она поймала двух рыбёшек в ручье и поджарила их на огне. Когда стемнело, Веглао вернулась домой. Октай был уже там. Они посмотрели друг на друга, но не сказали ни слова. Веглао прошла к своей постели и легла, завернувшись в одеяло. Октай взял одну из растрёпанных книг, которые они приносили со свалки, и уткнулся в неё, но Веглао знала, что он не читает. Когда Октай читал, это можно было понять по его лицу: он хмурил брови, шевелил пухлыми губами, улыбался, щурил глаза. А сейчас его лицо было совсем неподвижным. Веглао некоторое время смотрела на него, потом отвернулась к стене и закрыла глаза. В голове у неё царил полнейший сумбур. Она горько раскаивалась за своё поведение сегодня утром. Как она могла напомнить Октаю о смерти его мамы, когда ему так тяжело об этом вспоминать? Не говоря уже о том, что ссора помешала им обсудить самую важную проблему за последние три года — появление Морики. Но в то же время она злилась на Октая за его подозрения, которые казались ей нелепыми и обидными, за то, что он решил выяснять отношения, когда нужно было беспокоиться кое о чём куда более важном. Только то, что долгое путешествие и плохой сон совершенно её вымотали, помогло Веглао уснуть.

Следующим утром мизансцена была та же, только погода переменилась: туман рассеялся, и весеннее солнышко ласково улыбалось с яркого, как сапфир, неба. Опять Веглао вышла из пещеры и опять Октай сидел у пропасти, свесив ноги. Оглянувшись на шаги девочки, которая при виде этого остановилась, он неторопливо поднялся и подошёл к ней. Веглао заметила, что волосы у него растрёпаны, а лицо измождённое и измятое, будто он не спал всю ночь.

— Я ухожу, — коротко сказал он. — Сегодня спускаюсь в Тенве. Разведаю там, что к чему. Если не вернусь через три недели, ты знаешь, что делать…

Веглао заставила себя кивнуть. Ей хотелось крепко обнять Октая и попросить у него прощения, попросить остаться и поговорить с ней, придумать план вместе, но что-то помешало ей это сделать. Вместо этого она кривовато улыбнулась и сказала:

— Желаю удачи.

Октай кивнул, потом вернулся к костру и подобрал лежащий возле него заплатанный рюкзак, который Веглао вначале не заметила. При виде того, как он деловито закидывает рюкзак за спину и поправляет сбившуюся под лямками куртку, она почувствовала острый укол стыда и тоски.

— Ты что, уходишь уже сейчас? — воскликнула она. Октай обернулся. В ярком утреннем свете было ясно видно, что его лицо опухло от бессонницы, а глаза покраснели. Угрюмый, растрёпанный, в мешковатой одежде, он казался решительным и беззащитным одновременно.

— А чего ждать? — пожал он плечами. — Она пришла в Тенве неспроста. Надо узнать, что она хочет сделать, пока она это не сделала.

Веглао понимающе кивнула и обхватила себя руками.

— Ну ладно, — скованно сказала она. Октай посмотрел ей в глаза, потом приподнял руку в знак прощания и, развернувшись, зашагал по тропе в сторону Тенве. Веглао сорвалась с места, догнала его и хлопнула по плечу. Октай обернулся. Запыхавшись, девушка сказала:

— Прости меня за то, что я наговорила вчера.

Октай хмуро посмотрел на неё, будто не понимая, о чём это она, потом смущённо изогнул рот:

— Ничего страшного. Ты тоже меня прости.

Веглао протянула ему руку:

— Ты уж поосторожней там.

Октай молча пожал ей руку и вновь повернулся спиной к дому, направляясь в Тенве. Но в этот раз походка его была бодрее, а спина — прямее. Веглао смотрела ему вслед, пока он не скрылся за деревьями, а потом медленно повернулась, дошла до кострища, возле которого они вчера скандалили, и тяжело опустилась на камень. Она до последнего надеялась, что Октай обернётся. Но он ушёл от неё так же стремительно и равнодушно, как это три с лишним года назад сделал Тальнар.

6

Октаю было уже пятнадцать. Три года назад он был чуть пониже Веглао, теперь был выше её на голову. За эти три года в его тёмных кудрях подбавилось седины, а на теле — шрамов, но всё это не портило его, и теперь было заметно, что вырастет он красивым. Он уже и сейчас был красив, даже длинный тонкий шрам от когтя грифона на лице его совершенно не уродовал. Будь он обычным пареньком, от девочек бы отбою не было. Но на данный момент никаких девушек, кроме Веглао, для него не существовало. Он вовсе не был влюблён в неё, но жить без неё уже не смог бы, так же как и она без него. Просто они так прикипели друг к другу за все эти годы, что даже короткое расставание переносили с трудом. И теперь, уходя не на неделю, а как минимум на месяц, Октай чувствовал себя таким удручённым, таким испуганным и встревоженным, что в самый последний момент чуть было не повернул назад.

За последние годы он узнал цену ненависти. Как ни крути, а ненависть — это настоящий двигатель жизни, и не будь её, он не шёл бы сейчас вниз, в так и оставшийся чужим город, к неведомой опасности.

Тогда, три с половиной года назад, Веглао охрипшим голосом рассказала ему о самой страшной ночи в её жизни, и он, глядя на засохшую кровь на её щеках и веках, мысленно принёс твёрдую клятву. Он повторял эту клятву, когда среди ночи его будили стоны и всхлипывания Веглао, которой снились кошмары. И сейчас снова поклялся про себя, что тварь, сделавшая это с его названой сестричкой, будет уничтожена.

Он шёл быстро: уже к вечеру второго дня он был на берегу того озера, возле которого они с Веглао останавливались три года назад. Снова, как и тогда, впадающая в озеро река бурлила от рыбы, и Октаю не стоило большого труда сообразить себе ужин. На следующее утро, часов в одиннадцать, он вышел из леса на высокий холм, с которого открывался обширный вид на Тенве. Октай немного постоял здесь, глубоко вдыхая прохладный воздух, пахнущий сырыми стенами старых домов, мусором, дымом и людьми. Но теперь к этому привычному запаху примешивалась ещё одна едкая, нервирующая нота — недалеко от города были оборотни. Юноша почувствовал, как все волоски его тела приподнимаются от предчувствия опасности. Хмурясь, он ещё раз окинул взглядом узкие улицы и старые дома, грязные дороги, голые холмы и рыжевато-серый лес — чужое поле, на котором ему предстояло сыграть, быть может, последнюю в своей жизни игру, — и начал спускаться вниз.

Незадолго до этого Тальнар, Аврас и Пёсья голова готовились покинуть стаю Морики. Глубоко в лесу — не в том, что покрывал горы, а в том, что окружал Тенве — в заброшенном посёлке, где расположилась её стая, посланники Кривого Когтя сидели вокруг костра вместе с другими оборотнями. Охотники ушли в лес рано утром, и трое из них уже вернулись, принеся с собой шесть уток и одного старого ослепшего зайца. Одну утку забрала себе Морика, остальное мясо вместе с картошкой, свёклой и морковью, украденными у местных жителей, было разделено между членами стаи.

Куда делись прежние жители посёлка, Тальнар не знал. Может, они покинули это место сами, как за последние годы и десятилетия было покинуто множество деревень, а может, их выгнали или убили оборотни Морики, присвоив себе их дома и продукты. Уточнять Тальнару не хотелось. Посёлок был маленький, места всем не хватало, и парии стаи жили не в домах, а в их подвалах. Тальнару, Аврасу и Пёсьей голове, можно сказать, повезло — они провели эти две ночи в доме, где жили четверо оборотней, и спали на деревянном, а не земляном, полу, прикрытом одеялами.

Сидя на крыльце, Тальнар медленно ел горячее варево из подпорченных овощей, в котором ему попалась — неслыханная удача — ножка утки. Рядом с ним сидел, привалившись к косяку двери, один из соседей — худой старик со спутанной кудрявой бородой — и курил трубку. У него было слишком мало зубов, чтобы жевать, но всё же он посматривал на Тальнара с завистью. Пёсья голова сидел прямо на земле, ел он жадно и неаккуратно, а вот сидевший напротив него суровый оборотень лет тридцати — второй сосед — обгладывал доставшееся ему крылышко медленно и обстоятельно. Женщины, с которой он жил, не было видно — она ушла в дом кормить ребёнка, который, к гордости родителей, пережил уже два полнолуния. Аврас у главного костра о чём-то беседовал с Морикой. Морика нисколько не изменилась с тех пор, как Тальнар видел её в последний раз, она осталась всё такой же угрюмой, заторможенно-жестокой матёрой волчицей. Снова юноша спросил себя, что сказала бы Морика, если бы он рассказал ей, что искалеченная ей девочка выжила, исцелилась и теперь живёт в паре дней пути отсюда, а на её поясе висит нож. Но вряд ли Морика приняла бы его слова всерьёз; честно говоря, он не был уверен даже в том, что она станет его слушать. За всё время, что он находился здесь, Морика лишь один раз удостоила его коротким взглядом.

Когда обед закончился, посланники собирались недолго. Девочки-оборотни не успели ещё вымыть в реке вёдра, котелки и чашки, когда Аврас за всех троих попрощался с Морикой и повёл свою команду назад в Тенве.

— Всё-таки я не понимаю, зачем вождю этот город, — вслух гадал Тальнар. — Это же просто дыра дырой. Особенно теперь, после того как Морика взорвала станцию. Здесь нет ни фабрик, ни складов, даже на фермах никто не работает. Почему не Палетшетри?

— Ага, так и станет вождь делиться с тобой своими планами, — зашипел от смеха Пёсья голова. Аврас только кинул на Тальнара один из своих загадочных взглядов:

— И хорошо, что не понимаешь, — только и сказал он, и снова повернулся к дороге. Но Тальнар вскоре заговорил снова:

— Даже если и так, зачем она так долго тянет? Город ведь совсем маленький…

— А стая у неё ещё меньше, — отозвался Аврас. — Ты сам видел, какие из них бойцы. Половина стаи — бабы да девчонки, а среди мужиков четверть старики, ещё четверть — желторотые мальчишки. В майское полнолуние её стая станет раз в десять больше. Конечно, многих горожан просто порешат, но как минимум половина выживет.

Тальнар вспомнил вымотанных бродяг, просящих милостыню на улицах города, лесорубов и охотников, слушающих разбитый патефон в таверне, двух девочек, у которых он попросил карандаш… Жить им осталось чуть больше месяца. Потом половину из них обратят, а вторую половину убьют со всей жестокостью, которой славятся оборотни. И он никак не сможет это предотвратить.

«Да я вообще никогда не мог ничего с этим сделать, — подумал он, с яростью вдавливая ноги в липкую весеннюю грязь. — И ты сама на моём месте ничего бы не сделала. Ты могла бы только смотреть». Ему хотелось верить, что он прав.

В этот раз они зашли в Тенве ненадолго. Встретиться условились через два часа возле городского кладбища. Тальнар отправился в тот же заброшенный район, где несколько дней назад встретил Веглао. Чутьё подсказывало ему, что в городе находятся ещё оборотни, кроме него — может быть, оно говорит не только об Аврасе и Пёсьей голове. Он дошёл до пустого дома и заглянул в него. Там никого не было. Не было и газет, которые, как он помнил, Веглао читала — видно, она унесла их с собой или выбросила. Выйдя наружу, Тальнар неторопливо направился в сторону кладбища.

Там он ждал около часа, пока не пришли его спутники. Потом они ушли из Тенве, чтобы никогда больше туда не возвращаться.

7

Первые несколько дней Октай изучал обстановку. В последний раз он был в Тенве около года назад. С тех пор город сильно изменился. Он и раньше был, что называется, дырой, но сейчас стал ещё более унылым, грязным и тоскливым, чем прежде. После взрыва на станции, устроенного непонятно кем, в город перестали приходить поезда, и единственной нитью, связывающей его с остальной страной, было шоссе, находившееся в очень плохом состоянии. Всё же автобусы ещё ходили, и, насколько понял Октай, немало жителей города предпочли уехать. Город наводнили бродяги, а коренные жители стали мрачнее и агрессивнее. Казалось, что над Тенве нависла туча, сеющая не снег или дождь, а страх, недоверие и подозрительность.

В первый же день он своими глазами увидел то, о чём говорила Веглао — заброшенные районы, в которых никто не жил, кроме кошек и крыс. Впрочем, кошки и крысы тоже покинули это место, с тех пор как он поселился в одном из домов. Октай старался вести себя осторожно и никому не попадаться на глаза. В жилые районы он заходил редко, поискать себе работу так и не решился, и большую часть времени проводил в лесу, добывая себе пищу и разыскивая оборотней. Но ни один из его собратьев ему так и не встретился, хотя Октай чуял их присутствие. Повезло ему лишь спустя несколько дней.

Ночью, спустя шесть дней после своего прихода, Октай отправился в город, чтобы набрать газет и посмотреть на объявления. Но едва он вышел из дома, как понял: совсем рядом находятся оборотни.

Тихонько, крадучись он направился туда, куда вело его чутьё. Вскоре он понял, где находятся оборотни — в большом старинном доме, стоявшем в двух улицах от его нового жилища. Это был старый дом, обветшалый, заколоченный, как и многие в этом районе. Октай ненадолго остановился, раздумывая, как ему лучше поступить — остаться снаружи и подождать, пока оборотни выйдут, или попытаться пробраться внутрь? Они должны так же хорошо чуять его, как и он их, хотя Октай и знал, что, когда оборотней несколько, их чутьё притупляется. Крадучись он обошёл дом и увидел, что окно чердака забито не полностью — среди тёмных досок было отверстие, в которое он вполне мог залезть. Рядом удачно росло старое буковое дерево, высокое, с крепкими разлапистыми ветвями. У Октая был большой опыт в лазании по деревьям — быстро, как белка, он вскарабкался на вершину. Один мощный сук протянулся прямо над заржавленной жестяной крышей дома. Балансируя, Октай прошёл по нему и, оказавшись над крышей, склонился, взялся за ветку обеими руками и мягко соскользнул на кровлю, не издав ни одного шуршания или стука.

Пройдя по коньку немного назад, он лёг на него животом и спустился ногами вперёд на карниз под чердачным окошком, а потом заглянул в него.

Внутри было так темно, что человек ничего бы не увидел, но Октай не был человеком. Яркого света почти полной Луны, тонкими иголочками проникавшего на чердак сквозь щели в тех местах, где жесть крыши отвалилась, обнажив дранку, ему хватило, чтобы понять: чердак пуст. Октай осторожно забрался туда. По пути край его куртки зацепился за гвоздь, и ему пришлось повременить, чтобы осторожно снять его: ткань могла порваться с громким хрустом и потревожить тех, кто был в доме.

Оказавшись на чердаке, Октай на миг затаился. Ему показалось, что он слышит голоса. Оборотни были совсем близко, доски, на которые он сейчас опирался руками и коленями, были потолком в той комнате, где они стояли. Октай опустился на живот и пополз, каждую секунду страшась того, что следующая доска окажется насквозь гнилой и он провалится вниз.

Через какое-то время он остановился и прижался лицом к доскам, глядя вниз. Доски примыкали друг к другу неплотно, и в щели между ними можно было видеть происходящее. Те же, за кем он наблюдал, его видеть не могли, и единственное, насчёт чего Октай тревожился, было чутьё. Оборотней было только двое, и значит, им ничего не стоило ощутить его присутствие, тем более за столь короткий срок до полнолуния. Зная об этом, Октай был готов в любую секунду сорваться с места и убежать. Путь к отступлению у него уже был готов.

— Когда он придёт? — спросил один из незнакомцев. Голос его был приглушённым, но Октай понял, что он принадлежит молодому парню чуть постарше его самого.

— Скоро. Жди, — отрывисто ответил ему грубый и хриплый голос, идущий, кажется, их железных лёгких. Но молодому оборотню не сиделось на месте. Он покачивался туда-сюда, вертел головой, нетерпеливо притоптывал ногой.

Вдруг он резко выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в потолок. Октай едва успел отпрянуть. Пуля пробила трухлявые доски в том месте, где только что была его голова, обдав лицо Октая жаром. Юноша еле сдержался, чтобы не вскрикнуть. Выстрел оглушил и ошеломил его, и до его уха не сразу долетели бешеные, ужасные ругательства, которыми взрослый оборотень осыпал молодого.

— Какого хрена ты так расшумелся? — рычал он. — Тебе для того ствол дали, чтоб ты разбудил весь город?

— Там кто-то был, — ответил парень. Голос у него был не такой жуткий, как у его сообщника, но при этом мерзкий. Он говорил, растягивая слова, и звучал этот голос так, как будто оборотень оскорблял кого-то.

— Нет там никого.

— Я чувствовал, что там кто-то был, — упрямствовал пистолетчик.

— Тебе это показалось, грёбаный сукин сын. Дай сюда ствол!

Почти сразу после этих слов дверь дома приоткрылась с таким противным скрипом, что у Октая заболели все зубы. В дом вошёл человек невысокого роста, закутанный в заплатанную шинель или длинное пальто. В руке он нёс старинный свечной фонарь.

Конец ознакомительного фрагмента.