А чего дома сидеть? Вольный поход. Книга первая. Дилетант

Анна Смолина, 2018

Вдохновляющая история молодой женщины, которая променяла комфорт мегаполиса на жизнь в экстремальных условиях. Девушка Анна полгода ехала по России на велосипеде и везла в прицепе любимую собаку. По прогнозам ветеринаров, пожилая собака не должна была пережить этот поход. А по прогнозам велосипедных спортсменов, Анна не должна была уехать дальше соседнего города.Откровенная история про непростые отношения в семье и про усталость от людей. Анна вдвоем с собакой, без специальной подготовки, без одобрения и понимания окружающих, отправляется в одиночное странствие и через 100 дней встречает своего будущего мужа.В 2020 году Фонд Кино выделил средства на экранизацию этой книги и создание художественного фильма "Поехавшая". Летом 2022 года в восьми регионах страны прошли съемки, а в марте 2023 года картина выйдет в прокат.

Часть вторая

Мама-Магадан

Поход был объявлен на 9000 километров. Маршрут пролегал по главным трассам — аналогам Транссибирской магистрали: получалось, что я поеду по самой легендарной железной дороге, но только на велосипеде. В Сибири имелись участки, которые меня сильно смущали. На деле я допускала их объезд через соседние с маршрутом страны, но основной вектор неизменно лежал на Дальний Восток. Конечной точкой должен был стать Магадан. Именно там живет моя мама, с которой мы много лет не поддерживали отношения. Восстановить и наладить общение с мамой — еще одна цель моего похода. О том, что я задумала, она не знала, бабушку и тетю я попросила держать все в тайне. Я не была готова к диалогу с мамой и избегала его всеми возможными способами.

Самое честное слышишь на кухне ночью

Жизнь в нашей семье сложилась не самым простым образом. В пятнадцать лет, после тяжелого конфликта с мамой, я осталась жить на улице. Не то чтобы это произошло по моему личному желанию, но тогда это была единственная возможность оставить друг друга в покое. Мы все переживали потерю: мама — сына, а мы, дети (нас было трое), — старшего брата. Олега не стало в восемнадцать лет после тяжелой болезни. Мама была сломлена. Она скорбела и болезненно переживала утрату, а я в свои пятнадцать лет имела типичный подростковый характер и не нашла другого способа привлечь ее внимание, кроме агрессии. Я хотела вернуть ее внимание, сказать, что здесь, рядом, остались мы — я и средний брат Максим. Я не давала маме отдышаться, огрызалась, хамила и ревновала. Ничего хорошего из этого не получилось — моим домом стала улица и сомнительные компании. Мама долго не замечала моих попыток вернуться к ней. Она нашла меня только через несколько месяцев, плакала в трубку и просила зайти хотя бы за теплой одеждой. Но я уже жила как могла и как сама этого хотела.

Спустя долгое время я начала писать маме письма, в которых рассказывала, что теперь живу в другом городе и планирую получать образование. Город скрывала, но мама догадалась сама: среди фотографий, которые я посылала, был кадр на фоне магазина, а на витрине красовалась надпись «Москва — 850 лет». Благодаря письмам нам удалось наладить отношения. Я стала иногда приезжать к ней. Я скучала и очень любила маму, во мне жил тот ребенок, которого бросили. Добиралась автобусами и поездами, без паспорта: его у меня попросту не было. В поездах подкупала проводников, они шли навстречу и выделяли полку в своем купе. К тому времени я успела выучиться на официантку и поработать в популярном столичном баре. После стала продавцом в одном из павильонов на ВДНХ и кое-как жила, с трудом сводя концы с концами.

В восемнадцать лет как гром среди ясного неба прозвучал страшный диагноз: мне прогнозировали скорую смерть. Моим домом на девять месяцев стал научно-исследовательский медицинский институт. Там я встретила Сергея и впервые в жизни полюбила. Сергей тоже умирал. Через несколько месяцев его не стало, а я, пройдя все круги ада, неожиданно выкарабкалась. В свои девятнадцать лет резко повзрослела, вытащила себя со дна, на котором оказалась, — и впервые по-настоящему задумалась о жизни. Теперь мне не нужно было объяснять, что такое душевная боль. Юная и переполненная скорбью, я звонила маме, плакала — и она плакала вместе со мной.

За двадцать дней до моего двадцатилетия не стало среднего брата Максима. В квартире, которую мы снимали с подругой, раздался телефонный звонок. Пять утра, городской телефон разрывался частыми сигналами, по которым было понятно, что звонок междугородний. Мамина сестра сообщила, что несколько часов назад мама нашла Максима повесившимся. Никто не понял, что тогда произошло, — но стало очевидно, что и мой брат был погружен в свой мир. Накануне его смерти мы болтали по телефону, он казался подавленным, но я не придала этому особого значения.

Его уход сломал маму окончательно. И меня тоже — начался долгий период депрессий, врачи диагностировали психоз. Подруга, с которой мы снимали квартиру, рано утром уходила на учебу в институт, а после бежала на работу. Однажды она призналась, что ей страшно возвращаться домой: видит темные окна, боится открывать дверь, потому что не знает, в каком состоянии найдет меня. Я несколько недель пролежала под одеялом на нейролептиках.

Постепенно мы с мамой выкарабкались, наше общение продолжалось. Она иногда приезжала ко мне в Москву, а летом мы встречались на Черном море, куда она ездила на заработки. Моей настоящей отдушиной стали собаки: я помогала таксам, которые оказались в беде. Было время, когда в моей квартире жили три таксы, и одна из них была парализована. Смена собачьих памперсов, уколы, походы по ветеринарам, попытки восстановить чувствительность лап стали ежедневной рутиной. Отпуска и разъезды теперь были в прошлом: оставить своих подопечных без присмотра было нельзя. Активная собачья жизнь поглотила меня на пять лет, но наша история с мамой по-прежнему жила в сердце. Любовь, которую мне недодали, была обречена реализовать себя в тех, кто в ней нуждался, — собаках.

Я снова начала донимать маму вопросами: почему так получилось, что в пятнадцать лет я осталась на улице? Почему она проходила мимо и запрещала брату впускать меня в квартиру? Мама уходила от ответов, она говорила, что не помнит тот период, словно память кусками выдрана. Вопросы без ответов зависали в воздухе и снова делали нас чужими. Я множила обиды и закрывалась от нее все больше и больше. Мне было уже не пятнадцать, а тридцать лет — и я нуждалась в честном разговоре.

В декабре 2012 года мама переехала в Магадан. Она не была поклонницей сурового климата, но там, на побережье Охотского моря, ее малая родина. Незадолго до ее переезда я узнала, что она лишила меня прав на квартиру. Тихо, никому не сказав. Череда скандалов по этому поводу и постоянные выяснения отношений окончательно настроили нас друг против друга. С тех пор мы не виделись и не общались.

Сейчас, на четвертом десятке, узнав цену жизни, я всем сердцем тянулась к прощению и принятию, и мне предстояло вести долгие внутренние диалоги, чтобы доехать до Магадана и подойти к дому мамы. Или не подойти. Я не знала, что буду чувствовать, смогу ли сделать этот шаг и какие слова сорвутся с моих губ.