Удольфские тайны

Анна Радклиф, 1794

Внезапно осиротевшая Эмили Сен-Обер оказывается под опекой алчной тетушки и ее супруга – жестокого итальянского аристократа. Отныне домом Эмили становится таинственный замок Удольфо, чьи стены хранят истории о призраках, способные устрашить даже самое храброе сердце. По ночам в замке разгуливают привидения, из пустующих покоев доносятся жуткие стоны, а в длинных темных коридорах подстерегают опасности… Эмили, против воли заточенная в этом аду, тем не менее находит в себе силы противиться тирании опекунов – и шаг за шагом приближается к разгадке тайн, которые хранит замок Удольфо. В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Ann Radcliffe

The Mysteries of Udolpho

* * *

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© Перевод. Т. Осина, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Глава 1

Дом, милый дом — святой приют

Любви, заботы и покоя.

Здесь дарят свет, здесь друга ждут,

Здесь обретают счастье двое.

Томсон Дж. Времена года

В 1584 году в провинции Гасконь, на живописном берегу Гаронны, возвышался замок месье Сен-Обера, из окон которого открывались пасторальные картины провинций Гиень и Гасконь: протянувшиеся вдоль реки пышные леса, виноградники и оливковые плантации. На юге простор окаймляли величественные Пиренеи, чьи вершины, лишенные растительности, просвечивали сквозь голубую воздушную дымку и то парили в облаках, принимая пугающие формы, то пропадали за облаками, а местами хмурились, сползая к подножию темными сосновыми лесами. Глубокие пропасти соседствовали с мягкими зелеными пастбищами, обрамленными кудрявыми рощами, где, спустившись с грозных вершин, глаз отдыхал на мирных стадах и простых хижинах. К северу и востоку терялись в туманной дымке провинции Гиень и Лангедок, а на западе Гасконь омывалась водами Бискайского залива.

Месье Сен-Обер любил бродить по берегу Гаронны вместе с женой и дочерью, вслушиваясь в витавшую над рекой музыку волн. Он успел познать иной образ жизни, отличный от пасторальной простоты, и приобретенный печальный опыт изменил благоприятный образ человечества, который был создан юношеским воображением. И все же среди разнообразных впечатлений принципы его остались неизменными, а благожелательность не охладела. Не столько в гневе, сколько в сожалении он удалился от светского общества к естественным радостям природы, чистым восторгам литературы и благородным добродетелям семейной жизни.

Наш герой принадлежал к младшей ветви знаменитого рода, а потому изначально считалось, что недостаток фамильного богатства следует восполнить или великолепным браком, или успехами в деловой сфере. Однако Сен-Обер был весьма неамбициозен и обладал слишком возвышенным чувством чести, чтобы соответствовать этим ожиданиям и ради приобретения богатства пожертвовать тем, что называл счастьем. После смерти отца он женился на милой женщине, равной ему по происхождению и благосостоянию. Жизнь на широкую ногу, а скорее экстравагантность месье Сен-Обера-старшего, до такой степени нарушила материальные обстоятельства семьи, что сыну пришлось расстаться с частью фамильных владений. Через несколько лет после свадьбы он продал главное поместье брату жены месье Кеснелю и удалился в маленькое имение в Гаскони, где посвятил себя супружеским радостям, родительским обязанностям, а также постижению наук и порывам вдохновения.

Счастливые озарения посещали его с детства. Еще мальчиком он часто им предавался, а восторг как от добродушных похвал седовласого крестьянина-слушателя, так и от его неизменных угощений, не потускнел со временем. Зеленые луга, где он бегал в порыве детской радости и свободы; леса, в чьей густой тени родилась та задумчивая меланхолия, которая потом стала важной чертой характера; уединенные горные тропы; дарившая блаженную прохладу река; казавшиеся бескрайними, словно детские надежды, широкие долины — все это Сен-Обер вспоминал с неизменной любовью и грустью, пока наконец не исполнил многолетнюю мечту и не удалился от мира, вернувшись в родные края.

В то время дом представлял собой всего лишь летний коттедж, вызывавший интерес стороннего наблюдателя простотой стиля и красотой окружающего пейзажа. Чтобы превратить его в удобное семейное жилище, потребовалось значительное дополнительное пространство. Сен-Обер с нежностью относился к каждой сохранившейся с детства мелочи, не позволял передвинуть ни одного камня, а потому новое здание, построенное в стиле старого, слилось с ним в единое целое, образовав простой и элегантный замок. Мадам Сен-Обер проявила тонкий вкус в оформлении интерьера: мебель и отделка комнат отличались все той же простотой и отражали склонности ее обитателей.

Западное крыло замка занимала библиотека, содержавшая богатую коллекцию книг на древних и новых языках. Ее окна выходили на мягко спускавшуюся к реке рощу, а высокие деревья погружали посетителей в меланхолическую задумчивость. В то же время на западе сквозь раскидистые ветви открывался веселый пейзаж, ограниченный вершинами и пропастями Пиренеев. К библиотеке примыкала оранжерея, полная прекрасных редких растений, ибо одним из увлечений месье Сен-Обера была ботаника. Нередко он проводил целые дни в горах, охотясь за невиданными экземплярами. Иногда в походах участвовала мадам Сен-Обер, но куда чаще компанию отцу составляла дочь. С плетеной корзинкой для растений и еще одной, с холодными закусками, которых нельзя было найти в хижине пастуха, не уставая восхищаться могуществом природы, они зачарованно бродили среди величественных романтических пейзажей. А устав пробираться среди голых скал, где оставляли следы лишь горные серны, находили уютный зеленый уголок у подножия и под сенью раскидистого кедра наслаждались отдыхом, простой едой, чистой вкусной водой из прохладного ручья и ароматом окружавших камни диких цветов и трав.

С восточной стороны оранжереи, окнами на провинцию Лангедок, располагалась комната, которую Эмили называла своей. Там хранились ее книги, рисунки, музыкальные инструменты, росли ее любимые растения и даже жили любимые птицы. Здесь она занималась милыми сердцу изящными искусствами, в постижении которых благодаря природному дару и мудрому наставничеству отца и матери рано достигла успеха. Окна этой комнаты, доходившие до самого пола, выглядели особенно изысканно: из них открывался вид на окружавшую дом лужайку. Сквозь рощи миндаля, вербы, белого ясеня и мирта взгляд скользил к далекому пейзажу, где несла свои воды великолепная Гаронна.

По вечерам, завершив работу, на берегу реки часто плясали крестьяне. Веселые мелодии, бойкие прыжки и причудливые фигуры их плясок в сочетании с простыми, но оригинальными нарядами девушек придавали картине неповторимый французский колорит.

В передней части замка, обращенной на юг, на горную цепь, по обе стороны оформленного в сельском стиле холла располагались две элегантные гостиные. Второй и последний этаж занимали спальни за исключением единственной просторной комнаты с балконом, где обычно завтракали.

Сен-Обер с большим вкусом обустроил окружающее дом пространство, однако любовь к воспоминаниям детства оказалась столь властной, что в некоторых случаях вкус уступил чувству. Так, сохранились две старые лиственницы, затенявшие замок и закрывавшие перспективу. Признаваясь в собственной сентиментальности, Сен-Обер каждую осень со слезами наблюдал, как деревья сбрасывают листья, и в компанию к лиственницам посадил небольшую рощу из буков, сосен и рябин. На высоком берегу реки были обустроены плантации апельсиновых, лимонных и финиковых деревьев, по вечерам наполнявших воздух волшебным ароматом. Здесь же встречались и деревья других видов. Жаркими летними днями Сен-Обер любил сидеть с женой и детьми в щедрой тени могучего платана, сквозь листву наблюдая за движением солнца до тех пор, пока разноцветные сумеречные тени не сливались в сплошную темно-серую массу. Здесь же он любил читать и беседовать с мадам Сен-Обер или играть с детьми, невольно поддаваясь обаянию теплых чувств, неизменно сопутствующих простоте и природе. Со слезами радости он нередко признавался, что такие минуты приносят значительно больше счастья, чем время, проведенное среди мирского блеска и шума. Сердце его было занято и, как редко случается, не стремилось к счастью большему, чем то, которое уже познало. Сознание правильной жизни придавало манерам Сен-Обера спокойствие, для человека его моральных устоев иным путем не достижимое и побуждающее ценить окружающее блаженство.

Даже глубокие сумерки не могли выманить Сен-Обера из-под милого сердцу платана. Он любил тот мирный час, когда гасли последние солнечные лучи, когда звезды одна за другой возникали в эфире и, мерцая, отражались в темном зеркале воды. Тот единственный час, который наполняет сознание задумчивой нежностью и часто склоняет к утонченному размышлению. И даже тогда, когда сквозь листву начинал пробиваться свет луны, он оставался под деревом, куда ему приносили незамысловатый ужин из фруктов и сливок. А вскоре в ночной тиши возникала, пробуждая меланхолию, сладкая соловьиная песня.

Впервые счастье уединенной жизни было омрачено смертью двух сыновей. Они покинули мир в том возрасте, когда детская простота особенно очаровательна. Оберегая чувства жены, Сен-Обер скрывал собственные страдания, стараясь воспринимать их философски, однако никакая философия не могла примирить его с тяжкой утратой. Теперь в семье осталась одна дочь. С тревожной нежностью наблюдая за развитием детского характера, Сен-Обер неустанно стремился противодействовать тем чертам, которые впоследствии могли помешать ее счастью. С ранних лет девочка отличалась душевным теплом и доброжелательностью, но наряду с этим ярко проявлялась и чрезмерная впечатлительность, которая с годами придала налет грусти ее восприятию мира и мягкость манерам, подчеркнув особую грацию и красоту. Однако Сен-Обер, обладавший достаточной долей здравого смысла и проницательностью, считал эти качества слишком опасными для дочери, чтобы видеть в них благословение. Именно поэтому отец упорно развивал ум девушки, воспитывал привычку к самообладанию, учил сдерживать порывы чувств и хладнокровно воспринимать разочарования, которые порой собственноручно воздвигал на ее пути. Обучая дочь противостоять первым впечатлениям и полагаться на достоинства ума, способные уравновесить страсти и тем самым вознести над обстоятельствами, Сен-Обер одновременно и сам получал уроки выдержки, с искусственным безразличием наблюдая страдания и слезы дочери.

Внешностью Эмили напоминала матушку, унаследовав от нее стройную фигуру, тонкие черты лица и исполненные нежной свежести голубые глаза. Однако при всей внешней прелести особое обаяние ее облику придавало выражение лица, живо реагировавшие на любые, возникавшие в процессе разговора чувства:

Те нежные черты, что избегают взглядов

Коварного мирского любопытства.

С неутомимой тщательностью месье Сен-Обер развивал познания дочери, преподавая общие принципы естественных наук, но особое внимание уделяя всевозможным видам изящной словесности; обучал латыни и английскому языку, чтобы дочь могла постигать все тонкости лучших поэтических произведений. Уже в раннем детстве Эмили проявила склонность к прекрасному, и отец всеми силами старался доставить дочке невинное счастье. Он любил повторять, что развитый ум — лучшая защита от безрассудства и порока. Праздный ум постоянно ищет забав и ради избавления от скуки готов погрузиться в пучину греха. Но наполните этот ум идеями, научите его мыслить — и искушения внешнего мира будут уравновешены удовольствиями мира внутреннего. Умственная деятельность и образование в равной степени необходимы как в сельской, так и в городской жизни. Во-первых, они предотвращают неприятное ощущение безделья и доставляют радость интересом к прекрасному и возвышенному, а во-вторых, превращают развлечения из досужей необходимости в желанный отдых.

Эмили с детства любила бродить на лоне природы, но не столько по уютным живописным окрестностям, сколько по диким лесным тропам у подножия гор и еще больше — вдоль грандиозных ущелий, где тишина и величие вселяли священный ужас и направляли помыслы к Богу Небесному и Земному. В меланхоличном очаровании она часто замирала до тех пор, пока последний солнечный луч не касался горизонта, а вечерняя тишина нарушалась лишь одиноким звуком овечьего колокольчика и далеким лаем сторожевой собаки. В такие минуты лесной мрак, трепет листьев при легком дуновении ветерка, бесшумный полет летучей мыши и мерцающий свет хижин пробуждали в ней поэтическое вдохновение.

Любимый маршрут вел к принадлежавшей Сен-Оберу маленькой рыбацкой хижине, которая стояла в узкой лесистой долине, на берегу быстрой речки, сбегавшей с Пиренеев и, с шумом миновав каменистый участок, тихо несшей свои воды под кронами высоких деревьев. Над всем миром здесь царствовали горы, притягивавшие взгляд даже сквозь густые заросли. То тут, то там выделялась изрезанная бурями скала, увенчанная стойкими кустами, или пастушья хижина, ютившаяся под сенью кипариса или раскидистого ясеня. Возникнув из глубины лесов, неожиданно открывался простор, где покрывавшие склоны Гаскони тучные пастбища и пышные виноградники постепенно переходили в долины, и там, на извилистых берегах Гаронны, радовали глаз гармонией далекие рощи, деревни или виллы.

Сен-Обер тоже любил приходить сюда жарким днем вместе с женой, дочерью и книгами или в безмятежный вечерний час, чтобы встретить молчаливые сумерки и услышать трели соловья. Иногда он приносил с собой гобой и пробуждал волшебное эхо прекрасными мелодиями, а порой округу оживлял нежный голос дочери.

Однажды на стене хижины Эмили обнаружила начертанное карандашом стихотворение:

Сонет

Лети, сонет! Покорен воле дум,

Скажи Богине этих нежных строк,

Когда пройдет она легко, словно цветок,

Что к ней одной с тоской стремится ум.

О! Нарисуй лицо, прекрасные глаза,

Задумчивость улыбки, стройность стана:

Что воспевать готов я неустанно,

Хотя мешает горькая слеза.

Слова раскроют смысл сердечных мук,

Но ах! Не верь отчаянным признаньям:

Как часто пылкие стенанья —

Пустого эха гулкий звук!

Но разве тот, кому свет чувства дан,

Поверит в горестный обман?

Поэтические строки не адресовалось никому конкретно, поэтому Эмили не могла принять их на свой адрес, хотя, несомненно, обладала правом считаться нимфой этих мест. Мысленно осмотрев тесный круг знакомых дам и не увидев ни в одной из них героиню сонета, она осталась в недоумении. Для особы праздного ума такое недоумение, возможно, оказалось бы болезненным, но Эмили не имела привычки предаваться долгим раздумьям по пустякам и превращать незначительный случай в важное событие. Небольшая доля тщеславия скоро испарилась, а само происшествие улетучилось из памяти, вытесненное книгами, учебой и исполнением ежедневных благотворительных обязанностей.

Вскоре, вызвав серьезную тревогу, заболел отец. Лихорадка оказалась неопасной, однако неблагоприятно подействовала на его организм. Жена и дочь неустанно ухаживали за больным, но выздоровление наступало медленно. Когда же наконец месье Сен-Обер пошел на поправку, начала слабеть мадам.

Едва обретя силы выйти из дома, Сен-Обер отправился в любимую рыбацкую хижину, распорядившись заранее отнести туда корзинку с едой, книги и лютню для Эмили. Удочка не требовалась, поскольку он никогда не рыбачил, не находя удовольствия в истязании живых существ.

После занятий ботаникой был подан обед, особую прелесть которому придавала возможность вновь посетить живописное место и ощутить семейное счастье. Месье Сен-Обер беседовал с обычной живостью: после тяжелой болезни и тесноты душной комнаты все вокруг доставляло ему радость, которая не поддается пониманию здорового человека. Зеленые леса и пастбища, цветущие луга, ароматный воздух, журчание прозрачного ручья и даже жужжание насекомых оживляло его душу и наделяло существование блаженством.

Воодушевленная выздоровлением и жизнерадостностью мужа, мадам Сен-Обер уже не ощущала собственной слабости. Она бодро шагала по романтической долине, разговаривала с ним и с дочерью и с нежностью смотрела на обоих полными слез глазами. Заметив сентиментальное настроение супруги, Сен-Обер обратился к ней с нежной укоризной, однако мадам лишь улыбнулась, крепко сжала ладони спутников и заплакала, уже не сдерживаясь. Муж с болезненной остротой ощутил значение момента. Сразу став серьезным, он тайно вздохнул и подумал: «Возможно, когда-нибудь я вспомню эту сцену с безнадежным сожалением. Но не стоит злоупотреблять дурным предчувствием; хочется верить, что я не доживу до потери тех, кто дорог мне больше жизни».

Пребывая в меланхолическом настроении, Сен-Обер попросил Эмили принести лютню и порадовать их искусной игрой. Однако, подойдя к рыбацкой хижине, она с удивлением услышала, как кто-то с глубоким чувством исполняет грустную выразительную мелодию. Эмили слушала в полном молчании, застыв на месте, чтобы ни единым движением не нарушить покой исполнителя и не помешать плавному течению музыкальной фразы. Вокруг стояла тишина, никого не было видно. Эмили слушала до тех пор, пока удивление и восторг не сменились робостью. Вспомнив о начертанном на стене сонете, она не знала, как следует поступить: переступить порог или незаметно удалиться.

Пока она раздумывала, музыка стихла. Собравшись с духом, Эмили вошла в хижину и обнаружила ее пустой! Лютня лежала на столе, в комнате царил порядок, и она начала думать, что слышала звуки другого инструмента, пока не вспомнила, что, уходя из хижины вместе с родителями, оставила лютню на подоконнике. Сама не зная почему, Эмили встревожилась. Меланхолия сумерек и глубокая тишина, нарушаемая лишь легким шелестом листьев, обострили игру воображения. Эмили захотела немедленно уйти, однако внезапно обессилела и присела отдохнуть. Пытаясь собраться с духом, она неожиданно заметила стихи на стене и вздрогнула, словно встретила незнакомца, но поборола тревогу и подошла к окну. Теперь стало очевидно, что к прошлым строкам добавились новые, где фигурировало ее имя.

И хотя больше не приходилось гадать, кому посвящены стихи, оставалось неясным, кто их написал. Размышляя, Эмили услышала на улице шаги и, в испуге схватив лютню, поспешила прочь. Родителей она нашла на вьющейся по краю долины тропинке.

Поднявшись на затененную высокими деревьями зеленую вершину, все трое устроились на траве. Пока мадам и месье Сен-Обер наслаждались живописным видом бескрайней долины Гаскони и вдыхали сладкий аромат цветов и трав, Эмили со свойственной ей деликатностью спела несколько их любимых арий.

Музыка и беседа задержали семью в этом благословенном месте до захода солнца, когда паруса на Гаронне превратились в тени, а все вокруг погрузилось во мрак — печальный, однако приятный. Только тогда Сен-Обер, его жена и дочь с сожалением покинули чудесный уголок. Увы! Мадам Сен-Обер знала, что покидает любимое место навсегда.

Подойдя к рыбацкой хижине, она не обнаружила на руке браслета и вспомнила, что после обеда, отправляясь на прогулку, сняла его и положила на стол. Однако после долгих поисков, в которых Эмили приняла самое активное участие, пришлось смириться с потерей. Ценность браслету придавал миниатюрный портрет дочери, написанный всего несколько месяцев назад и отличавшийся поразительным сходством. Убедившись, что браслет действительно исчез, Эмили покраснела и задумалась. Звуки лютни и новые строки на стене свидетельствовали, что в хижине кто-то побывал. Скорее всего музыкант, поэт и вор были одним лицом. И хотя звучавшая музыка, стихотворные строки и исчезнувший браслет могли быть простым стечением обстоятельств, Эмили вовсе не собиралась сообщать об этом родителям, твердо решив больше никогда не приходить в хижину без отца или матушки.

Семья вернулась домой в задумчивости. Эмили вспоминала недавние события. Месье Сен-Обер размышлял о дарованном ему счастье. Мадам сожалела и недоумевала по поводу исчезновения милого сердцу портрета дочери. Возле замка царило необычное оживление: раздавались голоса, между деревьями метались слуги, — и, наконец, появился экипаж. Подойдя ближе, хозяева увидели на лужайке ландо и взмыленных лошадей. Сен-Обер сразу узнал ливреи лакеев шурина, а в гостиной обнаружил месье и мадам Кеснель. Несколько дней назад они выехали из Парижа, а теперь направлялись в свое поместье Эпурвиль всего в десяти милях от Ла-Валле, которое месье Кеснель в свое время купил у месье Сен-Обера. Этот господин доводился мадам Сен-Обер единственным братом, однако семейные связи не подкреплялись родством характеров, а потому общение оставалось редким. Месье Кеснель вращался в высшем обществе, видя смысл жизни в достижении влияния и роскоши. Знание людей и хитрость позволили ему достичь поставленных целей. Неудивительно, что человек подобных взглядов не ценил достоинств месье Сен-Обера, считая простоту и умеренность во всем проявлением слабого интеллекта и ограниченного мировоззрения. Замужество сестры унижало его достоинство: Кеснель полагал, что брачный союз столь близкой родственницы должен служить достижению желанного положения в обществе, тем более что некоторые из отвергнутых ею женихов вполне соответствовали подобному требованию. Однако, узнав Сен-Обера, сестра вообразила, что счастье и богатство не одно и то же, и без сомнения пренебрегла вторым ради достижения первого. Трудно сказать, считал ли эти понятия идентичными сам месье Кеснель, однако с готовностью пожертвовал бы желанием сестры ради достижения собственных амбиций, а после свадьбы не постеснялся выразить сестре свое презрение относительно ее выбора. Мадам Сен-Обер скрыла оскорбление от мужа, но впервые в ее сердце вспыхнуло негодование. Хотя самоуважение и соображения благоразумия сдержали ее от выражения своих чувств, впоследствии в ее обращении с братом неизменно присутствовала холодность, которую тот и чувствовал, и понимал.

В собственном браке месье Кеснель не последовал примеру сестры. Его супругой стала богатая итальянка, особа тщеславная и ветреная.

Месье и мадам Кеснель решили переночевать в замке Сен-Оберов, а поскольку места для слуг не хватило, их отправили на постой в соседнюю деревню. Покончив с приветствиями и размещением, месье Кеснель приступил к демонстрации своего ума и блестящего положения в обществе. Давно отойдя от дел, Сен-Обер слушал чванливые рассуждения шурина с терпеливым вниманием, принятым гостем за униженное изумление. И действительно, ведь он в мельчайших подробностях описывал празднества при дворе Генриха III, правда не забывая при этом немного прихвастнуть. Однако, когда месье Кеснель перешел к рассказу о личности герцога Жуайеза, о секретном договоре, который тот замыслил с Портой, и о приеме, оказанном Генриху Наваррскому, месье Сен-Обер пришел к выводу, что гость принадлежит к низшему классу политиков. Судя по важности решаемых вопросов, он никак не мог находиться на том уровне, на который претендовал. Больше того, Сен-Обер даже не счел нужным отвечать на высказанные им суждения, ибо знал, что гость не обладает способностью чувствовать и понимать справедливость.

Тем временем мадам Кеснель выражала хозяйке изумление относительно жизни в столь далеком уголке мира, как она изволила высказаться, и, очевидно желая пробудить зависть, описывала роскошь балов, банкетов и торжественных церемоний в честь бракосочетания герцога Жуайеза с сестрой королевы Маргаритой Лотарингской. Она во всех подробностях повествовала как о тех событиях, которые видела собственными глазами, так и о тех, на которых не присутствовала. Эмили слушала ее с пылким любопытством и, обладая живым воображением, мгновенно представляла в голове яркие картины. А мадам Сен-Обер со слезами на глазах смотрела на мужа и дочь, чувствуя, что, хоть пышность и великолепие способны украсить счастье, только добродетель может его даровать.

— Прошло уже двенадцать лет, Сен-Обер, с тех пор, как я купил ваше фамильное поместье, — заявил месье Кеснель.

— Да, около того, — подавив вздох, подтвердил хозяин.

— И уже пять лет в нем не был, — продолжил гость. — Париж и окрестности — единственное на свете место, где можно жить. Я настолько погружен в политику и так завален делами, что не могу выбраться даже на месяц-другой.

Поскольку Сен-Обер молчал, месье Кеснель продолжил:

— Иногда я пытаюсь понять, как вы, долгое время живший в столице и привыкший к обществу, миритесь с существованием в глуши, где ничего не видите и не слышите: то есть, иными словами, почти не осознаете течения жизни.

— Я живу ради семьи и самого себя, — возразил Сен-Обер. — Сейчас для меня только это и есть счастье, в то время как прежде я знал жизнь.

— Я собираюсь потратить тридцать-сорок тысяч ливров на ремонт, — не заметив слов собеседника, продолжил месье Кеснель. — Планирую следующим летом на пару месяцев пригласить в гости друзей — герцога Дюрфора и маркиза Рамона.

В ответ на вопрос Сен-Обера относительно ремонта гость ответил, что хочет снести все восточное крыло замка и возвести там конюшни.

— Затем построю столовую, гостиную, служебные помещения и комнаты для слуг. Сейчас негде разместить треть моих людей.

— В замке хватало места для всего штата моего отца, — заметил опечаленный намерением шурина Сен-Обер. — А он был далеко не маленьким.

— С тех пор понятия изменились, — возразил месье Кеснель. — То, что тогда считалось приличным стилем жизни, сейчас кажется нестерпимым.

От этих слов покраснел даже выдержанный Сен-Обер, однако вскоре гнев уступил место презрению.

— Территория вокруг замка заросла деревьями. Хочу спилить бóльшую их часть.

— Пилить деревья! — воскликнул хозяин.

— Конечно. Почему нет? Они загораживают вид. Один каштан разросся так, что закрыл ветвями всю южную стену. Он настолько стар, что говорят, будто его дупло вмещает целую дюжину человек. Даже вы с вашим энтузиазмом вряд ли согласитесь, что от такого старого дерева есть польза или красота.

— Боже мой! — воскликнул Сен-Обер. — Неужели вы готовы уничтожить благородный каштан, в течение нескольких веков служивший гордостью поместья! Когда строился нынешний замок, дерево находилось в расцвете сил. В детстве и отрочестве я часто забирался в густую крону и прятался там от дождя. Ни одна капля меня не доставала! А порой я сидел среди ветвей с книгой в руке, то читая, то сквозь листву любуясь пейзажем и закатным солнцем, пока сумерки не заставляли птиц вернуться в свои гнезда. Как часто… Но простите, — остановился Сен-Обер, вспомнив, что говорит с человеком, не способным ни понять, ни допустить подобных соображений. — Я рассуждаю о временах и чувствах столь же старомодных, как жалость, побуждающая меня сохранить почтенное дерево.

— Дерево непременно будет уничтожено, — заявил месье Кеснель. — Я оставлю на аллее несколько каштанов, а среди них посажу ломбардские тополя. Мадам Кеснель любит тополя и постоянно рассказывает, как они украшают виллу ее дядюшки недалеко от Венеции.

— Но ведь это на берегах Бренты! — горячо воскликнул Сен-Обер. — Там тополя с их похожими на шпили кронами сочетаются с пиниями и кипарисами на фоне легких элегантных портиков и колоннад. Но среди обширных лесов, возле готического особняка…

— Что ж, дорогой Сен-Обер, — перебил его месье Кеснель, — я не собираюсь с вами спорить. Прежде чем мы сможем о чем-то договориться, вам следует вернуться в Париж. И кстати о Венеции: вполне возможно, что следующим летом мне придется туда отправиться. Обстоятельства складываются так, что я могу завладеть этой виллой, которую называют самой очаровательной на свете. В таком случае я отложу ремонт на год и проведу некоторое время в Италии.

Эмили удивили его слова об отъезде за границу, так как несколько минут назад месье Кеснель утверждал о необходимости постоянного присутствия в Париже и невозможности вырваться в деревню хотя бы на месяц. Однако Сен-Обер хорошо знал самовлюбленность собеседника и не считал его заявление странным. А главное, перенос ремонта замка на неопределенное время означал, что он может и вовсе не состояться.

Прежде чем удалиться на ночь, месье Кеснель пожелал побеседовать с хозяином наедине, и они перешли в другую комнату, где провели долгое время. Тема их разговора осталась неизвестной, но, вернувшись в гостиную, Сен-Обер выглядел взволнованным и опечаленным, чем глубоко встревожил супругу. Она хотела узнать причину огорчения, однако в силу природной деликатности сдержалась: если бы Сен-Обер счел нужным посвятить ее в свои дела, то не стал бы дожидаться расспросов.

На следующий день, перед отъездом, месье Кеснель снова уединился с хозяином.

После обеда по прохладе гости отправились в Эпурвиль, настойчиво пригласив хозяев посетить их поместье. Впрочем, приглашение было продиктовано скорее тщеславным стремлением продемонстрировать роскошь собственной жизни, чем желанием доставить удовольствие родственникам.

Проводив месье и мадам Кеснель, Эмили с радостью вернулась к привычным занятиям: к чтению книг, прогулкам, беседам с отцом и матушкой, не меньше дочери довольным освобождением от заносчивых и легкомысленных родственников.

Сославшись на нездоровье, мадам отказалась от обычной прогулки, и отец с дочерью отправились вдвоем.

Они пошли в сторону гор, собираясь навестить старых подопечных месье Сен-Обера, которых, несмотря на скромный достаток, он поддерживал материально.

Терпеливо выслушав жалобы одних, утешив в печали других и порадовав всех сочувствием и доброй улыбкой, Сен-Обер вместе с дочерью отправился в обратный путь через лес,

Где,

Как сказывают старики,

В вечерней тьме лесной народ

Проводит славно время^[1].

— Вечерний лес всегда доставляет радость, — признался Сен-Обер, умиротворенный от осознания оказанной помощи беднякам и оттого особенно настроенный на восприятие красоты. — Помню, как в юности темнота вызывала у меня тысячи волшебных видений и романтических образов. Да и сейчас еще я не избавился от того возвышенного энтузиазма, который рождает поэтические мечты. Я могу разгуливать в глубоких сумерках, вглядываться в темноту и с трепетным восторгом вслушиваться в мистическое бормотание леса.

— Ах, дорогой отец! — со слезами воскликнула Эмили. — Как точно вы описали чувства, которые часто испытываю и я. Но я и не предполагала, что кто-то еще способен на подобные переживания! Однако прислушайтесь! Вот ветер шелестит в вершинах деревьев и замирает. Как торжественна тишина! И снова ветер! Он напоминает голос сверхъестественного существа — духа леса, хозяина ночи. Но что там за свет? Пропал… и снова появился возле корней большого каштана. Смотрите, отец!

— Ты так любишь природу и не узнала светлячков? — улыбнулся Сен-Обер и весело продолжил: — Но пойдем дальше. Возможно, мы встретим фей. Феи и светлячки часто появляются вместе: одни делятся своим светом, а другие взамен дарят музыку и танцы. Ты не замечаешь движения?

Эмили рассмеялась:

— Дорогой папа, поскольку вы заметили эту дружбу, должна признаться, что опередила вас. И даже почти готова прочитать поэтические строки, однажды родившиеся в этом самом лесу.

— Нет, — возразил месье Сен-Обер, — отбрось нерешительность и посвяти в свое откровение. Давай услышим, какие причуды создала твоя фантазия. Если она поделилась с тобой магией, то незачем завидовать феям.

— Если стихотворение достаточно сильное, чтобы очаровать вас, то я не стану им завидовать, — ответила Эмили и принялась декламировать:

Светлячок

Как приятно в свежем лесу

Ранним вечером после дождя,

Когда ласточки кружат вовсю

И лучи сквозь листву глядят.

Но приятней еще, поверь,

Когда солнце уходит спать.

Феи нежные в сумерки дверь

Любят легкой рукой открывать.

Под музыку леса кружатся толпой,

Встречая приход луны.

Луга и долины дарят покой,

Серебряным светом полны.

Песнь соловьиная грустно звучит

В полночи час одинокий.

Голос певца по округе летит,

Феи внимают зароку.

Когда в небесной вышине

Холодная звезда мерцает,

А ненадежная луна

Бездонный свод свой покидает,

Я освещаю все вокруг

Сияньем бледным, но живым.

Веселых фей игривый друг,

Готов помочь гостям ночным.

Но озорницы мне мешают

И путников с пути сбивают.

Кричат отчаянно, пугают,

Уйти с тропинки заставляют!

Потом встают в просторный круг.

Под песню скрипки, лютни шелест

И тамбурина ровный стук

Встречают танцем утра свежесть.

Вот несколько влюбленных пар

Скрываются от королевы фей.

Я им помог найти нектар,

Что власти царственной сильней.

Теперь, желая наказать,

Она таит оркестра звуки.

Волшебный жезл спешит поднять,

Чтоб власть над музыкой взять в руки.

Ах, если б у меня был тот цветок,

Нектар которого от рабства избавляет,

Давно бы я покинул сей чертог,

И путникам помог, что в темноте блуждают.

Но скоро звездный луч и бледный луч луны

Покинут лес, и тьма восторжествует.

Тогда взгрустнется феям до поры.

Пусть позовут меня, и свет верну я.

Что бы ни подумал месье Сен-Обер о стансах, он не лишил дочь радости поверить, что всецело их одобряет, а похвалив, погрузился в раздумья. Путь продолжился в молчании.

Где слабый ненадежный луч

Упал на все вокруг

И взору даровал

Неясную картину:

Лесные дали, села и ручьи,

Вершины гор и скалы

Слились в туманной дымке^[2].

Сен-Обер не произнес ни единого слова до самого дома. Мадам Сен-Обер уже удалилась в свою комнату. Слабость и уныние, угнетавшие ее в последнее время, после отъезда гостей вернулись с новой силой. На следующий день появились симптомы лихорадки. Сен-Обер послал за доктором, и тот постановил, что это та же болезнь, которую недавно перенес супруг. Мадам заразилась, ухаживая за мужем, а организм оказался не способен немедленно подавить инфекцию. Беспокоясь за жену, Сен-Обер оставил доктора в доме. Вспомнилась недавняя прогулка с семьей в рыбацкую хижину и мимолетное, но тяжелое предчувствие фатальности болезни. Однако он скрыл печальные мысли и от жены, и от дочери, которую поддержал заверениями, что ее рвение в уходе за матушкой принесет пользу. Доктор на все расспросы отвечал, что исход болезни зависит от многих обстоятельств, ему неведомых. Сама же мадам Сен-Обер уже поняла приближение конца, что читалось по ее глазам. Она часто устремляла нежный печальный взгляд на встревоженного мужа и испуганную дочь, словно предчувствуя ожидавшее их горе и желая сказать, что, расставаясь с жизнью, жалеет только о причиненных им страданиях. На седьмой день наступил кризис. Доктор заметно помрачнел, и это не укрылось от больной. Когда семья ненадолго покинула комнату, мадам воспользовалась моментом и призналась, что ощущает приближение конца.

— Не пытайтесь меня обмануть. Я знаю, что долго не протяну, и готова спокойно встретить смерть. Я давно готова. Поскольку жить мне осталось недолго, не поддавайтесь ложному сочувствию и не тешьте близких фальшивыми надеждами. От этого грядущее страдание станет еще тяжелее. Я постараюсь собственным примером научить их покорности.

Доктор последовал ее завету и довольно резко заявил супругу, что надежды нет. Услышав правду, Сен-Обер не нашел сил стоически принять известие, однако, заботясь о покое жены, старался владеть собой в ее присутствии. Эмили поначалу поддалась горю, но потом в душе появилась надежда на выздоровление матушки, и эта надежда упрямо поддерживала ее до последнего часа.

Во время болезни мадам Сен-Обер терпеливо переносила все страдания. Мысли о постоянном присутствии Бога и вера в высший мир придавали ей сил, однако не могли целиком подавить горечь от расставания с любимыми. В последние часы жизни мадам много беседовала с мужем и дочерью о потусторонней жизни, затрагивая и другие философские темы. Безусловное смирение жены, твердая надежда на встречу в будущей жизни с теми, кого покидала в жизни этой, постоянные усилия скрыть печаль от предстоящей разлуки часто заставляли Сен-Обера выходить из комнаты, чтобы справиться с чувствами. Дав волю слезам, он осушал глаза и возвращался с наигранным спокойствием, лишь углублявшим горе.

Никогда еще Эмили с такой ясностью не ощущала важность умения владеть собой, как в эти печальные моменты. Однако, когда настал конец, она сломалась под тяжестью горестных переживаний, понимая, что все это время держалась только за счет надежды и стойкости духа. А Сен-Обер слишком страдал сам, чтобы поддерживать дочь.

Примечания

1

Томсон Джеймс (1700–1748). Времена года. — Здесь и далее примеч. ред.

2

Томсон Джеймс (1700–1748). Времена года.