Чёрный Яр, 13

Анна Осьмак, 2022

В маленьком городке творится неладное: странные смерти и исчезновения людей. Никто не может дать сколько-нибудь вразумительного объяснения происходящему.Местные вспоминают старые легенды, сочиняют новые диковатые версии и изо всех сил стремятся избегать то испокон веков проклятое место, где концентрируются загадочные события.Но однажды судьба сводит на этом месте людей – случайных, непохожих, преследующих разные цели – и события вдруг начинают развиваться стремительно.Все узнают тайну Чёрного Яра. Не всем она понравится…

Alea iacta est, —

Жребий брошен, —

так сказал Юлий Цезарь

при переходе пограничной реки Рубикон

на севере Апеннинского полуострова.

— Э! Хорошист! — Кащук высунул в окно «лексуса» большую круглую голову и сплюнул в жидкую грязь обочины. — Где в вашем мухосранске улица Заовражная?

«Хорошист», до того задумчиво бродивший в глубокой луже, вздрогнул и настороженно покосился на раздражённый оклик. Разговаривать с незнакомыми нельзя — ясен пень. Мама говорит, если какой мужик из машины позовёт — беги со всех ног. Пацан шмыгнул носом, подтянул огромный ранец с ядовитыми спайдерменовскими мотивами и уставился себе под ноги. Холодная вешняя вода с ледяной шугой опасно колыхалась почти вровень с краем новых резиновых сапог — как тут бежать? Наберёшь в сапоги — мамка разорётся…

— Тьфу, ёптыть! — Кащук раздражённо втянул голову в салон, постучал пальцем по экрану зависшего навигатора и вновь вынырнул. — Чего молчишь, курымушка? У вас, б, что — деревня идиотов?

Пацан испуганно захлопал глазами.

«Лексус», словно ледокол, двинул дальше — левыми колёсами по расплывающейся обочине, правыми рассекая серую, безмятежную прежде гладь. Поднятые волны обрушились в сапоги, впитываясь в вязаные носки и школьные брюки.

— Какая удача, — рассудил владелец сапог. — Алеа якта эст.

Теперь вполне, без угрызений совести, можно было поиграть и в атомную подводную лодку, и в кораблекрушение…

Нужная Кащуку улица в путаных лабиринтах Старого города нашлась внезапно. Переваливаясь по колдобинам переулка Степана Разина «лексус» просто выполз на благословенную брусчатку Заовражной и замер, урча. Он спокойно выжидал, пока его холеричный хозяин, проклиная все овраги и буераки в округе, определится — в какую сторону свернуть. В этот раз угадал, крутанув руль влево. Вскоре Кащук уже притулил машину почти вплотную к массивным воротам в облупившейся рыжей краске. Оглянулся в поисках калитки — и не нашёл. Не было и палисадника у по-старинному не огороженной стены дома. Двустворчатые узкие двери на ней, подпёртые одноступенчатым приступочком вместо крыльца, вели в дом прямо с улицы. Одна из створок гостеприимно поскрипывала, провиснув на петлях.

Заезжий гость энергично обхлопал карманы, проверяя наличие бумажника, ключей, телефона… После брезгливо оглядел безлюдные окрестности, тёмные окна и, бодро перебирая крепкими короткими ножками в брендовых джинсах, направился ко входу.

— Э! Есть кто? — заорал он в сумрак за дверью.

Погрохотал кулаком в гулкое старое дерево. Створка откликнулась железным бряцанием допотопных крючков и запоров. А дом ответил тишиной склепа. Ещё более тёмной и густой, нежели тишина и сумерки пустынной улицы.

Кащук снова погрохотал дверью. Потом попрыгал под высокими окнами, без всякого успеха стараясь в них заглянуть. Отдав таким образом дань положенной прелюдии, его деятельная натура протиснулась в узкую дверь.

В жидком свете подпотолочных оконцев он вскарабкался по скрипучей крутой лестнице с высокими ступенями, толкнул с усилием пудовую, обитую лохматым дерматином дверь и сморщился от ударившего в нос смрада.

— Вот засрался козёл… — буркнул он и натянул на нос ворот водолазки.

Из глубины дома сочилась желтоватая электрическая дымка. Уверенно впечатывая в протёртые до дыр половики уличную грязь, гость зашагал на свет. Он нашёл его в одной из дальних комнат. В виде горящей лампочки облезлого жёлтого торшера и мерцающего экрана телевизора.

В телевизоре бегали человечки на зелёном фоне, и надрывался осипший комментатор. Старался он, правда, напрасно. Мужик, развалившийся в дешёвом плюшевом кресле перед экраном, был безусловно мёртв. И мёртв, должно быть, не первый день.

Кащук огляделся в поисках выключателя. Пыльная люстра под потолком загорелась медленно, словно нехотя, замигала тусклой лампочкой. Он обошёл вокруг кресла, склонился над покойником, разглядывая, и ошарашено потрогал пальцем оперение торчащей из солнечного сплетения… стрелы.

* * *

Женька отчаянно скучала. Впрочем, как обычно. Как каждый будний день своего конторского заточения. Её тяготили и обычная вдохновенная утренняя суета отдела, и бодрая карусель бумажек, и дежурные жалобы на «колоссальный объём работы», и искренний интерес коллег к конторским сплетням, а паче того — к обсуждению распродаж.

В мониторе мерцала экселевская таблица, а по ладони деловито семенила божья коровка. Откуда она здесь? За плинтусом, может, зимовала? Теперь почуяла весну, а вместе с ней неодолимую потребность бежать по своим коровьим делам…

Женька подставила ей запястье другой руки, та послушно перебежала на него, щекоча лапками. Добравшись до вершины безымянного пальца, остановилась в раздумье, выставив концы тонких крылышек из-под горошковой брони.

— Женечка, дорогая, придётся тебе переделать эти приказы. Что ж ты написала, посмотри, Козлову «ио» вместо «врио»!

— Не один хер? — осведомилась Женька хмуро.

— Милая моя, — искреннее удивление обозначилось на строгом остром лице. — В нашем деле не может быть мелочей. И подобных недочётов! У нас очень ответственная работа и мы должны относиться к ней должным образом.

Женька пересадила коровку на огромный лопух корявой монстеры.

— Ответственная работа, Ирина Варфоломеевна, у хирургов. И у бортинженеров космических кораблей, — она резким движением придвинула клавиатуру, — а бессмысленная деятельность, подобная нашей, имеет одну цель и один в итоге результат — приближение тепловой смерти вселенной.

— Ну вот что, Женя, — раздался голос от соседнего стола. Начальница отдела воззрилась на диссидентствующую подчинённую поверх лекторских очков. — Хватит демагогии. За эту деятельность ты зарплату получаешь. Поэтому, будь добра, отнесись к своим обязанностям со всей ответственностью. И пиететом! — она раскрыла толстую папку с видимым предвкушением рабочего наслаждения. А после, не глядя на Женьку, припечатала самым, на её взгляд, страшным из возможных проклятий: — С таким отношением, знаешь ли, ты никогда не поднимешься по карьерной лестнице выше технического специалиста.

Женька насупилась и защёлкала мышкой. Её рецессивного инстинкта самосохранения хватало на то, чтобы не пререкаться с начальством. Хотя очень хотелось.

Подумаешь! — хотелось фыркнуть Женьке. — Да я меньше всего на свете мечтаю делать карьеру на жалком поприще офисного планктона! Я сплю и вижу — бежать отсюда! Бежать так далеко и долго, чтоб и не вспомнить потом о похороненных в вашей унылой конторе пяти годах моей бесценной жизни!

Бежать… Как часто и горячо мечтала она об этом, взвешивая свои возможности, раздираемая противоречивыми стремлениями — и не находила сил на это безумство. Она ненавидела себя за это и жалела, она оправдывала себя и обвиняла… Женька давно мучилась на этом распутье. Мучилась и в неустроенности личной жизни. Ещё немного, — говорила она себе, — ещё немного — и решимость моя вырастет, вызреет, удобренная безысходностью. Её станет так много, что наполнит она меня по самые уши, она будет так крепка, что ей можно будет гвозди гнуть. И вот тогда…

Но время шло. А с решимостью по-прежнему был полный тухляк…

— Женечка, — Варфоломеевна доверительно склонилась к ней, изобразив на лице глубочайшее участие, — я вот думаю… Если работа эта тебе так мммм… неприятна, может, стоит попробовать себя в другой сфере, той, что тебе ближе? Ты же раньше занималась каким-то творчеством вроде? Ты молода ещё, не поздно рискнуть и всё поменять.

— Не могу, Ирина Варфоломеевна, — не отвлекаясь от правки приказа откликнулась Женька, — кандалы жмут.

— Что же это? Честное купеческое слово? — хохотнула довольная своим остроумием коллега.

— Ипотека.

От приоткрывшейся двери пахнуло крепким парфюмом, стоимостью более двух Женькиных месячных зарплат. В этом, в общем-то, и была его основная и единственная прелесть. Вслед за парфюмом на пороге возник стильный деловой look в безупречных локонах. Look звали Вероникой.

— Дамы, — заявила она, — шеф передумал ехать не чествование мелиораторов. Делайте приказ об отмене приказа о выделении сувенирки.

— Женя! Ты услышала? — строго осведомилась начальница.

Женя вздохнула и закрыла окно с недоправленным документом. Всё, как обычно: сначала ты выполняешь глупое поручение, потом ненужное распоряжение, потом бессмысленное требование — и так весь день. И каждый день. Изо дня в день. А дни складываюся в недели и месяцы. В годы. И у этих лет появляется привкус пресной паровой диеты язвенника…

Закрытый документ обнажил рабочий стол с анимированной заставкой суетливого курятника.

— Нравится? — спросила Женька заглянувшую ей через плечо Веронику.

— Ну… — растерялась та, — как бы… Неожиданный выбор. Куры… Я вообще-то щенков люблю. У меня на заставках всегда такие милые щеночки. Сейчас няшного чихуахуа поставила — такой пуся! Хочу себе купить. Даже в список покупок внесла. После зимних сапог. Думаю, его же надо после, чтобы под цвет. А то если сейчас, непонятно какого брать.

— Безусловно, — согласилась Женька. — Завидую твоему чувству стиля.

Вероника улыбнулась ей снисходительно.

— А куры… — пожала плечами. — Тоже хочешь завести что ли? — на её взгляд, она очень тонко подковырнула эту странную Женьку.

— Нет, — ехидно ухмыльнулась та, — курятника мне и здесь хватает, — и покосилась на коллег, со злым удовлетворением замечая, как нахмурилась начальница и поджала тонкие губы Варфоломеевна.

* * *

— Слушай, братан, — Кащук навалился на стол локтем, стараясь придвинуться как можно ближе к собеседнику — лицо к лицу — так, ему казалось, степень доверительности будет безусловной. — Ты же понимаешь…

— Какой я вам братан? — поморщился маленький, тщедушный следователь. Он нахмурил рыжие, почти невидимые на розовом лице брови. Вся эта пастель не смягчала общего неприятного впечатления: большой крючковатый нос придавал узкому лицу нечто хищное, а бесцветные глазки смотрели на мир холодно и настороженно. — Обращайтесь по форме…

— А! Усёк, — примиряюще-успокаивающе Кащук выставил перед собой короткопалые руки. — Не дурак. Ты ж понимаешь, гражданин следователь, что я тут не при делах. Дядьку этого замочили за херову кучу времени до того, как я у него засветился. Так?

— Может и так. Только это ничего не доказывает, — служитель закона откинулся на спинку кресла, не оценив стремления к доверительности. — Что вам мешало убить его три дня назад, а сегодня вернуться за чем-нибудь?

— Ёптыть! Зачем?

— Вам виднее, гражданин. Что вы искали в ящиках серванта? И участковый, и гражданка Тырлыковская подтверждают, что застали вас за этим занятием.

— Застали?! Пусть докажут! Застали они… Ни хрена они не видели! Ничего я там не искал! Ты слышь чё, — если я у вас под подозрением, то эту мымру Тырлыковскую тоже в список подозреваемых вноси, гражданин следователь! Она ещё раньше меня в доме была. Может, укокошила соседа, потом выждала три дня и понеслась за участковым, дура. Чего смотришь? Вноси-вноси, говорю тебе!

— Успокойтесь, гражданин! — розовое лицо следователя побагровело. Видимо, профессиональная выдержка по молодости лет давалась ему непросто. — Я не нуждаюсь в ваших советах по ведению дела! Кого подозревать — решат факты. Сейчас мы разбираемся конкретно с вами. Ответьте, пожалуйста, откуда вы знаете убитого и что делали в его доме?

— Откуда знаю? Да я этого мудака впервые увидел уже дохлым! Кореш попросил заехать. Узнал, что я буду в вашем мух… городе, заедь, говорит, к дядьке моему, передачку завези… Обычное дело, б…

— Обычное, — согласился следователь. — Зачем вы в город приехали?

— Так это… У вас тут нефтебаза и порт демонтируются. Ну, типа, фирма моя выиграла конкурс на демонтаж. Вот, привёз договора… ну, и вообще…

— Документы покажите.

Кащук как-то нервно дёрнул углом рта, потёр ладони о джинсы и полез в сумку для ноутбука. Выудил оттуда папку.

— «Санрайсойлстрой Лимитед АСК инжиниринг», — продиктовал себе следователь, записывая название на полях косо торчащего из-под клавиатуры документа. — Проверим…

— Проверяйте, ага, — буркнул Кащук. — Чего думаешь там нарыть? Фирму по устранению деревенских дядек?

— Что нарою — всё моё, — так же буркнул его оппонент, но тут же опомнился и вновь постарался придать своему узкому лицу выражение нейтральное и суровое. — Как зовут вашего друга, племянника убитого?

— Да, б, чего я у него — паспорт спрашивал?

— Вы не знаете как зовут ВАШЕГО ДРУГА? — с нажимом уточнил полицейский.

Кащук заёрзал:

— Да не друг он, приятель, так…Серёга что ли. Фамилию не спрашивай, не знаю.

— На передачу я могу взглянуть?

Смуглое, хомячье лицо допрашиваемого совсем поскучнело. Без всякой надежды на избавление он кинул взгляд за зарешеченное окно, потом с тоской посмотрел на дверь. Дверь вздрогнула от толчка и распахнулась.

Спасение вползло в кабинет, переваливаясь по-утиному на искривлённых артрозом ногах. Габариты необъятной тётки заполонили маленький кабинет, а её фырканье, фуханье и сиплое, одышливое дыхание заглушили все посторонние звуки.

— Пока… отэт… к вам залезешь… на этажи… фуххххх… Ступеньки-то высокие… ох, батюшки… Пока залезешь, пока, отэт, найдёшь… Где, говорю, Гриша, который следователь? Тот, внизу-то солдатик, раскричался — пропуск, грит, какой-то… Я ему говорю: тю! будешь на бабку шуметь ещё! Молокосос… Ты, Гриша, разберись, кого вы там под дверью ставите.

— Гражданка Тырлыковская!..

–… Понаставили охраны, запоров понавешали, форточек в дверях понасверлили — что ты прям! УкрАдуть вас, дураков, что ли? Раньше-то, при советской власти, ничего этого не было, любой гражданин мог в милицию прийти с надобностью своей, и порядка…

— Гражданка Тырлыковская!

–… и порядка, Гришенька, было больше. Чего ты на меня покрикиваешь? Я тебе подружка что ли? — тётка распустила узел платка под подбородком, тяжело опустилась на глухо пискнувший стул.

— Гражданка Тырлыковская! — следователь от негодования аж подпрыгнул. — Я не могу вас сейчас принять. Я занят!

Тырлыковская тяжело обернулась всей тушей к Кащуку. Стул задушено завизжал.

— А, этого допрашиваешь? Так я как раз по его же поводу. Видала, Гриша, я его уже у нас.

— Когда?

— Так третьего дни. Отэт повёл его Лексеич, значит, в милицию вашу, а я как затеялась вспоминать — отчего ж мне обличье убивцы этого так знакомо? Сама пирожки стряпаю, а у самой из ума не идёт. И так и сяк думаю, аж из рук всё валится — целу чашку пирожков опрокинула… Ох, грехи наши тяжкие… И как только она, отэт, опрокинулась, я сразу и вспомнила — на рынке его видала! Стоял весь такой деловой, на культяпках своих кривеньких, руки в бруки, семачки плевал…

В белесых глазах следователя загорелся охотничий азарт. Он облизнул губы и кинул быстрый взгляд на Кащука:

— Ты уверена, баб Мань, что это был он?

— Так кому ж ещё быть? Раз говорю он, значит он. У него штаны ещё таки были — с мотнёй, в обтяжечку, мода такая, тьфу! Ну ты знаешь, Гриша, ты молодой…

— Так, значит, ты видела его три дня назад?

— А то! Я уж как шла к тебе и посчитала — точно, в субботу. На базар-то я завсегда в субботу хожу. Да вот и Галька Свыщенко не даст соврать. Котора овощами торгует. Мы с ней ещё штанцы его обсудили-обхаяли…

— Вы в гостинице остановились? — следователь перевёл взгляд на Кащука и нажал на кнопку печати. Принтер загудел. — Вам придётся задержаться в нашем городе до выяснения. Протокол подпишите…

* * *

Обеденное время в конторе казалось столь же унылым, как и рабочее.

— Боже мой, — деланно изумлялись сотрудницы, — неужели уже двенадцать? А я-то заработалась — не заметила. Весь день аки пчела, аки пчела… — и стоически продолжали сидение, перекладывая бумажки, щёлкая мышкой и тайком поглядывая вокруг — ну-ка, кто сдастся первым?

Обычно сдавалась самая молодая и оттого несколько легкомысленно относящаяся к конторским неписанным правилам Танечка Ивонкова. Но когда её вдруг не было на рабочем месте (естественно, по уважительной причине!) или, натрескавшись конфет, она не торопилась к микроволновке, сотрудницы были обречены.

Иногда Женьке становилось их жалко:

— Вы бы поели, — говорила она сочувственно. — Разве можно так надрываться?

— А и правда! — с отчаянной лихостью заявляла тогда Варфоломеевна. — Война войной, а обед по расписанию! — и тётки, зашуршав пакетами, весёлой гурьбой устремлялись разогревать махоточки с домашней снедью.

Но чаще ничего, кроме раздражения, это самоотверженное ханжество у Женьки не вызывало. И она молчала. Если, конечно, оставалась не месте наблюдать тоскующих по такой близкой и, одновременно, такой недоступной котлете коллег. В основном, с трудом дождавшись перерыва, она быстро перекусывала минут за пять до его начала и слетала по лестнице вниз так стремительно, будто за ней гнались карающие архангелы с пылающими мечами.

Гулять, правда, в деловой части города было негде. Приходилось просто нарезать асфальтовые круги вокруг сити-центра. Это было достаточно безрадостно, но всё же лучше, чем оставаться лишний час в ненавистных стенах.

Сегодня апрельская непогода лишила её и этого жалкого развлечения.

Женька стояла у панорамного окна офиса и, грея руки о кружку с чаем, смотрела на беснующийся меж стеклянно-бетонных кубов зданий ветер. Он бился о стены, завывал и стенал, швырял в окно ледяным дождём со снегом, гнал по небу чёрные снеговые тучи.

На душе у Женьки было примерно так же погоже — в ней что-то рыдало и металось.

— Пожалуйста, пожалуйста, — шептала она неведомым и всесильным космическим силам, — вызволите меня отсюда, дайте шанс… — она прерывисто вздохнула и в следующее мгновение вздрогнула от завибрировавшего в кармане телефона.

Звонил отец. Женька снова вздохнула.

— Мисюсь! — услышала она знакомый голос. — Как дела? Хорошо? Ну и хорошо. Как Вовчик? Не нашёл работу?

— Пап, ты как? Хочу зайти к тебе в субботу..

— Заходи, конечно… — голос скис, — если это необходимо… Видишь ли, я сейчас работаю над новой книгой — такое вдохновение, не представляешь! Не могу остановиться!

— Ладно, ладно, поняла. Зайду в следующий раз.

— Ага, как хочешь. Но если надо, ты, конечно, приходи в субботу. Не думай, что я тебе там намекаю, или ещё что… Видеть тебя для меня — всегда радость. Давай в субботу. Приходи, когда захочешь, это же и твой дом. Правда, угостить тебя мне будет нечем. Совершенно забросил хозяйство — жаль тратить время на бытовые хлопоты. Так что хорошо, что у тебя в субботу дела, и ты не сможешь придти. А то, право слово, придёшь — а я тебе даже времени уделить не смогу…

— Ладно, пап, я поняла.

— Я чего сказать-то хотел… Звонил мне давеча этот человек, ну… из агенства. Ну, который дом тёти Фени продаёт — как его беса?..

— Риэлтор?

— Да! Риэлтор из Володарьевска. Непонятно, конечно, почему он звонит мне? Я думал, ты всеми этими вопросами занимаешься… Ты же знаешь, Мисюсь, я в этом ничего не смыслю!

— Не знаю почему, пап. Я оставляла твой телефон, конечно, но на всякий случай, как запасной. Они просят…

— Так вот ты перезвони ему и напомни — по какому номеру звонить положено, — назидательно продекламировал отец. Женька увидела его сейчас, как наяву: воспитательно сдвинутые брови, нервное подёргивание ногой от недовольства вынужденным, хоть и редким, пребыванием в реальности и обсуждением скучных насущных дел.

— Чего он хотел-то?

— Покупатель, что ли, нашёлся… Не понял я. Перезвони ему, доча, сама. Давай, до встречи.

Женька покрутила в руке телефон.

Если нашёлся покупатель — это хорошая новость. Она уж и не надеялась сбыть неожиданное наследство с рук.

Года три назад умерла тётя Феня. Ну как тётя… И, собственно, кому тётя? В длинной родственной линии, ведущей в Володарьеск, Женька всегда путалась. Детей тётя Феня не нажила, но неужели, восклицала её недоумевающая племянница, выскребая последние деньги с кредитной карты, чтобы уплатить налог на наследство, не нашлось у неё родственников поближе? Они и виделись-то всего однажды — на чьей-то шумной многолюдной свадьбе. И бац! — наследство в диких степях нижней Волги. В каком-то задрипозном Володарьевске! Женька не обрадовалась, скорее растерялась — что ей делать теперь с этой обузой?

Вовчик безапелляционно велел продавать:

— Ты что, лохушка! — постучал он ей по лбу костяшкой пальца. — Хоть три копейки выручим — всё деньги. На ипотеку, вон, кинешь… — и понёсся, распушив перья, по своим весёлым делам.

Но даже три копейки никто не давал. Все эти годы в агентстве отвечали скорбными голосами: не то что покупать, посмотреть никто не выразил желания…

Женька набрала риэлтора. В телефоне что-то долго щёлкало, потом приятный женский голос объявил, что абонент не доступен. Наследница сделала ещё пару попыток, греша на плохую связь, потом взглянула на часы и отправилась к рабочему месту.

— Женечка, — протрусила мимо Варфоломеевна, слегка притормозив у её стола, — переделай приказ не на день мелиоратора, а на день воспитателя — шефулечка передумал. И подготовь ещё один об отмене того, что был об отмене предыдущего…

* * *

Григорий Марамыжиков мечтал о головокружительной карьере. Поэтому его жизненный план был расписан поэтапно. Он всегда знал чего хочет, умел добиваться своих целей и питал глубокую внутреннюю убеждённость, что никакая цена не может быть слишком высока для обеспечения его устремлений.

Следователь Володарьевского РОВД никогда не сомневался. Ни в чём — ни в бесконечности вселенной, ни в виновности своих подследственных. Потому что бесплодная тухлая рефлексия — это безусловный тормоз жизненных планов, особенно, если планы эти сверкающи и бескомпромиссны.

Сейчас его жизненный план диктовал завязывать с райотделом, поскольку три года наработки практики после следственной школы, считал следователь Марамыжиков, вполне достаточно для дальнейшего продвижения в область. Очков на репутацию он приобрёл — пахал, как конь. Раскрываемость обеспечил такую, что этим провинциальным сонным мухам и не снилось. Довольно приседал перед начальством и назойливо лез ему в глаза, пока надутые областные полковники не снизошли всемилостивейше заметить. А, заметив, обласкать натужной похвалой и почетной грамотой ко Дню милиции.

— Мне этот сонный Володарьевск, все эти тёти мани, дяди пети его, вся эта местечковость — в печёнках уже сидит, — посетовал как-то Гришка приятелю по следственной школе за бутылкой пива. Вообще-то он не был склонен к откровенничаниям. Но приятель жил в другом городе, и Марамыжиков позволил себе расслабиться. А в Володарьевске молодой карьерист ни с кем не приятельствовал. На всякий случай. — Но, блин, ни связей, ни денег — как пробиться…

— Нормально, — хлопнул его по плечу захмелевший собеседник, — нормально пробьёшься, без связей — вон как землю под собой роешь. Тебе бы сейчас дело погромче, без подводных камней, конечно. Какая-нибудь чистая уголовка. Раскрываешь — и в дамках. Звёздочка и перевод — в кармане.

Гришка махнул рукой:

— Погромче… Это в Володарьевске-то? То цинковый таз украдут, то картошку выкопают. С перспективными делами здесь напряжёнка. Если только, — усмехнулся он, — самому организовать…

Приятеля шутка развеселила.

… Гришка теперь вспоминал этот разговор за утренней субботней яичницей и всесторонне взвешивал ниспосланное ему убийство. И преподнесённого на блюдечке подозреваемого. Ничего, дело склеить можно. И в актив записать. Но блин… Не то всё. Не подарит ему раскрытие этого преступления желанного прибытка. Как ни крути…

Он как раз закинул в рот круглый ломоть поджаренной колбасы, когда запиликал телефон. Глянув мельком на высветившуюся на экране фамилию, Марамыжиков приложил трубку к уху, ответив звонившему чавканьем.

— Лопаешь? — осведомился его коллега по следственному отделу. — А мне тут начальство висяк заведомый пытается подогнать, — подождав и не дождавшись проявления интереса или сочувствия к своему бедственному положению, коллега добавил мрачно: — Потеряшку…

— Ну поздравляю, — протолкнув колбасу глотком растворимого кофе, равнодушно отозвался Гришка. — Чё дальше-то?

— Хочу, чтоб ты у меня его забрал.

— Охерел? С какой стати мне тебе благодетельствовать? Я не Армия Спасения…

— Так до кучи! Гриш, послушай, — заторопился собеседник, справедливо опасаясь быть скоропостижно посланным, — послушай сначала, потом отказывайся. Пропал некий Забедняев, служащий риэлторской конторы. Специализировался на недвижимости в Старом городе. В том числе, — эффектная пауза, — в продаже у него значились и дома с Заовражной!

— Ну?

— Гну! Продавал он и дом твоего стрелой убиенного. И пропал в день убийства! Сейчас только установил, начальству не докладывал ещё. А то решишь, что хочу спихнуть на тебя потеряшку втихаря. Решил сначала поговорить.

Марамыжиков в раздумье поскрёб розовый нос. Неожиданное осложнение… В уже, блин, сложившейся версии! Думай теперь куда этого риэлтора втыкать…

— Ну что, берёшь? — нетерпеливо окликнула трубка.

— А что, есть варианты? — Гришка с грохотом швырнул сковородку в кухонную мойку. Всё равно ведь ему спихнут ввиду возможной взаимосвязи!

После плюхнулся на табуретку и уставился на погасший экран телефона. Пока было не понятно, как стоит относиться к этой малоприятной неожиданности в виде новых обстоятельств дела. Единственное, что для Марамыжикова было абсолютно ясно, от потеряшки он не отвертится. А значит, стоит проявить здоровое служебное рвение, которое так приветствует любое начальство.

— Пётр Романыч, это Марамыжиков, да… Хотел бы просить вас отписать мне пропавшего Забедняева… Видите ли в чем дело…

* * *

Домой идти не хотелось.

Домой — это в однокомнатную, малогабаритную квартирку с мутными — сколько их не мой — от пыли окнами, выходящими на грохочущий проспект. С перманентным ремонтом, текущим краном и старым, продавленным, скрипучим диваном. В ней было неуютно и холодно — не столько даже в силу бытовой неустроенности. На её месте зияла чёрная космическая дыра, поглощающая свет. В этих стенах не было главного, ради чего даже подобные скворечники становятся тёплыми гнёздами — не пахло здесь семейным счастьем. Не жили здесь ни любовь, ни дети, ни кошки, ни аквариумные рыбки… Здесь жил Вовчик.

Когда Женька выходила замуж в упоении первой юной влюблённости, под грохот гормонов, она и представить не могла, что за жизнь ждёт ее с развесёлым женихом. Когда брала ипотеку, чтобы начать вить гнездо, в котором со временем мечтала услышать детские голоса, то, конечно, не догадывалась о том, что процентами по кредиту станут не только деньги — в большей степени ей пришлось расплачиваться с банком отказом от самой себя, от свободы, от любимого дела. Процентами стало ярмо унылого конторского рабства.

Если бы только Вовчик был не Вовчик! Если бы он — нет, не зарабатывал! — хотя бы просто приносил в дом какую-нибудь жалкую, но регулярную получку! Может, тогда она отважилась бы бросить контору и… вернуться в мастерскую Сюзанны. Но Вовчик работать не любил.

Ну не любил — это ладно. Мало ли кто не любит работать. Но он не считал это непременной необходимостью. Так, калымил иногда за компанию, если приятели позовут. А после, с чувством беспримерного самоуважения эти деньги пропивал.

— Ик… мею право! — говорил он Женьке обычно заплетающимся языком и, не победив второй ботинок, падал спать прямо в коридоре. В считанные мгновения свербящий храп и тошнотворный запах перегара разносились по тридцати квадратным метрам, заставляя Женьку сжимать кулаки и в очередной раз с безотчётной ненавистью проклинать этого приблудившегося к её жизни чужого человека.

— Убирайся к чёрту! — говорила она ему после бессонной ночи.

— Ага, размечталась, — парировал сонный Вовчик, переползая поутру из коридора на диван. — Я тут, значит, вкалываю в этой хате, краны чиню, обои, вон, поклеил, чтобы ты теперь кобелей своих сюда водила? Да пошла ты на хрен, — и безмятежно засыпал.

Глотая злые слёзы бессилия, Женька наскоро одевалась и мчалась по серым улицам в уныло-томительный конторский день. А улицы… Может, они были не такими уж и серыми. Летом-то уж точно. Может, просто видятся они так, если смотреть вокруг через мутную призму беспросветности.

Прибрела она домой в этот день часам к восьми вечера. И совершенно не удивилась, узнав в фигуре на скамейке вдрызг пьяного Вовчика. Он сидел, нахохлившись, под жёсткими порывами ледяного ветра, глубоко засунув руки в карманы куртки, и кунял носом.

Она остановилась.

— Явилась, сука… — встрепенулся муженёк. — Нашлялась, жопой натрясла? Где таскалась, спрашиваю?

Женька молча вошла в подъезд. Благоверный поволокся следом, спотыкаясь и понося её последними словами.

Лифт не работал.

— Куда ты, шалапень, ключи мои дела? — раздавалось сзади. — Хочешь из дому меня выжить? А вот хрен тебе!

А что, если правда? — мелькнула крамольная мысль. Что, если захлопнуть сейчас дверь у него перед носом? Пусть замёрзнет на улице, утырок. Хотя чего ему, алкашу, сделается… Морозов уже нет…

Она зашла в квартиру и медленно, словно всё ещё решаясь, повернула ключ в замке. Вовчик, доковыляв, подёргал ручку, потыркался недоумённо, а после, взвыв по-звериному, стал ломиться в дверь, осыпая штукатурку. После пяти минут не затихающего буйства стало очевидно, что предел терпения соседей совсем скоро обозначится вызванным нарядом полиции. Внутренне сжавшись, Женька отперла.

Ворвавшись с разбегу в квартиру, Вовчик схватил жену за шкирку и тряхнул. Воротник офисной рубашки остался у него в кулаке. Он недоумённо глянул на свой трофей и брезгливо швырнул тряпку ей в лицо:

— Ещё раз так сделаешь, — прошипел он, пылая пьяным бешенством, — подвешу за ноги, тварь…

… Когда из комнаты, наконец, раздался оглушительный рёв, Женька отлепилась от кухонной стены, у которой, замерев, просидела всё это время. Болела спина, которой Вовчик приложил её о дверной косяк, но ощущалось это как-то далеко и отстранённо. В совершенно ясной и пустой голове тихонько звенело…

Она достала небольшую дорожную сумку и рюкзак, собрала некоторые вещи. Переоделась. Зашнуровала кроссовки. Нашарила в сброшенной на пол мужниной куртке телефон и ключи, которые, конечно же, никуда не пропадали, и, выскользнув в подъезд, спустила их в мусоропровод. После подхватила сумки и заперла дверь. Куда идти — она не имела ни малейшего понятия.

* * *

Высокая, статная старуха в на века сшитом югославском плаще шестидесятых и элегантной фетровой шляпке пересекла улицу наискосок. Подошла к двустворчатой двери, выходящей на улицу. Скептически осмотрела приклеенную на стыке полицейскую «опечатку», попыталась подковырнуть её ногтем за уголок. Официальная бумажка держалась намертво.

Тогда гостья пожала плечами, достала из ридикюля тяжёлую связку ключей, перебрала её неторопливо, ища нужный… Дверь скрипнула и просела на петлях. Бумажка хрустнула, разорвавшись. Старуха протиснулась внутрь и осмотрелась, не изъявляя не малейшего устремления карабкаться по крутым ступеням. Заметив при входе боковую дощатую дверку, она толкнула её и, щёлкнув выключателем, принялась осторожно, держась за стену, спускаться в подвал.

Тусклая, засиженная мухами лампочка помазала мутным светом каменные круглые своды. И завалы рухляди под ними. Визитёрша не проявила к ним интереса. Она двинулась вперёд, удивительно легко и грациозно лавируя меж железными кроватями, цинковыми тазами, дырявыми вёдрами, полусгнившей вязанкой штакетника, мотками ржавой проволоки и прочим хламом.

Подвал оказался неожиданно длинный. Пройдя его до конца и пристально осмотрев гладкую тупиковую стену, женщина нахмурилась, постояла немного в раздумье… Потом, словно что-то вспомнив, развернулась назад, прошла немного, пристально осматривая боковые развилки хламовника… В одну из них она и свернула.

Меж стеллажей с широкими полками, забитыми вещами, природу которых под толстым слоем пыли и паутины едва можно было определить, виднелась дверка. Невысокая и узкая, неприметная, но тяжёлая: обитая клёпаным железом и увешанная засовами со стороны подвала.

Дверь была приоткрыта.

Старуха покачала головой:

— Так я и думала…

Она налегла на неё плечом, с трудом притворив, задвинула тугие засовы и присела отдышаться.

— Что-то я стала сдавать в последний год, — сказала она самой себе и промокнула испарину на лбу вышитым шёлковым платочком.

Неподалёку, под завалами, что-то хрустнуло. Гостья вздрогнула и беспокойно оглянулась.

— Ну хватит, нечего тут рассиживаться…

Она торопливо пробралась назад, щёлкнула выключателем и почти вывалилась из двустворчатых дверей, жадно глотнув утренний воздух. Заперев замок, и совершенно не смутившись потревоженной полицейской охоронкой, нарушительница зашагала вдоль улицы, мелодично постукивая подкованными каблучками винтажных туфель.

— На базарь? — окликнула её копающаяся в палисаднике напротив соседка.

Старуха вздрогнула, поправила нервными длинными пальцами вуалетку на шляпе:

— Доброе утро, Зинаида Семёновна. Вы напугали меня…

Зинаида Семёновна приветливо заулыбалась, продемонстрировав золотые зубы, и прищурилась на удаляющуюся фигуру.

* * *

На железнодорожный вокзал Володарьевска поезд приходил ранним утром. В этот час в здании вокзала было пустынно и гулко. На улице — зябко. Начинал сереть апрельский рассвет, с трудом пробиваясь сквозь низкие тучи, дул сильный степной ветер, давно высушивший весенние лужи и метущий теперь пыльную позёмку.

Женька плотнее запахнула куртку и накинула капюшон. Что теперь?

… Прошлой ночью, когда отчаяние от невозможности безопасно, без потерь развязаться с ненавистным браком навалилось сорокапудовой тяжестью, а жизнь стала казаться удушающе безысходной, когда всем её существом владело только одно стремление — убежать, она совершила необдуманный шаг: пошла на вокзал и взяла билет.

А куда ей было ещё идти?

Стоя ночью в подворотне, беглянка перебирала скудный набор вариантов. К отцу в коммунальную квартиру? То-то он будет рад… Даже думать не хотелось. К подруге? Она, конечно, посочувствует и пустит. И сочувствия её хватит, может, даже на пару-тройку ночей. А дальше? У неё семья, муж, дети… Вряд ли приживалка в маленькой квартирке так уж всех обрадует.

Куда же? Куда податься? Есть ли в целом мире угол, где она может приткнуться? А лучше — спрятаться. От всех. Главное — от ошибок и проблем своей нынешней жизни. Где будет всё другое, все другие, где ничто не напомнит о пережитом. Есть ли?..

Есть, — услужливо подсказало пробившееся сквозь панику и слёзы сознание. От этого открытия Женька аж дышать перестала. Оно встало перед ней во всей своей сияющей простоте и показалось таким заманчивым…

Мимо прогрохотал последний трамвай и судьбоносно распахнул двери на остановке. Женька успела. Торопясь, она заказала и оплатила по дороге электронный билет и, почти зажмурившись, как в омут нырнула в подземные переходы вокзала.

Целые сутки дороги, устроившись в уюте полупустого плацкарта, Женька гнала от себя мысли о последствиях совершённого, о разумности, о своевременности — обо всех тех достойных уважения понятиях, следование которым сделали её жизнь в последние годы столь невыносимой. И вот она на месте…

Холодно, бесприютно, темно и грязно… Не от того ли бежала? Больше всего хотелось сейчас повернуть назад: спрятаться под тёплые своды вокзала, взять обратный билет и вернуться… куда?

Она стиснула зубы и зашагала к машинам с оранжевым светляком на крыше. Их было негусто — пара вокзальных бомбил. «Сейчас обдерут, как липку», — подумалось отстранённо. Но узнавать, искать телефоны местных такси не было ни сил, ни желания.

— Куда поедем? — обрадовался усатый мужик, протягивая широкие лапы к сумке.

— На Заовражную.

Бомбилы переглянулись. Тот, что помоложе, мотнул головой:

— Ну да, на Яру. В Старом городе.

— Туда я не поеду, — усатый решительно засунул руки в карманы и надулся.

Женька вяло удивилась:

— Почему? Далеко что ли?

— Типа того…

— А вы?

Молодой хмыкнул и покачал головой.

— Что же мне делать?

— Подождите, — потеряв к ней интерес, мужики равнодушно отвернулись, — через час автобусы пойдут…

Женька оглянулась вокруг в поисках остановки, благодаря чему и успела вовремя шарахнуться от лихо вкатившей на стоянку, дребезжащей и чихающей, разбитой копейки.

— А вот, кстати, — усатый мотнул головой в сторону новоприбывшего, — спросите у него. Он до денег больно жадный, ни от какого калыма не отказывается. И на яр возит, я слышал… ЗдорОво, Серый, как телега? Не рассыпалась ещё?

Парень, мелкий, щуплый и суетливый, с готовностью схватил Женькину сумку и принялся запихивать её в набитый багажник, где места для неё решительно не находилось. Пришлось выковыривать из багажника ржавый глушитель и заталкивать его на заднее сиденье. Поверх потрёпанных спортивных сумок с шишасто выпирающими боками, запасного колеса, десятка тыкв и бог знает чего ещё. Из багажника был также извлечён металлический трос и водружён поверх глушителя. Сумка влезла.

— Нам далеко? — осторожно пискнула Женька из глубины проваленного кресла и с опаской покосилась на растрёпанные проволочные концы троса. Он подёргивался сзади, как живой, стремясь распрямить упругие кольца — вот подпрыгнет на ухабе, разомкнётся с негромким лязгом и набросится на впереди сидящих…

— Та не… Ща по проспекту децл, через мост — в Старый, а там в горку — с горки разиков пять. И ты на Яру, подруга, — он бодро рухнул в скрипучее водительское кресло. — Музыка не помешает? — и, не дожидаясь ответа, врубил гудящий басами трэп — безусловный фаворит владельцев посаженных на пузо развалюх.

Копейка задрожала старыми немощными членами от могучих вибраций сабвуфера, но удар выдержала стойко. И даже лихо прыгнула с места, застучала, завыла и понеслась, рыча, по пустынным сонным улицам с подмигивающими жёлтым глазом светофорами.

Проспект был как проспект. Как тысячи таких же в тысячах советских городов — четырёхполосная дорога в хороводе безликих длинных восьмиэтажек. Фонари гасли, обгоняя грохочущий шарабан, а окна в бетонных муравейниках, наоборот, загорались тёплыми светляками — люди просыпались в новый серый день.

Женька прикусила губу. Она ведь тоже должна была сейчас зажигать лампочку в окне, с закрытыми глазами варить кофе, судорожно зевая и проклиная судьбу. А не мчаться по улицам незнакомого города далеко на юго-восток от того места, где находится контора, из которой её наверняка уволят за прогулы; где находится банк, которому она должна миллионы денег; где мечется по квартире Вовчик, изыскивая способы вырваться из заточения… Она зажмурилась — как же страшно! И как… легко?…

Вот и мост.

Женька с туристическим восторгом завертела головой. Мост соединял две части города — Новую и Старую — через волжский затон Разгуляй. Слева, вдоль моста, несла свинцовые воды Волга, под мостом полз ранний речной трамвайчик; справа, в глубине Разгуляя, дыбился стрелами подъемных кранов грузовой порт. А впереди…

Миновав мост, «копейка» ворвалась в прошлое. У Женьки в глазах зарябило от краснокирпичных, причудливых фасадов, фигурных башенок, крытых охряной или зелёной жестью крыш, резных решёток, балкончиков и арочных окон полуподвальных лабазов. Закружилась голова от карусели узких кривых улиц, то ныряющих в сырые ложбины, то вползающих на ветреный холм. Ещё немного и Женьку укачало бы, как на американских горках однажды, но, на её счастье, на ближайшем перекрёстке машина сбросила скорость. Водитель, почти улёгшись на руль, огляделся по сторонам и, наддав газу, заложил лихой поворот. Ударил по тормозам и выключил музыку.

Пассажирка от неожиданности клюнула носом в коленки, безропотно отдала вытребованную у неё «штуку» и выбралась из скрежещущей колымаги на нетвёрдых ногах.

Её окутала непривычная тишина. Может, конечно, такой абсолютной она показалась после недавнего грохота музыкальной таратайки… Женька потрясла головой, чтобы прогнать противный звон в ушах и осмотрелась.

Улочка была узкой — двум машинам не разминуться. Зато мощёной. Вытаращив глаза от удивления, прибывшая ковырнула носком кроссовка брусчатку — может, ей кажется? Не мудрено — впотьмах-то. На улочке было как-то особенно сумрачно — то ли от ещё не выползшего над горизонтом солнца, то ли от арки густых ветвей, что сплели над дорогой старые вязы.

Деревянные и кирпичные дома «с низами», причудливыми мезонинами, галерейками, резными балкончиками были неухожены и странны, как старухи в средневековых буфах. Какие-то из них серели седыми стенами, другие щеголяли облупившейся краской. Многие были определённо брошены — с заколоченными ставнями и заросшей травой входом. О некоторых же трудно было сказать определённо — теплится ли в них хозяйская жизнь.

Осторожно и медленно, глазея по сторонам, Женька двинулась по улице. Таксист выбросил её сразу, на перекрёстке, и газанул так ретиво, будто черти его за пятки хватали… Где же номер девять? А вот!

Большой, с подвальными окнами и кружевами под свесом кровли, но, в то же время, нелепый, широкий — он расселся вдоль узкой улочки дутой жабой.

Незваная гостья в нерешительности остановилась — удобно ли будить хозяев в столь ранний час? — и неосознанно передёрнула плечами, почуяв сзади чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, Женька успела заметить, как в доме напротив колыхнулась выцветшая занавеска. По соседству вспыхнул свет в окне, мелькнул чей-то тёмный силуэт.

«Наверняка, — Женька нервно почесала запястье, — здесь живут одни старухи. Им вечно на рассвете не спится. Так что нужная мне Марь Иванна тоже, видать, бродит по дому, пугая местных привидений…»

Она снова повернулась к дому номер девять — и вздрогнула.

— Ох, здрасте…

Материализовавшаяся у калитки тётка ничего не ответила. Она опиралась на грабли, которые под весом могучей туши, казалось, хрупнут сейчас, как спичка, пополам. Толстуха оправила повязанный на голове серый шерстяной платок и упёрлась пухлым кулаком в необъятный, многослойный бок.

— Мне бы Марию Ивановну, — неожиданно сипло выдавила Женька. — Она здесь живёт?

Хозяйка смерила её презрительным взглядом и поджала губы. Разговор клеился плохо.

— А это не вы, случайно? Я Женя Череда, тёти Фени… — Женька осеклась. Кто ж я ей?

— Наследница что ли? — догадалась тётка. — То-то я смотрю… За ключом либо? Ну пошли, пошли, наследница, вручу тебе твоё добро, — она призывно махнула рукой, вразвалку поворачиваясь к калитке, словно тяжелогружёная фура. — Пошли, говорю, не кусаюсь я. У меня уже и тесто под пирожки поспело, щас свеженьких… И чайку… А то пока обживёшься. У тебя, мабуть, и позавтракать нечем…

Женька облегчённо выдохнула и шагнула в калитку.

* * *

Ветер поменялся ещё ночью. Он перестал метаться, окончательно определившись, уселся поудобнее и покрепче, потому как надолго, и задышал в сторону севера, прогоняя холодный циклон. Володарьевцы, выбежавшие из дома поутру в пальто и куртках, ближе к полудню кто с радостью, а кто с раздражением, стали расстёгивать пуговицы и разматывать шарфы. После полудня наступила летняя жара. Под перекинутыми через локоть пальто потели бока, а демисезонные ботинки, казалось, повисли на ногах пудовыми гирями.

— Что за дурацкий климат! — следователь Марамыжиков бросил за окно брезгливый взгляд. — Вчера ещё была зима, сегодня ни с того ни с сего жара нагрянула.

— Резкоконтинентальный… — равнодушно пробасил его коллега, надкусывая бутерброд и одновременно тюкая пальцем по клавиатуре. — Как пишется презумпция или призумпция?

— Свалить бы из этой резкоконтинентальной дыры в Москву, — мечтательно потянул Гришка. Потом захлопнул папку с делом, закинул её в ящик стола. — Я съезжу на Иркутскую. Договорился о встрече с директором риэлторского агентства, в котором потеряшка твой трудился. С Кащуком вроде всё вытанцовывается, но…

— Мой потеряшка? — собеседник поперхнулся бутербродом. — Он был моим, к счастью, так недолго, что я к нему и привязаться не успел.

— Ладно, Сева, не боись, — Гришка, натягивая куртку, кинул на него снисходительный взгляд. — Я его усыновляю.

— Ага, — Сева энергично закивал головой. — Я знал, к кому обратиться. Следователь Марамыжиков готов усыновить всех врагов человечества, дабы их впоследствии примерно наказать. Этакое олицетворённое злое добро…

— Уж не знаю, какое я там добро, мне эти отвлечённые эмпирии неинтересны. Но то, что я вскоре благодаря врагам, как ты выражаешься, человечества получу повышение, а ты всю жизнь в этом захолустье бытовую поножовщину разбирать будешь — к гадалке не ходи.

Сева запихнул остатки бутерброда в рот и вытер пальцы о джинсы:

— Ну-ну… Я здесь буду бытовую поножовщину разбирать, а ты её же, но в столицах. В чём принципиальная разница? В пейзаже за окном кабинета?

— Разница, друг мой недалёкий, в самоидентификации, — Гришкина шея побагровела. — И пейзаж за окном — да! — он тоже определяет нахождение личности на шкале её ценности!!

Сева расхохотался:

— Шкала определения… Чего? Ты в секту личностного роста попал? — Развеселившийся собеседник сделал трагическое лицо и провыл с придыханиями: — Выыыыйди из зооооны комфоооорта… в Москву!.. Тварь ты дрожащая или право имеешшшшшь?..

— Да пошёл ты!..

Гришка хлопнул дверью кабинета и быстро зашагал по коридору.

— Эй! — Сева высунул голову за дверь. — Что там с Кащуком? Ты так и не рассказал. Обиделся что ли? Эй!.. Ну подумаешь, — буркнул уже себе под нос, заныривая обратно, — пофилософствовали немного на житейские темы… Чего психовать-то сразу?

«Жалкий, тупой, ублюдочный идиот! — билось в голове Гришки пульсом праведного возмущения. — Таким, как он, ничего не надо, кроме пива и футбола по телеку! Быдло! А ведь тоже, небось, считает, что он прав, тоже, вон, основу подводит под свою инертность, под свою лень, под своё раздолбайство! Такие, мало того, что сами из себя ничего не представляют, всегда рады обгадить чужие устремления!..»

Злость на этого вальяжного, смешливого, большого, как медведь, и такого непохожего на него самого человека, жгла Марамыжикова всю дорогу до машины и ещё половину пути к месту назначения. Потом Гришка взял себя в руки, с помощью давно испытанной медитативной практики заставил мозг успокоиться и переключиться. Итак…

Что мы имеем?

С Кащуком, действительно, вроде бы всё вытанцовывается. Но… Всё да не всё. Для задержания не хватает прямых улик. Да, он был в Володарьевске в день убийства. Да, его застали спустя трое суток на месте ранее совершённого преступления. Да, делишки его небезупречны: как выяснилось, он подставной директор фирмочки-однодневки. Из разряда тех, что создаются без всяких активов для участия в тендерах на строительные подряды. Обозначая заведомо невыполнимые для реальных подрядчиков цены и сроки, тендер демпингисты выигрывают. Для того, чтобы тут же, по перечислении средств, оформить субподряд на таких же «леваков» и тихонько слиться.

Что он искал в ящиках комода убитого — тоже догадаться несложно. Убитый фарцевал самопальной марихуаной. А, может, чем и потяжелее. За тем гостюшка туда и попёрся по чьей-то рекомендации, а вовсе не с посылкой для дядюшки. Да, догадаться можно. Возможно ли доказать?..

А самое противное в этом деле — Марамыжиков поморщился и раздражённо газанул на светофоре — это, етить его, орудие убийства.

Стрела. Почему? Откуда? Что за извращение? Какой-то обкурившийся торчок воткнул её в своего дилера, отказавшегося отсыпать в долг? Но почему стрела? Где он её надыбал? Хотя ладно, это средневековое оружие, конечно, никакой не дефицит, при желании купить не проблема. И применение его если не понять, то объяснить можно, но… Тут подгадил шеф.

Он вызвал из области эксперта-криминалиста ввиду отсутствия местного. Тот и расстарался. Записал (чтоб ему икалось!) в протоколе осмотра, что володарьевский дядька был не заколот стрелой — стрела была пущена с дальнего расстояния!

— В смысле? — тупо осведомился Марамыжиков.

— В коромысле, — эксперт бойко строчил протокол. — Полагаю, выстрел был произведён из лука. Не из катапульты же… Ищите местных робингудов. У кого лук, арбалеты, может, зарегины… И не обязательно наркуш. Это может быть месть родственников невинно загубленных наркотиками жертв. На бандитские разборки не похоже.. И, вообще, думай. Ты ж следак, не я…

Гришка постарался припомнить комнату с телевизором.

— А не могли тело притащить сюда?

Криминалист-змей уверенно покачал головой:

— Маловероятно. Ни следов волочения, ни смещения стрелы относительно первоначальной раны… Одежда испачкана кровью в соответствии с положением тела, в котором оно было найдено.

Чёрт, чёрт, чёрт…

— А с какого расстояния стреляли?

— Слушай, я не большой специалист в подобном оружии — до сих пор сталкиваться не доводилось. Фиг его знает — что за лук, какова его дальнобойность — надо изучать. Одно могу сказать: стрела вошла в тело на излёте, то есть стреляли за много метров от цели.

— Вы хотите сказать, что сделать такой выстрел в пределах этой комнаты или даже из соседней — невозможно?

— Э, нет, товарищ следователь! Я ничего не хочу сказать. Делать выводы — ваша работа…

… Из всего этого винегрета безумных фактов выводы делаться не хотели. Не рождались. Не вымучивались.

Если бы не дурацкая экспертиза! Потерять бы этот протокол нахрен!

Задумавшись, Марамыжиков не заметил, как доехал и припарковался у бывшего Дома быта, где теперь снимали каморки всевозможные фирмочки и маникюрши. Следователь Володарьевского райотдела хлопнул дверцей и решительно устремился навстречу новым обстоятельствам дела, которые вряд ли были способны улучшить его настроение. Хорошо, что он об этом пока не знал…

* * *

Солнце стояло уже высоко и пекло по-летнему. Но птицы продолжали надрываться рассветными соловьями. Они так отчаянно радовались теплу и весеннему цветению, что из радости их, казалось, был соткан душистый воздух Заовражной.

Дом сверкал отмытыми стеклами, оживлённо поскрипывал старыми сочленениями, будто распрямляясь, оживая в присутствии новой хозяйки. Его деревянные серые стены поверх каменных низов теперь вдруг стали смотреться благородно седыми, а ветшающая, но всё ещё крепкая терраса невероятно романтичной.

Женька сидела на этой террасе в плетёном кресле, держала в руках большую цветастую кружку с кофе и безмятежно улыбалась. «Ну надо же», — подумала она смущённо, поймав себя на этом бессознательном проявлении блаженства. После вытянула ноги, сползла ещё ниже по спинке кресла и замурлыкала.

Мир, наконец, улыбался ей. Был свеж, прекрасен и добр. И о том, что всего три дня назад он казался иным, думать не хотелось. Думать хотелось только о симпатичном насущном либо о чудесном завтра. То, что оно будет теперь исключительно чудесным — не было у Женьки в это солнечное утро ни малейшего сомнения.

Даже вчерашний звонок совсем ненадолго нарушил её умиротворение.

Случился он, конечно же, некстати, когда, засучив рукава, Женька размахивала тряпками и вениками, генераля в доме, прогоняя в распахнутые окна застоявшуюся пустоту и нежилой дух. Звонил отец.

На какое-то время, колеблясь, послушная дочь отвернулась от прыгающего на виброрежиме по столу смартфона. Потом сдалась и нажала на кнопку приёма — всё-таки отец… Может, беспокоится… Может, в розыск подаст, если не дозвонится… Только этого не хватало!

–Да, пап…

— Мисюсь! — голос отца звучал сердито и недоумённо. — Что происходит? Ты где?

— Я…

— Твой муж волнуется в конце-концов! Ничего ему не сказала, куда-то пропала. Стоит вот рядом, сам не свой от переживаний. Передаю ему трубку..

— Малыш, — елейно осведомился Вовчик, — слышишь меня?

Быстро же он выбрался из заточения…

Женька поспешно нажала отбой. От выяснений невыясняемого за пять лет набилась оскомина. Черт. Вот не отвечала все эти дни на звонки — нечего было и начинать! Размахнувшись, она с раздражением человека, неожиданно, посреди рафинированного парка наступившего в подарок собаковода, зашвырнула телефон в открытое окно. Тот, кувыркнувшись, мягко шлёпнулся в заросли малины.

«Всё, хватит! — Женька яростно принялась тереть оконное стекло. — Чёртовы вампиры! Не успокоятся, пока меня не доконают! Ни знать, ни видеть никого не желаю!»

Выплёскивая злость, она носилась по дому, словно не с помелом, а на помеле: помыть, постирать, вытряхнуть, протереть, смести паутину… Заодно ревизовала имущество. Да, в общем-то всё в наличии: плошки-мебелюшки — жить можно. Тарлыковская неплохо следила за домом. Даже три года сиротства не доконали его…

Прихватив метёлки и вёдра, Женька спустилась вниз, в цокольный этаж, где с арочными окошками под потолком и громоздкой антуражной печкой-швейцаркой гудела закипавшим чайником кухня. Чайник грелся на обычной газовой плите, а печку в свое время тётя Феня, видать, не стала ломать, поскольку работы эти уж больно грязные: замучаешься потом дом отмывать да ремонт делать. Двери из кухни вели в кладовку, в санузел с симпатичной медной ванной на львиных лапах, со ступеньками наверх — на террасу, и в подвал. Подвальная замыкалась на засов и большой амбарный замок. Женька ещё по приезде попыталась подобрать к нему ключ. Подходящего во вручённой ей связке не нашлось.

— Мария Ивановна! — окликнула она тогда свою проводницу, сдающую ей хозяйство. — Ключ не найду…

— Да неужто? Должон быть…

— Так нету.

— А раз нету, стал быть и не было. Что получила на сбережение, то и сдала — в полном порядке и неприкосновенности, — она махнула рукой. — Да на кой он тебе сдался, этот подвал? Самосвал картошки что ли у ворот разгружается?

— В общем-то…

— Ну и бес с ним! Пошли лучше двор тебе покажу… И зови меня баб Маней. А то, как учительницу, ей-богу, по отчеству… Да не привыкла я к такому величанию…

Ну нет, так нет, — подумала она тогда. Потом, может, слесаря вызовет, замок перевесит. Если… Если, конечно, решит остаться здесь…

Женька допила кофе и потянулась. Вчерашняя злость на подставу со стороны отца успешно рассеялась уже к вечеру. А утром и раскаяние подоспело. Отцу всё-таки надо перезвонить. Небось Вовчик не будет около него сидеть вечно… Отставив цветастую чашку, она вздохнула и полезла в малинник на поиски.

Телефон был вскоре найден. А вместе с ним — узкая давно нехоженая тропка, приведшая изыскательницу к покосившемуся штакетнику на задах. Женька с трудом сдвинула заросшую бурьяном калитку и замерла от восторга: извилистая тропинка, путаясь меж зарослями шиповника сбегала от калитки прямо к реке. К уединённому пяточку песчаного пляжа. От незваных гостей его прятал с обеих сторон густой ивняк.

— Мой личный, домашний пляж! — прошептала Женька, вытаращив глаза.

Стоптав с ног кроссовки, она ринулась вприпрыжку к воде. Босые ноги утонули в горячем песке. Мелкая рябь прозрачной по-весеннему воды лизнула пальцы. Женька тихонько засмеялась, стащила одежду и, разбежавшись, обрушилась в холодную, до ломоты в костях, воду. У неё перехватило дыхание от ледяных объятий реки, но ненадолго. Широко загребая руками, чтобы разогнать кровь, поплыла к песчаной отмели.

Её белый, искрящийся песок обжигал, словно в середине лета. Упав на него грудью, Женька подгребла под бока сыпучую благодать, подставила спину солнцу. Прижавшись щекой, рассматривала вблизи разноцветные песчинки, вспархивающие от её дыхания. Потом перевернулась на спину и улыбнулась безупречно голубому небу:

— Я в раю? — прошептала она.

* * *

Директорша риэлторского агентства оказалась дамой видной. В том смысле, что издалека. Высокой, худой, жилистой, с жёлчным, прагматичным лицом и стильной стрижкой. Золотом она была увешана, как ацтекский жрец.

— Вообще-то, — встретила она следователя строго, — из полиции к нам уже приходили и со всеми беседовали. Вряд ли мы сможем сообщить вам что-то новое.

— Видите ли, — Марамыжиков попытался скрыть под официозной вежливостью некоторое смущение: строгая дама очень уж напомнила ему суровые школьные годы и завучку, которую все без исключения дети боялись, словно чумы. — Это было предварительное дознание. Теперь дело отдано в производство мне, и я обязан опросить лично всех фигурантов…

— Ну что ж, — директорша поджала губы, — если обязан… Повторюсь: видела я его последний раз в прошлую пятницу, в офисе. По словам родителей, вечером, после работы, он домой не приходил. И не ночевал. Они, правда, не забеспокоились — парень-то взрослый, да и с девушкой встречался… Хватились на следующий день. Потому как в субботу у него должен был состояться показ квартиры, на который он не явился. Мне позвонил с жалобой клиент. Я стала его разыскивать, телефон не отвечал. Позвонила родителям, те всполошились. Заявление у них приняли только в понедельник. По закону какое-то время, что ли, должно пройти с момента исчезновения… Вот, собственно, и всё. Вопросы?

— А… квартира, показ которой должен был состояться в субботу, случайно не на Заовражной находилась?

— Нет, насколько мне известно. На Заовражную вообще редко мы водим смотрителей.

— Вот как? — Гришка попытался изобразить искреннюю заинтересованность.

Директорша глянула на него как-то странно:

— Вы не местный?

Марамыжиков покачал головой:

— Нет, распределился сюда после следственной школы. Я вообще-то из…

— Понятно. Заовражная — не самый презентабельный район Старого города. Собственно, весь Старый город не перспективен в коммерческом плане. Если только для любителей антиквариата. Но да сколько их… Разруха, запустение, старухи и дома допотопного периода, слабо развитая инфраструктура. Вот и нет покупателей. Мы, конечно, стараемся распределить между сотрудниками перспективные и неперспективные районы, чтобы всем дать равные возможности заработать. За Забедняевым была закреплена Заовражная, да…

— В том числе дом номер пять?

— Ну, — недовольно скривила тонкие губы бизнес-леди, — если он значился в продаже, то естественно… — она пощелкала кнопкой мыши, глядя в экран монитора: — Владелец Чернодед В. П., заявок на просмотр за весь период продажи — то есть за год — не поступало.

— Вы знаете, — следователь доверительно понизил голос, будто по секрету лучшему другу сообщал, — этот гражданин Чернодед В. П., как выяснилось, торговал наркотиками…

Женщина оказалась непробиваема. Она недоумённо вскинула брови и нетерпеливо посмотрела на часы:

— Какое мне до этого дело? Обязанность риэлторской компании интересоваться документами на жильё, а не биографией его хозяина. Разве нет?

— Конечно, конечно. Безусловно! Выходит, то, что он убит, вы тоже не в курсе?

Собеседница откинулась на спинку кожаного кресла и скрестила руки на дорогой шёлковой блузке в том месте, где у женщин обычно бывает грудь.

— Слышала, — процедила она. — И что? Намекаете, что это сделал мой сотрудник, разочаровавшись в возможности продать Чернодедову развалюху?

Марамыжиков натянуто улыбнулся шутке:

— Ну что вы! Я просто хотел спросить: не кажется ли вам странным, что эти два события — столь редкие в нашем тихом городе — убийство одного и исчезновение другого человека, произошли одновременно? Можно сказать, в один день?

— Спросить у МЕНЯ? — медленно и угрожающе произнесла директорша. — С какой стати?

Под гнётом тяжёлого, недоумённо-презрительного взгляда Марамыжиков почувствовал себя круглым дураком.

— Просто… ваше мнение… — проблеял он.

— Я, молодой человек, детективами не увлекаюсь, не читаю их и не смотрю. И в данном случае строить дилетантские догадки на пустом месте не считаю правильным. Это ваше дело — разобраться по существу произошедшего. У вас всё?

— Да, извините, — Гришка вылез из-за стола заседаний побитой собакой. Чёртова баба. — Можно последний вопрос? — обернулся от двери. — Как звали девушку, с которой встречался Забедняев?

— Я личной жизнью своих сотрудников не интересуюсь, — отрезала хозяйка кабинета.

… С этими самыми сотрудниками следователю тоже не очень повезло. Из оставшихся после пропажи Забедняева троих — двое были на выезде. В офисе скучала девица, похожая на встрёпанного ежа.

— Анфиса Пална? — представитель закона сверился со списком.

Девица подтвердила, попросила называть её просто по имени и оказалась совсем не против побеседовать.

— Вы знаете, — заговорщически подмигнула она, — у меня сейчас как раз обеденный перерыв. Может, перекусим где?

Марамыжиков вяло поддержал. Он совсем не любил тратить денег на девушек, с которыми не планировалось более тесное знакомство ближайшей ночью.

Девчонка провела расчёской по розовому ёжику на голове и бойко понеслась в развевающемся плаще вдоль облезлого коридора Дома быта впереди следователя. На бегу стрекотала она без умолку.

«Надеюсь, — мрачно думал Гришка, безрезультатно пытаясь вычленить из её болтовни полезное зерно, — я не зря потрачусь на прокорм этой свиристелки».

— Какой ужас! — девчонка неслась вполоборота к нему в известном ей направлении. — Куда мог деться Виталик — ума не приложу! Так загадочно, так необычно! А ведь в пятницу что-то такое витало в воздухе, что-то было… А! Зеркало разбилось! Или нет… Это в марте. А в этот раз меня терзало нехорошее предчувствие. Я как глянула на него тогда, а у него, представляете — будто печать обречённости на лице. Ну, как в «Герое нашего времени», помните? У этого, как его… В «Фаталисте»… Которого пьяный казак саблей зарубил, а перед тем он стрелялся, но не застрелился, а печать на лице уже обозначилась…

— Вулич.

— Да, точно! Надо же, как не повезло… Такое будущее впереди маячило, такой фарт в руки шёл. Это я про Виталика. Удалось ему прикормить судьбу, парень-то был не промах… И вот те на! Душа, видать, не вынесла насилия над собой! А я ему говорила! Я предупреждала — все эти расчёты… Не должно, не должно так быть в жизни человека! Только любовь и добрая воля!..

Марамыжиков протиснулся следом за ней сквозь стеклянные двери кафе и уселся за столик. Анфиса Пална плюхнулась напротив.

— Нам, пожалуйста, комплексный…

Официант откланялся.

— Подождите, Анфиса, — следователь попытался ухватить нить мелькнувшего смысла в общем потоке трескучей болтовни. — Какая любовь? Какой расчёт? Вы о девушке, с которой Забедняев встречался?

— Ну, как встречался… — губки девушки надулись. — Она за ним бегала, на шею ему вешалась, прилипала. Ему это, конечно, было не в радость, он долго метался и сомневался, я думаю. Он такой человек, знаете… Но потом ошибочно решил, что благополучная жизнь важнее любви. Это была ошибка! Ужасная ошибка. И когда он это осознал, когда понял, что не сможет с ней, не сможет обманывать себя, то сбежал…

— Чего? — опешил следователь. — От кого?

— Да от прилипалы этой, конечно! От кого ж ещё?

— Вы знаете, с кем он встречался?

— Конечно! Все это знают! С дочкой главы…

Чёрт. Только этого не хватало.

— Он дорабатывал у нас буквально последние дни. Ему и место в администрации было уже готово стартовое — начальника комитета по муниципальному имуществу. И представляете — всё бросил! Вот это решимость, вот это сила духа! Для мужчин, конечно, это подвиг. Женщины — они другие. Я бы никогда даже помыслить в вопросах брака не смогла бы на тему расчёта! Я бы…

— Послушайте, в пятницу он вам не говорил ничего такого, что в свете последних событий могло что-то значить?

— Конечно! — она будто ждала этого вопроса. — Говорил! Только не мне… — она возвела очи долу, подняла указательный палец и замерла так на несколько мгновений, припоминая. — Он по телефону разговаривал, вышел в коридор. Но я как раз мыла в туалете чайные чашки и некоторые фразы расслышала. Он что-то упомянул про Заовражную… Потом типа: «хорошо, вечером буду»… Потом типа: «обсудим»…

— Может, с невестой говорил?

Анфиска фыркнула:

— Невеста… Он не мог с ней договариваться о встрече в пятницу вечером, потому что она была в отъезде.

— Откуда вам известно?

— Да все знают! — возмутилась сплетница такой неосведомлённости следственных органов. — Она каждую пятницу на все выходные уезжает в область по бутикам шопиться. Говорят, выпендрёжница эта никогда не надевает дважды один и тот же наряд! Вот! Наряжается! Чем ещё мужиков очаровывать — сама-то дура и внешность у неё, как у скакового коня… Бедный Виталик… Хорошо, что он вовремя одумался.

Должно быть, подумал Марамыжкин, хлебая суп комплексного обеда, дочка главы была не единственной прилипалой в жизни володарьевского донжуана. Кое-кто тоже был не прочь повисеть на его многострадальной шее. Истоки версии про бегство от нелюбимой невесты видны невооружённым глазом. Да уж… Это, конечно, весьма романтичное предположение, но, увы, маловероятное. Гришка бы уж точно не сбежал. Напротив, судьбу до конца жизни благодарил бы за такой подарок! Если бы в его случае он был возможен.

Марамыжиков вполне отдавал себе отчёт в том, что его карьерный путь вряд ли когда будет пролегать через постель дочери или жены влиятельных мира сего. Не одарила его природа лощёной внешностью и способностью очаровывать женщин. Приходится брести через тернии…

— Значит, Заовражная… — вслух подумал он.

Анфиса сделала круглые глаза и в ужасе прикрыла рот ладошкой:

— Вы полагаете? Думаете, здесь всё же замешаны они?

— Кто? — заговорщически склонился Марамыжиков к юной риэлторше.

Она тоже склонилась — лицо к лицу:

— Тёмные силы, конечно!

— Безусловно, — свистящим шёпотом подтвердил Гришка. — Не исключаю, что он мог быть похищен инопланетянами… Зелёными такими, знаете? С антенками…

Девушка какое-то время смотрела ему в глаза, потом откинулась на спинку стула;

— Издеваетесь?

А она ничего, хоть и дурочка с ёжиком. Попка круглая, губки пухлые…

— Может, — Гришка покрутил в руке вилку, — встретимся сегодня вечером?

На её простоватом лице неожиданно проступило настороженно-оценивающее выражение:

— Зачем?

— Вы расскажете мне легенды и мифы Заовражной. Я, видите ли, не местный…

— Ммм… — понимающе мыкнула собеседница, сунув в рот последний кусок котлеты. Потом торопливо глотнула сок и засобиралась: — Сходите лучше в библиотеку. О! Нет — лучше в краеведческий музей. Там и легенды, и мифы, и статистика по Заовражной…

«Овца», — подумал Гришка, приветливо улыбаясь ей вослед.

«Козёл», — подумала Анфиса Павловна, помахав ему от двери пальчиками.

* * *

Женька поставила на плиту чайник и распахнула тщательно вымытый и вполне себе рабочий пузатый «Орск». Холодильниковая лампочка радостно вспыхнула на боках эмалированной миски с пирожками баб Мани.

Ассортимент энтузиазма не вызвал. Трёхдневная пирожковая монодиета уже порядком утомила. Как не любила Женька печёное, но всему есть предел. Нет предела только Тырлыковскому пирожковому конвейеру. Который, правда, был весьма удобен все эти дни генеральной уборки — не надо было отвлекаться на готовку и походы по магазинам. Но теперь, пожалуй, время пришло…

Наскоро запив пирожок кофе и подхватив корзинку, Женька распахнула входную дверь…

— Ой!

В дверном проёме, как в раме, вся в импрессионистской свето-тени стояла высокая элегантная старуха. На ней очень органично смотрелась соломенная шляпка-канотье, на затылке благородно опирающаяся на узел седых волос.

— Я вас напугала? — строго осведомилась гостья. — Простите, ради бога. Меня зовут Спржельская Дина Владимировна, я живу по соседству, вон в том доме, наискосок. Видите, под красной крышей?..

–Д-да, — опомнилась Женька, — очень приятно.

— Вот, — тонкие брови приподнялись недоумённо-вопросильно, она сделала паузу, словно чего-то ожидая от хозяйки. — Зашла к вам по-соседски. Мы с Феодорой Яковлевной были весьма дружны…

— О, простите, — спохватилась наконец хозяйка, — может, чаю? Проходите, — она прикрыла дверь за спиной соседки, — меня Женей зовут.

— А я знаю, дорогая. Ваша тётя рассказывала…

— Вот как, — Женька быстро вскипятила ещё не остывший чайник, — честно говоря, не знаю что она могла рассказывать… Мы ведь были едва знакомы… Дальнее родство, знаете ли…

Дина Владимировна понимающе покивала и коснулась губами края чашки. Манеры её были на высоте. Женька поймала себя на том, что залюбовалась на этот невероятный персонаж, забредший на её кухню будто из другой эпохи. Потом опомнилась и метнулась к холодильнику за пирожками.

— Вот, не совсем ещё обжилась… Вы уже извините, у меня и к чаю подать нечего.

— Ну что вы, Евгения, — тонко улыбнулся персонаж. — Это я виновата, что пришла с пустыми руками, да на чай напросилась. Вы ведь уходили как раз?

— Ничего срочного, не переживайте. Просто хотела за продуктами сбегать. Мария Ивановна говорит, недалеко есть небольшой рынок…

— Да, действительно. Спуститесь по улице, потом свернёте налево и — до конца. Пойдёмте, я провожу вас немного, мне по пути.

Они шли по извилистой и невероятно живописной Заовражной, и Женька глазела по сторонам с открытым ртом.

— Красиво, не правда ли? — Дина Владимировна плыла подле походкой отставной балерины, и рядом с её элегантным образом Женька казалась себе вахлаком. — Жаль, люди разъезжаются, дома пустеют… Таких местечек всё меньше в Старом городе. Дома, созданные профессиональными архитекторами, идут на слом или же перестраиваются в безликие коробки. Прекрасные старинные фасады обивают жутким сайдингом, перекраивают окна, переделывают крыши, пристраивают нелепые, безобразные аппендиксы, ставят глухие сайдинговые же заборы… Боже мой, эта вакхалия безвкусицы не имеет границ, — было видно, что женщина говорит о давно наболевшем. — Некоторые улицы, моя дорогая, я давно обхожу стороной — сердце кровью обливается смотреть на уродцев, что некогда были прекрасными домами…

— Как же я вас понимаю! — поддержала Женя. — Мне тоже жаль прошлой красоты. Она уходит, а новая пока не торопится нарождаться…

Провожатая посмотрела на неё внимательно:

— Вам нравится здесь?

— Очень! — ничуть не покривив душой, горячо заверила она собеседницу.

Та удовлетворённо кивнула:

— Вы уж простите меня, Евгения, может, я лезу не в своё дело, но… каковы ваши планы относительно дома Феодоры?

Женька задумалась:

— Трудно сказать… Я ведь только приехала… И решение о приезде было принято так внезапно, что… Возвращаться мне, правда, некуда. Но и здесь пока я жизнь свою не вижу… Вот осмотрюсь немного…

— Да-да, — раздумчиво покивала спутница, — всё так… Ну что ж, дорогая, здесь я вас, пожалуй, покину, — она остановилась через четыре дома от Женькиного. — Вы заходите ко мне. В любое время. Буду рада. Да! — окликнула она уже было отошедшую Женьку. — Чуть не забыла. У Феодоры был прекрасный куст чайных роз. Она очень просила за ним ухаживать. Я немного присматривала в эти годы, чтобы в шиповник не переросли. Да на зиму закрывала, чтобы не помёрзли… Думаю, его надо рассадить. Вы уж займитесь этим, Женечка. Мне земляные работы уже не по силам.

Женька вежливо улыбнулась и пошагала вниз по улице. Сначала медленно, а потом, под уклон, вприпрыжку, размахивая корзиной.

… Рынок представлял из себя пару длинных деревянных прилавков под навесом, на которых, тем не менее, весьма активно шумела, цвела и пестрела пока ещё не очень разнообразная по причине весны, но всё равно вкусная и ароматная жизнь.

Женька походила вдоль прилавков, прицениваясь, и получая от этого почему-то огромное удовольствие. Как, впрочем, и от покупок. Корзину уже оттягивали баночка свежего каймака с коричневой топлёной пенкой, пучки зелени, десяток домашних яиц и килограмм картошки. На этом, помятуя об ограниченности в средствах, она уже планировала закругляться — надо ведь ещё и в магазин за бакалеей! — но зависла у лотка с яркой клубникой.

— Конешно, — говорил квадратный хмурый дядька, любовно переставляя пластиковые коробочки с ягодами, — конешно, теплична ще. Зато своя — ягодка до ягодки…

— Я бы на вашем месте, — раздался за спиной готовой сдаться покупательницы голос, — не доверял этого куркулю. Он клубнику в сетевых магазинах скупает, а здесь гонит, как «свою». Только дороже…

Женька обернулась. Парень как парень — руки в карманах шорт, выцветшая футболка с жёлтыми миньонами и хитрые, прищуренные глаза.

— А ты докажи! — вызверился торговец.

— Я сам тебя застукал вчера, огородник!

— Брэшэшь!

— Собака твоя брэшэ! — обиделся парень.

— Да хто це такой? — возмутился дядька с клубникой. — Граждане, откуда вин взявся? А ну вали отсудава, хмырь, пока в нос не схлопотал! Неча народ в заблужденья вводить!..

Женька решила не дожидаться развязки и бочком протиснулась сквозь привлечённый склокой народ. В конце-концов, попыталась она оправдать свою гражданскую несознательность-невмешательность, у меня в корзине яйца — вещь хрупкая и посему страдает первой в процессе правдоискательства.

Парень её догнал, когда она уже сворачивала на Заовражную.

— Привет! — он зашагал рядом. — Как-то не особо знакомство наше прошло, — он смущённо поскрёб щетину на щеке.

— Бывает, — осторожно заметила Женя, покосившись на спутника.

— А с другой стороны — я вас всё-таки спас!

— От чего?

— От торжества базарного жулика. Если бы не я — был бы у него сейчас повод для радости, что обдурил ещё одну, э…. несведущего покупателя. Знаете, Женя…

— Вам известно моё имя? — Женька остановилась, удивлённо воззрившись на непрошенного спасителя.

— А? Да, конечно. Я ваш сосед. Почти, — он махнул рукой вверх по улице. — Живу сразу за пирожковым заводом мадам Тырлыковской. Вы уже имели честь с ним познакомиться?

Женька хмыкнула.

— Я — Артём, — он протянул сразу обе руки: одну — для пожатия, другую — за корзиной. Соседка возражать не стала — избавиться от тяжести, да ещё при подъёме в горку, было сущим облегчением.

— Я рада, правда, — улыбнулась она помощнику. — А то мне уж стало казаться, что Заовражная — этакая вотчина одиноких старух и их воспоминаний об уездных балах…

Артём засмеялся:

— Вы, я вижу, успели уже пообщаться с Диной Владимировной? Вряд ли кто-то, кроме неё, похож на завсегдатаев каких бы то ни было балов… Но! Старушки все милые и очень — порой даже чересчур! — заботливые.

— Я заметила! — тоже рассмеялась Женя. — Без их бдительного присмотра, думаю, на этой улице и комар не чихнёт!

— Вы не представляете, насколько правы, — подмигнул новый знакомый. — Вот, кстати, одна из них. Прелюбопытный экземпляр. Мимо неё уж точно не чихнёт…

Старушка в белой панамке и цветастом ситцевом халате рыхлила тяпкой проклюнувшиеся в палисаднике кабачки.

— С базаря? — осведомилась она.

— Доброе утро, баб Зин, — раскланялся Артём. — Это Женя, тёти Фени племянница. Будет теперь жить в её доме…

Белая панамка подозрительно уставилась на них.

— Слыхали? — обратилась она большей частью к девушке. — У нас тут Василия Пантелеича из пятого дома убили. А нынче следователь приходил и парнишку искал, что дом Пантелеичин продавал. Как же его, беса?.. Рэлторов фамилия его, кажись…

Объявив новость, огородница потеряла к молодым людям интерес и вернулась к тяпанью.

— Однако, — покачала головой Женька. — У вас тут, оказывается, не так идиллически, как кажется на первый взгляд…

— Вас это беспокоит? — рассеянно спросил Артём, о чем-то раздумывая.

— Беспокоит ли, что по соседству людей убивают? — возмутилась Женька. — Конечно, беспокоит! Вдруг завтра до меня очередь дойдёт!

Артём глянул на неё искоса, быстро, но Женька взгляд этот заметила.

— И потом, — продолжила она, — вы поторопились обнадёжить баб Зину, будто я здесь поселюсь. Я, собственно, приехала дом продавать. Появился покупатель. Вот только не могу до риэлтора дозвониться…

— Который пропал?

— Что? А, вы об этом… Вряд ли, наверное, возможно такое совпадение… — Женька неуверенно посмотрела на собеседника. — Или?..

— Зачем гадать? — пожал он плечами. — Если хотите, можем сегодня сгонять в агентство. Оно у нас одно, в Новом городе. Там всё и узнаете. Я вас с удовольствием подвезу.

— Правда? — обрадовалась Женька. — А я с удовольствием воспользуюсь вашей помощью. Если вас она, конечно, не обременит…

— Меня-то нет, — Артём остановился и, прищурившись, посмотрел вдоль улицы. — Вопрос — сможете ли вы?

Его новообретённая соседка удивилась:

— Почему вопрос?

— Потому что к вам гости, как я понимаю…

Женька проследила за его взглядом и увидела у калитки дома переминающуюся фигуру с двумя огромными чемоданами. Её долговязая, сутулая стать, облачённая в тёплую куртку, была до боли знакома…

Женькина улыбка погасла.

— Это отец, — сказала она уныло. — Ладно, Артём, я пойду. Но поездка наша, если не возражаете, в силе.

— Хорошо, — они дошли вместе до обросшего плющом забора. — Я заеду через пару часов…

— Привет, пап. Чего ты тут делаешь?

— Вот она — радостная встреча родного отца, — надулся родитель. — Собственно, чего я ожидал? Может быть, благодарности за свой отцовский труд? Мало-мальской привязанности за бессонные ночи детских болезней? Может быть, за… — он замялся, припоминая свои заслуги и побагровел лицом — то ли от жары, то ли от бесплодных усилий.

— Ладно, — сжалилась неблагодарная дочь, — проходи… — Она отперла калитку и подхватила один из чемоданов: — Кирпичи ты в них возишь что ли?

Отец, не ответив, гордо продефилировал в дом.

Накормив его тырлыковскими пирожками с чаем и препроводив в одну из комнат при гостиной, Женька предложила располагаться. И, не удержавшись, задала провокационный вопрос:

— Ты… надолго?

— Уже мешаю? — отец, продолжая изображать короля Лира, возмущённо-обиженно уставился в стену. — Вообще-то собирался у тебя пожить. Мне, как писателю, необходима смена обстановки, свежий воздух, вдохновляющие пейзажи — ну, да тебе вряд ли понять… Вот я и подумал, сдура ума, раз родная дочь блаженствует в собственной усадьбе, старый отец не помешает, если займёт уголок.

— Пап! Я ж приехала продавать дом! Может, уже завтра явится покупатель и мы будем вынуждены съехать!

Отец надулся ещё сильнее и ещё яростнее принялся сверлить стену взглядом.

— Вот как раз сейчас я и собиралась ехать в риэлторскую контору, всё разузнать…

Взгляд со стены переполз на дочь:

— Раз так уж необходимо ехать, что ж… Тогда, Мисюсь, купи заодно по дороге пару упаковок бумаги, коробку простых карандашей, побольше чаю и сигарет. Ещё сливочного масла и чёрного хлеба. Ты же знаешь мои скромные запросы. И обрати внимание — постель у меня не постелена! Я что, по-твоему, тулупом должен укрываться? Ты б меня сразу на сеновал отвела, чего уж там… Да и комнатка эта, конечно, темновата… Этот плющ за окном… Ты б его скосила, что ли — весь свет загораживает… И…

Женька поспешила скрыться:

— Хорошо, хорошо, я всё поняла. Всё куплю. А ты сними, пожалуйста, куртку, наконец! Как можно — в тридцатиградусную жару…

* * *

Анфиска, подперев стриженую голову кулачками, с томной грустью пялилась в монитор. Предметом её тяжких вздохов были фотки Виталика Забедняева из соцсетей. Он имел счастье обладать слащаво-канонической внешностью — именно таких красавцев с бритой грудью и осовелым взглядом размещают на обложках любовных романов. Ах, до чего хорош! Вот он в Тайланде на пляже, вот — на слоне… Здесь — в модном офисном костюме с брючками в облипку… А здесь — в ресторане… в обнимку… с этой… выдрой!

Поклонница Виталиковой харизмы яростно щёлкнула по красному крестику, сворачивая нафиг страницу.

«Не буду больше о нём думать!»

Анфиска принялась сердито перекладывать с места на место бумаги на столе. Даже попыталась вчитаться в одну из них, но… Отравленное влюблённостью сознание слушаться не хотело — и думало самостоятельно, без высокого соизволения хозяйки.

«Что же с ним случилось? Что с ним случилось?» — стучалось в голове безостановочно. Прошла уже неделя — ни слуху, ни духу…

Следователь этот — хорёк рыжий — Анфиса сморщила нос, связывает его исчезновение с убийством на Заовражной. Начальница так уж бушевала в день посещения полицейского, возмущалась, что покою от этих «органов правоохренительных» нет: ходят, мол, друг за другом по одной траектории, придумывают свои версии дурацкие — им не найти, им лишь бы дело на кого-нибудь повесить! «Не удивлюсь, — раздражённо вещала она, громко хлопая дверцами шкафа с документами, — если завтра нас всех тут загребут под одну гребёнку!»

Может, она и права. А, может, прав следователь, и Виталик как-то связан с убийством Чернодеда? Ну, предположим, приехал он к нему по продаже… Мало ли, что официально просмотр не оформлен — может, клиент после рабочего дня позвонил, лично риэлтору? Задним числом оформил бы потом — впервой что ли…

Так вот, поехал он к нему и стал, скажем, свидетелем убийства. И его, как свидетеля… Ой, мамочки!

Анфиска затрясла головой, прогоняя страшные мысли. Нет, предположим, приехал он на Заовражную и…

Приехал… Приехал, приехал… Вот! Знаковое слово — приехал!

— Ираида Константиновна! — Анфиса просунула голову к начальнице в кабинет. — Следователь, что приходил последний раз, не оставил вам телефон?

— Тебе зачем? — подозрительно осведомилась та.

— Да он… зонтик свой забыл! Хотела позвонить ему, успокоить, что вещь у нас. Человек, наверное, с ног сбился.

— Зонтик? — озадачилась бизнесдама. И было чему: в тех местах, где благоденствовал богоспасаемый Володарьевск, зонтик летом понадобиться мог разве что от солнца. Представив рыжего следователя прогуливающимся по раскалённым улицам с подобным аксессуаром над головой, Ираида Константиновна злорадно улыбнулась и подвинула подчинённой визитку. — Ну возьми, раз зонтик…

С визиткой и телефоном Анфиса заперлась в туалете.

— Григорий Александрович? Здрасте. Это Шелекета Анфиса… Да… Скажите… Нет, не по поводу сказок и легенд… нет… Скажите, а машина Виталика тоже пропала? Родители?… Ага… Подали заявление… Объявили в розыск?.. Нет, я не повторяю, как эхо… Да нет, просто… Не зачем мне… Да не зачем мне машина! Подумала, вдруг вы не догадались…

Стоически выслушав несколько язвительных замечаний в свой адрес, Анфиса попрощалась.

— Козёл и есть, — подытожила она, глядя на погасший экран смартфона.

На Заовражной было уже сумеречно, хотя солнце только-только начало заваливаться за охристые крыши домов. Анфиска поднималась по улице, настороженно озираясь. Вот бабка в белой панамке копается в палисаднике… А вот и дом номер пять…

Анфиска, не сбавляя шаг, прошла мимо, мазнув взглядом по полицейской бумажке на двери. Обернулась через плечо осторожно — блин! — эта бабка тут до ночи толктись собралась? Пришлось подняться до конца улицы, свернуть на соседнюю, дать круг, чтобы вновь выйти внизу Заовражной. И медленно, прижимаясь к заборам, прячась в густеющей тени, красться, высматривая досадную помеху в виде белой панамки.

Внутри сладко щекотало от участия в опасном и захватывающем приключении.

Бабка была на месте. Но когда Анфиса уже было принялась на чём свет стоит костерить досужих старух, устраиваясь поудобнее за широким стволом вяза, белая панамка, на прощанье внимательно оглядев улицу, скрылась в калитке.

Что теперь?

Дверь дома номер пять опечатана, ворота наверняка заперты… Не лезть же через забор! Любой может её увидеть за этим сомнительным занятием…

Короткими перебежками она ещё немного приблизилась к нужному дому. Ага… Соседний с ним — явно заброшен: закрытые ставни, неприглядный вид, бурьян у калитки… Калитка, впрочем, была заперта. Зато штакетник — не идеален. Легко сняв одну из штакетин с нижнего гвоздя и отодвинув в сторону, искательница приключений просочилась во двор. Из двора заброшенного дома ей уж точно никто не помешает штурмовать забор — хоть сто раз туда-обратно перелезь.

Так… Она отряхнула штаны и двинулась по заросшему двору в обход дома.

Под ногами хрустела крошка битого кирпича, шнурки кроссовок облепили репьи. Анфиса зашипела, споткнувшись о врытую в землю железяку, и ойкнула, подвернув ногу на ржавой консервной банке. Всё же, не без проблем, она обогнула угол дома и прямиком двинулась на штурм разделяющего участки забора.

Вдруг зацепившееся за что-то боковое зрение заставило её повернуть голову к высоким, глухим въездным воротам. Оттуда ей, поймав прощальный луч заходящего солнца, мигнул Виталиковый «хёндай».

Анфиска, затаив дыхание, двинулась к машине.

«Нашла! Нашла! Я! Сама! Нашла!»

От волнения пересохло в горле.

Точно! Это его машина. Девушка подёргала запертые дверцы. Ладно… Надо выбираться отсюда. А потом пойти и умыть этого самодовольного следока…

— Господи, спаси и помилуй мя…

Анфиса вздрогнула и заозиралась, ища источник старческого, надтреснутого голоса. Звучал он глухо, будто из-под одеяла, но… всё равно… очень близко…

— Помилуй мя, душегубца и лихоимца презренного, даруй прощенье свое…

Откуда? Откуда? Анфиска заметалась, чувствуя, как паника захлёстывает её горячей волной. Душегубца?..

— Даруй мне, — дребезжал голос где-то рядом, почти за спиной, — отпущение прегрешений еси, ох… Помилуй мя, отец небесный… Прими душу заблудшего сына твого…

Заверещав резаной поросёй, незваная гостья кинулась бежать, не разбирая дороги, к спасительному лазу.

— В руци твоя предаюсь… В руци твоя…

* ______________________________

Марамыжиков был не в духе.

Сегодня он совершил непростительную глупость — позвонил Забедняевской невесте и попробовал договориться о встрече. Девица что-то мямлила в трубку невразумительное, ничего определённого так и не сообщив. Зато очень определённо выразилось Марамыжиковское начальство, призвав к вечеру подчинённого на ковёр.

Глава, видимо, уже пожурил правоохранительные органы в лице их начальника, за излишнюю навязчивость сотрудников. Посему сотруднику и были немедленно объяснены несуразность и возмутительность подобного поведения с помощью многозначительных взглядов и многозначных выражений.

Высеченный следователь плёлся по закатным улицам презренного Володарьевска домой. На душе было удивительно противно. Казалось, что из вязкого болота этого городка честолюбивому карьеристу не вырваться никогда. Что ж так не везёт-то? Кругом одна трясина — ухватиться не за что…

В кармане загудел телефон. Гришка поморщился. Кто там ещё?

— Г..григорий Алексан…рыч, — проблеяла трубка, — нужно увидеться…

… Когда Марамыжиков прогулочным шагом доплёлся, наконец, до условленного места — к парковому памятнику местному поэту — знакомое ему стриженное пугало уже переминалось на месте. Его испуганное лицо белело в темноте. И выглядело оно ещё более встрепанным, чем обычно, но без обычного задора. Необъятной ширины санкюлоты из дерюги обвисли мятыми парусами, а безразмерная футболка выделила худобу ссутулившихся плеч. Огромные кроссовки, увешанные репьями, выглядели клоунскими башмаками, а руки, которыми она себя судорожно обнимала, мелко вздрагивали. Наверное, от вечерней свежести…

Марамыжиков не стал комментировать её состояние. Подошёл молча.

— Я нашла его! — выпалила она, облизнув губы.

— Смысл жизни?

— Виталиков «хёндай»! Он в соседнем дворе, рядом с домом убитого.

Гришка помолчал, засунув руки в карманы джинсов и покачавшись с пятки на носок.

— Понятно. А что с лицом? За тобой черти гнались?

Анфиска потёрла ладонью лоб:

— Типа того…

* * *

Женьке не спалось.

В открытое окно спальни бил прожектор полной луны. Шевелились тюлевые занавески, создавая на потолке, стенах, полу жутковатую фантасмагорию ползущих, колышащихся узоров…

Видимо, под луну Женьку стали терзать тягостные мысли о нерешённых проблемах: ипотека… муж… квартира… дом… Что со всем этим делать? Жертва бессонницы страдальчески замычала, сползла с перекрученных от бесконечного ворочанья простыней и пошлёпала босыми ногами по тёплым деревянным половицам.

В гостиной от луны было не спастись тем более. Многочисленные окна изливали белый свет в комнату так щедро, что, казалось, воздух в ней звенит от перенасыщенности космическим серебром.

Женька потёрла пальцами виски и спустилась в кухню. Не зажигая света, попила воды. И сока из коробки. Зажевала кусочком сыра. И горбушкой, густо намазанной каймаком и посыпанной мелконарубленной зеленью. После, задумчиво обозрев нутро пузатого холодильника, Женька решила, что в её трапезе явно не достаёт горяченького…

Приткнувшись с парящим бокалом молока и кульком печенек у стола, она, жмурясь, с наслаждением отхлебнула. Молоко было что надо: купила сегодня у соседей, на Заовражной. Надо было спуститься вниз по улице, к дому номер три, и нажать на беззвучную кнопку. Хозяйство держала странная, даже немного пугающая пара угрюмых глухонемых. Калитку открыл невысокого роста мужик с коричневым, навечно пропечённым солнцем лицом, оставившем на лбу и щеках глубокие складки. Женька протянула ему заранее подготовленную записку, деньги и корзинку с банками. Тот кивнул и скрылся во дворе.

Через некоторое время заказ вынесла его жена — такая же мрачная, с той же печатью тяжёлого крестьянского труда на лице. Она молча отдала покупки и захлопнула тяжёлую калитку.

Ощущение после этого похода за молоком осталось какое-то гнетущее. Женька даже помотала головой, стараясь прогнать его. Ведь Артём этих людей весьма рекомендовал!

Он, конечно, сразу предупредил, что хозяева вряд ли могут показаться людьми приятными, зато продукты у них прекрасные, а хозяйка опрятна и добросовестна. Все их в округе знают и на базаре у сомнительных тёток не отовариваются.

— И не тарабань в калитку, — назидательно напутствовал сосед, — всё равно не услышат. А жми кнопку — это не звуковой, а световой сигнал. Лампочки у них по всему дому и двору развешаны — заметят…

После проведённого вместе дня как-то незаметно перешли на «ты». Чувство было такое, будто сто лет знакомы — чего уж жеманничать…

Он заехал за ней, как и обещал, через пару часов. На мотоцикле. Женька с восторгом обошла по кругу рыкающего мускулистого «коня», чернолаково бликующего на солнце, оценила брутальную посадку всадника в шлеме.

— Ну что, — сказал всадник сиплым томным голосом и посмотрел на неё воловьим взором совратителя юных дев, — джамп ин май ка, бэби…

Женька хихикнула, натянула шлем и перекинула ногу через седло так естественно, будто поездка на байке не была для неё первой в жизни. Широкая «ямаха» мягко тронулась с места. Она осторожно лавировала по улочкам Старого города и, разогнавшись, неслась по проспекту нового. Женька хохотала и взвизгивала на особо круто закладываемых виражах и поворотах — не от страха, а от радости, которая билась, искрилась и пенилась в груди. Восторг распирал её и рвался наружу:

— Как же хорошо! — прокричала она на мосту солнцу, ветру и несущейся внизу Волге.

Раскинула руки, закрыла глаза — радость несла её на крыльях молодости и свободы…

––

…В риэлторской конторе ничего сколь-нибудь существенного разузнать не удалось. Кроме того, что таки да — продажей её дома занимался пропавший сотрудник. Но ни о каких покупателях директор агентства не слышала.

— Что же мне делать? — не особо заинтересованно осведомилась клиентка, всё ещё переживая мотополёт.

Суровая директриса поджала губы:

— Все дела по Заовражной сейчас переданы другому сотруднику. Держите с ним связь, — она пожала плечами. — Ну надо же — покупатель… На моей памяти, Евгения Дмитриевна, а я живу в Володарьевске всю жизнь и продажей домов занимаюсь лет двадцать, не яру не было продано ни одного объекта.

— Вот как? А… — попыталась сконцентрироваться на разговоре наследница.

— Ну что ж, — Артём торопливо поднялся, — спасибо, что уделили нам время. Можем попросить у вас координаты нового риэлтора?..

— Как странно… — задумчиво протянула Женька, спускаясь с крыльца Дома быта.

— Что странного?

— Не могу объяснить… У меня какое-то странное ощущение с тех пор, как я сюда приехала. Знаешь… Будто в театре… Всё, вроде, так празднично-красиво: пасторальные пастушки, голубое небо, горы, сады, античные храмы, но… На самом деле — это всё нарисованные декорации к спектаклю! А за ними — грязь, пыль, паутина, пьяный монтёр и актёрская грызня за роли…

Артём пожал плечами и рассмеялся:

— Поэтому будь осторожна! Если захочешь меня поцеловать, трижды подумай — не превращусь ли я после поцелуя в пьяного монтёра…

— Ага, — подхватила Женька, — а наши пасторальные старушки — в злобных горгон! Которые откармливают нас пирожками на… убой… — протянула она, в ужасе тараща глаза.

— Но-но! Руки прочь от святого! Я имею в виду старушек, — Артём надел шлем, второй протянул пассажирке. — А вообще, Женечка, наше ярко-голубое небо — здесь я тебе чем хочешь побожусь — ничуть не декорация. За долгое лето ты ещё успеешь от него устать. Поехали, что ли?..

— Куда?

— Покажу тебе тот город, в котором ты собралась жить.

— Жить?.. — мотоцикл взревел, заглушив слабые возражения.

_______________________

Опрометчиво данное обещание осталось не выполненным — горячий полдень совершенно не способствовал прогулкам. Немного пройдясь по шумной и пыльной центральной улице Старого города, неудавшиеся туристы поспешили укрыться в тени маленького кафе.

— Это дом мукомола Шварца. Строился по проекту самого Шехтеля, — Артём нырнул в неглубокую арку, увлекая Женьку за собой, и вывел в маленький круглый дворик, заплетённый виноградом. — После революции здесь был Дом пионером. В девяностых пионеров, как водится, разогнали, и ценную недвижимость оккупировали какие-то паразиты на теле общества — то ли страховщики, то ли банкиры, то ли нотариусы… То ли те и другие вкупе. Сидят тут и поныне… А внизу — вот, моя любимая забегаловка.

Они с облегчением плюхнулись за столик и попросили меню.

— Пожалуй, — признался Артём, — я погорячился с экскурсией. Придётся отложить её до осени…

— До осени?!

— Ну, или хотя бы до вечера, — подмигнул он.

— Чем ты занимаешься? — спросила Женька, уминая прохладную окрошку. — Судя по твоему транспорту — не бедствуешь. Такой моцик, должно быть, целое состояние стоит…

— Приходи ко мне домой — увидишь…

— Вот ещё! Так сказать нельзя?

— Что я — враг себе? — возмутился искуситель. — Если расскажу сейчас, то чем заманю тебя в своё людоедское логово потом?

— Ты… со мной заигрываешь, что ли? — Женька внимательно посмотрела на него поверх ложки.

— Смешное слово, — хмыкнул Артём. — Ну да, заигрываю. Что бы это ни значило. Ты против?

— Я тебе нравлюсь?

Собеседник окинул её оценивающим взглядом:

— Ничего так… Для нас, непритязательных колхозников, сойдёт. Тем более в сравнении с моими престарелыми соседками, ты явно выигрываешь по всем параметрам, — Артём вальяжно откинулся на спинку кресла и тут же взвыл, весьма ощутимо пнутый под столом чьей-то ногой в кроссовке.

— Кстати, — сказал он, когда с кофе и десертом было покончено. — Вместо экскурсии по знойным улицам могу предложить уютную прогулку в тиши прохладных залов краеведческого музея. Вооон, видишь, через дорогу? Здесь ты сможешь получить сразу, так сказать, экстракт знаний и представлений о городе-герое Володарьевске.

— А он город-герой? — ехидно осведомилась жертва самозваного просветителя.

— Мог бы быть, — обиделся за статус родных пенат Артём. — Фрицы очень хотели его таковым сделать, но не сложилось. Им накостыляли на подходе. Собственно, это и спасло историческую застройку Старого города, коей мы с вами сегодня можем любоваться… Музей, между прочим, расположен в здании бывшей земской управы. Обрати внимание на кариатид…

Звякнул колокольчик на дверях. В помещении и правда, после зноя улицы, оказалось прохладно и сумрачно. Женька оглядела круглый холл. Здесь пахло деревом панелей, бабушкиным сундуком и библиотекой — то есть пахло просто восхитительно! Прямо вверх уводила широкая мраморная лестница, увешанная пейзажами с волжскими закатами и конями на выпасе.

Довольно слабые работы, — Женьку неумолимо повлекло к ступеням, — а вон та — да, повыше, акварелька — очень даже…

— Ты куда? — шикнул на неё Артём. — Сначала — на кухню…

— Куда-куда?

— В святая святых, — он под локоток увлёк её в боковой коридорчик и решительно постучал в дверь с надписью: «Директор Ахцыгер Август Францевич».

Не дожидаясь ответа, решительно вошёл, потянув за собой прицеп.

— Ба! — воскликнул с преувеличенным восторгом лысоватый круглый дяденька, что-то поспешно пряча за стойку с бумагами. — Кого я вижу! — он подскочил на ноги и поручкался с гостем через старенький полированный стол. — Знакомь что ли с девушкой…

Он промокнул клетчатым платком лоб и румяные щёки, шумно выдохнул. Воздух тут же ощутимо озонировался возбуждающе свежим винным духом.

— Серафима Ниловна! — высунув голову за дверь, воззвал директор. — У меня гости. Ты уж, пожалуйста… Всё, как водится…

Пока гости осваивали глубокие дерматиновые кресла-тяжеловесы, журнальный столик меж ними преображался со сказочной быстротой: Август Францевич позаботился о чайных чашках и рюмках, извлёк торжественно из-за стойки для бумаг слегка початую бутылку коньяка, а Серафима Ниловна, улыбчивая женщина в очках и кудряшках перманентной завивки, накрыла его блюдцами с нарезкой.

— Обязательно, Женечка, попробуйте сало! — потчевал хозяин, не забывая наполнять рюмки. — Сам солил, своими руками! Ну как? А? Вот то-то же! Мёд, а не сало! Как? Секрет? Есть один маленький секрет — хорошим людям чего ж не открыть… Обязательно и всенепременно — солить сало надо в ящике из-под снарядов. Что вы смеётесь? Истинно вам говорю! У меня племянник со стороны жены — офицер, может достать в гарнизоне, если хорошим людям надо… Артём, достать? Женечка, ты кушай-кушай… Вон худенькая какая. И не пьёшь чего-то совсем. Давай капельку… Долью — только освежить! Только освежить…

После третьей рюмки было принято неожиданное решение — взять Женьку на работу. Артём предложил, Женька поперхнулась, Август Францевич же, неуверенно пожалковав о кадровой заполненности, маленькой зарплате и необходимости всестороннего согласования подобного решения в администрации района — в итоге всё же сдался.

— Приходите, Женечка, в понедельник, — напутствовал он грустно, — оформим вас и приступим, так сказать…

— Вот видишь, — Артём был всемерно собою доволен, — как удачно мы зашли.

Женька остановилась в тени перевести дух. Обратная дорога — в горку да по такому пеклу — оказалась далеко не столь же весёлой, как давешний полёт на крылатой «ямахе». Мотоцикл, ввиду потреблённого коньяка, пришлось оставить на стоянке, у кафе.

— Мне почему-то кажется, — Женька посмотрела на него с подозрением, — что ты изначально с этой целью меня туда затащил…

Благодетель ничуть не смутился:

— Ну и что? Я знал, что у него есть декретное место. Дина Владимировна подсказала. Так что зря нам Францевич про «сверх штата» свистел. Пусть вообще спасибо скажет, что ему не блатную курицу туда пришлось посадить, а человека, разбирающегося в искусстве. Ты ведь разбираешься?

— Послушай, — самоуверенное вмешательство в её жизнь несколько коробило, — я ведь говорила тебе, что ничего ещё не решено! Я не хочу пока обзаводиться здесь символами оседлой жизни!

Артём усмехнулся:

— Так ты уже обзавелась, нехочуха. Домом, на который, как выяснилось, нет никакого покупателя, работой, которая, мне сдаётся, подходит тебе гораздо больше, нежели прежняя, ну и… классным парнем, — он подмигнул ей и взял за руку…

_______________________________________________

Женька, сыпанула пригоршню печенек на блюдце, и, прихватив недопитый бокал с молоком, поднялась по скрипучим ступеням в гостиную. Что же это такое? Всё происходит так быстро… Слишком быстро… Не успеть ни понять, ни прочувствовать… Зачем Артём так гонит коней? Может, конечно, свойство характера… В первый же день знакомства… Неужели первый? С ума сойти… Чтобы достойно завершить его, надо бы ему сейчас появиться на пороге её дома и сделать предложение. Безумие какое-то…

Она рассеянно остановилась у окна, отхлебнула молоко… По улице двигалась тень. Ну вот, накликала!

Всмотревшись, Женька опешила и, открыв рот от изумления, проводила движущегося в ярком лунной свете… верблюда. Гордо покачивая, словно гусак, кудлатой головой, нагруженный огромными мешками, он неторопливо и важно переставлял длинные ноги. Под узду его вёл человек в полосатом восточном халате и тюрбане, намотанном вокруг худого бородатого лица. Человек повернул голову и посмотрел прямо на девушку в окне. Растерянно и устало. Потом отвернулся и продолжил путь.

Печеньки, шурша, сыпались на пол…

* *

Сева, улыбнувшись, помахал рукой жене, выплясывающей посреди разгорячённой спиртным и танцами толпы гостей. Она послала ему воздушный поцелуй и с ещё большим энтузиазмом принялась выделывать коленца под залихватский ресторанный «тыгыдыц».

Что ж, день рождения — грустный праздник. И хороший повод грусть эту слегка сгладить посиделками-поплясалками в кругу скучных родичей и весёлых друзей.

Пирушка уже находилось в той стадии, когда даже серьёзные мужики, предпочитающие беседы о машинах и футболе в блаженной близости к накрытому столу, оказались втянуты в круг беснующихся танцоров. Они плясали без всякого смущения — так, как могли. И всем было весело — и тем, кто плясал, и тем, кто смотрел.

Сева смотрел. Приходилось ограничивать себя в веселье и выпивке — завтра на работу. Он сидел за столом и лениво жевал холодец почти в одиночестве. Почти — потому что напротив тоже жевал и не предавался зажигательным пляскам ещё один человек, которого Сева ну никак не ожидал увидеть в числе гостей жены. Весь вечер гость этот взирал на Севу, как влюблённый на предмет воздыханий — отчего бы такое внимание?..

Видимо, решившись, Кащук обошёл стол и подсел к следователю:

— ЗдорОво! — неуверенно начал он, стараясь заглянуть собеседнику в лицо.

— Виделись, — Сева доел холодец и потянулся за тарелочкой с маслинами.

— Слушай, у тебя жена такая красивая, прям… Класс. Завидую тебе, братан…

— Чего надо? — недружелюбно осведомился счастливый обладатель завидной жены, сплёвывая косточки в фужер для шампанского.

Кащук нервно хмыкнул и постучал черенком вилки по столу:

— Понятно… Ты, значит, тоже считаешь меня, как и дружок твой, этим, как его… убийцей…

Сева, наконец, посмотрел на собеседника:

— Ты как оказался за моим столом, убивец?

— Так я, это… с Танькой, подружкой твоей жены. Мы с ней типа… встречаемся…

— Типа встречаетесь… Прикольно.

— Этот следак ваш… — Кащук зло посмотрел в тарелку с недоеденным салатом, — который дело ведёт. Я так понял, он преступника уже назначил. Спит, б, и видит, как меня закрыть! Никуда больше не роет и настоящего убийцу, походу, не ищет. Всё решено? Так, б? И риэлтора этого пропавшего тоже на меня повесит?..

— Ты, братан, ничего не попутал? — Сева взял с фруктовой вазы яблоко и с хрустом его откусил. — Не заметил, где находишься? У меня выходной, праздник — не заметил? Чего ты лезешь ко мне со своими проблемами? Я даже дело твоё не веду. А вёл бы — тем более не стал бы с тобой его обсуждать.

— Блин…ээ, слушай…

— Всеволод Ильич.

— Блин, Всеволод Ильич, я думал чисто по человечески перетрём… Я ж не просить чё… Я ж шарю, следак другой. Ты прости, слышь, не хотел праздник тебе портить. Но, б, уже не знаю что делать. Этот Марамыжиков меня не слышит и не слушает. А у меня, б, есть что сказать…

— Вот ему и скажи.

— Не буду я этому мудаку ничего говорить! Пошёл он! Ты прости, что я так о друге твоём, но он конкретный мудак! Сева, я тебе, слышь… Знаю я чего риэлтор у Чернодеда делал. Блин! Вот как на духу! Он ведь тоже теперь без вести, как говорится… Так что я никого не подставлю, если расскажу…

Сева недовольно швырнул на свою тарелку яблочный огрызок. Обозрел с тоской ресторанное веселье… Вот прицепился, зараза.

— Ладно, — он поднялся из-за стола, — пошли покурим.

Кащук с готовностью подскочил.

Они свернули за угол летней веранды, к урне, определяемой, как «Место для курения», и задымили.

— Наша фирма, — начал подозреваемый с готовностью, — специализируется на подрядах по демонтажу всяких устаревших систем, заводов там, зданий, буровых установок… Она является дочерней организацией крупного объединения…

— Я не понял, — Сева поморщился, — меня что, записали на курсы финансовой грамотности? Чего ты тут разливаешься соловьём, директор липовый? Знаю я всё про ваше «объединение», наводил Марамыжиков справки. Говори по-человечески, здесь все свои: есть, мол, один чел, который мухлюет с подрядами на разбор бывшего народного достояния. На этом бизнес свой и сколотил. А ты у него подвизаешься за три копейки, прикрываешь его задницу имитацией деятельности то одной, то другой псевдофирмочки. Так? Давай без лишнего жеманства…

Кащук бросил недокуренную сигарету в урну.

— Исходя из специфики вашей благородной деятельности, — Сева усмехнулся, — любому дураку становится ясно, что Забедняев, как без пяти минут зять главы района и, по совместительству, начальник комитета по муниципальному имуществу, был вам весьма интересен. Признавайся, господин директор, окучивали пацанчика?

— Да ничего конкретного пока, — хмуро признался Кащук, — так, договорённости о будущем сотрудничестве. Я должен был встретиться с ним в пятницу вечером у Чернодеда, поговорить о наших делах.

Сева удовлетворённо кивнул:

— Как я и думал. И что же дальше?

— Встречи не было…

— Ну конечно…

— Встречи не было! Я так и не смог до него дозвониться! Надо было сдвинуть время встречи на пару часов, не успевал я!.. Всю дорогу, пока ехал, звонил. Если б только знал… Потом Чернодеду начал набирать — тоже, б, тишина! А потом у меня и вовсе машина на трассе закипела. Короче, кое-как добрался сюда уже ближе к ночи — злой, как собака. Ну, и к Таньке сразу. Решил, с утра дела порешаю. В субботу, конечно, снова ни до кого не дозвонился. Обратился тогда к Забедняевской начальнице, сказал, что клиент, мол, не дождался вашего работничка на показ. Она и пошла землю копытом рыть… Короче, стало ясно, что он пропал. Ну, я подумал-подумал и решил, что подождать, пока козёл этот объявится, я могу и дома. В общем, уехал в город где-то в субботу после обеда.

— Предположим. Чего в понедельник вернулся?

— Так шеф… Короче, велел ехать выяснять. Я и попёрся к Чернодеду. С кого мне ещё было начинать?

— Ну, — Сева затушил бычок о пепельницу урны, — как я и предполагал, признание твоё, братан, не содержит ничего революционного. Подтвердил просто очевидное. Приходи, надиктуешь Марамыжикову для протокола. Хотя я не уверен, — хмыкнул он, — что он станет сведения, порочащие нашего местного князька, туда включать… Да и на кой оно тебе? Сведения эти тебе никак не помогут, алиби не обеспечат. Даже напротив…

— Да ёптыть… — Кащук грохнул кулаком по стене. — Что вы за следаки, б? Неужто не ясно, что я здесь ни при чём? Ну покопайте в другом направлении! Вдруг там вероятность больше! Я-то, конечно, не могу доказать свою невиновность, но и вы ведь тоже не можете доказать мою вину! Так? Улики у вас только эти, как их… косвенные! Да и вообще, стрела, блин… Пошевелите мозгами! Где я — и где стрельба из лука! Да я видел эту хрень только по телеку!.. А в вашем Володарьевке вонючем стрелков этих, между прочим, как у дурня махорки!

Сева рассмеялся и потянулся, заложив руки за голову, сочно, с хрустом, всем своим большим телом медведя:

— Ладно, — сказал он, заметно скучая, — достал ты меня уже, честно говоря, своими бесполезными подпрыгиваниями. Давай, наверное, остановимся на этом оптимистичном заявлении — Володарьевск — кузница чемпионов по стрельбе из лука — и разбежимся…

— Да я сам видел! Проверить-то недолго! Собираются они в лесу, за яром. У них полигон целый со стационарными мишенями, с тренером! Блин, Сева, ну проверьте среди них!..

— Милый! — из-за угла вырулила на заплетающихся ногах и повисла на шее у мужа именинница. — Куда это ты так надолго убежал? — она надула губки и потёрлась щекой о его плечо. — Без тебя ужасно скучно. Это ты, Боречка, — она игриво ткнула пальцем в сторону Кащука, — украл моего зайку?

«Зайка» неловко клюнул жену в висок:

— А ну-ка, — сказал он, подталкивая её впереди себя на веранду, — угадай, какой сюрприз мы все приготовили моей кошечке?..

Кащук проводил их унылым взором, а после тихо и длинно выматерился, глядя в переполненную окурками урну.

––

Утро пришло пляшущими на стене солнечными зайчиками и оглушительно галдящими в саду птицами. Сева нащупал на прикроватном столике часы, глянул на неумолимые стрелки и, тяжело вздохнув, стал выбираться из-под одеяла. Он почесал пузо, чмокнул спящую жену в пахнущие духами и табачным дымом спутанные волосы и отправился на кухню варить кофе.

Пока над парящим бокалом и сахарницей он решал дилемму — сыпануть ещё ложку или ограничиться тремя — по улице прогрохотал грузовик. Потом посигналил. Глухо и сипло. Потом ещё раз.

К нам что ли?

Сева, в трусах и с кофе, неторопливо направился по дорожке к воротам.

— Чё за шум, мужики?

Мужики сверились с путевым листом:

— Чернышевского, 35? Всё верно. Открывай ворота, хозяин. Кирпич тебе привезли.

— Вот как? — хозяин меланхолично отхлебнул из кружки.

— Да ты чё, ёптыть? — изумился шофёр. — Так хорошо вчера выходной отметил, что память пропил? Забыл, чего в трезвом уме куплял? Вот чек твой, заказ-наряд на доставку… Тебе просили передать, кстати, вместе с грузом.

Сева изучил товарный чек, размашисто подписанный Кащуком, и прищурился на гружёный самосвал:

— Теперь припоминаю, как же… Друга просил купить. Не думал, что он так быстро обернётся. Где ж он достал такой недорогой? Вот чёрт пронырливый…

— Так с порта кирпич. Его же сейчас разбирают, — шофёр зло сплюнул. — Распродают всё. Ворюги…Народ строил, а какой-то козёл, вишь, наживается…

Хозяин хмыкнул и почесал раздумчиво затылок, принимая решение:

— Выгружай, что ли, раз привёз…

— Как выходные? — Сева, развалившись в кресле, наблюдал за суетой припозднившегося коллеги.

— Как обычно, — Марамыжиков запустил комп, захлопнул открытое окно (сколько можно говорить, что он не переносит сквозняков и на цветение у него аллергия!), поменял местами на столе органайзер с чугунным слоником, переложил папки…

— А это что? — он цапнул со стола незнакомый ему листок.

— Это мой тебе новогодний подарок, — Сева покачался в кресле и вернулся к прерванному складыванию кубиков тетриса.

— Новогодний?

— Согласен, немного заранее. Зато в сам праздник я теперь свободен от обязательств по покупке дурацких сувениров. Во всяком случае, для тебя…

— Короче, — Марамыжиков не был настроен на игривый лад, — это что за хрень?

— Список членов спортивного клуба по стрельбе из лука и арбалета. Клуб не официальный, не зарегеный, чисто пацаны по интересам тусуются. Воскресные стрельбища у них в Поросёнковой роще. Тренер, кстати, мастер спорта.

Марамыжиков воткнулся в бумажку. Лицо у него потеплело, а взгляд, коим он оделил дарителя спустя пару минут, прояснился.

— Как ты про них узнал? Неплохо, очень даже неплохо… Надо будет этот списочек прошерстить весь. И я даже знаю, с кого начну…

Сева вопросительно поднял брови, поглощённый игрой.

— Есть тут один фигурант… С улицы Заовражной, практически сосед. Некий Вербицкий Артём Алексеич. Знаешь такого?..

* * *

Если бы Женька могла догадаться, что за день её сегодня ждёт, то сбежала бы из дома до рассвета. А, может, и не сбежала бы. По здравом размышлении, не спонтанно. Куда бежать-то? За Урал? Там ей никто угол в наследство оставить не озаботился…

Впрочем, она о грядущем ничего не ведала. И солнечное утро встретила без всяких предчувствий.

Яркая радость рождающегося дня в птичьем гомоне и одуряющих ароматах цветения, земли и сочной весенней травы развеяла ночные страхи и сомнения. Все проблемы, терзавшие давеча, показались уже не такими неподъёмными, а, главное, вполне разрешимыми. Даже то странное лунное видение, что так обескуражило Женьку и привело в смятение ночью, ныне поблекло и вызывало лишь недоумение, как полузабытый и несуразный сон.

Поэтому она вполне умиротворённо пила кофе на террасе, наслаждаясь утром. Даже раннее явление Дины Владимировны умиротворения её не развеяло. Напротив, добавило некоторого ретрошарма и уюта усадебных чаепитий.

Гостья, исповедовавшая, по-видимому, железный принцип Винни-Пуха о мудрости ранних визитов, благосклонно согласилась подождать, пока хозяйка приготовит на кухне чай и вынесет его на террасу.

— Отсюда всегда был чудесный вид, да… Мы с Феодорой Яковлевной частенько пили здесь чай. Одно плохо — Волгу не видно. Макушки этих огромный тополей на склоне скрывают её почти до горизонта. Но рассвет им спрятать не удалось. Он прекрасен. Надеюсь, Женя, вы уже имели возможность это оценить?

Женька неопределённо мыкнула, не желая сознаваться, что встречать рассвет она, любительница поспать, способна только под угрозой расстрела.

— И сад у неё всегда был замечательным. Теперь, конечно, запущен, но… Мне кажется, дорогая моя, в запущенности этой есть своя романтическая прелесть… Вы, кстати, розы ещё не пересаживали? Не забудьте, прошу вас. А я, собственно, к вам, Женечка, с приглашением. Прошу завтра вечером ко мне на ужин. Посидим соседями, отметим скромно моё рождение. Не бог весть как, правду сказать, мне это событие хочется праздновать, но… Прекрасный традиционный повод собраться друзьям — почему бы не воспользоваться… Придёте? Чудесно! И прошу вас — не выдумывайте только никаких подарков! Не люблю этих глупостей…

— Хозявы-ы-ы!.. — раздался от калитки бодрый призыв.

Женька вскочила и заглянула за угол. По дорожке гуськом спешили две круглые, грудастые тётушки и тщедушный мужичок в мешковатых белых брюках и соломенном стетсоне. Выглядел он весьма франтовато и глядел петухом.

— Здравствуйте, — растерялась Женя.

— Доброе утро, — впереди идущая тётушка глянула на неё с подозрением. — Это вы, девушка, теперь тут хозяйка? Почему трава не покошена перед домом? Почему табличку с названием улицы не видно?

— Мы, собственно, — вмешался мужичок более приветливо, — представители местного ТОСа. Обход вот делаем с целью благоустройства.

— А, — сказала Женька.

— Кроме того, как члены общественной некоммерческой организации «За возрождение корней», собираем подписи жителей за переименование города и улиц, то есть… за возрождение прежних, исконных названий. Подпишете петицию? — он с готовностью развернул к Женьке планшет с прикреплённой на нём таблицей, пестревшей автографами, и протянул ручку. — Как хорошо, Дина Владимировна, что застали вас здесь. Подпишитесь тоже.

— И какое же из названий, позвольте спросить, — осведомилась госпожа Спржельская, — вы намерены вернуть? Насколько мне известно их было не менее четырёх…

— Конечно, Преображенское! — тосовка-активистка посмотрела на собеседницу так, будто та предложили что-то неприличное. Вторая тётушка закивала китайским болванчиком. — О других вариантах и речи быть не может — это, по-моему, очевидно! — и даже фыркнула возмущённо.

Женька молча расписалась.

— А я повременю, — Дина Владимировна, кивнув на прощание хозяйке, направилась к калитке. — Такие вопросы, знаете ли, не любят спешки. Надо всё обдумать, взвесить… Пытаясь поименовать наше многострадальное поселение, люди, видимо, слишком торопились. Вот ни разу и не угадали — так, чтобы на века осталось. Да в любую эпоху ко двору пришлось.

Активистка посмотрела на хлопнувшую калитку с превеликим неудовольствием:

— Вот вредная старуха! Изображает тут из себя самую умную… А вы, — ткнула она авторучкой в сторону Женьки, — примите к сведению наши замечания и меры к их устранению. Виноград все стены заплёл — ни названия улицы, ни номер дома не видно. Нарушение норм!

В зарослях винограда с грохотом распахнулось окно:

— Вы абсолютно правы! — раздался голос отца. Следом меж листьев появилась и его встрёпанная со сна голова. — Скажите, скажите хоть вы ей об этом! Может, чужих людей послушает, если слова родного отца для неё давно пустой звук! Я ей который день твержу — убери этот плющ! Как мне жить и работать в таких потёмках? Словно в темнице живу — право слово! Отвела отцу что ни на есть худшее помещение в доме! Родному отцу! Но терпение моё не безгранично! — голова скрылась. Тут же появилась вновь. — Хватит! Пора навести в этом доме порядок! — Голова скрылась. Появилась. — Прошу прощения за мою эмоциональность. Но вы же видите… — Губы и щёки головы задрожали.

Тосовцы осуждающе покачали головами.

— Ну знаете ли… — протянула их лидерша. — Так с отцом обращаться… Ни в какие ворота.

— Товарищ! Товарищ! — воззвал прагматичный мужичок в шляпе. — Может, вы тоже подпишете петицию!.. — он с надеждой взмахнул планшетом.

Из листвы вынырнула рука, безнадёжно махнувшая на несовершенный мир:

— До петиций ли мне сейчас?..

Мужичок расторопно вставил в неё авторучку и с торжеством поволок добытый автограф к калитке.

… Вернувшись в дом, Женька застала отца бодро волочащим свои чемоданы вверх по лестнице, в мезонин.

— Па-а-ап?..

— Я займу комнату наверху, — заявил он срывающимся от еле сдерживаемых слёз голосом, — там светло и прекрасный вид. Тебе, конечно, плевать, но мне, как писателю, это необходимо для вдохновения.

— А мне?!.

— Тебе не всё равно где спать? Неблагодарная…

Неблагодарная пнула ступеньку и выскочила во двор. Сдёрнув с бельевой верёвки полотенце, она побежала через малинник к тайной калитке, ведущей на пляж.

––

…Река сверкала ослепительно и призывно. И нежно шелестела мелкой рябью о пышный белый песок. Она остудила обиду, а горячее солнце приласкало. Навалявшись вволю на своей любимой отмели, успокоившись и почти примирившись с бесцеремонным выселением, Женька поплыла к берегу.

На её полотенце, скрестив ноги, сидел Артём. Немного замешкавшись, купальщица всё-таки вылезла из воды, поспешно подобрала джинсы и, неловко оступаясь, принялась натягивать их на мокрые ноги. Незваный пришелец молча и с нескрываемым удовольствием за ней наблюдал. Женька подумала, насколько живописный вид имеет сейчас её грудь, облепленная мокрой майкой. Уши её вспыхнули.

Как он вообще здесь оказался? Чёрт…

— Отдай полотенце, — бросила она неприветливо, застёгивая ширинку.

— Зачем?

— Мне холодно, — она потянула за край. — Что ты тут делаешь?

— Никто ещё при тридцати градусах жары насмерть не замёрз, — ухмыльнулся он. — Не слышал о таких прецедентах. Но в любом случае, — Артём перехватил её за руку и потянул на себя, — могу помочь, — Женька потеряла равновесие и воткнулась коленками в песок. — Согреть… — прошептал ей прямо в губы.

Спину защекотали мурашки…

Вот ещё! Да за кого он её принимает! Женька упёрлась свободной рукой ему в грудь.

— Пусти…

Повременив какое-то время, он всё же разжал пальцы и поднялся на ноги. Она стряхнула полотенце от песка и накинула на плечи.

— Ты мне нравишься.

— Какая честь для меня… А я-то думала, у тебя просто гон, а перепихнуться не с кем.

— Зачем ты так?

— Послушай, — Женька посмотрела на него прямо и сердито, — я замужем. Понятно? И сюда приехала не за летней интрижкой…

— Ну да, — Артём зло хмыкнул. — Как это я не дотумкал? Верная жена в бегах. Мужа своего любит и безусловно восхищается его беспримерными качествами — но, блин, на расстоянии. И чем то расстояние больше, тем любовь горячее. Так что ли?

— Да какое твоё дело?

— Да никакого! Просто, как самоназначенный бичеватель пороков общества, хочу сообщить тебе: то, что ты считаешь нравственностью — на самом деле обыкновенное гнилое ханжество!..

— Пошёл ты!.. — Женька повернулась и быстро побежала вверх по тропе.

Какова скотина! Чёртов самовлюблённый болван! Вы погляньте, как распсиховался из-за отказа! Не привыкши? Что ж, нужно было послушно опрокинуться на спину, чтобы его не расстроить ненароком?..

Нужно было?.. Нужно было… Ей ведь этого так хотелось в то мгновение… Так хотелось почувствовать его губы… Почему она его оттолкнула? Чем плоха летняя интрижка? Может, она подарила бы ей ту порцию нежности и счастья, на которые судьба так долго скупилась?

Может быть… А может быть и не подарила бы. Может быть, её легкомысленный сосед свинтил бы после первой же близости, а она осталась локти кусать — без никакой тебе нежности, без счастья, без надежд. С очередным разочарованием.

Да ну и бес с ним! Обойдёмся. После катастрофического крушения семейной жизни с Вовчиком перспектива новых отношений с мужчиной её скорее пугала, нежели вдохновляла.

… В растрёпанных чувствах, продираясь сквозь заросли малины, Женька чуть было не затоптала двух гномов.

— Ой! — сказала она, уставившись на это неожиданное явление.

Мальчишка семи лет, крепко держащий за руку трёхлетнюю сестру, посмотрел на запыхавшуюся хозяйку ясными серо-голубыми глазами и чихнул.

— Вы чего тут?.. Вы как тут, Степан?

— Здрасте, тёть Жень! — бодро отрапортовал Степан. — А мы вас ждём-ждём, ищем-ищем… Мама в доме, с Дмитрием Алексеевичем чай пьют.

Мама уже была не в доме. Она стояла, подбоченясь, на террасе и взирала на Женьку:

— Хороша-а-а, — протянула осуждающе, тряхнув ярко-рыжей крашеной чёлкой. — Мокрая, босая и в полотенце. Так теперь выглядят деревенские нимфы? Чего ты там, в кущах, битый час делала, скажи на милость? Козу пасла?

— И тебе, Сюзанна, здравствуй, — Женька улыбнулась. — Рада тебя видеть.

— Надеюсь, что так, — Сюзанна сбежала по ступенькам вниз, — потому как мы к тебе надолго, — она направилась было к подруге для приветственных объятий, но внезапно остановилась. Её совершенные, красиво подрихтованные брови поползли на лоб: — Ого! Так вот кто тебя в кустах так долго развлекал…

Женька покраснела. Артём вежливо поздоровался с гостьей и, обойдя хозяйку по широкой дуге, скрылся за углом дома.

— Ты, я вижу, времени тут зря не теряешь, — подруги, наконец, расцеловались, — и это в то время, как несчастный, брошенный супруг с факелами разыскивает свою ветреную жёнушку, — она весело рассмеялась. — Ничего так парень, можно залипнуть… Да не боись! Знаешь же: мужики моих подруг для меня не существуют! Табу! — она для вящей убедительности прижала руку к сердцу, ничуть не беспокоясь на тот счёт, что знавшая её долгое время Женька все эти годы убеждалась как раз в обратном. — Впрочем, к делу, подруга. Найдётся в этих хоромах для меня и моих спиногрызов угол?

— Найдём, — заверила Женька. — Что случилось-то?

А случилось дело обыденное и до безобразия банальное. Банку, ссудившему Сюзанне покупку и обустройство мастерской, надоело месяц за месяцем и год за годом выдавливать из неё платежи по кредиту. Дело передали коллекторам. Те, по словам недобросовестной заёмщицы, оказались натуральными бандитами, посмевшими апортировать указанную банком жертву и угрожать тем самым её тонкой художественной натуре тягчайшими стрессовыми ситуациями.

— Я скормила этим ненасытным рожам уже две стоимости мастерской! — подруга негодующе потрясала плюшевым медведем дочки. — А они пытаются из меня ещё и третью выдоить. Кровопийцы! Хватит, с меня довольно! Довольно я кормила этих упырей! У меня, между прочим, дети! Им ведь тоже должно что-то перепадать от трудов моих праведных!

— Что ж ты теперь всю жизнь будешь от них бегать? — поинтересовалась Женька по дороге на кухню.

Сюзанна нетерпеливо передёрнула плечами:

— Знаешь в чём твоя беда? — она откинула вафельное полотенце, прикрывающее чашку с Тырлыковскими пирожками. — Свежие? А с чем? Дети, идите — пирожки!…Ты не можешь получать удовольствия от жизни, потому что пытаешься прожить любую возможную ситуацию до того, как из неё что-то успело родиться. Ляля, постарайся не крошить. Так, взяли пирожки и марш гулять во двор!…Давай не будем сейчас думать за всю жизнь, а? У меня, знаешь ли, от слов «банки», «кредиты» и прочей сухоты аж зубы с тоски сводит, — Сюзанна добыла из буфета упаковку молотого кофе. — Будешь? Сливки есть у тебя? Расскажи лучше о приютившем нас городке. Есть тут где вечером со вкусом затусить? Потанцевать? Слушай! — озарение застало её с закипевшим чайником в руке. — У твоего случайно нет приятеля? Могли бы сегодня вечером куда-нибудь заклубиться…

— Сюзанночка, — Женька отняла у неё чайник, заварила кофе и всучила ей чашку в руки. — Пошли я тебе комнату покажу, — они поднялись по ступенькам в гостиную. — Это дверь в мою комнату, у неё окна во двор. Эта, окнами на улицу, — она распахнула дверь, — твоя. Располагайся, постель сейчас принесу. Ты можешь спать на диване с Лялей, а Степану мы кресла сдвинем…

— Нормально, пойдёт, — Сюзанна плюхнулась на диван и огляделась. — Так что насчёт вечера?

— Мне завтра на новую работу, извини. И… парень этот, он мне… просто сосед.

— Ну и глупо, — гостья распахнула окно в густое переплетение винограда. — Ох, какие заросли!..

Женька молча вышла из комнаты. Хлопнула входной дверью. Прошагала вдоль уличной стены дома, остановилась под злополучным окном и, уцепившись руками за переплетение ветвей, дёрнула изо всех сил.

— Эй, ты что делаешь? — ужаснулась Сюзанна, заныривая обратно в комнату.

— Осчастливливаю мир, — буркнула её странная подружка, продолжая с необъяснимой яростью и упорством терзать виноград, повиснув на лозах. Тот стойко сопротивлялся. Но куда ему было тягаться с венцом творения? Молодые побеги затрещали, старые подались, и часть плетения, щедро сыпанув трухой, рухнула на бесчинствующую хозяйку, увлекая за собой на её беспокойную голову кусок трухлявого карниза. Оказалось не то, чтобы больно. Скорее неожиданно и обидно.

Сюзанна хохотала так, что чуть не вывалилась через подоконник на улицу.

— Благодарю за усердие, — простонала она, утирая слёзы, — право не ожидала от тебя такой готовности в обеспечении моего комфорта… Но теперь действительно гораздо лучше!

— Я рада, — Женька пыталась выпутаться из лозы, — теперь, наконец, все будут довольны…

Протерев глаза от вездесущего сора, она посмотрела на стену, дабы удостовериться — будут ли, наравне, со всеми, жаждущими ликвидации винограда, довольны представители ТОСа… О да! Табличка с названием улицы и номером дома оголилась и видна, наконец, была замечательно. В отличие от облупившихся букв на ней… Женька ещё раз протёрла глаза, всмотрелась в старую, ржавую железяку… Там.. как будто… вовсе не «Заовражная» написано…

— Чер-но-яр-скы-я, — прошептали губы по слогам. — Тринадцать…

-–

Наследница всё ещё таращилась на табличку, когда какое-то смутное, двадцать шестое чувство сообщило ей, что за спиной что-то неумолимо и неотвратимо меняется. И перемены эти не к лучшему…

— Боже ж мой, — пропела над головой подруга сладким голосом, подтверждая её худшее из предчувствий, — это откуда ж к нам такого красивого мальчонку надуло?

— Привет, Сюзанна! — бодро откликнулся «мальчонка». — Привет, малыш!

«Привет, Карлсон», — подумала Женька, обречённо поворачиваясь к новоприбывшему.

Вовчик, как обычно, был свеж, весел и доволен собой. Его распушённые перья переливались на солнце и трепетали на летнем ветерке, приглашая к празднику жизни. Отправив в окно, где маячила рыжая чёлка, воздушный поцелуй, он обратил взор к облезло-мокро-босому, присыпанному трухой, обличью супруги. Мда… С трудом подавив гримасу, нацепил на открытое честное лицо своё обворожительный оскал. Ну что тут поделаешь? Любил Вовчик женщин блестящих и полированных. А жена его таковой не была никогда. И даже не стремилась. Ну и чёрт с ней. У этой женщины иная функция — возле неё удобно было кормиться. А любиться настоящий мужик может и на стороне…

— Я так соскучился, малыш!..

Женьку как будто вожжами вытянули — она рванула с места заправским спринтером. Успела пронестись мимо дома, увернуться от нежных объятий мужа и юркнуть в калитку. Задвинуть щеколду не успела. А вот Вовчик успел — ввалиться во двор, упасть на колени и вцепиться мёртвой хваткой в джинсы жены.

— Прости! Прости меня, малыш! — рыдал он, вопя, как потерпевший. — Всё изменится, поверь! Теперь всё будет по-другому! Люблю тебя! Жить без тебя не могу! Даже готов забыть, как ты поступила со мной перед своим уходом! Я всё готов тебе простить! Хоть ты, подлюка, того и не заслуживаешь!..

Женька молча и ожесточённо пыталась вырваться. Но железные клещи кающихся объятий были крепки — разомкнуть их было примерно также легко, как сдвинуть автобус.

Наконец, Вовчику надоело елозить в пыли ввиду возможной порчи новых модных штанов (такие, блин, клёвые! почти брендовые — кто там будет приглядываться — зауженные, укороченные, чуть спущенные на бёдрах… Чиксы пищат). Он поднялся на ноги, крепко перехватив брыкающуюся добычу за плечи и стал пытаться с умильно-страдальческим выражением лица изобразить примиряющие объятия. Поняв, что другого пути нет, Женька, изловчившись, лягнула настырного муженька по голени.

— Сука! — взвыл он, ослабив хватку. Ненадолго. Но жертве примирения хватило.

Она вырвалась, запрыгнула на террасу, попутно отбрыкнувшись от хватающий её за ноги руки, вбежала в дом, влетела в спальню и… дверь удалось захлопнуть и запереть.

— Открой! Открывай, овца бешеная! — дверь тряслась и всхлипывала. — Открой, малыш! Клянусь, я просто хочу поговорить! Ты же любишь меня, я знаю, чего кабенишься? Чего представление устроила? Хватит придуряться! Открывай, сука, б..!

Трясущимися руками Женька натянула кроссовки, покидала в рюкзак кошелёк, телефон, документы и вылезла в окно. Воровато оглянувшись, нырнула в малинник. Под его прикрытием перелезла через забор, во двор к Тырлыковской и, просочившись через её калитку, бросилась бежать вниз по улице.

Возле палисадника Зинаиды Семёновны притормозила, безуспешно пытаясь под пристальным взглядом белой панамки принять вид деловитой торопливости, а вовсе не панического бегства…

— На базарь? — осведомилась панамка традиционно.

— На вокзал! — разозлившись, выпалила беглянка неожиданно для себя.

На вокзал? Пожалуй…

Она вновь припустила бежать, да так, что ветер в ушах зашумел, и перешла на шаг, чтобы отдышаться, только свернув за угол. Поэтому и не видела, как вездесущая соседка, прислонив тяпку к заборчику палисадника, поспешно потрусила вверх по Заовражной…

* * *

Вокзалы повсюду одинаковы. Нет, не архитектурным решением или уровнем благоустройства. Другое: в них царит единый дух, спутать который невозможно ни с чем. Проверьте! Если вам завязать глаза и заткнуть уши, а потом поставить посреди вокзальной суеты — вы безошибочно определите особую атмосферу. Вам даже в голову не придёт подумать о торговом центре, шумной площади или народном гулянии. Потому как здесь всей кожей ощущается вибрация места перехода. Пограничья. Безвременья. Ожидания. Будоражащих перемен. Запаха странствий и общественного туалета. Впрочем, последнее не обязательно…

Женька добавила в вокзальный коктейль растерянности. Он быстро растворил эту крошечную порцию, она растаяла в нём без следа, не нарушив общего гармоничного вкуса.

Поколебавшись, беглянка пристроилась в хвост очереди у одной из касс. Той, что подлиннее. Потому как куда она должна была купить билет — было не совсем ясно. Обратно? Там Вовчик станет искать её в первую очередь. Но, может, не в первый же день?.. Может, она успеет… Что? Сделать загранник и уехать… к маме?..

Женька горько усмехнулась: прекрасная семейная традиция — бегство от мужа на край света. Мать ведь тоже, едва дождавшись Женькиного совершеннолетия, уехала в индийский ашрам от опостылевшего мужниного занудства и безрадостной серости существования. Она для себя другой путь выбрать не смогла. Или не захотела?..

Вот и дочь её теперь дожилась до того, что идея эта стала казаться ей весьма соблазнительной. Дозрела… А что — вечное лето, экзотическая страна, древняя культура… Рис и медитации день за днём… Ни долгов, ни контор, ни мужа — там её никто не найдёт и не достанет. Уж Вовчик-то подавно не доберётся! Никто ему такую сумму на дорогу не займёт! Впрочем, ей тоже. Один только перелёт стоил больше, чем может предложить её изрядно пощипанная кредитка… Но даже если перелёт она и осилит — дальше как?

Впрочем, Сюзанна говорит, Женька излишне осторожна. Может, хватит проживать возможное развитие событий каждый раз до того, как сделать гипотетический шаг в сторону с натоптанной тропы? Может, дать жизни шанc? Отпустить вожжи? И посмотреть куда вывезет…

Женька так задумалась, что когда в рюкзаке ожил телефон, едва не подпрыгнула. Бросившись суетливо вылавливать его в бездонных недрах заплечного мешка и уже сжав в руке, остановилась на мгновение — а стоит ли отвечать? Номер высветился незнакомый, но под ним вполне мог скрываться благоверный, звонивший с чужой трубки.

Она неуверенно смотрела какое-то время на экран под заунывное тилиньканье и гуд вибрации, пока стоящая перед ней в очереди женщина не покосилась с негодованием, шумно, недвусмысленно вздохнув и закатив глаза к лепному потолку.

— Слушаю, — пискнула Женька, готовая в любой момент нажать отбой.

— Евгения Дмитриевна? Добрый день! Вас беспокоит Володарьевское риэлторское агентство. Меня зовут Анфиса Шелекета… Слышите меня?..

— Да-да, слышу, — беглянка с облегчением выдохнула.

— Сейчас я веду продажу вашего дома. Спешу обрадовать — есть покупатель. Он готов подписать бумаги, даже без осмотра и торга. Мы с ним подойдём, скажем, часиков в семь вечера… во вторник? Вам будет удобно?

— Во вторник… — Женька нервно почесала запястье. — А сегодня? Сегодня он не сможет?

— Боюсь, что нет, — недоуменно протянула звонившая. — В общем-то, сделка и так совершается чрезвычайно стремительно, знаете ли… У вас какие-то проблемы?

— Нет-нет! Всё хорошо. Меня устроит вторник. Приходите…

— Девушка! Девушка! — раздражённо взывала кассирша. — Вы билет будете брать или по телефону разговаривать? Очередь же задерживаете! Что за хамское поведение?..

Женька отошла от окошка. Алеа якта эст.

Бездумно пощёлкала телефоном… Что же делать теперь? Открыла приложение, оценила остаток средств на карте. Да уж. Если потратить их сейчас на гостиницу до вторника, на что потом жить? Надежда только, что сделка выгорит… И покупатель не пропадёт снова. Хотя, может он и не пропадал… Пропал риэлтор. А человек, не дождавшись от него известий, обратился в контору вновь за разъяснениями. Должно быть, так и было.

Ну что ж, отлично. Прекрасная новость. Где же ты — рождённая ею радость?..

— Вот она где! — громогласно возвестила возникшая в дверях вокзала Тырлыковская. — Вы посмотрите на неё, люди добрые! — люди послушно посмотрели. — Я, значиться, пирожков ей нажарила, в пять утра поднялась, чтобы тесто поставить! Пока на базар сбегала за свежей бараньей печёнкой, пока обжарила её с морковочкой да с лучком, пока на мясорубке провернула со сливочным маслицем — глядь! Где Женька? Полный дом шушеры навела, а сама… Чего на вокзале ошиваешься? Тута, что ли, ночевать собралась, болезная? Выжили зверушки из лубяной избушки? Ладно, чего уж… Пошли уж… Меня там таксо ждёт, счётчик щёлкает.

— Баб Мань, я не поеду, — Женька отняла локоть, за который её настойчиво увлекали к двери. — Я там не могу…

— Не могёт она! — Тырлыковская шумно вздохнула и утёрла кухонной салфеткой, добытой из недр хозяйственной сумки, лоснящееся лицо. — Навести порядок в своём дому она не могёт! А старой больной бабке коники выбрасывать — она могёт! Пошли, говорю тебе, наказание господне, разберёмся на месте. Покушаем, потом уж решать и будем. На голодный желудок чего там нарешаешь? У меня и переночуешь. Постелю тебе в верхней спаленке, там у меня на кровати две пуховые перины — одна на другой — спать будешь, как у мамки в колыбели…

Женька позволила себя уговорить и усадить в машину. А что — это выход. Перекантуется до вторника у добросердечных соседок, а там, с деньгами, пути открыты. Может, и правда — в Индию?..

* * *

Дина Владимировна сделала круг по комнате. Провела бархатной салфеткой по корешкам книг, смахивая пыль. Поправила вышитую китайским шёлком дорожку на столе. Оборвала пару засохших листов у бегонии и замерла над крышкой раритетного Беккера.

Раньше пыль на его чернолаковой поверхности не задерживалась. Хозяйка садилась за него часто, играла с наслаждением, наполняя пространство старого родительского дома живым томным звуком ушедших веков. А после…

Поколебавшись, она таки подняла бережно крышку. Переложив пылевую салфетку в левую руку, тронула пальцами правой пожелтевшие клавиши. Инструмент отозвался глубоко и гулко. Ля-диез…немного западает… Надо бы настройщика… Или не надо?

Дина Владимировна погладила клавиши и попробовала наиграть что-то одной рукой. Длинные пальцы с артрозными узлами в суставах немедленно свело судорогой. Она вздохнула. Несколько раз сжала-разжала кулак и закрыла пианино.

— Тю! — возмутилась Тырлыковская, заглядывая в комнату, — нашла время бренчать. У неё ещё конь не валялся, ничего к вечеру не готово, а она хрен знает чем занимается. Назвала людёв, главно дело…

— Маша, — примиряюще улыбнулась именинница, — не ругайся. Вот прямо-таки назвала! Всех гостей-то — вы с Зиночкой да девочка наша… Что ты суетишься?

— А мы тебе что — не люди? Тоже, мабуть, посидеть на именинах как положено собрались! Ох, Дина Владимировна, знаешь ли… Кабы не взяла я всё в свои руки, так угощались бы мы на празднике твоём жидким чаем с таком!..

— Да-да, — рассеянно кивнула провинившаяся, — командуй, Маша, я готова…

— Пора стол в саду накрывать. Пироги и холодец я принесла, салат щас нарежу, жаркое твоё из духовки вынула… Что касательно скатерти и посуды — озаботься уж сама… Да что с тобой? — Тырлыковская озабоченно сдвинула брови.

Хозяйка достала из серванта стопку гостевых тарелок и опустилась с ними в кресло, глядя перед собой отсутствующим взором.

— Что ты как пыльным мешком ударенная?

Дина Владимировна подняла на подругу глаза:

— Маша, пора… Пора принимать решение…

Соседка, наконец, зашла в комнату и присела напротив. Пружины старого дивана жалобно захрустели.

— Думаешь, — Тырлыковская механически потёрла коленки, — началось?

— Очевидно, что так.

Женщины помолчали, каждая задумавшись о своём.

— Я тебе уже и раньше говорила… И снова повторю, — баб Маня решительно качнула головой, — с меня хватит.

Дина Владимировна мягко тронула её за руку:

— Всё может быть иначе…

— Да знаю, что может! А если снова не выгорит? Если снова на ту же дорожку? Не-е-ет! Спасибочки! Я этой каши досыта наелась. В четвёртый раз хлебать — стошнит с устатку…

— Феня решилась…

— И что? Ты можешь щас спросить у ней — жалеет она о том или радуется? Нет? То-то и оно…

Обнаружив у себя в руках тарелки, Дина Владимировна переставила их на журнальный столик.

— А знаешь что? Давай-ка с тобой аперетивчику, а? У меня есть чудесный крымский мускат…

Тырлыковская неопределённо пожала плечами. Но бокал с золотистым вином приняла. Повертела его в своих больших, загорелых руках и опрокинула залпом, как водку.

— Ничё, сладенько, — одобрила. — Как бы нам не захмелеть, соседка. Меня так сразу в сон потянет. Будешь сама тогда пироги подавать, — она дотянулась до бутылки и плеснула себе добавки.

— Маша, — Дина Владимировна отпила глоточек, посмаковала, любуясь игрой солнечного луча в хрустальных гранях фужера, — ты всё же подумай. Не торопись. Я подожду…

— Жди, коли охота… Только я уж решила. И передумывать не стану… Надо чего-нибудь закусить, чтоб не охмелеть. Пирожок будешь? Нет? Ну-ну, клюй свои орешки. Толку с них… А я, пожалуй…

Вернувшись из кухни с тарелкой пирожков, вылила остатки муската себе в бокал:

— Скажи мне лучше, что с Фениной наследницей делать будем?

— А что? — хозяйка снова впала в отстранённую задумчивость.

— Что… Неудачная девка — сама не видишь разве? Ни рыба, ни мясо. Не будет с неё толку — это как пить дать. Да и не удержать нам её здесь. Всё мечется чего-то, бежит куда-то, сама не зная, чего хочет. А если и удержали бы, всё одно — напрасный труд… Не самостоятельная она, вот что я тебе скажу!

— Да… Это, наверное… — хозяйка со вздохом вернулась в реальность. — Я понимаю, что ты хочешь сказать: она труслива, безхребетна и решению проблем предпочитает бегство от них…

— Оце ж! Не дай боже споткнётся она в своей игрушечной жизнишке о какую кочку — страху да вою, чую, как на пожаре… Куда ей до взаправдашних опасностей?..

— Где она, кстати? Я думала, с тобой придёт.

— Понеслась куда-то огородами… Мабуть, подарок тебе куплять…

— Ах, боже мой, — досадливо покривилась Дина Владимировна и поставила на столик недопитое вино: — Маша, милая моя! У меня сейчас уже нет ни времени, ни желания подыскивать кого-то ещё. Хочешь, займись этим сама, — Тырлыковская в ответ только фыркнула. — Ну, или дадим девочке ещё шанс… В конце-то концов, на кого нам ещё рассчитывать? Не на господина Вербицкого же?

— А чё нет-то?

— Поверь мне на слово, у него в нашем деле другие интересы…

— Здрасссьти… — проём двери запестрел цветастым платьем. — Чего это во дворе у тебя, Дина Владимировна, яка-то приблудна собака все грядки перерыла?..

Женщины вскинулись, запричитали и посеменили во двор разбираться с незваным гостем. А после накрывать на стол. Назначенное для именинного ужина время подкралось, как всегда, незаметно…

-–

Стол под старым, раскидистым абрикосом обмахнули тряпкой от бело-розовых лепестков. Накинули льняную скатерть. Водрузили блюда с пирожками и пирогами. Расставили тарелки ломоносовского фарфора. Раскочегарили дровяной самовар. Вечерний воздух горьковато запах банным дымком, мешаясь со сладостью цветения и выпечки. Молодой спорыш ещё не заплёл как следует лужайку, и в проплешинах была видна деловитая жизнь зернистых муравейников.

Дина Владимировна прищурилась на вечернее солнце, вдохнула полной грудью оглушительную сладость бытия и мечтательно улыбнулась:

— Ах, Маша… Разве можно отказаться от этого сказочного мира? Меня он не отпускает… Эти запахи… звуки… эта гармония совершенства — у меня до сих пор, как в юности, сердце щемит от красоты жизни. Разве ты не чувствуешь, как растворяешься в ней, словно в тёплом океане? Как окутывает она, проникая в каждую клеточку? Даже если бы на всю жизнь человеческую приходился всего один такой вечер — ради него стоило бы переносить трудности и испытания судьбы. Подумай…

Тырлыковская подумала. И потрогала тыльной стороной ладони пирожки:

— Ну вот, остыли, — буркнула она. — Пока всех дождёшься… Тоже, небось, на красоту таращатся…

Хозяйка вздохнула:

— Ну что ж, рассаживайтесь, девочки, — пригласила она. — Думаю, опаздывающие к нам присоединятся…

— Кого ждём-то? — поинтересовалась Зинаида Семёновна, чинно поднимая рюмочку с кагором.

— Женечка должна подойти. Тёма обещал заскочить, поздравить. Да и Тоню с Павлом я звала. Как молоко вчера брала у них, записку оставляла с приглашением… А! Вот, кстати, и наша гостья!

Женька несмело проскользнула в калитку с букетиком нарциссов и нарядным магазинным тортом. Это кулинарное приобретение было удостоено негодующего взора бабы Мани. А неизменные джинсы и футболка, небрежно сколотые на затылке в хвост волосы заставили поджать губы Зинаиду Семёновну.

— Хоть бы в гости к приличным людям идучи, да по поводу, оделась бы подобающе. Чай, не на картошку, а на менины звана…

Гостья, не ожидавшая такого приветствия, смутилась:

— Да в общем-то… Не брала я с собой одежду, особенно летнюю, не думала, что задержусь… И что здесь будет так жарко…

— Милая моя! — Дина Владимировна поднялась навстречу, приняла цветы и торт, расцеловала в щёки. — Не слушай ты наше старческое брюзжание! Зиночка порой ляпнет, не подумавши — от простоты, не от злости. Правда, Зина? Конечно, мы все в курсе твоей ситуации. Да и к чему наряды на соседский междусобойчик? Проходи, проходи, дорогая… Я очень рада, что ты нашла время поздравить старуху.

Женьку усадили и захлопотали вокруг: вино? чай? холодец? беляш или рыбничек? подложить ли помидорчиков? а кусочек запечённой бараньей ноги с чечевицей? ах, какой красивый тортик Женечка принесла! ах, какие свежие нарциссы!

— Расскажи-ка нам про свой первый рабочий день, дорогая. Как тебе показался наш музей?

Женька промычала что-то невнятное с набитым ртом и уставилась в тарелку.

— Не ходила она, — прокомментировала Тырлыковская, подкладывая ей на тарелку салат.

— Я, — прожевала девушка, — здесь только до вторника собираюсь задержаться. Думала позвонить Августу Францевичу, предупредить, но… Баб Маня заверила, что с ним знакома, сама переговорит. Вы ведь говорили?

— А як же! Раз сказала… — баб Маня невозмутимо дозаправила самовар щепочками, вставила на место трубу и вернулась за стол. — Позвонила, говорю: Францыч, ты уж звиняй, приболела девка. В среду, говорю, будет у тебя, как штык!

Женька не донесла до рта кусок, замерев на полпути.

— Что ж, — Дина Владимировна ласково ей улыбнулась, — вполне разумно, на мой взгляд. Отказаться ведь ты всегда успеешь. А если не состоится сделка, сорвётся? Что-то ведь может пойти не так? Как тогда без работы да без денег? Не волнуйся, дорогая: дом купят — другое дело, уедешь и думать о Володарьевске забудешь. Но соломки подстелить никогда не лишне. Правильно?

Ответом ей был растерянный кивок.

— Ну, девочки, давайте, что ли, за здоровье именинницы, — Тырлыковская призывно помахала в воздухе рюмкой. — А то одна болтовня и никакого дела…

Она хлопнула свою рюмашку с домашней рябиновкой. И даже не поморщилась. В отличие от Зинаиды Семёновны, долго жеманно махавшей ладошкой перед носом, а после обильно заедавшей «эту гадость».

Дина Владимировна пригубила своё белое вино, покрутила бокал в руке:

— Может, конечно, тебе не импонирует сама идея музейной работы? Феодора говорила, ты, вроде, в художественном училась? Даже работала потом по этому направлению. Может, хочешь вернуться к свободному творчеству?

— Ну, — уклонилась Женька от ответа на основной вопрос, — не то, чтобы… Я на прикладном отделении училась. Художник по текстилю. Владею всеми основными ремёслами, связанными с этим направлением — и ткачеством, и набивкой, и художественной вышивкой и компьютерные программы расчёта карт-схем по фабричной печати рисунка тоже знаю… А работала в студии. Занималась в основном батиком, росписью по шёлку. Заказы, мастер-классы… Не скажу, — улыбнулась она, — что творчество моё было таким уж свободным… Мастерская принадлежала не мне. Но всё равно работать там было сплошным удовольствием! До сих пор вспоминаю эти дни с ностальгией… Бывшая владелица мастерской, кстати, сейчас у меня… — художница замялась, — гостит…

— Это та разбитная бабёнка, котора в морковный цвет крашена? — проявила осведомлённость Тырлыковская. — И котора с двумя детями притащилась? От неё, что ли, прячешься?

— Нет! Что вы! — возмутилась Женька. — Она моя подруга, я очень рада её приезду. Там… просто… кроме неё…

— Ладно-ладно! — именинница подняла бокал. — Давайте не будем о грустном. У вас такая интересная профессия, Женя. Я вам ужасно завидую! Как жаль, что вы были вынуждены так надолго её оставить. Это просто преступление на мой взгляд — связывать художнику руки за спиной! Слава богу, Август Францевич — человек широкого кругозора и свободных взглядов, у него вы сможете и работать, и творить. Помнишь, Маша, Зайцевского? Велимира Станиславича?..

— Как же ж… Эт тот, что кажный день с яру Волгу малевал? В труселях?..

–… Ведь только благодаря покровительству директора нашего музея он не спился, смог вернуться к живописи. И его лучшие работы созданы именно в тот период…

Последние её слова заглушил нарастающий грохот мотоцикла.

— Никак, Тёмка? — констатировала Зинаида Семёновна, когда мотор закудахтал напротив ворот и, дважды взрыкнув, замолк.

Дина Владимировна кинула взгляд на покрасневшую Женьку и, гостеприимно улыбаясь, поднялась навстречу гостю. Тот весело поздравил её огромным букетом роз, пожелав неизменного цветения, и увесистым пакетом, заглянув в который хозяйка ахнула от восторга:

— Боже! Мальчик мой, ты такой внимательный! И как только угадал!

— Но ведь угадал? — подмигнул он, довольный произведённым впечатлением.

— Я мечтала о собрании Шмелёва уже лет двадцать! — Дина Владимировна взяла в руки толстый том с золотым обрезом. — Какое прекрасное издание! Такое я точно никогда не смогла бы себе позволить со своей пенсией…

— На здоровье, — Артём плюхнулся на свободный стул. — Прошу меня заранее извинить, милые дамы, я ненадолго. Сегодня, как назло, случились неотложные дела…

— Ради бога, Тёмочка! Как скажешь! Что тебе с нами, старухами, рассиживаться… Но без ужина не отпущу! Баранья нога удалась превосходно. Кусочек?.. Не говоря уже о Машиных пирогах! Впрочем, они всегда безупречны… Вот, Женечка не даст соврать.

Женечка вяло ковырялась в тарелке. Присутствие Артёма безотчётно её смущало. А его показная отчуждённость заставляла чувствовать себя не просто виноватой, а почему-то круглой дурой. Хотя, собственно, в чём она провинилась?.. Нет, не так: почему он на неё так действует? Она что — влюбилась? И снова, видать, не в того… Странный он парень.

— Да, — промямлила она, — безусловно. В пирогах баб Маню никто не переплюнет, здесь она настоящий асс… — и вскинула глаза на Артёма, надеясь поймать его взгляд.

Но тот в её сторону даже не смотрел. Он был всецело поглощён бараньей ногой и светской беседой: тему художника Зайцевского, прерванную было приходом нового гостя, с воодушевлением возобновила Тырлыковская. Баб Маня, со свойственной ей категоричностью, принялась бичевать основной порок несчастного.

— Милая моя, — улыбалась её безапелляционным сентенциям Дина Владимировна, — мне кажется, людям творческим и, в особенности, если они ещё и талантливы, можно извинить некоторые слабости. Ту же, к примеру, приверженность зелёному змию. Их тонкую душевную организацию ранит грубая реальность, и алкоголь, зачастую, наиболее распространённое в данном случае обезболивающее. Да, он выпивал, но…

— Выпивал? — возмутилась Тырлыковская. — Пил, как лошадь! Он того «обезболивающего» стока за жизнь принял, что и зубами, мабуть, не маялся… Не надо мне втулять про его тонку рганизацию — тожа, нашёлся мученик! Чего им мучаться ныне, страдальцам этим? Малюють закаты да слезами горючими умываются… Можа, война ныне или голод? Можа, разруха да мор? — Тырлыковская со звоном швырнула вилку об стол. — Чего они видели, чего пережили, мать их за ногу, чтоб страдать?.. Внук от у меня… Пятнадцать лет пацану, в городе живёт — тожа, етить, страдалец. На антидепрессантах сидит, дочка проговорилась. Учиться у него сил нет, работать — желания. В стрелялки режется целы дни да родителям истерики закатывает. Жрёт да спит вдосталь. А поставь его к станку в ночную смену в промёрзшем цехе, да выдавай пайку чёрствого хлеба на день с кипятком — что тогда с ним станется, с инвалидом этим?..

— Маша, Маша, — всплеснула руками хозяйка. — Ну что ты говоришь? Зачем примерять наш трудный опыт на новое поколение? Та жизнь, которая досталась нам и родителям нашим в особенности, не должна быть образцом ни в коем случае! Конечно, она закаляет. Только зачем? Для чего закаливание это? Весь отпущенный срок преодолевать жизнь, чтобы подойти к смерти с глубоким разочарованием в неизведанных радостях?

— А я согласен с баб Маней, — встрял Артём. — Людей, переживших настоящую беду, редко мучает беспричинный сплин. Им есть с чем сравнивать. Они умеют ценить малые радости, умеют быть от них счастливыми. Но… маленькое дополнение: если бы они эту беду не испытали — не прошли через страшные войны, разруху, голод, ломку ценностей и прочее — они так же депрессовали бы и страдали, как все тепличные поколения до и после них.

Тырлыковская негодующе фыркнула.

— Всё дело в том, — мягко улыбнулся всеведающий гуру, — что человек рождён для преодоления трудностей. Это основное качество, необходимое для сохранения вида, заложено в нём эволюцией. Жизнь в безопасности и сытости, как данности, разбалансирует систему генетического сознания, тысячами поколений до этого заточенного под напряжённую борьбу за выживание. Отсюда — психологические проблемы на, казалось бы, пустом месте. Чем благополучнее общество — тем глубже проблемы. Доказанная аксиома. Тело, рождённое для сражения, нежат. Сознание, призванное всегда быть начеку, расслабляют. Либо сублимируют, переключая на неважные, с точки зрения генетической памяти, занятия. Хотя человечество и пытается изо всех сил убедить себя в обратном…

— Ты нарисовал безрадостную картину, — покачала головой хозяйка. — По-твоему выходит, человек обречён на страдания — по поводу или без него? И избежать их нет никакой возможности?

Артём усмехнулся:

— Без причины? Ну, не совсем так… Зинаида Семёновна, можно мне чайку? Спасибо… Страдания «тепличных» людей проистекают оттого, что инерционная жизнь потворствует расслабленности духа, скажем так. Она отпускает на волю наши слабости, как джиннов из бутылки. Мы не стремимся их обуздать в силу вялости рудиментирующего инстинкта преодоления. Мы их рассматриваем, оплакиваем, ковыряемся в них пальцем — вот и всё. Для того, чтобы держать их в узде, нужно разбудить никогда не использованный нами инстинкт. Это, конечно, невероятно трудно. И лень. Потому что нетренированной, невостребованной волей также сложно управлять, как нетренированным телом — она так же обрюзгла и дряхла.

— Странно, — подала голос Женька, — сравнивать дух с мышцами… Мне кажется, твоя теория слишком поверхностна.

Артём, наконец, посмотрел на неё. Легко и насмешливо.

— То есть, ты считаешь, что человеку, имеющему наследственную склонность к, скажем, алкоголизму, но всю жизнь держащему себя в руках, это даётся просто так? В таком случае говорят — у него сильная воля, подразумевая эту волю, как дарованное при рождении свойство характера. И только сам этот человек знает — даётся ему эта выдержка ежедневной, жёсткой и утомительной борьбой с собой. Или, скажем, человеку, изначально замкнутому и робкому, стоит огромного труда, преодолевая себя, сражаться с жизненными обстоятельствами, на которые обычно так щедра судьба. Ведь всегда проще не бороться, а… сбежать? Не правда ли?

Женька аж задохнулась от столь недвусмысленного наезда. А самозваный проповедник, попивая чаёк, продолжил назидать:

— Кто-то ломает себя и сражается за своё место под солнцем, а кто-то предпочитает более лёгкий путь — прячется в свою любимую хомячью норку во ржи. Только от жизни не спрячешься — молотилка для зяби не дремлет — перепашет она ваши норки, так и знайте! Вас это, баб Маня, тоже касается…

— Ну уж, — ничуть не смутилась та, — запугал ты нас, Тёма, смерть как…

— Про закаливание духа, — Дина Владимировна подставила ладонь под кружащийся абрикосовый лепесток, — мысль, конечно, интересная. Но давно не новая, дорогой…

Артём широко улыбнулся и глянул на наручные часы:

— А я не претендую, мон анж. И не новая, и широко известная. Ну и что? Польза утренней зарядки тоже общеизвестна. И сколько, скажите, процентов населения её практикуют? То-то же… Просто попытки объяснить причины неудовлетворённости и страданий человечества, достигшего, наконец, предела мечтаний предков о мирной и сытой жизни, приводят к этому не новому и банальному постулату. Его не избежать. Всего пара десятилетий лености духа в условиях инерционной жизни — и человечество вновь неосознанно жаждет революций, потрясений и катаклизмов. Это доказывает, что инстинкт преодоления также силён в человеке, как инстинкт размножения, к примеру…

Женьку передёрнуло:

— Какая ужасная ересь! «Это доказывает…» Доказать можно всё, что угодно! Особенно с помощью демагогии.

— Согласен, — Артём отставил чашку, звякнув ею о блюдце, и поднялся из-за стола, — доказать можно абсолютно всё. И оправдать. Особенно свои слабости и особенно перед самим собой… Всего хорошего, милые дамы. Ужин был потрясающе вкусен! Вынужден с сожалением откланяться.

— Как жаль! — Дина Владимировна сменила гостеприимную улыбку на выражение глубокой скорби. — Может, останешься ещё ненадолго?..

Скрипнула калитка.

— О! — оживилась утомлённая отвлечённой дискуссией Тырлыковская. — Неужто Вакуленки, наконец, сподобились? — и тяжело, всей тушей, повернулась к дорожке.

К праздничному столу уверенными, широкими шагами приближался худосочный молодой человек рыжей масти. На его горбатом и рельефном носу сидели темные очки, тонкогубый рот был сжат в нервную, жёсткую линию.

— Добрый вечер, — приветствовал он собравшихся сухим, официозным тоном. — Прошу прощения за вторжение…

— Да уж, — буркнула Тырлыковская, разворачиваясь назад к столу, — тебя-то нам, Гришенька, как раз и не доставало… Вторгся так вторгся — ничего не скажешь. С чем пожаловал-то? С худом али с… допросом?

— Мне необходимо поговорить с гражданином Вербицким Артёмом Алексеевичем, — он посмотрел на единственного за столом мужчину. — Дома вас, к сожалению, не застал. Но увидел ваш транспорт здесь, у ворот… Ещё раз извиняюсь, но дело не требует отлагательств.

— Даже так? — прищурился Артём.

— Несколько вопросов…

— Я не возражаю…

Но состояться разговору было не суждено.

Дина Владимировна вдруг вскинула глаза. Женька вздрогнула, а мужчины разом повернулись к воротам. По улице, нарастая по мере приближения, разносился странный, утробный звук — то ли вой, то ли мычание, то ли сиплый рёв. Он приблизился и втёк в калитку вместе с немой молочницей. Мыча, словно объевшаяся белладонной корова, она вползла во двор, цепляясь за штакетины невысокого забора, и рухнула у калитки, заливаясь слезами. Её загорелое, обветренное лицо выражало такой ужас, что свидетелям сцены он невольно передался. Будто холодным сквозняком потянуло…

* * *

В доме Тырлыковской царили тишина и полумрак. Окна бережливая хозяйка закрыла плотными старыми обоями, дабы на беспощадном солнце не выгорали шторы. Ну и, конечно, чтобы володарьевским летом в помещении без кондиционера можно было как-то существовать.

Женька шагала из угла в угол отведённой ей комнаты, слушая размеренное тиканье часов. Мысли скакали, как потревоженные блохи, не в силах задержаться на чём-то одном.

Прогуляться бы…Хотя бы во дворе… Нет, нельзя, Вовчик может увидеть… Как ужасно выглядел покойник… Кстати, Сюзанне надо позвонить… Узнать, не планирует ли муженёк сегодня вечером умылиться куда… Вот было бы хорошо… Что же там произошло, в доме у Вакуленок?.. Долго, интересно, Артём будет ещё дуться?.. Почему следователь хотел с ним поговорить? Да ещё так срочно… Баб Маня удивительно стойкая тётка. И бровью не повела, увидев это… Надо включить телефон. Риэлторше позвонить… Время подтвердить… Не передумал бы покупатель… Скорей бы уж разделаться со всем этим, уехать отсюда… Что же там произошло?

При очередном воспоминании о вчерашнем вечере её накрыла волна дурноты. Боже… Начиналось всё так невинно — с белых лепестков цветущего абрикоса, чая, наливок, пирогов и старушек… Потом явился Артём, взбаламутив умиротворение пенсионерской вечеринки. Потом следователь, посеявший среди собравшихся смутное беспокойство профессиональным интересом к персоне гражданина Вербицкого. А после…

Тут и сказать нечего: вечер, по всем канонам жанра триллера, плавно перетёк в кошмар.

Невнятное мычание и истерические подвывания молочницы, мало понятные соседям, всё же были истолкованы ими верно — что-то случилось у неё дома. Первой отмерла Тырлыковская, тяжело проковыляв к воротам на помощь новоприбывшей. Заключив её в свои медвежьи объятия, она принялась укачивать бедную женщину, похлопывая успокаивающе по спине:

— Ну, тихо, тихо, Тоня… Развылась белугой… Чего стряслось-то? С Павлом чего? — вопрошала она глухую. — Чего стоите, сопли жуёте? — прикрикнула на мужчин. — Давайте-ка, ноги в руки — и бегом!..

— Где она живёт? — Марамыжиков постарался отмахнуться от неприятного свербежа в животе: как пить дать — это новое происшествие на Заовражной несёт ему новую головную боль…

Артём распахнул калитку:

— Я покажу.

— Одну минуту… — представитель закона оглядел участников чаепития и кивнул Женьке. — Будьте добры… На случай, если понадобятся понятые.

Как в воду глядел…

Калитка в Вакуленков двор была распахнута. На бетонной площадке у гаража краснела ухоженными боками допотопная «Ока». Выстроившиеся по линейке абрикосы роняли лепестки в идеально ровные гряды с сочно-зелёными кустиками картошки. За ними, вдали — крепкие, свежевыкрашенные дворовые постройки… Здесь всё, на каждом шагу, вызывало восхищение хозяйственностью владельцев усадьбы.

Женька, стараясь успевать за размашистым шагом мужчин, семенила следом по широкой бетонной дорожке вдоль дома. Его окна, по мере движения, вспыхивали рыжим костром закатного солнца высоко над головой. Приоткрытая дверь легко провернулась на петлях. Вошедших окутали запахи чужого жилья…

Женька ещё поднималась по крашеным ступеням вслед за Артёмом, когда полицейский уже распахнул обитую дермантином дверь в дом. И замер на пороге.

… Тело лежало в передней комнате, на полу. В позе, положенной покойнику — на спине, со скрещенными руками и подвязанной челюстью. Но узнать в нём пару дней назад виденного крепкого мужика Женька не смогла. Тот, кто предстал перед её взглядом теперь, был донельзя истощён и запаршивлен. Жутко обозначившиеся рёбра, суставы и скулы, прилипший к спине живот были кое-как прикрыты грязным рубищем. Седые волосы до плеч и грязная всклокоченная борода… Худые мосластые ноги в струпьях и порезах…

Конец ознакомительного фрагмента.