Шут и трубадур

Анна Овчинникова, 2023

История брата и сестры, чей мир был повергнут в кровавый хаос могущественным лендлордом и рыцарем и чью жизнь потом изменило появление другого рыцаря.

3

Оказалось, что сейчас вовсе не утро, а вечер!

Во всяком случае, в том клятвенно заверил Роберта Льва рыцарь Рэндери, пока они скакали в замок.

Лев никак не мог понять, куда же тогда, копыта сатаны, подевался целый день, если он ясно помнит, что перед появлением придурка ловчего (чтоб ему икалось на том свете!) он ясно видел встающее солнце? Этого Кристиан Рэндери не мог сказать, но был твердо уверен, что сейчас вечер, и Роберту Льву пришлось поверить трубадуру, когда через пять минут совсем стемнело, и слуги запалили факелы. Тогда граф Эйлинбургский еще раз помянул копыта сатаны и приказал прибавить ходу, чтобы он мог скорее предложить своему гостю роскошный ужин и ночлег.

Размахивая факелами и завывая, кавалькада еще долго летела по ночным полям и наконец, распаленная скачкой, ворвалась в открытые ворота замка, еще недавно принадлежавшего некоему незадачливому феодалу (мир его праху!), а теперь служившего пристанищем для Роберта Льва, его вассалов, гостей и многочисленной челяди, а также для собак и лошадей. Как и во всех прочих замках, завоеванных Рыцарем Огня, ворота здесь никогда не закрывались и никогда не поднимался перекинутый через ров мост — никому не пришлось трудиться, чтобы впустить отряд во двор.

— Огня!!! — заревел Роберт Лев, влетая в ворота.

Двор был довольно просторный, и все же пятьдесят всадников, двадцать собак и целая толпа выбежавших из замка гостей и слуг сразу превратили его в самое тесное место на земле. В темноте ржали кони, захлебывались лаем собаки; гости орали, сзывая своих оруженосцев; сонные рыцари пробирались в толчее, чтобы обнять вернувшихся друзей, и невозможно было слезть с коня, не наткнувшись на собачью спину или человеческую голову.

После грозного рева Роберта Льва быстро вспыхнули десятки факелов, слуги наконец ссадили с коней истомленных, но рвущихся продолжить развлечения господ, оруженосцы повели лошадей в конюшню, свору потащили на псарню, и вскоре рыцари с криком: «Вина!» ворвались в недавно покинутую залу.

В необъятной комнате, где вполне мог бы разгуляться табун лошадей, поставленные четырехугольником столы ломились от еды и выпивки; в центре четырехугольника на земляном полу кувыркались шуты и собаки, шумно ссорясь из-за объедков, которые швыряли им гости. Низкий потолок был весь в копоти от факелов, воткнутых в ржавые железные гнезда вдоль стен, решетки на узких окнах так густо обросли сажей и пылью, что казались мохнатыми.

Семьсот лет спустя такой промозглый каменный мешок смог бы сойти разве что за подземную тюрьму или погреб, в нем не стал бы жить никто, кроме летучих мышей да привидений — но тогда это было привычным жилищем для богатых и знатных людей, и Роберт Лев со своими гостями подчас пировал в этом зале дни и ночи напролет, пока сам воздух, казалось, не превращался здесь в вино и не начинал валить с ног и слуг, и собак, и самих пирующих.

Только что здесь царили тишина и покой: шуты дрыхли вперемежку с собаками, некоторые из них грызли лакомые куски, утащенные со стола. Женщины в заляпанной вином одежде бродили, как сомнамбулы, натыкаясь на слуг, — те не спеша подбирали упавшую посуду, приносили новые кабаньи туши взамен обглоданных и меняли догоревшие факелы вдоль стен… И над всем этим царил гулкий победоносный храп рыцарей, в борьбе с вином павших, но не побежденных.

Граф Роберт Лев, ворвавшись со своей свитой в это сонное царство, не оставил от тишины и покоя даже следа. Тишина и покой просто не могли существовать с ним рядом. Если бы он ворвался на кладбище с таким же диким ревом: «Вина!», в сопровождении звякающих оружием, хохочущих и сквернословящих рыцарей, должно быть, даже покойники повыскакивали бы из могил: самые робкие — чтобы удрать от греха подальше, те, что побойчей, — чтобы принять участие в сатанинском бешеном разгуле.

Роберт Лев, не глядя, швырнул факел слуге, пробился, как ядро, сквозь толпу слуг, пнул собаку, усадил своего гостя на могучую скамью, отполированную задами многих поколений рыцарей, и сам шлепнулся рядом.

— Вина!!! — снова проорал он, в то время как остальные рыцари, ввалившиеся в дверь или выбравшиеся из-под стола, тоже торопливо рассаживались на скамьях.

Слуги мигом наполнили кубки графа и его гостей — из таких кубков вполне можно было бы поить верблюдов и лошадей.

— За здоровье странствующего рыцаря Кр-ристиана Р-рэндери! — крикнул граф, перекрыв этим воплем лай собак, крики шутов, визг женщин и звуки поцелуев; опрокинул кубок себе в глотку, а остатком вина ополоснул разгоряченное лицо.

— За здоровье гр-рафа и ваше, добрые р-рыцари! — гаркнул в ответ гость (от его хриплого рыка закачалось пламя факелов, а все собаки удивленно примолкли) — и выхлебнул кубок почти залпом, а потом ухватил с блюда кусок кабаньего бока.

Те, кто знали имя странствующего рыцаря, объяснили тем, кто оставался в замке, какой знаменитый рыцарь и трубадур пирует сейчас вместе с ними, и все дружно прокричали, поднимая полные кубки:

— За здоровье рыцаря Кристиана Рэндери!

И веселье пошло на славу!

Рыцарь Фата-Морганы, должно быть, долго постившийся во время длинного пути, ел за двоих, пил за четверых и рассказывал за шестерых, причем от его голоса подрагивала посуда на столе, а женщины взвизгивали и зажимали уши ладонями, хотя и привыкли здесь к нетихим голосам. Все же, кто способен был слушать — слушали, не забывая о еде и питье, ведь у кого еще узнаешь о том, что делается в мире, как не у бродячего монаха или у странствующего рыцаря?

А этот рыцарь проехал мир из конца в конец и рассказывал такие удивительные вещи, что даже шуты оставили свои кривлянья и внимали ему с разинутыми ртами.

— На севере, в герцогстве Эральском, — грохочущим голосом говорил Кристиан Рэндери, умудряясь в то же время заглатывать один кусок за другим, — в роще Святого Георгия живет в пещере ужасный змей! Лунными ночами он караулит спутников у дороги, а сожрав их, уползает обратно в лес. Многие славные рыцари пытались прикончить гада, но настичь его так никому и не удалось, потому что змей хитер и при звоне оружия скрывается в узкой норе, которая ведет не иначе как в Преисподнюю! Говорят, змей этот послан в наказание за прегрешения монахов монастыря Святого Георгия, поэтому жители окрестных сел послали за епископом в Сэтерленд… Клянусь рогами дьявола, интересно было бы посмотреть, как епископ с помощью святой водицы и молитв сделает то, что не удалось сделать стольким рыцарям с помощью добрых мечей!

Роберт Лев захохотал, стуча кулаком по столу, и многие подхватили его смех, но барон Ильм покачал головой и перекрестился — он был суеверен, как все северяне, и считал, что шутить с такими вещами не стоит.

А Рэндери уже рассказывал о привидении замка Маскольм, которое появляется перед смертью кого-нибудь из рода Маскольмов и бродит по залам, оставляя кровавые следы — и рыцари, не боявшиеся ничего, кроме адских мук и гнева Роберта Льва, содрогались, слушая этот рассказ.

Потом Рэндери начал вспоминать о турнире, что был пару месяцев назад в столице, и о том, как на этом турнире он дрался насмерть с Рыцарем Белой Лани (да упокоит Господь его душу!) — и в зале снова воцарились веселье и шум.

— Клянусь мощами всех святых, эти королевские турниры никуда не годятся! — надсаживаясь, орал трубадур. — Все добрые рыцари бегут в Палестину, а на столичных турнирах собирается такой сброд, что с ним просто стыдно скрестить копье! Черт меня раздери, если меня еще когда-нибудь заманят на королевский турнир!

— Что там турнир! — кричал в ответ Роберт Лев, только что опрокинувший в глотку четвертый кубок. — Если бы вы приехали сюда на две недели раньше, я бы предложил вам развлечение поинтереснее какого-то там турнира… Штурм замка, э?

— Этого?

— Нет, этот я взял месяц тому назад, а тот — две недели… Или одну? Не помню! Помню, что было воскресенье и страшная жара, и прежде чем их трубач успел протрубить тревогу, мы уже ворвались в ворота… Со мной и было-то всего человек тридцать, остальные бездельники так упились, что не смогли принять участие в забаве. Барончик, живший замке, еще пытался драться, болван, но все-таки развлечение было недолгим… Клянусь копытами сатаны, я мог бы развлечься там и один! Но коня я раздобыл неплохого — видели моего коня? И вон та красоточка тоже из того замка. И еще…

Рыцарь Рэндери поставил кубок на стол и нахмурился.

— Вы напали на вашего соседа во время «Божьего перемирия»? — спросил он.

— Перемирия? Если бы я слушал недоносков в рясах, мне давным-давно пришлось бы подохнуть с тоски! — захохотал Роберт Лев. — Сами-то они, небось, развлекаются с бабами и жрут вино всю неделю подряд безо всяких там перемирий — так почему же добрым рыцарям не помахать мечом в воскресенье? К тому же мы закончили дельце уже после полуночи, когда весь христианский мир вступил в понедельник… А любой самый тупой монах скажет вам, что перерезать горло своему соседу в ночь с воскресенья на понедельник — не такой уж великий грех!

Рэндери покачал головой, но тут «красоточка», все время поглядывавшая на знаменитого трубадура, воспользовалась случаем, чтобы покинуть объятья краснолицего барона и подойти к гостю. Пока Роберт Лев, глотая кубок за кубком, поносил монахов и все перемирия на свете и хвастал добычей, захваченной в позапрошлое воскресенье, девица переглянулась со странствующим рыцарем, непринужденно уселась к нему на колени и обхватила руками его кудлатую голову.

Рэндери засмеялся и дал ей выпить из своего кубка.

— И вон того ублюдка я тоже притащил из замка вместе с собаками и конем! — крикнул Роберт Лев, метко швырнув костью в спину одного из шутов. — Хотя уже жалею, что не прикончил его на месте — любой из монастырских ослов смешил бы меня лучше, чем он… Эй, дармоед! А ну, иди сюда!

Шут, трижды неуклюже перекувырнувшийся через голову якобы от полученного удара, раскинул руки и рухнул в обморок под ноги другим шутам.

— Я с тобой не шучу! — гаркнул Роберт Лев, хватая следующий полный кубок. — Иди сюда и встань вот здесь!

Он вытянул руку и показал дрожащим пальцем на то место перед столом, куда немедленно должен был встать шут.

Никто из смертных, за исключением разве что римского папы да некоторых странствующих рыцарей, не посмел бы ослушаться Роберта Льва, когда тот приказывал таким голосом и таким тоном… И шут, разом оставив шутовские ужимки, вскочил на ноги так живо, будто пол под ним вдруг превратился в раскаленные угли. Медленно-медленно он подошел вплотную к столу и встал там, где ему было велено, уронив руки и с напряженным ужасом глядя на графа.

Утонув в объятьях страстной красотки, заслонившись кубком с вином, Кристиан Рэндери мельком взглянул на шута и так же мимолетно удивился.

Шут был одет не в обычную пеструю шутовскую одежду, а в какие-то дряхлые отрепья и в короткую мохнатую безрукавку, распахнутую на голой тощей груди. Шутовского колпака на нем тоже не было, и все могли любоваться его бритой головой с забавно торчащими ушами. Но только это и было в нем забавным, в остальном же он и вправду был не смешнее любого из монастырских ослов, — и самый задрипанный из ослов, когда-либо виденных Рэндери, выглядел куда упитаннее и счастливее нового шута графа Роберта Льва.

Странствующий рыцарь смотрел на шута не дольше пары мгновений, прежде чем его отвлек долгий жгучий поцелуй неутомимой красотки, но за это время Рэндери успел заметить, что шуту, должно быть, лет шестнадцать-семнадцать, что его щеку пересекает длинный свежий рубец, и что он похож не на старательного дурачка, обязанного потешать блестящее общество, а на ребенка, разбуженного внезапно обрушившейся рядом с ним молнией божьего гнева…

— Пой, дармоед! — крикнул Роберт Лев и грохнул по столу не то кулаком, не то кубком. — Пой, если уж ты ни на что другое не годен! А ну-ка, грянь нам про Полли и про монаха!

— Пой! — хором заорали все рыцари — а женщины согласно завизжали, кроме тех, что были заняты делом, как красотка на коленях у Рэндери.

Сквозь этот дьявольский шум не сразу стало слышно, как шут отчаянным тонким голосом затянул на мотив какого-то псалма:

— Шел я по проулочку

и встретил Пегги-дурочку,

ах ты, Пегги-дурочка,

курочка моя!

Я говорю: «Покайся мне!»

И слышу: «Лишь наедине!»

Ах ты, Пегги-дурочка,

курочка моя!

«Ты приходи ко мне и — ах! —

тебе покаюсь я в грехах!»

Ах ты, Пегги-дурочка,

курочка моя!

Многие рыцари подхватили песню, и в их нестройном хоре совсем затерялся дрожащий голос шута:

— Она в грехах покаялась,

а после с брюхом маялась,

ах ты, Пегги-дурочка,

курочка моя!

— Как тебе не стыдно так визжать и мяукать при моем госте, знаменитом трубадуре?! — гаркнул Роберт Лев, когда пение и хохот немного приутихли. — Надо бы тебя выпороть или натравить на тебя собак, дармоед, недоносок, отродье дворовой девки и упыря! Ладно, иди сюда… Иди сюда! Или мне повторить в третий раз?!

В третий раз ему повторять не пришлось — шут проворно пролез под столом и очутился рядом со своим господином.

— На, прочисти свою ржавую глотку! — граф сунул в руки шуту полный до краев кубок. — Пей… Пей, кому говорю! ПЕЙ!!!

Вино заплескалось через край, когда кубок оказался в дрожащих руках шута, шут на мгновение вскинул глаза на графа, и Кристиан Рэндери вдруг подумал, что где-то раньше он уже видел такой взгляд, от которого хотелось то ли выругаться, то ли перекреститься… Но где именно — он так и не вспомнил, потому что шут залпом выпил вино, закашлялся и провалился куда-то за спину Льва…

И тут двухнедельное веселье, которое давно потихоньку катилось к концу, ярко вспыхнуло, как свеча перед тем, как угаснуть.

Такое веселье всегда разбивает время в мелкие дребезги, так что нечего потом и пытаться собрать осколки в единое целое.

Для Кристиана Рэндери после очередного кубка время тоже разлетелось на куски, словно многоцветный витраж от удара камнем, и он даже не пробовал собрать куски воедино, с интересом рассматривая каждый осколок в отдельности…