Четверо за спиной

Анна Михайлова (2023)

Я — жесткий руководитель, которая успешно строит карьеру и мужиков в своем отделе. После работы — я реконструктор: могу плечом к плечу с мечом, могу и в рукопашную. Мне нравилось в моей жизни все, пока я до странного нелепо не споткнулась. Куда, говорите, мне теперь? В дружину князя или в горницу вышивать? Тут без вариантов, даже если один разгневанный воевода — против. За моей спиной — четверо, за мной — сила. Я выживу. Возможно, вопреки пророчеству, но не вопреки себе.

Глава 9 (Беригор)

Ох, и знал бы кто, как не хотелось мне идти на этот пир! Глухая злоба ворочалась внутри, что ради этой пришлой бабы князь целый пир закатывает. Словно не гостья, а зазноба его долгожданная приехала.

Еще давеча, наблюдая как она с отроками занималась, ярился немеряно. От того, как бесстыже себя вела. То тронет кого из них за руку, то за плечо. А еще и приседала да наклонялась по-всякому, от чего рубаха ее задиралась, обнажая обтянутые портками ягодицы. И взгляды мои ловила и ухмылялась так снисходительно, мол любуйся. Не светит тебе ничего. Больно надо!

А юнцы эти вертятся вокруг нее, в рот заглядывают. Одно слово — отроки, а на деле — лбы здоровые, все в брачную пору вошли. А в такие-то годы нутро кипит от похоти. И хоть никому из них она не позволяла ничего, осаживая даже взглядом, понимал он об чем их мысли. Как бы сорвать с нее эту одежду срамную и оказаться меж ног ее длинных. Чтоб обвилась лозою и призывно терлась грудью, шепча слова жаркие да нескромные. Тьфу ты! Ох, доиграется гостья княжеская, точно снасильничает кто-то. Какой мужик удержится, когда баба перед ним так бедрами зазывно виляет?

Чтоб не смотреть на эту срамоту ушел вон со двора. Маялся как медведь-шатун да и решил к князю зайти, ежели друг не занят. Может отправит куда с поручением, подальше отседова. Только вошел, а Велеслав зол как вепрь, глазами зыркает.

— Ты-то мне и нужен. За мной ступай.

Выходим вместе во двор, князь тут же к стражникам. И быстро так, будто торопится. Да что случилось-то?

— Куда ушла гостья моя? Что гридней учит?

— Не ведаем. Она с Добрыней, сыном Данилы-кхмета ушла, — испугано тараща глаза выпалил один из воинов.

— Кто бы сомневался, — бурчу я.

— Молча ушла?

— Они что-то про кузню говорили, про Рубана, кажись, — выдавил из себя второй.

— Коня мне! — князь рявкает, — со мной поедешь. Чую, что вляпается моя гостья в беду.

— Она и есть главный бедоносец.

До лавки коваля летим так, словно за нами злые духи гонятся. И где это видано, чтоб сам князь так за бабой бегал? Точно, ведьма она! Едва подъехали, смотрим — отрок Добрыня мнется у входа. Нервный, кулаки сжимает, ерошит голову кудрявую.

— Ну точно, там она, — говорю я.

Слезаем с коней и заходим внутрь. И кто бы сомневался, что она с кузнецом сцепится. Наверняка язык свой змеиный удержать не смогла. Но князь тут же бросается на ее защиту, да спиной закрывает, аки горлицу. А еще и отчитал старого мастера так, что тот в ногах валяться начал, пощады прося. Хотя, должное надо отдать: другая бы баба позлобничала над униженным, а эта не стала. Но руку так по-хозяйски на плечо Велеслава положила, что от наглости ее, я едва как дышать не забыл. А князь ей слова поперек не сказал, и как вышли — самочинно на своего коня посадил да сам позади сел. Ох, точно собралась эта пришлая князя окрутить да княгиней стать. Может у себя на родине нищенкой последней была, а тут в шелках да в жемчуге ходить будет. И ухмыляться своей улыбкой, мол нос всем утерла. Сил смотреть на это непотребство у меня не было. Сослался на дела, да и возвернул коня в другую сторону.

На пир приехал тоже не в духе. Ежели бы не приказ князя — ноги б моей тут не было. Сел с краю, чтоб подальше от «этой», даже имени ее называть не след. Посидеть хотел недолга да и уйти, чтоб торжества в глазах топазовых не видеть. А зашла она — и сердце удар пропустило. Да потом забилось, словно птица в силках.

Рубаха на ней лазоревая, дивными золотыми птицами расшитая, пояс широченный, да так ладно на ней сидит, что кажется двумя руками стан объять можно. Ноги длинные в высоких сапогах, округлые бедра все одно под рубахой манят. Вся тонкая, изящная, как клинок заморский. Не идет, а гарцует, глаз не оторвать. Ближе подошла, серьги успел разглядеть в виде птиц диковинных, глаза, сияющие да губы нежные. Красивая, аж глазам больно. Посмотрел вокруг — и понял, что не один я о том подумал. И мысль глупая возникла: что спрятать надо сокровище такое, чтоб никто не глазел понапрасну… А потом увидел пальцы их с князем переплетенные и понял для кого она так расстаралась. Видимо на роже у меня все написано было, потому как нахмурила она брови тонкие, да и отвернулась.

Князь с Драгомиром за столом вокруг нее вьются, за внимание ее борются. А меня она, как всегда, помоями облила, никак на мои слова смолчать не может. Ох, не знает эта баба своего места! Мало ей было внимания мужеского за столом, так она в центр горницы вышла и давай со знатными людьми разговаривать, да так запросто. Никакого страха или робости женской, как равная. Вот что значит — мужеским именем девку нарекли. В портах ходит и ведет себя как мужик. Да как-то она так ловко разговор повела, что и у князя выпросила немыслимое — разрешение на пир да, виданное ли дело, с женами. И сами гости как чумные, сидят да поддакивают. Может она наговор какой знает, что ей отказать никто не может?

А потом она запела… Голос сильный, властный, разносился под сводами горницы, стрелой проникая в душу, расцветая цветком дивным и словно поднимая над землей. Кровь закипала в жилах, душа рвалась. Обомлел я, на мгновение подумал, что не баба, а диво неведомое к нам попало. Но потом поймал себя, что подпеваю ей как дурень, осекся. И снова злость за горло душит, от того, что собой перестаю владеть рядом с ней.

За песню ту, что всем пиром пели, князь самолично ее мечом одарил. Да и опоясал им прилюдно, охватывая руками стан тонкий, шепча что-то на ухо. Причем по-хозяйски так, словно право имел к ней прикасаться, будто обменялись уже кольцами да обручьями. А я ведь специально на руки ее смотрел, когда они к столу возвращались. Не было на ее пальцах ничего, только странный перстень с руной, с которым прибыла она.

Видимо, чтобы рожу мою сумрачную разгладить, Велеслав самолично от поданной дичи отрезал шмат да мне на тарелку шлепнул. Как тут отказаться? Нехотя отправляю кусок в рот… а там что-то такое нежное да сочное, немыслимое, аж пальцы проглотить можно. Никогда такого не ел. Ну думаю, хоть тут что хорошее, наемся вдоволь. Ан нет.

— Смачно, друже? — спрашивает князь.

— Да уж, расстаралась твоя кухарка нынче. Ел бы и ел.

— Это от того, что Ярослава ей указ дала. Под ее началом готовили.

Пальцы сами разжимаются и роняют дичь на тарелку. А недожёванный кусок встает поперек горла, вызывая кашель надсадный, как у старого пса. А чтоб тебя, и тут она! И поет, и пляшет, и на кухне незнамо что вытворяет. Спасу от нее нет. Чтобы не притронутся случайно к еще одной кухонной ворожбе, не ем более ничего. Только пью. Небольшой сторонник я медовухи, но тут она идет на ура. Пью и надеюсь, что перестану слышать здравицы «За Ярославу-воительницу» и смех, что справа от меня. Особливо ее — низкий, грудной, завораживающий. Весело им. Особенно ей, меж двух мужиков хвостами крутит, словно сука течная.

Медовуха не спасает, а потому прощеваюсь с князем, да и выхожу вон. На дворе свежо, сажусь на колоду, что далее всего стоит. Воздух вечерний, духмяный, голова от прохлады быстро становится ясной. Долго сижу. Домой бы уже пора, недалече живу, да зачем? Кто меня ждет? Слуга верный, да кухарка старая. Один как перст, ближе меча никого и нет. Пока воевал да в походы ходил, оно как-то и не мыслилось, что хорошо, когда дома кто-то ждет. Кормит вкусно и смеется призывно… Тьфу ты!

И словно приманенная моими мыслями тоскливыми, во двор выходит она. Как всегда, в портах узких, да в рубахе диковинной. Издалече подумал, что в кольчуге, только когда позвякивания металла не услышал, понял — что нарисовано сие дивно — и кольчуга, и топоры с щитом на спине. Что ж у нее за страна такая, где чудес столько? А первое чудо дивное — она сама. Баба, с которой сладу нет, хоть через колено ломай.

В углу, где сижу, темно совсем, может и пронесет нелегкая. А то еще подумает, что я подглядываю за ней, как дурак малахольный. Она отходит подальше и после разминки достает подаренный князем меч из ножен. После чего встает в стойку и начинает выделывать немыслимое. Движения сначала плавные, тягучие, словно неохота ей. Перетекает, как водица. Но постепенно темп ускоряется, клинок едва не звенит в ее руках. Гляжу во все глаза, и злюсь на себя за то, что оторваться не могу. А она начинает вертеть клинок вокруг себя, вращая и рукой, и дланью. Красиво, аж душа от восторга замерла. Да злоба моя, которая никуда не делась, вместо меня рот открыла и выплюнула.

— Эй, не надоело пыль поднимать?

Она оборачивается. Видит меня и хмурится, будто я — псина подзаборная.

— Тебе какое дело?

— Хочешь мечом помахать, противника себе найди. А не вот это бабье махание подолом.

— Где ты у меня подол увидел, хамло лохматое? — взвилась дикой кошкой.

— Ну все, доигралась, бери вон в той бадье деревянные мечи, не хочу, чтоб ты подарок князя сломала. Чай не веретено, — пожалел о сказанном тут же, а поздно. Что за радость с бабой драться? Нет в том чести.

Вижу, как ее глаза гневно вспыхнули. Но не отступила, отстегнула перевязь и отложила меч в сторону.

Ругаю себя почем свет стоит, но встаю и тоже отстёгиваю ножны. Она резким движением скидывает с себя ту дивно-расписную верхнюю рубаху, а под ней что-то нижнее, да с рукавом, что едва плечо прикрывает! Глаза сами собой грудь находят, но под этой тонкой тряпицей еще что-то надевано, навроде сбруи на лямках, чтоб спереди грудь прикрыть. Прикрывает, да только дразнит более. Так и хочется туда руки запустить. Чувствую неудобство в паху, только этого еще не хватало! Но тряпица, что на ней, обтягивает плотно, подчеркивая хрупкость. Батюшки, да там же едва не ребра видать! Я ж зашибу ненароком. Что я делаю?

Встает она передо мной в стойку, а я все думаю, как отшутиться. Нешто я, лоб здоровый, воин, на женщину меч подыму? Ведь и не сделала она мне ничего, а как вижу ее, так в висках стучит от злости. И только открываю рот, чтобы остановиться, как ловлю ее насмешливую улыбку. И тут — тело начинает жить отдельной жизнью, рука сама наносит удар. Когда упоение битвой захватывает, тяжело остановиться. Невольно, исподволь, восхищаюсь ее упорством. Она бьется яростно, стойко, хотя вижу я, как ей тяжело приходится. Змейкой вьется, уворачиваясь от моего меча. Хоть и стараюсь я силу сдерживать, иначе раскрошил бы ей голову с первых ударов. Слышу, как дышит тяжело, понимаю, что устала она за день хлопотный, пока я прохлаждался. Стыд начинает просачиваться внутрь, призывая остановиться. Немного приоткрываю защиту, чтоб потом уйти в обманный удар и выбить у нее меч, на том и закончим. Как и следовало ожидать, Яра, оправдывая имя, бросается в атаку. Ловлю ее на перекрестье мечей. Ну все, попалась! Улыбаюсь победно, в глаза красивые глядя. И тут она в струнку вытягивается и целует меня прямо в губы. На мгновение ловлю ее дыхание горячее, ощущаю влажную нежность на устах. Размыкаю их, словно приглашая в свой рот, почти ощущаю ее язычок внутри, как…

Конец ознакомительного фрагмента.