Обратный отсчет

Анна Малышева, 2008

Размеренную жизнь молодой пары резко разрушает явившаяся из небытия старинная тайна – они напали на след богатого клада времен Ивана Грозного. Искать ли его? У них нет сомнений. Чем можно пожертвовать ради победы? Им ничто не кажется невозможным, но… В их союзе появляется некто третий, и становится ясно, что жертвовать придется одним из них.

Глава 4

Утро Первого мая выдалось не по-весеннему студеным — столбик термометра не дополз и до пяти градусов. Небо было ясным, но каким-то неприветливым, словно оно тоже рассчитывало на лучшую погоду и тоже зябло, как и люди.

— Я совсем не ощущаю праздника, — призналась мать Димы своей лучшей подруге, искавшей в записной книжке нужную страничку. — А раньше Первое мая…

— Нашла что вспомнить! — фыркнула та, выдохнув резкое облачко пара. — Околеешь, пока колонна двинется, а потом все напьются. А иногда еще и субботник. Изуверство какое-то… Стоп, вот она. Я ее ищу на букву «Г» — «Гадалка», а она на букву «Л» — «Ленорман». Она на этих картах гадает.

— Что-то не знаю, идти ли, — замялась было мать Димы, но ее слабое сопротивление было отметено. Ирма набрала номер квартиры на домофоне, напомнила о своем визите, и подруги вошли в подъезд. Мать Димы утешала себя тем, что гадалка брала за сеанс недорого, да еще тем, что муж ничего не знал об этой дикой затее — узнать судьбу Люды с помощью карт. Уж он бы ей припомнил и ее высшее техническое образование, и кандидатскую диссертацию, и ее же собственные насмешки над колдунами и прорицателями, которых развелось явно больше, чем нужно… Ему она просто сказала, что идет к подруге — он только кивнул, привыкнув, что Ирма отнимает у его супруги значительную часть времени, особенно с тех пор, как обе подруги вышли на пенсию.

— Я разложу карты только один раз, — с места в карьер начала полная, довольно неряшливо одетая женщина, отворившая им дверь. — Это вам? Ну, идемте.

И, шаркая спадавшими туфлями без задников, отправилась на кухню. В коридоре было полутемно и сильно пахло кошками, откуда-то из глубины квартиры доносилась чья-то гнусавая речь, сопровождаемая взрывами смеха, — по телевизору шла юмористическая передача. Мать Димы с удивлением посмотрела ей вслед и перевела взгляд на подругу:

— Что-то я ей не доверяю. Ты заметила, как все запущено? В жизни не видела такого черного паркета!

— Прекрати! — Ирма подтолкнула ее локтем в сторону кухни. — Какая тебе разница, чисто у нее или нет? Говорю тебе, Тань, она так гадает, что страшно становится!

Однако ничего страшного в гадалке Татьяна так и не заметила. Они расположились на кухне вокруг низкого, ничем не покрытого столика, с которого гадалка небрежно смахнула крошки от печенья. Хозяйка налила себе черного кофе, гостям не предложила, да Татьяна ничего бы у нее и не взяла — уж очень неопрятно выглядела эта кухня. Про себя она не раз успела пожалеть о том, что пошла на поводу у подруги. «Сын прав, она не всегда права. Я и пошла-то, в общем, чтобы сделать ей приятное. Она так рекламировала эту гадалку!»

— Вам гадаем? — Гадалка кивнула в ее сторону, не переставая перемешивать на столе изрядно засаленную колоду. Ее пухлые руки двигались ловко и как бы сами по себе, как маленькие жадные зверьки. На среднем пальце левой руки красовался серебряный перстень с огромным черным камнем — обсидианом, решила Татьяна. — Вопрос сформулировали? Задавайте его как можно четче. Предупреждаю еще раз — я сделаю только один расклад. Больше сегодня не смогу. Сил мало. Вчера был такой длинный сеанс…

— У нас один вопрос, — заторопилась Ирма, явно слегка робевшая перед этой женщиной. Татьяна удивилась, услышав в ее голосе раболепные нотки, и сама слегка оробела. Значит, что-то в этой гадалке заставляло трепетать ее подругу, не признававшую авторитетов? Неужели только то, что когда-то та удачно разложила карты по поводу покупки машины, предупредив о мошенничестве со стороны продавца?

— У вас один вопрос, — с нажимом уточнила гадалка, даже не взглянув на Ирму. Она смотрела только на Татьяну. — Спрашивайте.

— А… Снять не надо?

— Моих карт никто не касается. Спрашивайте! — Ее голос стал резким и неприятным. — Один вопрос.

«Если она такая классная гадалка, сама должна знать, зачем я пришла, — обидчиво подумала Татьяна. — Хотя десять долларов за один вопрос — не так уж дорого. Нельзя требовать от нее слишком многого…»

— Пропала девушка моего сына, и я хотела узнать, что с ней…

— Не так! — остановила ее женщина, накрыв колоду ладонью, словно опасаясь, что карты взовьются в воздух и улетят. — Тут много вопросов сразу. Вы же хотите знать, что с ней, где она, жива ли? Так? Как ее зовут?

— Людмила.

— Спросите, скажем, так: «Вернется ли Людмила домой живой и невредимой?»

— Хотя бы живой, — вздохнула Ирма. Гадалка бросила на нее косой взгляд и снова обратилась к Татьяне:

— Хотя тут опять два вопроса. Вернется ли и будет ли жива и невредима. Я не люблю таких вопросов — ответы получаются нечеткими.

— Ну так сформулируйте сами, — попросила Татьяна, вконец растерявшись. — Спросите хотя бы — жива ли она? Или так — в каком она сейчас состоянии? Так мы побольше узнаем…

Сама того не заметив, она всерьез забеспокоилась за точность вопроса, как будто заранее доверяла гаданию. Вопрос был принят, и на стол с четким шуршанием стали ложиться маленькие нарядные карты. Они были совсем непохожи на обычные, игральные, и Татьяна с замиранием сердца разглядывала нарисованные на них картинки, пытаясь понять, на что они намекают. Гадалка раскладывала карты, нахмурившись и слегка посапывая, будто делала тяжелую работу. Наконец она откинулась на спинку стула и, прикрыв глаза, громко и выразительно прочистила горло.

— Что? — испугалась Татьяна. Подруга дернула ее за рукав, призывая к молчанию.

— Я считаю, — низким голосом произнесла гадалка. Некоторое время она шевелила губами, затем вынула из колоды еще одну карту и, посмотрев на нее, положила рядом с раскладом. — А теперь мне надо подумать.

Татьяна больше ее не прерывала.

— В каком состоянии находится сейчас пропавшая Людмила? — заговорила наконец гадалка. Она почти закрыла глаза, и казалось, что женщина дремлет и говорит в полусне. — Взгляните-ка на крыс. Вот они в ее прошлом, которое определило ее исчезновение. Это из-за них она исчезла. Крысы — и есть ее пропажа, потеря, но и не только.

Она внезапно широко открыла глаза и в упор посмотрела на замершую Татьяну:

— Это еще и обман. Обман и предательство.

— Ее обманом куда-то заманили?!

— Это в ее прошлом, большего я не знаю. Она исчезла из-за обмана. Будь она здесь и увидь я в ее раскладе крыс — я бы посоветовала ей не принимать никаких решений. Никаких вообще, а важных уж тем более. В ее исчезновении виновата ложь. Что же с ней сейчас? Она жива, это точно.

— Слава богу! — вырвалось у Ирмы.

Гадалка кивнула и отхлебнула холодного кофе:

— Да, слава богу. Она жива, и если даже нездорова, то ее исчезновение тут ни при чем.

— Так почему она не дает о себе знать?! — воскликнула Татьяна, в этот миг абсолютно верившая гадалке. — Ее обманом украли, но она жива? В нормальном состоянии?

— Ее карта настоящего — гора. Это трудная карта, тут важен каждый шаг, иначе не преодолеть препятствий. И в ее настоящем столько проблем и сложностей, что ей бы лучше вообще ничего не предпринимать, чтобы не сделать себе хуже. Но она жива.

Гадалка достала из деревянного ящичка наполовину выкуренную толстую сигару и тщательно, с любовью раскурила ее. Аккуратно выпустила тонкое кольцо дыма, и по кухне поплыл густой пьянящий аромат ванили.

— Будущее ее состояния — башня. Чего же еще желать… Она будет жить долго, если только обстоятельства в настоящем не изменятся.

— То есть как…

— Повторяю — при настоящем положении дел она будет жить долго. Рядом трудные и дурные карты — и они нестабильны. Вот что плохо. Но пока ей ничто не угрожает.

— Как же это понимать, — выдохнула Татьяна. От волнения у нее заледенели пальцы, и теперь она судорожно их растирала. — Она вернется или нет?

— Мы спрашивали не об этом, — напомнила гадалка, продолжая заниматься сигарой, которая, казалось, интересовала ее куда больше, чем расклад. Ее первоначальная сосредоточенность исчезла, она говорила почти небрежно. — Что значит вообще — пропала? Ушла от вашего сына? Уехала куда-то? По-настоящему исчезла?

— Ее милиция ищет, — робко вставила Ирма.

— Многих людей ищут напрасно, — задумчиво сказала гадалка. — Они сами не хотят находиться.

— Вы хотите сказать, что ее не надо искать?! — Татьяна не выдержала и вскочила. Ее возмутил небрежный, снисходительный тон гадалки. — Девушка пропала среди бела дня и не дает о себе знать! Даже матери больной не сообщила! И она, по-вашему, не хочет находиться?!

— А я такого не говорила, — невозмутимо произнесла та. — Я лишь сказала, что ей ничего не грозит. Больная мать — это в самом деле серьезно. Если бы девушка могла, она бы известила… Хотя…

И женщина задумчиво выпустила еще одно колечко дыма. Ирма тоже встала и нервно гладила подругу по плечу, пытаясь успокоить. Татьяна стряхнула ее руку:

— Ладно, о чем мы в самом деле спорим! Карты говорят, что она жива, и этого мне хватит. Больше ничего?

— Есть кое-что. — Гадалка созерцала расплывавшееся в воздухе кольцо дыма. — Совет. Вскоре в этом деле появятся новости, ситуация начнет меняться. Не знаю пока, в худшую сторону или в лучшую, но начнет.

— Она вернется? Позвонит?

— Не знаю. Все может быть. Скажу одно — ее карты сами по себе не слишком хороши, но все же причин для тревоги нет. А я почему-то тревожусь. — Она прямо взглянула на Татьяну и грузно поднялась, откладывая сигару в пепельницу. — Что-то в раскладе неустойчиво. Эта карта совета, письмо — никак не могу ее хорошенько понять. Можно бы сказать вам просто, что Людмила даст о себе знать, но это не все. Тут есть кое-что, что касается только двоих. Какое-то обязательство между ней и… Вашим сыном, может быть?

— Обязательство? — переспросила ее ошеломленная женщина. — Между ней и Димой? Но у них не было никаких обязательств, они жили просто так… не расписываясь.

— Обязательство? — шепнула ей на ухо подруга. — А дом? Они на пару купили дом, ты же говорила!

— Купили дом? — насторожилась гадалка, как видно обладавшая тонким слухом. — Давно?

— Только что. Она сразу после этого и пропала.

— Дом… Башня… — пробормотала она. — Но и крысы тут же. Им не надо было покупать этот дом!

— Я тоже так думаю, — вставила Ирма, жадно ловившая каждое ее слово. — Если бы вы видели, за что они заплатили такие деньги!

— Кстати о деньгах. — Гадалка убрала карты в карман халата. — Десять долларов я беру за первый вопрос, за все последующие — по пять. Но вам я делаю скидку — платите сразу пять. Это я делаю для того, чтобы вы пришли еще раз. Ситуация будет меняться, и очень быстро, я предупредила! Зайдите на днях!

Татьяна расплатилась и поторопилась уйти. Ирма задержалась на минуту и догнала ее уже на лестнице.

— Ты слышала? — возбужденно спросила она, беря подругу под руку. — Твоя Люда жива. Можешь сказать Димке.

— Я не собираюсь ничего ему говорить. — Женщина старалась не смотреть на подругу. После визита к гадалке у нее осталось ощущение неловкости и собственной нечистоты — будто она окунулась во что-то сальное, липкое. — Он решит, что у меня начался маразм.

— Ты что — не веришь гаданию?!

— Моя вера тут ни при чем, — заверила Татьяна. — Охотно бы поверила, с удовольствием. Но Диму трогать не буду, и ты ему тоже лучше не звони. Парень и так весь на нервах.

Ирма не настаивала, и подруги в молчании уселись в припаркованную у подъезда машину. Только у третьего по счету светофора Ирма наконец нарушила молчание, заметив как бы про себя, что не представляет, как Людмила по возвращении оправдает свое молчание. «Если она, конечно, вернется, — подумала она, не дождавшись ответа. — Я-то видела ее глазки, сразу поняла — та еще штучка. Наверняка повесилась на шею какому-нибудь новому мужику, а с Димкой даже попрощаться забыла. Эти тихие белые мыши — все такие».

Татьяна чувствовала, что подруге очень хочется поговорить, но хранила молчание, снова и снова давая себе слово никогда больше не ходить к этой гадалке и ничего не говорить сыну.

* * *

— Первое, воскресенье. — Марфа зябко куталась в свой китайский халатик и мелкими глотками пила горячий кофе. — Дважды выходной. Ненавижу выходные, а ты?

— Я их люблю, — удивился Дима, размачивая в кружке сухарик. Люду эта его привычка почему-то раздражала, Марфа же не сказала ни слова. — Можно поспать.

— Спать хорошо, когда дел нет, а если нужно что-то срочно провернуть, выходные прямо бесят! — твердо сказала молодая женщина. — А мне постоянно что-то надо сделать. Сейчас вот Людку искать. Боюсь, что многие уехали на дачи, а мобильные выключили. Ну ничего, кое-кого найду. Слушай, о каких все-таки деньгах ты говорил вчера? Так и не расколешься? Или пошутил?

Он чуть не поперхнулся. Вчера Марфа с трудом отпустила его спать, все мучила вопросами, допытываясь правды. Ему с трудом удалось от нее отделаться, и было все труднее хранить данное Люде слово — очень хотелось все рассказать. Именно Марфе — она бы сразу поняла. Он и проговорился-то о деньгах, скорее всего потому, что хотел исповедаться… Но последней черты переступить не мог. Сказанное прозвучало бы дико. И потом… Ведь он дал слово.

— Я не шутил, — сдержанно ответил он. — И очень жалею, что вообще об этом упомянул. Но… Вырвалось. Было очень тяжело на душе.

Марфа внимательно смотрела на него, и в ее выпуклых зеленоватых глазах читалось напряженное ожидание.

— Лучше бы ты и правда ничего не говорил, — сказала она, не сводя с него взгляда. — Я только об этом и думаю. Неужели ты не понимаешь, что, может быть, губишь ее своим молчанием?

— Может быть, но… Нет. Я уверен, что нет. Об этом знали только она и я и еще один человек, но его можно не брать в расчет.

— Ты сводишь меня с ума! — Женщина неожиданно протянула руку и схватила его запястье. Он снова удивился тому, какими жесткими оказались эти тонкие белые пальцы. — Никаких денег нет!

Он молчал. Марфа еще сильнее подалась вперед, он чувствовал на лице ее учащенное горячее дыхание, пахнущее кофе. «Она все время ко мне прикасается. У нее что — манера такая? Хорошо бы знать, а то можно подумать, что я ей нравлюсь. Что о ней говорила Люда? Смутно помню — золотая медаль, какая-то больница, карьера, отделение фирмы в Мюнхене… Люда говорила что-то про ее целеустремленность — будто остановить ее так же трудно, как несущийся поезд. А если я ей действительно нравлюсь?»

Внезапно, словно подслушав его мысли, Марфа убрала руку. У него на запястье остались белые, быстро темнеющие пятна — следы ее пальцев.

— Будут синяки. У тебя кожа нежная, как у девушки. Ты так ничего и не скажешь?

— Даже под пыткой. — Он чуть улыбнулся.

— А хорошо бы тебя попытать! — Она погрозила ему кулаком, но тоже слегка улыбнулась. — Уж я бы вытянула все, до капельки! Деньги — у нее!

— Знаешь, разгромив Псков и Новгород, Иван Грозный стал казнить сообщников заговора в Москве. — Дима с удовольствием отметил изумленное выражение на этом бледном, красивом лице, которое (он не притворялся перед собой) нравилось ему все сильнее. Это было одно из тех лиц, которые возбуждают жажду — как острые пряности. В сравнении с ней Люда показалась бы слишком пресной. — Одним из пытаемых был некий казначей Фуников. Его поочередно обливали то кипятком, то ледяной водой, так что кожа с него сошла, как с угря. Но он не сказал, где спрятал деньги.

— Какая гадость, — пробормотала Марфа, откидываясь на спинку диванчика.

— Почему гадость? Это наша история. Между прочим, казнь происходила на той самой Красной площади, которую ты часто посещаешь, отправляясь в ГУМ. Ты же не говоришь — «какая гадость»! Когда Фуников умер, царь Иван самолично заехал к нему в дом и арестовал его молодую красавицу жену. Она тоже не признавалась, где деньги. Тогда Иван велел раздеть ее донага, усадил на туго натянутую между двумя домами веревку и велел несколько раз протащить женщину туда-обратно — на глазах ее пятнадцатилетней дочери. Фуникова ни в чем не призналась и скончалась в монастыре от последствий этой ужасной пытки. О судьбе ее дочери я ничего не знаю, но ее легко угадать. Скорее всего, девочку-подростка до смерти замучили опричники.

— Прекрати! — Марфа тяжело дышала и морщилась, отворачивая лицо. — Придурок! Я не хочу слушать! Что ты вдруг завелся!

— А то, что когда дело касается денег — не всякая пытка поможет, даже пытка царя Ивана. А он был настоящим виртуозом. Гениальный скрипач должен чувствовать скрипку, как часть своего тела. Иван гениально играл на человеческих страданиях и смертях.

— Замолчи! — Женщина толкнула в его сторону чашку, кофе плеснулся на стол. Она встала и туго стянула на талии пояс халата. — Отличный способ начать новый день, нечего сказать! В конце концов, это моя квартира, и я не желаю, чтобы здесь рассказывали такие мерзости!

— Я могу уйти.

— Что? — вдруг растерялась она. — То есть — куда?

— Ну, мне есть куда податься. Я не бомж.

— Я… Постой, я не хочу, чтобы ты уходил, — вконец смешалась женщина. — Я с ума сойду, честное слово! Я рассчитывала по-другому провести время в Москве! Подруга пропала, ты несешь какой-то бред… Ее надо искать… Нет, я не хочу, чтобы ты уходил, но не рассказывай больше таких ужасов! Откуда ты их нахватался?

— Почитывал кое-что, — небрежно ответил Дима. По правде говоря, его неприятно удивила впечатлительность Марфы. Сам будучи нервным по натуре человеком, он избегал излишне эмоциональных людей. «Люда была не такой. Она бы выслушала, не моргнув глазом. Черт, я опять думаю о ней, как о покойнице! Была!»

— Почитывай, но не пересказывай! — приказала хозяйка. Она уже пришла в себя, но вид у нее все еще был сердитый. — Спасибо за компанию! У меня сейчас завтрак обратно пойдет! Все, я сажусь на телефон, а ты… Что будешь делать ты?

Охотнее всего Дима поехал бы в Александров. Этот город притягивал его, как магнит, и чем ближе он подходил к дому номер пять в Косовом переулке — тем сильнее становилось притяжение. Вокруг этого дома оно и концентрировалось. Люда была права — дом жил, он как будто дышал, наполняя маленький садик вокруг своим особым, сыро-кисловатым запахом. «Я должен буду все сделать один. Найдется Люда или нет — я должен буду это сделать. Один?» Он взглянул на Марфу — та уже листала большую записную книжку, отыскивая нужные телефоны. «Да, я должен буду сделать это один. У меня такое чувство, что Марфа зря будет кому-то звонить. Это не поможет».

Он сказал ей о своих намерениях — побыть одному, побродить по Александрову, еще раз навестить свой дом, — но Марфа резко его оборвала, сказав, что поедет вместе с ним — она должна видеть все своими глазами.

— Подождешь часика два. — Она бросила ему пульт от телевизора. — Никогда не бывала в Александрове. Это Ярославское направление?

— Точно. Между прочим, направление интереснейшее.

— М-м? — Она вопросительно подняла взгляд от книжки. — Престижное?

— Когда-то было престижным — дальше некуда. Иван Грозный выстроил себе дворец именно в Александровой слободе. Ты можешь вообразить кого-нибудь круче?

Марфа сердито указала на дверь:

— Воображай сам! Я уважаю людей, которые читают книги, но надо меру знать! Нечего давить меня эрудицией, мы не в телешоу.

…Меньше чем через два часа они уже были в дороге. Марфа потрясла его, заказав такси.

— Ты представляешь, во сколько это выскочит?! Это же Владимирская область!

— Плачу-то я, — хмуро ответила она, не глядя на собеседника. Женщина была раздосадована — обзвон знакомых не дал никаких результатов. Все, разумеется, ужасались и сожалели, но никто даже приблизительно не мог предположить, куда делась Люда.

— В таких случаях обычно трясут лучшую подругу… А у нас беда в том, что Людина единственная и лучшая подруга — я сама. — Марфа смотрела в окно, разглядывая полупустые празднично-воскресные улицы. Дима взглянул на затылок таксиста — они устроились рядом, на заднем сиденье. «Интересно — он нас принял за парочку или нет? За слегка сдвинутую или очень богатую парочку — кто же еще ездит в Александров на такси!»

— Что же мне делать? — думала вслух женщина. — Я рассчитывала вылететь обратно одиннадцатого, никак не позже. Повидать своих, посидеть где-нибудь с друзьями… Я сто лет не была в Москве, соскучилась смертельно! А когда вернусь, надо будет работать не поднимая головы — организуется польский филиал, и похоже, что меня туда переведут. Даже города пока не знаю. То ли Краков, то ли Познань… Живу без дома, как бродяга! Когда же я теперь вернусь?

— Когда и хотела, — удивленно возразил Дима. — Ты что — бросишь работу и возглавишь поиски?

— А ты бы не бросил все ради Люды? — с вызовом спросила она, разворачиваясь к нему, будто готовясь к бою. — Спокойно бы уехал?

— Я — дело другое!

— Потому что ты с ней спишь? Так уехал бы или как? Думаю — уехал бы!

— Да ты что заводишься? — Он понизил голос, беспокойно поглядывая на таксиста — тот явно с большим удовольствием слушал их разговор, даже радио приглушил. — Я же никуда не уехал! Вот — дальше Александрова ни ногой!

Марфа что-то невнятно пробормотала и снова отвернулась. Дима озадаченно замолчал. «Женская дружба! А говорят, что ее нет — до первого мужика. Вот вам — любуйтесь. Надо с ней поосторожней. Скажешь что-нибудь, она переврет по-своему. Вообще, кажется, особа психованная. А чему удивляться? Большая начальница, нервы…» Его больно укололо то, что Марфа наверняка занимала более высокое служебное положение, чем он. И конечно, зарабатывала больше. «Ей нипочем выкинуть пятьдесят долларов на такси. Я-то сто раз подумаю… У нее шикарная квартира, отличная работа, она свободна, красива… О чем я вообще думаю?!» Он с ужасом поймал себя на том, что его уязвляет создавшаяся ситуация, когда женщина одновременно и близка, и недоступна. «Она же подруга Люды!» Во всех романах, которые у него были прежде, подруги его возлюбленных никогда не представляли для него табу. Он не мог заставить себя смотреть на красивую женщину и хоть раз не «примерить» ее мысленно к себе. Марфа нравилась ему куда больше тех, прежних — Дима не мог этого скрывать от самого себя. Но… Люда пропала. Будь она рядом, он бы не ерзал, как на раскаленной сковородке.

Всю дорогу они молчали, Дима даже вздремнул и открыл глаза только в Александрове, когда нужно было указывать дорогу. Расплатилась его спутница — настояла на своем.

— Ну, вот эта улица, вот этот дом, — сказал он, отпирая калитку.

— Вот эта барышня, что я влюблен, — машинально продолжила она, ступая на поросшую травой дорожку. — Люда никак не может сюда попасть? Ключи только у тебя?

— Только у меня.

— Значит, нет барышни. — Она оглядывала участок. — Как эти деревья называются? Липы?

— Осины.

— Я в природе не разбираюсь, — призналась женщина, нерешительно трогая набухшие почки на кусте смородины. — А там что — прудик?

— Болото.

— Комаров много? Я их не выношу.

— Сейчас еще ничего, а что будет дальше… Войдешь в дом? — Он уже стоял на крыльце, возился с замком.

— Какое грустное место, — задумчиво произнесла Марфа. — Дом как будто плачет или хмурится. А ведь день ясный! Скажи, тут никто не умирал?

Он вздрогнул — так странно прозвучали эти слова.

— Ну, знаешь ли, — Дима попытался пошутить, — люди вообще-то чаще умирают в домах и квартирах, чем на улице. Наверное, умирали — дому лет пятьдесят.

— Я не об этом. — Она продолжала смотреть куда-то вдаль с застывшим, каким-то сонным выражением лица. В этот миг Марфа была похожа на ясновидящую, которую посетило видение. — Я не из тех, кто боится похорон, покойников, кладбищ. Я ничего этого не боюсь — при условии, что человек умер нормально, в своей постели или в больнице. Меня пугает, когда смерть наступает внезапно, знаешь, нелепо. Или жестоко.

— Ты что-то такое тут чувствуешь? — заинтересовался он. — Я знаю только, что у прежнего хозяина тут умерла жена. Люда рассказывала — она ее помнит. Говорит, что это было вскоре после их свадьбы, что молодая заболела какой-то ангиной и у нее в горле выросла опухоль, которая ее и задушила. За считанные минуты. Она рассказывала тебе об этом?

Марфа качнула головой:

— Никогда. Она вообще не говорила об этом городе. Умерла от ангины? Опухоль? Не знаю, скорее похоже на аллергию… На укус осы или пчелы, например. Говорят, есть процент людей, для которых он смертелен. Это было давно?

— Люда была девочкой.

Женщина вздрогнула.

— Мне тут не по себе. Покажи дом.

Осмотр не произвел на нее благоприятного впечатления. Она ничего не критиковала, в отличие от Ирмы, но и не стала врать, расхваливая покупку. Только и сказала:

— Здесь очень тихо.

— Да, после Москвы даже жутковато, — согласился Дима. Он провел ее по дому, показал все уголки, и в какие-то моменты у него являлось странное ощущение — что это уже было. «Было, да, но с Людой. Я снова здесь наедине с женщиной, но эта ничего не знает и ни к чему меня не принуждает. Я могу ничего вообще не делать с этим домом! И никто меня не заставит!» Он думал так и лгал себе — Дима отлично понимал, что заставит себя сам. Пятнадцатого мая он рассчитывает получить на руки последние документы на дом. Таким образом, он станет окончательным его владельцем. А уже в двадцатых числах дом будет снесен. Так хотела поступить Люда, так сделает и он.

— Люда мечтала об этом доме? Она скучала по Александрову?

— Да, только об этом и говорила, — уклончиво ответил Дима.

— Неужели она собиралась тут жить? — Марфа коснулась ладонью бревенчатой стены. — Тут сыро, пахнет гнилью. Я, как специалист по стройматериалам, могу тебе сказать: этот дом — покойник. Живой труп. Лучше всего его снести.

— Что я и сделаю.

Она удивленно обернулась, перестав отщипывать отсыревшие волокна дерева от бревна:

— Ишь! И построишь новый?

— Поглядим.

— А если Люда не найдется? — Она подошла к нему вплотную и заглянула прямо в глаза. В сумраке, которого не мог выгнать из комнаты дневной свет, ее глаза казались больше и темнее. «Она уже не в первый раз становится ко мне так близко. Если бы не Люда, я бы решил, что она меня соблазняет. Провоцирует. Зачем это Марфе? У нее наверняка куча поклонников. Ради забавы?»

— Мы же решили верить, что она найдется, — ответил он, мужественно сохраняя непроницаемое выражение лица. — Хочешь, сходим в милицию?

Женщина чуть отодвинулась, но напряжение не спало. Она продолжала смотреть прямо ему в глаза. «Долго я так не выдержу, первым отведу взгляд. Она как будто испытывает меня на прочность. Я ее не понимаю!»

— Не вижу смысла туда идти. — Она взглянула на часы. — Не вижу смысла вообще куда-нибудь идти. Ты здесь ночевал?

— Что?! — опешил Дима.

— Я говорю, что нужно остаться здесь на ночь. Вдруг зайдет Люда?

— Ты… ты всерьез это говоришь? — еле выдавил он. — Как это — зайдет?

В этот миг у него появилось отчетливое ощущение, что Марфа бредит, но она вдребезги разбила это подозрение:

— Ты же сам говорил, что она могла потерять память. Значит, бродит где-то, как лунатик. Не исключено, что инстинктивно возвращается к этому дому. Ты же здесь не дежурил?

— Да ее бы давно заметили!

— Кому замечать? — Она подошла к окну, брезгливо тронула пыльную занавеску. — По улице за все время, пока мы здесь, ни одна машина не проехала. И людей не видно. Ты говорил с соседями? Кто они? Призраки?

— Люда не может бродить по городу — здесь первый милиционер — ее! Она же в розыске! И у нее наверняка странный вид, она привлекает к себе внимание.

Он сказал это, и у него сжалось сердце — от жалости, тревоги и презрения к себе — как он мог думать о ком-то еще, пусть в шутку, когда ей плохо, она в опасности! «Или я ее не люблю?!» — пришла в голову крамольная мысль.

— Останемся. — Марфа повозилась со шпингалетами на окне, выходящем в переулок, и наконец открыла его. — Надо впустить воздух. Здесь есть продуктовые магазины?

— Постой. — Он смотрел, как Марфа деловито копается в своей сумке, достает мобильный телефон, зарядник, ищет розетку… — Ты всерьез решила заночевать?

— Ты же у меня ночуешь! — сразила она его веским аргументом. И в самом деле, за три года жизни в Марфиной квартире он привык считать ее своей. Дима только развел руками. Почему бы и не остаться? В сущности, это глупо — дом-то его, а он как будто избегает здесь бывать. Наверное, из-за Люды — он просто перенял ее боязливое отношение к этому месту.

После обеда резко потеплело, запахло настоящей весной. Они сходили к станции, купили кое-какие продукты, красное сухое вино — так пожелала Марфа, зубные щетки, пасту и мыло, и даже постельное белье.

— Две наволочки, четыре простыни, два полотенца, — сосредоточенно считала Марфа, оглядывая нагруженного пакетами спутника. — Хватит. Подушки там есть и одеяла, кажется, тоже. А спички?

— Зачем? — Он едва переводил дух, не переставая изумляться странностям ее характера. Марфа, казалось, вовсе забыла о пропавшей подруге.

— Раз уж мы за городом, я хочу развести костер.

Они действительно развели огонь — на это ушло немало времени, дрова, найденные под навесом с теневой стороны дома, оказались сырыми и поначалу не горели. Марфа чихала от дыма, терла покрасневшие глаза и искренне наслаждалась зрелищем робкого огонька, который им наконец удалось добыть. Дима отыскивал ветки посуше, устраивал для своей гостьи нечто вроде пуфика — из пня и ватного одеяла, насаживал сосиски на ободранные прутики — Марфа захотела их поджарить.

Костер разгорелся, когда начали сгущаться первые легкие сумерки. Женщина примолкла, пригревшись у огня, и задумчиво ворошила уголья длинной веткой. В переулке было так тихо, что его в самом деле можно было посчитать вымершим. Дима открыл вино, налил себе и Марфе.

— Настоящий пикник, — сказала она и подняла на него глаза, в которых отражалось пламя. Сейчас они казались темными. — В Германии я мечтала об этом. Пикники и там были, и с большим комфортом, но мне хотелось другого. Где-нибудь в глуши, в Подмосковье…

— Во Владимирской области, — поправил ее Дима и сделал глоток. — За что пьем?

— Не знаю. Ни за что! — Она залпом осушила стакан и поставила его на землю. Щеки чуть зарумянились — или на них упали отблески ярко вспыхнувшего пламени. Дима украдкой ею любовался. Если Люда была воплощением расчетливости и порядка, то Марфа казалась существом, сотканным из хаоса — переменчивым, пугающим и обольстительным. — Надоело пить за что-то. Вообще все надоело.

Она натянула на плечи сползающую куртку, поманила к себе Диму:

— Сядь, не мельтеши. Давай просто помолчим. Нет, я хочу говорить! Сама не знаю, чего хочу!

Дима дипломатично молчал. Женщина придвинулась к нему ближе, он чувствовал тепло ее гибкого, подвижного тела. «Сейчас обнять ее, и все! — мелькнуло у него в голове, уже чуть затуманенной хмелем. — Сейчас…» Он попытался прогнать эту мысль — не вышло. И тогда он осторожно, но настойчиво обнял ее за плечи, чуть притянул к себе. Марфа, не сопротивляясь, смотрела на огонь и продолжала говорить.

— Если бы ты знал, что у меня за жизнь! Со стороны все хорошо, удачно, да? Я и стараюсь, чтобы все удавалось. Люда как-то сказала, что такие люди, как я, рождены только для успеха. Иначе они гибнут. Не знаю, наверное. В школе я не получила золотую медаль и чуть не загнулась в больнице. Никто не мог сказать, что со мной, я просто умирала. Не хотела жить. И с тех пор у меня все и всегда получалось. Я дала себе слово, что у меня все будет получаться. Но бывают такие вечера, как этот… Вроде бы ничего удивительного в них нет — они, наоборот, какие-то совсем простые, без затей… Но почему-то вспоминаешь всю свою жизнь, и она кажется совсем никчемной… И кажешься себе такой старой!

— Вы же с Людой ровесницы? Это в двадцать восемь лет ты — старая? — Дима все еще прижимал ее к себе, хотя чувствовал — женщина целиком поглощена собой и своими переживаниями.

— Старая, — упрямо повторила она. — В такие вечера я понимаю, что у меня и романа-то ни одного не было. Связи были, а романов что-то не вспомню. И все это было похоже на меню. «Позавтракаем вместе перед работой?» Потом встречаемся где-то во время обеденного перерыва. Ну, а в финале, где-то через недельку — ужин и постель. И со всеми я спала потому, что они мне были нужны для карьерного роста. Я ни разу влюблена не была — веришь?

Она как будто вспомнила о том, что Дима ее обнимает, и чуть отстранилась:

— Я тебе нравлюсь?

— Да, — прямо ответил он.

— Как же так? А Люда?

— Она здесь ни при чем. Я, конечно, буду ее искать.

— А когда найдешь — расскажешь, как обнимал меня?

— Ну, знаешь…

Ему казалось, что Марфа улыбается, но потом он разглядел слезы, блеснувшие в ее глазах.

— Мне ужасно грустно, — сказала она. — Ужасно. Когда у меня такое состояние, я делаю глупости. Я вовсе не такая железная бизнес-леди, какой меня считает Людка. Ты ничего ей не скажешь?

— Ничего, — пообещал он, едва ли понимая, о чем речь. И тут Марфа сама обняла его и крепко, жадно поцеловала. Он прижал ее к себе, отлично понимая, что в ее порыве больше истерики, чем желания, но оттолкнуть эту женщину было уже невозможно.

— Идем в дом, — шепнула она, оторвавшись от него и переводя дыхание. — Или нет — здесь! Прямо здесь!

И он, совершенно теряя голову, забывая о том, что через ограду из рабицы их могут увидеть прохожие, разостлал по земле ватное одеяло. Марфа встала на него коленями и, сбросив куртку, протянула руки:

— Иди сюда! К огню!

У нее были жадные губы, нежные и горячие, и особую сладость этим поцелуям придавало то, что они были ворованные, запретные. «Мы оба сошли с ума!» Это было все, что он мог подумать, окончательно забываясь и забывая все — Люду, угрызения совести, время, место и самого себя.

* * *

— Это он! — обрадовалась Татьяна, когда около полуночи зазвонил телефон. Весь день она ждала звонка от сына — а тот отмалчивался. Женщина начинала всерьез опасаться, как бы тот не запил, несмотря на проблемы с желудком. Но звонила Ирма.

— Ты? — упавшим голосом спросила Татьяна, оглядываясь на оживившегося было мужа. Сделала ему знак — не беспокоиться, тот пристально на нее взглянул и снова уставился в телевизор. — Так поздно?

— Но ты же еще не спишь! — Ирма и не думала извиняться. Она говорила напористо и возбужденно. — Слушай, можешь смеяться сколько угодно, но я моей гадалке верю!

— Ну и верь, а я…

— Она только что мне звонила! — перебила ее Ирма. — Нашла мой телефон среди старых бумажек, представляешь, а я к ней сто лет назад обращалась! Она просила твой номер, но я не дала. Ты была в таком настроении, когда мы уезжали от нее, что я решила — не надо вас сводить, ты нагрубишь. Я попросила все передать через меня. Она опять на тебя гадала! То есть на твою Людку!

— Она просто вымогает деньги, твоя ведьма! — возмутилась Татьяна. — Я ни о чем не просила!

— Да это бесплатно!

— Она заманивает, пользуется критическим положением! Что там еще?

— Теперь Люде грозит опасность, — взволнованно выдохнула подруга. — А может быть, даже смерть!

— Такими вещами не шутят! — вспыхнула Татьяна. — Передай этой волшебнице, что я ее могу засудить! За шарлатанство! За причинение морального ущерба!

— Да она же хочет помочь! — Голос Ирмы истерически зазвенел. — Она не могла уснуть, хотя у нее болела голова, и все время думала о твоей Люде, вот и разложила карты. Она называла расклады, но я все перепутала. Помню только, что там были тучи, а в позиции настоящего — гроб!

— Гроб?! — Татьяна против воли снова поддалась внушению и на миг приняла услышанное всерьез. — Гадалка хочет сказать, что Люда мертва?!

— Вовсе нет, но ее дела резко ухудшились и приняли очень дурной оборот. Она же предупреждала — ситуация будет развиваться очень быстро! Она не знает пока, откуда исходит опасность и как ее отвратить, но говорит, что у девушки очень дурное окружение.

— О господи, — пробормотала Татьяна, чуть опомнившись. — И я должна выслушивать это на ночь! Ведь я теперь спать не буду, даром, что не верю!

— Постой, есть еще карта совета. Это — коса. Люде надо немедленно отказаться от того, чем она сейчас занимается, слышишь, немедленно!

— Да я-то как могу на нее повлиять?! — резонно заметила Татьяна, но Ирма никак не могла успокоиться — казалось, это у нее пропала потенциальная невестка. Она говорила что-то еще, но подруга больше не слушала. «Хорошо, что Дима не знает об этих гаданиях. Он такой нервный! Его так легко сбить с толку! Я всегда говорила, что ему бы надо было родиться девочкой. Да я девочку и ждала… Я так радовалась, что он встретил Люду, они подходили друг другу. У нее-то была холодная голова, а нервы… Будто и вовсе без них родилась. А теперь полный мрак! Не представляю, как он это переживет. Знаю одно — такой девушки уже не встретит! Когда она была с ним, я была спокойна за сына…»

— В следующий раз, когда тебе позвонит гадалка, передай ей от моего имени большой привет и скажи, чтобы больше не утруждалась. Мне ее услуги не нужны, — сказала она, дождавшись, когда Ирма умолкнет. — Люда в розыске, мой сын — в истерике, и поверь — впечатлений мне хватает! Завтра собираюсь в больницу к ее матери, заодно и познакомимся.

— Неужели вы раньше не виделись? — жадно вцепилась в новость Ирма, разом забыв о гадалке. — Как же так? Ведь молодые были все равно что женаты!

— Так получилось, — суховато ответила Татьяна. — Вот и наверстаем упущенное.

— Хочешь, я пойду с тобой?

Подруга, как всегда, предложила помощь от чистого сердца, но Татьяна отказалась наотрез. Она не могла без содрогания представить, как ее спутница вдруг начнет информировать больную женщину о предсказаниях карт Ленорман. «С Ирмы станется. Честно говоря, она сама спровоцировала Люду тогда, на даче. А мне бы сдержаться, понять, так нет — подлила масла в огонь. Мы так скверно расстались! Даже не попрощались, кажется… От этого еще тяжелее…»

— Я женился на тебе, а не на Ирме, — в тысячный раз напомнил ей супруг, когда женщина повесила нагревшуюся трубку. — Твоя мама, пусть земля ей будет пухом, терпеть ее не могла и меня предупреждала, чтобы я не очень-то пускал ее в дом.

— Какая чепуха, — устало бросила она, разбирая на ночь постель. — Ирма всегда меня поддерживала в трудную минуту.

— А я, значит, нет?

Она махнула рукой и погасила свет. Лежа в темноте с открытыми глазами, женщина попыталась вспомнить лицо Люды, спокойный взгляд ее прозрачных голубых глаз, ее неяркую, но приятную улыбку… И обнаружила, что не может этого сделать. Вместо лица являлось размытое серое пятно. Сейчас она не смогла бы даже описать внешность девушки — та превратилась в тень, в туманный силуэт.

— Что такое? — сонно спросил муж. — Ты так дрожишь — вся кровать трясется. Прими успокоительное.

Татьяна приняла, но таблетки не помогли. И напрасно она пыталась уверить себя, что гадание — ложь, а ее фантазии вызваны взвинченными нервами. Сон к ней не шел, а дурные мысли не уходили. Охотнее всего она сейчас прижала бы к себе сына и погоревала вместе с ним — глядишь, и ей, и ему стало бы легче. Но он был далеко.

* * *

Костер горел низко и уютно, угли на краю кострища то рдели, то подергивались сизым пеплом, который улетал в черное небо вместе с искрами. Пламя неярко освещало лица двух людей, сидевших, прижавшись друг к другу, на границе света и тьмы. Женщина подтянула колени к подбородку, обхватила их руками и переплела пальцы. Ее глаза неподвижно смотрели в самую сердцевину огня, туда, где рождались и тут же гибли золотые и оранжевые призраки. Мужчина держал наполовину пустой стакан с вином и изредка к нему прикладывался. Он то и дело поглядывал на свою спутницу, но та как будто ничего не замечала, целиком уйдя в созерцание.

— Тебе все еще грустно? — спросил он наконец. Голос прозвучал хрипло, Дима откашлялся. Странно — теперь он почти робел перед нею. Его терзало смутное чувство вины, хотя Марфа пошла на сближение сама, можно сказать — спровоцировала его.

Женщина качнула головой, опустила веки.

— Пойдем в дом? Ляжем?

Она снова сделала отрицательный жест.

— Ты сердишься на меня? — уже умоляюще спросил Дима. — Жалеешь?

— Нет. Мне хорошо.

— Правда? — обрадовался он и обнял ее. — И мне, знаешь, тоже ужасно хорошо! Я подумал… Это, конечно, не очень красиво, зато правда… Что все было бы просто чудесно, если бы не Люда. Понимаешь? Ты и я, это место… Оно уже не кажется таким унылым. Если не думать о ней, то можно сказать, что я счастлив.

— Ты все-таки скажешь ей правду, если она вернется? — Марфа положила ему на плечо тяжелеющую, сонную голову. — Она тебе этого не простит. Она не из тех, кто прощает ошибки.

— Ты не ошибка!

Марфа прижалась к нему еще теснее и, чуть вздрогнув, шепнула, что тоже всю жизнь ошибается. И в людях, и в самой себе.

— Я ошибаюсь — следовательно, существую. — Она тихонько поцеловала его в шею. — Не хочешь провести работу над ошибками? Только в доме — меня уже кто-то укусил.

И если бы мать Димы узнала о том, как провел ночь ее сын, она была бы поражена этим куда больше, чем загадочными прорицаниями потрепанных карт Ленорман.

Даше скучно и не по себе — у нее все валится из рук. Сегодня, как всегда, она встала с солнцем, умылась, оделась с помощью горничной девки и села было вышивать алтарный покров для церкви Спаса на Ключиках. Матушка обещалась вышить его давно, по обету, да дела не пускали, вот Даша и помогает по мере сил. Обет давался из-за нее же, когда полгода назад она опасно захворала. Чудотворная икона помогла, батюшка щедро пожертвовал на церковь, а матушка села было вышивать, но у нее пошло медленно. Казначейша Фуникова-Курцова живет не как прочие богатые хозяйки — запершись в терему. Она везде звана и бывает, чаще ест в гостях, чем дома. Вот и вчера…

Даша вздыхает и роняет на пол иголку с ниткой. Поднимает, зевает и крестит рот. Работа у нее не спорится, она задумчиво глядит вдаль, забыв о натянутом на раму парчовом полотне, а когда берет цветные бисеринки из деревянных чашек, составленных рядом на скамье, то путает цвета. Плащ Богородицы велено шить синим, а она по ошибке взяла желтый бисер, так что нянька, распарывая ее работу, сердито морщит восковой лоб: «Иудин цвет!» Но девушка не слушает няньку. На душе у нее смутно, она боится чего-то, а чего — толком не знает.

В большом и богатом доме Фуниковых неспокойно. Батюшку Даша не видала уже дня три — он почти не бывает дома, ему даже одежду переменить посылали со слугой в царский дворец. Матушка оттого ходит тревожная, невеселая — она всегда такая, когда батюшка во дворце. Вчера звали ее на пир — гуляли у Залыгиных, богатых купцов, с которыми у батюшки какие-то дела. Она сперва отказалась было, сославшись на то, что не может дом пустым оставить, но ее так упрашивали, что поехала. Вернулась под утро, да не на своих ногах — принесли пьяную. Даша видела это, выскочив на галерейку, где обыкновенно встречала матушку. Она замерла, сдвинув гладкие русые брови, глядя, как слуги проносят мимо нее полное тело матушки, почти неразличимое под парчовыми одеждами и мехами. Та громко, отрывисто храпела, румяна размазались по щекам, белила и сурьма растеклись — на пиру, видно, было жарко. Ее оплывшее лицо казалось покрытым кровью и синяками.

На галерейке резко запахло чесноком и романеей — французским вином, до которого матушка была большая охотница. Даша молча отступила в свою светлицу и прилегла на постель, но уснуть ей так и не удалось. Матушка так пьяна — отчего? Никогда ее не приносили, никогда еще казначейша Фуникова не равняла себя с соседками-выпивохами, которые не считали зазорным напиться до бесчувствия в чужом пиру, оказать таким образом честь хозяевам.

Даша прерывисто вздыхает, и синие бисеринки выпадают из ее разжатой руки, катятся по полу и теряются в щелях. Девушка подходит к окну, открытому по случаю летней жары, тоскливо выглядывает, но видит только высокий забор, обносивший двор женских покоев, кусок ясного неба да отцовского постельничего Антона, который лениво, нога за ногу, пересекает пыльный двор в направлении кладовых. Она ждет у окна, надеясь, что пройдет еще кто-нибудь — все же развлечение, — но двор казначея, обычно многолюдный, будто вымер. Это кажется Даше странным, но потом она решает, что все схоронились от жары — к полудню даже воробьи ищут тени. Ей хочется лечь, соснуть. Никто ее не заругает за леность — Даша единственная дочка, балованная, и ни отец, ни мать еще ни разу толком ее не наказывали, вкуса отцовской плетки она не знает. Матушку он время от времени учит, но с уважением, не до кровавых борозд на спине. Все, что видит дочь от отца, это ласки да подарки, подчас дорогие. Дашу они радуют и смущают — ведь эти вещи пойдут ей в приданое. Матушка разрешает ей рассмотреть их, примерить, если подарена одежда или украшения, а потом прячет в большой сундук — Дашин сундук. Она мечтает собрать дочери такое приданое, чтобы всей Москве в нос бросилось — казначейша страдает грехом тщеславия, да и немудрено. Сама она княжеского роду, урожденная Вяземская, а ее супруг и вовсе чуть не царский родич — с одним из его крестных отцов в родстве. Фуников-Курцов чуть не каждый день видит государя и еще ни разу его опалы не испытал. Кто еще на Москве может похвалиться таким богатым домом, многочисленной дворней, готовой в огонь и в воду, кто зван на все пиры, кого сажают за стол выше всех гостей? Ее муж, езживая в гости к самым знатным особам, не оставляет свою лошадь у ворот, а ставит у крыльца, как равный. Да что там — один раз Фуников, спеша по царскому делу, осмелился проехать через весь кремлевский двор, и что же? Разве били его кнутом? Напротив — царь похвалил его за усердие и торопливость и наградил куньими шкурками, которые опять же пошли Даше в приданое. Царь грозен, но и добр. Так говорит матушка. Кто бы они были без его милостей? И дочь свою выдать матушка ладит за князя, непременно за князя. Ведь и скоморох, у которого батюшка купил правый глаз орла, чтобы вечно носить под мышкой в наговоренном платке и тем самым избежать царского гнева, прямо нагадал Даше — быть ей за князем. Он сжег пучок соломы, высыпал пепел в крещенскую воду, велел матушке выпить и подарить ему что-нибудь. Та подарила десяток беличьих седых шкурок, и скоморох ясно сказал — Даша скоро выйдет замуж за князя. За это матушка подарила его еще и куницами.

— Что такая скушная? — беспокоится наконец нянька, которая с утра тоже не в духе. В отличие от прочей дворни, она винного духа не переносит, и ночное возвращение пьяной госпожи до сих пор не дает ей покоя. — Поела бы?

— Неохота, — лениво отвечает Даша, думая о своем князе. Каков-то он будет? Молодой или в годах? Красивый или так, шершавый какой-нибудь? Злой или ласковый? Матушка не отдаст за бедного и незнатного, не отдаст и за опального, и за того не отдаст, кто к царю не вхож, а за прочего… Какая-то ей выпадет судьба? Даше тревожно и разом сладко. В груди у нее что-то замирает, и, томно прикрыв глаза, она мечтает о том, чтобы князь был похож на того молодого рынду, что служит на пирах царю и стоит от него по правую руку — так говорил батюшка. Каких же он будет? Даша вспоминает — Постниковых. Имени она не знает, при ней не называлось, а спросить стыдно — сразу догадаются, что она умудрилась его как-то видеть. Князь ли Постников? У него такие ясные глаза, совсем синие — вот как бисер, которым она шьет. Собой пригож, строен, как девица, лицом бел — царь на такую должность урода не назначит. Он любит красивые лица. Взять хоть Басманова…

Конец ознакомительного фрагмента.