Libertas, vale!

Анна Максимилианова

9-й год н. э. Римская Республика трансформировалась в мировую империю и находится на пике своего могущества. Наместник Германии Квинтилий Вар должен навести порядок в самой северной провинции великой державы. Римским завоевателям противостоит храбрый вождь местного племени Виллмир. На основе этого непримиримого противостояния возникает захватывающая драма, изменившая не только судьбы героев, но и историю народов. Сможет ли Виллмир выжить и остаться собой в жестокой борьбе за свободу и счастье?

Пролог

Его рука

Была крепка —

Не дрогнула в бою.

Он ранен был,

Но боль забыл

И первым был в строю,

Рубил и сёк;

Но срок истёк:

Он пал без чувств с коня.

И все вокруг —

И враг, и друг —

Уж бились без огня.

Повержен вождь,

И хлещет дождь —

Исход уже решён.

И пыл остыл…

Захвачен тыл,

Надрывны крики жён…

I

Было начало августа 762 года от основания Рима. Наместник провинции Германия Публий Квинтилий Вар только что подавил ожесточенное сопротивление одного из небольших племён, живших на левом берегу Визургия⁴. Вместе с одним из своих легатов⁵ он прогуливался по полю битвы, усеянному трупами и ранеными. Римский правитель старался ступать осторожно. Но при всей его осторожности он иногда наступал на чьё-то страдание или задевал ногой чью-то смерть. На его голых ногах в высоких кожаных сандалиях выступали рельефные мускулы. Сильные ноги были характерны для римлян, особенно для военных, привычных к долгим пешим переходам. Рельефные мускулы были и на блестящей позолоченной кирасе римского полководца. На груди она была украшена искусной гравировкой, реалистично изображавшей горного орла с распростёртыми крыльями. Под кирасой военачальник носил кожаную безрукавку с прямоугольными, похожими на ремни фестонами на плечах и бёдрах. Концы фестонов были украшены фигурной бахромой с позолотой. Под кожаной безрукавкой Квинтилия Вара виднелась красная туника из тонкой дорогой шерсти. Из той же ткани был шейный платок, который все римские воины носили для того, чтобы металлические доспехи не натирали кожу шеи и плеч. За плечами полководца колыхался короткий алый плащ с золотой каймой. Свой шлем с великолепным продольным плюмажем красно-белого цвета Вар держал под мышкой. Он был рад, что может пройтись с непокрытой головой, так как кожаный ремешок шлема, застёгивавшийся под подбородком, уже начал натирать кожу. Перед боем римлянам пришлось сделать долгий марш-бросок, чтобы добраться до отдалённого племени, жившего в лесной глуши. Военачальник был очень доволен тем, что благодаря неожиданной и хорошо спланированной атаке на врага, потери среди легионеров трёх когорт, которые он привёл сюда, были минимальными.

— Посмотри, друг мой, на этого верзилу, — сказал Вар своему спутнику, указывая на поверженного воина. — Это, должно быть, их вождь. Я видел его в действии. Проклятый варвар косил наших с тобой молодцов, как траву. У него необыкновенная сила в сочетании с искусной сноровкой и ловкостью. Жаль, что погиб, иначе можно было бы сделать из него замечательного гладиатора. Вытащи меч из его руки. Я хочу сохранить этот прекрасный образец кельтского оружейного искусства.

Оба римлянина с интересом склонились над павшим в бою германцем, чтобы получше разглядеть его. Резкие черты придавали его лицу благородную строгость. У него был длинный, прямой нос с небольшой горбинкой, острые скулы, высокий и, несмотря на молодость, исполосованный морщинами лоб. Губы германца были настолько тонкими и бледными, что совсем терялись под золотистыми усами и бородой. Из-за этого рот его, слегка приоткрытый, зиял на мужественном лице, как глубокая рана. Над правой бровью рдел кровавый след от удара меча. Если бы не бронзовый шлем, который лежал сейчас в двух шагах от варвара, то римские офицеры наверняка нашли бы его с вдребезги разбитым черепом. Легат с некоторым усилием вытащил меч, крепко зажатый в правой руке воина, и заметил, что его кожа тёплая.

— Зря ты, командир, считаешь этого германца отошедшим в загробный мир. Я уверен, что он ещё жив. Скорее всего, он потерял сознание от сильного удара по голове. Его рана на лбу — просто царапина. Вторая рана, на левом плече, глубже, но это тоже пустяки. Крови он пока потерял немного, так что имеются хорошие шансы быстро поставить его на ноги и сделать из него первоклассного гладиатора. Все хлопоты о нём окупятся с лихвой. Я уже предвкушаю восторг, который нам доставит этот дикий верзила в схватках на аренах известнейших амфитеатров.

Прошло уже пять лет с того момента, как Публий Квинтилий Вар оставил позади полувековую веху пребывания на этом свете. Но вид у него был моложавый, а здоровье — превосходное. Он легко преодолевал все трудности военного быта, проявляя иногда больше выдержки, чем его молодые товарищи по оружию. Подчинённые уважали своего начальника за его мужество, опыт в военном деле и за простоту в общении с ними. Управляя императорской провинцией, Вар носил гордый титул legatus Caesaris pro praetore consulari potestate или просто «пропретор». Он обладал всей полнотой военной, административной и судебной власти в регионе. Хотя наместник Германии происходил из древнего патрицианского рода, ни поведение, ни характер его совсем не вязались с общепринятыми представлениями об аристократе. В нём не было ни высокомерия, ни надменности, ни нарочитой изысканности. Однако сразу бросалось в глаза исключительное достоинство его осанки, которая придавала величественный вид всему его облику. Он был высокого роста и крепкого телосложения с мускулистой шеей и широкими плечами. У пропретора были живые, выразительные черты лица: покатый лоб, крупный, но правильный нос, полные чувственные губы и большие тёмные глаза, которые глядели решительно и смело. В его коротких чёрных волосах серебрилась лёгкая седина.

Публий Квинтилий Вар был женат на одной из самых знатных и прекрасных женщин Рима, которую звали Клавдия Пульхра. Ей было двадцать три года. Она принадлежала к императорской фамилии. Её бабкой по материнской линии была Октавия Младшая, старшая сестра Октавиана Августа. Родителями Пульхры были Клавдия Марцелла Младшая и Публий Клавдий Пульхер. Их брак был основан на глубоком чувстве взаимной любви и привязанности, что было довольно редким явлением в Риме. Публий Клавдий Пульхер был страстным последователем греческого философа Эпикура и сам любил пространно философствовать вслух, комментируя и развивая эпикурейское учение. Клавдия Марцелла любила слушать своего мужа, восхищаясь тем, как свободно и точно он излагает свои мысли по-гречески. Как одухотворялось его красивое лицо, каким энтузиазмом загорались его большие черные глаза, когда он обращался к ней с выразительной речью:

— Эпикур высказывает обоснованное сомнение в цикличности мирового движения и его замкнутости на себе. На самом деле, существует также и нелинейное, хаотическое движение. Понимаешь, милая, мир движется не к цели, а затем от нее, и так до бесконечности. Нет! Мир движется без всякой цели. В хаосе мироздания человек может уклоняться от законов природной необходимости в сторону своего счастья. Нам не надо бояться фатума, нужно стремиться к счастью, к обретению собственного достоинства, самодостаточности и внутренней самоудовлетворенности!

— Но, любимый, ты же не хочешь сказать, что необходимости не существует?!

— Необходимость существует, но не железная, поэтому рядом с ней возможна и свободная деятельность. Свобода воли должна стать внутренней необходимостью и служить главной причиной самостоятельного поведения человека.

— Но Эпикур не верил в богов!

— Это не так, милая! Просто его мнение о природе богов отличается от традиционных представлений. Это смешно и нелепо, что люди наделяют их праздным и бездеятельным характером. Боги — это неутомимые труженики и страстные творцы. Именно в их постоянной созидательной деятельности человек должен видеть нравственный идеал. Тем не менее, творя мир, боги не вмешиваются в дела людей. Нам предоставлено право самим определять свою судьбу. Мы должны отбросить все суеверия и религиозные страхи. Человек — господин своего счастья.

— Хотелось бы в это верить… Хорошо. Но почему ты считаешь, что тебе ближе именно Эпикур? Почему не Платон или Аристотель, например?

— Да потому, что, наравне с разумом Платона и волей Аристотеля, Эпикур обращает свое внимание на третью важную характеристику человеческой личности — ее чувственность.

— Ах, вы, мужчины, только и думаете о наслаждениях!

— Почему бы и нет? — с игривой улыбкой отвечал Клавдий. — Однако заметь, дорогая моя, что стремление к удовольствию Эпикур связывает с разумной деятельностью человека: «От благоразумия произошли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо». Свобода воли — это не безграничный произвол. Эпикур осуждает всё, что делается без чувства меры: «Ничего недостаточно тому, кому достаточное мало».

— Ну, хорошо, я сдаюсь и вместе с тобой преклоняюсь перед учением Эпикура. Но ведь мы не можем всё время только говорить, так и вся ночь пройдёт. Быстро скажи мне, что ты считаешь самым важным в твоей любимой философии, и потом я утоплю тебя в море чувственности.

— Эпикур обосновал свободу человека как независимость от всего внешнего, — успевал сказать красноречивый философ перед тем, как прелестные губы его жены закрывали ему рот страстным поцелуем…

Рождение дочери было необыкновенно радостным событием в жизни счастливой пары. Пиры и семейные празднества длились неделю. Но через несколько месяцев после рождения маленькой Клавдии её отец внезапно умер. После смерти мужа Марцелла стала называть свою дочку не по имени, а греческим словом «элевтери́я», что означает «свобода». Друзья и родные находили это очень странным, но объясняли всё тем, что молодая женщина обезумела от горя и хочет любым способом оживить дорогие воспоминания о покойном муже. Тем не менее, необычное прозвище приросло к девочке. Только для посторонних она была Клавдией Пульхрой, а для родных и близких — Элевтери́ей. Её мать Марцелла, несмотря на скорбь о первом муже, ещё несколько раз выходила замуж. Эти браки заключались по политическим соображениям и по воле её дяди Цезаря Августа, которому она не могла противиться. Марцелла родила ещё одну дочь и двух сыновей, но Элевтерия росла довольно обособленно от них, будучи явной любимицей матери. Словно оправдывая полученный от отца когномен⁶«pulcher — красивый/pulchra — красивая», старшая дочь Марцеллы выросла необыкновенной красавицей. Кроме имени, от отца она также унаследовала великолепный цвет кожи золотистого загара и прекрасные тёмные глаза.

II

Полуденное августовское солнце щедро заливало элегантный атрий радостным золотисто-розовым светом, оживлявшим тонкие фигуры соблазнительных нимф на ярких фресках. Лучезарный поток проникал в просторную комнату через большое прямоугольное отверстие в крыше, которое в холодную погоду накрывали специальным тентом. Точно повторяя форму и размер отверстия в крыше, под ним размещался неглубокий бассейн с дождевой водой, называемый имплювием. В нём резвились, плавали и ныряли ослепительные солнечные зайчики. Тёплые, задорные лучи скользили по прекрасным мраморным рельефам, украшавшим алтарь домашних богов — ларов. В нише великолепного ларария⁷ стояло блестящее серебряное блюдо с различными кушаньями и кубок вина — дары, преподнесённые божествам после очередной трапезы обитателей дома.

Парадная, ликующая атмосфера атрия контрастировала с мрачным настроением молодой хозяйки дома. Её выразительные глаза горели от возмущения, густые тёмные локоны, уложенные в сложную причёску, подпрыгивали в такт её быстрых шагов по мозаичному полу, расцвеченному радужными бликами. Она нервно ходила взад и вперёд, громко восклицая:

— Ах, я знаю, что мой муж готов снизойти до любой авантюры ради нескольких тысяч денариев⁸. Но я никак не ожидала, что он может приказать притащить в дом грязного варвара, который вот-вот должен отправиться к своим диким и невежественным предкам! Неужели там, в летнем лагере, не нашлось никого, кто бы позаботился об этом германце?! Почему надо было приказать привезти его сюда, в такую даль? Чтобы доставить мне лишние отрицательные эмоции? Ведь мой муж знает, что я с прошлой зимы страдаю от расстройства нервов. Здесь и так смертельная тоска, а теперь ещё с этим тяжелораненым варваром в дом войдёт настоящая смерть!

— Успокойся, пожалуйста, госпожа, не стоит так волноваться. Варвар не умрёт. Он поправится за несколько недель, а потом его увезут в школу гладиаторов, — уговаривала свою хозяйку молодая пышная смуглая рабыня по имени Амира.

— Я надеюсь, что ты права. Но не стой, как вкопанная! Скорее пошли кого-нибудь за гарнизонным врачом и приготовь всё для перевязки. Уже давно пора промыть и заново перевязать ужасные раны этого варвара. Старые повязки почернели от запекшейся крови! Фу!

Когда служанка вышла из атрия, Элевтерия приблизилась к раненому, лежащему на узком ложе рядом с имплювием, и стала его рассматривать. С первого взгляда она поняла, что этот светловолосый мужчина не простой воин, а наверняка принадлежит к родовой знати. На вид ему было лет тридцать. Его запачканная запекшейся кровью и засохшей грязью одежда была сшита из ярко-голубого холста и украшена странными блестящими нашивками из серебра и золота. Широкий кожаный пояс на его тунике с длинными рукавами скреплялся великолепной фибулой⁹ с загадочным орнаментом то ли из птиц, то ли из змей с клювами. На левой руке германца сверкало массивное золотое кольцо с причудливыми символами, искусно насечёнными на дорогом металле. Таинственность и необычность внешности молодого мужчины вызвали у римлянки глубокий интерес. Она подошла совсем близко и наклонилась над бледно-желтоватым от потери крови лицом варвара. Неожиданно лицо раненого как-то странно передёрнулось, и он открыл глаза. Они были такого же пронзительно голубого цвета, как и небо в яркий солнечный день. Молодой женщине никогда ещё не приходилось видеть такой красивый насыщенный цвет глаз. К сожалению, синие глаза германца ничего не выражали и сразу же закрылись.

— Это агония. Он умер, — тихо произнесла Элевтерия, и ей почему-то стало страшно от своих собственных слов.

— Наверное, это так! Его убил многочасовой переезд в трясущейся повозке. Ты права, госпожа, лучше бы они оставили его в летнем лагере.

От этих слов вернувшейся служанки молодой жене пропретора Вара стало ещё страшнее. По её телу пробежал ледяной озноб, а в руках почувствовалась нервная дрожь.

— Что ты говоришь, глупая? — раздражённо воскликнула патрицианка. — Смотри, его ресницы слегка подёргиваются. Конечно же, он жив.

Элевтерия явно противоречила самой себе и не могла понять, что вызвало в ней такое глубокое смятение чувств. «Почему я так взволнована? Неужели я так сильно боюсь смерти?» — мысленно спросила она себя и тут же ответила: «Да, наверное. Надеюсь, что он выживет».

На рассвете следующего дня Элевтерию разбудил тихий голос раненого, у постели которого она провела всю ночь. Он опять повторял то же самое слово, которое она и раньше часто слышала в его бессознательном бормотании. Но теперь это слово звучало чётко и ясно. Вдруг Элевтерия почувствовала на себе пристальный взгляд пришедшего в сознание варвара.

Вокруг царил прохладный полумрак, поэтому германец мог видеть только смутные очертания женщины, склонившейся над ним.

— Адальрад… Адальрад, — снова произнёс он, добавив ещё несколько незнакомых слов. Голос его обладал низким, густым тембром, и в нём ясно слышались ласковые нотки. Для Элевтерии этот тихий голос казался божественной музыкой. Ей хотелось, чтобы германец продолжал говорить свои странные, непонятные слова тем же задушевным тоном. Но, чувствуя неловкость сложившейся ситуации, она не могла больше молчать.

— Кого ты зовёшь, доблестный воин? — осторожно спросила молодая женщина.

Простой вопрос на латинском языке, казалось, ранил германца сильнее, чем удары римских мечей. Он всё вспомнил и всё понял. Однако, желая убедиться в верности своего мрачного предположения, пленник спросил:

— Ubi sum? Quis es?¹⁰

Низкий, густой голос звучал теперь резко и отрешённо. Несмотря на то, что вопросы были заданы на её родном языке и обращены к ней, Элевтерия обернулась, всматриваясь в сумерки с тщетной надеждой найти кого-нибудь, кто бы ответил германцу вместо неё.

— Ты в доме военачальника Квинтилия Вара. Я его жена Элевтерия. Тебе не нужно тревожиться. Здесь ты в полной безопасности, — наконец, решилась произнести молодая женщина.

Воцарилось молчание, очень долгое и мучительное. Через окно, находившееся почти под самым потолком, струился робкий призрачный свет. Окружающие предметы стали вырисовываться более чётко. Лицо раненого бледным пятном выделялось в редеющих сумерках. Элевтерия не хотела зажигать светильник. Во-первых, совсем скоро взойдёт солнце, а во-вторых, она боялась увидеть выражение ненависти в глазах германца. Молодая женщина встала с мягкого кресла, подошла к маленькому столику и взяла серебряную чашу с вином, наполовину разбавленным водой. Пока раненый пребывал без сознания, Элевтерия часто смачивала его губы этой целительной жидкостью. Сейчас она снова склонилась над ним, одной рукой осторожно приподняла его голову, а другой — поднесла чашу с вином к плотно сжатым губам германца. Он твёрдо решил не принимать ни воды, ни пищи, ни лекарств. Теперь у него не было ни дома, ни семьи, ни свободы, и жгучая боль утраты острой иглой вонзалась в его сердце. Зачем жить?.. Но как только живительная влага коснулась пересохших губ молодого мужчины, они сами собой приоткрылись, и он большими жадными глотками осушил чашу.

— Вот это хорошо, — одобрительно заметила Элевтерия и хотела ласково погладить несчастного пленника по голове.

— Хорошо для кого?!

Резкий ответ заставил римлянку отшатнуться. Ненависть в голосе варвара, огромная и зловещая, угрожала раздавить её — уничтожить, не оставив и следа. Да, он ненавидел римлян, которые отняли у него всё самое дорогое, но в этот момент он больше всех ненавидел самого себя за то, что, сам того не желая, принял вино из рук жены своего врага.

«Будь проклята алчная, подлая плоть, которая, не слушая ни воли, ни разума, жаждет только одного — жить любой ценой!» — в яростном отчаянии подумал пленник. Эта новая душевная пытка казалась ему самой унизительной и невыносимой. Она приносила ему больше страданий, чем ужасные головные боли и острая резь в левом плече.

Элевтерия неподвижно стояла рядом, не зная, что делать.

— Я понимаю и разделяю твоё горе, доблестный воин, — наконец, произнесла она. — Но, мне кажется, что тебе не стоит винить кого-либо в том, что случилось. Очевидно, такова была воля богов. Ведь это они предопределяют наши судьбы, не так ли?

Ледяное безмолвие вместо ответа. Раненый лежал, не шелохнувшись. Казалось, что он не дышит. Элевтерии вдруг представилось, что весь мир заключен в этих четырёх стенах и во всех его уголках стоит мёртвая тишина.

III

Ализон был важной римской крепостью на реке Лупии¹¹. Он находился вблизи речного порта, куда доставлялись необходимые товары и продовольствие из Рима и южных провинций для обеспечения армии. Форт Ализон заложил старший брат Тиберия Друз во время своих завоевательных походов, когда он покорил большую часть германских племён от Рейна до Эльбы. Крепость стояла на возвышенной местности для хорошего стратегического обзора и имела форму продолговатого четырёхугольника. На каменном фундаменте были построены высокие стены из деревянного частокола со смотровыми башнями. На территории форта размещались казармы легионеров и вспомогательной кавалерии, мастерские ремесленников, больница, зернохранилище, штаб и резиденция наместника провинции, называемая преторием. Перед преторием находилась главная площадь, где проходили учения и стоял трибунал — помост из досок примерно в половину человеческого роста высотой, с которого римский пропретор обращался к войскам или вершил суд.

Рослый всадник лет двадцати пяти в запылённой одежде офицера кавалерии вспомогательных войск галопом скакал по замощённой камнем Via Praetoria, одной из двух главных улиц форта. Он миновал склады с продовольствием, где шла разгрузка телег с зерном, промчался мимо здания штаба и остановился у роскошной резиденции Квинтилия Вара. По сравнению с деревянными казармами форта, где в каждой крошечной комнатке ютились восемь человек, огромный каменный преторий казался царским дворцом. По размеру он превосходил даже военный штаб, куда во время собраний легко вмещалось несколько сотен человек. Резиденция Квинтилия Вара представляла собой крепость внутри крепости. За толстыми, высокими стенами у наместника были конюшня, баня, сад и свой собственный склад продовольствия, куда доставляли продукты, соответствующие аристократическим вкусам пропретора, его жены и их гостей.

Молодой кавалерист, которого стража без всяких вопросов сразу пропустила на территорию претория, обладал весьма привлекательной внешностью. Черты его лица можно было бы назвать правильными, если бы его нос не расширялся книзу, слегка нависая над губами. Голубовато-серые глаза мужчины дерзко смотрели из-под низких, тонких, прямых бровей. На высокий лоб падали густые золотисто-рыжеватые кудри. Мышцы его мощной шеи и массивных плеч, как и всё тело, ныли от многочасовой верховой езды. Но, не обращая внимания на усталость, он легко спрыгнул с взмыленного коня, бросил поводья подбежавшему рабу и энергично направился к входу в дом пропретора.

Квинтилий Вар отдыхал от дел в триклинии, полулежа за вечерней трапезой. Вокруг большого прямоугольного стола стояли три широких кушетки¹², две из которых были свободны. Пол комнаты был украшен мозаикой с круговым геометрическим узором. Великолепная роспись на стене изображала грациозную полуобнажённую девушку с изящным кувшином в руках. Пышные кудри темноволосой красавицы развевались на фоне голубого неба. Вокруг неё зеленели виноградники, а на заднем плане фрески темнели островерхие кипарисы.

Вар был облачён в свободную шёлковую тунику терракотового цвета, который хорошо гармонировал с его загорелой кожей и чёрными волосами, едва тронутыми лёгкой сединой.

Пропретору прислуживали две рабыни. Одна из них, совсем молодая тоненькая темнокожая нумидийка, держалась в стороне и подходила к столу только, когда другая служанка, старшая по возрасту, просила её убрать какое-либо блюдо и отнести его на кухню. Старшей рабыне было лет тридцать пять, но она по-прежнему сохранила свою необыкновенную привлекательность. В её крепкой статной фигуре таились энергия и сила, а добродушное лицо с серыми глазами и мелкими веснушками на тонком носу сразу располагало к себе. Видимо, она гордилась и особенно тщательно ухаживала за своими густыми каштановыми волосами, убранными в простую, но безупречную причёску. Эта рабыня смотрела на ужинающего пропретора тёплым, кротким взглядом, полным преклонения и обожания. Она ни на шаг не отходила от него, угадывая и выполняя его желания ещё до того, как он высказывал их. Преданная служанка точно знала момент, когда в серебряный кубок хозяина нужно подлить вина, а когда следует отрезать следующий кусок от аппетитного зажаренного на вертеле молочного поросёнка.

— Прибыл доблестный префект вспомогательной германской конницы Арминий, — торжественно объявил раб-номенклатор¹³. — Не угодно ли досточтимому господину пропретору принять его?

Квинтилий Вар небрежно кивнул и положил себе в рот кусок сочной молодой свинины с хрустящей корочкой. Через несколько секунд в триклинии появился запылённый молодой кавалерист. Он вошёл, чеканя шаг, бодро вскинул руку в военном приветствии и вытянулся по струнке.

— Здравствуй, Арминий! Вольно. Прошу тебя, расслабься. Ты же знаешь, что я не люблю формальности в стенах своего дома. Присоединяйся и раздели со мной хлеб, мясо, фрукты и вино, которые нам милостиво ниспослали боги.

Арминий с благодарной улыбкой ответил:

— Я ничего не ел с утра и с радостью поужинаю с тобой, командир, но я весь в пыли и поту, как загнанная лошадь. Позволь мне сначала пройти в купальню и быстро обмыться.

— Конечно, друг мой, освежись. Сегодня на редкость жаркий день. Если хочешь, можешь хорошенько помыться в моей бане.

— Спасибо за предложение, но у меня нет на это времени. Мне необходимо поговорить с тобой о чём-то очень важном, и этот разговор не терпит отлагательств. Мне потребуется не более получаса, чтобы смыть с себя пот, пыль и усталость.

— Как пожелаешь, Арминий. Ты мой гость. Мия проводит тебя в купальню и даст тебе чистую одежду.

Вар кивнул служанке с красивыми каштановыми волосами, и та повела молодого офицера через внутренний двор, называемый перистилем, в дальнюю часть дома, соединённую с водопроводом и канализацией лагеря. Рядом с купальней находились латрины, а чуть подальше — кухня.

Арминий часто бывал в доме Вара, но в купальню зашёл в первый раз. Это была довольно просторная комната, стены и пол которой были выложены светлой узорной плиткой. Под потолком на внешней стене было широкое незастеклённое окно, которое ночью и зимой закрывалось ставнями. Сейчас ставни были открыты, впуская в купальню вечерний солнечный свет и свежий осенний воздух. В центре комнаты был небольшой бассейн, а в углу место для омовений, откуда вода стекала в сливную трубу под полом. В этом углу стоял невысокий вытянутый стол из резного камня. На нём было несколько медных бачков с водой комнатной температуры.

Когда Арминий сбросил с ног пыльные сандалии, в купальню вошёл один из домашних рабов, которого Мия попросила помочь молодому офицеру с купанием. Раб принёс чан горячей воды из кухни и поставил его на каменный стол в углу купальни. Арминий попросил его помочь ему снять с торса кирасу. Как только молодой мужчина обнажился, он заявил, что помощь при купании ему не требуется. Удивлённый раб-купальщик робким жестом показал на мраморную полку с моющими средствами и благовониями, желая объяснить различное назначение многочисленных стеклянных флаконов. На что Арминий насмешливо сказал, что он с ними и сам сможет разобраться, и нетерпеливо выпроводил раба из купальни. Он смешал горячую и холодную воду до подходящей температуры, быстро намылился и стал обмываться приятной тёплой водой. Прозрачные струи сбегали по его рельефным мускулам, плескались о мраморный пол и утекали в подземную трубу.

Когда тёплая вода закончилась, мужчина прошёл в середину комнаты и погрузился в бассейн, который оказался довольно глубоким. Он стоял в нём во весь рост, и вода, благоухающая розовым маслом, доходила ему до груди. Широко раздувая ноздри, Арминий с наслаждением глубоко вдохнул сладкий цветочный аромат и вдруг осознал, чего ему не хватает до полного блаженства. Как только он с томительной тоской подумал о податливом женском теле, дверь отворилась, и в купальню вошла Мия с полотенцем и чистой вышитой туникой в руках. Жадно впившись в неё глазами, мужчина громко сглотнул и вышел из бассейна, медленно ступая по высоким мраморным ступеням. Он остановился на расстоянии двух метров от смутившейся при виде его наготы служанки.

— Разве ты впервые в жизни видишь голого мужчину? — насмешливо спросил молодой офицер. Вода капала с его красивого мускулистого тела и собиралась в лужицу у его ног.

— Повесь тунику на один из крючков в стене и оботри меня полотенцем, — произнёс Арминий тоном, не терпящим возражения. Однако рабыня нашла в себе смелость возразить:

— Господин, я послала сюда купальщика Ганимеда для того, чтобы он помогал тебе. Странно, что его здесь нет. Я пойду поищу его.

— А я буду стоять здесь, мокрый и голый, и мёрзнуть перед открытым окном? Подойди и тщательно оботри полотенцем моё тело. Этот Ганимед — неотёсанный мужлан. Я отослал его отсюда, потому что не хотел, чтобы он прикасался к моему телу. Но твои руки выглядят такими нежными. Подойди!

Поколебавшись несколько секунд, Мия подошла к Арминию и осторожно прикоснулась полотенцем к его груди. Стараясь смотреть мимо него, она начала насухо вытирать его тело. От женщины веяло безупречной чистотой, манящим теплом и тонким ароматом лаванды, какой обычно исходит от свежего постельного белья. Арминий представил себе её покорное обнажённое тело с пышными формами на белых простынях, и его пронзило неодолимое желание схватить её, крепко прижать к себе и неистово овладеть её соблазнительным, душистым телом. Он бесцеремонно запустил свою руку под тунику Мии и схватил её за бедро.

— Не мог бы господин любезно убрать свою руку? — спокойно спросила рабыня, преодолевая удушливый страх. Она была из тех добродетельных женщин, которые не способны отдаваться без любви и глубоких чувств. Хотя префект кавалерии был молод, прекрасно сложён и хорош собой, мысль о совокуплении с ним наполняла Мию отвращением. Его хищное лицо сластолюбца, готового силой добиться своей низменной цели, внушало ей омерзение и ужас.

— Что? Ты смеешь отказывать мне в удовольствии? — угрожающе воскликнул Арминий и с силой сжал бедро несчастной служанки. Его длинные пальцы грубо впились в нежную белую кожу женщины.

— Я буду рада услужить тебе всем, чем смогу, господин, но только если мой хозяин прикажет мне сделать это, — вежливо, но твёрдо заявила Мия, стиснув зубы от боли. — Я обязана повиноваться ему и никому другому. Ещё раз прошу отпустить мою ногу. Мне больно. У меня будут синяки и царапины от твоих ногтей, господин. Это будет выглядеть, как преднамеренная порча чужого имущества. При возбуждении дела судья в Риме обязал бы тебя за это выплатить денежную компенсацию моему хозяину. А здесь главный судья — досточтимый Квинтилий Вар, и ему вряд ли понравится, что кто-то хозяйничает в его доме и учиняет насилие над его рабами.

Арминий не ожидал такого поворота событий. Он был уверен, что женщина растает перед ним и покорится его желаниям, как только он прикоснётся к ней и даст ей почувствовать свою силу.

— Я и не собирался учинять над тобой насилие, — наигранно рассмеялся офицер, отпуская бедро служанки. — Твою фригидность нужно лечить. Обратись к целителям. Любая нормальная женщина на твоём месте умоляла бы меня взять её.

Молодой мужчина резко вырвал полотенце из рук рабыни. Он быстро вытер голову и тело, бросил полотенце на пол, снял с крючка на стене чистую тунику и облачился в неё.

— Я больше не нужна господину, не так ли? — с облегчением спросила Мия.

— Смажь мне волосы экстрактом майорана и уложи их. Только побыстрее. Я спешу. Мне нужно срочно поговорить с твоим хозяином о важном деле, — холодным официальным тоном приказал Арминий. «Придёт время, когда эта стерва горько пожалеет о своей несговорчивости», — подумал он, садясь на табурет около двери. Рабыня начала старательно расчёсывать и умащивать благовониями его влажные густые волосы, отливавшие медным оттенком. Мужчина закрыл глаза, наслаждаясь её лёгкими и мягкими прикосновениями.

Через несколько минут Арминий, вежливо улыбаясь, вернулся в триклиний. Он был одет в лёгкую красную тунику с затейливой вышивкой на плечах и вдоль кожаного пояса. От него пахло майораном, розовым маслом и свежестью. Пропретор жестом пригласил молодого кавалериста занять ложе напротив. Арминий прилёг, опершись на локоть, и не сводил глаз с непроницаемого лица Квинтилия Вара, ожидая, когда тот заговорит.

Пропретор, уже закончивший свою трапезу, медленными глотками пил разбавленное вино из великолепного серебряного кубка с затейливым рельефом. Он легко и весело произнёс:

— Как видишь, друг мой, я оставил легионы под ответственность легатов и уже несколько дней наслаждаюсь комфортом своей зимней резиденции.

— Если бы я знал это заранее, то сразу же бы направился сюда. А то я сегодня рано утром уже был в летнем лагере, разыскивая тебя. Можно ли спросить, что заставило тебя приехать в Ализон? — с любопытством спросил Арминий, обмакивая кусочек душистого белого хлеба в оливковое масло, которое доставляли из Испании.

— Мне нужно было срочно обсудить со своим управляющим сборы и транспортировку моей собственности в Рим. После подготовки всех деталей отъезда мои домочадцы могли бы отправиться в Могонтиакум¹⁴ без меня. Там я планирую присоединиться к ним позже, уладив все свои дела в Кастра Ветера¹⁵.

— Ты собираешься уехать отсюда и вернуться в Рим? — удивился Арминий, чуть не поперхнувшись хлебом.

— Да. Я не говорил об этом никому из подчиненных, ожидая официального письма Цезаря Августа с одобрением моего прошения об отставке с поста наместника Германии. Это письмо пришло в начале недели, когда тебя не было в лагере, и я сразу поспешил сюда, чтобы подготовить отъезд моей жены, слуг и всего хозяйства в Рим с короткой остановкой в Могонтиакуме. Моя жена будет ожидать меня там в доме моего племянника Аспрената. Через три дня я возвращаюсь обратно в лагерь на Визургии и буду руководить возвращением легионов на зимние квартиры. Девятнадцатый легион полностью разместится здесь, как и в прошлом году, восемнадцатый — в Ветере, а семнадцатый мы разделим между Ализоном и другими нашими опорными пунктами на реке Лупии.

— Это я знаю, но новость о твоей отставке просто ошарашила меня! — воскликнул молодой человек. — Почему ты покидаешь нас? Мне будет очень недоставать тебя.

— Мой дорогой друг, в моём возрасте холодный суровый климат этих мест может серьёзно подорвать здоровье. Мне пора на отдых. Военная карьера — это для вас, молодых. Я уже достаточно послужил отечеству в провинциях. Теперь хочу снова заняться политикой в Риме.

— Как я завидую тебе, командир! Ты скоро снова сможешь наслаждаться зрелищными играми, театром и термами, — со вздохом произнёс Арминий и отправил себе в рот сочный кусок молодой свинины.

— Об этой причине моей отставки я хотел умолчать, чтобы не подрывать твою военную мораль. А то вдруг бросишь всё и убежишь в Рим наслаждаться жизнью. Кто тогда будет северную границу защищать? — лукаво улыбаясь, произнёс военачальник и серьезно добавил. — Арминий, поверь мне, арены, театры и термы скоро будут построены и здесь, на месте непроходимых лесов с помощью диких племён, которые мы с тобой усмирили! Помнишь, в позапрошлом и прошлом годах варвары совсем не давали нам покоя, постоянно устраивая мятежи и восстания? Мы решительно показали им железный кулак Рима, и в этом году были лишь единичные случаи мелких беспорядков. Я очень рад, что варвары, наконец, присмирели и покорились.

— К сожалению, это не совсем так, командир. Я прибыл сюда, чтобы срочно доложить тебе, что к северо-западу от нашего лагеря на Визургии в племени ангриваров вспыхнуло восстание. Мятежники отказались платить налоги и позорно казнили опциона, возглавлявшего сбор податей. Как только мне стало известно, что бунтовщики осмелились поднять руку на римского офицера, я послал туда небольшой конный отряд аукзилии. Но, к несчастью, восстановить порядок не удалось. Обнаглевшие ангривары перебили моих верных воинов и развесили их тела на деревьях.

— Нет, только не сейчас! Проклятье! Начинается осень с её бесконечными дождями. Мы не можем послать туда войска. Как ты знаешь, в здешнем климате армия может выполнять активные действия только поздней весной и летом. Придётся оставить эту проблему до мая следующего года. Будем надеяться, что мятежники не заразят неповиновением остальные территории.

— При моём величайшем уважении к тебе, командир, осмелюсь заметить, что ничего не делать и просто надеяться — не лучшая стратегия в данной ситуации. Если мы сейчас оставим бунтовщиков безнаказанными, они наверняка будут подстрекать другие племена, и к весне мы можем полностью потерять контроль над провинцией. Mala herba cito crescit¹⁶.

— Aquilam volare doces¹⁷, — с лёгким раздражением в голосе произнёс Вар, ответив пословицей на пословицу. — Это уже третья провинция, где я являюсь полномочным наместником, и, представь себе, мне хорошо известно, что нужно делать в подобных ситуациях. Я прекрасно понимаю, что моё решение отложить карательную экспедицию до весны таит в себе определённые опасности. Но я готов принять этот риск, потому что сейчас самое главное — это привести людей на зимние квартиры до сезона дождей и холодов. Завязнуть в лесах на осень — это верная смерть.

— Мы не завязнем в лесах на осень. Нужно только быстро действовать. Я провёл в седле двенадцать часов, чтобы оповестить тебя о мятеже как можно скорее. Ещё до рассвета я отправился в путь из центра восстания в наш лагерь на Визургии, не найдя тебя там, я сменил коня и без остановки скакал сюда. Если ты завтра вечером прибудешь в лагерь, мы проведём следующий день в срочных приготовлениях и сможем выступить через два дня.

— Я не поведу войска на подавление восстания на севере. Месяц назад мне пришлось марш-броском вести в этом направлении три когорты. У нас не было обозов, и то мы еле-еле пробрались через лесистые холмы и болота. Ни о какой масштабной операции в такой неблагоприятной местности не может быть и речи, особенно осенью. Через две недели, и это самое позднее, легионы должны быть на зимних квартирах.

— Местоположение восстания не совсем на севере, а, как я уже сказал, на северо-западе от лагеря. Мы могли бы сделать небольшой крюк по пути на зимние квартиры. Тебе не нужно будет организовывать отдельную кампанию. Легионы будут двигаться на запад к Рейну, но не напрямую, как обычно, а с незначительным отклонением на север. Мощным ударом всей армии мы задушим восстание на корню и вернемся на зимние квартиры не позднее, чем через две недели. Таким образом мы сможем решить проблему сейчас, а не оставлять её следующему наместнику провинции. Тебе уже известно, кто займёт здесь твоё место?

— Пока ещё точно не решено, но из письма отца нашего отечества я понял, что ситуация в Иллирии почти стабилизировалась, и Тиберий сможет скоро вернуться сюда с легионами, уже ненужными там. Временно здешними легионами будет командовать мой племянник Аспренат. Как ты знаешь, зимой здесь всё равно ничего не происходит, а к концу зимы новый наместник уже точно будет назначен.

— Понятно. Что ты думаешь о моём плане подавить мятеж ангриваров по пути на зимние квартиры?

— Твой план сопряжен с большим риском. Я бы не стал отклоняться от хорошо знакомого маршрута во время марша к Рейну. Как тебе известно, за каждым легионом следует большой обоз, что снижает мобильность подразделений. Если мы, как ты предлагаешь, пойдём в северо-западном направлении, то несколько десятков миль¹⁸ придётся идти через болотистый лес, и по дороге нужно будет валить деревья и ровнять грунт, чтобы повозки обоза смогли проехать. Это ещё больше замедлит движение и будет отвлекать легионеров от их главной функции — защиты от нападений.

— Поверь мне, командир, отклонение от обычного маршрута будет минимальным, не более пятнадцати миль, а лесной участок на пути и того меньше. Зачем легионерам беспокоиться о защите от нападений, когда конница вспомогательных войск будет защищать их колонны с обоих флангов? Эти кавалеристы — проверенные ребята. Многие из них служили под моим командованием в Паннонии. И почему ты опасаешься нападений во время марша? Ведь вся провинция спокойна, люди довольны. Я постоянно проезжаю по селениям и справляюсь о настроениях жителей. Как я тебе уже докладывал ранее, у меня есть сеть надежных осведомителей, которые всегда держат меня в курсе событий. В данный момент мятеж локализован только в одной небольшой части провинции, и я бы посоветовал тебе немедленно искоренить это зло, чтобы сохранить мир и спокойствие на остальной территории.

— Я подумаю над твоим советом, Арминий. Завтра я вернусь в лагерь и соберу всех высших офицеров. Я хочу, чтобы ты вечером сделал подробный доклад в их присутствии. Мы обсудим варианты наших действий и вынесем решение общим голосованием. Я вижу, как ты устал, друг мой. Не хочешь ли после ужина заночевать у меня? Завтра утром мы могли бы вместе отправиться в лагерь.

— Спасибо за приглашение, но я лучше посплю пару часов на своей офицерской квартире. Мне нужно будет снова встать до зари и заехать в одну из деревень, чтобы поговорить с важным осведомителем. Мы встретимся завтра вечером на совете в летнем лагере, если у тебя нет ко мне других приказаний.

— Хорошо. У меня есть к тебе небольшая просьба. Помнишь, мы недавно говорили с тобой о немногочисленном мятежном племени виру́нов? Или как там называли себя эти люди, чья территория располагалась в двух днях марша к северу от нашего летнего лагеря?

— Да, правильно, виру́ны. Они были полными дикарями и отшельниками, редко заключавшими союзы с другими племенами. Меня они никогда не интересовали, потому что их политическое влияние в регионе было равно нулю. Мы ведь их истребили, не так ли?

— Да, в самом начале августа. С тех пор один из выживших виру́нов лежит в моём доме. Он был ранен при захвате деревни. Я приказал сразу же перевязать его и доставить сюда. Этот воин был очень хорош в бою, и я собираюсь сделать из него первоклассного гладиатора. Надеюсь, что этот дикарь принесёт мне, как минимум, двадцать тысяч денариев. Я в эти дни был так занят хозяйственными делами, что даже не зашёл посмотреть, как он. Моя жена сообщила мне, что варвар совсем не разговаривает. Я предполагаю, что он ничего не понимает и не говорит на латыни. Поговори с ним на его языке, узнай, что у него на уме, и после разговора скажи, стоит ли вообще с ним возиться. Кажется, его разместили в последней комнате с левой стороны перистиля перед выходом в сад. Заранее спасибо тебе за услугу.

— Всегда рад стараться, — с очаровательной улыбкой ответил Арминий, торопливо запивая ужин полным кубком вина.

Выйдя из триклиния, он оказался в перистиле и вспомнил, как часом ранее он пересекал этот зелёный двор с небольшим фонтаном в сопровождении соблазнительной Мии. Расчесав его волосы, она исчезла и не вернулась в столовую, а он забыл о ней, полностью отдавшись служебным делам в разговоре с начальником.

Прямоугольный внутренний двор со всех сторон был окружен стройными ионическими колоннами. Молодой кавалерист стал невольно всматриваться в вечернюю тень, сгустившуюся под крытой колоннадой, надеясь разглядеть там статную фигуру Мии. Но её нигде не было видно. Офицер сгоряча сплюнул и мысленно отругал себя: «До чего же ты докатился, князь херусков Арминий?! Жадно высматриваешь непокорную рабыню не первой свежести, бесплодно мечтая о её увядающих прелестях! Тьфу! Вот до чего довели тебя несколько недель воздержания и целомудренное ухаживание за неприступной дочерью князя Сегеста. Я должен был смиренно целовать кончики пальцев прекрасной Туснельды и при луне клясться ей в вечной верности. Не знаю, как я смог вынести эти мучения. Но завтрашней ночью я вкушу прелести её девственного тела, свежего, белого и тёплого, словно парное молоко. С каким наслаждением я буду упиваться ею! С Туснельдой мне нужно быть бережным и нежным, как ни с одной другой женщиной в моей жизни, ведь она станет моей женой и подарит мне наследника».

С этими мыслями Арминий открыл дверь и вошёл в небольшую комнату, стены которой были украшены росписью с яркими цветочными мотивами. Под высоким окном стоял изящный треножник, массивные бронзовые ножки которого представляли собой когтистые лапы хищного животного. В вогнутой крышке треножника помещалась терракотовая масляная лампа, искусно сделанная в форме полураскрытого цветка. Фитиль лампы был помещён в ярком пестике и ровно горел, освещая комнату тёплым красноватым светом.

Из самого тёмного угла комнаты на Арминия смотрел мраморный бюст Цезаря. Его орлиный нос отбрасывал на стену крючковатую тень. В комнате стояли два мягких кресла и ещё один столик, побольше треножника, который находился у резного изголовья узкого ложа. Серебряная чаша, стоявшая на столике, была настоящим произведением искусства. Среди рельефных гроздьев винограда на ней сверкали грани драгоценных камней.

Воздух в комнате был наполнен сладким ароматом цветов. Их свежие бутоны, как головки любопытных детей, выглядывали из огромной греческой вазы, стоявшей прямо на полу. Арминий с удивлением отметил про себя изысканную красоту обстановки этой комнаты. Он не ожидал, что низкого раба, будущего гладиатора, то есть животное, предназначенное для убоя, содержат в уюте и даже роскоши. На кровати лицом к стене лежал высокий худой мужчина с довольно длинными золотисто-пепельными волосами, связанными на затылке. Подойдя ближе, Арминий смог внимательно разглядеть его бледный профиль, в котором было что-то очень знакомое. Через мгновение он изумлённо воскликнул на общегерманском наречии:

— О милостивые боги! Ви́ллмир! Это ты?!

Казалось, что раненый не слышал обращённого к нему возгласа. Он даже не обернулся, чтобы взглянуть на вошедшего.

— Виллмир, посмотри на меня, — настаивал Ариминий, склоняясь над бледным лицом варвара. — Разве ты не узнаешь меня? Я сын Сигимера, бывшего вождём племени херусков. Ты, наверное, слышал, что он погиб, и всеми делами племени заправляет князь Сегест. Если ты не помнишь моего имени, это не имеет значения. Меня теперь зовут Арминий.

— Я не знаю тебя, — бесцветным голосом произнёс раненый.

— Это не так! Конечно, прошло много лет, и меня теперь трудно узнать. Но я помогу тебе вспомнить день нашей встречи. Помнишь, как ты вместе со своим отцом приезжал в нашу деревню? Я предполагаю, что твой отец хотел просить могущественных херусков о помощи и поддержке. Он вместе с моим отцом заседал на совете старейшин. В его отсутствие тебе нечем было заняться. Ты стоял и смотрел, как я и мои друзья, шумные неугомонные дети, с азартом играли в войну. Мне было тогда не больше десяти лет, а ты уже был рослым и статным юношей лет пятнадцати-шестнадцати. Нас, задиристых мальчишек, возмущала твоя насмешливая улыбка, с которой ты взирал на нашу незатейливую игру. «Нужно сбить спесь с этого чужака», — с жаром воскликнул я. «Но как?! Он почти вдвое больше любого из нас!» — заметил самый осторожный. «Мы сделаем вид, что ушли, и потом подкрадемся сзади и нападём все разом. Наша атака должна быть неожиданной, и тогда этот верзила не устоит на ногах и обязательно свалится в огромную лужу, которая сейчас прямо у его ног. Пока он будет подниматься из грязи, мы разбежимся в разные стороны и вдоволь посмеёмся над этим задавакой», — таким был мой план. Он всем понравился, и мы не замедлили осуществить его. Но тебя наше нападение не застало врасплох. Ты, непоколебимый, как скала, с лёгкостью раскидал нас, и всем, кого поймал, надавал увесистых тумаков. Мне не повезло больше всех. Я угодил как раз в ту лужу, около которой ты стоял. Увязнув в жидкой грязи, я не мог убежать и готов был заплакать от стыда и отчаяния. Ты подошёл и вытащил меня. Сердце моё сжалось от страха. Но ты не ударил меня, а просто взял за подбородок и заставил посмотреть в твои выразительные глаза. В них были и строгий укор, и великодушная снисходительность, и едва уловимая печаль. Я никогда не забуду того момента, потому что ты был первым человеком в моей жизни, который обратился ко мне, как к взрослому: «Когда ты поведёшь их в настоящий бой, тебе следует точно рассчитать свои силы. Иначе никакие хитрости и обходные манёвры не принесут тебе победы». Мы познакомились и пошли ко мне домой. Там ты заступился за меня перед матерью, которая сильно разгневалась из-за моей испачканной одежды. Ты сказал, что всё произошло по твоей вине, и мать перестала злиться и браниться, так как ты был гостем, а гостеприимство для нас свято, не так ли?

Арминий полностью отдался воспоминаниям. Словно заново переживая волнующие моменты далёкого детства, он говорил пылко и восторженно, стремясь заразить своего безмолвного собеседника чувством светлой ностальгии. Но тот продолжал равнодушно смотреть на разрисованную стену, и, казалось, не слышал ни одного слова.

— Вечером, после ужина, мы сидели у костра в окружении полдюжины ребят, которые составляли мою постоянную компанию. Ты рассказывал нам легендарные истории о наших богах и героях. Сколько красоты и чувства было в твоих словах! Когда ты повествовал о забавных проделках Локки в образе кобылы, мы чуть не лопались от смеха, а когда описывал трагическую гибель Бальдра и горе его жены, умершей от тоски, я не мог сдержать слёз. Хотя мы привыкли тщательно скрывать свои слёзы, боясь прослыть малодушными, мне совсем не стыдно признаваться, что твой проникновенный рассказ заставил меня плакать. Ты произвёл на меня, ещё ребёнка, неизгладимое впечатление. Мне нравилось в тебе всё, и хотелось стать таким же, как ты! Ты слышишь меня? — Арминий нетерпеливо потряс раненого за плечо, чтобы вывести его из оцепенения. Это неосторожное прикосновение, очевидно, вызвало сильную боль. Из груди раненого вырвался тихий стон, и он бросил на Арминия быстрый презрительный взгляд через плечо.

— Ты не имеешь права презирать меня, Виллмир! Знаешь, что произошло вскоре после нашей встречи? Сначала мой отец пытался противостоять Риму, но ему быстро стало понятно, что это бесполезно. Он не хотел, чтобы селения херусков подверглись опустошению, и был вынужден вступить с римлянами в союз. После заключения мира нас с братом взяли в заложники, чтобы гарантировать верность нашего отца, и увезли в Рим. В этом нет моей вины, Виллмир! Кстати, ты помнишь моего младшего брата? У него такие же золотисто-пепельные волосы, как у тебя. Если бы ты знал, как часто я с тоской вспоминал о нашей встрече во время моей учебы в римской школе. Я понимаю, друг мой, как трудно тебе примириться с тем, что случилось. Поверь, мне очень грустно видеть тебя в таком унизительном положении. Я верю, что ты рождён для славных дел, а не для рабства, и поэтому сделаю всё возможное, чтобы освободить тебя, как можно скорее.

— Мне не нужна твоя помощь, потому что я скоро умру. Силы уже покинули моё тело, осталось лишь немного подождать, пока затуманенный болью и страданиями разум совсем не угаснет, — сказал пленник бесстрастным, монотонным голосом. — Каждый день я молю богов о скорой смерти. Но даже если я не уйду из жизни, мне было бы очень стыдно принять помощь от тебя. Мне ничего не нужно от подлого германца, предавшего свои корни. Оставь меня в покое и ступай своей дорогой.

Арминий молча проглотил оскорбление и некоторое время задумчиво смотрел на исхудалый безжизненный профиль своего старого знакомого. Потом молодой херуск порывисто встал и пошёл попрощаться с хозяином дома.

IV

Рассвет расписал небо в нежные перламутрово-розовые тона. Птицы проснулись и весело защебетали. Травинки красовались в чистых бриллиантах росы. Деревья тихо шуршали и шептались, передавая друг другу радостную весть о новом дне. На поляне резвились прекрасные белые кони с тонкими, стройными ногами и длинными, густыми гривами. Вольные, игривые создания нашли безмятежный приют в глубине леса. Как грациозны их движения! Как легко они предаются своим нехитрым забавам!

Высокий и немного полноватый мужчина средних лет пробирается по узким, почти непроходимым тропкам, приближаясь к лужайке, где пасутся белые лошади. Его длинные светлые одежды цепляются за ветки деревьев, пачкаются и рвутся. Это жрец. Он пришел сюда, в священную рощу, чтобы запрячь самых сильных коней в праздничную колесницу. Но сегодня это кажется непосильной задачей. Самая резвая и норовистая кобылица, от которой жрец всегда ждал неприятностей, вошла на этой неделе в охоту. Совсем не стало с ней сладу. Взбаламутила весь табун. Вот и сейчас игриво завлекает самцов. Где им теперь заметить, как угрожающе хлещет жрец своим длинным кнутом по траве, если всё внимание приковано к высоко поднятому хвосту кобылы? Терпкий запах её влажного лона резко бьет в трепетные ноздри жеребцов. Сильные тела их напряжены, мускулы дрожат. Хорошо ещё, что в табуне есть признанный вожак, иначе столкновения за право обладания было бы не избежать. Без борьбы победитель, он ловко закидывает передние ноги на круп своенравной кобылицы, и стройное тело её начинает сотрясаться от мощных, глубоких толчков. Она оглашает поляну своим неистовым ржанием. Остальные кони вторят ей. Жеребцы нетерпеливо перебирают копытами, стараясь, как можно ближе, подобраться к совокупляющейся паре. Но вожак грозным ржанием и резкими взмахами хвоста отпугивает их, не прерывая своих ритмичных движений. Кобылы равнодушно стоят в стороне, пощипывая траву. Отчаявшийся жрец решил, что можно запрячь в колесницу хотя бы их.

«Конечно, какое дело этим возвышенным созданиям, никогда не ведавшим тяжёлой работы, до того, что сегодня большой праздник, и надо устроить торжественную процессию в деревне?! У них есть занятия и поважнее этого! Что им до людских забот, если они причастны тайнам богов?!» — ворчал раздосадованный жрец. Он ещё раз ударил кнутом по траве. Но даже самые послушные кобылы не хотели повиноваться ему сегодня.

Что делать? Бить священных животных он не мог, так как боялся кары богов. Но гнева вождя и насмешек членов общины он тоже боялся. «Что же ты, жрец?! Если ты так же хорошо понимаешь волю богов, как и священные лошади, которых мы содержим на общественные средства (как и тебя впрочем!), почему же вы не можете достигнуть согласия? Хотя бы по поводу того, когда мы должны праздновать священные дни Фрейи или Донара?»

Общественное осмеяние. Позор. Нет, он не потеряет своё достоинство в глазах соплеменников! Жрец решительно направляется к группе коней, теснящихся вокруг вожака и его «пассии». Он снова бьёт кнутом. Но в этот раз не по траве, а по белоснежным спинам лошадей. Кнут звонко зазвенел в воздухе. Ещё удар! Животные с громким ржанием испуганно отскакивают, натыкаясь друг на друга. И тут происходит ужасное: облик жреца начинает меняться на глазах. Он вдруг похудел и помолодел. Волосы его стали длинными и изрядно посветлели, а тусклые и апатичные глаза загорелись огнём, словно факелы. Всемогущие боги! Кто это? Да это же сам Виллмир! Это он в бессмысленной ярости продолжает хлестать разбегающихся коней, судорожно сжимая рукоятку кнута обеими руками. На ослепительно белых спинах прекрасных, грациозных созданий появляются кровавые полосы.

Нет! Что ты делаешь?! Остановись! Ведь это же священные животные! По их ржанию и фырканью можно предсказывать будущее. Ты прогневишь богов. Остановись!.. Но Виллмир уже не может остановиться… Его бёдра двигаются сами собой. Никаких коней вокруг нет, да и кнута в руках тоже больше нет. Зато есть горячий женский зад, который он крепко прижимает к своим напряжённым бёдрам. Стройное тело темноволосой женщины сотрясается от мощных, глубоких толчков. Откуда она взялась? Словно издалека, Виллмир слышит её тихие стоны. Как страстно и самозабвенно она отдаётся ему! Объятый чувственным восторгом мужчина забывает о боли в плече и начинает двигаться быстрее. Сейчас, сейчас, растворившись в экстазе, он избавится от томительного бремени и достигнет полного блаженства. Распалившись до крайнего предела, Виллмир совершает последний неистовый толчок и с безумным наслаждением ощущает, как освобождается и взлетает его душа. Раскрепощённая и смелая, она парит над тяготами жизни и возносится к таинственной высшей силе, сотворившей вселенную. Разве можно познать такое необыкновенное, божественное чувство от соития с женщиной? Может быть, это сама богиня любви, дикая и чувственная, отдаётся простому смертному? Может быть, её тронули его страдания, и она своими огненными ласками оказала ему милость?

С этими вопросами в голове Виллмир очнулся на рассвете от тяжелого тревожного сна. Какое кощунство! Как такое возможно?! Даже в мыслях, даже во сне это недопустимо! Да не сон это был, а болезненный бред! Наверное, опять его лихорадило. Рана на левом плече сильно болела. В голове был тяжёлый туман. И в этом тумане проплывали странные образы противоречивого сновидения: прекрасные белые кони в священной роще, раздосадованный жрец в ритуальном одеянии с кнутом в руках и страстная незнакомка с точёной фигурой. Эти образы то исчезали, то снова возникали в прозрачной голубоватой дымке. Они то становились ближе и отчётливей, то отдалялись и приобретали размытые, неопределённые формы. Священные кони то совокуплялись, то в испуге метались по лесной опушке. Жрец грозил им кнутом и орал во всю глотку, только его криков совсем не было слышно. Изумительная женская фигура с мягкими кольцами тёмных волос на гибкой спине внезапно появлялась в призрачном бледном свете утра и через несколько мгновений таяла без следа. Виллмир не знал, как долго он находился в этом странном состоянии между сном и бодрствованием. Наконец, назойливые видения перестали кружиться в его голове, и он погрузился в глубокий сон.

V

Ранним утром Квинтилий Вар сидел за своим письменным столом в таблинии, просторном рабочем кабинете с яркими фресками на стенах и мраморными бюстами римских политиков и греческих философов вдоль стен. В центре мозаичного пола красовалась сцена «Орфей выводит Эвридику из подземного мира». На массивном письменном столе из чёрного дерева царил безупречный порядок. Свитки папируса и пергамента были аккуратно разложены на краю стола. Перед пропретором стояла изящная стеклянная чернильница. Рядом с ней лежала покрытая воском табличка со стилусом для черновых записей, которые можно было стирать тупым концом стилуса. Столешница была украшена великолепной инкрустацией с цветочным узором. Пальцы правой руки пропретора нервно барабанили по её лакированной поверхности. Вид у наместника Германии был усталый и озабоченный. Он плохо спал прошлой ночью, так как мысли о мятеже ангриваров в северном округе провинции не давали ему покоя. И время, и место этого бунта были очень проблематичными.

«Как люди, вообще, могут жить в окружении такой непроходимой чащи?! Цивилизованные люди не могут. Только дикие варвары влачат там своё жалкое существование, — думал Вар. — Хорошо, что Арминий так прекрасно может ориентироваться в здешнем лесу. Он вместе с храбрецами из вспомогательных конных отрядов тщательно разведал местность, оценил положение в мятежных селениях и предоставил мне срочный отчет. Когда вернусь в Рим, нужно будет лично ходатайствовать перед принцепсом о щедрой награде для Арминия. Он её заслужил».

Размышления Вара были прерваны приходом его домоправителя Актеона. Это был долговязый, сухопарый грек с густыми седыми волосами, подстриженными на римский лад с ровной чёлкой до середины лба. Масса его почти белых волос слегка закрывала мочки ушей и была похожа на шапку. У пожилого мужчины были внимательные глубоко посаженные серые глаза и острое лицо с глубокими морщинами вокруг тонкого рта. Наместник Германии знал этого незаменимого в доме человека с раннего детства. Тогда Актеон был ещё совсем молодым домашним слугой и в своё свободное время любил развлекать маленького Публия Квинтилия и его сестёр забавными играми. Актеон был необыкновенно предан Вару, и патриций по заслугам оценил его верность, даровав ему свободу пять лет назад. Старый вольноотпущенник и не думал покидать своего хозяина после этого радостного события. Он с удовольствием продолжал заведовать огромным хозяйством Квинтилия Вара и всегда стремился обеспечить ему и его семье приятную и комфортную жизнь даже вдалеке от Рима. Тепло поприветствовав Актеона, Вар сразу перешел к делу:

— К сожалению, мне нужно немедленно вернуться в летний лагерь, хотя мы с тобой ещё не до конца обсудили детали по организации перевоза моих домочадцев и моей здешней собственности в Рим. Двух-трех дней бы хватило, чтобы закончить наши приготовления, но я должен уехать сразу после нашего разговора, поэтому придётся отложить переезд в Могонтиакум и далее в Рим до следующего месяца. Надеюсь, что нам не потребуется много времени, чтобы усмирить взбунтовавшихся варваров, и я вернусь примерно через две недели. Ты тем временем начинай заниматься сборами к отъезду пока в том объеме, в котором мы уже всё обсудили.

— Всё будет исполнено согласно твоей воле, господин, — ответил старый управляющий и осторожно добавил. — Позволь мне обратиться к тебе на счёт одного щекотливого вопроса.

— Конечно, Актеон, говори! С тобой я могу беседовать о чём угодно.

— Прости за откровенность, господин, но мне кажется, что наша молодая госпожа питает нездоровую привязанность к раненому варвару, которого ты спас от смерти и хочешь отправить в школу гладиаторов.

— Правда? И в чем заключается эта «нездоровая привязанность»? — удивленно спросил Вар.

— С того самого дня, как его доставили сюда, она большую часть своего времени проводит у изголовья его кровати, собственноручно меняет повязки на его ранах, кормит и поит его.

— У моей жены очень доброе сердце, Актеон. Вспомни, как охотно она занималась благотворительностью, когда мы жили в Риме: призывала раздавать хлеб городской бедноте, заботилась о сиротах.

— О да, я никогда не забуду проклятый год консульства Валерия Мессалы Волеза и Корнелия Цинны Магна, когда на Рим обрушились великие несчастья в виде длительного голода и большого пожара. Шайки обезумевшего от голода и лишений плебса нападали на зажиточных людей и грабили их. В государственных амбарах не хватало зерна для регулярных бесплатных раздач хлеба бедноте. Наша сердобольная госпожа уговорила тебя пожертвовать часть пшеницы их твоего личного зернохранилища на нужды городского плебса. В результате этого спонтанного решения мне пришлось отослать часть твоих городских рабов в твои загородные поместья, так как в Риме их нечем стало кормить.

— Не ворчи, Актеон. Это было неплохое решение. Зерно было справедливо распределено в нашей трибе от моего имени. Люди были благодарны. Популярность среди плебса — это важный политический капитал, к тому же никто из моих рабов не умер от голода. В моих загородных имениях было достаточно продовольствия.

— Да, конечно, но мне приходилось вести твоё огромное городское хозяйство с горсткой оставшихся в Риме рабов. Это было нелегко.

— Тебе всегда что-нибудь не нравится, Актеон. Но твоё вечное ворчание совсем не злит меня. Оно напоминает мне о моём детстве. Я был несносным мальчишкой, и тебе часто приходилось журить меня за ужасное поведение. Но скажи мне, что плохого в том, что благородная Клавдия ухаживает за раненым варваром? Женскому полу, очевидно, нравится возиться с больными и слабыми. Разве ты забыл, с каким удовольствием мои сёстры в детстве выхаживали захворавших котят и щенков? Я уверен, что моя жена занялась уходом за раненым варваром из-за милосердного желания облегчить его страдания. Когда я приехал сюда из лагеря, она сразу забросала меня вопросами о его родных и близких и заметно расстроилась после того, как я не смог рассказать ей ничего утешительного. Клавдия Пульхра испытывает к раненому жалость и сострадание. Это вполне нормально для чувствительной женщины.

— Я тоже так думал в течение нескольких недель, но сегодня утром Амира сообщила мне, что высокородная госпожа вчера подсыпала в вино дикаря порошок из корней сатириона, действие которого, я думаю, тебе известно.

— Какая чушь! Какая мерзкая клевета! — гневно воскликнул Вар, сверля старого вольноотпущенника яростным взглядом. — Если бы кто-то другой сказал мне подобную дерзость, я бы на месте убил его! Ах, мой верный старина Актеон, у меня в голове не укладывается, как ты мог поверить лживым словам этой мерзавки Амиры. Она, наверное, видела, как её хозяйка добавляла в вино варвара какой-нибудь лечебный порошок по предписанию врача, и в её шальную голову пришла мысль, что можно опорочить честь хозяйки, заявив, что это был афродизиак. Тебе лучше меня известно, что между моей супругой и этой низкой тварью никогда не было теплых отношений. Другие слуги тоже не раз жаловались на несносный нрав Амиры. Моя жена насквозь видит её порочную натуру и не скрывает своего презрения к ней. Кроме того, в этом году благородная Клавдия страдала тяжёлыми приступами хандры и иногда, не сдержавшись, выливала свои негативные эмоции на служанку. Теперь эта мерзавка решила отомстить моей жене своими лживыми утверждениями. Вели хорошенько выпороть её и пригрози, что, если она ещё раз откроет рот, чтобы порочить честь моей супруги, я прикажу отрезать ей язык. Более того, я не хочу больше видеть её в этом доме. Поручи ей какую-нибудь грязную работу за его пределами. Пусть чистит конюшни и спит там же. Красивая жизнь в роскоши ударила ей в голову и совершенно испортила её нрав.

Слегка успокоившись после своей гневной тирады, Вар заговорил с управляющим доверительным, почти дружеским тоном:

— Естественно, что редкая красота моей жены может пробудить самые смелые мужские фантазии, поэтому я некоторое время после свадьбы пристально наблюдал за ней в общении с молодыми мужчинами. Она никогда ни взглядом, ни жестом, ни словом, не давала повода усомниться в её целомудрии. Каждый раз, когда я видел отчаяние в глазах дерзких соискателей её благосклонности, я горячо благодарил богов за верность и преданность моей жены. Я знаю, что ничто не проходит в моём доме без твоего внимания, так скажи мне откровенно, были ли случаи в Риме или здесь, когда Клавдия Пульхра заглядывалась бы на мужчин или поощряла их внимание к своей особе?

— Никогда, господин, — уверенно ответил вольноотпущенник.

— Почему же ты поверил грязным наговорам лживой рабыни о том, что внучатая племянница главы римского государства возжелала дикого варвара? — укоризненно спросил Вар, не скрывая глубокого разочарования.

— Мой господин, Амира, возможно, что-то напутала или, как ты предполагаешь, лжет. Но я решил сообщить тебе о данной ситуации, чтобы ты мог принять предупредительные меры. Твоя супруга, благородная Клавдия Пульхра, очень молода, а молодые люди часто совершают ошибки. Я бы посоветовал оградить её от всяких возможных соблазнов, удалив раненого варвара из этого дома. Пока дикарь ещё болен и очень слаб, поэтому, я не думаю, что между ним и сиятельной госпожой могло произойти что-то порочащее её честь, но ситуация может измениться, и…

— Я уже сказал тебе, что верю в добродетель моей жены! Давай больше не будем говорить об этом, — раздраженно перебил его Вар и добавил. — После ранения этого германца прошло уже больше месяца, он должен был бы уже стоять на ногах. Этот прогноз сделал один из опытнейших врачей лагеря, который промыл и зашил рану на его левом плече перед тем, как отправить раненого сюда. Почему он всё еще болен и очень слаб? Почему его выздоровление длится так долго?

— Это другая причина, по которой я посоветовал бы тебе избавиться от этого варвара. Вряд ли из него получится хороший гладиатор. Он ужасно выглядит и очень сильно похудел, поскольку почти ничего не ест. По просьбе твоей жены врач форта тоже несколько раз осматривал его и сказал, что его рана на плече выглядит не очень хорошо. К тому же, он заметил, что раненый получил сильный удар по голове. Эта травма могла привести к изменению его личности и потере определенных навыков и способностей. Но, по-моему, главным препятствием для выздоровления варвара является отсутствие у него воли к жизни. Последний раз я видел его вчера, и меня до сих пор преследует его жуткий взгляд, в котором уже не было даже ненависти, только пустота, как будто душа уже умерла, а тело продолжает бесцельно существовать. Я пробовал говорить с ним, но получил лишь молчание в ответ.

— Может быть, он не понимает нашего языка? Арминий разговаривал с ним вчера на их местном германском диалекте.

— Я думаю, что он всё понимает, но не хочет говорить. Он не разговаривает ни с твоей женой, ни с кем бы-то другим в этом доме. Мне кажется, что он настолько отрешён от происходящего вокруг него, что вряд ли замечает, ухаживает ли за ним Клавдия Пульхра или Амира. По-моему, он вообще не хочет, чтобы за ним ухаживали. Очевидно, этот варвар предпочел бы, чтобы его оставили в покое. Он либо смотрит сквозь людей, находящихся рядом с ним, либо не смотрит на них вообще, уставившись на стену или на потолок. Если у него не появится интереса к жизни, он не только не сможет сражаться на арене, но и не сможет жить. Как управляющий твоей собственностью, я порекомендовал бы поскорее продать его, пока он совсем не зачах.

— Я понимаю твои соображения и знаю, что они основаны на богатом жизненном опыте. Но поверь мне, что молодые воины не умирают от горя и тоски, как престарелые вдовы, особенно такие воины, как этот варвар. Истекая кровью и едва держась в седле, он упорно продолжал сражаться. Подобное проявление воли я видел нечасто, и ещё реже являлся свидетелем такого поразительного сочетания быстроты, ловкости, силы и отваги, как у него. Он должен стать гладиатором, чтобы искусными боями приводить в восторг славных граждан Рима. Давай дадим ему ещё один шанс. Я вернусь недели через две, может быть, даже раньше. Мы посмотрим, как раненый будет себя чувствовать тогда и примем окончательное решение, а пока держи всё под своим личным контролем. Поговори с ним. Расскажи ему о блистательной славе успешных гладиаторов. Объясни, что он сможет получить свободу, если победами завоюет благосклонность толпы. Намекни, что он также сможет получить помощь в поисках его семьи или того, что от неё осталось, с перспективой выкупить его родных у их хозяев, когда он сможет себе это позволить. Самое главное — не обещай ничего, но дай ему надежду, нарисуй картину счастливого будущего, создай необходимость стремиться к новым целям. Чтобы преодолеть его равнодушие и разжечь потухшее воображение, тебе нужно быть очень красноречивым, но вы, греки, хорошо это умеете… Сейчас мне нужно закончить этот разговор, я и так уже потерял с тобой много времени. Не забудь наказать Амиру и пригрозить ей, чтобы не распространяла лживые сплетни. Потом удали её из дома, как я тебе приказал. Моей жене может прислуживать Мия. У неё золотые руки. Она умеет не только прекрасно готовить, но и делать великолепные причёски. Сейчас же распорядись, чтобы немедленно седлали коней. Я хочу прибыть в лагерь на Визургии как можно скорее.

VI

Через четверть часа наместник Германии был уже в седле и выезжал из ворот Porta Praetoria форта Ализон, направляясь на северо-восток. Перед отъездом он не смог попрощаться с женой, так как она ещё спала. Он не стал её будить, поскольку это было недолгое расставание на несколько дней. Скоро он вернётся, и они продолжат подготовку по переезду в Рим. Покидая Ализон, Квинтилий Вар подумал о подозрениях, высказанных Актеоном. Сейчас они показались ему ещё более нелепыми и абсурдными. Элевтерия не могла заинтересоваться невежественным варваром, который вряд ли говорит на латыни. Успокоив себя таким образом, пропретор окончательно выбросил все сомнения из головы и начал в деталях вспоминать свою самую первую беседу с Клавдией Пульхрой, во время которой она ясно дала понять, насколько ей важны интеллект и всесторонняя образованность мужчины.

Эта беседа состоялась майским вечером шесть лет назад. После знойного дня сенатор Публий Квинтилий Вар ожидал свою невесту в тенистом саду дворца её отчима на Палатине. Клавдия Пульхра приходилась родственницей его покойной жены Випсании, и он видел её, когда она была совсем маленьким ребёнком. Однако он понятия не имел, как она выглядит теперь, потому что её, как и многих других девушек из знатных семей Рима, держали взаперти, чтобы уберечь от соблазнов. Вар слышал, что его невеста не только красива, но также умна и независима в своих суждениях. Он уже выбрал несколько занимательных тем для разговора, которые могли бы заинтересовать юную интеллектуалку. Надеясь на своё искусное красноречие, сенатор был уверен, что сможет поразить воображение девушки яркими описаниями далёких стран, неизвестных ей городов и славных битв. Но когда Клавдия появилась перед ним в сопровождении своей матери Марцеллы, он потерял дар речи от неотразимой красоты своей невесты. Её большие чёрные глаза в окружении пышных ресниц, полные губы и густые, надменно приподнятые брови покорили его сердце с первого взгляда. Лёгкая бледно-розовая стола элегантно подчёркивала изумительную фигуру юной красавицы. Мать представила молодую патрицианку её будущему мужу и грациозно удалилась. Пока Вар справлялся со смятением чувств, забыв все выбранные для беседы темы, Клавдия Пульхра уже захватила инициативу в разговоре и довольно бесцеремонно заявила:

— Вчера я спросила мать: «Чем знаменит Квинтилий Вар?» Она, не раздумывая, назвала два выдающихся достижения твоей карьеры. Первое — это планирование и начало сооружения великолепного Алтаря Мира¹⁹в честь триумфального возвращения императора Августа после трёхлетней кампании в Испании и Галлии. Этот шедевр из белоснежного мрамора гордо украшает северо-восточный угол Марсова поля. Второе — это воздвижение около двух тысяч крестов с распятыми мятежниками в Иерусалиме. Я не думаю, что второй памятник, который ты воздвиг, украсил Иерусалим или тебя лично. Сотни женщин ты сделал вдовами и тысячи детей сиротами! Я представляю, как долго крики и стоны умирающих на крестах мучеников оглашали город. Разве их окровавленные, искажённые болью лица не являются тебе во сне, сенатор Вар? Разве можно называть себя человеком, отдав такой жестокий приказ?

Изумлённый жених не ожидал такой решительной атаки, да ещё в самом начале разговора. У него появились опасения, что Марцелла настроила свою дочь против него, чтобы сорвать заключение этого брака. Он понял, что если ему не удастся расположить к себе эту прекрасную девушку сейчас, то брак может не состояться, а если и состоится, то не принесёт никому счастья.

— Позволь заметить, что ты несправедлива в своих высказываниях, благородная Клавдия. Из твоих слов можно заключить, что казнённые иудеи были невинными жертвами. Однако они были вооружёнными мятежниками, которые нарушали порядок в стране и убивали римских солдат. Из-за их враждебной деятельности римские женщины становились вдовами, и римские дети оставались сиротами. Конечно, если легионер успевал жениться до поступления в армию. Я думаю, ты знаешь, что согласно законам Августа заключать браки во время военной службы легионерам запрещено. У меня нет угрызений совести, потому что в Иудее я действовал в результате необходимости и в рамках закона. Одержав победу над восставшими после ожесточённых боевых действий, в которых полегло немало моих солдат, мне пришлось прибегнуть к жёстким мерам, чтобы предотвратить ещё большее насилие. Я приказал казнить две тысячи самых опасных мятежников, которые были зачинщиками восстания, и с миром отпустил всех остальных. Если бы я отпустил всех, то мятежи возобновились бы очень быстро, что привело бы к новому кровопролитию. В итоге мы могли бы полностью потерять Иудею. Если наместники провинций будут проявлять мягкотелость, то в конце концов наше государство вернётся к размерам Италии или даже к семи холмам Рима. Ты этого хочешь, прекрасная дева? — с ироничной улыбкой закончил свой серьёзный ответ сенатор. Хотя его красивые губы улыбались, обнажая безупречные зубы, глаза смотрели очень строго и испытующе.

— Нет, нет, конечно, нет, — поспешила заверить его Клавдия и опустила взгляд. Она до сих пор стояла на том же самом месте у подножия каменной лестницы, где её оставила мать. Казалось, девушка не хотела ни на йоту приблизиться к своему жениху. Он вздохнул и устремил взгляд вглубь сада, утопавшего в цвету и пышной зелени. Его тихий вздох потерялся в радостном журчании фонтанов и ликующем щебетании птиц. Пьянящий аромат роз услаждал тонкий весенний воздух. Публий Квинтилий понял, что совершил ошибку. На неожиданную атаку он ответил блестящим контрударом и, судя по молчанию и опущенному взгляду своей невесты, победил. Но как бесславна была эта победа! Перед опытным политиком и военачальником, потупив глаза, стояла юная, непорочная девушка с доверчивой, ранимой душой. Она должна быть очень встревожена и напугана тем, что по чужой воле скоро окажется в полной власти незнакомого мужчины. Гордая патрицианка хотела скрыть свой страх под высокомерной надменностью, с которой она встретила своего жениха. Осознав причину её враждебности, Публий поспешил исправить свою ошибку и мягким голосом предложил:

— Давай прогуляемся по саду, Клавдия. Он так прекрасен!

— Да, наш сад — это, должно быть, самое красивое место на свете. Я могу часами гулять по его аллеям и даже почти не жалею, что мне нельзя покидать его пределы, — оживилась притихшая девушка. Они направились вглубь сада по широкой дорожке между отцветающими апельсиновыми деревьями. Лепестки их белоснежных цветков чудесным ковром устилали ухоженные газоны. В благоухающем дивными ароматами воздухе переливисто зазвенела соловьиная песня. Прозрачно-голубое вечернее небо над сказочным садом казалось бездонным. В закатном зареве медленно догорал знойный день. Сад был обнесён высокой стеной и казалось, что никакие горести жизни не могут проникнуть в этот райский уголок, где расцветали прекрасные розы и чистые девичьи мечты. «Зачем эта юная красавица начала разговор о крестных муках? Мрачным мыслям о врагах, страданиях и смерти здесь совсем не место. Кроме того, наивная девочка не знает ничего о реальной жизни за этими стенами. Как она может судить меня?» — размышлял обеспокоенный жених. Наконец, он вкрадчивым голосом спросил:

— Ты знаешь, что сделал Марк Лициний Красс после подавления восстания рабов под предводительством Спартака?

— Да, он приказал распять шесть тысяч рабов на крестах, расставленных вдоль дороги Via Appia от Капуи до Рима, и наверняка это было ужасное зрелище!

— Было ли восстание Спартака опасным для нашего государства?

— Конечно, ведь стотысячная армия разгневанных рабов шла на Рим, чтобы разграбить его и убить всех власть имущих.

— Случались ли с тех пор такие крупные восстания рабов?

— Нет.

— Это потому, что наказание, применённое к виновным, надолго осталось в народной памяти и предотвратило новые мятежи. Пойми, в Иудее было необходимо прибегнуть к жёсткому наказанию. У меня не было другого выбора. По долгу службы мне часто приходилось выступать в роли вершителя чужих судеб, но при этом я никогда не испытывал упоения от собственной власти. В молодости я зачитывался трудами Платона об идеальном государстве и выучил тогда основные его максимы наизусть с целью всегда руководствоваться ими. Но, к сожалению, не все они применимы в реальности, — в спокойном, ровном голосе сенатора звучала лёгкая грусть. — Поверь мне, Клавдия, я не жестокий и не равнодушный человек. Я лишь действую в интересах отечества, чего бы это ни стоило. Моя собственная жизнь принадлежит не мне самому, а нашему великому государству.

— Значит государственные дела занимают всё твоё время, и его не остаётся ни на что больше?

— Нет. Почему же? Несмотря на мою обычную занятость, у меня много интересов помимо службы. Например, я люблю театр, гонки колесниц и литературу. В свободное время я много читаю.

— Правда? Я тоже. У тебя есть любимые литературные произведения?

— Да, конечно. Одно из них — это «Энеида» Вергилия. Её нельзя не любить, потому что в ней нашли высшее художественное воплощение идеи единства, величия и славы Рима. Кроме того, Вергилий замечательный поэт. Его язык необыкновенно прекрасен. Только прочитав его стихи, можно по-настоящему понять выражение «живое слово».

— Ты меня ничуть не удивил. Я так и думала, что это классическое произведение, прославляющее могущество нашего государства и императора, должно полностью соответствовать вкусам такого патриота, как ты. Есть ли другие книги, которые тебе нравятся?

— Очень много, например, поэма Овидия Назона «Героини».

— Не может быть! — ахнула девушка и стала с любопытством вглядываться в непроницаемое лицо политика, который скоро должен был стать её мужем. — Это моё самое любимое произведение. Чем оно тебе нравится?

— Поэма «Героини» позволяет мне взглянуть на хорошо известные истории под другим углом зрения, то есть с женской перспективы, что абсолютно уникально. Кроме того, трудно переоценить высокий эмоциональный заряд этого произведения. Я несколько раз перечитывал трогательное письмо Пенелопы Улиссу, и каждый раз мастерски переданная душевная мука героини трогала моё сердце. Я даже поймал себя на сентиментальной мысли о том, что хоть раз в жизни хотел бы получить от женщины такое же письмо, полное страстных заверений в любви, горячих клятв в верности и искренних изъявлений тревоги за меня.

— Всё, что ты сейчас говоришь, совсем не соответствует тому, что говорят о тебе, — призналась Элевтерия.

— Что ещё тебе наговорили обо мне? — устало спросил Вар, скрывая досаду.

— Я слышала, что ты расчётливый и суровый мужчина, которому не свойственно проявление тонких чувств.

— Я уверен, что ты слышала это не от моей ныне покойной жены Випсании, а остальные свидетельства о моём характере не должны тебя волновать. Скажи мне лучше, что тебе нравится в «Героинях» Овидия больше всего?

— Мне нравится, как автор приоткрывает перед читателями внутренний мир женщин. Он показывает, что они могут так же глубоко и сильно чувствовать, как и мужчины, что у них тоже есть воля, храбрость и честь. Нам нужно больше таких произведений. Может быть, это помогло бы нашему обществу отказаться от исключительно мужской прерогативы во всех сферах. Почему вам достаются государственные должности, награды и власть, а нам — ничего?

— С твоим умом и красноречием, Клавдия, ты могла бы быть таким же успешным оратором, как знаменитая дочь Квинта Гортензия Гортала. Твои слова напомнили мне её пламенную речь о двойных стандартах и неравных правах между мужчинами и женщинами.

— Какой изысканный комплимент! Спасибо, — лучезарно улыбнулась девушка и добавила. — Ты можешь называть меня Элевтерией. Это моё тайное прозвище. Так меня называют мать, братья, сестра и подруги.

— Какое интересное и символичное прозвище! Ведь по-гречески оно значит «свобода».

— Ты говоришь по-гречески?

— Конечно, в детстве и юности я изучал этот язык с учителем и по книгам, а потом учился в Академии в Афинах. В течение моей карьеры я довольно много лет провёл на востоке, в Сирии, Африке, Иудее, где люди охотнее говорят по-гречески, чем на латыни, поэтому у меня было много разговорной практики. Например, я говорил по-гречески с Иродом Великим, — ответил Вар на безукоризненном греческом языке, что привело Элевтерию в полный восторг. Она теперь шла совсем рядом с сенатором, а не на расстоянии вытянутой руки, как в самом начале прогулки. Её обрадованный жених заметил, что они идут в ногу. Его высокие закрытые ботинки красного цвета, которые носили только сенаторы, ступали в такт с изящными, лёгкими сандалиями, чьи тонкие, мягкие ремни были украшены жемчугом и изумрудами.

— Говорят, что мой отец, которого тоже звали Публием, мог так же легко изъясняться по-гречески. К сожалению, я никак не могу освоить этот язык и говорю очень медленно с кучей ошибок, — простодушно призналась девушка.

— Это не беда. Если хочешь, мы можем говорить только по-гречески, чтобы у тебя была постоянная языковая практика. Я уверен, что ты быстро улучшишь своё владение языком Гомера, Эсхила и Эзопа.

— Ты разделяешь философские взгляды Эпикура?

— По духу мне ближе стоики, считающие добродетель самой главной ценностью. Эпикур был очень моден во времена моей молодости. Распущенность нравов в государстве, особенно в высшем обществе столицы, была тогда ужасающей. Но двадцать лет назад, после принятия императором законов по сохранению семьи и поддержанию высокой морали, общество стало постепенно отходить от прославления гедонизма.

— Мне хотелось бы узнать, что ты, уважаемый сенатор, думаешь по поводу этих законов. Неужели возможно укрепить семью, указывая человеку, когда ему жениться и сколько рожать детей? Неужели можно повысить нравственный уровень общества, пытаясь с помощью законов изменить образ жизни человека?

— Позволь мне уклониться от ответа на эти вопросы, милая девушка, — с многозначительной улыбкой ответил Вар.

— Надо же! Я думала, что ты скажешь что-то вроде: «Законы и эдикты императора существуют не для того, чтобы их обсуждали, а чтобы их неукоснительно выполняли.»

— Давай считать, что именно это я и сказал, — задорно, почти по-мальчишески рассмеялся сенатор. — Как бы то ни было, плотские утехи и чрезмерная роскошь осуждаются Цезарем Августом, поэтому философские и литературные произведения, пропагандирующие их, больше не в моде.

— Неужели? А как же ты объяснишь необыкновенную популярность недавно опубликованной Овидием «Науки любви», которая представляет собой учебник по эротике? Почему наше общество, которое по замыслу императора должно стать высокоморальным и нравственным, зачитывается бесстыдными и непристойными советами? Если ты ещё не читал эту скандальную книгу, то в качестве примера приведу один из типичных советов по обольщению, которые Овидий даёт своим читателям: «Самый испытанный путь — обманывать мнимою дружбой… ты на Венерину цель не слишком указывай явно: именем дружбы назвав, сделаешь ближе любовь». Разве это не отвратительно? — возмутилась Элевтерия, при этом покраснев и отведя глаза.

Сенатор понимал, что это очередная провокация, но должен был отдать должное смелости и уму своей юной невесты. Она снова и снова вызывала его на словесный бой.

— Процитированные тобой строки явно не предназначены для глаз такой юной и чистой особы, как ты, Элевтерия. Я не буду спрашивать прочла ли ты весь текст «Науки любви» или знаешь только самые скандальные отрывки из него. Мне лишь хочется объяснить, как я понял это произведение, внимательно прочитав его от начала и до конца. Возьмём для примера первую книгу, где Овидий даёт советы мужчинам, как добиться обладания женщиной. Поэт пишет, что для этого все средства хороши, включая обман, щедрые обещания, которые не нужно исполнять, и даже насилие. Для приличного человека эти советы звучат омерзительно, не так ли?

Внимательно слушавшая сенатора девушка кивнула, и он продолжал:

— Я подозреваю, что мать отобрала у тебя книгу до того, как ты прочитала её конец, где Овидий с грустью пишет: «Нынче стыд позабыт — своё лишь каждому любо. Каждый за радость свою платит страданьем других». Мне очень понравились эти прекрасные строки, полные горькой правды, поэтому я выучил их наизусть. В конце первой книги поэт также искренне сожалеет о том, что «дружба и верность у нас нынче пустые слова» и тот, кто надеется на чистую любовь, с таким же успехом может надеяться «мёд из реки зачерпнуть». Прочитав эти грустные строки, понимаешь, что все развратные советы, данные ранее, лишь показывают, насколько глубоко падение и почти необратимо моральное разложение нашего общества. «Наука любви» является одновременно и сатирически злой зарисовкой современных нравов, и нежной элегией об утраченных нравственных идеалах прошлого.

— Значит, ты полностью оправдываешь её появление и популярность? — спросила Элевтерия, испытующе глядя на сенатора.

— Такое произведение, особенно адресованное юношам, как говорится в его официальном заголовке, может быть очень опасным. Вследствие отсутствия опыта молодые люди не смогут воспринимать его как сатиру, а примут всё за чистую монету и будут считать его руководством к действию. Овидий Назон — гениальный, но очень противоречивый поэт. Мне не нравится его желание раздвинуть рамки дозволенного. Его искусство принесло ему много славы и денег. Все преклоняются перед его талантом, поэтому он возомнил себя «звездой» и думает, что правила приличия существуют для всех остальных, но не для него. Я думаю, что, издавая скандальное произведение, он бросил дерзкий вызов обществу для того, чтобы звезда его славы горела ещё ярче. Такое тщеславие предосудительно. Ну, хватит об Овидии. Что ещё ты читаешь, кроме него? — поинтересовался Вар.

— Я люблю читать Записки о галльской войне Цезаря. В этом объемном сочинении есть много интересной информации о землях и народах Галлии и Германии. Я люблю узнавать что-то новое о дальних краях. Кроме того, меня восхищают краткость и ясность стиля божественного Юлия.

— Не может быть! — в свою очередь удивился Вар. — Не могу поверить, чтобы романтичной семнадцатилетней девушке нравился бы скучный, сухой слог сурового военачальника.

— Я такое же исключение из правил, как и ты. Никогда бы не подумала, что кто-то, настолько близкий к императору, который известен своим строгим кодексом морали и нравственности, читает эротические произведения Овидия.

— Ты права. С возрастом император стал чрезмерно щепетильно относится к любовным отношениям. Сейчас даже трудно поверить, что молодой Октавиан был ужасным распутником, — тихо прошептал Публий, наклонившись к уху девушки. Элевтерия невольно вдохнула сладко-пряный аромат майорана и нежно-лимонное благоухание вербены, исходившие от его волос и кожи. Её щёки залились краской, и она опустила глаза, то ли от скандального откровения, то ли от того, что мужчина нескромно вторгся в её личное пространство. Однако он приблизился к ней лишь на короткое мгновение, быстро выпрямившись и отступив на почтительное расстояние.

— Знаешь, это уж слишком! Я думаю, что я просто обязана передать моей матери это крамольное высказывание, которым ты только что осквернил мой слух. Моя мать передаст его своему дяде, которого ты, очевидно, считаешь распутником и лицемером, и нашей свадьбы не будет, а для твоей блестящей карьеры наступит конец.

— Прошу тебя, не делай этого. Ведь я просто был откровенен с тобой. Когда мы поженимся, я всегда буду искренно делиться с тобой моими мыслями и чувствами. Таким образом мы сможем доверять друг другу и жить душа в душу.

— Конечно, я никому ничего не скажу. Я просто пошутила, Публий! — лукаво улыбнулась девушка. — Честно говоря, когда моя мать сказала мне, что император хочет, чтобы я вышла замуж за сенатора Вара, я с ужасом представила себе скучного мужа-ханжу, который интересуется только политикой и войной. Я очень рада, что ты не такой!

— Спасибо за откровенность, Элевтерия, — с глубоким чувством произнёс счастливый жених, взял её изящную, тонкую руку в свою большую ладонь и с благодарностью пожал. Она вежливо ответила на его пожатие.

VII

Виллмир проснулся после полудня и сразу вспомнил о своём странном сне. «Белые кони в священной роще и ритуальное соитие с прекрасной богиней должны иметь какой-то глубокий сакральный смысл. Но какой? — озадаченно думал германец. — Некоторые моменты сна были настолько явственны, что мне казалось, что всё происходит на самом деле. Особенно отчётливо я чувствовал отчаяние, боль и наслаждение. Насчёт отчаяния и боли всё понятно. Последнее время они не покидают меня. Но откуда взялось наслаждение, да ещё такое интенсивное? Это был ужасный, кощунственный сон, полный непростительных святотатств. Нужно забыть его поскорее и никогда не вспоминать!»

Виллмир вдруг осознал, что очень голоден. Такого сильного чувства голода он не испытывал уже давно. На столике рядом с изголовьем кровати стояло серебряное блюдо с нарезанным хлебом и кусочками холодного мяса. Германец с аппетитом съел всё и запил полным кубком вина. Еда показалась ему очень вкусной, а вино — превосходным. Его левое плечо болело, но не так сильно, как накануне. Скоро у него ещё разболелся желудок, ибо ему не следовало есть так много после долгой голодовки. Но несмотря на физическую боль, он чувствовал необыкновенный душевный подъем. Не успел он разобраться в том, что могло вывести его из тяжёлого депрессивного состояния, как дверь комнаты открылась, и германец увидел крепкую, привлекательную женщину лет тридцати пяти. У неё были прекрасные каштановые волосы, связанные на затылке синей лентой, и добрые серые глаза. В одной руке она держала серебряное блюдо с нарезанным сыром, оливками и свежим хлебом, а в другой — изящную амфору с вином. Быстрыми, ловкими движениями служанка убрала со стола блюдо с крошками и поставила на его место новое. Она также заменила амфору с вином. Незнакомая женщина выполнила эти действия с равнодушным видом, даже не глядя на Виллмира.

— Quod nomen tibi est?²⁰

Германец удивился, услышав свой голос. Он звучал слабо и глухо, но довольно дружелюбно.

— Меня зовут Мия. А тебя?

— Виллмир.

— Мне сказали, что ты ни с кем не разговариваешь и почти ничего не ешь. Очевидно, ни одно из этих утверждений не верно, — сказала Мия, широко улыбаясь, и взглядом указала на пустое блюдо, которое она собиралась относить.

— Сегодня я лучше себя чувствую, и мне захотелось с тобой заговорить. Прости, я не помню, видел ли я тебя здесь раньше или нет. В моей голове был такой густой туман, что нельзя было различить сон от реальности. Я не очень хорошо узнавал, да и не хотел узнавать людей в этом доме. Я только смутно помню твою хозяйку. Когда я в самый первый раз очнулся здесь, она была рядом и назвала своё странное имя. Потом я погрузился в глубокое забытьё, отрешившись от внешнего мира. В моей больной голове витали призраки прошлого и какие-то странные, абсолютно нелепые образы. Одним из них была женщина с невероятной коричневой, почти чёрной кожей. В реальном мире её не могло быть, но она двигалась в этой комнате, говорила со мной и даже прикасалась ко мне. И это лишь самый безобидный из моих кошмаров. Иногда моё сознание просветлялось, и тогда я погружался в мучительные размышления о своей судьбе и хотел только одного — смерти. Но сегодня всё совсем по-другому. Я несколько часов проспал без тревожных видений. Когда я проснулся, никакого тумана в голове не было. Ко мне вернулся аппетит. Меня расположило к себе твоё милое лицо, и я захотел узнать твоё имя.

— Ты очень любезен для дикого варвара и неплохо говоришь на латыни, — заметила Мия с ещё более широкой улыбкой, чем раньше. — Позволь мне объяснить тебе всё по порядку. Во-первых, это неудивительно, что ты не помнишь меня, потому что ты видишь меня впервые. Сегодня мой первый день работы в качестве личной служанки госпожи, и она поручила мне заботиться о тебе. Я была в этой комнате утром и принесла еду, но ты в тот момент крепко спал здоровым, спокойным сном. Во-вторых, темнокожая женщина не приснилась тебе. Это рабыня-эфиопка по имени Амира. Она, действительно, была в этой комнате и иногда ухаживала за тобой. Но хозяин приказал удалить её из дома и наказать плетью. Её били сегодня утром во дворе около конюшни на глазах у всех слуг, которых специально собрали посмотреть на её позор. Ах, как она кричала! Хорошо, что это было довольно далеко отсюда, перед главным входом, и твоё окно было закрыто, иначе она тебя точно разбудила бы своими дикими воплями.

— Твой хозяин — очень жестокий человек! — с отвращением и ненавистью произнёс Виллмир.

— Нет, что ты! Совсем нет. Я живу и работаю в этой фамилии уже много лет и должна сказать, что такие наказания, как сегодня, случались очень редко. Наверняка Амира сделала что-то ужасное. Я думаю, что она дерзко оскорбила госпожу грубым словом. Я слышала, что они не очень ладили, а Амира — девушка очень колкая на язык. Ей нравилось задирать других домашних слуг. Меня она называла «длинноносой ехидной», и это ещё довольно милая кличка по сравнению с тем, как она называла других. Квинтилий Вар — справедливый и милостивый хозяин. Он щедро вознаграждает тех, кто верно и добросовестно ему служит. Наш управляющий Актеон был рабом, как и все мы, но хозяин освободил его после долгих лет верной службы, назначив ему щедрое пособие на содержание. Актеон мог бы жить отдельно и иметь своих рабов, но он предпочел остаться с хозяином и даже последовал за ним сюда, на край света, где нет ничего, кроме диких лесов и диких людей. Я так рада, что мы скоро возвращаемся в Рим!

— Вы уезжаете в Рим? Почему?

— Мы возвращаемся в Рим, так как хозяин заканчивает здесь свою службу и будет снова заниматься политическими делами в столице.

— Может быть, ты знаешь, где моя семья и что твой хозяин хочет сделать со мной?

— Это теперь и твой хозяин, Виллмир. Я слышала, что людям, потерявшим личную свободу в зрелом возрасте, труднее примириться с положением раба. Я из Иллирии, где уже почти три года идёт война между римскими войсками и повстанцами. Мне было семь лет, когда я попала к римлянам, так что я не очень много помню из своей прежней жизни. К сожалению, я ничего не могу сообщить тебе о твоей семье, но знаю, что тебя хотят отправить в гладиаторскую школу, когда ты поправишься. Успешные гладиаторы живут в почёте и славе. Они пользуются необыкновенной популярностью у горожан, особенно у женщин. Я видела очень интересное граффити на стене дома в Риме. Оно изображало гладиатора, который, вместо зверей или противников, ловил в свои сети красивых девушек. Я также слышала рассказы о женщинах, которые обмакивали в крови прославленных бойцов свои шпильки или броши и носили их в качестве талисманов. Одним словом, жизнь гладиаторов имеет свои приятные моменты, но обычно это очень короткая жизнь. Как правило, воины песчаной арены не переживают больше десяти боёв.

Узнав об уготованной для него дальнейшей судьбе, Виллмир почувствовал необходимость побыть одному, чтобы поразмыслить. Он резко и отрешённо произнёс:

— Спасибо за еду и за разговор, Мия. Я устал.

Казалось, что служанка совсем не обиделась на его внезапную холодность. По-дружески попрощавшись, она тихо удалилась.

Не оставив германцу времени на размышления, его почти сразу навестил управляющий Актеон. Он вошёл в комнату медленной, степенной походкой, подчеркивавшей важность его персоны. Удобно расположившись в одном из кресел перед ложем раненого, старый грек заговорил энергичным голосом:

— Мия сказала мне, что ты чувствуешь себя лучше, и у вас состоялась небольшая беседа. Я был очень рад этому известию и решил сам поговорить с тобой. Тебя зовут Виллмир, не так ли? И ты уже знаешь, что твой хозяин решил сделать из тебя профессионального гладиатора?

Германец мрачно кивнул.

— Что ты знаешь о гладиаторах, Виллмир? — спросил старый грек тоном экзаменующего учителя.

— Немного, в основном то, что мне сегодня рассказала Мия. Это рабы, которые насмерть сражаются друг с другом или с дикими животными на песчаной арене для развлечения римских граждан. Некоторые из них могут достичь славы и признания, но, как бы то ни было, это опасная и короткая карьера. Обычно бойцы не переживают больше десяти игр.

— Это Мия так считает? Ну, что поделаешь? Женщина, и особенно женщина из кухни, — это не самый надёжный источник информации о гладиаторском ремесле, — заметил Актеон с почти добродушной улыбкой и продолжил. — Цена хорошо обученного гладиатора составляет сотни тысяч сестерциев. Для некоторых это целое состояние. Убивать такого дорогостоящего гладиатора экономически невыгодно, поэтому великий Юлий Цезарь повелел миловать знаменитых гладиаторов, даже если разъяренная толпа требовала их смерти. Более того, приёмный сын Цезаря, великий Октавиан Август (да пошлют ему боги здоровья и долголетия), вообще запретил бойцам сражаться до смертельного исхода, чтобы они продолжали выходить на арену и восхищать зрителей. Я знаю одного прославленного гладиатора, который участвовал в тридцати четырех боях, из которых он выиграл двадцать один, проиграл в четырех боях и девять боев закончил вничью. Сейчас он преспокойно живёт себе на своей собственной вилле недалеко от Рима. Я не сомневаюсь, что ты станешь таким же прославленным гладиатором, друг мой. Досточтимый Квинтилий Вар высказал очень высокое мнение о твоих боевых навыках и способностях, а он повидал очень много воинов на своём веку, поверь мне! В двадцать лет он получил свой первый армейский опыт в должности военного трибуна, и с тех пор почти все его назначения, даже административные, были так или иначе связаны с армией.

— Так сколько же лет Квинтилию Вару? — удивлённо спросил Виллмир, представлявший себе своего кровного врага молодым человеком лет тридцати не больше.

— Пятьдесят пять. Подумать только! Будто ещё вчера он был мальчиком и играл со своими тремя младшими сёстрами в перистиле у фонтана на вилле своего дяди в Тибуре²¹. «Играл» — это, конечно, не совсем подходящее слово. Девочки надели свои лучшие наряды по случаю какого-то праздника, а маленький Публий брызгал на них мутную воду из фонтана. Его самая младшая сестра Вариллия уже заливалась слезами из-за грязного пятна, расплывавшегося на белоснежной ткани её единственного шёлкового платья. Семья жила тогда довольно бедно, и несчастная Вариллия знала, что другое такое платье она получит очень нескоро. А забияке Публию всё было не по чём. Он начал громко обзывать бедняжку: «Плакса, плакса! Рёва — корова! Если долго будешь плакать, то лягушкой будешь квакать! Пойду найду в грязи лягушку и на твоё шёлковое платье посажу!» «Ужасный мальчишка! — подумал я тогда. — Безотцовщина! Что из него выйдет?!» В возрасте четырёх лет мой бывший господин потерял отца на гражданской войне. К счастью, в результате строгого воспитания матери и дяди из мальчишки-забияки вырос ответственный, трудолюбивый и храбрый молодой человек. Квинтилий Вар очень любит своих сестёр, хотя часто ссорился с ними в детстве. Для каждой из них он организовал успешный брак, а для племянников устроил доходные и перспективные должности…

Заметив явное нетерпение и враждебность на нахмуренном лице германца, пожилой управляющий вспомнил о цели своего визита:

— Прости старика, друг мой! Я всё о прошлом, да о прошлом! Хотя пришёл рассказать тебе о твоём будущем. Ну, хорошо, слушай. Сначала мы планируем отправить тебя в одну из лучших государственных школ для гладиаторов. Ты поедешь до Рима вместе с нами и потом проследуешь дальше на юг по знаменитой дороге Виа Аппия в Кампанию. В древнем городе Капуя находится престижная школа, где ты проведёшь несколько месяцев или даже целый год в зависимости от твоих успехов. Наряду с интенсивными тренировками ты будешь соблюдать особую диету, способствующую росту мышечной массы. Нужно сказать, что твои мускулы были в неплохой форме, когда тебя привезли сюда, но твоя болезнь и бессмысленная голодовка превратили тебя в тень человеческого существа. Я думаю, что ты сейчас и деревянный меч в руках не сможешь удержать. Но ничего, в гладиаторской школе есть хорошие врачи, и о твоём здоровье, как и о твоей физической форме, будут постоянно заботиться. Только после того, как ты успешно закончишь обучение в школе гладиаторов, господин продаст тебя ланисте.

Виллмир совсем не понял конец последней фразы.

— Что? Продаст? Меня? Кому?

— Продаст тебя ланисте за солидную сумму денег. Ланисты — это предприниматели, которые покупают и продают гладиаторов, обменивают и предоставляют их в аренду устроителям игр. В случае убийства гладиатора на арене устроитель игр должен возместить ланисте его стоимость. Это ещё одна причина для того, чтобы не позволять дорогим гладиаторам пасть в бою. Виллмир, поверь мне, для опытного воина риск погибнуть на арене минимальный, а прибыль от ремесла максимальная. Победителям гладиаторских игр вручают щедрые денежные вознаграждения, дарят дома и подносят другие ценные дары. Все полученные призы достаются гладиатору, и ланиста не имеет права присваивать их себе. Ты будешь кумиром толпы, в которой всегда найдутся несколько благородных и соблазнительных поклонниц. У тебя будут могущественные покровители из знатных патрициев, которые будут приглашать тебя на свои роскошные виллы на время званых обедов. У тебя будет много денег, много женщин и ещё больше славы.

— Мне это не нужно. Я хочу вернуть свободу и свою семью. Ты знаешь что-нибудь о судьбе моей семьи?

— Я не знаю ничего. Но можно спросить господина. Может быть, он даже смог бы оказать тебе помощь в поиске твоей семьи после того, как ты завоюешь свою свободу боями на арене. За многократные победы гладиаторам преподносят деревянный «меч свободы» — знак признания их высочайшего боевого искусства и символ освобождения от дальнейшей службы. Представь себе, двадцать успешных боёв, и ты будешь свободен, найдёшь своих близких, выкупишь их на заработанные деньги и будешь жить с ними в собственной роскошной вилле, продолжая работать на арене в качестве тренера или судьи или, если хочешь, можешь устроиться на службу в качестве личного телохранителя одного из состоятельных римлян. А может быть, ты сможешь устроиться на службу к самому императору? Вся личная охрана Цезаря Августа состоит из германцев. Это лучшие воины.

«Я бы устроился к нему на службу только для того, чтобы перерезать ему глотку», — подумал Виллмир.

По злобному выражению лица германца Актеон понял, что несколько последних фраз были лишними, и поспешил исправить свою ошибку, сказав:

— Не сочти за дерзость то, что я перечислил карьерные возможности для тебя, если ты решишь остаться в Риме. Если после обретения свободы, тебе захочется вернуться на родину — это твоё право. Я прошу тебя лишь об одном: перестань убиваться о прошлом и подумай о будущем! У тебя блестящее будущее, Виллмир! Быть прославленным римским гладиатором — это значит быть предметом восхищения тысяч и тысяч людей из разных сословий. В тебя будут влюбляться знатные дамы, поэты будут посвящать тебе свои стихи, твои скульптуры будут украшать виллы и дворцы. Ради славы и всеобщего признания гладиаторами нередко становятся весьма знатные и богатые люди. Они идут в дорогие частные школы гладиаторов и платят за обучение баснословные суммы. Тебе же всё будет предоставлено бесплатно. Используя полученные навыки и природные данные, ты заработаешь кучу денег, получишь свободу, вернёшь семью. Разве ради этого не стоит жить?!

Закончив свою пламенную речь, старый грек величественно удалился, не ожидая ответа. Его красочное описание жизни элитных гладиаторов воспламенило воображение германца. Как и любой другой из его земляков, он считал, что был рождён для боя. С ранних лет он слышал рассказы о том, что Вотан ищет смелых и сильных воинов, которые после славной смерти на поле боя будут пировать в залах Вальхаллы, пока бог не поведёт их в последнюю решающую битву против сил зла. С детства Виллмира учили использовать фрамею²² в качестве оружия дальнего и ближнего боя, так как это был основной вид вооружения германцев. Мечи были очень дорогими и их было мало, хотя дети могли упражняться с деревянными мечами, что они и делали. С применением копья у Виллмира никогда не было проблем. Он без особых усилий научился в совершенстве владеть им, а вот учебные бои с мечом он сначала всегда проигрывал. Как унизительно было лежать поверженным на земле с приставленной к горлу деревянной рапирой на глазах других юношей и мальчишек! Вождь племени должен быть лучшим воином, то же самое ожидалось и от сына вождя, хотя Виллмир был тогда ещё подростком. Чтобы уберечь репутацию сына, отец взялся тренировать его сам вдали от любопытных глаз.

— Сын, перестань смотреть на мой меч! Смотри на меня, на выражение моего лица, на мои движения, таким образом ты научишься предсказывать мои удары!

— Как я могу не смотреть на твой меч? — скулил побитый Виллмир. — Это толстая палка, от которой у меня на теле появляются больные синяки. Я стараюсь двигаться как можно быстрее, чтобы увернуться от неё или блокировать удар.

— Какая глупость, сын! — воскликнул закалённый в боях вождь, невольно рассмеявшись. — Это не меч тебя бьёт, а я, поэтому ты не должен сводить глаз с меня. Смотри врагу прямо в глаза и думай не о боли, которую получишь, а о той, которую причинишь. Твой страх исчезнет после того, как ты осознаешь свою силу, и поймёшь, что это ты опасность для противника, а не он для тебя.

Постепенно Виллмир стал делать успехи, и когда он снова начал заниматься боевыми тренировками с ровесниками, никто не мог победить его на мечах.

Он хорошо помнил тот день, когда отец вручил ему самый ценный в его жизни подарок.

— Я думаю, сын, что теперь я могу доверить тебе это сокровище, — сказал с гордой улыбкой вождь виру́нов.

Виллмиру тогда было уже шестнадцать, но он обрадовался, как ребёнок, развернув сверток и увидев великолепные кожаные ножны и прекрасную позолоченную рукоятку меча.

Вытащив меч из ножен, юноша восхитился изящным витиеватым узором на сверкающей на солнце поверхности клинка. Этот древний военный трофей из Галлии передавался из поколения в поколение и был с Виллмиром всё время до конца роковой битвы в начале августа, когда он и его воины не смогли отразить атаку римлян.

Совершенное владение оружием всегда вдохновляло молодого вождя виру́нов, и он знал, что нет предела совершенству, поэтому тренировался почти ежедневно. В глубине своего сердца он в первую очередь был воином, и лишь потом отцом семейства и вождём. Самым интересным занятием из всех своих обязанностей по управлению общиной Виллмир считал военную подготовку и постоянное поддержание боевой готовности своего оборонительно-наступательного отряда. Дружина вождя состояла из отборных храбрых воинов, большинство из которых были одновременно заняты в сезонной обработке земель и скотоводстве. Однако некоторые из них, например, ближайшие советники Виллмира Херевиг и Бальдвин, служившие ещё его отцу, занимались исключительно военным делом. Иногда они помогали молодому вождю при распределении пашен и угодий, а также в других важных вопросах по управлению племенем.

Сыновья Херевига и Бальдвина были также освобождены от работы на полях или в ремесленных мастерских. Их главной задачей было сопровождать Виллмира везде и повсюду. Они защищали его жизнь во время вооруженных столкновений, а в мирное время исполняли приговоры, которые вождь выносил на суде. Судить приходилось довольно часто. В основном нужно было разбирать споры и мелкие тяжбы, но иногда и тяжёлые преступления.

Помимо своих судейских обязанностей, Виллмир совместно со жрецом определял время для начала пахоты и жатвы, а также для проведения празднеств в честь богов. Случавшиеся нападения соседних племён и опасность со стороны диких зверей требовали быстрой решительной реакции вождя. При неприятельском нападении нужно было не только отразить атаку, но и укрыть от врага семьи, скот и другое имущество на случай поражения. Иногда требовалось немедленно организовать защиту скота от стаи волков или охоту на волков в качестве превентивной меры. Нередко нужно было оградить плотиной разлившуюся реку или потушить пожар в деревне. Всё это требовало непосредственного участия вождя, авторитет которого распространялся на все сферы будничной жизни. При таком разнообразии деятельности Виллмиру никогда не было скучно. Ему нравилось быть в центре событий и своими решениями определять их ход.

Чтобы преодолеть депрессию, Актеон посоветовал бывшему вождю перестать убиваться о прошлом и подумать о будущем. Но до сегодняшнего дня мысли о будущем наполняли его сердце такими же горестными чувствами, как и тоска о потерях в прошлом.

Что он мог ожидать от жизни, будучи рабом? Виллмир знал о безрадостном существовании рабов не понаслышке, так как в его племени имелись рабы. В основном это были члены других германских племён, пленённые в результате успешных набегов. В семье Виллмира, однако, было даже несколько рабов-римлян, попавших в плен во время завоевательных походов Друза, около двадцати лет назад. Один из них по имени Цивилий дожил до августа этого года и, наверное, был освобождён римскими войсками, захватившими германскую деревню. Что это была за жизнь? На глазах Виллмира римлянин почти двадцать лет подряд изо дня в день чистил хлев и конюшни, заготавливал дрова, носил воду из колодца, подметал двор, разделывал туши скота для кухни. В дополнение к этим ежедневным обязанностям летом Цивилий должен был ещё выгонять скот на пастбище и работать на полях. Единственной радостью в жизни римлянина были его беседы с Виллмиром на латыни, помогавшие несчастному не забыть свой родной язык. Именно так пленный германец представлял себе своё будущее: тяжёлый, монотонный рабский труд изо дня в день много лет подряд. Как же такое будущее могло вдохновить его и заставить забыть о боли потерь?

Но сегодня посредством красноречия управляющего для Виллмира приоткрылась завеса в совсем другое будущее, где он мог бы регулярно применять своё боевое искусство и имел бы реальные шансы обрести свободу и позаботиться о своей семье. При мысли о возможности вернуть отнятую римлянами свободу германец приободрился. Его гордое сердце бойца встрепенулось, а воображение, подстёгиваемое яростью, расправило крылья. В своих мечтах он уже видел себя победоносным обладателем деревянного меча свободы. Однако, уже испытав на себе коварные превратности судьбы, Виллмир осознавал, что он мог погибнуть в одной из кровавых схваток на арене, не осуществив своей мечты. Смерть в бою совсем не пугала его. Он был готов сражаться ради свободы до конца.

VIII

Когда Виллмир проснулся утром следующего дня, его взгляд сразу упал на стоявший в углу комнаты мраморный бюст пожилого мужчины с залысинами. Вспомнив вчерашний разговор с Актеоном о славе успешных гладиаторов, германец подумал, что его собственный бюст смотрелся бы на этом месте гораздо лучше. Он внутреннее усмехнулся над этой тщеславной мыслью и даже застыдился её. Виллмир с аппетитом принялся за завтрак, ожидавший его пробуждения на серебряном блюде. Около полудня пришёл гарнизонный врач, чтобы осмотреть рану, и отметил улучшение. Он порекомендовал молодому человеку постепенно начинать двигаться, помог ему встать и сделать несколько шагов по комнате. Виллмир с интересом немного побеседовал с врачом, который оказался вольноотпущенным греком, как и домоправитель Квинтилия Вара.

После визита врача германец заснул глубоким, здоровым сном. Спустя несколько часов его разбудила суета Мии, которая принесла поздний обед (или скорее ранний ужин) и старательно вытирала тряпкой стол. Заспанными глазами Виллмир посмотрел на энергичную служанку и вежливо обратился к ней:

— Спасибо за завтрак сегодня утром. Я всё съел, но не понял, что это было.

— Это была яичница с крапивой.

— Правда? А я подумал, что это было рыбное блюдо.

— Это из-за традиционного рыбного соуса, который называется «гарум» и добавляется почти во все кушанья. Мы используем самый лучший гарум в империи. Его доставляют сюда из Бетики. Это провинция на юге Испании.

— Как готовят этот соус?

— Его производство — это целое искусство. Для этого построены специальные предприятия. Гарум готовится из крови и внутренностей рыбы. Чаще всего для этого используют анчоусы, тунец или скумбрию. В больших каменных ваннах внутренности рыбы ставят на солнце и оставляют на два-три месяца, пока процесс брожения не закончится. Гарум — это прозрачная жидкость, которая образуется на поверхности. В соус также добавляют ароматические травы, уксус, соль, оливковое масло и перец по вкусу.

— Фу! Соус из кишок протухшей рыбы! Теперь понятно почему у яичницы был такой специфический вкус и запах, — Виллмир поморщился при воспоминании о нём. — Можно не добавлять этот соус в мою еду?

— Я думаю, что это было бы очень трудно устроить, потому что почти все рецепты приготовления блюд включают гарум.

— Мия, я хочу поправиться и набраться сил. Для этого мне нужно хорошо есть, а этот странный соус не очень способствует пробуждению аппетита.

— Хорошо, Виллмир, — служанка добродушно улыбнулась и сверкнула своими красивыми жизнерадостными глазами. — Я буду стараться приносить тебе больше простой пищи, например, хлеб, сыр, фрукты, варёные яйца и блюда с малым количеством гарума. Ты постепенно привыкнешь к его вкусу и запаху, и, в конце концов, он тебе даже может понравиться.

— Большое спасибо, — ответил германец и небрежно спросил. — Чем сейчас занимается твоя госпожа?

— Сегодня очень хорошая погода, и госпожа решила посетить Кориниум. Ты слышал об этом римско-германском городе?

— Слышал, но не знаю, где он находится.

— К юго-востоку отсюда. Не очень далеко. Туда можно довольно быстро добраться на лодке по реке Лупии. Хозяйка отправилась в путь на рассвете и должна вернуться дотемна. Сегодня там рыночный день. Торговцы продают и обменивают товары с берегов Визургия на продукты с юга. Туда привозят вино и оливковое масло из Галлии, Испании и Италии. Оттуда же доставляют предметы роскоши, например: сосуды из стекла, различные красители, дорогие ткани и ювелирные изделия. В Кориниуме можно купить различные лекарства и ароматические вещества, включая ладан из Аравии. Местные жители продают там меха, кожу, пух, орехи, мед и женские волосы для модных в империи светловолосых париков. Торговцы обычно громко зазывают покупателей, расхваливая свой товар. У продавцов скота мычат коровы, блеют овцы, ягнята и козы. У прибывших издалека покупателей оглушительно кричат ослы, груженые тяжелой кладью. Шум и толчея в Кориниуме напоминают мне многолюдные рынки в Риме. Мне очень нравится бывать на рынках, потому что там можно найти редкие ингредиенты для новых блюд.

— Почему же ты сегодня не попросила хозяйку взять тебя с собой?

— Я обычно посещаю Кориниум с Актеоном. У нас там хозяйственные дела, а госпожа любит гулять по форуму, наблюдать за торговцами и смотреть, как идёт строительство города по римскому образцу. Все зажиточные люди передвигаются по улицам в крытых носилках, но госпоже нравится ходить пешком. Хозяин ужасно беспокоится о её безопасности и настоял, чтобы она хотя бы закрывала лицо полупрозрачным покрывалом и не выходила на прогулку без военного патруля. У Кориниума есть оборонительная стена, но нет военных зданий. В основном там живут римские ремесленники и торговцы, многие из которых женаты на германских красавицах. Они занимаются торговлей с варварами с тех пор, как славный Друз завоевал здешние земли. Большинство зданий в Кориниуме построено из дерева, как и в этой крепости. Там есть гончарные и столярные мастерские, кузницы и пекарни. Тем не менее, есть и богатые виллы из камня с роскошными садами. Я думаю, что госпоже нравится радостная и суматошная атмосфера стройки, которая царит во всём городе: стук молотков, скрежет пил, камни, доски и подъёмные машины вокруг зданий, покрытых строительными лесами. Сейчас недалеко от форума роют ямы для закладки фундамента и установки напольного отопления терм, а на самом форуме недавно возвели бронзовую конную статую императора Августа. Она впечатляет своими размерами и красотой. А как ослепительно сияет на ней позолота в солнечные дни! Словно блеск Рима озаряет тьму этой убогой провинции. Говорят, что далеко на юге есть ещё один римско-германский город²³, даже больше Кориниума, но я там ещё пока не была. Возможно, что мы заедем туда в октябре по дороге в Могонтиакум.

— Понятно. Мне придётся сменить тему и спросить тебя, куда вы выходите из дома по нужде. Я теперь могу вставать и сам смогу туда дойти.

— Мы никуда не выходим. Латрины находятся рядом с кухней.

— Это не самое лучшее место. В кухне должно быть воняет нечистотами.

— Совсем не воняет. В доме есть водопровод и канализация. Лучше давай я отведу тебя туда, и ты сам всё увидишь и поймёшь, как это работает. Рядом с латринами расположена купальня. Там есть большие чаны с водой комнатной температуры, скребки для тела, моющие средства и благовония. Все домашние рабы моются каждый день. Это правило. Как только у тебя будет больше сил, я рекомендую тебе следовать общему примеру. Пойдём, я тебе всё покажу.

«Я, конечно, слышал, что мытьё у римлян возведено в культ, и господа от нечего делать часами проводят в банях. Но то, что они и рабов своих заставляют каждый день мыться, это уж слишком», — подумал германец. Он тяжело поднялся с кровати и медленными шагами направился к двери. Мия подставила ему своё сильное плечо, и, опершись на него, он стал ступать увереннее и быстрее. Таким образом они добрались до латрин, до которых было не более двадцати шагов. Мия показала германцу купальню и ушла хлопотать на кухне. Справив нужду, Виллмир сам дошёл до двери своей комнаты, опираясь о стену. Каждый шаг давался ему с большим трудом. Наконец, добравшись до цели, он почувствовал себя победителем.

В первый раз за несколько недель германец оказался на свежем воздухе и впервые увидел перистиль. Внутренний двор дома поразил его своей элегантной красотой. В центре перистиля был небольшой фонтан со статуей дельфина из белого мрамора. Раскрытая пасть дельфина оскалилась мелкими острыми зубками. Из неё звонко струилась чистая, прозрачная вода и стекала в мраморную чашу в виде округлой раковины. В четырех углах прямоугольного двора на высоких цоколях стояли большие греческие вазы, в которых цвели пёстрые астры. Колонны, окружавшие перистиль, были увиты изящными цветочными гирляндами. Пять проворных ласточек то залетали под крытую колоннаду, то вылетали на открытое пространство двора. Они громко щебетали и резвились, хлопая своими сине-чёрными острыми крылышками и подёргивая длинными резными хвостиками. Виллмир заметил между балками кровли построенное из грязи, травы и перьев гнездо. Он неподвижно стоял и с невольной улыбкой наблюдал за беззаботной игрой ласточек. Вечернее небо, раскрашенное в багряно-розовые тона заката, свежий прохладный воздух и весёлая стайка бойких птиц — маленькие, но неотразимые прелести бытия. Неужели он был готов так легко отказаться от всего этого?

Германцу захотелось перейти двор и войти в дом через большую двустворчатую дверь на другом конце. Там он мог бы случайно встретить хозяйку дома, ведь был уже вечер, и она должна была скоро вернуться из Кориниума. Полное безразличие прежних дней сменилось любопытством, и Виллмиру вдруг стало очень интересно увидеть лицо знатной римлянки, которое он никак не мог вспомнить. Он помнил лишь её тёмные волосы, уложенные в элегантную сложную причёску. Немного поразмыслив, германец решил, что это пустая затея. Кроме того, у него уже не было сил идти куда-нибудь. Он открыл дверь своей комнаты, подошел к кровати и опустился на неё. Его обессиленное тело было радо покою. Мужчина чувствовал себя, как после многочасового бега с препятствиями, хотя всего лишь прошёл несколько десятков шагов. Он лежал на спине и внушал себе, что скоро поправится, и силы вернутся к нему. Обязательно вернутся. Куда они денутся? Вдруг он услышал лёгкие шаги во дворе, и через несколько секунд в комнату вошла хозяйка дома. По крайней мере, Виллмир решил, что это была она, судя по её тёмным волосам, уложенным в изящную причёску, богатому наряду и пьянящему аромату духов, который показался ему знакомым. Из-за наступающих сумерек германец не мог отчётливо видеть лица римлянки. Она отодвинула кресло подальше от кровати, грациозно присела и некоторое время сидела молча, устремив взгляд на вечернее небо за окном.

— Не знаю, помнишь ли ты моё имя… Меня зовут Элевтери́я… Я не хотела… приходить сюда, — медленно, словно преодолевая себя, произнесла молодая женщина. — Но мне было так трудно… удержаться от этого, как будто какая-то необъяснимая сила тянула меня к тебе. С другой стороны, я не хотела, чтобы ты когда-либо узнал о моих постыдных действиях. Ах, я не знаю, что на меня нашло и почему я так безнравственно и опрометчиво поступила! Конечно, у меня были определённые причины для того непристойного поступка, который я совершила, но вряд ли они смогут оправдать его. В прошедшие дни и недели мне было очень больно видеть, как ты угасаешь. Твоя безучастность ко всему, упрямая немота и пустой, отсутствующий взгляд приводили меня в отчаяние. Позавчера утром Актеон сказал, что у тебя мало шансов выздороветь и почти никаких, чтобы вернуться в прежнюю физическую форму, необходимую для успешной карьеры гладиатора. Он также добавил, что при первой возможности посоветует моему мужу избавиться от тебя, как можно скорее. Когда я услышала об этом намерении, ужас и огорчение охватили меня. Как можно было бросить тебя в тяжелом состоянии на произвол судьбы после того, как я несколько недель ухаживала за тобой? Не знаю, заметил ли ты, что я каждый день и поила, и кормила тебя, и давала лекарство. Раз в неделю Актеон организовывал твоё купание с помощью подручных рабов, и после того, как они надевали на тебя чистую тунику, я расчёсывала твои волосы. Не подумай, что мне это было в тягость. Я просто рассказываю тебе о прошедших неделях, так как не уверена, помнишь ли ты что-нибудь из того, что с тобой происходило. Почти всё время ты находился в странном состоянии ступора. Иногда твой туманный взгляд прояснялся, но ты всё равно отказывался отвечать на наши вопросы, хотя я по твоим глазам видела, что ты их понимаешь. Врач объяснял твоё состояние серьёзной травмой головы. Но Актеон утверждал, что причина твоей затяжной болезни больше душевная, чем физическая. «Этот человек потерял волю к жизни. Он больше ничего не хочет. Какой из него гладиатор? Хватит с ним возиться. Нужно просто дать ему умереть. Можно, конечно, попробовать продать его каким-нибудь сердобольным людям на нашем пути в Рим. Однако проще будет оставить его медленно умирать здесь под присмотром гарнизонного врача», — сказал наш управляющий два дня назад. После этого разговора я ушла к себе и тайком плакала. В это время мне в голову пришла непристойная мысль о том, что это невозможно, чтобы мужчина не хотел ничего. У меня как раз было средство, которое усиливает естественные плотские желания во много раз. Его открыли ещё древние греки. Оно делается из засушенных корней сатириона. Это такой цветок, похожий на дикую орхидею. В тот день я насыпала в твой кубок с вином щедрую дозу порошка из корней сатириона и дала его тебе выпить после ухода Арминия. Прости, мне совестно признаваться в этом. Но дальше я должна рассказать тебе то, за что мне, возможно, никогда не будет прощения.

В сером полумраке сгущающихся сумерек Виллмир видел перед собой только неясные очертания женщины, которая продолжала говорить напряженным голосом, полным волнения и муки:

— Я не спала почти всю ночь, потому что не могла перестать думать о том, правильно ли я поступила. На рассвете я пришла посмотреть, как ты себя чувствуешь. В самом этом действии не было ничего необычного. Я делала это и раньше. В первые дни твоего пребывания в этом доме, когда твоё состояние было особенно тяжёлым, я сидела в этом кресле ночи напролёт, а днём Амира сменяла меня. Но в позапрошлую ночь всё было по-другому, ведь я знала, что ты выпил действенное любовное зелье, и несмотря на это, вошла в твою комнату. Это всё равно, что войти в клетку с голодным тигром, а потом жаловаться на откусанные конечности. Ты очень беспокойно спал и бредил во сне, произнося какие-то непонятные для меня слова. Я склонилась над тобой и приложила руку к твоему лбу, чтобы проверить, не мучает ли тебя жар. Ты вдруг открыл глаза и крепко схватил меня за руку. Я очень испугалась, так как не подозревала, что в тебе осталось ещё столько силы. Но как только ты привлёк меня к себе, страх прошёл. Я вдруг поняла, что дала тебе выпить афродизиак не только для того, чтобы оживить твои инстинкты и пробудить естественные для мужчины желания, а ещё и потому, что я хотела близости с тобой, совсем не осознавая этого. Вся глубина моей безнравственности открылась мне лишь после содеянного. Поверь мне, в течение месяца я думала, что забочусь о тебе из желания помочь и отчасти от скуки, а не из-за физического влечения к тебе. Мне очень стыдно! Приличные женщины так себя не ведут. Скажи, ты презираешь меня?

Изумлённый мужчина опешил от такого прямого вопроса. Ему нужно было время, чтобы переварить услышанное. Он был шокирован известием о случившемся. Его также поразила необыкновенная искренность, с которой молодая римлянка поведала ему деликатную историю. В комнате было теперь уже совсем темно. Виллмир смутно различал грациозный силуэт женщины и слышал её взволнованное дыхание.

— Прости! Я понимаю, что поступила безнравственно и безрассудно. Я виновата перед тобой и ещё больше — перед своим мужем. О боги, как мне загладить эту ужасную вину перед ним? Я неблагодарная, чудовищная жена!

Германец услышал, как женщина тихо встала с кресла и, направляясь к двери, зарыдала.

— Подожди, — властно произнёс он. — Я не презираю тебя и, наверное, должен поблагодарить тебя за твою заботу в течение прошедшего месяца. Что касается твоего опрометчивого поступка, я почти ничего не помню. Если бы не этот разговор, то я продолжал бы считать, что это был сон или бредовое видение. Зачем ты рассказала мне всё? Ведь это же явно не в твоих интересах.

— Я должна была поделиться с кем-нибудь, чтобы облегчить свою совесть. Иначе я, наверное, сошла бы с ума, постоянно думая и думая о своей вине. Ты единственный, с кем я могу говорить о моём ужасном проступке, не страшась последствий, — объяснила молодая женщина, тихо всхлипывая.

— Понятно.

— Я так рада, что ты чувствуешь себя лучше и, наконец, начал говорить. Это ещё одна причина, по которой я решила прийти. Мне нужно задать тебе кучу вопросов, которые накопились у меня за месяц. Давай я приду завтра утром, и мы сделаем вид, что между нами никогда ничего не было, и сегодняшнего разговора тоже не было. Ты согласен? — с надеждой спросила римлянка.

— Согласен. У меня тоже есть к тебе один вопрос. Ты знаешь, что стало с моей семьёй?

— Знаю и расскажу тебе об этом завтра. Спасибо, что простил меня, — быстро прошептала молодая женщина и выскользнула из комнаты, чтобы избежать дальнейших расспросов германца.

IX

Квинтилий Вар отдавал последние приказания по свертыванию летнего военного лагеря на реке Визургий²⁴. Его заместитель Нумоний Вала начал приготовления к маршу легионов несколько дней назад, когда сам Вар был в своей резиденции в Ализоне. Наместник считал прошедшее лето очень успешным. Процесс превращения Германии в полноценную провинцию шёл полным ходом. С покорённой территории почти без проблем собрали налоги. Варвары познакомились с основами римского права. Пропретор много времени посвящал слушаниям в рамках судебных процессов, на которых председательствовал вместе с вождями и старейшинами племён, чтобы лично показать им, как работает судопроизводство империи в провинциях. Военной силы в течение прошедшего лета применялось мало, и потери среди личного состава армии в результате стычек с непокорными племенами были совсем незначительными. Германцы, казалось, поняли, что сопротивление бесполезно, и почти во всём проявляли покорность. Перед отправлением из летнего лагеря нужно было не только упаковать материальное оснащение армии и провиант в обозы, но и закончить все дела с представителями местной власти, чтобы возобновить их в мае следующего года.

Весь предыдущий день римский пропретор провёл в седле, и ему удалось преодолеть расстояние между зимним и летним лагерями за рекордно короткое время. Тем не менее, вчерашняя усталость давала о себе знать ещё и сегодня, поэтому ему хотелось, чтобы многочисленные встречи с вождями и старейшинами племён поскорее закончились. Ему нужен был хороший отдых перед завтрашним длительным маршем.

Последним важным представителем местной родовой знати, с кем Вар встречался сегодня, был могущественный князь херусков Сегест, который в течение двадцати лет считался самым верным другом и союзником Рима на правом берегу Рейна. Он был красивым мужчиной лет шестидесяти, внушительного вида и очень высокого роста, на полголовы выше пропретора, который по римским меркам считался рослым и крупным. Несмотря на свой почтенный возраст, Сегест держался очень прямо и подтянуто, из-за чего казался ещё выше. Проницательный взгляд его голубых глаз говорил о незаурядном интеллекте, а суровое лицо воина — о твёрдом характере. Его слегка волнистые, пышные волосы до плеч были абсолютно седыми, почти белыми, и только коротко и аккуратно подстриженная борода все еще имела лёгкий золотисто-рыжеватый оттенок. Его огромные сильные руки с длинными цепкими пальцами были старательно ухожены и полностью соответствовали его величавому аристократическому облику. Сегест говорил на латыни с характерным акцентом местных варваров. Хотя его звучный баритон был приятен на слух, а грамматика его фраз была почти безупречной, Вара раздражало грубое иностранное произношение, коверкавшее красоту слов его родного языка.

Для германцев Сегест был живой легендой. В народе его называли «заколдованным великаном» и слагали о нём красивые, задушевные песни, проникнутые загадочностью и грустью. Никто толком не мог понять, почему такой смелый и сильный воин, в молодости прославившийся успешными набегами на пограничные территории римской Галлии, вдруг начал прилежно изучать латинский язык и ездить с подарками в Рим. Германцы думали, что эта невероятная и необъяснимая перемена могла произойти только по вине римлян, которые, не желая иметь такого могущественного и харизматичного врага, как Сегест, превратили его в своего друга с помощью злого и коварного колдовства.

Херускский князь был хитрым, насквозь прожженным политиком, который всегда знал, как достичь для себя максимальной выгоды. Но, при этом, он также был одним из тех необыкновенных людей, в которых жёсткий прагматизм прекрасно уживался с восторженным идеализмом. Всякий раз, когда он говорил о достижениях римской цивилизации, глаза его загорались, и лицо становилось моложе. Сегест высказывался о римской культуре с таким энтузиазмом и восхищением, как будто это было что-то возвышенное и благородное, к чему стремятся, но никогда не могут достичь.

Такой глубокий пиетет знатного херуска перед Римом вызвал у Квинтилия Вара полное одобрение. В первые месяцы своего пребывания в Германии он любил беседовать с Сегестом на самые разные темы, от поэзии и философии до военного дела и политики, включая текущую ситуацию в провинции. Ознакомившись с фактами и составив в голове картину о положении дел, пропретор начал действовать по хорошо знакомой ему схеме применения административной и военной власти на подчинённых территориях. Именно с этого момента начались проблемы в его отношениях с влиятельным германским союзником. У них выявилось несколько кардинальных разногласий по важнейшим аспектам управления провинцией. Например, Сегест высказывался против немедленного введения римского судопроизводства в Германии. «Наши вожди и старейшины выносят приговор коротко и ясно на родном языке. Римские судебные заседания очень длинные и сложные. Кроме того, они проводятся на латинском языке, который здесь почти никто не понимает. Применение более сурового римского закона вместо традиционных наказаний неизбежно вызовет у народа смятение и враждебность, которые будут выливаться в опасные мятежи и бунты. Позволь нашим вождям и старейшинам и дальше вершить уже веками заведённый у нас суд. Каждый вынесенный приговор мы будем скреплять официальной формулой „от имени и по воле великого императора Цезаря Августа“ или что-то в этом роде, и, конечно же, все взимаемые штрафы будут полностью идти в римскую государственную казну», — настоятельно предлагал Сегест.

Квинтилия Вара подобные высказывания очень раздражали, как минимум, по двум причинам. Во-первых, он считал неприемлемым, что какой-то варвар, пусть даже очень влиятельный и могущественный, указывает ему, полномочному представителю римского императора, как управлять завоёванной территорией. Во-вторых, в глазах пропретора предложение Сегеста было абсолютно абсурдным и неприменимым на практике, так как в полноценной римской провинции должен действовать единый для всех территорий римский закон, во всей его силе и без всяких исключений.

После нескольких месяцев применения римского правосудия сразу в нескольких племенах начались волнения и беспорядки, так как люди считали вынесенные приговоры несправедливыми. Многие стали громко заявлять, что, вместо обещанного порядка, римляне принесли с собой жестокость и произвол. И снова огромная фигура Сегеста возвышалась над римским наместником, а его густой баритон сотрясал воздух очередным неугодным советом: «Я проявил бы сейчас осторожность и гибкость и начал бы избирательно действовать по методу кнута и пряника, поощряя покорных и затыкая рты бунтовщикам. Нам не нужно массовых казней и сожженных деревень. Пожалуйста, доверься мне в этом вопросе. Я поговорю с вождями племён, в которых вспыхнули мятежи. Я знаю наших людей и чувствую, где можно посильнее нажать, а где лучше совсем отпустить». В этот раз пропретору было труднее проигнорировать предложение Сегеста, потому что в глубине души он был с ним согласен.

Но Квинтилий Вар находился в Германии не в качестве частного лица, а в качестве официального представителя самого великого в мире государства. Его функцией являлась постоянная демонстрация военной мощи и технологического превосходства над отсталыми племенами. Дикари бросили вызов Риму и должны получить по заслугам. Наместник не мог послать кого-то от своего имени договариваться с ними и умасливать их. В ушах Вара до сих пор звучал приказ императора: «Ты должен установить дисциплину и порядок в этой проблемной провинции, чего можно добиться только с позиции силы. Но не мне тебя учить, Публий, ты сам знаешь, что делать. Только вспомни о своём опыте в Иудее». Пропретор вдруг снова почувствовал на себе тот многозначительный, немного лукавый взгляд Октавиана Августа. Низкий гудящий голос Сегеста вывел его из задумчивости: «Так что мне передать вождям племён, где начались протесты против римской власти?» «Ничего, Сегест, совсем ничего. Или можешь сказать, что виновным придётся очень несладко, — рассеяно и немного грустно ответил ему наместник Германии и тут же леденящим тоном добавил. — Давай договоримся, что ты больше никогда не будешь давать мне рекомендаций по управлению провинцией, если я тебя об этом не попрошу».

С тех пор между двумя лидерами не состоялось ни одного откровенного разговора, но зато росло недоверие и взаимное недовольство. Сегест по-прежнему сетовал на полное отсутствие гибкости в местной политике пропретора, а римского наместника всё более и более раздражали тщеславие, напыщенность и самомнение Сегеста. Херускский князь, очевидно, считал себя самым сильным и мудрым вождём между Рейном и Эльбой. Он имел неприятную привычку смотреть на своих собеседников свысока и в прямом, и в переносном смысле.

Вот и сейчас откуда-то сверху престарелый великан вещал о якобы готовящемся против пропретора заговоре. В своей обычной подчёркнуто торжественной манере он обвинял своего молодого соплеменника Арминия в предательстве и подготовке нападения на легионы по маршруту их следования. Сегест педантично перечислял названия участвующих племён и имена вовлеченных вождей. И в конце концов, он опять сделал то, чего наместник категорически не выносил, а именно, дал ему настоятельные рекомендации к действию: «Прошу тебя, пропретор, арестуй Арминия и всех вождей названных племён, включая меня самого. Постарайся сделать это как можно скорее, самое позднее — сегодня ночью, во всяком случае, до выхода войск из летнего лагеря. Затем нужно было бы провести срочное и подробное расследование, чтобы определить вину или невиновность каждого представителя местной знати. Пожалуйста, последуй в этот раз моему совету, и ты не пожалеешь. Уверяю тебя, что заговорщики не смогут атаковать без своих вождей, и кровопролитного конфликта можно будет избежать».

— Во-первых, мне хорошо известно о непримиримом соперничестве и многолетней вражде между тобой и фамильным кланом Арминия, — холодно ответил Квинтилий Вар, — и я подозреваю, что именно из-за этого ты решил очернить Арминия ложными обвинениями. Во-вторых, если бы я последовал твоему совету и велел заковать в цепи вождей, официально принявших верховенство власти Рима, то такое неблагодарное и неуважительное обращение наверняка оттолкнуло бы остальных представителей родовой знати в провинции. В-третьих, расследование по установлению виновности или невиновности князей и вождей заняло бы несколько дней, но у меня совсем нет на это времени. Войска завтра выступают, чтобы до конца месяца прибыть на зимние квартиры в Ализон и Ветеру, по дороге подавив восстание ангриваров. Сейчас совсем неподходящий момент, чтобы разбирать склоки между вашими кланами, и я не буду этого делать. Мой тебе совет, Сегест, чтобы положить конец многолетней межклановой розни, отдай свою дочь замуж за Арминия. Лучшего мужа для неё тебе не найти.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

ныне Везер

5

Легат — командир легиона во времена Римской Империи.

6

Когномен — часть полного имени римского гражданина. Например, Публий — преномен (личное имя), Квинтилий (или Квинктилий) — номен (то есть, из рода Квинтилиев), Вар — когномен (наследственное прозвище).

7

Ларарий — место поклонения домашним богам.

8

Денарий — римская серебряная монета.

9

Фибула — металлическая застёжка для одежды.

10

Где я? Кто ты? (лат.)

11

ныне Липпе

12

поэтому столовая в римском доме называлась «триклиний»

13

Номенклатор — специальный раб или вольноотпущенник с хорошей памятью, подсказывавший своему господину имена гостей и слуг, а также приветствовавших его на улице людей.

14

ныне Майнц

15

ныне Ксантен

16

Сорная трава быстро растёт. (лат.)

17

Ты учишь орла летать. (лат.)

18

Римская миля = 1482 метра

19

Проект Алтаря Мира (Ara Pacis Augustae) был утверждён Сенатом 4 июля 13 года до нашей эры, когда Публий Квинтилий Вар занимал должность консула. На строительство этого прекрасного алтаря, украшенного барельефами всех видных представителей римской элиты, ушло три с половиной года.

20

Как тебя зовут? (лат.)

21

ныне Тиволи

22

Фрамея — копьё с коротким древком и тонким наконечником, упоминаемое древнеримским историком Тацитом как основное оружие древних германцев.

23

Здесь имеется в виду римско-германское торговое поселение, обнаруженное около современной немецкой деревни Вальдгирмес в федеральной земле Гессен. Римский историк Кассий Дион пишет об основании и развитии нескольких городов во время наместничества Квинтилия Вара с целью «приучить» германцев к новому образу жизни. Описанный Кориниум мог быть одним из таких городов, хотя это вымышленное поселение.

24

Лагерь находился неподалёку от современного города Миндена.