Десятая невеста

Анна Корвин, 2023

Я, Малинка из Белолесья, еду в далекий Чиньянь, чтобы принять участие в отборе невест для императора Камичиро. Однако это – только прикрытие: на самом же деле моя цель – вернуть изобретение белолесских умельцев, которое похитил коварный злодей. Но если б все было так просто.Ходят слухи, Камичиро – сущий душегуб: во дворце уже девять девок без следа пропало. Кроме того, императоров-то, оказывается, целых семь, и среди них надо вычислить и очаровать одного, настоящего. А соперницы не дремлют: того гляди подставят или вовсе со свету сживут. В общем, гляди в оба, не зевай, а уж если вмешается любовь… только успевай поворачиваться!

Глава 6

— Женщина — она как цветок, — вещала Барбара. — Нежный, прелестный, беззащитный. Предназначение женщины — украшать жизнь мужчины, радовать глаз и сердце. А что помогает цветку цвести?

— Навоз? — предположила я.

Пока я училась ходить, сидеть и дышать в новых одеяниях, Барбара наставляла меня в искусстве обращения с мужиками.

Королева глянула с упреком и укоризненно покачала головой.

— Не следует говорить таких слов. Твоя речь должна быть сладкой, как мед. Говори только добрые, нежные слова — ничего грубого, ничего дерзкого. Порой можно себе позволить невинную шутку, но и тогда ты не должна пытаться перещеголять мужчин в остроумии. А лучше, — она побарабанила пальчиками по подлокотнику кресла, — лучше молчи. Мужчине это будет еще приятнее. Пусть говорит он. А ты кивай и улыбайся. Когда шутит — смейся.

— Даже если не смешно?

— Особенно — если не смешно. Показывай мужчине, как восхищаешься им, не скупись на похвалы и восторги. Именно таких спутниц ищут себе сильные мужчины. Зачем отважному воину или правителю, который повелевает целой страной, сварливая и нахальная женщина? Ему нужна любезная, кроткая супруга, которая радует взор и услаждает чувства.

Барбара в который уже раз вздохнула. Ей предстояло за пару дней вдолбить в мою голову то, что дамозели усваивали с колыбели.

— Если тебе что-то нужно — не требуй. Проси. Умоляй униженно и нежно. Отказывает — обижайся и плачь. Но, упаси боги, не напирай и не ругайся. И никогда, никогда, никогда не пытайся показать, что ты умнее мужчины. Не препирайся. Не спорь. Улыбайся и соглашайся со всем, что он говорит. Единственным твоим ответом на любое повеление императора должно стать: «Да, мой господин».

— Но ты с рыцарями не так обращаешься, — указала я. — И с Роландом тоже.

Барбара отмахнулась.

— Это другое. Роланд родственник. Рыцари восхищаются прекрасной дамой и превозносят ее красоту. Но разве ты хоть раз видела, чтоб я пререкалась или умничала?

И верно, не видела. Барбара распоряжалась рыцарями как хотела, всякие там сэры и бароны были у нее на посылках. Но я и правда ни разу не заметила, чтобы она проявила грубость. Каждое свое обращение королева сопровождала нежными улыбками и выражениями в духе «Не будет ли любезен благородный господин…».

— Когда я выйду замуж, король Маледетты станет моим повелителем, а я ему — покорной и послушной женой. Но, — лукаво улыбнулась королева, — это не означает, что я должна ему во всем подчиняться.

Что-то тут не клеилось, и я сказала об этом Барбаре.

— Мужчина — голова, женщина — шея, — наставительно сказала Барбара. — Куда шея захочет, туда голова повернет. Но голова пусть думает, что она все решает.

Я неуверенно кивнула.

— Сила, храбрость — оружие мужчин. Твое же оружие — кротость, уступчивость, нежность. Какой мужчина захочет заботиться о сильной женщине? Какой мужчина будет носить ее на руках, дарить подарки, слагать песни в ее честь? Сильная женщина может сама о себе позаботиться. Так они и остаются в одиночестве, бедняжки. Слабой же, нежной, очаровательной женщине мужчина с радостью даст все, что она пожелает, и даже больше. Разве ты не хочешь быть такой? Разве не хочешь, чтобы мужчины складывали к твоим ногам золото и драгоценные камни? Чтобы они прославляли, защищали и оберегали тебя?

Звучало привлекательно. Я поерзала. Под корсетом невыносимо зудело, и ведь не почешешься, это сколько слоев снимать надо.

— С мужиками надо представляться дурочкой. Даже если ты думаешь, что что-то знаешь лучше — никогда не спорь. Главное же твое оружие — красота. Красивой женщине мужчина простит все что угодно. Поэтому, — строго посмотрела она на меня, очевидно подозревая о том, что я уже намеревалась сделать, — даже не думай… Даже не думай пренебрегать тем, чему я тебя научила. Перед императором ты всегда должна выглядеть так, как сейчас.

Я упала духом. Она верно догадалась: я так извелась в этих ее дурацких нарядах, что собралась утопить их в море, лишь сяду на корабль невест. Барбара грозно сверкнула очами и направила на меня холеный пальчик.

— Помни! Твое поле битвы — любовь, оружие — красота, а это, — она указала на одеяния, — твои доспехи.

— Это ж каждое утро по три часа собираться…

Барбара погрозила мне пальчиком.

— Красота — это труд! Пусть мужчины пашут землю и размахивают мечами. У нас, женщин, своя работа, и она в том, чтобы цвести, подобно цветам, и вдохновлять мужчин на подвиги. Быть красивой — твой долг. Разве справедливо, что мужчины зарабатывают деньги в поте лица, либо же завоевывают богатства, рискуя жизнью, а пальцем о палец не ударишь, чтобы поухаживать за собой? Мужчина не должен знать о твоих усилиях, но пусть наслаждается их плодами! Встречай его, сияя красой и улыбкой. Легкая, беспечная, овеянная дивными ароматами, дари внимание и ласку. Очаровывай и соблазняй, играй и поддразнивай, будь покорной и ускользающей. Он — как огонь, пылающий и гордый, ты — словно вода, изменчивая и текучая.

— Помедленнее, я записываю, — пробормотала я, делая пометки. На коленях у меня лежало несколько листков. Запомнить все, что твердила Барбара, было невозможно.

— Будь гибкой и изменчивой. Оставайся покорной, но никогда не давай ему понять, будто он знает о тебе все. Для мужчины ты всегда должна оставаться загадкой. Иначе он утратит к тебе интерес. Будь неожиданной и противоречивой. В один момент — сама покорность, в другой — пылкость и страсть. Еще ты должна…

— Барбара! — взмолилась я. У меня рука одеревенела писать. Я выронила перо из испачканных пальцев. — Я не могу столько запомнить! Не под силу мне эта наука!

— Ох…

Королева грациозно приземлилась рядышком, точно бабочка на цветок, и похлопала ресницами, как крылышками.

— Милая, это легко для любой женщины! Это наш способ жить! Так устроен мир: мужчина — сильный, женщина слабая. Они добиваются, мы вдохновляем. Что же здесь сложного?

Она похлопала меня по запястью.

— Будь нежной и беспомощной. Когда надо — улыбайся, иногда плачь. Временами капризничай. Чуть-чуть — это как приправа к блюду. За каждую мелочь — хвали. Ясно?

Ладно.

— Если запутаешься или что-то забудешь, воображай себя цветком. Он не работает и не приносит никакой пользы — только молчит и радует глаз. Но именно поэтому мы заботимся о цветах и восхищаемся ими. Верно?

«Цветок», — начертала я на листке и вздохнула, насколько у меня это получилось в тисках корсета. Тяжела участь красавицы.

***

Турнир устроили на просторной огороженной поляне неподалеку от замка — ристалище. Вокруг стояло множество скамеек, на которых расселись селяне. Мы же с Барбарой и старшим из рыцарей, бароном Перидуром, расположились на возвышении, на красивых креслах с подушками, под навесом, чтобы солнышко не пекло. Тут же, слегка поодаль, в самом глубоком теньке, восседал Роланд, с недовольным видом мусоля кусок сырого мяса. Ступенью ниже нас чирикали воробушками Барбарины дамозельки.

Вышли несколько отроков с узких портках, почти как у меня, но мои были беленькие, а у этих разных цветов: красный и синий, зеленый и желтый, у некоторых еще и полосатенькие. Чудно́. Еще у них были смешные короткие штанишки шариками и узкие курточки с большими плечами. Отроки продудели в трубы и давай рассказывать: мол, собрались такие-то и такие-то благородные рыцари (имена — язык сломаешь, я не запомнила), кои в честь прекраснейшей Барбары, королевы любви, красоты и Беллентарии, будут мериться силушкой богатырской.

— То есть, — уточнила я, — здоровые мужики в мирное время будут калечить друг дружку, чтобы тебе ручку поцеловать?

— Правда, чудесно? — просияла Барбара.

Вышли рыцари и давай мутузиться: и пешими вдвоем на мечах, и снова пешими стенка на стенку, и верхами мчались навстречу с копьями, чтобы, значит, одному другого с лошади сбить. Славная вышла потеха. Я поначалу заскучала, особо когда они рубились толпой, ничего не разглядишь. А вот когда вдвоем друг против дружки, выходило даже красиво. Выезжают такие нарядные, кони храпят, копытами землю роют, рыцари оружием и доспехами бряцают — загляденье! Я выбирала рыцарей попригожее и переживала за них. Хоть ни один из них меня и не собирался королевой любви и красоты провозглашать, а тем паче лобызать ручку, ну а мне-то что: когда за кого-то переживаешь, смотреть интереснее.

В перерыве, когда рыцари отдыхали, Барбара пихнула меня локотком в бок и глазами на сэра Перидура показывает. Ах, ну да, я и забыла. Она ж мне велела навык светской беседы оттачивать. Я приосанилась, ресницами захлопала, губки бантиком сложила. Как учила Барбара, уставилась на Перидура с таким восхищением, будто он мне только что жизнь спас, и спрашиваю: куда вы, хороший сэр, путь держали, когда ее величество Барбару на невольничьем рынке встретили?

Тот приосанился и говорит гордо: ехали, мол, мощи Виксентия Достопочтенного вызволять у душегубов саранчинских.

— Мощи — это кости мертвяка что ли? — говорю.

Барбара давай опять пихаться: чего несешь. Я исправилась:

— Ах! — говорю. — Как интересно!

Перидур аж расцвел и давай болтать: война там идет не первый год, в Саранчении. Много рыцарей полегло в битвах за эти кости. И вот он, Перидур, ведет очередной отряд на битву. И они-то уж точно кости завоюют и сюда привезут.

Я киваю, глазами хлопаю: мол, до чего увлекательно. А сама вот-вот зевну. Но Перидуру, кажется, нравилось. Приосанился — борода вперед, грудь колесом, и вещает про подвиги, которые они совершат, сокровища, которые привезут, и все такое. Приложил руку к сердцу и говорит: обязательно убью в вашу честь не менее десяти тамошних лиходеев. И буду прославлять вас как самую что ни на есть на свете красавицу. И не позволите ли мне, так сказать, для храбрости, вот прямо теперь облобызать вашу ручку.

Я покосилась на Барбару — та довольная сидит, только что не хихикает, но держится. А во мне кровь горячая дамозельская взыграла, думаю, чего это. Люди вон дерутся, на ристалище кровь проливают, а этот сидит, отдыхает, и ручку ему, видите ли, вынь да положь за одни обещания.

— Вы, господин рыцарь, до тех земель пока что не доехали, — и улыбаюсь. — А турнир проходит прямо сейчас.

И ресницами — хлоп, хлоп. И нарочно ручки на коленочках сложила, чтобы понял: нечего.

Сэр Перидур обозвал меня жестокосердной шалуньей, выпрямился во весь свой богатырский рост и объявил: подать мне коня и доспехи! Буду биться, чтоб красавица Малинка позволила ей ручку облобызать!

И пошел драться. Барбара мне подмигнула, а я только плечиком повела. Дамозель, говорите? Да легче легкого!

***

Пиршество затянулось далеко заполночь. Уж мы с рыцарями и ужинали, и танцевали, и певцы нам играли на разных инструментах, и песни пели — очень было весело. Я даже как-то пообвыклась и с платьем, и с корсетом. В общем, и дамозелькой жить можно, ничего. Утром только тяжело вставать. Нам с Роландом нужно было выходить спозаранку, чтобы успеть на корабль.

Я думала, Барбара будет спать без задних ног — но нет. Зевая, вышла в воздушном, как пена, ночном платье — проводить и убедиться, что я забираю сундук с нарядами. Роланд принялся ворчать, что ему тяжело, но Барбара его отругала, и он притух.

— И не вздумай потерять или выбросить платья, — сказала она мне. — Я там тебе все собрала: и корсеты, и наряды, и краску.

Я обняла ее. Плевать мне было на платья, не хотела я это барахло таскать ни с собой, ни на себе. Но были они сплошь из шелка, парчи, атласа, штук десять, не меньше. И серьги, и бусы, и браслеты, и башмачки. И все это она учила меня носить, и учила вести себя так, чтоб императору понравиться. И денег еще мне с собою дала. Вот какая добрая и щедрая.

И пусть сперва я сочла ее глупышкой. Да хоть бы она такой и была. Кто я, чтобы судить. Можно подумать, я сама семи пядей во лбу. Теперь, проведя с Барбарой сколько-то времени, я замечала только то, какая она хорошая.

Барбара еще крепче обняла меня в ответ и шепнула на ушко:

— Жду приглашения на свадьбу с императором!

***

Я села Роланду на закорки, в руки он взял сундук, и мы помчались. Летели мимо сел, городов, полей, лесов будто ветер.

Винить мне Роланда не в чем — он старался как мог. Мы мчались целый день и целую ночь, раз в несколько часов останавливаясь для короткого отдыха. Но сундук был и вправду тяжелый. Да и я не пушинка. Так что как ни бежал, а на корабль невест мы не успели.

***

Я хотела оставить Роланда сторожить вещи, а сама пойти узнать насчет другого судна, но он сказал: нет. Может, я и упырь, но деву в беде не брошу. Позже я поняла, что и в самом деле одна бы не справилась, и была ему благодарна.

Потому что в жизни не была я в таком городе, как Варенец, а тем паче — в морском порту. Пропала бы я, как пить дать, и следов не нашли. Не место это для молодой неопытной девки.

Стояли тут десятки кораблей, и поди разберись, какой откуда. Люди ходят туда и сюда толпами, многие — с оружием и с такими бандитскими мордами, что сразу ясно: прирежет за медяк и глазом не моргнет. Повсюду ящики, мешки, веревки какие-то, отовсюду кричат: с дороги! посторонись! Одни носят груз на корабли, другие выносят. Те между собой торгуются, другие ссорятся или дерутся. Некоторых стражники разнимают, но их мало, и повсюду им не успеть. К тому же сама видела, как им монеты суют, и они отворачиваются, как будто их и не было здесь. А уж грязищи!.. Аж скользко. Чтоб обувку не запачкать, даже не думай. Смотри, главное, чтоб в дерьмо или гнилье какое не вступить.

Кабаков — видимо-невидимо, и во всех дым коромыслом. В них пьяные матросы девок щиплют за разные места. Мы заходили в несколько, у хозяев узнать, кто в Чиньянь собирается, так Роланд велел мне глаза ладошкой закрыть и не смотреть на это непотребство. А я и не хотела. На меня не раз и не два покушались, но стоило Роланду оскалиться — отваливали враз. Правду Барбара говорила, хорошо кровососа иметь под рукой. Конечно, если он не тебя кусать собирается.

По наводкам трактирщиков мы отыскали пятерых или шестерых капитанов, собиравшихся в Лихоморье, причем вскорости, но все отказали наотрез. Девка на корабле — плохая примета, и все тут. Нечего, говорят, среди матросов смуту вносить. Сама же будешь не рада. Думаешь, просто так, что ли, император за невестами свой корабль прислал? Не только из одной любезности. А потому, что ни один разумный человек не возьмет на борт девку.

Солнце поднялось и стало припекать. Роланд накинул плащ и надвинул капюшон поглубже.

За последние сутки я съела едва несколько крошек. В желудке бурчало, но я радовалась, что он пуст, поскольку кучи гнилья и тухлятины стали распространять такую вонь, что хотелось стошнить. Из переулков несло мочой. Я истекала потом, корсет давил на ребра, сил не оставалось таскать на себе платье, подол которого, я, конечно, извозила в грязи.

— Все, — сказала я Роланду, — больше не могу.

Мы нашли уголок в теньке, и я в изнеможении опустилась на сундук. Роланд постоял, перекатываясь с носка на пятку, и вдруг встрепенулся, будто лис, зайца почуявший. Пошли, говорит.

Схватил меня за руку и поволок через толпу. В одной руке я, в другой сундук, и прет вперед так, что все расступаются. Дотащил до самого дальнего конца порта, где возле видавшего виды корабля на берегу стоял неопрятно одетый мужик с черной повязкой на глазу. К нему выстроилась очередь. Один человек за другим подходил и что-то говорил мужику с повязкой, а он записывал. В то же самое время другие люди подходили и забирали с корабля ящики. Еще один моряк показывал людям из порта какие-то приблуды. На одной я разглядела изображение персика, и было еще несколько — из Серпентиновой долины, если я правильно определила знаки. Они обсуждали цены, но я решила, будто ослышалась: так дешево просто быть не могло.

Роланд поставил рядом со мной сундук и скрылся на корабле. Я же осталась жариться на солнцепеке под неуютными взглядами мореходов, чувствуя себя чужой на этом празднике жизни.

— Новое «персиковое» обручье, красавица! — подскочил ко мне чумазый отрок. — Самое новейшее! Считает шаги, рассказывает сказки, запоминает, что ты съела за день, и советует, чего бы еще поесть!

— Чего поесть, я сама как-нибудь разберусь, — ответила я. Об этом обручье я слыхала. С ним наш княжич изменил Осколкову. Долгое время они с серпентариями переписывались, и княжич получил от персиковых самое что ни на есть первое. Шептались, сундук серебра отдал за него. И больше того: обручьев этих было сделано всего несколько, только для королей и царей, и те ждали их месяцами, записываясь в очередь. Досталось и нескольким купцам, и, говорили, те сделали на них состояние, перепродавая в несколько раз дороже.

А мне предлагали за десять серебряных монет. Ерунда какая-то.

— Кыш! — откуда ни возьмись появившийся Роланд шикнул на пацана, и того как ветром сдуло. — Пошли. Я договорился. Доставят до Берега Тысячи Слонов. Отплывают в полдень.

Мы поднялись на корабль, и Роланд познакомил меня с капитаном. Одно название. Никакого сравнения с теми бравыми, добротно одетыми, суровыми молодцами, с которыми мы пытались сговориться давеча. Да и все судно выглядело как-то… не так. Не смогла бы я объяснить, что с ним было не то, но определенно было.

Однако Роланд выглядел уверенным, и после того, как он мне столько помогал, с чего ему было меня подводить? Капитан, хоть и не мог похвастать нарядными одеждами и завидными статями, показался мне мужиком добродушным. Сказал: довезем в лучшем виде. Нам как раз туда надо, товар забирать. Повел показывать каюту. Я уже настроилась увидеть какой-нибудь хлев, но была она хоть и маленькая, но чистенькая.

— Девку на борт брать не боитесь? — спросила я.

Тот отмахнулся.

— Мы многое делаем, чего другие боятся, — и подмигнул. — С нами не пропадешь. Я те моря знаю как свои пять пальцев.

Роланд заплатил ему, и условились так. Когда доберусь, я должна отписать Роланду, что доставили меня живой и здоровой. Капитан же эту весточку сюда привезет и отправит Роланду. Ежели же Роланд сей весточки не получит… Ежели Роланд узнает, что хотя бы волос упал с моей головы…

Упырь оскалился, показав все свои клыки, и уверил, что отыщет капитана где угодно, хотя бы и на дне моря. И его, и всю команду, и всех их родных. Времени у него полно, в отличие от смертных, и с аппетитом проблем не бывает.

— Напугал, тоже, — буркнул капитан. Однако Роландова речь, тем не менее, произвела на него впечатление.

Мы попрощались с Роландом. Он извинился за свое поведение в Мраниче и пожелал мне всяческих благ. Я не держала обиды, тем более что он мне помог, но поделилась с ним тревогой по поводу корабля и команды.

— Ничего тебе они не сделают, — ответил Роланд. — Вид у них не очень привлекательный, но они безобидные ребята.

И объяснил, чем «ребята» занимаются. Возят из Лихоморья приблуды поддельные.

Ушлый граф пристроил меня на пиратское судно.

***

О море рассказать мне особенно нечего, кроме того, что это много, очень много воды. Спереди, сзади, слева, справа — всюду вода. Я целыми днями гуляла по палубе, таращась вдаль, либо же спала в своей каюте. Плыли мы довольно быстро, и я даже понадеялась, что, может, мы догоним корабль невест, но капитан сказал, что они плывут другим путем. Будут огибать какой-то там полуостров, а мы пойдем прямо, к Берегу Тысячи Слонов, где на самом большом торжище обитаемого мира можно купить любые товары. В том числе, подмигнул он, и приблуды со знаками Серпентиновой долины, которые днями и ночами кропают трудолюбивые чиньяньские ремесленники.

Ага, подумала я. Вот чем промышляет наш великий император. Воровством. Сначала Серпентиновую долину обнес, теперь за Осколково взялся.

На десятый день мы причалили в Фуньчо — Благоухающем городе, я оставила капитану обещанную грамотку для Роланда и сошла на берег, волоча за собой, будь он неладен, сундук.

Помните, что я рассказывала про порт Варенца? Там мол, грязно, шумно, тесно, пахнет нехорошо? Забудьте. Забудьте всё. По сравнению с этим местом Варенец — сияющий остров покоя и благонравия, приют любезности, мудрости и чистоты, оплот безопасности и человеколюбия. Ибо Фуньчо — улей, муравейник, змеиная яма и мышиное гнездо.

Тот, кто назвал город Благоухающим, сильно поскромничал. Тут не просто воняло. Вонь была самим воздухом — горячим, как в печи. Липким, спертым, густым, и ни малейшего дуновения ветерка, который мог бы освежить лицо или хоть на мгновение избавить от вездесущих запахов, названия которых я не знала, но которые от этого не становились менее тошнотворными.

Тут и там местные жарили тараканов, мух, змей, лягушек и прочую такую живность, посыпали чем-то тоже жареным и радостно предлагали всякому встречному-поперечному. Разноязычный народ пер по узким проходам в обе стороны, да еще тут умудрялись проезжать влекомые людьми повозки, на которых громоздились и как-то не падали груды тюков в два раза выше человеческого роста.

Едва я ступила на твердую землю, меня подхватило, понесло, и сопротивляться этому не было никакой возможности. Торжище начиналось прямо у пристани, а заканчивалось… где оно заканчивалось, мне неведомо. Должно быть, нигде. Меня несло и крутило узкими извилистыми переходами, не имеющими ни начала, ни конца — длиннющими улицами, состоявшими из одних только лавок, в которых торговали всем. Вот правда: всем. Тканями, шкурами, кожами, приблудами, пряностями, бусами, мешками, солью, одеждой, поясами, оружием, медом, едой — ну, или тем, что в местном понимании сходило за эти товары.

Что такое тишина, эти люди не знали. Орали, не умолкая, все: торговцы, покупатели, зеваки, прохожие. Не довольствуясь одним только криком, дополняли хор звоном бубенцов и колокольцев, дудежом в дудки, битьем в бубны и другими звуками. Очевидно, если где-то на мгновение случалась тишина или хотя бы ослабление всеобщего ора, люди сразу заболевали. Следовательно, стремились к тому, чтобы воздух был насыщен не только запахами, но и звуками. Только так им хорошо жилось. И верно. Кто станет жить там, где тихо и не воняет.

Тут бы мне сказать, что я затосковала о прозрачных озерах и белых березках родного края, но мечтать мне было особенно некогда. Меня тянули, толкали, пихали, швыряли, наступали мне на ноги, несколько раз пытались облапать и поминутно старались разлучить с сундуком.

Как удалось уберечь вещи, до сих пор изумляюсь. После того, как меня один раз едва не пришибли и десяток — чуть не ограбили, я, отчаявшись, сперла полудохлую клячу с ветхой повозкой и дала деру куда глаза глядят. Опомнилась лишь далеко за городом, средь зеленых полей, где попавшийся мне на глаза одинокий селянин после долгих переговоров наконец уразумел, чего я хочу, и указал путь на Чиньянь.

Полям, казалось, не будет конца и края, но ближе к вечеру мы с лошаденкой начали забирать вверх. Дорога поднималась полого и почти незаметно, но я чувствовала это по тому, как изменился воздух, а также по тому, что стало попрохладнее. Хижины и поля остались позади, сменившись каменистой возвышенностью — плоской и покрытой кустарником, сколь хватало глаз.

Ночь я провела, примостившись под одним таким кустиком, и почти не сомкнув глаз. Из припасов у меня оставалась пресная лепешка, купленная в городе, и немного воды.

Назавтра пустошь закончилась, а дорога запетляла по безлюдным холмам, после чего вывела в широкое поле. Далеко впереди передо мной вздымались пологие лесистые горы, а по ним змеилась белая стена, сложенная из больших гладких камней.

Солнце клонилось к закату, когда я, остановившись по нужде, заметила, что у меня появилась компания. Четверо всадников на коротконогих мохнатых лошадках догоняли меня, и что-то в их облике — может, луки за спинами, а может, кривые сабли — навело меня на мысль о недружелюбных намерениях.

Забравшись в повозку, я попыталась придать лошади ускорения, но упрямое животное никуда не спешило. Я оглянулась. Всадники тоже не особенно торопились, но лишь потому, что не хотели без нужды понукать лошадей. А зачем? Расстояние между нами неуклонно сокращалось, вокруг не было ни души. Куда я денусь.

Сердце у меня ушло в пятки, и я принялась нещадно хлестать коняшку, как ни было жаль бить бедное животное. Обиженно заржав, та наконец припустила рысью. Повозку затрясло на камнях, а с нею и мои внутренности.

До меня лишь чутка не долетело несколько стрел. Вряд ли они собирались попасть на самом деле — скорее так, припугнуть, и могу сказать, у них получилось. Я стегала и стегала лошадь, покуда не увидела, что она старается изо всех сил и больше мне из нее не выжать. Я начинала понимать, что, скорее всего, наши отчаянные усилия пропадут зря. Верховые догоняли и время от времени постреливали, будто потешаясь надо мной. Стрела свистела то прямо над головой, то мимо уха, одна пришпилила юбку к передку повозки. Оглядываясь, я уже могла разглядеть их одежду: разноцветные рубахи, расшитые жилетки на меху, широкие штаны и короткие сапоги из мягкой кожи. Их злорадные ухмылки не оставляли сомнений, что судьба моя предрешена: меня настигнут и… дальше думать я не хотела.

Мы въехали в редколесье и помчались по неровной дороге, изгибами забирающей вверх. Трясло еще сильнее. Я погоняла и погоняла лошадь, мчалась… куда? Cпрятаться было негде: низкорослые деревья росли редко, а за хилыми кустиками меня враз бы нашли.

Долго ли, коротко ли, я уперлась в стену. Высокая, выше человеческого роста раза в три, стена простиралась влево и вправо, сколь хватало глаз. Я ринулась слезть и чуть не пропахала носом землю, забыв про то, что юбку пригвоздило стрелой. С треском отодрав кусок и освободившись, я заколошматила в крепкие деревянные ворота под каменной башенкой.

— Эй! Есть кто-нибудь?

По ту сторону зашебуршали, завозились и притихли.

— Открывай! — верещала я, повернувшись спиной и дубася ногой в ворота. — Меня тут убьют щас!

— Вы дошли до края света, — сварливо прогнусавили с другой стороны. — Пожалуйста, возвращайтесь. Дальше живут драконы.