Морф

Анна Клименко, 2012

Что может объединить юную волшебницу, охотника и лекаря-клятвопреступника? Почему стало неспокойным кладбище города Талья, а милая старушка оказалась вестником беды? Почему некромантов много, а самых лучших зомби изготавливает только один из них? Ответы на вопросы, несомненно, существуют. Осталось лишь приподнять полог тайны и заглянуть… в прошлое, где промозглой ночью к человеку, сидящему у костра, подошел эльф…

Глава 2. Эльф, покинувший Лес

…Ритуал заключения военного союза позволяет выбрать из сотни охотников тех двоих, чьи души могут быть соединены. После этого прошедшие ритуал становятся друг для друга чем-то куда большим, нежели братья или друзья. Большим, гораздо большим, чем любовники: когда слиты воедино души, единение тел становится совершенно бессмысленным. Когда одному ничего не стоит оказаться в теле другого, когда тень и свет постоянно меняются местами — только и только тогда приходит осознание того, что союзник — это до конца жизни. Он никогда не бросит и не предаст, и ты никогда не будешь больше одинок.

Фиальван остался, даже когда тело его со всеми полагающимися почестями было предано огню, а пепел развеян среди величественных древ Великого леса. Он приходил прохладными ночами, когда его осиротевший союзник корчился на циновке от сжигающей изнутри боли, и от его света становилось чуть легче — но ненадолго. Поутру являлся глава Дома, задумчиво цокал языком, касался сухой мозолистой ладонью пылающего лба Хаэлли и раздраженно давал указания лекарю. И всем было понятно, почему Хаэлли не отправился вслед за Фиальваном сразу после его смерти: первые дни душа погибшего эльфа все еще была рядом с телом, и именно это позволило охотнику несколько дней кряду тащить волокуши. А теперь душа Фиальвана должна была отправиться под своды Крипты и, само собой, тащила за собой душу самого Хаэлли. Молодое тело охотника сопротивлялось, цепляясь за жизнь, но любому из Дома Охоты было ясно, что это ненадолго. Ничего не поделаешь, так всегда бывает, когда гибнет союзник.

Хаэлли и сам понимал, что медленно уходит прочь из мира, и что вовсе не полученные в бою раны тому виной — их исцелила Крипта, остались лишь едва заметные шрамы. Потрескавшимися губами он шептал главе Дома о том, что наверняка есть способ разорвать связь, чтобы отпустить Фиальвана. Тогда бы он, Хаэлли, поднялся и нашел морро, чего бы это ни стоило. Ведь иметь разгуливающего под боком морро — это куда хуже, чем нарушить традиции и дать покой только душе Фиальвана. Глава Дома возражал, напоминая о том, что теперь морро отправился к грязным авашири, и не представляет для эльфов никакой опасности, а тех тварей, что были рядом, Хаэлли убил. Ну и, кроме того, ритуала, разрывающего связь между союзниками, попросту не было описано ни в одной из сохранившихся книг. Следовательно — его не существовало.

Но несколько дней спустя, одним солнечным утром, Хаэлли внезапно сел на постели, медленно спустил босые ноги на пол и замер, глядя в окно и не вполне веря происшедшему. Ему стало легче, жар ушел, боли прекратились. Глава Дома попытался выяснить, в чем причина, но Хаэлли безразлично пожал плечами. Кому плохо от того, что еще один охотник вернулся в ряды великих воинов?

Позволит ли он жрецам обследовать себя? Нет, пожалуй, незачем. Что он собирается делать? Пока что выздоравливать, а потом, потом… Он будет продолжать исполнять свой священный долг, ради которого и был когда-то отдан Дому Охоты. О данной клятве Хаэлли пока предпочитал помалкивать.

Эльф никому не раскрыл истинной причины своего выздоровления. Фиальван остался с ним, теперь уже навсегда. Он поселился в самом светлом уголке памяти, где всегда цвел жасмин, а в зеркальной глади пруда отражались клены, покрытые молоденькими, клейкими еще листочками. Там, в воспоминаниях, не было места скорби, и каждое новое утро наступал исполненный торжества день, когда они заключили военный союз. Дух Фиальвана остался, предпочитая полную опасностей жизнь охотника покою Крипты.

***

Когда-то эльфы пришли в Великий лес. Никто не знал, откуда, об этом умалчивали древние книги, но, так или иначе, народ истинного света появился под этим высоким, хрустальным небосводом и обосновался там, где жить им было безопаснее всего. Первые сохранившиеся записи о походах эльфов на восток гласили о том, что среди уродливых и почти непригодных для жизни равнин воинам встречались странные, дикие существа, не владеющие членораздельной речью и одетые в звериные шкуры. Цвет кожи было невозможно разглядеть из-за покрывавшего ее толстого слоя грязи. Южнее воины света столкнулись с ордой зеленокожих, с которыми эльфы враждовали с часа сотворения всего сущего. На северо-востоке, среди горных цепей, обосновались карлики. Западнее Великого леса был только океан, безбрежный, непреодолимый.

Обследовав таким образом новый мир, эльфы успокоились и занялись дальнейшим обустройством собственного государства, изредка предпринимая попытки обжить и равнины, потеснив при этом нецивилизованных соседей. Позже появилась великая царица, телесное воплощение Праматери Миенель-Далли. Она учила свой народ милосердию и терпимости, потому что, по ее мнению, именно этого недоставало детям истинного света. Потом, по прошествии еще нескольких столетий после упокоения царицы, откуда ни возьмись, появилась Крипта, ослепительно белая и чистая. А Дом Охоты… Он, похоже, всегда был с эльфами, даже когда они странствовали по иным мирам. Знание, хранимое в крови, нашептывало о том, что на страже границ всегда стояли те, кого называли охотниками.

Дом обосновался в семи древних секвойях, которые переплелись меж собой под действием магии, а потом, под воздействием тех же чар, изменили свою форму настолько, что внутри стволов образовались спирально закрученные анфилады комнат, муравейники скромных келий и просторные залы, в которых не постеснялся бы жить и сам Владыка. Раз в десять лет врата Дома открывались для того, чтобы принять на обучение мальчиков, достигших восьмилетнего возраста. Еще пять десятилетий из них неспешно готовили охотников, закаляя тело и дух, обогащая мозг драгоценным знанием. Желающих учиться было мало: не много чести для эльфа в том, чтобы отказаться от собственного рода и стать бессловесной собственностью Дома Охоты. Владыка предусмотрительно издал закон, в соответствии с которым каждый из благородных и древних родов раз в столетие должен отдать здорового мальчика на обучение. Одним из этих несчастных, лишенных надежды на будущее (а заодно и на наследство) мальчиков оказался Хаэлли Эль’Альдан Иммиро Тан.

…Силы быстро возвращались. Движения вновь стали стремительными и одновременно плавными, руки не дрожали, а клинок послушно выписывал самые немыслимые петли и восьмерки. Изматывая себя многочасовыми тренировками, Хаэлли пытался убить сразу двух зайцев: во-первых, подготовиться к долгому преследованию морро и финальной схватке, а во-вторых — хотя бы на время изгнать чувство вины.

Он не мог себе простить, что позволил Фиальвану одному шагнуть в темноту, в заросли. На самом деле на месте Фиальвана должен был быть он, ведь сперва они именно так и порешили. Морро — слишком опасная тварь, и поэтому первым идет опытный Хаэлли, а более молодой Фиальван прикрывает спину. Потом Фиальван вдруг сказал:

— Нет, погоди. Если так будет продолжаться и дальше, я ничему не научусь. Позволь мне идти первым.

И Хаэлли позволил, согласившись с союзником, что, бредя по чужим следам мало чего постигнешь. Фиальван нырнул в темные заросли, а через мгновение попросту исчез, как будто его силой выдернули в другой план бытия. Хаэлли почувствовал его смерть, рванулся навстречу боли, слепяще-острой как удар честного эльфийского клинка… И увидел Фиальвана. Эльф распростерся лицом вниз, руки разбросаны крестом, у основания черепа — глубокий черный провал. А еще через мгновение на самого Хаэлли напало чудовище. Но не морро, нет. Кто-то из тех, что частенько крутится рядом, чувствуя могущество самой страшной твари этого мира.

Хаэлли скрипел зубами, а меч пел в его руке, предвкушая скорую битву. Он обязательно пройдет по следу морро, отыщет тех, кто сталкивался с опасной тварью, и тогда Фиальван будет отомщен. О том, что будет потом, Хаэлли старался не думать, но для себя уже решил, что не будет противиться тому покою, что сулила Крипта.

…На гладкий деревянный пол упала косая тень. Хаэлли сжался стальной пружиной, готовясь к атаке, но затем глубоко вдохнул-выдохнул. Какие враги могут быть в пределах Дома? Обернувшись, эльф увидел одного из юных послушников, имени которого даже не помнил. Внешность этого будущего охотника тоже была настолько эльфийской, что воспроизвести черты юноши по памяти казалось задачей почти непосильной.

— Ниллан Иммиро Тан, — послушник обратился к нему со всеми полагающимися формальностями, — я хочу кое-что тебе сообщить. Вернее, я не должен этого делать, но мне кажется, что так будет правильно.

Хаэлли осторожно опустил меч в ножны и, разминая натруженные ладони, направился к юноше, мучительно пытаясь припомнить его имя. Но вместо имени была пустота: он помнил лишь, что этот мальчик отличался примерным повиновением и услужливостью, а еще через несколько секунд Хаэлли вспомнил, что именно за это и недолюбливали послушника старшие. Когда сладкого слишком много, это тоже плохо.

— Что тебе? — мягко спросил он.

Юноша быстро огляделся и, убедившись, что они совершенно одни, быстро сказал:

— Мне, верно, не следует лезть не в свои дела, ниллан, но я уже решился. Вчера вечером я слышал, как приходил жрец и требовал, чтобы наш Глава выдал тебя Хранителям Крипты для выяснения некоторых обстоятельств твоего выздоровления.

Хаэлли замер. Вот оно, значит, как. Впрочем, неудивительно: он просто не должен был выжить после гибели Фиальвана. И Верховному жрецу стало интересно — а что это такого сделал простой охотник, что дух союзника перестал тянуть его прочь из этого мира?

— И что ответил Глава Дома? — почти беззвучно, одними губами прошептал он, глядя сквозь послушника.

Юноша опустил глаза.

— Он ответил, что пока не разобрался во всем сам. Но как только разберется, почтенные хранители могут тебя забирать.

— Ты сделал доброе дело, — Хаэлли стало стыдно оттого, что не помнит имени этого честного мальчика, — я благодарен тебе.

Послушник быстро кивнул и, механически вытирая вспотевшие ладони о подол светло-серой туники, широким шагом вышел прочь.

Хаэлли остался один, потом ему сделалось невыносимо душно в одном из самых величественных залов Дома, и он вышел на террасу, туда, где в лицо веяло прохладой и запахом хвои.

События начинали развиваться самым неблагоприятным образом: жрецы потребовали себе любопытный экземпляр эльфа, и это значило, что там Хаэлли разберут по косточкам, чтобы докопаться до истины. А Глава Дома, каким бы светлым и справедливым он не был, никогда не пойдет против воли Верховного, он отдаст одного из лучших и одаренных охотников и даже больше — сам будет живо интересоваться, как там дела. Из всего этого следовало, что морро так и останется непойманным, а Фиальван — не отомщенным. Глядя на эльфийский лес с высоты террасы, Хэлли задумчиво потирал подбородок. Покинуть самовольно Дом? Великая Далли, что за бред! Позволить жрецам изрезать себя на куски? Это, конечно, правильно — охотник обязан повиноваться воле главы Дома, но… Это же бред еще больший…

«А ты что об этом думаешь?» — мысленно спросил он у Фиальвана.

Союзник, само собой, молчал. Хаэлли не видел и не слышал его, но о том, что Фиальван с ним, просто знал по знакомому ощущению присутствия.

— Все, что мне нужно для славной охоты, я мог бы сделать и сам, — задумчиво пробормотал Хаэлли, — с другой стороны, я мог бы взять все это и в хранилище.

И он, не теряя более ни минуты, приступил к сборам, жалея лишь о том, что не осталось времени взглянуть на дом, где родился и провел первые годы жизни.

Хаэлли взял с собой книгу с образцами рун, оживить которые могла даже его слабая магия охотника. Он незаметно позаимствовал сумку с видящими, хотя его знаний и умений вполне хватало, чтобы этот незаменимый в охоте на морро прибор собрать самостоятельно. И, конечно же, он не забыл взять ритуальный меч — единственное в мире оружие, способное убить тварь извне. Последним аккордом сборов стали подделка приказа Главы Дома и визит в питомник грифонов, где Хаэлли позволили выбрать самое быстрое животное.

Но взмывая в безоблачное небо, охотник подумал, что — странно! — его не покидает ощущение чего-то неправильного, происходящего с ним. Никто не пытался его задержать. Ни единая душа не следила за эльфом, приговоренным к встрече с хранителями Крипты, как будто для самого Главы заключенный им же договор был новостью.

***

Оказавшись за пределами Великого леса, Хаэлли отпустил грифона. Благородный зверь бесполезен в лесной чаще, а привлекать к себе излишнее внимание людских магов, кружа в небе, Хаэлли было не с руки. К тому же, грифона нужно было кормить, а ел он непомерно много, как и всякая тварь, синтезированная при помощи чар. Похлопав грифона по белоснежной холке, эльф отдал ему приказ возвращаться.

Он долго стоял и смотрел на белую точку, удаляющуюся на запад, а потом двинулся на восток, прислушиваясь и принюхиваясь к новому лесу. Приходилось невольно мириться с тем, что видящие хранили безмолвие, а, следовательно, ему улыбалось долгое и неприятное путешествие по землям авашири.

Лес, в котором очутился эльф, так же мало походил на своего великого сородича, как отвратительная крыса на благородного скакуна. Деревья здесь были низкие, словно земля не давала им пить свой сок в достаточном количестве. Трава, несмотря на разгар весны, казалась вялой и бесцветной, повсюду торчали коряги и трухлявые пни, а вот животные на удивление были агрессивными и начинали неохотно пятиться лишь тогда, когда Хаэлли приказывал им повернуть.

Несколько раз, бесцельно бредя на восток, Хаэлли натыкался на жалкие, грязные селения, в которых муравьями сновали авашири. Эльф наблюдал за тем, как в лужах рядом со свиньями копошатся дети, как делят добычу мужчины, как низкорослые, неопрятные женщины ведут немудреное хозяйство. После созерцания чужой и чуждой жизни эльфу хотелось по меньшей мере искупаться; ему казалось, что грязь этого муравейника липнет к нему, а потому испытывал отвращение — и к хозяевам эльфийских когда-то земель, и к самому себе.

Однажды Хаэлли шел по краю болота, старательно обходя трясину. Он услышал, как кто-то, задыхаясь, зовет на помощь. Это было недалеко, эльф подобрался к источнику звука — в двух шагах от твердой земли тонул молодой авашири, совершенно по-дурацки молотя руками по ряске и расплескивая вокруг себя черную болотную жижу. Глядя на то, как медленно погибает человек, Хаэлли мысленно подивился тому, что вообще пошел на крики. В конце концов, ему не было совершенно никакого дела до этих ничтожных, грязных авашири. Он должен был искать морро, а не изучать повадки чужого народа. Хаэлли повернулся и пошел прочь от трясины, стараясь не обращать внимания на раздражающие вопли. Впрочем, они очень скоро смолкли, и эльф наконец смог сосредоточиться на собственном пути.

Еще несколько дней он успешно продвигался на восток. Чутье подсказывало Хаэлли, что его враг двинулся именно туда, вглубь испорченных авашири земель. Там ему была обильная пища, там ему никто не смог бы противостоять; и морро, само собой, должен был стремиться туда, где ему не будет угрожать никакая опасность. Туда, где скорее всего он сможет встретить и виновника своего появления в этом мире. Существовали, конечно, маги авашири, но Хаэлли был слишком низкого мнения об их способностях и умениях, чтобы воспринимать всерьез.

А потом он попал в ловушку.

Уже само по себе это было большой неприятностью, а уж учитывая то, сколько дней он шел, играючи обходя и медвежьи ямы, и капканы, вообще казалось шуткой темных сил Бездны. Но с фактами не поспоришь — и вот уже Хаэлли болтается высоко над землей, подвешенный в прочной сетке. Выхватить кинжал и вспороть плохие веревки было делом нескольких мгновений, Хаэлли, ухватившись за край сетки, повис на руках, собираясь мягко спрыгнуть на землю… Но тут появились авашири, все, как один, вооруженные.

Горстка варваров не напугает воспитанника Дома Охоты. Он мягко приземлился, выхватил меч, и одновременно воззвал к лесу, пусть не Великому, но все же.

«Ага», — удовлетворенно подумал Хаэлли, наблюдая за тем, как взвились к древесным кронам побеги плюща и сотнями змей попадали на головы врагов. Если приказать плющу опутать противника живой сетью, тот сделает это с превеликим удовольствием; половина атакующих сразу оказалась выведена из строя. А вот вторая половина храбро бросилась в бой, и тут уж меч Хаэлли торжествующе запел, купаясь в горячей крови авашири. Сам эльф не получил и царапины, а вот люди попятились, и в их взглядах бился, пульсировал ужас.

Хаэлли презрительно оглядел все это горе-воинство и медленно попятился, собираясь исчезнуть в зарослях так, как это умеют делать эльфы. Авашири провожали его ненавидящими взглядами, но снова атаковать не решались: уж больно велики оказались потери.

«То-то же», — эльф невольно улыбнулся, делая последний шаг к зеленой завесе.

И внезапно пошатнулся. Грудь пронзила острая боль, жаркой волной омыла сознание. Удивленно опустив глаза, Хаэлли увидел, что из-под правой ключицы торчит оперение стрелы. Само по себе это не казалось странным, ведь никто не запрещал авашири стрелять из лука, но… Стрела была определенно эльфийской.

***

…Матушка смотрит жалостливо. В ее огромных глазах цвета молодой листвы дрожат слезы. Тонкие пальцы, унизанные перстнями, тоже дрожат, и руки холодны как та мраморная скамья в саду.

— Скоро тебе предстоит оставить наш дом, сын мой, чтобы обрести дом новый. Молчи и не задавай лишних вопросов, я ничего не могу изменить. Такова воля Владыки.

Очень, просто невыносимо хочется взбежать по ступеням и обнять матушку за пояс, уткнувшись носом в подол жесткого парчового платья, но, подняв глаза, Хаэлли словно на незримую стену наталкивается на строгий взгляд отца. Нельзя. Он — потомок великого рода, и должен уметь держать себя в руках.

— Тебе уготована великая судьба, — медленно, с нажимом произносит отец, — ты станешь защитником своего народа от тварей извне. Ты должен гордиться.

Хаэлли с трудом выпрямляется, гордо вскидывает подбородок. Да, да, он должен, обязательно должен гордиться своим уже кем-то предрешенным будущим.

— Наш род продолжит твой младший брат, — поспешно добавляет мать, как будто извиняясь за что-то, — ты же посвятишь свою жизнь Дому Охоты.

Где-то он уже слышал о Доме. Даже видел однажды эльфа, воспитанника сего заведения: воин был невероятно ловок и силен, каждое его движение казалось отточенным и выверенным. Тогда вокруг шушукались, что, мол, охотник Дома.

«Значит, я тоже стану таким?»

Это было бы здорово. Все знакомые мальчишки будут завидовать, они и без того завидуют: никто так ловко не может метнуть нож, как Хаэлли. Радость пенится сотнями маленьких пузырьков, и Хаэлли ловит себя на том, что улыбается. Матушка, видя, что он доволен, тоже выдавливает вымученную улыбку. Странно, отчего она печальна, когда судьба ее старшего сына так хорошо устроилась? Неужели он упустил нечто важное, недосказанное в этом коротком официальном разговоре?

— Я буду вас навещать, — внезапно смутившись, бормочет Хаэлли.

— Нет, — в глазах отца появляется знакомый стальной блеск, — ты не сможешь нас навещать, Хаэлли Эль’Альдан Иммиро Тан. До конца своих дней ты будешь принадлежать Дому, и в этом твое предназначение.

— Матушка? — голос предательски дрожит, — как же так?

Она молча кивает. В глазах, волшебных, неповторимых, дрожат непролитые слезы. Наверное, она будет плакать, но не сейчас, не при отце — а потом, когда останется одна. Очень, нестерпимо хочется подбежать и, обняв ее за тонкую талию, уткнуться носом в парчовый подол. Но это — недопустимо для отпрыска древнего и могущественного рода. Поэтому Хаэлли, прикусив губу, кланяется отцу и, развернувшись на каблуках, уходит прочь.

***

Он вынырнул из синего, прохладного озера воспоминаний, но вместо воздуха в легких почувствовал магию — чужую, мерзкую, как будто в трахею забралась толстая змея и, засев там, продолжала раздуваться до немыслимых размеров.

— Вассветлость, остроухий оцнулся, — проскрипел кто-то над ухом, — погодите ессе, сейсяс я все выциссю. Все будет в полном порядке, и не сомневайтесь, вассветлость.

Он не мог дышать. Не мог пошевелиться. Не мог даже осмотреться, на глаза предусмотрительно наложили повязку. А чужая магия продолжала раздуваться в груди, заполняя собой все пространство под ребрами, расплющивая сердце, пронзая легкие ядовитыми шипами. Рассудок заметался беспомощно, ища выхода или хотя бы забвения. Совершенно не соображая, что делает, Хаэлли напрягся и… усилием воли вытолкнул змею вместе с дыханием. Рядом кто-то оглушительно взвизгнул.

— А! Охрово отродье! Нет-нет, не беспокойтесь, вассветлость, все будет хоросо. Мерзавец сопротивляется моей магии, но нисего, нисего-о-о…

— Подлатай его ровно настолько, чтобы мог ответить на все мои вопросы, — прозвучало с другой стороны, — мне плевать, сколько еще этот эльфик протянет.

— Хоросо, хоросо, вассветлость.

И вновь горло начало заполняться ощущением мерзкого, чуждого волшебства. Оно медленно поползло вниз, свернуло в трахею и продолжило путь к легким, не давая ни вдохнуть ни выдохнуть. Хаэлли сжался, стараясь вытолкнуть из себя волшбу авашири, но тут же получил такой удар в скулу, что на мгновение погрузился во тьму — все равно что нырнул в глубокий омут под мостом в отцовском саду. Выплыл наверх, к свету, и, напрочь позабыв о том, что охотник должен уметь переносить любую боль, завопил. Страшная змея раздулась, заполнив ядом легкие, превратив их в две полные углей жаровни. Хаэлли кричал, выворачивая запястья, пытаясь освободиться из страшных пут, ломая ногти, сдирая кожу, колотясь затылком о жесткий лежак. В какой-то миг ему показалось, что вот сейчас сердце не выдержит, он просто умрет, и все закончится, но ничего не происходило. Кошмарная тварь чужой магии по-прежнему была в нем, хозяйничала в его теле, заставляя извиваться и кричать самым постыдным образом.

— Ну вот, вассветлость. Вы довольны?

Боль медленно угасала, волнами прокатываясь по телу. Хватая ртом воздух, он с трудом разбирал, о чем говорят ненавистные авашири.

— Ты свое дело знаешь, лекарь.

Послышался сочный, тяжелый звон монет.

— Сколько он протянет?

— Не знаю тосно, вассветлость. Все зависит от того, насколько березно вы будете с ним обрассяться… Рана закрылась, а там кто знает…

— Все равно, ты славно потрудился. А теперь пшел вон, я хочу поговорить с этим остроухим по душам. Эй, бездельники, поднимите его.

Поверхность, к которой был привязан Хаэлли, наклонилась и, скрипя, приняла вертикальное положение. Повязку сдернули, эльф заморгал на багровый свет факелов, а как только глаза привыкли к темноте, разглядел и своего мучителя.

Им оказался типичный образчик авашири, грязный, с грубым, словно вытесанным из деревянного чурбака лицом и рыжими сальными волосами, Лес ведает сколько не знавшими мыла.

— Ну-с, мой остроухий друг, — авашири потер ладони друг о дружку. Пальцы у него оказались толстыми, короткими и волосатыми, и этого было с лихвой достаточно, чтобы вызвать отвращение, — должен сказать, ты меня расстроил. Просто невероятно расстроил, покрошив моих людей, а других задушив своими треклятыми эльфийскими заклинаниями. Поэтому я буду тебя пытать как для собственного удовольствия, так и для того, чтобы узнать, какого охра ты делаешь в моем лесу. Здесь, знаешь ли, и полукровку нечасто встретишь, не говоря уже о настоящем эльфе. Ты ведь настоящий, я не ошибся?.. Молчишь? Ну и ладно. Скоро запоешь как соловей. Ну, скотина, что уставился? Колдовать пробуешь? Не выйдет, здесь нет ничего, кроме камня.

Человек прошелся туда-сюда, поглядывая в сторону замершего Хаэлли, затем остановился и, обведя широким жестом подземелье, вкрадчиво сказал:

— А ты знаешь, сколько подобных тебе издохло под этими сводами? Думаю, догадываешься… Не страшно?

И тут Хаэлли понял одну странную, почти невероятную вещь: раньше он был слишком хорошего мнения об авашири. Даже когда считал их тупыми, грязными животными. Все оказалось намного хуже: они были не только примитивны, но еще и полностью отвернулись от света, не принимая его в своих грязных, похожих на выгребные ямы сердцах. Нет, разумеется, эльфы убивали, но делали это быстро и спокойно, не придавая убийству никакого значения, кроме того, что враг уничтожен. Но этот человек… это чудовище — великая Далли, он же искренне гордился тем, что по его приказу здесь были замучены десятки, если не сотни его же соплеменников. И те воспоминания, что отражались на недоразвитой физиономии авашири — это были воспоминания о том удовольствии, которое он получал, убивая не в бою, а вытягивая жизнь медленно, по капле.

«А как же морро?» — мелькнула короткая и слепящая, как вспышка молнии, мысль, — «получается, что я уже не смогу отомстить за Фиальвана?»

Выходило, что так. Но Хаэлли вдруг подумал, что его союзник не обидится. А потом они снова встретятся под сводами Крипты, и тогда настанет великий, вечный сон.

— Ты — грязь под моими ногами. Ты не стоишь даже моих мыслей, — прошептал Хаэлли на родном языке. А потом, собравшись с силами, повторил на языке авашири. Может быть, даже с ошибками — преподаватели Дома и сами не шибко хорошо знали этот язык — но человек его понял.

— Ты будешь визжать, умоляя о пощаде, — пообещал он, — то, что с тобой сделал мой лекарь, было только началом.

Хаэлли закрыл глаза и постарался думать о том, что его матушка по-прежнему прекрасна, отец — все так же строг, а Риальвэ, младшему брату, уже нашли подходящую невесту. Но у Хаэлли было слишком мало красивых воспоминаний, его слишком рано забрали в Дом Охоты, и потому эльф отчаянно цеплялся за любую мелочь, которая могла его отвлечь: за гладкие резные перила мостика в саду, за первую драку с соседскими мальчишками, из которой он вышел победителем, и даже за огромное алое яблоко, которое он находил на столике рядом с кроватью. Он знал, что сочный плод приносит и оставляет матушка, и вместе с красивым яблоком она оставляла своему сыну частичку бескрайней, как океан, любви.

Вся беда была в том, что авашири слишком рьяно приступил к выполнению своего последнего обещания, и через несколько дней Хаэлли уже знал, что скоро очнется под сводами Крипты. Ему стало тяжело дышать, как будто легкие уже не принимали отравленный воздух казематов, кровавый туман перед глазами почти не рассеивался. Хаэлли с отчаянием утопающего продолжал цепляться за воспоминания, и, пожалуй, единственное, что ему еще хотелось — так это в последний раз увидеть дом, в котором появился на свет.

***

— Нашел, чем удивить, — сказал однажды кто-то рядом, — или думаешь, я мяса не видел?

— Это эльф! — возмутился знакомый голос, — эльф, понимаешь? В моих землях!

— В любом случае, это подыхающий эльф. Вот я и говорю, мой любезный Ариас, меня этим не удивишь.

Оказывается, так звали палача, и Хаэлли вяло удивился тому, что такому ничтожеству при рождении было дано благозвучное в общем-то имя.

— Я думал…

— Вот это, пожалуй, отменная новость. Ты думал, Ариас?

— Я думал, что узнаю, что он здесь делал. Из его груди выдернули эльфийскую стрелу, мой дражайший Лерий, а это уже кое-что да значит.

— Действительно, — задумчиво сказал незнакомец, — насколько мне известно, наши остроухие соседи подобными вещами не слишком-то увлекаются. Ну и что, много узнал?

— Увы.

— А глаза зачем ему завязал?

— Не нравится мне, как он на меня смотрит, — Ариас забормотал торопливо, смущенно, — у него такие глазищи злые, что мне так и кажется — волшбу творит, зараза… А сколько он моих парней уложил! Это ж просто жуть. Если бы не эта стрела, то так и ушел бы, сволочь остроухая.

— А магов-дознавателей не пробовал позвать? — быстро спросил Лерий, — ах да, забыл, они же золота много берут за услуги, а ты, мой любезный, человек весьма и весьма экономный. Ну, как бы там ни было, сейчас у тебя на руках подыхающий эльф. Через день-другой будет просто дохлый.

— Что есть, — злобно огрызнулся авашири, — у меня и в мыслях не было, что они… такие.

— Какие приспособления из своего замечательного арсенала ты еще на нем не испробовал?

Воцарилось долгое молчание, Ариас не ответил.

— А знаешь что, — вдруг предложил Лерий, — продай мне его.

— На охра он тебе?

И тут авашири сказал такое, что Хаэлли дернулся и всем сердцем возжелал умереть. Прямо сейчас и ни секундой позже.

— Я слышал, что эльфийские мужчины в постели еще лучше наших девок.

В подземелье повисла тишина, щекочущая нервы и пропитанная недоверием. Наконец Ариас откашлялся.

— Я, конечно, многое о тебе слышал, любезный Лерий, но что-то не припомню, чтобы ты на мальчиков поглядывал.

— Всегда что-нибудь случается в первый раз, — притворно вздохнул авашири, — я его подлатаю, а потом еще и тебя в гости позову. Ну что, по рукам?

— Триста, — внезапно охрипнув, брякнул Ариас.

— У тебя нет совести, мой любезный. Продавать падаль за такие деньги? Я даже не уверен, найдется ли лекарь, способный поднять его на ноги.

— А тебе на ноги ставить и не надо, любезный мой, если ты действительно собираешься использовать остроухого так, как говоришь.

— И то правда, — внезапно согласился Лерий, — но все-таки двести золотых, Ариас, не больше.

Мысли Хаэлли текли медленно и плавно как равнинная река. Торг закончился, продавец и покупатель сошлись на двухстах пятидесяти монетах. Хаэлли перешел в собственность авашири по имени Лерий. Что дальше? Вернее, куда еще ниже? Его купили как подстилку для развлечений. И Хаэлли остро жалел о том, что не умер раньше. О том, что милостивая Миенель-Далли, похоже, повернулась к нему своим незрячим ликом.

…А потом его, не снимая повязки с глаз, вынесли на свежий воздух, уложили осторожно на упругое ложе и куда-то повезли. Хаэлли почувствовал, что медленно начинает плыть, уходя все дальше и дальше во мрак, и ему очень хотелось верить, что это конец всему.

***

Увы.

Похоже, ему снова не дали воссоединиться с духами предков.

Поднять веки оказалось невыносимо тяжело, как будто на каждом повисло по пригоршне сырой глины. Вокруг плавали клочья розоватого тумана, боль привычно обнимала истерзанное тело, дергая в раздавленных пальцах и перебитых руках. Но вместе с этим дышалось легко: вокруг было много свежего воздуха, а еще — горьковатый аромат духов. Хаэлли открыл глаза и уставился на женщину авашири, склонившуюся к нему. Она была немолода, но все еще довольно красива даже по эльфийским меркам, ее огненно-рыжие волосы мелкими колечками обрамляли лишенное загара лицо и рассыпались по пышному белому воротнику под горло. В ушах сверкали изумруды. А за ее спиной маячил высокий черноволосый мужчина с лицом грубым и решительным. Он молчал и глядел прямо в глаза Хаэлли, как будто хотел в них что-то прочесть.

— Милорд, мое сердце обливается кровью, когда я смотрю на весь этот кошмар, — мягко произнесла женщина, — в конце концов, это просто отвратительно! И после этого мы еще жалуемся, что жители Великого леса принимают нас за скотину.

— Вы сможете что-нибудь сделать?

Хаэлли сжался. Голос принадлежал человеку, купившему его. Но, к собственному удивлению, Хаэлли не чувствовал к нему того острого отвращения, которое должен был. Авашири и авашири, не более. Железная воля в темных глазах, в каждом движении. Он привык, чтобы ему подчинялись. А те, кто смел воспротивиться, долго не жили.

— Милорд, я постараюсь. Но, право же, не могу ничего обещать. Одни источники утверждают, что эльфы довольно живучи, другие — наоборот, что они как хрупкая ваза. Разбив единожды, уже не склеишь.

— Я склонен согласиться с первыми, — Лерий недобро усмехнулся, — если этот остроухий молодчик до сих пор жив, значит, будет жить и дальше.

— Где вы его подобрали, барон?

— Ах, милая моя, разве это так важно?

Она пожала плечами.

— Я вижу, что его изувечили намеренно, ваша светлость. И, если бы не наше давнее знакомство, непременно донесла бы…

— Но, душа моя, вы же этого не сделаете? — голос Лерия ласкал как самый дорогой бархат, — окажите мне маленькую услугу, моя милая, и я в долгу не останусь…

Он наклонился и что-то быстро прошептал на ухо рыжеволосой женщине, отчего на ее бледных щеках проклюнулся нежный румянец.

— Я всегда подозревала, что вы большой выдумщик, ваша светлость.

— Какой есть, моя дорогая, бриллиант моего сердца.

— У вас слишком много подобных бриллиантов, — заметила женщина, — но все же я сделаю то, о чем вы просите.

— Ну а я в долгу не останусь, — пообещал мужчина, — оставляю вас, дорогая, наедине с этим несчастным.

…И он вышел, тихо притворив за собой дверь. А Хаэлли, с ужасом глядя на эту человеческую женщину, понял, что она — маг, и что сейчас, скорее всего, повторится то, что с ним уже делал другой маг. Змея, распухающая в груди. Наверное, ужас перед неотвратимым отразился на его лице, потому что магичка озадаченно уставилась на него.

— О. Вы боитесь меня, мой хороший? Право же, не стоит. Я не знаю, кто с вами проделал весь этот кошмар, не знаю, за что, но поверьте — я приложу все силы, чтобы исправить содеянное.

Она улыбнулась и опустила руку ему на грудь. Хаэлли захотелось превратиться в дым и тонкой струйкой просочиться в окно. Прикосновение было нежным, но от этого становилось только хуже, и внезапно эльф понял, что больше этого не вынесет. Все. Хватит.

— Н-не надо, — прохрипел он, — не надо. По… звольте… мне уйти.

— Почему вы так говорите, мой хороший? Я пообещала его светлости, что постараюсь вас вылечить.

— Я не хочу…

— Но, позвольте, я обещала, — женщина мягко улыбнулась, — а я всегда выполняю то, что пообещала. Иногда даже в ущерб собственным интересам. Давайте договоримся. Я вас вылечу — ну или хотя бы попытаюсь — а уж потом вы делайте то, что считаете нужным.

Хаэлли скрипнул зубами. И, едва не заорав от страшной, дергающей боли в искалеченных конечностях, оторвал руку от кровати и положил распухшие, посиневшие пальцы на тонкое запястье.

— Вы… вы знаете, для чего меня хотите лечить?

Она нахмурилась.

— Если вы, мой хороший, будете так себя вести, я попрошу, чтобы вас связали. Не добавляйте мне работы.

— Нет! — он почти выкрикнул, — вы знаете?!! Он… сказал вам?

Магичка задумчиво покачала головой.

— Я понятия не имею, что вы там себе возомнили, но мне его светлость сказал, что хочет заключить с вами сделку.

— Оставьте меня, — Хаэлли уронил руку на простыню, — Миенель-Далли, я просто хочу сдохнуть. Как можно… скорее.

— Ну что за глупости, мой хороший, — с раздражающим спокойствием урезонила его женщина, — лучше мы поступим вот как: вы поспите, а я пока сделаю то, что нужно. Договорились?

Ее рука по-прежнему лежала у него на груди. От кончиков пальцев по коже растекалось приятное тепло. Хаэлли ждал змею.

— По-моему, эльфы слишком для нас замысловатые, — пробормотала женщина, — немудрено, что они считают нас варварами…

Внезапно эльф почувствовал, как глаза начали слипаться. Но это было не беспамятство, а всего лишь крепкий сон.

Когда он проснулся, рыжеволосая авашири все так же сидела над ним, но выглядела удручающе: под глазами залегли глубокие тени, губы сделались серыми, дыхание со свистом вырывалось изо рта. Еще через мгновение Хаэлли понял, что у него больше ничего не болит. Совсем ничего. Его опутала слабость, он едва мог шевельнуться. Медленно поднял руку к глазам и не узнал собственных пальцев, за последние дни он успел привыкнуть к багровым подушкам, вросшим в непомерно распухшую ладонь. Эльф перевел взгляд на женщину — она тихо плакала, глотая слезы, потом порывисто наклонилась и поцеловала его в лоб.

— Как же ты прекрасен!

— Зачем, зачем вы это сделали? Ради чего? — прошептал он в ее мягкие, как пух, волосы, — что меня теперь ждет?

После того, что магичка сделала с ним, в ее теле осталось слишком мало жизни. И теперь она могла умереть, отдавая свою энергию совершенно незнакомому эльфу — и не потому, что «пообещала его светлости». В жизни этой женщины всегда было чересчур много чужих страданий, которые она, не колеблясь, взваливала на свои узкие плечи. Эльфы так не поступали. Никогда. И всегда были одиноки, купаясь, как звезды, в собственном свете.

Хаэлли подумал о том, что окончательно перестал понимать людей. А спустя несколько минут в комнату ворвался «его светлость», обнял за талию женщину, помогая ей подняться, и повел прочь, даже не взглянув на исцеленную собственность.

— Я хочу вина, — пробормотала магичка словно в полусне, — много вина, Лерий. И поесть. Пожалуй, я останусь у тебя на ночь, мне нужно, чтобы рядом кто-то был… после того, что я увидела. За что это с ним сделали, за что?

***

То были самые странные дни в жизни Хаэлли. Его никто не трогал. С ним не разговаривали. Он мог беспрепятственно бродить по территории замка, который, как выяснилось, был возведен на остатках эльфийской цитадели, когда-то разрушенной авашири. Наверное, он мог бы даже взять и уйти, но почему-то не делал этого. Несколько раз Хаэлли издалека видел Лерия, который всегда был в компании то торговцев, то, если судить по одежде, таких же нобелей, как и он сам.

Эльф смотрел и слушал. Над людскими землями плыло лето, знойное, душное, словно явившееся из далеких пустынь. Сюда не доносились запахи родного леса, и от этого было тяжело, как будто от сердца отрезали кусок и выбросили прочь. Порой Хаэлли ловил взгляды горничной, беспокойные и любопытные одновременно, и от этих странных взглядов ему тоже становилось не по себе. Эльфы были ему понятны, авашири — нет. Он оказался в центре пустоты, все равно что слепой среди глухих.

Хаэлли частенько задавался одним и тем же вопросом: почему он до сих пор не ушел из этого замка. И раз за разом он не мог дать самому себе хоть сколь-нибудь вразумительный ответ: странное и недоброе предчувствие заставляло ждать. А между тем его кормили, поили и одевали, пока что ничего не требуя взамен, и это было мучительно для эльфа, который привык думать об авашири не иначе как о грязи под ногами.

Но когда, наконец, «его светлость» соизволил пригласить своего пленника на светскую беседу, Хаэлли внутренне сжался. Он попросту не знал, как себя вести дальше.

Лерий сидел за роскошным письменным столом и перебирал бумаги. Убранство кабинета оказалось под стать столу, хотя, на взгляд Хаэлли, это показное богатство было столь же тяжеловесным, как и поступь его светлости. Эльф задержался на пороге, дожидаясь, пока хозяин соизволит его заметить, а затем, когда Лерий оторвался от бумаг и коротко кивнул в знак приветствия, неслышно прошел внутрь и остановился посреди комнаты.

— Я вижу, ты поправился, — быстро сказал авашири, — посему буду краток. Я спас твою жизнь, остроухий, и по вашим обычаям могу владеть и распоряжаться тобой как рабом. Молчи, я прекрасно понимаю, что ты скорее удавишься, и будешь абсолютно прав. Тем не менее, у меня есть к тебе предложение. Уж не знаю, за каким охром тебя занесло в Веранту, но мне на это плевать. Раз ты здесь, значит, тебе это было очень нужно, и, подозреваю, ты не прочь здесь задержаться. Мне, в свою очередь, нужен умелый и молчаливый человек для некоторых… гм… услуг. Я закажу тебе фальшивые документы, ты будешь совершенно открыто жить здесь, в Шварцштейне и делать то, ради чего сюда явился. В обмен на это ты будешь время от времени выполнять мои поручения. Обдумай как следует, прежде чем ответить.

Хаэлли качнул головой.

— Здесь нечего думать, авашири. У нас не может быть ничего общего. Если хочешь, то можешь меня убить, я не дорожу своей жизнью так, как вы.

Лерий приподнял широкие, черные как смоль, брови.

— А почему? Почему ты не хочешь заключить взаимовыгодную, на мой взгляд, сделку?

— Я уже сказал, — Хаэлли снизошел до короткого, учтивого поклона.

— Любопытно, м-да.

Человек положил на стол большие, сильные руки, и уставился на Хаэлли так, словно видел впервые.

— Что же ты тогда будешь делать, а? Кстати, как тебя зовут? Ариасу ты не изволил представиться.

— Я выполню то, зачем пришел в эти земли, а потом вернусь… — и Хаэлли запнулся.

Стрела. Эльфийская стрела, угодившая ему в легкое. Кто-то ведь пустил ее, кто-то из своих?!!

Лерий усмехнулся, затем неторопливо поднял руки, сложил ладони домиком.

— Куда же ты вернешься, мой прекрасный эльф? Если то, что о тебе сказал мой приятель Ариас, правда, то тебе возвращаться некуда. Те, кто хотел твоей смерти, пока что не преуспели, и, как мне кажется, им это известно. Нетрудно нанять мага, который скажет — мол, жив еще тот эльф. И как ты теперь намерен поступить?

Чтобы выиграть время, Хаэлли принялся разглядывать лепнину на потолке, такую же роскошную и бесвкусную, как и все в этом кабинете. Вот она, истинная суть людей: больше позолоты, и плевать, как все это выглядит в итоге.

— Молчишь, — тихо сказал его светлость, — почему ты не хочешь поработать на меня? Что тебе мешает? Хваленое эльфийское чувство превосходства?

— Вы… другие, — нерешительно пробормотал эльф.

— Другие? И чем же это мы другие? Те, кто пустили тебе в грудь стрелу из кустов, чем они лучше нас?

— Они не упивались моей болью так, как это делал ваш приятель, — не выдержал Хаэлли, — они хотели просто убить меня, быстро и без особых мучений. Народ света никогда не будет заниматься тем, чем занимаетесь вы…

— И поэтому мы все — не более чем дерьмо у вас под ногами? — вкрадчиво уточнил Лерий, — что ж, я понял. Гордый эльф скорей издохнет, чем будет служить человеку. Так?

Хаэлли молча кивнул.

Лерий откинулся на спинку стула, поглаживая холеную, клинышком, бородку.

— Тогда отправляйся на все четыре стороны, гордый эльф, — вдруг сказал он, — я не буду более тебя задерживать.

— Что? — Хаэлли не поверил собственным ушам.

— Ты достаточно хорошо знаешь людей, — насмешливо продолжил Лерий, — Ариас преподнес тебе интересный во всех отношениях урок. Что ж, так тому и быть. Только было бы неплохо, если бы ты временами вспоминал ту женщину, которая тебя вылечила. Тебе не кажется, что она была немного другой?

Хаэлли замер, а дурное предчувствие уже разливалось в душе бушующим морем. Она была немного другой. Была…

— Что с ней?

Кажется, Лерий ждал именно этого вопроса. Он улыбнулся своей кривоватой, недоброй улыбкой.

— Она умерла той же ночью, эльф. Она потратила слишком много сил, вытаскивая тебя с того света.

— Я ее не просил, — огрызнулся Хаэлли, сам не понимая, отчего так разозлился.

— Конечно, не просил. Не нужно себя винить и считать обязанным, эльф. Только вот я знал ее много лет, эту женщину, и поверь — она бы сделала то же самое, найдя тебя на дороге, валяющимся в грязи. Ты ведь эльф. Неужели ты этого не понял и не почувствовал?

— Зачем ты мне все это говоришь? — слова упорно застревали где-то в горле, — зачем?!!

— Люди бывают разные, — ухмыльнулся Лерий, — и некоторые из них могут быть куда лучше вас, эльфов. Я просто хочу, чтобы ты знал это. Все, иди.

Эльф повернулся. Миенель-Далли! Так, значит, та магичка умерла из-за него. А какой-то эльф пустил ему в грудь стрелу, промахнувшись лишь немного. Она умерла из-за того, что отдала все силы на исцеление совершенно незнакомого… и даже не человека, эльфа. И кто-то подло, предательски хотел его убить.

— Я остаюсь, — медленно сказал он, оборачиваясь к Лерию, — я оплачу свой долг. Но мне бы хотелось получить назад свои вещи… Те, что остались у Ариаса.

— Это просто, — человек умиротворенно положил подбородок на сцепленные пальцы рук, — я скажу тебе, где то место. Ты сам пойдешь и возьмешь все, что тебе принадлежит.