Метро 2033. Хозяин Яузы

Анна Калинкина, 2014

«Метро 2033» Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают «Вселенную Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности Земли, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду! Много страшного и непонятного окружает выжившего в Москве 2033 года. Скалится из непроглядного мрака туннелей метрополитена. Поджидает среди скрытых в джунглях нового мира руин. Но среди сотен леденящих кровь баек, которые так любят рассказывать у вечерних костров, есть одна. Особенная. Про жуткого монстра, который обитает в водах Яузы. Говорят, что когда он проголодается, то выбирает себе жертву и посылает ей зов, неслышный более никому. И с тех пор несчастный обречен. И не найти ему отныне покоя, пока не найдет он дороги к холодным, мутным водам реки…

Глава 3

Электрозаводская

— Тут Малыш видит, что обступили его эти твари со всех сторон. Крикнул нам: «Прощайте, мужики!», да и кинул себе под ноги бутылку с горючей смесью. Шарахнуло так, что мама не горюй. Вот что называется — красиво уйти! Половина гадов вокруг него лежать осталась, некоторые стали расползаться, самые шустрые кинулись бежать. А Жженый будто в ступор впал — никак винторез поднять не может, руки трясутся. Я ему кричу: «Стреляй, Глеб Егорыч! Уйдут ведь!» Он выстрелил раз, другой, даже завалил парочку, но остальные все равно ушли. В Сокольники рванули — у них там, видно, в парке гнездо. Ну, теперь, наверное, надолго запомнят, как к нам соваться. Я сам пятерых подранил, не меньше, мамой клянусь — умирать уползли, — взахлеб рассказывал парень в рваной тельняшке и спортивных штанах, размахивая руками.

— Теперь это красных головная боль, — усмехнулся пожилой мужик, поворошив дрова в костре. Над огнем висел котелок с водой, и всем желающим наливали жиденький чай. Обитатели Электрозаводской отдыхали после трудового дня, вспоминая дела недавних дней.

Федор хмыкнул. Здешние сталкеры, видно, тоже любят приукрасить — вон как парень заливает. Он, как всегда, старался даже из пустой болтовни извлечь для себя побольше полезной информации. И уже понял, что станция Электрозаводская находится не так далеко от станций Красной линии, где теперь обитают коммунисты. Ну, и что это дает? Да ничего пока. Теоретически по поверхности можно добраться, например, прямиком по улице Гастелло к метро Сокольники. Кажется, там и находился комбинат с ласковым названием «Настюша», продукция которого очень выручала коммунистов, пока запасы не иссякли окончательно. Да только дураков нет почти на верную гибель идти.

Говорят, несколько лет назад находились такие отчаянные — то ли жизнь на родной станции не устраивала, то ли еще что — срывались, кто в одиночку, кто по двое, по трое. Ведь если на машине, так вообще быстро можно доехать. И даже, говорят, про одного кто-то слышал — добрался он вроде до Сокольников. А потом следы его затерялись. В то время как раз по всему метро войны шли — может, голову сложил, а может, у красных в Берилаге сгинул. Да и Сокольники-то так еще по привычке многие называют, а красные, говорят, давно переименовали их в Сталинскую.

Где-то еще дальше в тех краях находится загадочный Черкизон — закопавшийся под землю многоярусный рынок, о котором ходят жуткие слухи: там процветает торговля людьми и жестокие забавы — гладиаторские бои.

— Дядя Саша, а говорят, ты недавно прядильщицу встретил? Какая она? — спросил паренек с жадным любо-пытством.

— Чего только люди не болтают, — с досадой сказал пожилой. — Не поминай лучше к ночи.

— Да неужто такие страшные они? — не отставал парень.

— Это ты у Петьки спроси — страшные или нет.

— Это у того, который пропал больше года назад? Так у него не спросишь уже.

— То-то и оно, что пропал. Говорили — к ним как раз и подался. Видел я их — но все больше тех, что постарше. Они грузные, неповоротливые, в тряпье какое-то замотаны и вроде вреда людям не делают, особенно если группой идти — стоят просто и смотрят. А все равно жуть от них какая-то идет и несет от них противным чем-то, вроде тухлятины. Так-то с ними справиться можно, но если их много, а человек один, тогда они его одолеть могут.

— И что?

— К себе в подвалы утаскивают. Говорят, съедают потом. Но не сразу — им ведь детей от кого-то нужно заводить. Вот какое-то время держат его для приплода, а потом съедают. И если мальчик у которой-нибудь из них родится, тоже съедают. А девочек растят. Пока молодые-то, говорят, они даже на людей похожи, еще и покрасивее девушек наших, потому как вроде на воле растут и не подземным воздухом дышат. Да только потом быстро в уродов превращаются, а многие вообще умирают рано. Радиация, куда деваться. Они молодняк свой обычно прячут где-то, с собой берут только одну или двух девушек, быстроногих самых — для приманки. Обычно к лету ближе, когда тепло уже, на охоту выходят. Зимой чаще в логове своем сидят, запасами питаются, редко нос высовывают. Может, друг дружку там едят, кто знает? А сейчас как раз самый промысел у них. Зимой-то не разберешь, где молодая, где старая — все одинаково закутаны. Вот Петька увидел девчонку симпатичную и повелся. Вернулся, рассказал, что встретил красавицу наверху. Отправился на поверхность снова — говорит, поймаю ее, сюда приведу, будет у меня жить. А вышло так, что его самого поймали. Ушел, да и пропал с концами. А на следующее лето отправился друг его Сашка на разведку — поискать решил логово ихнее. Вернулся — лица на нем нет, а в руках сверток. Развернули — младенец, мальчик. Кое-кто уверял, что лицом вылитый Петька. Сашка с тех пор почти не говорил. Однажды только по пьяни пробормотал что-то про подвал, усыпанный костями.

— А младенец что?

— Младенец долго не прожил, хоть и пытались выходить его. Да и то сказать — даже если б выжил, все равно народ косился бы на него, не знал бы, чего ждать от этого отродья. Если уж его мамаша, похоже, человеческим мясом не брезговала.

— А разговаривать-то они умеют?

— Вроде нет. Так, звуки какие-то издают бессвязные, лопочут чего-то или скулят. Человеческую речь забыли уже.

— А почему название такое странное?

— Потому что обитают где-то в подвалах фабрики бывшей шерстопрядильной. А откуда они там взялись, не знает никто. Ну и движения какие-то странные они делают руками. Не знаю я. Если вдруг увидишь, сам поймешь.

— А в метро они не пытались приходить?

— Сами не пытались — не любят они туннели. Не знаю, правда или нет, но говорили, что был случай — притащили сталкеры сверху одну молоденькую. Она ранена была — оттого только и удалось сладить с ней. Мужик, что ее приволок, упросил запереть ее в каморке, сам возился с ней, кормил, лечил. Она даже вроде привязалась к нему, но тосковала — видно было. Народ, правда, не одобрял, косился. Потом стало видно — вроде ребеночка она ждет. Ну, тот решил, что ей уж не деться никуда, выпустил из клетки — тут-то она и сбежала. А умные люди ему сказали — радуйся, что она перед этим голову тебе не открутила. Они хоть с виду хрупкие, но такая сила у них иной раз появляется, если в угол загнать. Так отчаянно отбиваются, что и несколько здоровенных мужиков сладить с ними не могут. Не хотят под запором жить, да и все тут. Видно, наверху им больше нравится, хоть и живут нелегко, и умирают рано. Правда, есть тут, говорят, один чудак — кучу патронов обещал тому, кто ему прядильщицу живой приведет. Да дураков-то нету.

— А на Семеновской у одного начальника стряпуха говорит плохо.

— Ну и что?

— Да нет, ничего, к слову пришлось. Ты рассказал про этих, верхних, мне и вспомнилось. И ведь он ее со стороны откуда-то привел пару лет назад, не местная она. А готовит вкусно — пальчики оближешь и по хозяйству управляется ловко. Только одна эта странность у нее и есть — лопочет бессвязное что-то. Но она убегать не пытается, наоборот — в рот ему смотрит, каждое слово на лету ловит.

— Вот то-то и оно — говорят, если приручить прядильщицу, то лучше служанки и не найти. Только это трудно очень, они свободу любят обычно больше, чем мужиков. Нужно, чтоб она сама с человеком остаться захотела — это уж или слово надо знать какое-то тайное, или уж не знаю что. Да, может, та стряпуха вовсе и не из них, может, просто с рождения косноязычная.

— Да врешь ты все, нет никаких прядильщиц, — буркнул кто-то. — Выродки иногда попадаются наверху, это верно. А про прядильщиц ты сам придумал. Начстанции говорит — брехня это все.

— А ты его больше слушай! Это он для того так говорит, чтоб наверх ходить не боялись. Потому и запретил про все это на станции болтать. А герму-то заварить не зря велел. Ты думаешь, почему ворота закрыли намертво и выход сделали в туннеле? На самом деле все знают, только молчат. Спроси вон сталкеров бывалых. И младенец-то откуда взялся тогда?

— Мало ли откуда? Те же выродки и подбросили.

— Да какая разница, как их называть — выродки, прядильщицы, да хоть шпалоукладчицы. Главное — наверх лучше лишний раз без причины не соваться, потому что чертовщина там творится, особенно в полнолуние, это все знают. В Яузе под мостом недавно вообще русалку видели.

— Никакая это не русалка была. Это все известный трепач Сафроненко наболтал. Я-то знаю, как было дело. Он проходил мимо реки и увидел утопленницу в воде. Волосы у ней были светлые, длинные, совсем как живая была, видно, недавно утонула. А тут ее течением колыхнуло, пошевелилось тело — так Сафроненко, говорят, так бежал, что мимо входа в вентшахту пролетел впопыхах и промчался без остановок аж до самой Семеновской. С тех пор он всем про русалок и рассказывает.

— А откуда ж там утопленница взялась?

— Да кто ж его знает? Кто-то из выродков, наверное. А может, издалека приплыла — выше по реке, говорят, до сих пор психи живут.

— Какие психи?

— А там больница была до Катастрофы. И вроде до сих пор они там остались, даже радиация их не берет. Наоборот — они отлично к ней приспособились.

— А может, она из «матросов» была? Ну тех, которые в «Матросской тишине» живут?

— В тюрьме, что ли? Ну ты скажешь. Матросы — они здоровые, вдвое выше обычных людей. А головы у них, наоборот, маленькие — в темноте кажется, что они и вовсе безголовые. Таких ни с кем не перепутаешь. Скорее, уж и правда из выродков. Хотя Сафроненко сказал — красавица. Еще и разглядеть успел. Выродки-то все чахлые, страшные, в язвах и болячках.

— Выродки и воды вроде боятся.

— Может, от несчастной любви девка утопилась? — фыркнул кто-то.

— Не-ет, не в этом дело, — раздался уверенный мужской голос из темноты. — Тело-то, говоришь, под мостом было?

— Ну да, — неохотно подтвердил рассказчик.

— А мост совсем недалеко отсюда. Тем более если выглядела как живая — не могла она издалека приплыть. Ее б тогда обглодали по дороге. Сдается мне, что девчонка либо наша, либо с Семеновской была. Психи и выродки тут ни при чем, скорее всего. Если точно знать, когда дело было, можно выяснить — не пропал ли кто отсюда в ту пору. Любят у нас все в тайне от людей держать — вот в чем беда.

— А почему думаешь, что из метро была девчонка? Тут мало у кого волосы длинные, девки все больше стриженые, чтоб вшей не плодить. И по-твоему, она из метро вот так, без химзы и противогаза, на поверхность сунулась? Искупаться решила? И впрямь, водичка в Яузе что надо — грязная, радиоактивная, небось вся таблица Менделеева растворена. Чего б не окунуться по хорошей погоде?

— Ты можешь, конечно, меня не слушать, — произнес тот же тягучий голос. — Но если однажды ты увидишь там, под мостом, в мутной водице, тело своего друга — вспомни мои слова.

— Да о чем ты толкуешь, не пойму я? — тревожно спросил мужик.

— Вот то-то и оно, что не поймешь. Может, оно и к лучшему. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Нет уж, ты расскажи, коли начал. Сказал «А», говори и «Б».

— Что я тебе скажу, если ты мне уже сейчас не веришь? Решишь — мол, бредни, байки. Я тебе одно скажу — от реки лучше держаться подальше. Да что толку предупреждать — это все равно не поможет.

— А за Семеновской живут? — спросил Федор у мужика, показавшегося ему наиболее рассудительным. Тот покачал головой.

— Кто ж его знает? Про Партизанскую говорили люди, что пустует она. Туннели к ней завалены, но вроде как-то пробрался сталкер один через завалы. И нашел там одни скелеты. Говорит, там герму, видно, заклинило, и люди даже наверх выбраться не смогли, так и сидели взаперти, пока все не умерли. А еще, говорит, стоит там поезд на путях с картинами внутри — и они как новые, словно только вчера повесили. А смотреть-то на них и некому, вот так-то! Измайловская станция на поверхности была, там и жить-то было нельзя, а рядом Измайловский парк — теперь это джунгли непролазные. Ну, а что на Первомайской творится, вообще никто толком не знает. Кто говорит — пустая она. А одно время ходили слухи, что есть там люди, что там Первомайская республика. Да только я думаю, что нет там никого — ну как бы люди выжили в отрыве от большого метро?

Федор послушал еще немного и пошел к другому костру.

Он уже два дня находился на Электрозаводской и не знал, чем себя занять. Станция, по сути, как и Бауманская, была превращена в большой цех, днем здесь стоял постоянный грохот и звон — производились работы по металлу. Поэтому днем Федор предпочитал отсыпаться, выбрав уголок потише, а к вечеру, когда шум работ стихал и начинались досужие разговоры у костра за чашкой чая, а кое-где и песни заводили, он бродил по станции — интересно было, чем здесь люди живут.

Плечо побаливало, но не сильно — об этом как раз можно было не волноваться. А вот мысли всякие одолевали, не давали покоя. Федор вновь и вновь переживал случившееся, старался представить, чем гибель Кузьмы может для него обернуться. Ведь даже если разберутся, поймут, что ни при чем он, не виноват, люди будут бояться вести с ним дела. Как говорится, то ли он украл, то ли у него украли, но была какая-то неприятная история. Интересно, дошли ли слухи до Веры, и что она думает обо всем этом? Федор чувствовал, что, сидя здесь, зря теряет время — на Китай-городе его дожидалось еще несколько человек, каждому из них он что-то обещал, а теперь все срывалось. Если подведет их, пусть и невольно, пойдет слух, что он ненадежен.

И другие мысли не давали ему покоя. Что, если Ганза потребует его выдачи? Не для того ли отправил его сюда Сотников, чтоб знать в случае чего, где его можно легко и быстро найти? Может, вовсе не спасти Федора он хотел, а иметь под рукой, чтоб в обмен на его голову что-нибудь выторговать у ганзейцев? Ведь отсюда Федору никуда не деться в обход Ганзы — ну разве что дойдет он до Семеновской, последней станции Бауманского альянса. А дальше — заваленные туннели к Партизанской. Фактически он здесь как в ловушке.

Но как быть, Федор не знал. Вот и болтался по станции, слушал разговоры. У одного костра что-то негромко пел пришлый музыкант. Федор присел было послушать, но из-за спин сидящих впереди исполнителя плохо было видно, слова тоже угадывались с трудом. Что-то про капитана, который курит трубку, пьет крепчайший эль и любит какую-то девушку. И вот что странно — песня-то, видно, старая, слов много незнакомых, но все равно почти все понятно. Вот, к примеру, эль — наверняка что-нибудь вроде браги или самогона, раз он крепкий и его можно пить:

У ней следы проказы на руках,

У ней татуированные знаки,

И вечерами джигу в кабаках

Танцует девушка из Нагасаки.

Что такое джига, примерно тоже было понятно, раз ее танцуют в кабаках. Что такое Нагасаки, Федор не знал, но наверное, место какое-нибудь так называлось. А вот насчет проказы он решил выяснить потом. Незнакомые слова завораживали. А дело между тем стремительно шло к развязке:

Вернулся капитан издалека

И он узнал, что господин во фраке

Однажды, накурившись гашиша,

Зарезал девушку из Нагасаки^[1].

Федор решил, что ослышался — наверное, музыкант спел «во мраке». Гашиш — тоже понятно, дурь какая-нибудь. В общем, грустная была песня, грустная и красивая. Федору жаль было неведомую девушку, а еще больше — капитана. Хоть и непонятным оставалось, отомстил ли тот убийце, но девчонку-то уже не воротишь. «Надо будет слова спросить», — подумал Федор.

Певец тем временем завел что-то более залихватское — про пирата, бизонов и пампасы. Особенно запомнилось Федору слово «баобабы». Эта песня тоже была про несчастную любовь — в конце вообще все умерли, насколько Федор мог понять, но уж слишком много было незнакомых слов. Музыкант ударил по струнам последний раз и оглядел публику:

— Ну, что еще вам спеть?

Слушатели тихонько переговаривались между собой, но никто не решился сделать заявку. Молодой, ломающийся басок, правда, неуверенно крикнул из задних рядов: «“Мурку” давай!», но на него тут же зашикали сидящие рядом. Музыкант сделал вид, что не слышал. Федор удивился — «Мурку» очень уважали на Китай-городе пацаны, душевная песня, что тут такого?

— Про Сенегал, может? — поинтересовался он. Люди одобрительно загудели, кто-то даже захлопал. И полилась залихватская песня — снова про баобабы и жену какого-то посла. «Дались им эти баобабы», — подумал Федор. Песня закончилась, люди захлопали. Кто-то из сидящих кинул музыканту пачку сигарет — неслыханная редкость по нынешним временам. Тот ловко поймал, поблагодарил кивком и улыбкой. В лежавший возле него раскрытый чехол от гитары посыпались патроны.

— Перерыв пятнадцать минут, — объявил музыкант. Народ недовольно загудел.

— Ну-ну, мне же тоже отдохнуть нужно, горло промочить, — сказал исполнитель. Люди поняли намек, несколько человек одновременно протянули ему кружки, полные пенящейся браги, а в чехол от гитары, лежавший перед ним, вновь дождем посыпались патроны.

Федор повернулся к пожилому мужику и спросил:

— Что такое «проказа»?

Тот нехотя ответил:

— Болезнь такая была, в жарких странах чаще болели. Гнил человек заживо: сначала пятнышко маленькое появлялось на пальце, нечувствительное к боли, потом пальцы отваливались, язвы по всему телу шли, а через несколько лет умирал.

«Так девчонка еще и больная была?» — подумал Федор. И продолжал спрашивать:

— А гашиш?

— Дурь, — коротко ответил человек. Федор кивнул — он, в общем, так и подумал.

— А баобабы? — выговорил он особенно поразившее его слово.

— Деревья такие с толстыми стволами. У нас тут не растут, — пояснил мужик. Подумал. — Ну вот ты наверх ходил, тополя видел? — спросил он у Федора. Тот кивнул. — Так вот, нынешние тополя очень даже на те баобабы похожи, — сказал мужик. И отвернулся, потеряв к Федору всякий интерес.

Федор загрустил. Ему снова жаль стало капитана, который любил смертельно больную девушку. И девушку жаль, которая так рано погибла. Но чем от болезни умирать, гнить, заживо разлагаясь, может, и лучше уж так — сразу.

В песнях кипели нешуточные роковые страсти, каких в жизни он не видел. В жизни что — ну, поколотит проститутку ее дружок из ревности, а потом они помирятся и на ее выручку вместе напьются, вот и вся любовь. А в песне все как-то красиво получается. Вот, скажем, на самом-то деле никому, да и себе тоже, не пожелаешь больную полюбить, а со стороны послушаешь — и сердце размякнет. Федор представил себе, что было бы, если б Вера ему изменила: конечно, не особо приятно, но убивать он ее точно не стал. Может, ушел бы, а может, потом и простил бы — смотря по настроению. Но ему трудно было представить, чтоб влюбленная по уши Вера на это решилась…

Кто-то хлопнул его по плечу — Федор вздрогнул было, но тут же успокоился, узнав Виталю, который позавчера привел его сюда.

— Ну, как оно? — спросил тот, щуря красные глаза и шмыгая носом. — Болит рука-то?

— Да ничего, терпимо, — сказал Федор. — А что там на Бауманской слышно? Разобрались уже? А то мне домой вообще-то надо позарез.

— И думать не моги, если жизнь дорога, — буркнул Виталя. — Сиди и не высовывайся.

— Что ж делать-то? — застонал Федор.

— Не знаю. Но если прям так уж тебе приспичило, могу к Даниле тебя отвести. Может, он чего придумает.

— Что за Данила?

— Сталкер. Все ходы-выходы знает. Если надо куда добраться незаметно — это к нему. Только слухи нехорошие ходят про него, — Виталя оглянулся и, понизив голос, продолжал, — вроде он с нечистой силой знается. Потому не любят к нему обращаться — только по крайней нужде.

— Да ладно, — сказал Федор, — в нечистую силу я не особо верю, а нужда такая, что во, — и он провел ребром ладони по горлу. — Веди к своему колдуну.

Примечания

1

Текст песни В. Инбер.