Удачный сезон

Анна Иванцова, 2022

Что может быть лучше отдыха на даче? Свежий воздух, шашлык, купание, прогулки по лесу… Но для общества "Речное" дачный сезон превращается в настоящий кошмар: одно за другим происходят жуткие, леденящие кровь убийства. И убийцей может оказаться любой, даже сосед!

© Анна Иванцова, 2022

* * *

«Только беспрекословно следуя своим инстинктам, своим потребностям, своим желаниям можно пройти все стадии реинкарнации из жалкого убивца, в Истинного Маньяка с большой буквы».

Евгений Пузыревский, «Седьмое лето».

«Если ты ее действительно любишь, дай ей то, что ей больше всего нужно, не ставя никаких условий. И не жди за это награды».

Джон Ирвинг, «Правила Дома сидра».

Глава первая

Сверкающая бритва молнии вспорола тучу. Где-то позади птица, спугнутая резким раскатом грома, с пронзительным криком захлопала крыльями. От запаха сырого дерева и влажной земли в голову полезли странные, совсем не свойственные мне мысли.

Педали велосипеда крутились туговато, а руль капризно плясал в руках, норовя выскользнуть. На какое-то мгновение мне даже показалось, что управление не удержать. Неудивительно на такой-то дороге: гравий здесь очень крупный и неудобный не только для езды, но и для ходьбы тоже.

Снова громыхнуло.

Крупными каплями зачастил дождь. Тонкая летняя одежда вмиг промокла, а плечи покрылись гусиной кожей.

Справа и слева глухими стенами тянулись заборы, в основном металлические и редко — деревянные или кирпичные. Дачники полагали, что это — надежная защита от чужих глаз и непрошеных гостей. Наивные. Мне никогда не претило подсмеиваться над подобной глупостью или неосмотрительностью, особенно когда ложное чувство уверенности в собственной защищенности толкало людей на необдуманные действия, то есть прямиком ко мне в руки.

Дождь все усиливался, отделяя меня от остального мира мутной белесой занавесью. Даже столь, казалось бы, эфемерная защита намного надежнее самого крепкого и высокого из заборов: никто не решится сунуться ко мне в такой ливень. Быть может, за это я и люблю дождь.

Впереди, в звенящих по гравию струях, замаячило темное размытое пятно. Завидев его, тут же останавливаю велосипед. Совсем ни к чему, чтобы меня здесь кто-нибудь заметил. Закатываю своего железного друга в заросли крапивы. Замираю, прислушиваясь. Из дома — а размытое пятно не что иное, как дом, — доносятся едва уловимые звуки музыки. Логично было бы не спешить, осмотреться ради осторожности, но я не делаю этого, ведь мне известно наверняка, что хозяйка сейчас у себя одна. Не зря же мне целую неделю пришлось наблюдать за ней, дни и ночи проводя на вершине высокого холма, который раскинул свои поросшие густой травой бока неподалеку от дачного поселка. Хоть у меня и имелось все необходимое — палатка, дождевик, запас воды и продуктов и, конечно же, мощный бинокль, — процесс знакомства с жизнью жертвы простым делом не назовешь. Во-первых, крайне сложно терпеть июльский зной с беспощадно палящим солнцем на открытом, да еще и возвышенном пространстве. Во-вторых, это небезопасно в том смысле, что поблизости в любой момент могут объявиться любопытные глаза. Плюс множество прочих досадных мелочей. Но мне не впервой. Тем более, эта игра того стоит. Еще как стоит…

Крадусь вдоль огороженного участка, но не к нужному дому, а к соседнему. Там забор невысокий, деревянный, через него перелезть труда не составит. А потом — прямиком к цели: в гости к одной глупенькой красавице. Сегодня к ней никто, кроме меня, прийти не должен, потому что высокий блондин в очках, ее парень, уехал на заработки на юга, а родители все лето живут на своей даче в паре сотен километров отсюда. Друзей у Дины много, но все они в этом месяце разлетелись кто куда. Поэтому помешать мне может только случайность.

Да, я знаю о ней все.

Небо снова озаряется бледным электрическим светом, глухо, почти по-человечески стонет, изливая всю накопленную влагу безудержным плачем. А может, это всего лишь разыгралось мое чересчур живое воображение в предвкушении встречи, ради которой потрачено столько времени и сил. Дине придется постараться, чтобы порадовать меня.

Участок у нее небольшой, на глаз — сотки три-четыре. Да и зачем юной девушке целая плантация? Не будет же она свою молодость огурцам с помидорами посвящать. Дача ей нужна для отдыха от городской суеты и духоты, а не для работы. И это, как мне кажется, разумно. Не в средние века ведь живем. Добрую четверть участка занимает глубокий бассейн, за которым уютно гнездится увитая декоративной фасолью резная беседка. Всюду пестреют цветы. Садила их наверняка не Дина, но разве это важно, ведь все выглядит так аккуратно и мило.

Сам дом, разумеется, тоже.

Подхожу к усыпанному прозрачным бисером окну. Не заглядываю, просто впитываю окружающий сладковатый аромат флоксов и шафрана, усиленный прохладой и свежестью дождя, вслушиваюсь в еле различимый мелодичный голос — Дина поет. Жаль, нет с собой диктофона. Хотя вряд ли моя скромная техника смогла бы правильно передать эмоции поющей. Что уж говорить о моих собственных обостренных до предела чувствах… Таких приборов пока не изобрели.

Сейчас все кажется необычным: шум дождя оглушает, его скользящие влажные прикосновения вызывают почти физическую боль. А голос, почти незнакомый, но в этот момент самый близкий на свете, пробуждает во всем теле нечто беспокоящее, похожее на зуд. Переступаю с ноги на ногу — терпеть назойливое, словно насекомое, ощущение нет сил. И я все же заглядываю в мутное окно, чтобы отвлечься. Нельзя давать волю эмоциям. Все — после.

Дина в майке и коротких шортиках крутится перед зеркалом с расческой в загорелой руке. Тщательно расчесанные волосы пшеничной копной рассыпаны по спине. Если бы вместо меня в окно заглядывало солнце, они бы наверняка сверкали подобно золоту. Девушка всецело поглощена своим отражением и пением. Конечно, ей и в голову не приходит, что кто-то может наблюдать за ней, видеть, как по-девичьи мило движется в такт музыке округлая попка, обтянутая еле прикрывающей её тканью. Похоже, сейчас самое время проскользнуть в дом, поэтому мне приходится оторваться от этого зрелища.

Дверь даже не скрипнула, тут мне повезло, потому что подготовиться в этом плане возможности никакой не было: сделать дубликат ключа не получилось, а при Дине смазывать замок… явно не вариант.

Комнаты оказались чистыми и уютными. На столах — букеты из свежих лилий и ромашек, стены украшены фотографиями в рамках. Рассматривать их времени пока нет.

Да и зачем…

Стараясь не дышать, проскальзываю к кухонному столу. Это так приятно — работать тем самым ножом, которым Диночка совсем недавно отрезала себе хлеб или еще что-то. Открываю ящик стола. Если он скрипнет, будет очень нехорошо. Но все обходится благополучно. Как и всегда. Пора бы уже перестать быть параноиком.

Ножа в ящике два. Интересно, каким из них пользовалась Дина, готовя утром завтрак? Гадать некогда, беру оба. Так будет интересней.

Девушка даже не оборачивается, когда в нескольких шагах от нее приоткрывается дверь. Мне в нос бьет запах духов — сладкий, ягодный, знакомый. Одна из самых дорогих марок. Очень подходит такой девушке, как Дина.

Какое-то время — кажется, целую вечность — я просто смотрю на свою жертву. Длинные стройные ноги с ногтями, покрытыми нежно-розовым лаком, особенно приковывают взгляд. Загар на них ровный, неестественно оранжевого оттенка, только это и неприятно.

— В солярий ходить вредно, — вдумчиво говорю, сунув ножи за ремень джинсов, под футболку, Девушка от неожиданности подскакивает, роняя расческу.

— Ты… что тут делаешь? — выпаливает, таращась на меня так, как будто перед ней — заговоривший вдруг шкаф.

Улыбаюсь как можно приветливей:

— Загляну, думаю, по-соседски. От дождя заодно спрячусь. Вон как погода испортилась.

— Кто так делает-то? Я же испугалась! — с укором изрекает Дина, будто сей факт мог быть мной не замечен.

Улыбаюсь еще шире, отлично понимая, как по-дурацки сейчас смотрюсь. Так и надо. Ведь нет лучше способа ослабить чужую бдительность, чем выглядеть полным кретином. Тем более, я хочу в полной мере насладиться общением, чтобы как можно глубже запечатлеть воспоминания о сегодняшнем дне. Да и некрасиво будет, если я приступлю к делу, даже не поздоровавшись.

— Извини, пожалуйста. Просто там так льет… — говорю как бы в оправдание, делая лицо смущенным и проводя ладонью по мокрым волосам. Даже краснею немного. Дина чуть расслабляется, в ее взгляде появляется нечто, похожее на сочувствие. Я же виновато молчу. А по щекам сбегают крупные капли, так похожие на слезы. У любой девушки дрогнуло бы сердце.

— И все-таки, стучаться надо, — уже менее недовольно говорит Дина. Я тычу пальцем в заливающийся очередным поп-хитом магнитофон.

— Ты не услышала стук. Кстати, это моя любимая песня, — вру, смущенно улыбаясь. Последняя тень недоверия сходит с симпатичного загорелого лица. Сработало.

— Может, чаю тогда попьем?

— Неудобно как-то… — снова вру, очень правдоподобно, кстати. Ведь ложь — неотъемлемая часть моей жизни. К тому же, большая.

Дина ловко проскальзывает мимо меня на кухню ставить чайник. Я успеваю ощутить щекочущее прикосновение волнистых надушенных волос. Живот сводит сладкий спазм предвкушения. Тупо таращусь на перебегающие туда-сюда босые ноги. Почему-то хочется коснуться кожи, узнать, какая она — теплая или прохладная, нежная или бархатистая. С чего бы? Сексуального интереса к жертвам у меня не бывает. Отгоняю нахлынувшие странные мысли, пытаясь сосредоточиться на играемой роли. Не хотелось бы все испортить. Слишком сложно начинать сначала и искать другую жертву.

Дина наскоро собрала незатейливую трапезу: два бутерброда с плавленым сыром, нарезанные кружочками огурцы, наверняка сорванные с родительской грядки, печенье.

Ну и, конечно, чай.

Раньше меня посещала мысль, что можно незаметно подсыпать чего-нибудь в питье, но тогда возникло бы множество самых разных сложностей, начиная с того, что, сколько ни старайся, далеко не каждая девушка станет предлагать случайному гостю чай. Даже с учетом того, что я стараюсь выбирать добрых и простосердечных барышень, привыкших доверять людям, тем более таким обаятельным, как я. Еще вопрос заключался в том, что именно подсыпать. Если использовать простое снотворное, то риск возникновения всяких эксцессов многократно возрастал, потому что пришлось бы ждать действия лекарства. А обзавестись сильнодействующими препаратами у меня возможности, разумеется, нет. Но все эти детали не самое главное. Главное же то, что девушки в бессознательном состоянии малопривлекательны. Конечно, работать с ними куда проще, но вот сам процесс как бы теряет смысл, становясь безвкусным и… пустым, что ли. А все ведь и делается ради того самого смысла. В моем деле абсолютно все наполнено значением, все подчинено особой цели. Поэтому и максимально рассчитано. Люблю точность. Оттого и предпочитаю работать, так сказать, живьем.

За окном то и дело взрывается мир. День превращается в однородную серую массу. Нет больше деревьев, цветов, бассейна, соседних домиков. Есть лишь мы двое, отделенные от этого блеклого небытия. В наших чашках — горячий чай с лимоном, из смежной комнаты доносится приглушенное пение старой немецкой рок-группы. Мы разговариваем о каких-то глупостях, иногда посмеиваемся. Я наслаждаюсь каждым мгновением, каждым вздохом, каждым, даже самым незаметным, движением.

Рассказываю Дине кое-что о себе, упоминая наших общих знакомых из дачного общества. Для большего доверия, для укрепления нашей, пусть и недолгой, связи. Моя подготовка к делу безупречна, что вызывает чувство гордости. А нескончаемая ложь тонкой паутиной окутывает собеседницу. Она и у умного и внимательного человека ни на секунду не вызвала бы подозрений, что уж говорить о глупенькой наивной девочке. А все потому, что каждое мое слово соткано из множества действительных, вызнанных немалым трудом фактов. То по сути и есть правда, только подогнанная специально под меня, как сшитая из старых лоскутов новая рубаха.

А рассказываю я, что наш дачный участок находится в соседнем проулке, упоминаю некоторых знакомых, например теть Зою, одинокую пожилую даму с причудами. Она полет грядки с раннего утра до позднего вечера и постоянно скандалит с соседями, перевесив массивные груди через низкий заборчик, крича, что напишет в суд, если те не будут лучше у себя полоть. Ведь вся их трава летит к ней! Смеемся. Это меня радует. Не зря, значит, пришлось пообщаться с этой чокнутой. Все негативное, неприятное всегда можно использовать с выгодой для себя.

Жаль только, что разговор ускоряет время, когда так хочется его замедлить.

Тут раздается резкий высокий звук — звонит Динин мобильник. Девушка легко вспархивает с места, бежит к надрывающемуся писком гаджету, даже не подозревая: это последнее, что она делает в своей жизни. Да еще и дверь в комнату закрывает, чтобы спокойно поболтать. Словом, сама предоставляет мне возможность подготовиться.

Встаю, тихонько подхожу к кухонному столу, достаю нож, которым Дина только что нарезала хлеб. А те, что были спрятаны у меня под одеждой, кладу на место, тщательно обтерев рукояти футболкой, чтобы не забыть сделать это потом.

Рассматриваю выбранный нож. Лезвие в пальцах — длинное, острое, — кажется, светится изнутри, будто призывая меня поторопиться. И не зря: слишком уж долго мы беседовали. Возвращаюсь на стул, прячу нож между напряженных колен, согревая прохладный металл своим теплом, оставляя на нем следы своей плоти, которые в решающий момент проникнут в кровь Дины, соединяя нас навсегда.

Вот, кстати, и она. Вбегает радостная, сияющая, как украденный непогодой июльский полдень. Надо бы узнать, что ее так обрадовало, но это, пожалуй, слишком личный вопрос. Внутри шевельнулась проснувшаяся змея волнения, заскользила холодным брюшком по венам: а вдруг кто-то сообщил девушке о скором приезде? От такой мысли ладони становятся влажными.

Капли дождя быстро, словно чьи-то нервные пальцы, барабанят по стеклу. А кажется, что прямо по моей коже.

Дина садится напротив, берет еще теплую кружку чая, улыбаясь смотрит в мутное окно.

— Что-то дождь никак не угомонится, — говорит тихо и задумчиво, теребя прядь волос. Я киваю, пытаясь угадать ее мысли по голосу, по движениям. Не выдерживаю неизвестности, спрашиваю:

— Я, наверное, мешаю? Ты ждешь кого-то?

— Да, кое-кто должен заехать.

— В такую-то погоду? — очень естественно удивляюсь.

Дина неопределенно пожимает коричневатыми плечами.

— Денису всегда было плевать на погоду, по любой гоняет на своем мотике.

Завистливо вздыхаю. Мотоцикл — моя детская мечта. Велик есть велик, пусть и неплохой. Ему никогда не сравнится с чудом, дарящим ощущение свободы и полета. И сейчас кто-то на этом самом чуде может разрушить все мои планы. Причем совершенно непонятно, кто именно и как так вышло, что он не попал в поле моего наблюдения. Денис, Денис… Кто же ты? Все эти чертовы мобильники!

Дина явно сгорает от нетерпения. А я — от злости. Сколько сил ушло на подготовку! Ни за что не уйду просто так! Пальцы крепко вцепляются в рукоять ножа, затаившегося под цветастой скатертью. Понимаю: сейчас и только сейчас!

Когда лезвие резким, сильным ударом пробивает смуглое горло, глаза Дины все еще лучатся тихим мечтательным светом. Я придвигаюсь почти вплотную, и судорога, волной прокатившаяся по телу девушки, отражается в каждом моем мускуле. Дина пытается вскрикнуть, но лишь слабый всхлип срывается с приоткрытых губ. Нож пробил трахею, как и было задумано. Мне уже приходилось наносить такие полезные, с точки зрения моей безопасности, раны. При удачном раскладе жертвы впадают в ступор и дарят мне несколько драгоценных секунд на подготовку к возможному дальнейшему отпору. Дина не становится исключением. Пальцы ее лихорадочно шарят вокруг сочащейся алым дыры. Часть вдохнутого воздуха со свистящим звуком вырывается обратно. В глазах — немой вопрос, еще даже не ужас. Сейчас девчонка больше ошеломлена происходящим, чем страдает от боли. С некоторыми так бывает. Тем более неожиданность — мой конек. Без нее ни одного убийства просто не состоялось бы.

Быстрым движением отталкиваю ее пальцы. Нельзя дать жертве опомниться, иначе инстинкт самосохранения превратит слабое девичье тело в сильнейшего и, пожалуй, непобедимого для меня противника. Сейчас дорога каждая доля секунды. Новый, еще более стремительный удар, на этот раз в грудь, прижимает Дину к стене. Она издает странный, вызывающий у меня еще больший азарт, писк. Третьим и четвертым ударами опьяневшее от крови лезвие разрывает кивательные мышцы шеи, отчего намокшее от брызнувших слез лицо бессильно падает на грудь. Зато руки, до того тщетно пытавшиеся прикрыть тело, начинают дико метаться в попытке ухватить злополучное лезвие, чтобы прекратить нападение. Но я ловко отвожу руку, ведь девушка уже не может видеть меня. Наконец, когда эта жуткая игра в слепого ловца мне наскучивает, я крепко хватаю еле живую Дину за плечи, скользкие от крови, и сталкиваю с потемневшего стула на пол. Хрипы и бульканье мешаются с бешеным стуком дождя и гулкой пульсацией крови у меня в висках. Умирающая слабеет с каждой секундой. Тонкое, еще совсем недавно красивое тело сотрясают последние судороги. Я просто сижу рядом, гладя одной рукой слипшиеся, ставшие багровыми волосы. Другой же на всякий случай сжимаю нож: разное может случиться, когда холодные пальцы смерти заботливо отключают условный и порою так мешающий механизм под названием разум.

Так однажды, когда казалось, что жертва уже мертва, обезображенное, заляпанное кровью тело — пустое, с навеки уже угасшим огоньком мысли — вскочило, заметалось, протянув вперед скрученные судорогой руки, даже зацепило меня одной из них. Признаться, у меня в тот момент от страха чуть сердце не разорвалось! Но такой вот жуткий опыт научил меня быть внимательней и ждать любых сюрпризов. Но это — позже. А тогда ужас лишил меня разума, и я очень смутно помню, как остервенело мой нож кромсал уже окончательно сдавшуюся плоть, как после, когда вокруг валялись, поблескивая, жуткие неровные фрагменты тела, меня не раз выворачивало наизнанку…

Но Дина, как в жизни, так и в момент умирания, не проявила особой активности, полностью оправдав мои ожидания.

До предела напряженный слух не ловит больше никаких звуков, кроме тихого свиста ветра в щелях. Такое чувство, что биение дождя прекратилось вместе с пульсом Дины. Это к лучшему: меньше шансов упустить чьи-нибудь приближающиеся шаги.

Но прежде чем приступить к главному, нужно решить уже существующую проблему — приезд какого-то там Дениса. Интересно, кто он? Парня Дины зовут Сергей. Мне много раз случалось видеть его в бинокль, а один раз — вблизи, на берегу с удочкой. Как бы там ни было, следует поторапливаться.

Прохожу в комнату. Хорошо, что ноги не запачканы кровью, возиться с чисткой было бы непозволительной тратой времени. Беру по-девчачьи розовый мобильник. Последний входящий вызов обозначен как «Дэнчик школа». Если Дина не была конспиратором, все более-менее прояснилось. Провожу по дисплею пальцем влево, чтобы отправить sms. Торопливо тычу в сенсорные клавиши, оставляя на них мутные бурые отпечатки. Это не страшно, после работы я всегда тщательно убираюсь. Жму «отправить». Скоро некий Дэнчик прочитает: «Родители приехали, не приезжай, позвоню позже, пиши если что». Коряво, но по делу. Несколько секунд тупо смотрю в экран, жду. Когда в ответ приходит пустое «Ок» с грустным смайликом, сую телефон на всякий случай в карман и возвращаюсь к своей мертвой подружке. Теперь нам никто не должен помешать.

Лужа крови под ней заметно увеличилась. Нужно действовать быстро, не хочется прикасаться к остывшей плоти. Мне никогда не нравились покойники.

Присаживаюсь на корточки, переворачиваю тело лицом вверх. Широко распахнутые слепые глаза устремляются прямо на меня. От немигающего бессмысленного взгляда лоб мой покрывается испариной. Не от страха или чувства вины, вовсе нет. Только от мысли, простой и, может, даже глупой: труп смотрит совсем не в пустоту, он смотрит именно на меня, но… не видит. Как будто это меня, а не Дины больше не существует в этом мире. Эта странная мысль причиняет почти ощутимую боль. Тру глаза, пытаясь прогнать проклятое наваждение. Не помогает. Плохо, такое со мной уже не впервые. Ощущение пустоты, безысходности почти завладевает сознанием, превращая меня, всю мою сущность, в пыль. В тлен. В ничто. Меня мутит, но я все же вспоминаю средство борьбы, помогшее уже пару раз. Рука нашаривает рядом рукоять ножа. Когда острие лезвия выкалывает один мертвый глаз, становится значительно легче. А когда ко мне обращаются уже две кровавые дыры, я нахожу в себе силы даже усмехнуться.

— Я-то здесь, а вот ты — уже нет, — зачем-то говорю трупу, уродливому, теперь совсем не похожему на прелестную девушку, с которой мы пили недавно чай и слушали шум дождя. Но что-то все же завораживает в этой груде плоти. Конечно же, это волосы… Правда, наполовину потерявшие красоту из-за заляпавшей их крови, потемневшие, слипшиеся и жалкие. Но я отлично помню их солнечный блеск в невзрачной серой комнате, их пышные пшеничные волны. Воображение тут же помогает памяти, рисуя, как эти чудесные, наверняка очаровавшие немало парней пряди ласково ерошит ветер. Видение настолько захватывает меня, что нож выскальзывает из пальцев. Звук, вызванный падением, возвращает меня к действительности.

Встаю, ищу глазами какую-нибудь подходящую посудину. Тазик или большую миску. Ничего не найдя, беру еще теплый чайник. Придется сработать несколько грубей, чем планировалось, но не менее эффективно. Мою, насколько позволяет поза трупа, волосы. Хорошо хоть мыло долго искать не пришлось. Кровь размазывается, стекает бурыми струйками на светлый пол, заражает мыльную пену неприятным глазу сукровичным цветом. Воды в чайнике не хватает, приходится кипятить еще. Но я не волнуюсь, наоборот, получаю удовольствие. Мне всегда нравилась подобная возня.

Когда чайник, забулькав, отключается, разбавляю кипяток бутилированной водой и домываю трупу голову. То, что волосы мокрые, облегчает дальнейшую работу. Достаю из заднего кармана джинсов приготовленную расческу, осторожно, будто обладательница волос еще жива, разбираю спутанные пряди, сплетаю их в ровную, красивую косу. Закончив, удовлетворенно разглядываю прическу. Дине бы она наверняка понравилась. Снова беру нож. Можно было сначала отрезать волосы и плести уже в более спокойной обстановке, но это не принесло бы мне того сильного, похожего на экстаз чувства, когда острое, созданное, чтобы разрушать, лезвие вибрирует в напряженных добела пальцах, отделяя моими собственными руками созданную красоту от головы… Тогда все тело напрягается, веки подрагивают, и так приятно сводит живот…

Окружающие звуки становятся далекими, слабо уловимыми, так напоминающими что-то, но что именно — не понять. Когда последний волосок рвется под блестящей сталью, из моей груди вырывается стон блаженства. А из глаз почему-то катятся слезы…

Зажатая в руке коса почти не растрепалась. Это радует. Это как победа, одержанная благодаря старанию и опыту. Заворачиваю новообретенную драгоценность в свой шейный платок, с трепетом прячу в специально для этого пришитый на внутреннюю сторону футболки карман. Через тонкую ткань тут же проступает влажное пятно. Но дождь (когда он только снова успел припустить?) все спрячет. Он — самый надежный мой друг. У нас уже столько общих секретов…

Но работа еще не окончена. Беру уже ставшую прохладной ладонь. Тщательно мою. Достаю из кармана маникюрные ножницы. С хорошим нажимом провожу острием по краю ногтя, прилегающему к коже. Стираю выступившую кровь. После чего просовываю лезвие уже под ноготь, продвигаю глубже, чтобы тот отделился от пальца. Придирчиво осматриваю: не повредился ли? Удовлетворенно киваю. Длинный, выкрашенный нежно-розовым лаком, с указательного пальца правой руки, он идеально подходит мне. Заворачиваю добычу во взятую со стола цветную салфетку, прячу в тот же тайный карман.

Теперь дело за малым: нужно очень и очень тщательно прибраться. Хорошо, что не возникло никаких неприятностей и я отлично помню каждый предмет, которого касались мои пальцы. Всегда в таких случаях благодарю мать за привитую мне педантичность.