В плену. И после. История одного эльфа

Анна Жнец, 2022

Он пережил плен и надругательство и смог вернуться домой только благодаря мыслям о любимой женщине. И вот он здесь, в королевстве эльфов, грязный и обесчещенный, скрывающий свою постыдную тайну. Дело идет к свадьбе. Но что, если накануне о его позоре становится известно всем? Что, если единственная, кто не отвернется от него, – чужестранка, бывший враг, странная, несносная, столь непохожая на женщин его расы? Сможет ли она исцелить раненую душу эльфа? Вернуть ему интерес к чувственным удовольствиям после ужасного опыта в плену?История второстепенного героя из романа "Спасти эльфа".МОЖНО ЧИТАТЬ ОТДЕЛЬНО.

Глава 5

«Смотри-ка, старается».

Дрожащими пальцами Фай достал из потайного ящика в шкафу бутылку с прозрачной жидкостью — русалочьим вином, налил его в стакан, частично расплескав на столешницу, и осушил этот стакан залпом, чтобы унять звучащий в голове глумливый гогот.

«Конечно, старается. Он же не хочет, чтобы его смазливую мордашку порезали ножом».

«А может, ему просто нравится. А, красавчик? Тебе нравится?»

Руки тряслись. Горькое пойло текло мимо рта — по уголкам губ, по подбородку — и капало на грудь, оставляя влажные пятна на застегнутой по горло тунике.

— Не было, ничего этого не было. Это было не со мной.

Фай снова потянулся к бутылке. Спиртное эльфы употребляли несколько раз в год — по религиозным праздникам и не больше одной маленькой рюмки за вечер. Фай же сейчас пил из стакана для воды. Сорокоградусную настойку, которую продававшие ее русалки отчего-то называли вином, хотя виноградом там и не пахло.

Как бы ему хотелось стереть себе память. Иногда — до такой степени, что ради этого Фай готов был размозжить череп о стену. Чтобы не думать. Не вспоминать. Не слышать в голове тот омерзительный смех, грязные, пошлые фразы.

Красавчик. Они называли его красавчиком. Когда наматывали на кулак его длинные, растрепавшиеся волосы. Когда опрокидывали на спину, чтобы оседлать бедра. Когда ставили на колени.

Они все называли его красавчиком.

Один за другим Фай осушил два стакана русалочьего вина, самого крепкого в Троелевстве, и почувствовал себя пьяным. Прежде он не пил так много, но сегодняшняя встреча расковыряла в душе едва зажившую рану.

Колени обмякли, перед глазами поплыло, и тугой узел в груди наконец разжался.

Красавчик.

Трус.

Шлюха.

Фай боялся боли. Боялся того, что с ним могли сделать в случае неповиновения. Боялся умереть, стать калекой, лишиться своей привлекательной внешности. И да, он старался. Старался, черт возьми! И ненавидел себя за это! Особенно сейчас, когда страх перед увечьями поблек, а залатать растоптанную гордость не получалось.

«Молодец, вот так».

«Я сделаю все, что хотите, только не бейте. Уберите нож от моего горла. Не надо резать мое лицо. Я буду послушным, только вы аккуратно, ладно?»

Мерзко. Невыносимо. Как вырвать это из своей памяти? Как себя простить?

Но ведь храбрец Эвер тоже под конец сдался. Если давить слишком долго, сломать можно любого.

У каждого свои страхи и свой предел прочности.

Думая об этом — о том, что даже Эвер оказался не железным, — Фай испытывал облегчение.

Со стыдом он вспоминал, как снова и снова с фанатичным упорством говорил Эверу гадости, обвинял в недостойном поведении, когда тот спутался с Чудовищем из Сумрака и начал позволять ей всякие непотребства: целовался и обнимался до брака, разрешал себя трогать, прикасался в ответ.

Фай знал, что заставляло его тогда сыпать упреками в сторону распустившегося товарища. Боль. Невыносимая душевная боль. Обвиняя Эвера в разврате, он пытался возвыситься в собственных глазах, доказать самому себе, что после насилия, всех этих «Я сделаю, что хотите, только не бейте», «Молодец, стараешься», он по-прежнему достойный, порядочный член эльфийского общества, а не какая-то шлюха.

За свое морализаторство Фаю было стыдно. Сейчас. Тогда — нет. Тогда ему до безумия, до смерти, до горячих слез из глаз надо было как-то убедить себя в том, что он не последнее ничтожество.

В окно постучали, и стакан выпал из дрожащих рук Фая, с грохотом усеяв пол гостиной осколками. На карнизе за стеклом сидел знакомый белоснежный голубь. К его лапке была привязана записка.

Сердце подскочило в груди и заколотилось как бешенное. Эллианна! Эллианна отправила ему послание!

Осколки разбитого стакана захрустели под ногами. В два шага Фай пересек комнату и распахнул окно.

* * *

Письмо Эллианны было пронизано нежностью, любовью и искренним беспокойством за жениха, так что про́пасть, разверзшаяся под ногами Фая, начала постепенно сужаться. Прочитав послание трижды, он почувствовал, что снова может дышать и твердо стоять на земле, и с благодарным вздохом прижал записку к груди.

Эллианна, его милая Эллианна. Зря он в ней сомневался.

Во время помолвки Фай поступил некрасиво — сбежал, ничего не объяснив, но она не обиделась, как сделала бы на ее месте любая уважающая себя эльфийка, не отвернулась от жениха в оскорбленном молчании — написала Фаю письмо, в котором попыталась выяснить причину его странного поведения. Чуткая, добрая Эллианна догадалась: что-то случилось и любимый нуждается в ее поддержке.

Более того, она предложила Фаю встречу. Подумать только, встречу! Гордые, боявшиеся общественного осуждения эльфийки старались не оставаться с мужчинами наедине — даже с собственными женихами, а Эллианна готова была рискнуть репутацией ради откровенного разговора. Разговора, который не предназначен для чужих ушей. Понимала: не будет Фай изливать душу при посторонних или в голубиной переписке.

Пьяный дурман рассеялся. Светлый образ Эллианны прогнал прочь призраков прошлого, и комната будто наполнилась солнечным сиянием.

«Я расскажу ей все», — решил Фай и кивнул сам себе, а затем принялся собирать с пола осколки.

Любимая его поймет, примет. Как же мерзко с его стороны было пытаться утаить от нее правду! Семейная жизнь не должна начинаться с обмана.

* * *

Было около десяти вечера, когда Фай надел свой лучший костюм и особым образом уложил волосы, чтобы выглядеть привлекательнее. Город за окном уже погрузился во мрак. Далекие дома, разбросанные между деревьями, напоминали огоньки в темноте. Эльфы зажигали в комнатах свет. По краям дорожек мерцали подвешенные к древесным сучьям фонари, и с каждой минутой улицы становились все более пустынными — отличное время для тайной встречи.

Фай нервничал. Сколько бы он ни вытирал ладони платком, руки оставались неприятно влажными. На лбу то и дело проступала испарина. Фай постоянно тянулся ослабить ворот туники, пока не обнаружил, что неприлично оголил горло, а воздуха все равно не хватает. Не получалось дышать полной грудью.

Насыщенный событиями день казался бесконечным. С того момента, как Фай проснулся в своей постели от кошмара, прошло меньше суток, а по ощущениям — неделя. И усталость накопилась соответствующая. Вымотанный, весь на нервах, Фай едва держался на ногах, но надеялся, что сегодняшняя встреча принесет ему облегчение.

Идя по дороге к лесу, он то и дело тревожно оглядывался, хотя ничего предосудительного в ночных прогулках эльфы не видели, пусть и предпочитали с наступлением темноты закрываться в своих домах. Но Фай ведь не просто гулял. Он шел к любимой, которая, если верить письму, ждала его в половине одиннадцатого возле старого, заброшенного храма Свергнутой богини.

Всю дорогу Фай мысленно прокручивал заготовленную речь, думал, как признается невесте в своем позоре, но стоило заметить рядом с развалинами храма знакомую тонкую фигуру, и все слова вылетели у него из головы. Он растерялся, онемел, подавился воздухом и закашлялся. В ночной тишине пустынного леса звук кашля получился слишком громким, пугающим, и одинокая фигура в тени деревьев вздрогнула, заозиравшись.

На Эллианне было черное платье и мантия с капюшоном, под которым она прятала свои приметные золотистые волосы. Стоял разгар лета, но Эллианна дрожала. Впрочем, то, вероятно, была дрожь волнения, а не холода.

Фай вдруг подумал о том, что они впервые видятся наедине, и обстановка показалась ему невероятно интимной. Вдвоем, в темноте ночи, спрятанные от строгих, осуждающих взглядов. Он понял, насколько Эллианна рисковала, предлагая эту встречу, и восхитился ее храбростью. Его переполнили благодарность и любовь, нежность и отчаянное желание быть откровенным.

Он решил, что если расскажет Эллианне правду, то его раны начнут наконец затягиваться. Тогда, в плену, невеста стала его маяком во мраке, и сейчас Фай тоже видел в ней свое спасение. Как же он устал держать все в себе, нести этот неподъемный груз в одиночку.

— Эллианна. — Фай шагнул вперед, навстречу любимой.

Каждый звук в лесном безмолвии казался оглушительным — имя, произнесенное вслух, шелест травы под ногами, треск сухих веток, ломающихся под подошвами туфель.

Где-то в темноте ухнул филин. Эллианна вздрогнула и снова огляделась вокруг. Боялась наткнуться на невольного свидетеля, но все равно пришла увидеться с Фаем, а значит, любила, значит, он мог ей доверять.

Какое облегчение! Внезапно Фай осознал, что остро нуждается в том, чтобы излить кому-либо душу. Что слова, полные горечи и боли, так и рвутся наружу неудержимым потоком. Что он больше не в силах хранить свою тайну и что признаться будет легко, ибо признание уже вертится на кончике языка.

Возьми часть моей боли, умоляю. Один я не справлюсь, не удержу на плечах такую тяжесть.

— Что случилось? — зашептала Эллианна, подходя к жениху, впрочем, не слишком близко, сохраняя между ними дистанцию, которую требовали рамки приличия. — Тогда, у нас дома, ты выглядел бледным и нездоровым. В этом дело? Ты ушел так поспешно, потому что почувствовал себя плохо?

— Да, Эллианна, да. Я чувствую себя плохо, очень плохо.

Никогда прежде они не говорили столь откровенно. На лице Эллианны лежали кружевные тени от веток деревьев, в глазах читалось неподдельное волнение. Поколебавшись, любимая протянула руку и нежно сжала его ладонь — вольность, на которую до свадьбы не решилась бы ни одна эльфийка.

— Я знаю, что ты был в плену. Тебя ранили? Ты подорвал там здоровье? Скажи мне. Обещаю, мы со всем справимся. Вместе.

Вместе…

Горячие слезы собрались в уголках его глаз. Это были именно те слова, которых он ждал и на которые надеялся.

Вместе.

Глубоко вздохнув, Фай рассказал ей все. Даже то, что не собирался. С трудом сдерживая рыдания, он говорил и говорил, и никак не мог заставить себя замолчать.