Кольца мостов

Анна Драницына, 2023

Считается, что мост является мистическим символом перехода в другой мир. Отражения мостов в Санкт – Петербурге создают замкнутый круг, в котором с виду все одинаково – как внизу, так и наверху… Но те, кто хоть раз тонул, знают – там под водой находится странный и опасный мир.

Считается, что мост является мистическим символом перехода в другой мир. Отражения мостов в Санкт — Петербурге создают замкнутый круг, в котором с виду все одинаково — как внизу, так и наверху… Но те, кто хоть раз тонул, знают — там под водой находится странный и опасный мир.

Нинка

Нинка шла по мосту Володарского. Мимо, обдавая вонючими выхлопами, с грохотом проносились машины и автобусы. Мост под ногами подпрыгивал и дребезжал, его металлические швы, казалось, вот-вот разойдутся, открыв пешеходам путь в черную бездну. Там, внизу бурлила и клокотала осенняя сердитая Нева, готовая поглотить любого, кто к ней приблизится. Как ни странно, когда-то Нинка даже любила останавливаться над чуть приоткрытыми створками и завороженно смотреть вниз. Это было страшно и волнующе одновременно. Она думала — что будет, если механизм вдруг даст сбой и мост неожиданно откроется. Что тогда? Сотни машин, пешеходов и велосипедистов упадут в воду и погибнут. В том краю, откуда она родом, ничего подобного не было. Все мосты или даже деревянные мосточки были хоть и не так помпезны, зато стабильны. Нинка вспомнила, как в первый день в новом городе она пошла прогуляться через Троицкий мост. Уже тогда в ее голове почему-то всплыла сцена из старого-престарого фильма про революцию. Там, где в момент каких-то баталий в Петрограде, солдаты разводили мост, чтобы перекрыть дорогу противникам. Соответственно те, кто оказался посредине, улетали прямиком в ад. И лишь на самом краю остался висеть труп бедной, ни в чем ни повинной лошади.

И все же, все же. Нинка много лет ходила по мостам пешком. Как канатоходец, балансирующий без страховки между небоскребами, она научилась не только не смотреть вниз, но и получать удовольствие от прогулки. В тот период Нинка еще умела смотреть на раскинувшийся перед ней строгий каменный город, на его небесную линию с золотыми шпилями церквей, и представляла, что идет по небесному куполу. Но потом что-то вдруг пошло не так. Жизнь в северном городе оказалось невыносимой.

Сквозь сгибы-отверстия в бетонном полотне, молодая женщина часто видела себя. В водном зазеркалье она пробегала по мосту резво и весело, в то время как реальную Нинку вечно сдувало с места порывами ветра и отчаяния. Закутавшись по самый нос в колючий шарф, реальная Нинка спешила по делам, проклиная дождь и мокрые ноги.

А сегодня Нинка вообще ничего не замечала. Сегодня она, наконец, посмотрела в глаза той, другой. Долгие месяцы женщина словно доменная печь, горела изнутри ядовитой ненавистью. День за днем тлели ее внутренние органы. И однажды, проснувшись черным ноябрьским утром, Нинка поняла, что если ничего не предпримет, то скоро рассыплется мелкой трухой, как старый гриб в лесу. Она тихо вошла в парикмахерскую и села в углу на старый ободранный стул. Это была маленькая занюханная цирюльня «Салон красоты Изабелла». Располагалась она в подвале. На полу, явно еще со вчерашнего дня, лежал пестрый ковер человеческой шерсти. Игривые рыжие локоны смешались с черными и были присыпаны сверху голубоватой старушечьей сединой. Нинка бы в жизни не доверила свою голову «изабеллам» из подобного свинарника. Казалось, что человеческие волосы были везде, даже норовили залезть в рот, чтобы заскрипеть на зубах. В кресле ТОЙ САМОЙ парикмахерши сидела сиреневая бабушка-облако. Сквозь нее пробивался свет от лампочки над большим круглым зеркале, делая бабулю абсолютной марсианкой.

— Я вот, доча, покрасилась. Все, как ты говорила, Иридой. Помыла, высохла. Все по инструкции. Но на себя гляжу в зеркало и не узнаю, как говорится, в гриме. Какой-то фонарь фиолетовый на башке колышется. Туда-сюда, туда-сюда. Люди на улице даже оборачиваются вслед. Смеются поди. Ты, доченька, помоги мне, дуре старой.

— Верочка Игоревна, дорогая. Не надо в следующий раз лить на себя сразу весь флакон. Только капельку, чтобы освежить седину. Волос изнутри уже пустой, он красится мигом. А вы синеву на себя всю вылили и вот результат. Попробуем стать брюнеткой?

— Хоть кем, милая. Только чтоб этот фонарь китайский с меня ушел.

Нинка сидела и, пользуясь случаем, спокойно рассматривала эту тварь, воровку, мразь. Так мысленно про себя она всегда ругала Катерину. Это помогало ей не плакать. К счастью, в салоне была очередь, поэтому никто не обратил внимание на болезненно бледную молодую женщину с синяками под глазами. В Питере таких пруд пруди — тонкокожие выходцы с другого света. Идут по Невскому проспекту, глаза опустили, уголки рта тянут голову к земле. Кажется, будто в этих людей уже ничто не способно вдохнуть жизнь. Первые дни после приезда в Северную столицу Нинка смотрела на них с большим удивлением, а потом и не заметила, как сама стала такой же. Морской румянец стерся унылыми дождями и выцвел под серым небом Петербурга.

Она смотрела как та, что забрала, высосала сквозь коктейльную розовую трубочку ее жизнь, грациозно двигается по периметру небольшой комнатенки. Мерзкая гадина, вавилонская блудница. Парикмахерша порхала как бабочка по салону, шутила с коллегами и одновременно стригла плечистого военного. Катерина была настоящей русской красавицей — серые глаза с поволокой и коса до попы. Нинка рядом с ней казалась себе черным иссохшим деревом, в которое ударило молнией.

— Женщина, вы на стрижку?

Любовница ее мужа метелкой подметала волосы. Светлые, рыжие, черные — большое гнездо человеческих голов.

Не помня себя от горя, Нинка схватила ножницы, лежащие на краю столика, и кинулась на соперницу. Катерина чудом успела увернуться, а крепкий военный на лету поймал Нинкину руку с орудием убийства. Началась паника, девки громко завизжали, а военный от неожиданности отпустил женщину, и она стремглав бросилась на улицу. На руках кровь. Кажется, слегка задела эту тварь.

Очнулась она на мосту, глядя вниз в темный водоворот. Что-то подталкивало ее прыгнуть вниз, но мысль о мести не давала покоя. Как же так? Она, Нинка, будет лежать в гробу холодным трупом, а эти двое будут кувыркаться в ее постели и в ее квартире. Это было не справедливо. Гадина должна поплатиться за все. За то что вот так, одним щелчком наманикюренных красных ногтей, разрушила ее жизнь.

Из воды медленно выплыло лицо соперницы, длинные волосы по — журнальному красиво раскинулись на волнах. Обнаженное тело слегка покачивалось. Русалка, прищурив серые глаза, улыбалась. Потом начала хохотать. Нинка нащупала в кармане ножницы, которые, когда в парикмахерской началась заварушка, по инерции спрятала в карман. Она достала их и стала срезать волосы с головы, бросая их в воду.

— Будь ты проклята, будь ты проклята, — приговаривала она.

Русалка-парикмахерша закружилась в водовороте из волос. Она была опутана ими, словно гигантская рыба, попавшая в сеть. Ясноглазая красотка перестала томно улыбаться, теперь она кричала от боли и звала на помощь. Волосы Нинки превратились в сеть из колючей проволоки и рвали на части прекрасное тело соперницы.

Вода исчезла, и Нинка оказалась на песчаном берегу. Море ушло куда-то вдаль, за горизонт, обнажив до неприличия жизнь маленьких обитателей. То тут, то там валялись ракушки, внутри которых шевелились рачки; беззвучно извивались морские звезды; под ногами на удивление резво шмыгали крохотные черепашки. Нинка попыталась схватить одну, но она спряталась за камни. Был сильный отлив. Нинка сняла туфли и побрела по ребристой песчаной поверхности, где, судя по всему, совсем недавно была еще вода. Вскоре морские существа закончились и под ногами стали возникать предметы человеческого быта — расчески, фотографии с вырезанными глазами, поломанные свечи, разрезанные подушки. Перья, много перьев летало кругом. Нинка так засмотрелась на странные предметы, что чуть не наступила на метлу. На берегу седовласый дед-дворник сосредоточенно сметал раскиданный кругом хлам. Он был в резиновом темно-зеленом переднике с колючей метлой из настоящих веток — классический сердитый дворник из детства… Нинка заметила, как старик ловко поддел метлой длинную белокурую прядь волос. Вспомнилось, как летом делали с девчонками кукол из одуванчиков. Надо было оторвать цветок, потом поделить его стебель на несколько ниточек-частей и — опустить в воду. Разрезанный стебель превращался в кудряшки, которые становились головой для цветочной куклы.

— А че мост-то, разведен что ли был? Меняют расписание как хотят, черти полосатые.

— Нет, кажется. Ведь еще не поздно.

— Ну и что ты тогда приперлась дура, ежели не разведен? Ой беда-беда с вами, девками.

Дед закряхтел, подцепил еще одну прядь и сунул в холщовый мешок. — Ты пойми, глупая, если мост сведен, значит, круг замкнется. Сильно болит?

Нинка только теперь заметила кровавое пятно на платье, чуть ниже груди. Оно было совсем маленьким и засохшим.

— Не получилось тебе горе сбросить на других. Только хуже себе сделала, голова твоя бедовая. Горе оно не просто так людям дается. Когда же вы, наконец, это поймете? А теперь что? — продолжал ворчать дед. — Придется мне этот мешок на другую сторону тащить. Но толку никакого. Потому как, коли мост сведен был, по нему вся дрянь ветром обратно и прогонится. Да еще и чужого нацепляет. Ох, дурное ты, баба, дело затеяла. Нехорошее. Может, заберешь мусор свой? Сама дотащишь?

Нинка посмотрела на увесистый мешок и покачала головой. Она вдруг почувствовала сильную слабость и села на песок. Из дырки в груди сочилась черная кровь.

— Как знаешь. Я тебя предупредил.

Дед снял с метлы прутья, взвалил тяжелый мешок на спину и, кряхтя, пошел вдоль моря, по пути накалывая палкой мусор, цепляя его как рыбак острогой больших рыбин.

Это было как неизлечимая болезнь, вроде СПИДа, о существовании которой ты, разумеется, знаешь из телевизора и газет, но даже помыслить не можешь о том, что подобное случится с тобой. Нинку не удивляло, что вокруг все рушилось, летели обломки чужих судеб, подруги регулярно звонили, рыдая в телефонную трубку, а в судах шли безостановочные процессы разводов. Суд такого-то района постановил, что вы — больше не жилец. По крайней мере с этим человеком. Ну и что с того, все это не про нас. Мы — зрители, что бок о бок сидят на мягком диване и, лузгая семечки, смотрят бесконечный телесериал о жизни других. Нинке казалось, что Семенов был всегда, она с трудом помнила жизнь до него. Они столько вместе пережили, что срослись мозгами и душой похлеще, чем иные сиамские близнецы. Ей казалось, что они смотрели на жизнь глазами единого существа, и невозможно было даже представить, что твой второй глаз вдруг переползет на затылок и станет заглядываться на особи другого пола.

Нинка верила своему мужу больше, чем себе и это, как объяснил ей психолог, было большой ошибкой. От доктора она узнала, что, оказывается, мужчины меняются каждые семь лет. Вот так у них, согласно теории, обновляется суть. Психолог заливал что-то на тему, как у человека регулярно меняется все — кожа, волосы, молекулы. С чего вы решили, что ваш партнер останется навсегда таким, как в день свадьбы. К сожалению, это физически невозможно.

Нинка помнит, как сидела у врача в тихом шоке. Почему мама не рассказала ей про ЭТО? Про то, что, проснувшись однажды утром ее дочь найдет у себя под боком незнакомого бородатого хмыря. При этом Хмырь находится в состоянии полной амнезии, словно вернулся контуженным с войны. Муж не помнит ничего хорошего или хотя бы просто интересного о былых супружеских годах. Более того, этот человек искренне недоумевает, что он тут делает и для чего ему семья. Вроде бы все как обычно — Семенов уходит на работу, целует дочь перед сном, пылесосит по воскресеньям ковер, но при этом «чужой» внутри него растет и ширится. Он нашептывает ему волшебные сказки об иных мирах, где волоокие нимфы ждут его в свои объятия. Где все ярче, острее, волшебнее. Где его любят и хотят.

Тут Нинке, скрипя сердцем, пришлось признаться психологу, что Семенов никогда не ассоциировался у нее с сексом. Может советские родители подали пример бесстрастных и целомудренных отношений. А может темп жизни в мегаполисе оказался быстрее, чем их пара гнедых могла осилить. Один черт уже разберет теперь почему их упряжка так и не выгребла на финишную прямую — спокойную и беззаботную старость. Ближе к ночи Нинка и Семенова, как правило, были вымотаны до предела, и любовь в постели у них случалась крайне редко, в большинстве случаев так, для здоровья. И Нинка, по наивности думала, что это в порядке вещей. Что так после свадьбы у всех. Ведь человеком, как известно, руководит сексуальная энергия, и если ее направить в другое, более полезное русло, то она принесет неплохие плоды. Нинка была уверена, что ее взгляды разделял и сам Семенов. Работа занимала весь его мужской потенциал, в кровати регулярно ночевали мобильный телефон с ноутбуком, а для Нинки, со временем, там практически не осталось места. Задумываться над этим процессом вытеснения у нее особенно времени не было, потому что вскоре после свадьбы родилась Сашка, и первые три года с момента появления этого маленького чудовища, прошли будто в коме. Сашка была тем ребенком, от которого любой человек начинал сходить с ума. Когда ей был всего лишь год, они с Семеновым насмерть разругались, споря, кто будет мыть полы, а кто сидеть с ребенком. Оба безумно хотели мыть полы, потому что лишние пол часа с дочерью означали полное физическое и эмоциональное истощение на весь оставшийся день. Каким образом грудной младенец умудрялся заставить весь мир вертеться вокруг него, до сих пор остается для Нинки загадкой. В четыре года Сашка доводила всех до умопомрачения своим песнопением. Время от времени ребенок начинал орать странные песни, в жутком звучании которых даже сам Пельш не угадал бы ни одной мелодии. Это происходило в тот момент, когда Нинка обращала свое внимание на кого-нибудь, кроме дочки. Даже если это была соседка, с которой Нинка, спускаясь вниз по лестнице, на секунду зацеплялась языками — Сашка начинала свою «волчью песнь», и все сразу разбегались от них как от чумных. Чего, впрочем, девочка, и добивалась. Еще будучи несознательным младенцем, Сашка свила у Нинки на голове гнездо, основательно туда заселилась и теперь не собиралась без боя сдавать захваченные территории. Самый кошмарный случай произошел, когда Нинка впервые выехала за границу в Турцию. Первый раз в жизни она смогла ощутить, что такое настоящий курорт с рекламной картинки. Вылизанные пляжи, чистое как вода в стакане, Средиземное море, шикарный номер и еда в любых количествах за шведским столом. И хотя Нинка сама выросла на море, их городок, ни шел ни в какое сравнение с заграничным отдыхом. Тем более, что Нинка была южанкой. Для них, жителей побережья, туристический сезон был чем-то вроде страды, тяжелой работой в индустрии отдыха и развлечений. За те четыре месяца, что остальное население страны находилось в отпуске, местным надо было любой ценой заработать деньги на весь оставшийся год. После распада СССР город так и не оправился от безработицы. В то время закрыли копировальную фабрику и рыбзавод, и теперь всем приходилось как-то выживать. Поэтому практически каждая семья сдавала летом отдыхающим комнаты и квартиры, любые свободные халупы и курятники, по возможности переезжая на лето к родителям или ютясь в одной комнате со стариками и животными.

В первый день в Турции, Нинка шла к морю вдоль зеленого газона, покрытого цветущими кустами олеандра. Летали стрекозы, в траве мелькали ярко зеленые спинки ящериц. Разве могла эта сказочная тропа вести к воде? У них, в Феодосии, ближе к сезону, дорога к морю покрывалась уродливыми палатками, как подросток в период полового созревания прыщами. Там продавали шашлыки, хачапури и чурчхелу. Сами местные их не ели, прекрасно зная, как и из чего это сделано. Когда Нинка была еще ребенком, мать заставляла их с сестрой ходить по пляжу и продавать пиво и раков. До сих пор по ночам у нее в голове иногда кричит слегка хриплый голос Ляльки, сестры. Она тогда уже покуривала.

— Свежие раки, холодное пиво. Пиво-раки. Пиво-рыба.

Иногда раки были такие старые, что их красные тушки разваливались прямо в руках, но люди на пляже все равно их покупали. Они приезжали отдыхать, и им было все равно. Туристы надолго не задерживались, поэтому претензии к продукции предъявляли редко. Только один раз произошел случай, после которого мама перестала заставлять их торговать на пляже. Один мужик купил у Нинки раков, но уйти далеко она не успела — он сразу попробовал этот морской полусгнивший труп.

— А ну-ка иди сюда, цыганка.

Мужик потащил десятилетнюю девочку к своей подстилке на песке. Там сидела еще пара его друзей. Несмотря на утро — уже изрядно пьяные.

— Господа, смертельный номер! Сейчас маленькая засранка съест эту мерзость, что продала нам за тридцать рублей. Думают, козлы, что можно тухлым говном нас кормить.

Под дружный гогот мужик стал засовывать Нинке в рот раковый хвост. Она выплюнула рака, и он упал в песок. Но мужик поднял его и стал запихивать ей хвост вместе с песком. Нинка отбивалась изо всех сил, но дядька был сильнее. Девочку вырвало, но к счастью прибежала сестра и стала громко звать на помощь. Мужики струхнули и отпустили их.

И все же, все же. У городка на море летом была своя, особенная жизнь. Нинка скучала по ней, как скучают порой по умершим родственникам, понимая, что они никогда не вернутся назад.

Нинка помнила запах Начала Сезона. Смесь водорослей, жаренного шашлыка и свежей краски. Уже в мае на пляже появлялись странные люди с огромными попугаями на плечах и печальными мартышками в детских штанишках на подтяжках. Гастролеры предлагали отдыхающим за деньги сфотографироваться с животными. В летний сезон их городишко превращался в маленький зоопарк. По улицам водили пони, предлагая покатать детей. Один предприниматель даже покрасил свою лошадку черной и белой краской, превратив таким образом в зебру. И еще было множество рептилий — ящерицы, змеи, удавы. Несчастные твари лежали вдоль дороги к морю в картонных коробках в тени акаций, ожидая своего звездного часа. Там же томились тропические птицы — попугаи с подрезанными крыльями и ободранными хвостами иногда вскрикивали Нинке вслед, жалобно и пронзительно. Обычно Нинка смотрела на этот цирк и думала — до какой же степени бедные зверюшки должны ненавидеть детей? Этих маленьких злых карликов, с их вечным — а можно погладить?

Один раз маленький пленник сумел удрать и приполз ночью к ним на порог. Сестра услышала, что кто-то скребется, но подумали — кошка. А когда открыли дверь то обнаружили там огромную, ярко-зеленую, наполовину ощипанную птицу. Как будто ее собирались уже кинуть в суп, но в последний момент телефонный звонок отвлек хозяйку.

Когда Нинка взяла птицу на руки, бедолага скрипучим голосом сказал — «дерьмо, вот дерьмо». У попугая была сломана лапа, она так гноилась, что пришлось ее отрезать. Капитан Флинт остался жить у них и со временем его мироощущение изменилось на более позитивное. Тело покрылось новыми перьями (оказалось, что старые он выщипал сам, из-за стресса), а в сердце проснулась любовь к Нинке. Лялька, сестра, вычитала в книге, что большие попугаи — однолюбы и выбирают в фавориты только одного члена семьи. Капитан Флинт выбрал Нинку — только ей он позволял чесать ему шею и полностью копировал ее голос и интонации. Вместе они мечтали, что однажды уедут в Австралию и останутся там навсегда. Кстати, попугай был категорически против Семенова. Флинт словно чувствовал, что добром эта история не кончится, и, при таком раскладе, далекие тропические страны навсегда останутся для него мечтой. Один раз попугай так цапнул Семенова за губу, что пришлось зашивать ее у хирурга.

Флинт предвидел, что в будущем у Нинки вырисовывается лишь холодный северный город, в котором не то, что попугаи, даже люди выживают с трудом. Ближе к отъезду Нинкин любимец заболел и сдох. Наверное, летает сейчас счастливый по небесной Австралии, пока Нинка мучается на севере за них двоих.

Итак, Турция. Эта поганка Сашка, как всегда, все испортила. Ей было уже 5 лет — возраст, в принципе, вполне осознанный. То самое время, когда в маленьком человечке, как молодые яблоки в саду, начинают созревать пороки. Этакие невидимые ранетки с гнильцой. Говорят, надо регулярно наблюдать свое растение, опрыскивать от паразитов и беречь урожай, но Нинке было элементарно лень. Да и времени, как всегда, не хватало.

Однажды, когда они с дочкой плавали в бассейне, к Нинке стал кадриться инструктор по дайвингу. Нинка живописно возлежала в отсеке с гидромассажем, а он, присев на край, пытался назначить ей свидание. Сашка неподалеку в оранжевом спасжилете плескалась в голубой воде, солнце отражалось в теплых брызгах, и ничто не предвещало неприятностей. Парень был и впрямь ничего, статный мусульманин с голубыми глазами, и Нинка уже решили вечером с ним прогуляться на дискотеку и покурить кальян. Но вдруг наткнулась взглядом на перекошенное лицо менеджера. С глазами полными ужаса он плескал воду на кафельную, небесно-голубую стенку бассейна, к которой прилипла огромная коричневая какашка. И ЭТО мог сделать только один-единственный человек в этом месте, а может и во всем мире — Нинкина несносная дочь. Почтенная публика была в шоке и, мигом повыпрыгивала из воды на берег, несмотря на жару. Плавающее говно в бассейне — зрелище не для слабонервных. Пожилая пара немцев что-то возмущенно кричала Нинке, спешно собирая с лежаков свои шмотки и отчаливая в отель. Сгорая от дикого стыда, Нинка затащила ребенка в гостиничный номер и отлупила изо всех сил. О свидании с красавцем инструктором можно было забыть — с этого дня она старалась избегать людных мест. Более того — не высовывалась лишний раз из номера до конца отпуска. Позже, друзья Нинке говорили — подумаешь, ребенок нагадил, просто постеснялся проситься в туалет. Но Нинка твердо знала одно — все, что дочь Александра делала в своей жизни — она делает осознано и с умыслом. Маленький дьяволенок, для которого детство — лишь прикрытие. Даже в тринадцать Сашка изменилась ненамного. Просто школа, репетиторы, музыкалка отвлекли ее от родителей и не оставили дополнительного времени для нервотрепок. Если попытки провокации и были, Нинка тут же ретировалась. Где-то в глубине души она побаивалась Сашку, как боятся стихию, которая может разбушеваться в любой момент. А на выходные Нинка старалась отправить ее к подруге, подальше от глаз — сил для войны на домашнем фронте оставалось все меньше.