Укромный уголок

Анна Даунз, 2020

ЭМИЛИ НЕ В ПОРЯДКЕ Эмили Праудман не везет на актерском поприще. Она потеряла своего агента, работу и квартиру – все за день. Один ужасный день. ЭМИЛИ В ОТЧАЯНИИ У Скотта Денни, успешного и обаятельного генерального директора, есть проблема. Его деловая хватка и банковские счета бессильны. А потом он встречает Эмили. ЭМИЛИ ИДЕАЛЬНА Скотт предлагает Эмили стать домработницей в его уединенном французском поместье. Там она пропитывается хорошим вином, греется на солнце у роскошного бассейна и наслаждается компанией Нины и Аврелии – жены и дочери Скотта. Но вскоре Эмили понимает, что у милой супружеской пары есть свои скелеты в шкафу. Если она не будет играть по их правилам, последствия могут быть смертельными.

Глава двенадцатая. Скотт

Скотт стоял в гостиной своей квартиры на берегу Темзы, прижав к уху мобильный телефон. Нина не отвечала. Он два раза набирал ее номер, прежде чем соединение установилось и сквозь помехи пробился голос:

— Скотт?

Голос звучал едва различимо.

— Нина, ты меня слышишь?

В ответ из динамика раздалось шипение.

— Нина!

–…слышу тебя, — донеслось слабо и издалека, будто из глубины гигантской пещеры.

Скотт подождал и в конце концов произнес:

— Я кое-кого к тебе пришлю.

В динамике зашипело и затрещало сильнее.

–…век здесь.

— Что?

Вдруг голос Нины прорвался прямо в ухо, громкий и отчетливый:

–…следит за мной. Какой-то человек наблюдает за домом! Люди.

Скотта сотрясла дрожь — накатила стремительной обжигающей волной, а когда эта волна схлынула, осталось покалывание по всему телу. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул:

— Нина…

— В лесу. Они там шумят.

— Нина, послушай меня. В лесу никого нет.

Вернулись помехи, снова заглушив ее голос.

Скотт ждал.

— Ты меня слышишь?

— Да, — ответила она.

— Ты слышала, что я сказал? Я пришлю кое-кого.

— Что сделаешь?

— Пришлю кое-кого. К тебе. Она приедет в четверг.

На другом конце линии щелкнуло, потом раздался приглушенный вой, будто налетел ветер.

— Ив встретит ее в аэропорту и привезет к тебе, — договорил Скотт.

— Ты… — Голос Нины снова утонул в статическом шуме.

— Ты где? Не в доме? — Скотт представил, как она стоит на лужайке, сжимая телефон в руке с побелевшими костяшками пальцев. Глаза у нее, должно быть, расширились, брови поползли вверх. — Иди в дом, Нина, в лесу никого нет.

— Скотт! Ты сказал, сюда кто-то приедет?

— Да, но не сейчас. В четверг.

— В четверг? Кто? Кто приедет?

— Домработница.

— Домработница… — повторила Нина совсем слабым голосом.

— Или садовница. Или няня. Помощница по хозяйству. Она будет выполнять любые твои поручения. — Он шагнул к окну и посмотрел вниз. На улице ливень обрушивался на высокие здания, хлестал по мостовой. Скотт прислушался к плеску воды, льющейся с карнизов, и вообразил себя там, летящим вниз вместе с тяжелыми каплями, кувыркаясь в воздухе, в бурном потоке с небес, а потом — БАЦ. Удар о землю — и тело разлетается на тысячу мокрых ошметков.

— Она?

— Да. Ее зовут Эмили.

«Эмили. Эмили. Эмили». Все мысли были полны ею. Он досадливо поморщился, вспомнив, как разоткровенничался с девушкой за ленчем. Болтал без умолку о детстве, о своем отце… Почему его так разобрало? Нужно быть осторожнее.

Нина что-то сказала, но на линии опять затрещало, и он не понял ни слова.

— Нина! Ты еще здесь? — Скотт пошел на кухню, облокотился на мрамор кухонной стойки. Огромные стеклянные плафоны покачивались над головой, как планеты.

— Нина?

Тишина.

— Я тут стараюсь все делать правильно, — прошептал он.

По-прежнему ни звука от нее, только шорох помех. Скотт прикусил зубами ноготь на большом пальце; краешек отломился с одной стороны, но застрял с другой. Скот прикусил еще раз, и снова — наконец кусок оторвался. Из-под ногтя выступила кровь.

— Знаю, ты хочешь, чтобы я был рядом, — проговорил Скотт едва слышно. — Но мы оба понимаем, что я не могу.

Динамик опять разразился треском, а потом вдруг помехи исчезли, и на линии стало так тихо, что Скотту показалось, будто он слышит, как шевелятся губы и язык Нины, как вздымается ее грудь — неровно, рывками.

Нина плакала.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо тебе.

Скотт закрыл глаза. Скользнув локтями по гладкому мрамору, обхватил голову руками, чуть не задохнувшись от ее благодарности.

«Отличный ход, Нина, — подумал он. — Ты победила. Опять победила».

Но он и сам знал, что не прав. Никто тут не мог победить.

Они все проиграли. Каждый потерпел поражение.

Муж спотыкается и пытается поймать блинчик, а я весело смеюсь, потому что не хочу испортить наши последние минуты. Пусть он выйдет из дома в хорошем настроении.

— Ха! Поймал! — Он перекладывает блинчик на мою тарелку, и тот шлепается посередине бесформенной кучкой. Нахмурившись, муж подравнивает эту кучку вилкой, пытаясь придать ей изначальный вид.

Я разглядываю его с близкого расстояния — он все так же красив, как в тот первый день, когда мы встретились. Мне нравится эта его привычка — касаться языком уголка рта, когда он пытается сосредоточиться. Язык словно разминается на краю поля, как футбольный судья. Ему не хватает только кепи и свистка.

— Завтрак подан, мадам, — говорит муж с театральным французским акцентом и протягивает мне тарелку, изобразив другой рукой в воздухе галантную финтифлюшку.

Я, улыбаясь, беру половинку лимона и выжимаю сок на блинчик, затем посыпаю его сахаром и добавляю добрую щепотку натертого сыра, размазываю все по блинчику и закатываю его в трубочку. Муж корчит брезгливую гримасу, когда я беру блинчик и впиваюсь в него зубами. Вкус божественный.

— Фу, какая гадость, — говорит он, намазывая на тост арахисовую пасту. — И ты еще претендуешь на гордое звание шеф-повара.

— Не-а, — возражаю. — Я еще не получила диплом.

— И никогда не получишь, если будешь так обращаться с пищей. Ты издеваешься над нашим неродившимся ребенком. Его же сейчас стошнит, пока мы тут с тобой болтаем.

— А вот и нет, он сам попросил, — заверяю я с полным ртом лимона и сыра. — Crêpe Suzette à la fromage^[18]. Писк моды в Париже.

— В наши-то дни? Вот я проверю, когда там буду.

Я глотаю кусок блинчика и делаю печальное лицо:

— Ты все-таки нас бросишь? А если ребенок родится, пока ты будешь в отъезде?

— Я уезжаю всего на три дня, а ребенку пока рано на свет, ему и там неплохо. Он сам мне сказал. — Муж обходит кухонную стойку и наклоняется ко мне, чтобы поцеловать.

— Фу! — возмущаюсь я, внезапно чувствуя приступ тошноты. — Отойди, от тебя пахнет арахисовой пастой, меня сейчас вырвет!

— То есть ты за милую душу уплетаешь адскую смесь из лимона, сахара и сыра, а от арахисовой пасты нос воротишь? — Он смеется и щекочет мне шею. — Да ты у нас дамочка с причудами!

Я отталкиваю его, но не слишком сильно. Забавно, однако, — я никогда не чувствовала себя такой бодрой и здоровой. Беременность как будто уравновесила мою психику и привела в порядок гормоны, вместо того чтобы их хорошенько взболтать. Даже не помню, когда еще я чувствовала такую ясность ума и постоянный прилив энергии. Это, конечно, невероятное облегчение — теперь будет проще слезть с препаратов, что я планировала сделать в любом случае. Я уже предвкушаю полную свободу, которую принесет отказ от них. Не придется больше врать. И прятать таблетки.

Поглаживая туго натянутую кожу живота, я представляю себе крошечное существо внутри — свернувшись калачиком, оно парит в невесомости, как астронавт, покачивается, как неваляшка.

— Ладно, любовь моя. Вернее, два моих самых любимых человечка. Папочке пора бежать. — Он целует меня в макушку, обхватив за плечи, потом наклоняется и касается губами моего живота. — Веди себя хорошо, малыш, — говорит он, — не бузи там, пока меня не будет.

Паника обжигает мне грудь и рвется наружу.

— А может, мы тоже поедем? С тобой. — Я шучу, но лишь отчасти. — Дай мне пять минут — я соберу чемодан, и мы все полетим в Париж.

Он смеется:

— Ты соберешь чемодан за пять минут? Хотелось бы на это посмотреть! И что тебя так тянет во Францию? Что в ней такого особенного? Ну, кроме необычных гастрономических экспериментов, конечно.

— Не знаю. — Я прижимаю его ладонь к своей щеке. — Я всегда хотела там жить. Ходить по рынкам. Сидеть в маленьких кафе на перекрестках. Может, однажды открыть там скромную гостиницу или что-то вроде того.

— Гм-м… Давай сначала дождемся, когда родится ребенок, а там посмотрим, ладно? — Он целует меня в нос, в бровь, в кончики пальцев. — А пока мне правда надо идти — зарабатывать деньги. Позвоню тебе, когда устроюсь в отеле.

Я смотрю, как он берется за выдвижную ручку сумки на колесиках и катит ее за собой к двери; я впитываю каждое его движение, каждый миллиметр этой картины и заботливо сохраняю в памяти, чтобы пересматривать воображаемую пленку снова и снова, когда останусь одна. Еще несколько секунд — и он уйдет, но сейчас, прямо сейчас, он здесь, со мной, в этом доме, где мы живем вместе, в этой прекрасной, похожей на сон жизни, которую мы создали вдвоем.

Уже шагнув за порог, муж оборачивается:

— Может, сегодня вечером сходишь в кино? И к маникюрщице. Приведи в порядок ногти. Займись собой.

Я стараюсь не реагировать. Иногда он меня дразнит, словно проверяет на прочность. Но я всегда выдерживаю это испытание.

С прощальной улыбкой муж исчезает за дверью, и на меня обрушивается пустота, рожденная его отсутствием. Щелкает замок; я остаюсь со своими верными подружками — газетой «Либерти» и итальянской эспрессо-машиной, с креслом «Армани» и с чайным подносом, украшенным цветочным орнаментом. Поднос стоит примерно столько, сколько раньше я зарабатывала за год.

Я закутываюсь в тишину, как в одеяло, набираю полные легкие пустоты и посылаю к двери воздушный поцелуй. Я воображаю, как он летит вдогонку за моим мужем, и диву даюсь, думая о своем безоблачном счастье, о своей феноменальной удаче.

Примечания

18

Блинчик «сюзетт» с сыром (фр.). Настоящий блинчик «сюзетт» подают с соусом из апельсинового варенья и ликера.